Капитан Ртуть

Лишь горстка мексиканцев, движимых вовсе не похвальным честолюбием, призвали австрийского архиепископа в императоры. На самом деле они действовали против воли народа и поставили французов в безвыходное положение. Честь французского оружия была спасена благодаря исключительной преданности французских отрядов.

Максимилиан, обманутый мексиканскими реакционерами, тешил себя иллюзиями, что народ ждал и приветствовал его. Он дорого заплатил за подобное льстившее самолюбию заблуждение.

К тому времени, о котором идет речь, французские войска получили приказ очистить северные провинции и приблизиться к линии обороны Сан-Луис-Потоси – Сака-текас – Тампико. Но стоило нам оставить австрийский и бельгийский гарнизон на защиту Матамороса и Монтеррея, как банды Хуареса возвратились и снова завоевали всю территорию. С каждым днем предводители наглели: Эскобедо, Ривера, Негрете, Карбахаль…

Карбахаль! Но постойте, разве он не был взят в плен французами?

Не удивляйтесь! Он притворился покорным, торжественно заявил о своей преданности империи и Максимилиану. Последний доверчиво обрадовался тому, что на его сторону перешел один из самых сильных генералов Хуареса; принял Карбахаля с распростертыми объятиями, осыпал почестями и поручил ему командование так называемой присоединившейся воинской частью. При первом удобном случае генерал со своими людьми ушел в неизвестном направлении и продолжил свое дело.

Автор просит извинения у читателей за столь пространные объяснения: они необходимы, так как расстановка сил во время мексиканской экспедиции запутана, словно шахматная партия.

Итак, в тот день австрийские разведчики были посланы на дорогу от Монтеррея до Сальтильо, чтобы провести обоз больных и раненых.

Австрийский легион, призванный Максимилианом, состоял из воинов различных национальностей: венгров, валахов, молдаван, сербов, отнюдь не сливок общества[131]. Авантюристов привлекала не верность эрцгерцогу, на которого им было наплевать, а заманчивые обещания и надежда на крупную и легкую поживу. Офицеры же рассчитывали обрести славу и повыситься в чине. Результатом оказались мучения, усталость, борьба неизвестно с кем и разбитые надежды.

Бельгийский легион, набранный под предлогом того, что императрица – дочь короля Леопольда, выглядел ничуть не лучше австрийского.

Трио, составляющее армию, преданную Максимилиану, завершал мексиканский легион, дисциплинированный, терпеливый и верный, но вполне способный под влиянием общественного мнения изменить свои взгляды.

Над Монтерреем нависла угроза нападения банд Хуареса, отразить которое предстояло французскому гарнизону. Эскорт[132], сопровождавший обоз раненых в Сальтильо, состоял из роты австрийцев и роты мексиканцев, всего двести человек, авангард и арьергард[133]. Мулы[134] тянули повозки, везли раненых верхом, пеоны[135] несли носилки. Обоз растянулся более чем на двести метров.

Преданные сестры монастыря Божественного Воплощения добились чести сопровождать обоз. В дороге они ухаживали за несчастными, измученными солдатами, еле живыми от нестерпимого зноя.

Обоз представлял собой удручающее зрелище: приходилось передвигаться медленно, и это ужасно раздражало эскорт, спешащий прибыть поскорее в Сальтильо, гостеприимный город, известный своими лавками и кабачками. Австрийцы под командованием загорелого рыжеусого лейтенанта в белой униформе, стремясь скорее завершить переходе оторвались от обоза более чем на двести метров.

Мать Ореола, высокая мексиканка с волевым лицом, сильная и смелая, по-военному руководила шестью сестрами. Добрые и милосердные женщины старались то замедлить слишком быстрый ход авангарда, то ускорить продвижение мулов и тех раненых, которые могли держаться на ногах и передвигаться самостоятельно.

