ГЛАВА VI

– Ну-с, господин Луш, что ты теперь скажешь? Ты наш набольший и умнейшая голова!

– Да что, любезнейший мой Красняк, скажу, что мне решительно нечего вам сказать!

– Ну а ты, Геркулес, толстяк тяжеловесный, что можешь сказать о нашем настоящем положении? Какое твое мнение?

– Ба! Да я вовсе не для того рожден, чтобы иметь какое-нибудь мнение; вы посмотрите только на меня: разве моя башка устроена так, чтобы размышлять или рассуждать? Я могу только вам сказать, что чертовски скучаю! Вот и все!

– И мы тоже совершенно дохнем здесь от скуки! – разом воскликнули каторжники, возившиеся с починкой парового катера, похищенного при разгроме серингаля на Арагуари.

– Хм! А как нас знатно обокрали! – продолжал Красный с горечью. – С того самого дня, когда мы так лихо распростились с «Форелью» и откланялись господам надзирателям острога, мы не Бог весть что выиграли!

Кто бы мог подумать, что так выйдет! – вмешался в разговор Кривой, у которого пот струился со лба, и рубаха дымилась, как бока загнанной клячи. – Мы думали, что, вырвавшись оттуда, прямо попадем в блаженную страну, где будем пить сколько влезет, есть до отвала и затем снова пить до одурения, а потом нежиться на солнце, как кайманы… Ну, а на деле вышло…

– Вышло, что нам приходится работать, как неграм… тогда как сами эти негры ничего не делают, проклятые бездельники!

– Это доказывает, что поговорки не всегда говорят правду, нередко врут! – серьезно и поучительно заметил Луш.

– Как ты легко смотришь на это, старина!

– Ну, а ты смотри иначе, если хочешь или, вернее, если можешь!

– Конечно, я хотел бы смотреть на это иначе. А вы, ребята?

– Да, да… и с нас этой жизни хватит!

– Неужели только и есть отрады, что работать, как подневольные, с утра и до ночи, да портить себе кровь?!

– И если бы нам хоть платили за это, а то ведь только и награды, что пинки да ругань!

– И выходит, что мы – покорные рабы этих неумытых рож, этих негров, которые заставляют нас работать, как невольников, а потом еще выторговывают у нас каждый кусок лепешки, каждую горсть куака, каждый лоскут сушеной рыбы…

– И ко всему тому, еще никогда не быть уверенным в завтрашнем дне и не понимать ничего из их тарабарщины, кроме нескольких слов, пойманных на лету!

– Воля ваша, это не жизнь! И черт меня побери, если мы не прогадали, когда вырвались из острога на волю!

– Каторжные там – невольники здесь, не все ли равно? Одно другого стоит!

– Там дальше видно будет! – сказал Луш все так же невозмутимо.

– Да уж и теперь видно. Чего еще смотреть?! Признайся, старина, поступили мы, как дураки, когда спалили усадьбу француза, разорив ее хозяина. К чему это привело? Что мы выиграли? Ровно ничего! Разве не лучше было бы нам сговориться с ним?

– Да, может быть!

– Он ведь, в сущности, вовсе уж не такой несговорчивый!

– Это правда!

– И если бы хоть эти дураки, португальские мулаты, не затащили нас сюда, мы, быть может, еще что-нибудь могли бы сделать! Мы изловили госпожу плантаторшу и ее выводок, и он, вероятно, щедро раскошелился бы, чтобы получить их обратно!

– Да, а теперь все эти денежки достанутся этому громадному негру, их вождю, этому Диего, который выманит у француза немало червонцев и положит в свой карман.

– Терпение, детки, терпение! – проговорил Луш. – Ведь всего только один месяц, как мы здесь!

– Да, но и этого слишком много!

– Возможно, что и так, не спорю. Но привяжи покрепче свой язычок, да не слишком брани португальцев: это наши единственные друзья здесь!

– Не может быть!

– Что мне лгать?! Я говорю, что знаю, поверь мне! Неужели ты думаешь, что им здесь лучше живется, чем нам, под надзором этого безобразного негра, который одинаково ненавидит и белых, и полубелых? Если ты полагаешь, что они здесь счастливее нас, то ошибаешься!

– О, мы все знаем, что их участь такая же, как и наша. Мы все здесь, как мыши в мышеловке!

