Беверли-Хиллз

      С величественным видом она двигалась по проходу, и шуршание ее атласного с бархатными вставками траурного наряда было единственным звуком, нарушавшим воцарившуюся в церкви тишину. Бриллиантовые серьги с черными жемчужинами, когда-то подаренные своей супруге герцогом Виндзорским, покачивались в ее ушах, черная лента украшала щегольскую светло-серую широкополую шляпу, венчавшую ее голову, крепко посаженную на могучей шее. Густой аромат «Пуазон» от Диора сопутствовал ей, словно облако отравляющего вещества, запрещенного Женевской конвенцией. Лицо выражало попеременно то высокомерную снисходительность, то смирение, и всем было ясно, что, помимо похорон какого-то старика, здесь происходит и коронация. Как бы подчеркивая сей факт, за Каролин в двух шагах позади следовал Дэвид Плутарх, в точности копируя походку и осанку принца Филиппа.
      Обмен информацией шел в ускоренном темпе.
      – Подруга сердца… заполучила сразу и «Мувиком», и «Галакси»… он покупает для нее «Сансет»… основала культ… вертит им, как хочет… безжалостная парочка…
      Каролин Киркегард, с прямолинейностью, только что выпущенной из арбалета стрелы, направилась к передней скамье. Она не допускала мысли, что там не окажется для нее места. Старая калифорнийская знать, занимавшая переднюю скамью, расползлась, как ветхая ткань от соприкосновения с ее энергетическим полем.
      Каролин, усадив сперва послушного Плутарха, заняла место с краю. Ей хотелось, чтобы как можно больше народу наблюдало за ней. К тому же Хартфорд, сидевший на соседней скамье через проход, был для нее теперь досягаем.
      На Кристину, как и на абсолютное большинство присутствующих, произвело впечатление то, с каким драматическим эффектом обставлено появление в храме Каролин. Обе они занимали места с краю. Их разделял только проход между церковными скамьями. Кристина заметила, что Каролин, улыбаясь, смотрит на нее.
      Это была удивительная улыбка, не та простая улыбка, какой одаривают случайную знакомую, с которой судьба когда-то свела Каролин за одним столом на приеме в «Сансет-отеле». В улыбке был заключен какой-то глубокий потаенный смысл и подавался некий сигнал, хотя Кристина не могла разобрать, что он означает. Кристина не могла, да и не хотела ни на мгновение отрываться от созерцания улыбки Каролин. Наоборот, она, скованная этой улыбкой и взглядом, сама как-то беспомощно и по-глупому улыбнулась в ответ. В тот самый момент, когда Кристина оставила все попытки разобраться в том, что же ей передает Каролин, внезапно плоть ее превратилась в чувствительный приемник, настроенный на нужную волну. Тело Кристины пришло в возбуждение, особенно те места его, о которых не следовало бы вспоминать в храме, да еще во время погребальной службы.
      Странное тепло распространилось по коже, согрело груди, живот, проникло в шелковые трусики от Диора. Там образовался как бы центр, куда устремлялись потоки горячей крови, и, к своему стыду, Кристина ощутила, что все ее существо, все ее желания сосредоточились именно там и управляются из этого центра. И это сотворила с ней Каролин одной лишь своей улыбкой.
      Кристине вдруг нечем стало дышать. Все вокруг куда-то поплыло, алтарь растаял, колонны изогнулись и стали крениться, плавясь, будто сделанные из нагретого воска, а лицо Каролин увеличивалось в размерах и заслонило от Кристины все пространство храма.
      Глаза Киркегард, как водовороты на морской глади, втягивали ее в себя…
 
      На заднем сиденье лимузина, припаркованного близ скрещения Бедфорд-драйв с Санта-Моника-бульвар, Грэхем угрюмо уставился на экран автомобильного телевизора и удивлялся самому себе, почему он не удосужился переключить канал. Какой-нибудь «мыльный» сериал мог скорее, чем трансляция похорон, стряхнуть с него унылое оцепенение, овладевшее им сразу же по прилете из Лондона.