Поминутно из каждой повозки доносились стоны и жалобы: то вскрикнет безногий, страдающий на тряской дороге, то послышится стон или плач. Мать Ореола распоряжалась всеми: к одному посылала сестру Консепсьон, толстушку, суетившуюся несмотря на стертые в кровь ноги; к другому – сестру Дориту, совсем молоденькую, с детским лицом и озорной улыбкой.

– Сестра Мира, ступай туда, к третьему мулу слева! А ты, Асомпьсон, разве не слышишь? Подай ему воды!

Сестры спешили, наклонялись над страдальцами, ловко делали перевязки и шептали слова утешения раненым, едва слышавшим их. Настоятельница[136] поддерживала солдата, идущего своим ходом. Он напрягал все силы, чтобы не упасть, и равномерный шаг матери Ореолы придавал ему бодрости.

– Подумать только, – ворчала добрая женщина, – ни один из этих австрийских красавчиков не взял с собой на лошадь кого-нибудь из раненых!

В это время подбежала старушка сестра с пергаментным лицом и высохшими руками. Она так запыхалась, что едва могла произнести слово.

– Что случилось, сестра Марикита?

– Матушка, этот бедный малыш… вы знаете, светленький, как младенец Христос…

– Что с ним?

– Он отходит… умирает… Глаза закатились… Он стонет, что не хочет погубить свою душу.

– Погубить свою душу! Нет, бедное дитя, только этого еще не хватало… Я бегу!

И славная женщина поспешила к умирающему. Это был испанец, лет восемнадцати от роду. Удар сабли раскроил ему череп.

У матери Ореолы никогда не было детей, но сейчас материнские чувства переполнили ее сердце. Она остановила мула, склонилась над несчастным и что-то говорила eму долго и тихо. Голос ее, обычно немного грубоватый, звучал теперь необыкновенно нежно.

Бедный солдат открыл глаза и смотрел с надеждой на добрую женщину, которая рассказывала об ангелах в раю. Мать Ореола сняла с пояса серебряный крестик, блестевший на солнце, и показала его раненому. Потом, приложившись к кресту, дала его в руки юноши со словами:

– Видишь, он у тебя. Ты покажешь его святому Петру[137], и он тебя впустит…

Солдатик вскрикнул от радости, откинулся назад и скончался.

– Ну вот! – произнесла мать Ореола. – Теперь о нем позаботится Дева Мария.

Схватив мула за уздечку, она потянула его вперед, чтобы нагнать упущенное время. Удивленное животное заторопилось, встряхивая на ходу тело бедняги.

Мать Ореола догнала обоз, поручила усопшего сестре Гарсии и заняла свое место впереди. Она двигалась, бормоча молитву, а печальный кортеж тянулся за ней.

Где же австрийцы в авангарде и мексиканцы в арьергарде? И те и другие исчезли, вовсе не заботясь о людях, которых должны были защищать. Настоятельница нахмурилась. Она не испытывала страха, нет, это чувство было ей незнакомо, столько тяжелого пришлось видеть в жизни. Сердце сжимала необъяснимая тревога.

Внезапно началась нешуточная перестрелка. Мать Ореола обернулась: неужели партизаны способны на такое зверство – атаковать обоз раненых! Но нет, звуки слышались впереди. Она увидела, что австрийский отряд беспорядочно отступал.

Сонно передвигавшиеся солдаты поленились вести разведку на марше и попали в засаду республиканцев.

ГЛАВА 2

Паника австрияков. -«Люди, назад!» – На помощь! -Здесь Ртуть! – Свободен ли путь? – Военная хитрость. -Повешенные. – Катастрофа. – Находка Сиори.

Нападение совершилось так быстро и неожиданно, что австрийцы не успели защититься.

По обеим сторонам дороги стеной стоял строевой лес, откуда и раздались выстрелы. Офицер первым упал с лошади и остался лежать на спине, раскинув руки, с простреленной головой. Из седел было выбито с десяток всадников.

