ГЛАВА X

Переговоры, начатые под кровом малоки атторради, окончились благоприятно. Индейцы, прельстившись будущими дарами белых, согласились сопровождать их в течение пяти суток по направлению к востоку. Шарль вручил каждому из них, в качестве задатка, по горсти бус, по паре ножниц, по карманному ножу и по несколько крючков для рыбной ловли.

Но, несмотря на их настоятельные просьбы, он не согласился дать им по зеркальцу: вручение этого столь ценного в их глазах предмета было отложено им до того момента, когда все обязательства, принятые ими на себя, будут исполнены.

Атторради, вынужденные признаться, что белый прав, не соглашаясь уплатить им вперед, нагрузили свои панаку (корзины) и отправились в путь, не удостоив своих жен и детей, оставшихся в малоке, ни единым ласковым словом на прощание.

Четверо суток они бодро шли по кампо, которое постепенно начинало меняться; появился кустарник, местами прерии пересекались холмами и возвышенностями, на которых росли все более и более высокие деревья.

Затем им пришлось переправиться через две больших реки, идущих прямо с юга к северу, которые здесь известны под названием Репунини и Кужунини. Шарль не без основания думал, что это два притока Эссекуибо, главной реки английской Гвианы.

Постепенно путешественники приближались к Сиерра да Луна, где Хозе рассчитывал встретить виденные им здесь хинные деревья.

Вскоре они покинули кампо, беспрерывно тянувшееся от самого Рио-Бранко. После прерии пошел ряд плоскогорий, все более и более лесистых, представляющих собою предгория Сиерры. Приходилось взбираться по крутым скалам, спускаться по каменистым уклонам, в глубокие рвы и овраги, в непроходимые серрадос (джунгли), переправляться через пересохшие ручьи; там и сям встречались узкие луговины; затем вдруг перед путешественниками встала темная и мрачная стена леса, которому, казалось, и конца не было.

Это и есть матто-жераль, великий лес, покрывающий все пространство вплоть до Тумук-Хумука и до самого Атлантического океана, то есть на протяжении приблизительно девятисот километров.

Индейцы были в восторге. Принужденные до сих пор довольствоваться небольшой порцией маниоковой муки и копченой рыбы, они надеялись теперь угоститься тем, что им мог дать этот девственный лес, этот земной рай для охотников, где в изобилии встречается всякая дичь. До сего времени они не проявляли ни малейших признаков неудовольствия или злой воли и, по-видимому, даже не помышляли о дезертирстве, стоически перенося все трудности и лишения пути.

Шарль, для которого это отступление от общего правила было хорошим предзнаменованием, уже начал надеяться, что ему удастся удержать еще на некоторое время при себе этих полезных помощников, соблазнив их обещанием новых щедрот.

Но Хозе, знавший их лучше, советовал Шарлю не полагаться на них, как только они очутятся в лучших условиях и станут питаться сытнее и вкуснее.

Примечательно, в самом деле, что индейцы вообще гораздо благоразумнее, сговорчивее и даже менее склонны к дезертирству, охотнее исполняют возложенные на них поручения и обязанности, когда они голодают в течение двух-трех дней. Когда они сыты и ни в чем не нуждаются – совсем другая картина. Как это ни странно, но это так.

Вот эти сыны кампо легким и бодрым шагом, с веселыми и довольными лицами, вступают в матто-жераль.

Впрочем, каждый индеец чувствует себя дома в первозданном тропическом лесу. Невероятно любопытно видеть, как ловко и проворно он пробирается, точно змея, между непроходимыми зарослями кустов, нигде не оцарапав себе даже тела, тогда как белый человек на каждом шагу оставляет клочья своей одежды.

В самом деле, нет ничего более утомительного и изнурительного, чем путешествие по девственному лесу для человека непривычного, и бедный Маркиз испытал это на себе.

Между тем индейцы, со свойственным им удивительным чутьем, вскоре нашли тропу, одну из тех незаметных глазу дорог, проложенных такими же индейцами, которые для них являются настоящими большими дорогами. Там, где белый не видит ничего, кроме непроходимой чащи лиан и гигантских деревьев, преграждающих путь, индеец узнает след, по которому идет шаг за шагом, не уклоняясь в сторону, совершенно так, как если бы эта дорога была обозначена вехами или придорожными столбами.