      А еще лучше было бы глотнуть чего-нибудь традиционно британского, вроде теплого эля, крепкого, сладкого шерри или неразбавленного виски. Он выдвинул из бара, вмонтированного в спинку сиденья, поднос с напитками и плеснул в высокий массивный стакан двойную порцию «Шивас Регал» двенадцатилетней выдержки. Затем он откинулся на заманчиво убаюкивающие подушки, пригубил виски и погрузился в раздумья. Был ли он рад возвращению в Беверли-Хиллз? Трудно сказать. Лишь одно не подлежало сомнению. То, что требовалось выкинуть из головы – а именно с этой целью он предпринял поездку на родину, – все равно в голове осталось.
      Одна вещь крепко там засела и создавала проблему. Впрочем, Паула была далеко не вещь. Вещи достаются, приобретаются, воруются. Их можно купить или продать. В прошлой, малоприятной жизни Грэхема к людям относились как к вещам.
      Смешное чувство он испытывал к Пауле, если «чувство» и есть подходящее для этой нелепости название. Он хотел ее, а значит, должен был обладать ею. Она должна принадлежать ему, причем принадлежать без остатка. Она должна была думать только о нем и не замечать никого вокруг, являться по первому его зову, угождать ему и, разумеется, соблюдать верность. В награду он сделает ее своей женой, будет за нее заступаться, если это потребуется, поломает ноги-руки и выбьет зубы любому, кто, оскорбив ее, тем самым нанесет оскорбление ему. Он, со своей стороны, готов быть ей верным – до поры до времени, конечно, насколько позволит мужская натура и его «особые» пристрастия.
      В глубине души он понимал, что это чистой воды фантазии, но они уже не покидали его. Он отправился на родину, чтобы забыться и забыть ее, но безрезультатно.
      Очутившись снова в Лос-Анджелесе после коротких каникул, Грэхем понял, что ничего не достиг – ни поездкой своей, ни возвращением. Зло все-таки разъедало его стальное, мускулистое тело, отравляло мозг, а то, что он узнал по приезде, только усугубило его мрачное настроение. Роберт и Паула слетали в Нью-Йорк и там стали любовниками. Он ни на секунду в этом не сомневался. Любой их жест, любой взгляд, слова, ими произносимые, подтверждали это.
      Его разум блуждал по дебрям безысходных рассуждений, словно голодная гиена по заснеженной степи. Уже не первый раз некая смутная идея будоражила его мозг, но лишь сейчас она оформилась в конкретный план. Сама Паула снабдила его нужными сведениями, когда в благоуханном саду «Сансет-отеля» в ночь приема у Ливингстона она поведала Грэхему об ужасных событиях, происшедших в городке под названием Плэйсид.
      Негодяй по имени Сет Бейкер изнасиловал и убил ее подругу, а потом сжег заживо ее братьев-близнецов, которые были для нее дороже жизни. Слабая женщина, обуреваемая желанием отомстить, с восторгом и благодарностью встретит ангела мщения и примет из его рук голову врага. Паула согласится отдать всю себя человеку, который пошел на убийство ради нее. А отдавшись ему, она его и полюбит.
      Это было так очевидно, что в своем простодушии он не допускал иного развития событий. Да, Сет Бейкер был тем волшебным Сезамом, каким отпирались двери в желанное будущее.
      Резкий стук в окошко вернул Грэхема к действительности. Он наклонился вперед и опустил стекло.
      – Не могли бы вы подать лимузин поближе к главному входу, сэр? Через пару минут все начнут выходить.
      Обычно копы не были столь предупредительны, но ведь и лимузин был необычной длины.
      – О'кей, – сказал Грэхем, пряча от глаз копа стакан с виски.
      Он торопливо осушил стакан и, открыв дверцу, пригладил свою серую униформу, к счастью, смахивающую на деловой костюм, что хотя бы не так сильно ранило его самолюбие. Пересев на водительское сиденье, он сделал то, о чем просил коп. Затем он снова вышел из машины и стал прохаживаться по тротуару.