– Ну так вот, голубчик, если уж ты потерял терпение, то старый батька Луш утешит тебя доброй вестью: знай, что всему этому скоро конец!

– Скоро? Как скоро?

– Да не позже чем сегодня ночью!

– Правда?!

– Черт возьми! Эта весть ударила мне в голову, как стакан доброй старой тафии.

– Клянусь дьяволом, мне хочется закричать: «Да здравствует что-нибудь! »

– Не кричи, мой свет, – остановил Луш расходившегося Красного, – и вы, ребята, тоже не кричите, а выслушайте меня: я расскажу вам кое-что в двух словах. У этого Диего здесь не одни друзья, – начал каторжник, понизив голос и делая вид, что не отрывается от своей работы. – Против него озлоблены некоторые из сторонников прежнего «даба», то есть вождя, которого он отправил на тот свет накануне нашего прибытия сюда. Эти люди ненавидят его больше, чем желтую лихорадку, но только боятся его.

– Надо думать, такое чудовище, рожденное от каймана и змеи!

– Молчи и не прерывай меня!

– Так вот, наши мулаты пронюхали об этом и хотят воспользоваться этим обстоятельством, чтобы избавиться от этого чудовища!

– Черт побери, это дело опасное!

– Не столь опасное, как ты думаешь! Кроме того, им удалось склонить на свою сторону Жоао, ближайшего друга и любимчика Диего, пообещав ему, что он займет место Диего, как только того уберут совсем.

– Это еще надо посмотреть! .. Его ближайший друг… Это, мне кажется, несколько подозрительно!

– Напротив; здесь это в обычае. С тех пор, как существует эта деревня, ближайший друг всегда убивает вождя и сменяет его, а того в свою очередь убивает его ближайший друг.

– И ты говоришь, что это должно совершиться сегодня ночью?

– Непременно сегодня! Жоао должен влить своему другу в тафию какое-то зелье, а затем надлежащим манером перерезать ему глотку.

– А мы… что мы можем сделать? Чем мы можем помочь этому делу?

– Мы будем приберегать силы напоследок, чтобы начать действовать в последний момент, в том случае, если бы эти трусы оробели. Но я думаю, дело обойдется и без нас. Мулаты рвут и мечут; они непременно хотят прикончить его, и мы можем положиться на них. Но у них припасено оружие и для нас, и я полагаю, что мы будем участвовать только ради того, чтобы их число было больше.

– Ну хорошо, а затем?

– А затем все будет проще простого; мне известно, что пароход, перевозящий ежемесячно быков из Пары в Кайену, должен проходить здесь на днях. Капитан этого судна, имеющий дела с нашими неграми, должен прибыть сюда с минуты на минуту; его здесь ждут. Ничего не может быть легче, чем схватить его за ворот, связать лапы, задние и передние, и бережно уложить на дно парового катера, а затем вскочить туда самим, – и вперед!

– Вперед? Куда?

– Как куда? Заберем с собой мулатов, которые нам сослужат службу лоцманов, благо они эти места хорошо знают. Когда мы доберемся до парохода, то захватим экипаж и спустим его потихоньку за борт; затем поступим точно так же и с капитаном, если он не захочет быть нам во всем послушен и идти туда, куда мы захотим. Красный – опытный механик; он справится с машиной, и мы будем полными хозяевами на судне. В наших руках будет настоящий морской пароход, это недурно!

– Да, действительно, это совсем недурно! Молодец старина! Ты не глуп, и башка у тебя не соломой набита!

– О, это еще не все… послушай-ка конец моей сказочки и тогда уже кричи «браво! » Этот Жоао, как-то подпив через меру, проболтался, а мулаты себе на ус намотали: через два месяца ровно искатель каучука, тот самый француз-плантатор, который ухитрился сбежать как-то от нас, должен приехать сюда к пристани на большой реке и привезти с собой деньги для Диего, так сказать, часть выкупа за жену и ребят. Кто нам мешает забрать с собой весь выводок, увезти его к себе на судно и потребовать за него выкуп вместо Диего, а деньги колониста прикарманить.

– Превосходно, старина! Превосходно придумано. А главное, надо будет хорошенько поприжать колониста!

– О, в этом ты можешь положиться на меня! Ну, а теперь молчок до самой ночи!

Сообщение Луша, как оно ни было неожиданно и необычайно, тем не менее не заключало в себе совершенно ничего невероятного.

