Охотники за каучуком

Промысел добывания каучука представляет собою такую великолепную арену для применения энергии и избытка сил человека!

Уже с давних пор индейцы с берегов Амазонки вздумали применять каучук для изготовления различных предметов домашнего обихода. Они весьма умело пользовались этим густым смолистым соком некоторых деревьев, но только путешественники почему-то никогда не упоминали об этом в своих записках и отчетах, вероятно, не обратив на это особого внимания.

В 1736 году Ла Кондамин, посланный в Южную Америку для измерения дуги меридиана, рассказал об этом обычае индейцев в своем докладе Академии Наук, сообщив, что обычай этот – изготовлять различную утварь из густого смолистого сока известных деревьев он наблюдал у индейцев на реке Амазонке на юго-восток от Квито. Это вещество, обладающее любопытным свойством принимать какую угодно форму и твердеть после погружения в кипящую воду, не пропускающее ни воды, ни воздуха, добывается из дерева хэвеа и называется «каучук».

Ла Кондамин является по справедливости крестным отцом этого полезного продукта, и ему принадлежит честь ввоза его во Францию и в Европу. Но этот молочный сок, называемый каучуком, имеется не в одном только дереве хэвеа, и не в одной только Южной Америке произрастают растения, дающие это драгоценное вещество. Ствол хэвеа нередко достигает пяти метров в окружности. В центральной Америке, в Индии, на Яве, на Мадагаскаре, в Ост-Индии встречаем разновидности этого растения.

Способы добывания каучука, имеющие столь важное значение для качества этого вещества, еще весьма не усовершенствованы, хотя за последнее время и замечается стремление к улучшению их, о чем в сущности давно уже следовало подумать.

В былые времена серингуеры обычно обвязывали ствол дерева наискось крепкой лианой на высоте пяти-шести футов от земли. На стволе делали надрезы или, как выражаются рабочие, «пускали кровь», повыше того места, где ствол был перевязан. Сок начинал вытекать очень обильной струей, натыкался на лиану, спускался по ней и стекал в глиняный или деревянный сосуд, поставленный у подножия дерева. При этом способе терялось очень много драгоценного сока.

Предварительно приготовлялось достаточное количество глиняных сосудов в виде бутылок или серинг («seringa» – бутыль). Эти бутыли серингуеро погружал одну за другой в молочный сок дерева, быстро испаряющийся на воздухе, а особенно на солнце или перед огнем. Когда все водянистые части его испарялись, то на сосуде оставался густой слой клейкого каучука, приставшего к глиняной бутыли. Затем эту бутыль погружали в жидкий сок каучука снова и снова, пока на бутыли не образовывался достаточно толстый слой этой клейкой массы. В дне бутылки пробивали отверстие и погружали ее в воду, чтобы глина размякла и вылилась вон, а каучуковая бутыль отправлялась на продажу. Полученный таким способом каучук содержал в себе много земли, глины и воды и требовал тщательной очистки, при которой отчасти терял свои качества.

Впрочем, такой способ был вскоре заменен другим, с аналогичным принципом, но применение которого значительно экономичнее и дает продукт несравненно более чистый. В Бразилии этот способ называется «тигельхинас», – то есть маленькие чашки.

Вот его описание. Лиана совершенно не применяется. Серингуеро просто делает во всю глубину коры надрезы длиною в 3 – 4 сантиметра и под каждым из этих надрезов размещает маленький стаканчик из белой жести, используя комок мокрой глины, на котором устанавливается стаканчик.

Это проделывается чрезвычайно быстро поутру между 8 и 10 часами. В полдень все стаканчики уже наполнены молочно-белой, точно густые сливки, жидкостью. Рабочий время от времени совершает обход деревьев с ведром, куда выливает содержимое стаканчиков, а затем ставит стаканчики на прежнее место.

После этого он возвращается в свой карбет, подле которого, на открытом месте, устроена коптильня, род немудреной печи, снабженной сверху трубой, куда выходит дым. Для этой цели употребляется специальное топливо, – плоды пальмы.