      Роберт и Паула казались полностью отрешенными в тесном окружении тех, кто покидал церковь. Они были словно бы обернуты прозрачной, но непроницаемой для посторонних звуков пленкой. Рядом с ними маячила «сладкая» парочка – могучая блондинка и ее оруженосец, вернее, кули с миллиардом долларов в поклаже, которые и были в основном ее оружием. Таинственное притяжение, исходящее от Каролин, тянуло за собой, словно на веревке, одурманенную Кристину. Все, кроме Каролин, хранили молчание, зато ее голос перекрывал даже шум уличного движения и проникал всюду, подобно радиоактивной пыли.
      – Роберт, мы будем счастливы, если ты останешься постояльцем «Сансет-отеля», но нам придется переселить тебя в обычный номер. Вероятно, в данных стесненных обстоятельствах это устроит и тебя.
      Роберт вроде бы не расслышал. Ее едкий сарказм бесполезно излился на его голову, занятую только Паулой.
      Раздосадованная его безразличием, Каролин предприняла вторую попытку, заговорив еще громче:
      – Может быть, ты переедешь к мистеру Тауэру? Пожалуй, это наилучший вариант. Любопытная получится пара – двое закоренелых холостяков. Разве не чудесная идея, Дэвид?
      Роберт посмотрел на нее так, будто увидел впервые. Ненависти не было в его взгляде.
      – Жаль разочаровывать тебя, Каролин, но ничего не поделаешь. Я уже не холостяк.
      Первым из всех нашелся Тауэр.
      – Роберт! Паула! Это чудесно! – воскликнул он, нарочно привлекая к себе внимание.
      Каролин застыла на месте. Она смотрела на Роберта и Паулу с недоверием, граничащим с растерянностью. До Кристины вообще не дошел смысл сказанного. Зато Грэхем, подошедший достаточно близко, отлично все понял, и разум его тотчас взбунтовался.
      Роберт напрочь лишил его последних иллюзий, заявив:
      – Да. Мы скоро поженимся.
      – Нет! – выкрикнул, не помня себя, Грэхем.
      Большинство присутствующих видели его впервые и поэтому тем более ощутили, какая опасность исходит от этого незнакомца, но Роберт был слишком счастлив, чтобы испугаться.
      – Почему?
      – Потому что… ты не можешь жениться… на Пауле!
      Грэхема колотила дрожь, кровь отлила от его лица, кулаки судорожно сжимались и разжимались. Затянувшееся молчание становилось грозным. Роберт рассерженно сверкнул глазами. Он так и не понял, что происходит, зато у Каролин мнение сложилось за одну секунду. Смазливый парень, шофер, хочет Паулу. Сеньор перешел дорогу вассалу – старая, как мир, история. Но почему бы не выкачать из нее дивиденды?
      – Таково решение руководства корпорации «Тауэр-Дизайн», ведь правда, Уинти? – торопливо заговорила Паула. – Только общее собрание акционеров может отменить его. – Ее деланый смех не разрядил невыносимое напряжение.
      – Все правильно. Брачный контракт будет представлен уважаемым акционерам на утверждение, – поддержал ее Тауэр, и запал был вытащен из бомбы за считанные мгновения до взрыва.
      Грэхем попятился, медленно приходя в себя, и огоньки бешенства угасли в глазах Роберта.
      – Ты сядешь в мою машину, Паула, – сказал Роберт и, взяв ее под руку, направился к лимузину, но мужчина в сером костюме задержал его.
      – Мистер Хартфорд?
      – В чем дело? – раздраженно спросил Роберт.
      – Я Алан Энтховен из «Эмори, Куиддик, Маршалл, Маверик, Нолан и Энтховен», душеприказчик покойного мистера Ливингстона. Нам надо обсудить его завещание.
      – Завещание Ливингстона? – вопрос, заданный Каролин Киркегард, словно донесся из потустороннего мира.
      – Да, – сказал Энтховен. – У нас в конторе хранится последнее завещание мистера Ливингстона. – Он повернулся к Плутарху: – Я знаю, что вы направляли нам письма, где выражали желание купить «Сансет-отель» в случае, если предложение мистера Хартфорда по какой-то причине не будет подтверждено. Считаю важным ваше присутствие при чтении завещания, как и мистера Хартфорда. Устроит ли вас обоих завтрашнее утро? Скажем, в десять. Мистер Тауэр и мисс Киркегард приглашаются также, впрочем, если вы, конечно, располагаете временем.