Шарль, Винкельман и мулат свободно лавируют среди всех этих встречающихся на каждом шагу препятствий, которые доводят бедного Маркиза до отчаяния.

Бедняга запутывается в лианах и падает во весь рост носом вниз, с трудом подымается, но шипы зацепляют его шляпу и срывают ее на ходу. Он старается стащить ее с сука, но сук вдруг отскакивает с силой стальной пружины и закидывает шляпу на несколько сажен в сторону, в самую глубь чащи.

В то время, как он старается достать оттуда свой головной убор, его спутники успели уже порядочно уйти вперед, и Маркиз потерял их из виду. Он оборачивается назад, сбивается с тропы, теряет даже само направление и идет уже в противоположную сторону.

Его окликают, он отзывается, его начинают искать и, наконец, находят, и тогда только он убеждается, что шел обратно к Рио-Бранко. Он отчаянно ругается, проклинает судьбу и совершенно не может понять, каким образом нарывается все время на такие препятствия, тогда как его товарищи идут вперед почти так же свободно и спокойно, как и в саванне.

Но иногда девственный лес становится жесток и по отношению к привычным людям, столько лет бродившим по нему.

Бывает, что едва вы ступили ногой на какую-то колючку, которая проколола вам сапог, как уже хватаетесь одной рукой за ближайшую ветку, но и эта ветка усажена колючками, которые вонзаются вам в руку. Поупражнявшись некоторое время таким образом, вы оказываетесь начинены сотнями колючек.

Вдруг тропа прерывается сплошной густой растительностью, и вам приходится далеко забегать вперед, чтобы найти ее вновь и по ней продолжать путь. Наконец, тропа отыскивается, но только в ста метрах от того места, где вы стоите. Оказывается, что тропа раздвоилась, но что оба следа далее соединяются и идут в одном и том же направлении.

Что же делать? Индейцы ушли вперед. Они должны указывать путь и нести поклажу, а белые стараются поспевать за ними как умеют. Кричат, ищут тропу, снова теряют и опять находят и в конце концов нагоняют своих носильщиков.

В сущности, эта тропа ничего не стоит. Она, можно сказать, сомнительна даже для индейцев, которые теряют ее пятьдесят раз в день. Ее преграждают упавшие деревья, часто свалившиеся одно на другое, колючие кустарники образуют настоящие баррикады. Глядя на эти громадные обрушившиеся стволы, страшно удивляетесь, как еще они не придавили вас.

После шести часов такой ходьбы, Маркиз больше не может справиться с собой. Эти беспрерывные препятствия, эти падения, царапины, уколы, удары, толчки, эти хлестания ветвей и лиан, бьющих его по лицу и по ногам, доводят его до отчаяния. Его темперамент, превосходно мирящийся с серьезными опасностями и лишениями, с голодом, холодом, жаждой и даже с физической болью, приспособлен к активной борьбе, но никак не может примириться с этими ежеминутными раздражениями, растравляющими его нервы и доводящими его до состояния, близкого к отчаянию.

Полусмеясь, полусердясь, он изливает свое желчное настроение и по-своему мстит предательскому лесу, осыпая его ругательствами, хотя лес, по-видимому, не внимает ему и, вероятно, еще долгие годы не намерен изменить ни своего внешнего вида, ни своего характера.

– О тропическая природа, которую так превозносят писатели и художники, которую они изображают нам такою прекрасною, как мало ты похожа на эти описания, на эти чарующие картины! Полный терний, колючек и игл, сырой и темный, как подвал, но жаркий и удушливый, как парник, этот сказочный тропический девственный лес – грязен, неопрятен, нечесан и не умыт, как старое безобразное чудовище. Таковым ты и представляешься мне, и таков ты и есть на самом деле! – говорил Маркиз. – Вы смеетесь, мосье Шарль, а я бешусь и чувствую, что становлюсь глуп, вынужденный плестись таким образом шаг за шагом, не в состоянии думать ни о чем другом, как только об этих шагах. В былое время, когда я был солдатом, я делал трудные переходы, с ранцем и мешком за спиной, во всей амуниции; но тогда по крайней мере мы знали, куда идем! Поешь, шутишь, болтаешь и шагаешь себе мерно в ногу с товарищами, и если заморишься, то все-таки по-человечески, чувствуешь усталость, но на душе легко и спокойно. А здесь это какое-то обезьянье ремесло!

