– Ну что вы, – сказала Ольга грустно. – Наоборот, я вам весьма благодарен за урок житейской мудрости…

Она и сама не помнила, как прошла мимо Семена, как вышла из дома, – просто оказалось, что в один прекрасный момент она уже стоит у высоких перил, опершись на них и бездумно глядя на спокойную, почти стоячую воду канала. И с величайшим трудом удерживается, чтобы не заплакать, – все же в иных случаях с женской натурой ничего нельзя было поделать, слезы так и наворачивались на глаза.

На любую помощь со стороны, стало быть, рассчитывать нечего. Уж если он отнесся насмешливо и недоверчиво, не стоит искать понимания и веры у кого бы то ни было другого.

А меж тем уже послезавтра на маневрах в Ропше…

На миг она содрогнулась от тоскливого бессилия, но тут же упрямо сжала губы – это не поражение и даже не проигрыш, поскольку ничего еще не решено и то, чему предстоит случиться, пока что не случилось. В конце концов, главной проблемой для нее был не монстр из преисподней, не Сатана, а всего-навсего обычный полковник с кинжалом под мундиром, к тому же прекрасно ей известный – а это уже вселяло определенные надежды. И никак не годилось раскисать подобно обыкновенной кисейной барышне…

Рядом раздался приятный, ровный мужской голос:

– Ольга Ивановна…

Она резко обернулась. Бок о бок с ней у фасонных, затейливых чугунных перил стоял человек лет пятидесяти, благожелательно ей улыбавшийся. Судя по виду, он был из общества: изящный синий фрак со светлыми пуговицами, крахмальная сорочка, безукоризненный цилиндр, Анна на шее… Румяное приветливое лицо с седыми бакенбардами – на первый взгляд, благодушный добряк, душа компании, исправный чиновник и добропорядочный отец семейства…

– В чем дело? – холодно спросила Ольга. – Любезный, вы не с ума ли сбрендили – называть гусарского офицера женским именем?!

Перегнуть палку она не боялась – гусару должна быть свойственна некоторая бесцеремонность в обращении со статскими… особенно с такими. Знавшими то, что им знать не полагалось. Неприятная ситуация…

– Ольга Ивановна, голубушка… – сказал незнакомец с дружеской укоризной. – Вы уж, право, держите себя в рамках… Подумайте сами: если человеку известно истинное лицо «корнета», это кое о чем говорит…

Ольга бросила по сторонам быстрый взгляд: прохожих поблизости не было, они оказались одни у ограды канала. Она перевела взгляд на темно-серую воду, в голове появились не самые благодушные замыслы…

Незнакомец, вежливо улыбаясь, сказал:

– Ольга Ивановна, надеюсь, вам не лезут в голову глупости вроде намерения меня здесь утопить? С помощью вашего умения? Попытаться-то, конечно, можно, но мы, знаете ли, и сами с усами, кое-что умеем… Давайте поговорим, как разумные люди. Я вовсе не намерен раскрывать перед кем бы то ни было ваше инкогнито и мешать каким бы то ни было вашим планам, но мы с вами просто обязаны поговорить о серьезных вещах…

Ольга опомнилась. И спросила неприязненно:

– О каких же?

– О тех, что касаются нас с вами…

– Вот как? Вы полагаете, нас что-то связывает?

– О, еще бы! Еще бы! – живо воскликнул незнакомец. – Для начала позвольте представиться, а то я вас знаю, а вы меня – нет. У меня нет никаких причин скрывать имя, таиться… Иван Ларионович Нащокин, надворный советник и кавалер, служу по министерству иностранных дел… Жительство имею на Староневском, собственный дом, вам всякий покажет…

– Ну что же, – сказала Ольга. – Не буду повторять традиционное – «очень приятно»…

– Как хотите, – сказал Нащокин с величайшим терпением. – Дело у меня к вам несложное, но весьма важное… Как видите, я прекрасно осведомлен о вашем имени… и, более того, я знаю, кто вы такая. Я имею в виду те ваши способности и возможности, что относят человека к разряду иных. Я вас очень прошу не делать удивленного лица и не изумляться вслух. Вы прекрасно понимаете, о чем я. Кстати, как вам воздушные прогулки в ночном небе над столицею?

Ольга смотрела на него внимательно, пытливо.

– Вот уж нет, – с благодушной улыбкой сказал Нащокин. – Не нужно меня щупать, голубушка. Вы все равно не усмотрите, что у меня за душою – я не просто старше вас годами, но и в некоторых вещах искушен значительно более… У вас ничего не получается, а? Не видите вы меня насквозь, верно?

Он был прав: Ольга натолкнулась на некую преграду, сути которой не понимала.

– Ах, молодость, молодость, вечно вы спешите… Ольга Ивановна, я вам никоим образом не враг. Наоборот, я стремлюсь, не побоюсь высоких слов, выступить для вас чем-то вроде благодетеля…

– Прекрасно, – коротко сказала Ольга. – Сейчас меня начнет прямо-таки колотить от умиления и благодарности… Я вас слушаю.