Вместо глиняной бутыли используются деревянные лопатки, напоминающие колотухи деревенских прачек, с той только разницей, что у этих лопаточек острые края. Серингуеро обмакивает свою лопаточку в молочную жидкость и подвергает ее действию горячего дыма. Водянистые части каучука быстро испаряются, и на лопаточке остается тонкий слой клейкого вещества. Тогда повторяется тот же прием, отчего получается ряд новых слоев этого вещества, совершенно ровных, чистых и эластичных. Когда толщина слоя каучука, образовавшегося на лопатке, считается достаточной, то рабочий ударяет ребром лопатки о какое-нибудь твердое тело, преимущественно о камень. Режущий край лопатки разрезает сперва с одной, потом с другой стороны слой каучука, так что получаются два ровных и красивых пласта совершенно чистого каучука. Пласты эти тотчас же подвергаются действию солнца, чтобы водянистые частицы испарились как можно быстрее и основательнее.

Испарение влаги должно быть как можно более полным, так как присутствие воды неминуемо вызывает брожение, а как следствие – негодность всего материала. Прокапчивание каучука в дыму противодействует процессу брожения и разложения, но этого не всегда бывает достаточно. Словом, серингуеро прежде всего не должен забывать, что его главный враг – брожение.

В последнее время этот способ пытались улучшить, но он остается все-таки самым распространенным.

На этом оканчивается задача серингуера. Его каучук отправляется в виде пластинок или прямо в Европу, или в Соединенные Штаты Америки, где поступает во всевозможные мануфактуры, фабрики и мастерские.

Но теперь почти сам собою встает вопрос: сколько же этой драгоценной жидкости может дать одно дерево? Сколько может заработать на этом деле усердный и добросовестный рабочий в день?

Три литра жидкого сока хэвеа дают один килограмм сгущенного каучука, за который рабочий там на месте получает 4 франка.

Дерево, имеющее ствол не более 50 сантиметров в окружности, может дать в среднем 54 литра молочной жидкости, из которой получится 18 килограммов плотного, сгущенного каучука, что приносит денег 72 франка с каждого дерева.

Там, где деревья встречаются целыми семьями, то есть группами, а не поодиночке, как, например, в местности между Арагуари и Яари, а серингуеро человек деятельный и работящий, он без особого труда может добыть 15 и более килограммов каучука в день, что составляет по средней цене 4 франка 60 франков в день.

Свыше десяти тысяч чернокожих ежегодно занимаются этим делом, и один город Пара продает ежегодно на 15 миллионов каучука, то есть в три раза больше, чем французская Гвиана продает золота.

Посредники между производителями и промышленниками наживаются, покупая продукт на месте и затем собирая его перед отправлением, так что на рынке в Гавре цена каучука достигает в среднем от 10 до 12 франков за килограмм, в зависимости от качества.

Добавим ко всему вышесказанному: этот промысел в некоторых частях Бразилии настолько прибылен, что одна провинция Амазонка в настоящее время экспортирует около 4 миллионов килограммов в год на сумму около 40 миллионов франков.

И подумать только, что эти 40 миллионов добываются из маленьких жестяных стаканчиков, установленных под надрезами коры хэвеа!

Теперь закончим несколькими словами отступление от хода рассказа, без чего наш роман «Искатели каучука» совершенно утерял бы свое истинное значение.

Итак, каучук в своем чистом виде бесцветен и прозрачен, но тот, который поступает в продажу, всегда имеет коричневую окраску, более или менее темную, приобретаемую от дыма при окуривании и удалении водянистых частиц, содержащихся в нем.

Это вещество мягкое, гибкое, эластичное при температуре в 10 градусов, почти не изменяющееся от действия воздуха и абсолютно не пропускающее влагу или воду, горючее и дающее при горении яркое пламя с копотью и весьма неприятным смрадным запахом. Оно еще обладает свойством тотчас же плавиться, если соединить вместе две только что разрезанные части.

В кипятке каучук быстро размякает и вздувается, но не растворяется, точно также и в спирте. Растворяющими каучук веществами являются: керосин очищенный, эфир, скипидар, бензин и главным образом сероуглерод.

Что же касается собственно каучука, очищенного от посторонних примесей, то он состоит из углеводородов и содержит в себе 87, 2 % углерода и 12, 8 водорода. Кроме того, известно, что он является плохим проводником тепла и совершенно не проводит электричество.