Все ваши способности вы должны напрягать на то, чтобы не разбить себе голову, не выколоть себе глаза, не поломать себе ноги. Все ваши физические и душевные силы должны быть направлены только к одной цели

– цели самосохранения. Вы должны, опустив голову, перебираться через одно препятствие, чтобы не проглядеть как-нибудь другого; оберегать голову, чтобы не удариться ею о сук, и в то же время остерегаться, чтобы вас не задел лист, режущий, как пила, и при всем этом наткнуться на шипы и колючки, которые вонзаются вам в руки, и в грудь, и в спину и царапают вам лицо и спину; огибать овраг, чтобы ввалиться в трясину! Этим всецело должен быть поглощен ваш ум, все ваши помыслы и чувства в течение шестидесяти минут в продолжение часа и двенадцати часов в продолжение дня!

Но вскоре жалобы Маркиза поневоле должны были прекратиться, так как лес стал в полном смысле непроходим не только для него, но и для его товарищей и даже для самих индейцев.

Матто-жераль становился все чаще и чаще, все темнее и темнее.

Опустив низко голову, согнув корпус, с громоздкими корзинами за плечами, почти ползком, на животе пробирались индейцы под громадными стволами упавших деревьев или плелись вразброд по болотистым низинам и трясинам и волей-неволей были принуждены замедлить свой шаг.

Вот длинная лиана захлестнулась за ногу одного из них, и он упал лицом вниз. Другой отбивается от терновника, который всадил ему свою комочку посредине спины, из которой так и бежит кровь. Тот, что идет впереди, так сказать, проводник, сбился с тропы и разыскивает ее в чаще, расчищая себе путь тесаком. Ветка, которую неосторожно выпустил из рук четвертый, перескакивая через какое-то препятствие, сильно ударила по лицу пятого.

Даже Шарль, этот совершенно индианизированный европеец, полетел вниз головой в громадный куст марипа и теперь барахтался в нем, стараясь избавиться от колючей ветки, которая рвет ему рубашку и панталоны. Его шляпа повисла на длинной гибкой ветке. Один из индейцев, пытаясь ее достать, взобрался на груду старых, упавших древесных стволов. Но стволы эти прогнили, и едва человек успел взобраться на них, как вся эта баррикада рухнула под ним, и он скрылся, поглощенный тучей трухи и пыли, и всполошил целый рой самых отвратительных пауков, червей, тысяченожек и скорпионов.

Это казалось уже верхом всяких злоключений, но нет!

В этот самый момент раздается откуда-то громкий, повелительный голос, голос Винкельмана:

– Не шевелитесь никто! Стойте неподвижно! Шершни-меченосцы!

Дело в том, что эльзасец случайно ткнулся ногой в куст, к стволу которого прилепился как бы громадный нарост или лишай, гнездо ужасных, гигантских ос, величиною с палец, выразительно названных гвианцами «мухами-без-ума».

Гнездо, состоящее как бы из тонкого картона сероватого цвета около метра в диаметре, было чудовищно по величине. Озлобленные осы шумным роем высыпали из него целыми полчищами, наполняя воздух своим громким шипением и жужжанием и кружась вокруг неподвижно стоявших людей, затаивших дыхание, старающихся не моргнуть даже глазом, чтобы не раздразнить свирепых насекомых. Шарль застыл в своем кусте, Маркиз лежал на животе, Хозе – на спине, индейцы в самых фантастических позах. Все словно окаменели на месте среди жужжащего и тревожно носящегося кругом них роя ос.

Одно неосторожное движение – и тысячи ужасных острых жал в один момент вонзятся в несчастных путешественников. Но благодаря своевременному окрику, так спокойно и властно брошенному Винкельманом, опасность была предупреждена. После томительной четверти часа, проведенной всеми в полной и мучительной неподвижности, свирепые насекомые, привыкшие к частым обвалам старых стволов, вызывающих сотрясение их гнезда, мало-помалу успокоились и стали возвращаться в свое потревоженное гнездо, не найдя ничего подозрительного в этих неподвижных фигурах.