Остальные, обезумев от страха, начали стрелять наугад в темноту. Непрерывная перестрелка продолжалась. Охваченные паникой (увы, это вполне понятно!), австрияки развернулись и, спасаясь от неминуемой гибели, рванули во весь опор в сторону обоза.

Мать Ореола почуяла беду, которая была пострашнее предыдущих. Полсотни обезумевших кавалеристов могли смять на своем пути жалкую горстку раненых и калек. Настоятельница, собрав сестер, выступила вперед с серебряным крестом в поднятой руке. Она крикнула трубным голосом:

– Назад! Здесь раненые!

Солдаты на мгновение заколебались, но партизаны в это время выскочили на дорогу. Уверенные в победе, они принялись расстреливать австрийцев. У последних оставался один выход: смять обоз с ранеными.

Мать Ореола старалась удержать солдат, она кричала, умоляла, цеплялась за конскую сбрую… Но напор был слишком силен, женщина споткнулась, упала, сестры тоже не удержались на ногах. Потерявшие голову всадники не владели собой, страх превратил их в бестолковых животных. Они саблями расчищали себе дорогу.

Настоятельнице все же удалось подняться, она и сестры хватали лошадей за гривы, но солдаты колотили их пистолетами по рукам. Один из них ударил мать Ореолу прикладом по голове, но та не отступила.

До первых рядов обоза оставалось не более двадцати метров. Повозки остановились, проводники в страхе забились под них. Послышались испуганные вопли раненых. Те, кто был способен передвигаться, пытались пересечь обочину дороги, чтобы скрыться в лесу.

Напрасные усилия! Ничто не могло предотвратить катастрофы. Внезапно из леса выскочили неизвестные люди в красных куртках и встали между всадниками и обозом. Сколько же их? Человек двадцать, colorados, с ножами в зубах и карабинами в руках.

Как военный клич, прозвучало имя командира:

– Ртуть! Ртуть!

Это имя знали во всех уголках Мексики, отряд «ртутистов» героически исполнял свой долг.

Одержав победу над Карбахалем, Ртуть сражался не на жизнь, а на смерть. Это были самые трагические минуты его жизни, когда злодей Бартоломео Перес проговорил ужасные слова: «Я убил твою сестру!» С тех пор Ртуть пылал бешеным гневом против бандитов, действовавших под маской патриотов.

Капитан упорно шел по следу партизан, как индеец в прериях, уничтожал врагов, а сам, непобедимый и неуязвимый, как мифический бог, проходил сквозь огонь и пули. Товарищей его тоже не брали ни пуля, ни нож, они всегда были готовы исполнить приказ.

Бедняк, парижский гаврош, смуглый от жаркого солнца, получил добрый десяток ранений, от которых другой давно бы помер, а он презрительно называл их царапинами. Питух лишился еще двух пальцев, но продолжал сжимать горн в руке. Бомба, как преданный пес, неотступно следовал за своим командиром, готовый броситься на его защиту. Толстяк был бы отменным воином, если бы не привычка постоянно спрашивать: что же все-таки французы делают в Мексике? Марселец Мариус ухитрился готовить родной буйабес[138] даже в тропиках. Грек Зефи слишком часто ставил свои денежки на карту в играх, где главным козырем служил нож. Негр Сиди-Бен-Тейеб почернел еще больше, лишь белые зубы блестели.

Смельчаки готовы были пойти за Ртутью куда угодно, хоть в ад, чтобы схватить сатану за хвост.

Как же они оказались здесь и успели предупредить беду? Друзья сами не знали. Как добрые ангелы, colorados следовали за Ртутью. Безошибочный инстинкт вел капитана в самое пекло. Ртуть в мгновение ока оценил ситуацию, увидел, как героически держалась мать Ореола и как преданно защищали сестры свой лазарет.

Быстро прозвучала команда, и вот уже отряд, поджидавший партизан, стремительно выскочил на дорогу. Французов было двадцать пять человек, а перепуганных австрийцев – более сорока.