Так как Диего держал всех в своей деревне под палкой, то мулатам скоро наскучила подобная жизнь, к которой их принуждал этот чернокожий тиран.

Взбешенные подчинением негру, что для них являлось страшным унижением, они решили свергнуть это позорное иго, прикончив Диего.

Они без труда нашли себе сообщников, правда, немногочисленных пока, но верных. Диего ненавидели очень многие, особенно сторонники его предшественника-мулата. Он держался только страхом, внушаемым им даже ближайшим друзьям и приверженцам. Мулаты правильно рассчитали, что, властвуя над людьми при помощи страха, он не мог рассчитывать на их верность, если кучка решительных и энергичных людей пошатнет его власть. Тогда, утратив страх перед ним, его бывшие рабы и подхалимы первые обратятся против него.

Мулаты с самого начала ловко сумели завладеть симпатиями и доверием населения деревни. Диего, желая упрочить за собой популярность, отступил от своей обычной строгости, не только разрешив, но даже и поощрив устройство в деревне чего-то вроде лавочки с продажей тафии и разных мелких привозных товаров. В этом заведении обычно собирались все бездельники деревни, то есть почти все ее население.

Поводом, побудившим Диего к этой уступке, являлось прежде всего основательное знание характера его соплеменников: «Пока негр пьет и имеет, что пить, он ни о чем другом не думает и не помышляет». До тех пор, пока его желудок полон, его ум не работает, а это было на руку Диего, мечтавшему без помех устроить свои делишки.

Мулаты догадались сыграть на чувствах туземцев, то есть их нежных чувствах к тафии, и спаивали их систематически, насколько им позволяли средства, и этим заручились расположением этих пьяниц. Свой же план они держали пока в строжайшей тайне и открылись только Лушу и то в самый последний момент, зная, что он и его сообщники являлись их естественными союзниками и что они могли им пригодиться в случае нужды.

Таким образом заговор имел, несомненно, шансы на удачу, тем более, что Диего ничего не подозревал. Вечер прошел, как всегда. У шинкаря, или маркитанта много пили, много пели и плясали. Диего также заглянул на часок к маркитанту в сопровождении своего неразлучного друга Жоао. Как милостивый монарх, он благосклонно окинул взором шумное веселье и разгул своих подданных, затем метнул грозный взгляд в сторону беглых каторжников и величественно удалился.

Маркитант выпроводил своих посетителей без особой церемонии, как только их карманы опустели, то есть в них не осталось ни крупицы золотого песка, игравшего здесь роль обменной монеты.

Каторжники удалились в отведенную им хижину, где они помещались все вместе; она находилась по соседству с хижиной, занимаемой мулатами.

Еще некоторое время слышалось несвязное бормотание блуждавших по деревне пьяниц, изредка – крик какого-нибудь ненасытного пропойцы, не упившегося еще до полного бесчувствия. Затем все затихло и успокоилось, и вся деревня, по-видимому, погрузилась в мирный сон.

Прошло еще около часа. Вдруг беглые каторжники, которые не спали от тревожного возбуждения, скорее почуяли чем услышали шаги человека, осторожно пробиравшегося босиком. Вскоре на пороге показался мужчина и, издав слабый переливистый свист, – условный знак, – вошел в помещение.

– Это ты, друг? – шепотом спросил вошедшего старый каторжник.

– Я! – ответил бразилец.

– Оружие с тобой?

– Да, все ружья уже заряжены; здесь по ружью на каждого из вас!

– Хорошо… давай! .. Эй вы, ребята, пора! Присоединяйтесь к остальным, а главное, ни звука, чтобы все тихо! Слышите? А ты уверен, что негодяй Диего спит? Ты знаешь, с ним шутки плохи… он способен уложить всех нас до последнею, в случае чего! ..

– Жоао подал мне знак, уходя от него, что все обстоит благополучно. Дело сделано. Диего выпил сонное питье… Я только что оттуда и слышал, как он храпит, словно наевшийся боров. Кроме того, я видел и условный знак, оставленный Жоао, – колос маиса, положенный поперек дороги у входа в карбет!

– Если так, то ладно… Ступай вперед, мы за тобой!

Четверо каторжников молча вооружились, захватили с собой тесаки и босые вышли вслед за мулатом. За хижиной их ждали остальные мулаты, к которым они и присоединились, а затем все вместе крадучись тронулись к жилищу Диего.