Тогда осторожно трогаются с места и путешественники.

– Однако, долго ли еще нам предстоит так маяться? – спрашивает Маркиз, совершенно выбившись из сил. – Если это еще долго будет продолжаться, то я стану и не двинусь с места до тех пор, пока правительство не проведет здесь железную дорогу или хотя бы трамвай!

– Еще сутки, сеньор Маркиз! – говорит Хозе. – Как вы видите, девственные леса всегда по краям так непроницаемы и так непроходимы на протяжении приблизительно двадцати километров.

– Ну, а дальше?

– А дальше уже будет настоящий «великий лес», где почва почти совершенно обнажена, где идти удобно и свободно между высокими и чистыми стволами, где почти нет этих проклятых кустарников и терновника!

– Но ведь и здесь же есть высокие и чистые стволы, да еще и весьма приличной толщины! Право, черт возьми, какие красивые деревья! Как вы зовете их? .. Что касается меня, то для меня они все похожи одно на другое!

– Я, видите ли, знаю только те простые названия, под какими их отличают здесь местные жители!

– Все равно, назовите их, мне интересно знать, а я тем временем вытащу из себя эти десятки игл и колючек, которыми я весь начинен.

– Да вот это «пао до Брайзиль», называемый туземцами ибиранитанга… Это и есть то знаменитое бразильское дерево, из которого добывается красная краска. А вот дерево луков или ииэ, а рядом с ним, – массаран-дуба, ствол которого, достигая тридцати метров, дает гуттаперчу. Сок, вытекающий из его ствола, сладок, как сахар.

– И его можно пить?

– Конечно, он очень вкусен!

– Ну, так попробуем, хотя бы только из любопытства! – сказал Маркиз, делая глубокий надрез своим тесаком в коре лесного великана.

Белая жидкость, с виду похожая на сливки стала стекать в подставленную под надрез чашку, и восхищенный парижанин погружает свои губы в эту жидкость с видом разлакомившегося кота, который добрался до чашки с молоком.

– Продолжайте, друг мой, – сказал Маркиз, – у вас превосходная манера знакомить с ботаникой, и вы увидите, как мне пойдут впрок ваши наставления!

– Вот там видите вы итаубу?

– Да, это то самое «каменное дерево», из которого сделаны бока уба наших мнимых кайманов-любителей!

– То самое!

– Превосходное дерево! .. По меньшей мере три метра в обхвате… Не дурной размер… А вот то другое дерево, у которого такой большой коричневого цвета плод?

– Его называют гвианцы канаримакак.

– А-а, это обезьянья кастрюлька, не правда ли?

– Да, сеньор! А вот абиаурана, дающая превосходные плоды, так же как и соседнее с ним дерево кожасейро, на котором растут эти красивенькие ягоды, называемые в Гвиане «Венериными яблочками».

– Какая жалость, что мы не можем взобраться так высоко, чтобы достать их! – заметил Маркиз. – Какое чудное угощение, а приходится от него отказаться!

– Да, что поделаешь… А вот, если это вас может интересовать, и «железное дерево», или панакоко гвианцев; муирапинима или «черепашье дерево», одно из красивейших деревьев, особенно ценимых краснодеревцами. Вот драгоценное дерево, кора и душистые семена которого идут для аптекарских целей и для парфюмерных изделий. Вот «фиолетовое дерево», называемое так потому, что имеет великолепный темно-фиолетовый цвет. Тут смотрите – «атласное дерево» светло-желтого цвета, блестящее и душистое.

Вдруг мулат прерывает этот интересный перечень, и невольное удивление вырывается из его уст. Он кидается вперед в самую чащу, невзирая на преграждающие ему путь лианы, тернии и пиловидные, зубчатые листья кустарников. Спустя минуту он возвращается обратно и радостно восклицает:

– Какое счастье! Вы не угадаете, что я сейчас нашел?

– Быть может, хинное дерево! – с некоторым сомнением говорит Шарль. – Но нет, это невозможно? Мы сейчас едва ли на 600 метрах высоты, а хинные деревья встречаются не ниже, как на 1200 метрах высоты!