В одну секунду «ртутисты» рванулись наперерез паникерам и задержали их, отбиваясь кулаками, ногами и прикладами. Капитан схватил здоровенного австрийца, стащил с лошади и, прикрываясь им, будто щитом, бросился вперед.

Colorados рьяно взялись за работу. На каждого приходилось по два человека. Подумаешь, и не в таких переделках бывали! Отряд австрияков усмирили, кровь не пролилась, ни одну повозку не повредили.

– Ртуть! Ртуть! – стонали раненые.

Мать Ореола суетилась, успокаивала несчастных, ободряла их.

Конечно, австрийцы, хорваты и венгры отнюдь не были трусами. Они хорошо знали Ртуть и его отряд. Значит, к ним подоспело подкрепление!

Странное дело: партизаны, которые навели столько страху своими выстрелами, не подумали продолжать преследование. Дорога перед обозом оказалась свободной.

Австрийцы рассказывали Ртути, что вон там, в ста пятидесяти метрах отсюда, на них напали. В зарослях лишь сверкали ружейные стволы, а самих стрелков не было видно. Значит, возможна еще атака.

Единственная опасность, которую удалось избежать, – это столкновение беглецов с обозом. Но теперь следовало держать ухо востро. Угроза нападения оставалась.

Капитан созвал нечто вроде военного совета с матерью Ореолой и двумя австрийскими унтер-офицерами.

– Наш первейший долг – спасти несчастных, судьба которых вверена нам. Пусть мы погибнем все до одного, но ни один волос не должен упасть с головы раненого. Вам, господа австрийцы, предстоит искупить вину. Не сомневаюсь, что на вас можно рассчитывать.

Один из унтер-офицеров, Людвиг Харресталь, высокий блондин с тонкими чертами лица и изысканными манерами, истинный венский аристократ, ответил:

– Вы сказали чистую правду, капитан Ртуть! Я сражаюсь уже десять лет, и мне стыдно за то, что я сделал или чему попустительствовал… Располагайте нами, приказывайте!

Ртуть понимал стыд воина, который поддался панике, безумному и непреодолимому чувству. Он протянул австрийцу руку:

– Вот вам моя рука, сударь. Пусть смелая женщина, так храбро защищавшая свою паству[139], разрешит мне дать вам руку…

Людвиг повернулся к настоятельнице. В его голубых глазах блестели слезы. Славная женщина обняла беднягу.

– Ах, несчастный австрияк, как вы меня напугали! Все вы, мужчины, недорого стоите!

Настоятельница засмеялась, офицер нагнулся поцеловать ей руки, а она похлопала его по щекам.

– Идите… и больше не грешите!

– Вот что я думаю, – проговорил капитан. – Господа австрийцы находились в авангарде, а разве у вас не было еще и арьергарда?

– Как же! – ответила мать Ореола. – Целый отряд, сотня мексиканцев.

– Из гарнизона Монтеррея?

– Конечно.

Ртуть покачал головой.

– Как же получилось, что эти люди, заслышав выстрелы, не поспешили на выручку?

– Действительно, просто непонятно.

– Увы, не так непонятно, как вы думаете. В Монтеррее у Хуареса много приверженцев, особенно среди солдат. Итак, что мы имеем? Впереди – опасность, возможна новая засада. Позади – опасность, так как, по всей видимости, мексиканцы или предали нас, перейдя на сторону врага, или вернулись в Монтеррей, чтобы избежать столкновений. Значит, только мы, пятьдесят человек, охраняем сотню раненых, которые сами, конечно, защищаться не в силах.

Нечего и думать о том, чтобы отправить обоз обратно. Раненые измучены, дорога и так показалась им слишком длинной. Мы в часе пути от Сальтильо. Когда обоз окажется в безопасности, мы получим свободу действий и вернемся на поиски партизан. Вы слышите, господа австрийцы, обоз должен пройти, даже ценою жизни!! Вы поняли меня?