      Адвокат произнес это с сомнением. Ему почему-то казалось, что столь занятые люди не проявят интереса к завещанию Ливингстона. Но Энтховен не учел самой распространенной человеческой слабости, причем обычно тщательно скрываемой, – любопытства. Все приглашенные согласились, что завтра в десять – вполне удобное для них время.
 
      – Кофе. Черный.
      В подобном заведении «пожалуйста» не практикуется.
      Официантка без всякого выражения на лице плеснула кофе в почти чистую чашку, пролив мимо не так уж и много. Посетители, которые заявились за десять минут до закрытия, не удостаивались приветливой улыбки и обходительного обращения.
      Грэхем развернулся на табурете у стойки бара и оглядел помещение. «Счастливые дни» – таково было название ресторана, но дни эти давно канули в прошлое. Трудно было представить более унылое заведение. Тягостное ощущение овладевало душой, едва ты попадал туда, и казалось, что злом пропитались здесь сами стены. Можно было даже засечь источник, откуда исходило это зло. Злобные волны катились от столика к столику по всему залу из сумрачного угла, где расположился заплывший жирком толстяк, имя которому было Сет Бейкер.
      Он был невероятно уродлив – истинный монумент уродству. Его живот нависал над краем стола, как ком грязного тряпья. Литровая пивная кружка перед ним была почти пуста. Глазки его совсем затерялись в складках кожи на лице, покрытом не менее, чем двухдюймовой щетиной.
      Грэхем вновь повернулся к бару и тихо спросил у девушки за стойкой, небрежно кивнув через плечо на допивающего свое пиво толстяка:
      – Сет Бейкер?
      – Да, – равнодушно кивнула она.
      Сет Бейкер! Этот кусок дерьма изнасиловал и прикончил подругу Паулы, убил ее маленьких братьев и только случайно не расправился с ней самой. И все ради того, чтобы прикрыть совершенное им тяжкое преступление, убрать свидетелей, обеспечить себе покой.
      Странный смешок, вырвавшийся из горла Грэхема, насторожил официантку. Она почувствовала в нем угрозу.
      – Вы здесь проездом? – с сомнением спросила она.
      На водителя грузовика он не смахивал, а другим посторонним в этой глуши неоткуда было взяться. Так кто же он? И говорит как-то смешно, с незнакомым акцентом.
      Грэхем не ответил. Он смотрел сквозь нее так, как будто ее здесь и не было. Ей стало не по себе.
      – Побыстрее допивайте свой кофе. Через минуту мы закрываем…
      Грэхем ощутил неприятный холодок в пальцах, зуд в запястьях. «Чешутся руки» – как это точно сказано! Рукам надо непременно разрешить действовать. И не медля. Иначе потоки адреналина в его крови устремятся в мозг, и он сойдет с ума. Он извлек из внутреннего кармана своей замызганной куртки бумажник и достал оттуда пять стодолларовых купюр. Бумажки были новые, хрустящие. Он выложил их на стойку бара в ряд, будто построил солдат на парадном плацу, и аккуратно подровнял.
      Глаза у девушки сделались круглыми, как нули.
      – Выйди-ка отсюда, милая, минут на десять. Мне надо кое о чем потолковать с боссом.
      Купюры отражались в ее зрачках, в мозгу позвякивал кассовый аппарат, регистрируя их. Один, два, три, четыре, пять… – Взгляд мгновенно совершил путешествие по ряду разложенных в идеальном порядке долларов с одинаковыми интервалами между ними, туда и обратно, и не мог отвлечься ни на что другое, будто притягиваемый магнитом. Она даже не силилась что-либо понять, да и вряд ли смогла бы. Ей было достаточно того, что деньги лежали перед нею и она имела право забрать их себе.
      Проворными пальцами официантка быстро собрала их в стопочку и сунула в карман своих потертых джинсов. Только после этого обнаружилось, что она более сообразительна, чем казалось.