– Может быть, это не настоящее хинное дерево, но вид очень родственный ему и весьма даже близкий, это – «хина-свечка», кору которого постоянно примешивают недобросовестные торговки к настоящей хине.

– Эта кора не излечивает от лихорадки и с точки зрения врачебной совершенно ни к чему не пригодна, но присутствие этого дерева здесь предвещает, несомненно, что не особенно далеко отсюда и настоящие хинные деревья!

– От души желаю, чтобы это было так! – сказал Шарль, внимательно разглядывая предложенные ему образцы.

– Я не сомневаюсь в этом, сеньор, – продолжал Хозе. – Как вы совершенно верно изволили заметить, мы еще не на достаточной высоте, чтобы встретить на этом плоскогорье настоящую хину! Нам надобно подняться выше, всего еще на каких-нибудь 400 или 500 метров, – и я готов отказаться от обещанного мне вами вознаграждения, если не позже как через два дня мы с вами не увидим и настоящие хинные деревья!

Эта уверенность Хозе придала всем новую энергию и бодрость.

Винкельман и Маркиз, оба весьма не сведущие в ботанике, внимательно разглядывают указанное дерево, чтобы уметь различать в свое время настоящие и ложные хинные деревья.

На вид это превосходное дерево величиною по меньшей мере в сорок пять метров с широкой, пышной кроной и беловатою корой, почти гладкой, на которой кое-где виднеются следы плесени или мха, но с большими желтыми пятнами своеобразного вида, слегка пузырчатыми и вздутыми.

Маленький караван продолжает продвигаться дальше, с нетерпением взбираясь на холмы, которые становятся все круче и круче.

Теперь ко всем трудностям, представляемым слишком обильной растительностью тропического леса, прибавилось еще утомление от частых и крутых подъемов. К тому же приходится внимательно осматривать все эти тесно придвинувшиеся друг к другу деревья, образующие пеструю, разнообразную характерную массу зелени, ветвей и стволов.

Никто уже не заботится о тропе, по которой с невозмутимым спокойствием идут индейцы. Все уклоняются кто вправо, кто влево, но не удаляясь, однако, настолько, чтобы нельзя было слышать голоса товарищей, и по примеру лесных охотников время от времени окликают друг друга.

Трое белых и мулат, вооруженные тесаками, идут, то высоко подняв головы и стараясь распознать деревья по их листве и кроне, то низко наклоняясь к земле и отыскивая среди опавших листьев знакомые им овальные листки со вздутыми прожилками и пушистою нижнею стороною, как у настоящих хинных деревьев.

Таков, в сущности, обычный прием и профессиональных каскарильеров (искателей хинных деревьев) и, кроме того, единственный, возможный в большинстве случаев, когда бывает невозможно отличить эти деревья по их коре.

Не следует забывать, что очень часто нижняя часть стволов почти всех деревьев полностью покрыта растениями-паразитами: ароидами, повиликами, орхидеями, бромелиями и т.п. Они взбираются по стволам сплошным плащом, увенчивая их цветами, увивая цепкими корнями и стеблями, окутывая покровом своей листвы так, что не остается никакой возможности распознать в лесу деревья по стволу.

Вместо того, чтобы продолжать держаться, как раньше, на средней высоте, наши путешественники подымаются теперь все выше и выше, чтобы как можно скорее достичь горных плато, высоту которых они определяют приблизительно в 1500 метров.

До этого времени все их поиски оставались почти совсем бесплодными. Только лишь кое-где им попадаются ложные хинные деревья. И сколько при этом грубых ошибок, сколько радостного волнения, сколько веселых возгласов, тотчас же умолкших! Но при всем том надежда на удачу в них крепнет; они почти не чувствуют усталости. Эти ложные хинные деревья, которые попадаются им изредка, являются для них как бы природными вехами и говорят о том, что они на правильном пути.

Усталые, утомленные, обливаясь потом, в изодранных одеждах, с исцарапанными в кровь лицами и руками, они удивляют даже самих индейцев. Которые теперь мало-помалу из головы колонны перешли в хвост.