Ртуть говорил громко и убедительно.

Наш герой уже не был прежним разовощеким юнцом. Усталость, тревоги и переживания оставили свой след. Ранние морщины легли на его лоб, мелкие складочки притаились в уголках рта, и кто знает, не закрались ли в пышную шевелюру серебряные нити.

Он испытывал невыносимые муки, ему так не хотелось верить циничному признанию Бартоломео Переса в убийстве Долоры. Индеец Сиори тоже этому не верил, как, впрочем, и смерти самого Переса, хотя видел, как тот упал в бурлящий горный поток.

В человеке всегда живет смутная надежда, побеждающая любую боль. Будучи волонтером, предводителем разведывательного отряда, Ртуть прошел весь север Мексики, от Эрмосильо до Чиуауа, от берегов Рио-Гранде до Багдада и Матамороса. И везде – в городах, селах и на поле брани – он искал следы той, которую прозвали донья Альферес.

Капитан нигде не нашел девушки. Никого не осталось от банды, которой она командовала, находясь под преступным гипнозом. Даже слово «матадор» звучало гораздо реже.

Лишь несколько бандитов осталось от шайки Переса, а сам он был совсем забыт, и подозрительность Сиори казалась излишней.

Ртуть не решался признаться матери в том, что потерял надежду найти пропавшую сестру. Однажды сын написал бедной женщине, что, возможно, он сможет что-то узнать о судьбе ее дочери. Сколько раз потом он корил себя за это! Мать поверила в чудо. И ждала с нетерпением встречи с потерянной дочерью. Ртуть отвечал уклончиво. Он боялся сразить ее признанием, лишавшим дорогую матушку единственной надежды.

Сейчас, когда ему предстояло вновь рисковать жизнью, почему-то эти думы снова овладели юношей, и он мысленно обратился к своей матушке.

– Что с вами, капитан? – спросила мать Ореола, внимательно наблюдавшая за ним. – Как будто тайная печаль гложет вас?

Ртуть посмотрел на славную женщину, серьезное лицо которой светилось добротой.

– Правда, у меня большое горе… Но зачем воскрешать в памяти тягостные воспоминания! Сейчас не время. За работу! Мы должны выполнить свой долг.

– Хорошо, – произнесла настоятельница. – Но обещайте, если мы выйдем живыми из этой переделки, поведать мне ваши несчастья. Кто знает? Старая отшельница, возможно, утешит вас.

– Я обещаю, – молвил Ртуть.

Он выпрямился, вся энергия вернулась к нему. Стало ясно, что мексиканский эскорт исчез. Значит, нужно рассчитывать лишь на свои силы: двадцать пять colorados и человек сорок австрийцев.

Ртуть осмотрел обоз и внес некоторые изменения. Всадники посадили с собой на лошадей легкораненых, мулов напоили и накормили. Раненые, окруженные заботой, совсем успокоились. Продвижение продолжалось быстрее, чем прежде.

Прибыв на место засады, капитан остановил обоз и вместе с Бедняком и Питухом отправился на разведку. Мать Ореола следила за ними взглядом, сложив руки на кресте.

Разведчики миновали опасное место. Тишина…

По приказу Ртути десяток солдат рванулись на опушку леса и прочесали заросли.

Ничего! Неужели враги удовольствовались таким ничтожным успехом, застрелив без боя несколько человек? Капитан не мог этому поверить. Интуиция опытного воина подсказывала ему, что спокойствие обманчиво, здесь таилась ловушка.

Сиори больше не покидал Жана Делорма, став его рабом, верным псом… Индеец, на своем ломаном французском, старался переубедить хозяина, отвлечь от тягостных мыслей. В глубине души краснокожий был уверен в том, что оба героя страшной драмы живы. Перес выкрутился, он не умел иначе, он обманул даже смерть!