      – Хотите, чтобы я смылась? Будет сделано. – По ее лицу было видно, что она больше сюда никогда не вернется. Она презирала свою работу в презираемом заведении в презренном городишке, и пятьсот долларов могли избавить ее от всей этой мерзости. А то, что незнакомец выглядит так, будто явился к Сету с плохой новостью, то для нее это как раз хорошая новость.
      – Куда пошла? – послышался грозный рык.
      До закрытия еще оставалось время, а девчонка и так задолжала ему пять минут. Какой-нибудь припозднившийся забулдыга мог еще заглянуть и оставить в баре доллар-другой. Но она даже не взглянула на хозяина. Вместо ответа хлопнула дверь, и Бейкер зарычал, но тут же утопил свое раздражение в пиве. Черт с ней! Девчонки как приходят, так и уходят. Он едва успевает застегивать штаны.
      Грэхем слез с табурета и направился к двери. Он перевернул табличку с «Открыто» на «Закрыто», затем опустил и закрепил засов и направился к столику в углу, где расположился Сет Бейкер.
      Тот в это время занимался тем, что выковыривал пальцем застрявший между зубами кусочек мяса под соусом чили. Высвободив его, он прожевал и проглотил. Отличное было чили.
      Чего надо этому бродяге? Небось работы. Что ж, если на него налезет форменное платье, он сможет обслуживать столики. Ха-ха! Смех застрял у него в глотке, когда он встретился взглядом с незнакомцем. В его глазах была зима. И не бледное ее подобие, к какому привыкли в здешних местах, а настоящая зима, со снегами и вьюгой, с морозами, которые убивают без жалости, которые и приходят только за тем, чтобы убивать. Глаза были голубые. Таких голубых глаз не было ни у кого, с кем Сет встречался раньше в жизни, а жизнь его – он это понял – уже близка к концу.
      – Что тебе надо? – дрогнувшим голосом спросил Бейкер.
      Грэхем молчал. Бейкеру становилась все страшнее, но страх не мог послужить ему щитом.
      – Помнишь Паулу?
      Голова Сета Бейкера непроизвольно дернулась. Он понял, что выдал себя, но понял также, что ему надо лгать, лгать, затягивать время своего пребывания на этом свете, хотя имя, произнесенное незнакомцем, иссушило ему рот, склеило губы так, что он с трудом разлепил их.
      – Не знаю я никакой Паулы.
      – Это уже неважно.
      Он был прав, поэтому что для Сета Бейкера все уже закончилось. Свет от неоновой трубки на потолке отразился на зловещем лезвии ножа, направленного к горлу Бейкера.
      – Я и пальцем не тронул Паулу.
      Он и сам не верил, что это возымеет действие. «Пальцем не тронул девчонку, которую не знал вовсе, как он говорил вначале! Противоречишь себе, Сет, – сказали ему чужие глаза. – И зря ты так трепыхаешься. Отсюда ты уже никуда не уйдешь».
      Сет попытался встать, но колени подогнулись, ноги отказались служить, и он шмякнулся обратно на стул. Так он и сидел, откинувшись на спинку стула и тяжело дыша.
      Грэхем несколько мгновений спокойно наблюдал за ним, потом шагнул вперед и приставил острие ножа к выпирающему животу Сета. На несколько секунд они оба застыли в неподвижности, ожидая, когда заиграет музыка и начнется танец смерти.
      Крупная слеза выкатилась из глаза Сета, стекла по щеке вниз, проложила дорожку в глубоко въевшейся в кожу грязи, увязла в щетине.
      – Пожалуйста… – взмолился Сет.
      – Все будет о'кей.
      Нож, казалось, обрел самостоятельную жизнь. Магическая сталь возмездия с легкостью преодолела жировой слой и нырнула в плоть, утягивая за собой руку убийцы. Кровь хлынула, как бы приветствуя это вторжение. Медленно, с какой-то ужасающей грацией, стальное лезвие вышло наружу, обагренное кровью, и снова погрузилось в плоть, и так происходило не раз и не два. Места погружения отмечались все новыми отверстиями, из которых хлестала алая кровь.