Первоначально применение каучука было самое скромное, и ничто не позволяло предвидеть в будущем столь широкого его использования. Сначала он служил только для стирания карандаша с бумаги и чистки обоев. В 1785 году физик Шарль одним из первых использовал непромокаемость каучука и его эластичность, растворив его в скипидаре и покрыв этим раствором воздушный шар с водородом. В 1790 году стали пропитывать этим раствором различные ткани и фабриковать рессоры.

В 1820 году Надлер придумал вводить в ткани нити каучука, но действительно непромокаемые одежды и плащи впервые удалось изготовить только Макинтошу, который между двумя полотнищами шерстяной мериносовой ткани проложил тонкий слой каучука.

К 1840 году относится весьма важное событие, сделавшее применение и употребление каучука почти универсальным. Именно до этого времени применение каучука было ограничено: сильный жар делал его слишком мягким, а холод лишал эластичности.

Вулканизация, изобретенная англичанами Ханкок и Бродинг, окончательно уничтожила эти недостатки каучука; этим способом им удалось сделать его недоступным влиянию внешней температуры и вместе с тем сохранить всю его непромокаемость, гибкость и всю присущую ему эластичность.

Соединение с серой в известной пропорции, более или менее значительной, в зависимости от степени твердости, какую желают придать изготовляемым предметам, – в этом состоит весь секрет вулканизации.

С тех пор появилась возможность вырабатывать различные сорта каучука и применять его для всевозможных целей. Тогда началось производство каучуковых труб, проводов, мячиков для детей, эластичных каучуковых тканей для подвязок, подтяжек, поясов, частей для хирургических инструментов, зубных щеток, спасательных кругов, губок, типографских валиков, пожарных кишок, передаточных ремней, портсигаров, гребенок, половиков, галош, детских игрушек (кукол и животных), тканей для дождевых плащей, всевозможных сосудов, акустических приборов, резиновых подушек и так далее, – всего нельзя даже и перечислить.

Если увеличить примесь серы, то каучук теряет свою эластичность и приобретает твердость, блеск и вид черного дерева или черепахи. Для этого надо только довести каучук до мягкости теста, при температуре в 150 градусов, и прибавить в него серы в количестве равном одной пятой части его веса. Тогда он получает название «твердого каучука», или «эбонита».

Применение его, можно сказать, почти универсально, так как ему можно придать любую форму и сделать его пригодным для любого назначения.

Сульфуризация (прибавка серы) делает каучук в такой высокой степени неизменяющимся ни при каких условиях, что он еще более противится действию всяких растворяющих веществ, чем даже эластический, вулканизированный каучук.

ГЛАВА X

Жизнь искателя каучука. – Иные времена – иные нравы. – Прежние колонисты и нынешние. – Время – деньги! – Без передышки. – Каким образом дикари-индейцы обделывают свои дела. – Верность слову. – Цивилизованные индейцы становятся испорченными и развращенными. – Неожиданное появление Шоколада. – Побег ли это? – Бедствие на скотном дворе. – Таинственные воры. – Никаких следов. – Прием индейца Пиражиба. – Ловушка. – Результаты. – Гигантский змей Амазонки.

Глядя на каучуковое дело, можно подумать, что жизнь серингуеро – одно наслаждение, а сам он, с первого взгляда, представляется кем-то вроде сатрапа, утопающего в роскоши, как нельзя лучше приспособленной к условиям жизни под тропиками.

Рассказы о жизни прежних плантаторов, конечно, немало способствовали такому ложному представлению. Но теперь – иные времена, иные нравы!

Плантатор доброго старого времени, раз наладив промышленную и сельскохозяйственную сторону дела, беззаботно предавался своему легендарному тунеядству. Земли его обрабатывались, как попало, согласно традициям предков. Рабы-невольники под кнутом управителя и надзирателей сажали сахарный тростник и в надлежащее время срезали его. Самые примитивные мельницы обрабатывали его, сок извлекали по некогда выработанной в старые времена технологии и затем отправляли на рафинадные заводы в Европу.

Плантаторы не заботились даже об уменьшении числа рабочих рук, об усовершенствовании способов обработки, об улучшении продуктов… К чему? Они и без того ели вкусно, пили сладко, спали мягко, в прохладе, тишине и покое, курили чудные сигары и гнали от себя всякую заботу, а в качестве развлечений то катались на лодках, то верхом.