В то время как Ртуть искал в лесу партизанский отряд, Сиори куда-то ушел и пока не появлялся: он всегда действовал по собственному разумению, а не по приказу. Ах, если бы он был рядом, верный слуга! Капитану очень не хватало этого человека с чутьем ищейки.

Наконец добрались до места, где дорога неожиданно расширялась. С одной стороны линия леса изгибалась, образовывая зеленый полукруг, а с другой – зелень уступала место беспорядочно нагроможденным утесам высотой более сорока метров. Вдали виднелся Сальтильо, похожий на сказочный городок в лучах заходящего солнца.

Ртуть, шедший впереди, посмотрел на этот чудесный вид, и крик удивления и ужаса вырвался из его уст. На деревьях висели человеческие тела. Он узнал австрийцев, раненых из обоза, пленных…

Мать Ореола при виде чудовищного зрелища зарыдала и упала на колени. Что же это за война такая? Неужели люди возвратились к варварству, как в древности?

– О, дикарь! – прошептал Ртуть.

Вдруг рядом с ним выросла человеческая фигура.

– Мой верный Сиори, это ты!

– Да, это Сиори, твой раб! Слушайся его совета, иначе ты пропал… и раненых перебьют всех до единого.

– Откуда ты знаешь?

– Я искал, подсматривал и увидел… за десять полетов стрелы отсюда вас поджидают двести партизан. Мексиканцы, сопровождавшие обоз, перешли на сторону Карбахаля.

– Как? Опять он?

– Да, Карбахаль поклялся отомстить Ртути и повесить его собственноручно.

– Он еще не поймал меня!

– Нет, конечно, но опасность велика. Не делайте больше ни шага. Я знаю тайную тропинку на склоне утеса, по ней ходят лишь местные батраки. Они вам не враги: партизаны обращались с ними с дикой жестокостью. Здесь, на один полет стрелы назад, стоял когда-то храм, возвышаясь над долиной. Время и люди сровняли его с землей, но сохранились подземные ходы, скрытые от человеческого глаза и ведущие в Сальтильо. У входа в подземелье тебя ждут друзья, индейцы. Ты и твои товарищи «ртутисты» можете беспрепятственно добраться до Сальтильо.

Капитан вздрогнул и схватил индейца за руку.

– Что ты сказал?

– Я сказал, что хочу спасти тебя и твоих друзей.

– Сиори, неужели я так обманулся в тебе? Могу ли я поверить, что ты предлагаешь мне совершить подлость?

– Что вы хотите сказать, хозяин?

– Неужели ты предлагаешь мне, капитану Ртути, французу, бросить на произвол судьбы этих несчастных, которых я поклялся спасти, и выкупить свою жизнь ценой предательства?

– Хозяин! Я любил твоего отца… ради него я хочу спасти тебя…

– Молчи! Клянусь честью, я не знаю, почему до сих пор не пустил тебе пулю в лоб.

– Хозяин! Я вас люблю, я ваш раб.

– Молчи, я сказал! Я едва сдерживаю гнев. Еще немного, и прогоню тебя, чтобы ты не смел больше появляться.

– Нет, нет! Не делайте этого! Если Сиори виноват, побейте его, но не гоните!

Ртуть стоял молча и размышлял. Затем подозвал мать Ореолу, все еще рыдавшую перед трупами, зловеще покачивающимися на деревьях.

– Остановите обоз и слушайте меня… Мой верный слуга Сиори знает путь к спасению. Индеец, проводи нас на то место, о котором ты говорил.

Сиори стоял, опустив голову, слушая упреки Ртути. Он поторопился исполнить приказ. Пройдя назад по дороге совсем немного, краснокожий показал капитану довольно широкую расщелину, заросшую кустарником и заваленную камнями.

– Там, под землей, индейцы – мои друзья, они расчистят путь.

– Пусть начинают! Поторопись, как долго тянутся минуты!..

Сиори едва слышно свистнул. И сейчас же, словно по волшебству, кусты и камни начали исчезать. Открылся широкий проход, настоящий каменный коридор, скрытый от посторонних глаз. Индейцы стояли у стен неподвижно, как кариатиды.