      На лице Сета Бейкера так и застыла мольба, хотя поздно было надеяться на иной исход, кроме смерти. Он опустил взгляд. Кровь! Он весь был в крови. Он превратился в джакузи, извергающее кровь. Сет завопил и опрокинулся вместе со стулом на пол, но остался лежать на спине, по-прежнему оставив усеянный глубокими ранами живот открытым для орудия убийства. Палач опустился рядом с ним на корточки и продолжал работать ножом.
      – Я истеку кровью… – сказал Сет Бейкер.
      – Конечно, – согласился Грэхем, втыкая в очередной раз и вытаскивая нож.
      При выходе ножа из тела слышался противный чавкающий звук, но Грэхем его не слышал. В его ушах гремел оркестр, исполняющий свадебный марш. В честь бракосочетания его и Паулы, в награду ему, рыцарю, пошедшему на убийство, мстителю, исполнившему потаенное желание дамы.
      О Пауле вспомнил и Сет Бейкер, вспомнил зажженный им огонь, пожравший малышей-близняшек. Такой же огонь жег его теперь. Он запрокинул голову и закричал – криком обреченного на вечное проклятие.
      Последняя его мысль была о том, что, если он еще сможет хоть раз вдохнуть, весь ужас уйдет, пропадет, улетучится. Но дыхание остановилось. И с ним остановилась жизнь. Под самый конец какой-то звук проник через слух в мутнеющее сознание Бейкера.
      Незнакомец повторил несколько раз имя Паулы.

Глава 16

      Собравшиеся на оглашение завещания Франсиско Ливингстона расположились вокруг стола для заседаний правления «Сансет-отеля».
      – Давайте приступим, – нетерпеливо потребовала Каролин Киркегард.
      Она была одета так, что немыслимо было ей не подчиниться. Созданный самим Жан-Полем Готье черный кожаный комбинезон облегал, словно вторая кожа, мускулистые ноги, ляжки и могучий торс вплоть до победно торчащих вперед грудей. Каролин была обута в короткие сапожки, руки выше локтей обтягивали перчатки, голову – шапочка наподобие купальной, сдвинутая на лоб, как у олимпийского пловца, – и все эти атрибуты из тончайшей черной кожи придавали облику Каролин грозную величавость. Рядом с ней Плутарх выглядел ее бледной тенью, но поведением своим он нагнетал напряжение, которое установилось сразу же с их появлением.
      Энтховен занял место во главе стола. Он разложил перед собой бумаги в две аккуратные стопки и торжественно оглядел присутствующих.
      – Все ли здесь?
      Роберт с большим усилием заставил себя сосредоточиться на предстоящей процедуре. Впрочем, он успел еще дотронуться под столом ногой до коленки Паулы и обрадовался, получив ответный сигнал.
      Впервые в жизни он готов был согласиться с Каролин, когда она предложила наконец начать, и раздраженным покашливанием выразил свое нетерпение.
      – Леди и джентльмены. Я признателен, что вы уделили свое драгоценное время, чтобы собраться здесь.
      Энтховен сделал паузу, как бы прикидывая, насколько это время действительно драгоценно. Один час Плутарха стоил, вероятно, столько же, сколько Энтховен заработал за год.
      – Надеюсь, что ваше время не будет потрачено впустую. Не нужно повторять, что повод, по которому мы собрались, весьма прискорбный, но жизнь продолжается, и бизнес есть бизнес. Вот поэтому мы, выполняя волю покойного, и собрались здесь. – Энтховен посветлел лицом, показывая присутствующим, что успешно поборол в себе скорбь и вновь обрел присущую ему жизнерадостность. – Могу сказать, что это очень простое завещание. Оно так юридически точно составлено, что, уверен, не возникнет никаких иных толкований намерений завещателя. Если позволите, я зачитаю его. Это новое завещание, составленное, подписанное и засвидетельствованное в прошлый четверг.
      – Когда? – Каролин побледнела.