Словом, они не видели даже своей курицы, несущей золотые яйца, а только яйца, и даже не интересовались источником всех этих благ. Поэтому всегда оставались неспособными помочь себе в момент какого-нибудь кризиса или обеспечить себе безбедное существование в будущем.

Быть может, этот удивительный застой всяких физических и умственных способностей следует приписать отвратительному обычаю рабовладения, при котором истязание одной половины рода человеческого развращало и способствовало вырождению другой.

Как бы то ни было, но настал момент, когда лихорадочный порыв сдул знойным дыханием эту отвратительную спячку, повсюду, от высших и до низших ступеней общества. Во всех отраслях промышленности и торговли, во всех странах и под всеми ветрами, люди приняли за девиз американскую поговорку: «Время – деньги! »

И никто не избежал этой перемены: рудокопы и инженеры, скотоводы и плантаторы, заводчики и фабриканты, производители кофе и сахарного тростника, искатели золота. Все стали соперничать друг с другом и между собой: кто проявит больше энергии, кто двинет вперед свое дело. Все стали работать, не покладая рук, памятуя, что пропущенное время не вернуть, что потраченный даром час унес с собой ту прибыль, которую он мог бы принести. Все старались сделать как можно лучше и как можно больше.

Искатели каучука, какими мы их видим теперь, мало походили на прежних плантаторов. Шарль не ограничивался тем, что посылал своих людей расставлять стаканчики под надрезами в коре каучуковых деревьев и затем терпеливо ожидать их возвращения с пластами каучука, полученными после испарения молочного сока и обработки его, как это было описано выше. Нет, его задача была не столь легкая.

Прежде всего, он считал своим долгом позаботиться о потребностях своих полутораста или двухсот рабочих, и не только позаботиться об их нуждах, но и запасти в складах все необходимое для них – по меньшей мере на год вперед.

Над добыванием каучука работали у него всего две трети наличных рабочих; остальные же расчищали и корчевали леса под посевы, возделывали землю, сажали маниок, маис, иньям, пататы и тому подобное, удобряли пастбища, разводили скот, возводили постройки. Кроме того, сажали сахарный тростник, табак, ухаживали за кофейными плантациями, собирали бананы, хлопок и многое другое. Местные серингуеро вынуждены были заниматься земледелием, наравне с главным промыслом.

Но и это еще не все. Остается еще сбор лесных плодов, дающих масло и волокна, ловля черепах и пираруку, местных рыб, являющихся одним из важных питательных продуктов в этой местности. Все это, кроме сбора, требовало еще уборки, вяленья и сохранения впрок, в складах, приспособленных для этих продуктов. Наконец, на хозяине лежала забота о содержании и изготовлении рыболовных снастей, судов и так далее.

Вы скажете, что все это лежит на рабочих. Конечно! Но каждый, кому известна непреодолимая апатия, лень и полное отсутствие всякой инициативы у чернокожих, знает, что они пальцем не шевельнут и с места не тронутся, если над ними не будет стоять хозяин, не будет указывать им и следить за исполнением его приказаний. И вот поэтому-то хозяин уже с рассветом выходит из дома осматривать саванны, то есть пастбища. Он видит, что один из лучших его лугов уже несколько дней заполнен сорняками, которые заглушают своими твердыми жесткими стеблями сочные кормовые травы.

Тотчас же надо снарядить людей и поджечь эту часть пастбища, а затем следить, чтобы пожар не распространился дальше, направлять его, не то вспыхнет пожаром вся саванна.

Тем временем уже явился рабочий с одной из серингер донести, что на их участке деревья истощены, что в мастерской приостановилась работа. Надо тотчас же отправляться на розыски нового участка каучуковых деревьев, быть может, на несколько дней, вооружившись компасом, бродить по лесу, жить, как дикари или лесные бродяги, а отыскав участок, спешить назад, захватить что надо и устроить на новом месте новый серингаль, снабдить его и рабочих всем необходимым и пустить дело в ход под личным наблюдением.

Едва хозяин управился с этим, как прибывает из Кайены береговое почтовое судно и привозит почту, а с ней и сведения о ценах на разные товары на всех мировых рынках. Надо во всем этом разобраться, подумать и вывести соответственно свои расчеты. Но вот уже новое дело требует его внимания и его распоряжений: на каком-то из его катеров оказался неисправным мотор. Надо осмотреть, заменить поломанные или попортившиеся части новыми, разобрать и все это сделать самому или под своим непосредственным наблюдением.