Вскоре растительность заметно изменяется: вместо обычных растений долины появляются горные породы, встречающиеся исключительно только на большой высоте и требующие менее знойной атмосферы.

Лесная чаща заметно редеет, жара становится менее томительной.

Солнце быстро садится, и его лучи бросают на вершины Сиерры огненный отблеск пожара.

Вдруг из чащи леса раздается радостный возглас; вслед за тем веселая тирольская песня оглашает воздух. Это Маркиз, почти обезумев от радости, скачет, как школьник, приплясывает и поет во все горло, сзывая своих товарищей, которые сбегаются к нему со всех сторон.

– Что такое?

– Да, право, господа, смотрите, мне кажется, что на этот раз я выиграл двести тысяч! Хозе, друг мой, взгляните, пожалуйста, на эту ветку!

Мулат берет ее и вдруг бледнеет под своим загаром.

– Где же вы нашли это? – спрашивает он.

– Да всего в каких-нибудь ста метрах отсюда! Но мне это не стоило большого труда, и моя заслуга не велика, если только в этом есть хоть какая-нибудь заслуга.

– В самом деле? – вмешался Шарль.

– Я просто очутился среди целого леса совершенно однородных деревьев, вот таких, как этот образец.

– А знаете ли вы, что это такое?

– Настоящее хинное дерево – не так ли?

– Нет, даже лучше того, это самое лучшее из всех существующих видов хины. Это желтая хинаnote 14, самая драгоценная порода хины!

ГЛАВА XI

Прежде, чем продолжать рассказ о приключениях наших друзей, «искателей хинных деревьев», не безынтересно будет немного познакомиться с этим деревом и его продуктом, столь ценным по своим лечебным качествам, снискавшим ему мировую известность.

История хины, ее описание, производство, ее разновидности и свойства, ее употребление, думаем, будут здесь весьма уместны.

Впрочем, мы будем кратки.

По-видимому, целебные свойства хины против лихорадки не были известны инкам. По крайней мере, историки, повествующие о завоевании Испанией Мексики, ни разу не упоминают о ней.

Лишь между 1635, 1636 и 1637 годами впервые заходит речь о хине.

Собственно, история открытия целебных свойств хины довольно туманна. Утверждают, будто один индеец, снедаемый ужаснейшей болотной лихорадкой, проходя лесом, не нашел ничего, чем бы утолить мучавшую его жажду, кроме полупересохшей лужи, в которой валялось вырванное с корнем молодое хинное дерево. Больной с жадностью пил эту горькую, как полынь, воду и после того оказался совершенно излечившимся от своей ужасной болезни.

Этот факт, действительный или вымышленный, имел место, как гласит предание, в вице-королевстве Квито, ныне республике Эквадор, между Куэнсою и Лохою. Как бы то ни было, коррегидор Лохи был уведомлен о качествах этого растения индейцами, правителем коих он являлся. Эти люди восторженно расхваливали ему действие целебного вещества.

Возможно, что это случайное открытие надолго осталось бы известно только в той местности, если бы одна знатная особа, вице-королева Перу, графиня д'Эль Кинчон не захворала в это время, то есть в 1638 году, страшной лихорадкой, которую она схватила в долине Лунахуана, на Тихоокеанском побережье.

Коррегидор Лохи, уведомленный о тяжкой болезни вице-королевы, сделал запас хинной коры, отвез его в Лиму и поручился своей головой вице-королю в целебном действии этой коры, которую он истолок в мелкий порошок и заставил больную принимать в довольно больших дозах.

Стойкая лихорадка, грозившая унести больную, точно по волшебству отступила перед этим простым и бесхитростным средством, графиня д'Эль Кинчон словно чудом снова стала здорова и весела. Это чудесное исцеление, понятно, наделало много шума. О нем говорили повсюду, и вице-королева, вернувшись в Испанию, не преминула наделить лиц высшей испанской аристократии запасами хины, привезенной ею из Перу. Вскоре это лекарство, с отличной репутацией, стало распространяться среди населения Испании под названием «Порошка графини».

Спустя несколько лет иезуиты, основавшиеся в Перу, широко разрекламировали этот порошок, ввезли его в Рим и сделали его общераспространенным во всей Италии.