– Подземелье такое широкое до конца?

– Да, хозяин.

– Спуск пологий или крутой?

– Очень пологий.

– Значит, обоз раненых сможет пройти?

– Хозяин! Вы хотите…

– Отвечай: да или нет?

– С помощью индейцев обоз сможет пройти.

– И окажется в Сальтильо?

– И окажется в Сальтильо.

Ртуть повернулся к матери Ореоле.

– Вы слышали? Вот где спасение для вас и этих несчастных.

Настоятельница колебалась.

– Можно ли доверять этим людям?

– Видишь, Сиори, в тебе сомневаются…

Индеец встал на одно колено, взял руку монахини и положил себе на голову, что означало беззаветную преданность.

– Скорее, – произнес Ртуть, – нельзя терять ни секунды. Направляйтесь в подземелье. Сиори и другие индейцы проводят вас. Враги совсем близко, они вот-вот появятся. Дорога охраняется, но, устав ждать, они могут выступить нам навстречу. Их двести, этих лютых зверей… Подумайте о больных и раненых!

Мать Ореола отдавала распоряжения, которые тут же выполнялись. В глубинах подземелья зажглись фонари. Стали видны высокие, как в храме, своды.

«Ртутисты» и австрийцы разместились у дороги с карабинами наготове, не отрывая глаз от того места, откуда мексиканцы должны открыть стрельбу. Момент был напряженный. Если обоз не успеет скрыться, пока не появятся партизаны, несчастные погибнут.

Ртуть прекрасно понимал, что никогда еще он и его товарищи не попадали в столь опасное положение. Бледный от волнения, он смотрел на обоз, медленно исчезающий в каменной дыре.

– Сиори, скажи, можно ли снова закрыть вход так, чтобы его не было заметно?

– Да, хозяин. Как только ты войдешь, скала передвинется и загородит вход.

Капитан едва заметно пожал плечами. Разве дело шло о его собственном спасении!

– Послушай, Сиори, поклянись исполнить мой приказ.

– О, хозяин! Ты сам знаешь, что я не могу ослушаться тебя.

– Итак, едва я произнесу: «Делорм!» – ты закроешь вход, и как можно быстрее.

– Как только ты войдешь?

– Войду я или нет… как только ты услышишь имя моего отца, камень должен встать на место.

– Но… ты погибнешь!

– Сиори, я так хочу!

Индеец взглянул в мужественные глаза Ртути и проговорил:

– Я исполню приказ…

ГЛАВА 3

Господа австрийцы, пожалуйте первыми! – Десять против одного. – Бой. – В окружении. – Пропасть. – Свинцовый дождь. – Все равно пойдем. – В плену. – Перес является вновь. – Спасибо, мать Ореола!

Сестры торопились изо всех сил. Вот уже мулы и повозки скрылись в недрах земли. За ними подземелье поглотило ходячих раненых, поддерживаемых индейцами.

Сиори умолял капитана:

– Теперь вы, хозяин… торопитесь, сейчас появятся партизаны!

Австрийцы продолжали стоять на посту, готовые к бою, не особенно понимая, что происходит.

– Пожалуйте, господа! – приказал Ртуть. Австрийцы немедленно исполнили приказ.

На дороге остались лишь капитан и «ртутисты».

– Хозяин, хозяин! – снова закричал Сиори. – Идите быстро, уже поздно!

Показались партизаны, засвистели пули.

Конечно, наш герой и его товарищи успели бы еще проскользнуть в подземелье. Но Ртуть понимал, что мексиканцы могли увидеть их, и тогда секрет открылся бы.

– Делорм! – крикнул он изо всех сил.

Сиори бросился к каменной глыбе, нажал рукой, и она перевернулась, плотно закрыв вход. Затем индеец занял место подле Ртути.

– Друзья! – воскликнул капитан. – Их двести человек. Десять против одного – вы не боитесь?