      Вопрос вылетел, как пуля из направленного на бедного адвоката ружейного ствола. В уме она произвела мгновенный подсчет. Ливингстон сделал завещание как раз в день своего последнего сеанса массажа.
      – Разве в этом есть что-то странное? – заинтересовался Энтховен.
      Каролин сникла, понимая, что ей нечего сказать. Плутарх вопросительно смотрел на нее. Она быстро справилась с собой.
      – Нет-нет. Никакой проблемы. Просто я не расслышала… В прошлый четверг, вы сказали? – уточнила она.
      – В прошлый четверг.
      У Паулы возникло странное подозрение, что всплеск эмоций по поводу даты нового завещания был не беспричинным. Эта женщина внушала ей тревогу. И как она ни старалась, Паула не могла забыть сплетенные обнаженные тела Роберта и Каролин. Сейчас Паула знала все о той давней истории с шантажом, об отвлекающем маневре, задуманном и осуществленном Робертом с целью выкрасть у Каролин компрометирующие Ливингстона и Джами Рамону фотографии. Она стыдила себя за глупую ревность, но покой ее уже был нарушен. К тому же она задавалась вопросом, зачем Каролин соизволила присутствовать на оглашении завещания. Уж эта женщина никак не могла рассчитывать, что Ливингстон ей что-нибудь оставил. Однако Каролин Киркегард присутствовала здесь, причем явно что-то ее взбудоражило, и нехорошая, злобная аура вокруг нее сгущалась.
      Чтобы поднять настроение, Паула украдкой бросила взгляд на кольцо на безымянном пальце. Единственный изумруд был изумителен, не слишком крупный и классической огранки. Подарок Роберта не мог не радовать ее, хотя она и не приветствовала подобную расточительность.
      Энтховен тем временем начал чтение завещания:
      – Я, Франсиско Ливингстон, находясь в здравом уме, объявляю свою последнюю волю и отменяю все предшествующие мои завещания. Я сделал это завещание в связи с изменившимися обстоятельствами в отношении моего главного имущества. Первого ноября этого года я подписал договор о продаже, в котором выразил согласие продать свой пакет акций Роберту Хартфорду. В договоре указывалось, что окончательный расчет и оформление сделки состоится в последний день января следующего года.
      Каролин чуть успокоилась. Оказалось, что дела не так уж плохи, как она думала. Ливингстон собирался заявить, что в случае невыполнения одной из сторон полностью условий договора сделка считается незавершенной и адвокаты продадут акции тому, кто предложит наивысшую цену.
      Роберт вздохнул. Как грустно, нелепо и несправедливо. Он тоже задался вопросом, зачем он здесь. Очевидно, Ливингстон оставил ему кое-что. Вина, например. «Каналетто», может быть? Оно было его гордостью. Он его смаковал сам и часто делил радость приобщения к божественному напитку своего приятеля Хартфорда.
      Энтховен продолжал читать с выражением:
      – В случае моей кончины в промежуток между заключением договора и завершением сделки купли-продажи, а также в случае, если мистер Хартфорд по какой-либо непредвиденной причине не сможет выплатить целиком всю сумму, договор теряет законную силу, объявляется недействительным, и мои душеприказчики обязаны в отсутствие каких-либо иных моих указаний осуществить продажу лицу, предложившему самую высокую цену.
      Тауэр навострил уши. Одна только странная оговорка, и он уже учуял запах пожара. «В отсутствие каких-либо иных моих указаний…» Откуда, черт побери, душеприказчики могут получить «иные» указания? С того света, что ли, по факсу? Милый старина Ливингстон. Все может обернуться весьма забавным делом. Он и ввернул эту фразочку в завещание, несомненно, ради забавы. Только кого он собирается повеселить? Ведь не себя, раз он рассчитывал, что к тому времени уже отдаст концы.
      Энтховен позволил себе передышку и продолжил торжественно:
      – Я не смогу умереть спокойно, если буду думать, что «Сансет-отель» попадет в руки Дэвида Плутарха и Каролин Киркегард.