До сих пор все шло как нельзя лучше. Но вот нечто непредвиденное расстроило весь этот план, столь простой и прекрасно обдуманный. Жоао, который должен был стоять на страже в нескольких шагах от карбета, где свирепый вождь спал мертвым сном, предвестником вечного сна смерти, на посту не оказалось.

– Проклятые негры, – ворчал Луш, – на них никогда и ни в чем нельзя положиться! Значит, затея не удалась, и самое умное – вернуться восвояси!

– Но, – возразил Геркулес, – раз уж мы начали, то по мне было бы лучше довести дело до конца. Эта скотина храпит, как тюлень, даже отсюда слышно. Можно и без негра обойтись. Я берусь прирезать Диего, как свинью перед праздником.

– Ну, как знаешь, – проговорил Луш, по обыкновению колеблясь между своей обычной трусостью и желанием избавиться от страшного негра. – Кроме того, нас здесь девять человек, хорошо вооруженных; «мясницкое» дело нам тоже знакомо! Почему бы нам, в самом деле, и не справиться одним, без этого негра?!

Заговорщики, торопясь покончить с начатым делом, смело вошли в карбет, не более роскошный, чем всякий другой, у любого из туземцев.

Это был простой навес из листьев на тонких, но прочных столбах, соединенных между собою, вместо стен, бамбуковым плетнем. Три широких открытых отверстия заменяли собою окна и двери: Диего не боялся ни сквозняков, ни мошкары, ни скорпионов и вампиров.

Вся обстановка жилища состояла из нескольких табуретов, двух сундуков или ларей и гамака, подвешенного между двумя столбами. Ни часовых, ни ночной стражи Диего не терпел: у него был сон, чуткий, как у ягуара; видел он впотьмах также не хуже ягуара, да и силой Бог не обделил его, – словом, он всегда мог сам постоять за себя в случае надобности.

Геркулес, идущий впереди, передает свое ружье соседу, чтобы освободить руки, и, подойдя вплотную к гамаку, заносит свой тяжелый тесак. Его успевшие привыкнуть к темноте глаза ясно различают сероватый силуэт гамака, слегка отвисшего посредине, под тяжестью спящего в нем человека.

Уже не соблюдая никакой осторожности, Геркулес, левой рукой придержав одновременно ткань гамака и лежащего в нем человека, быстрым движением проводит своим тесаком по неподвижной туше. Спящий издает глухой храп и делает конвульсивное движение. Геркулес придавливает его еще крепче, наносит второй удар тесаком, затем – третий и, наконец, охмелев от запаха горячей, свежей крови, льющейся ручьями, принимается с бешенством рубить и колоть давно уже ставшее неподвижным тело.

– Вот тебе, негодяй, за удары хлыста, которыми ты нас потчуешь! Получи, мерзавец! Я хотел бы, чтобы у тебя было сто жизней, чтобы отнять у тебя отдельно каждую из них! Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе! На, получи! – и каторжники, и мулаты, торжествуя столь легкую победу, ликуя, что им удалось порвать цепь, тяготевшую над ними, шумно столпились вокруг Геркулеса, неистовствовавшего над своей жертвой.

Вдруг все смолкли и точно застыли на своих местах: позади них раздался быстрый металлический свист, похожий на скрип пилы по металлу. Этот неопределенный звук был всем им хорошо знаком и леденил их души ужасом. Это был свист озлившейся змеи тригоноцефала. Обезумев от страха, они кинулись было к окнам, но в недоумении остановились при виде света, льющегося из соседних жилищ. Перед каждым окном выстроился небольшой отряд негров, вооруженных ружьями. Они кидаются к выходу. Но им навстречу снова раздается зловещий свист тригоноцефала, вслед за ним громкий злорадный хохот. В тот же момент в карбет летит брошенный снаружи зажженный прорезиненный факел и падает как раз к ногам столпившихся мулатов и каторжников, осветив их, как молнией. Одновременно с этим в дверях появляется колоссальная фигура и отталкивающее лицо Диего со скрещенными на груди руками и торжествующим видом. Он стоит в дверях, как грозное привидение, как страшный призрак.

– Диего! .. Диего! .. Это Диего! – стон отчаяния вырывается из уст присутствующих.