А тут ждет уже новая забота и работа: вот с одним из рабочих случился солнечный удар; необходима немедленная помощь, а оказать эту помощь может только он, хозяин: ведь ни врачей, ни больниц нет. Там другого бьет лихорадка, третьему бревном переломило руку; единственный врач – хирург и фельдшер – все тот же хозяин.

Вот группа совершенно диких индейцев явилась для торговых сделок. Их надо принять как можно радушнее: это лучшие рабочие и при том честнейшие люди. Но их трудно поселить вблизи жилья: все они прирожденные кочевники, дети вольных степей. Но Шарлю удалось удержать подле себя человек пятнадцать с их семьями; они пасут стада, так как это дело им больше по душе.

Вновь прибывшие не понимали ни одного слова ни по-португальски, ни на общепринятом языке в низовьях Амазонки, lingua geral, на котором изъясняются почти все индейцы. Но что из того? Сговориться при желании всегда можно. Их всего человек двенадцать, мужчин, женщин и детей, в лодке, крытой наполовину большими листьями.

Самый старый из них (по-видимому, вождь, так как в руках у него трость, знак власти, а голос и жесты повелительны) идет прямо к хозяину; тот ведет его к магазинам и складам. Но дикарь, по-видимому, ничуть не удивлен громадными запасами самых разнообразных предметов и припасов. Он молча указывает на пилу, топор, зеркало, нож, гвозди, проволоку и так далее.

Он выбирает наугад то, что ему нравится, собирает все это в кучу, относит в свою лодку и возвращается назад все той же небрежной, величавой походкой, не проронив слова.

Увидав сложенные груды каучука, он отбирает часть и указывает на нее Шарлю, считая, что это количество каучука соответствует по своей стоимости цене забранных им предметов.

На это Шарль отрицательно качает головой. Тогда индеец призадумывается на минуту; он готов уже вернуться к своей лодке и принести обратно отобранные им предметы… Но нет, он молча начинает увеличивать свою груду каучука, прибавляя к ней пласт за пластом и глядя все время вопросительно на Шарля, как бы спрашивая его: «Ну, а этого достаточно? »

Наконец Шарль утвердительно кивнул головой.

Договор заключен. Тогда индеец оборачивается спиной к солнцу, указывает на небо и затем подымает четыре пальца.

Это означает, что через четыре лунных месяца он доставит плантатору количество каучука, равное отложенному.

Затем он достает свою трубку, смотрит на молодого хозяина серингуеро. Тот приказывает дать индейцу пачку прессованного табака. Индеец берет ее, не спеша направляется к одной из ближайших хижин, поднимает горячую головню, уносит ее к себе на лодку, ставит парус, и отплывает со всей своей родней, не проронив ни слова, не сделав ни единого жеста. Глядя на остальных, можно подумать, что они ничего не поняли, ничего не слыхали. Между тем каждый из них все видел, каждый знает о заключенном соглашении. В назначенный срок, день в день, час в час, та же лодка пристает к серингалю, и те же люди будут на ней. Они перенесут в склад определенное количество каучука, не убавив и не прибавив ни одного пласта против того, что было условлено.

Тогда их вождь достает свою трубку и смотрит вопросительно на хозяина. Тот прикажет дать ему пачку табака, после чего индеец протянет хозяину сосуд, не уступающий по величине и объему кубкам, из которых пили герои Гомера. Когда его наполнят тафией, он отопьет из него вволю, затем передаст своим соплеменникам, не исключая женщин и детей. Все выпьют из этого сосуда, и когда в нем не останется больше ни капли, один из них пойдет за горящей головней, чтобы захватить ее с собой на дорогу.

И они уедут, как приехали, не сказав ни слова, не спросив ни о чем, и когда-нибудь снова вернутся сюда точно таким же манером. И так они поступают всегда, никогда не изменяя своему слову, не нарушая данного обещания.

Это относится главным образом к диким индейцам, не вкусившим еще плодов цивилизации, потому что, увы, – индейцы цивилизованные (как, например, тапуйи или кабокио), живущие в низовьях Амазонки, постоянно общаясь с белыми людьми по меньшей мере сомнительной репутации, уже утратили ту безупречную честность, какая присуща их диким соплеменникам.