      Лица присутствующих окаменели. Пожар вспыхнул мгновенно и обжег щеки Плутарха. Каролин поднялась. Потом села. Потом опять встала. Рот ее открылся, закрылся и вновь открылся. Из него не вылетело ни звука. Ее вид, если б его запечатлели на фото, мог бы служить пособием для обучающихся актерскому мастерству и получивших задание изобразить шок.
      – Браво, Франсиско! – громко сказал Тауэр.
      Но Ливингстон еще продолжал говорить устами Энтховена:
      – Если я умру до завершения вышеупомянутой сделки, то сим завещаю и передаю в качестве посмертного дара целиком и полностью мой пакет акций «Сансет-отель Инкорпорейтед» в собственность Роберта Байрона Хартфорда, проживающего по адресу: «Сансет-отель», Сансет-бульвар, Беверли-Хиллз, штат Калифорния, США.
      Роберт решил, что сейчас сойдет с ума. «Сансет» ему отдан. Даром. Просто так. Сто пятьдесят миллионов долларов. Если не больше.
      Он вскочил. Паула тоже. Он заключил ее в объятия. «Мы победили, дорогая! Мы победили…» Он гладил ее волосы дрожащей от переполнявших его чувств рукой.
      Глаза Каролин застилал туман, но сквозь него проступали очертания обнявшейся парочки. Они сейчас торжествуют, они насмехаются над ней. Она сама подарила им «Сансет». Ведь если б она своей рукой не умертвила старика, не было бы оглашения завещания. Роберт даром заполучил отель, но Каролин заставит его уплатить цену, которую сама назначит. Цена будет очень высокой, непомерной, страшной…
      – Мы опротестуем завещание… – процедил Плутарх.
      – На каком основании? – вскинулся Роберт.
      Плутарх, овладев собой, переключился на троицу адвокатов, сопровождавших его. Юристы всегда найдут «основания», выроют их из-под земли.
      – Мы хотели бы побеседовать с лицом, засвидетельствовавшим подпись. А также, в связи с преклонным возрастом мистера Ливингстона, возникают сомнения на счет его компетентности. Мистер Хартфорд не состоит в родстве с завещателем. Вполне возможно, что он оказывал давление на мистера Ливингстона.
      На подобный случай Энтховен запасся козырями. Словно карточный маэстро на миссионерском пароходе, он швырнул их на стол, заставив скользить веером по полированной поверхности в сторону оппонента. Стало понятно, зачем, кроме листка с завещанием, он еще держал под рукой две внушительные стопки бумаг.
      – Письменное показание, данное под присягой и подписанное лицом, засвидетельствовавшим завещание, и заверенное нотариусом… отчет двух независимых экспертов по почерку, подтверждающих подлинность подписи Франсиско Ливингстона… медицинское заключение, подписанное дипломированным психиатром, обследовавшим мистера Ливингстона регулярно и в последний раз месяц назад, где говорится, что состояние умственных способностей пациента нормальное во всех отношениях… Копия письма мистера Ливингстона, адресованного мистеру Хартфорду с выражением глубокого удовлетворения тем, что мистер Хартфорд покупает «Сансет-отель», так как, по мнению автора письма, его собственность попадает в заботливые, надежные руки…
      У Плутарха сдали нервы. Он подал знак своей команде и направился к выходу.
      – Можешь радоваться, Роберт… пока можешь… – прорычала Каролин.
      – Убирайся к дьяволу из моего отеля! – приказал Роберт.
      – Каролин! – резко одернул Плутарх свою возлюбленную.
      Наступит их время, и они отомстят. Но теперь они очутились на вражеской территории, и следующий бой придется затевать в другом месте.
      Об этом же подумала и Каролин. Она отнимет у Роберта любимую игрушку, и очень скоро. В этом она не сомневалась. Глядя на Паулу, она вспомнила, как смотрел на девушку шофер лимузина там, у церкви. Влюбленные, жадные, почти обезумевшие от ревности глаза.
 
      Паула раскинулась на мягкой кушетке и зевала, глядя на экран телевизора. Она только что очнулась после короткого сна, в который погрузилась после великолепного ужина, доставленного вышколенным служителем в бунгало Роберта.