– Да здравствует Ртуть! – крикнул отряд в один голос. Партизаны приближались, сейчас начнется бой.

Они наступали с трех сторон, бежали с дороги и из леса. Четвертую сторону составляла почти отвесная скала, поросшая чахлыми бледно-зелеными кустиками с жесткими и острыми как кинжалы листочками.

Эта непреодолимая преграда оставляла Ртуть и его отряд на милость партизан.

Внезапно юноша понял, как неосторожно поступил.

«Мог ли я сделать иначе? – промелькнула тревожная мысль. – Ведь моим долгом было спасти этих несчастных, мы – их последняя надежда… Конечно, я знаю… австрийцы! Я мог оставить их здесь, и нас стало бы больше: один против четырех.

Но нет! Мы – французы, великодушные даже в ущерб себе, иное поведение недостойно нас. Если суждено умереть, умрем за правое дело, как истинные французы».

Бедняк, Питух и все остальные столпились вокруг капитана, ожидая приказа. Они поняли, что идут на смерть, и были готовы.

Партизаны продвигались медленно и осторожно. Они видели лишь Colorados, думали, что за поворотом дороги скрывается подкрепление, и опасались западни. Пройдя опушкой леса, мексиканцы увидели, что солдаты и раненые исчезли, словно по мановению волшебной палочки. Яростный крик разочарования и ненависти вырвался из их глоток.

Зато было на ком отыграться! Теперь они не уйдут, проклятые «ртутисты», которые постоянно вставали поперек дороги и разбивали отряды партизан.

Французы стояли спиной к отвесной скале, неподвижные и решительные. Да, они наверняка погибнут, но не сразу! Сначала следует искупить свои грехи. А их ох сколько накопилось! Зачем торопиться? Одним залпом можно уничтожить маленькую горстку людей, стоящих как на расстреле.

Ртуть, удивленный неожиданной передышкой, оглядывался вокруг. В его сверкающих глазах чувствовалось огромное напряжение мысли. Но нет… ни малейшей надежды!

– Друзья, – произнес юноша как можно спокойнее, – нам осталось лишь ринуться сломя голову на один из отрядов. Невозможно пробить эту человеческую стену, но… нужно, мы должны пройти!

– Пройдем или не пройдем, – пробормотал Бедняк. – Главное – попробовать.

Внезапно Ртуть вскричал:

– Как бы не так! Кажется, есть выход… за мной!

Он подумал вдруг о пропасти, в которую уходила скала, и вспомнил о барранкосе, где впервые столкнулся лицом к лицу с доньей Альферес. Что, если спуститься, вернее, скатиться в пропасть? Может, и не разобьешься на мелкие кусочки?

Ртуть вспрыгнул на камни, похожие на зубчатую стену крепости. Товарищи без колебаний последовали за ним. Цепляясь за выступы, они оказались над долиной, куда вела почти отвесная стена, поросшая редкими кустиками.

Пытаться спуститься вниз – безумие! Но они попытаются.

– Летим вниз, друзья! – крикнул Ртуть. А Бедняк насмешливо подхватил:

– Головой вниз, марш! Пронумеруйте части тела!

Ртуть прыгнул первым, ориентируясь на огромный корень эвкалипта, пробившийся через скалу.

За ним – Бомба.

Тут раздался выстрел, один-единственный… И бедный Бомба с простреленной головой выпустил ненадежную опору и покатился вниз, ломая руки и ноги, словно игрушечный паяц[140].

После меткого выстрела раздался залп, мимо «ртутистов» пронесся свинцовый дождь и угодил на полметра ниже, никого не задев, как будто враги хотели обозначить границу.

На расстоянии ста метров Ртуть увидел партизан, которые разместились на выступе скалы и обстреливали оттуда спускающихся французов. Путь к бегству был отрезан. Капитан не мог допустить, чтобы его товарищей расстреляли поодиночке, как куропаток.