Такие случайные явления и разные непредвиденные события постоянно нарушают регулярное течение жизни серингуеро, выбивая его на время из колеи, отвлекая от дела, внося перемены и оживление в его однообразную жизнь. Кроме того, ему еще нужно находить время обучать и воспитывать своих детей, чтобы из них не выросли белые дикари.

Наконец, есть еще целый ряд всяких неожиданностей, как мы это только что видели, при набеге беглых каторжников, и как это вскоре еще раз увидим; неожиданностей, всегда влекущих за собой множество волнений, опасений и трудов.

Прошло около двух с половиной месяцев с того времени, когда Шарль так удачно и благополучно сумел защитить свое жилище от негодяев, покушавшихся на его достояние. Он только что проводил безмолвный экипаж туземной лодки, на которой приезжали дикие индейцы, и мысли его почему-то вдруг перенеслись к Шоколаду и его двум товарищам, которых он не видал с самого дня переговоров с ними там, на прогалине.

Через своих людей он знал, что все трое работают усердно и что все они здоровы. Этого пока ему было достаточно, и он с удовольствием думал о приближении того момента, когда можно будет перевести их поближе к усадьбе и присоединить к многочисленному персоналу своих служащих.

Принимая во внимание прошлое этих несчастных, которые все-таки сумели устоять против развращающего действия каторги и теперь проявляли старание и усердие в работе, беспрекословно подчинившись запрету приближаться в течение назначенного им срока к жилью, Шарль думал о том, что они вполне способны стать достойными членами человеческого общества.

На его глазах уже было такое искреннее и полное возрождение одного бывшего преступника и беглого каторжника, фальшивомонетчика, Гондэ, который двадцатью годами безупречной жизни искупил свое бывшее преступление и сделался доверенным человеком его отца.

Вот почему он мог надеяться, что и обращение трех каторжников будет его победой и торжеством, а возвращение их на путь истинный будет искренним и бесповоротным.

Он не в состоянии был удержаться от недоумения и разочарования при виде высокого мужчины, тяжелой походкой приближавшегося к нему с низко опущенной головой.

Завидев Шарля, этот человек, у которого был крайне несчастный и смущенный вид, снял свою грубую соломенную шляпу, несмотря на опасность солнечного удара. Это был Шоколад.

– Накройтесь! – резко приказал Шарль. – Вы должны знать, как легко здесь схватить солнечный удар.

Затем, все так же резко и строго, он добавил:

– Что вам надо? Зачем вы пришли? Зачем явились сюда без моего разрешения?

Шоколад стоял перед ним бледный и дрожащий, смущенный и растерянный, как провинившийся ребенок, и бормотал несвязные извинения.

Видя волнение бедняги, Шарль счел нужным успокоить его, поняв, что, быть может, уважительные причины заставили того нарушить запрет.

– Ну, объясните, в чем дело, – сказал он более мягко. – Я готов вас выслушать!

Обычно, когда каторжнику предоставляется возможность говорить, то он говорит с такой необычайной словоохотливостью, с такой вычурностью и витиеватостью, точно хочет показать, что не разучился еще выражать свои мысли образно и красиво, не утратил способности говорить последовательно и ясно.

Молодой человек, которому часто приходилось сталкиваться с беглыми каторжниками или отбывшими срок наказания, отлично знал эту их особенность и потому оценил сжатость и сдержанность речи Шоколада.

– Вы изволили сказать, сударь, – начал беглец своим обычным, глухим, как бы сдавленным голосом, – что в случае серьезной опасности или заболевания кого-нибудь из нас один из троих может прийти сюда и сообщить о случившемся… Вот я и пришел!

– Что же у вас случилось? Вам грозит какая-нибудь опасность? Какая?

– Я, право, и сам не знаю; но вот уже неделя, как нас каждую ночь обкрадывают…

– Ну, ну… говорите, я слушаю!

– Воры, видите ли, приходят каждую ночь, а так как вы нашли нас тогда в такой компании, то можете думать…

– Неужели вы полагаете, что те могли уйти оттуда? .. Это совершенно невозможно…

– Нет, я этого не говорю, но только у нас происходят странные вещи… Вы были столь добры, что прислали нам свиней, овец и птицу. Наш скотный двор процветал благодаря уходу Арби, нашего араба, сведущего в этом деле, и вдруг на прошлой неделе мы, встав утром, видим, что наша изгородь разрушена, и одной свиньи нет. На другой день пропала другая, через день – третья; затем пришла очередь овец, а теперь у нас осталась только одна птица!

– И вам не удалось изловить вора?

– Мы сторожили по очереди все ночи напролет, но напрасно; и, что всего хуже, мы даже нигде не могли разыскать следов. Мне уже думалось, что это дело ягуара, но в этих местах ягуаров нет, это несомненно!

– Странно! Быть может, вы просто не сумели отыскать след! Подождите, я отправлю с вами одного из моих индейцев или даже двух: для них лес не имеет тайн, и я уверен, что они найдут какой-нибудь знак.

– Ну, а если это люди, сударь?! Какие-нибудь лесные бродяги, которые умеют заметать и скрывать свой след так, что могут даже провести краснокожих? Я, видите ли, долгое время жил в лесах, вместе с индейцами, и кое-чему научился у них, но, несмотря ни на что, все-таки ничего, ничего не нашел!

– Ну так мы сделаем еще лучше! – решил Шарль. – Я пойду с вами сам и возьму с собой нескольких индейцев и нескольких негров. А вы отдохните с дороги; вас сейчас проводят в одну из хижин, накормят, а завтра, мы отправимся с рассветом.

– Если бы я осмелился, то попросил бы вас, сударь, разрешить мне сейчас же вернуться: товарищи без меня умрут от страха.

– Пусть будет так; мы все отправимся туда сейчас же! – решил Шарль.

Не теряя времени, снесли в шлюпку припасы, гамаки и оружие, созвали людей. Молодой хозяин простился с семьей, и, всегда готовый везде и все делать самому, направился в сопровождении своих людей к лодке. Этот путь, хотя и несколько длиннее, был гораздо удобнее и менее утомителен, чем по суше.

Экипаж маленького судна, состоявший всего-навсего из двух индейцев и четырех негров, что вместе с Шоколадом и Шарлем составляло восемь человек, прибыл на место ровно за час до захода солнца. Таким образом, молодой человек имел полную возможность обследовать всю местность вокруг жилья, разыскать след похитителей и принять соответствующие меры.

В сопровождении неразлучного Пиражибы он описал несколько кругов вокруг карбета, пока остальные его люди раскинули шатры и исправили поломанную изгородь, за которой поместили двух привезенных с собой свиней.

Не прошло и десяти минут, как Пиражиба вдруг остановил своего господина, указал ему на длинный след, похожий на широкую борозду, промятую в траве, и произнес одно только слово:

– Сикуриу!

– Ну, слава Богу! Это только змея! – воскликнул Шарль со вздохом облегчения. Затем, войдя в хижину и обращаясь к Шоколаду, он добавил:

– Будьте спокойны, друзья, теперь мы знаем вора! Вы хорошо сделали, что предупредили меня о ваших пропажах: ведь это чудовище, не находя более ничего себе по вкусу на вашем скотном дворе, при первом случае проглотило бы одного из вас! Судя по следу, это змея порядочных размеров. Ну, а теперь, Пиражиба, друг мой, ты знаешь, что надо делать в подобных случаях… Надо во что бы то ни стало изловить этого вора сегодня же!

– Да, господин! – отозвался индеец. Не теряя времени даром, он пошел к лодке, отыскал в ней один из тех громаднейших крючков, на которых удят самую крупную рыбу, и длинную и крепкую лесу такой прочности, что она легко могла выдержать вес свыше тысячи килограммов.

Насадка была уже готова – одна из двух молодых свинок, привезенных ими, которая теперь так вольготно расположилась в опустевшем загоне и, благодушно похрюкивая, с наслаждением уплетала кукурузу.

Пиражиба безжалостно прервал это приятное времяпрепровождение, связал ей ноги и, не обращая внимания на отчаянный визг, сделал на спине два параллельных продольных надреза. Затем он продел ей под кожу сквозь жировой слой острие своей сабли так, что из кожи и жировой ткани спины образовалась петля или ручка, куда можно продеть уду с крючком.

Так делают рыбаки, насаживая живца на крючок в качестве приманки.

Свинка, накричавшись вволю, наконец смолкла и лежала совсем смирно, убедившись, что никак не может избавиться от мучительного железного крючка.