Нащокин, убрав с лица добродушную улыбку, сказал веско и серьезно:

– Ольга Ивановна, вы, конечно же, знаете, что в любой деревне у мужиков есть староста или, например, бурмистр, а у губернских дворян – предводитель… Истина как раз в том и состоит, что в славном городе Санкт-Петербурге именно я занимаю должность, соответствующую старосте, бурмистру, предводителю дворянства… впрочем, я неточно выразился. Предводитель дворянства – должность выборная, а доверенный мне пост хотя и сопряжен с некоей системой выборов, все же гораздо больше имеет общего не с общественной должностью, а с начальственным креслом: министр, глава департамента, командующий армией…

– Меня поражает ваша необычайная скромность, – сказала Ольга. – Министр, командующий армией… И какой же пост вы имеете честь занимать?

– Пост главы всех, – он особенно подчеркнул это слово, – обитателей Санкт-Петербурга, которые не имеют никакого отношения к обычным людям и простоты ради могут именоваться иными. Я достаточно ясно выразился? Вы понимаете?

– Пожалуй.

– Вот и прекрасно. Должен сразу уточнить, что вверенное мне население крайне многочисленно и весьма разнообразно. Все эти, – он с видом крайнего пренебрежения дернул подбородком в сторону прохожих, изумились бы, узнав, насколько многочисленно и разнообразно…

– Да, я кое-что уже наблюдала ночью, – сказала Ольга. – Достаточно, чтобы понять: есть и другой Петербург.

– Вы слишком мало видели пока что, простите… Но мыслите в правильном направлении. Так вот, Ольга Ивановна, дорогая… Жизнь так уж устроена, что во всем, чего ни коснись, наблюдается строгий порядок и организованность. Государства, военные ведомства, гражданские учреждения, морское дело… да чего ни коснись! Повсюду, повторяю – организация и порядок. Это в вашей провинциальной глуши, откуда вы к нам прибыли, царит еще откровенная патриархальность, неорганизованность, полнейшее отсутствие упорядоченности. В городах, особенно больших, все обстоит совершенно иначе. Среди иных существует строгая иерархия, включающая в себя необходимость повиноваться определенным правилам, уставам, начальникам. Как ни один путешественник не имеет права отправляться в путь без подорожных бумаг, так и ни один иной не имеет права пребывать в нашем городе – да и во всех других тоже – совершенно бесконтрольно. Вам непременно следует явиться ко мне, в мой, так сказать, департамент, выслушать обширные и подробнейшие правила поведения, установленные для нас всех, узнать, что вам делать можно, а чего категорически не рекомендуется… Ну, в точности так, как происходит с любым, поступающим на военную или статскую службу, – его, как вы сами понимаете, в первую очередь знакомят либо с воинским уставом, либо с правилами того или иного делопроизводства… Существует также некоторая аналогия уплаты налогов, принесения присяги… О, никто не посягает на вашу свободу! Однако вам придется подчиняться существующим правилам и не выходить за предписанные рамки. Я понимаю, ни о чем подобном вы, дитя дикой природы, и понятия не имели… Но, Ольга Ивановна, существует строгая система, и всякий, подобный нам с вами, обязан ее придерживаться…

– Зачем?

– А для чего в обычном мире существуют армия, полиция, законы и правила? Любое общество, идет ли речь о государстве или о нас, обязано организоваться. Чтобы не походить на первобытную орду, живущую без законов и начальства…

– Иными словами, цели у вас самые благородные?

Нащокин явно не заметил скрытой иронии.

– Ну конечно же! Что может быть благороднее обустройства мира согласно порядку и законам? Одним словом, вам следует в кратчайшие же сроки явиться ко мне… Это поможет вам, кстати, избежать ненужных трений в отношениях с обществом, которые у вас уже появились…

– Простите?

Нащокин скорбно покачал головой:

– Мне по моей должности надлежит знать о всех происшествиях и конфликтах… Ольга Ивановна, на вас уже принесли жалобу, которую я обязан рассмотреть. Я, конечно, делаю скидку на вашу неопытность и неосведомленность, поэтому выношу вам всего лишь легкое словесное порицание, но впредь извольте быть осторожнее. Никто не имеет права покушаться на свободу собратьев, мешать, препятствовать…

– Вы о чем? – с искренним недоумением спросила Ольга.

– О том печальном недоразумении, которое у вас произошло на Екатерининском канале, недавно ночью… Не припоминаете? Некий молодой человек – кстати, образец дисциплинированности, самых строгих правил юноша с безукоризненной репутацией – подвергся вашему нападению ни с того ни с сего. Ольга Ивановна, – он страдальчески поморщился. – Ну нельзя же вести себя, словно пьяный мужик в кабаке! Бедный юноша был вами прежестоко избит, он и сейчас еще не вполне оправился как от побоев, так и от серьезного нервного потрясения. Так у нас не поступают с людьми из общества нашего … Я, признаюсь, крайне удручен. Налетели без всякой причины, обидели и побили молодого человека, не сделавшего вам ровным счетом ничего дурного, более того, не нарушившего никаких правил…

Только теперь Ольга сообразила. И воскликнула:

– Постойте! Но ведь этот ваш молодой человек намеревался кровь сосать у…

Лицо Нащокина стало невероятно официальным и отчужденным.

– Ольга Ивановна, – сказал он сухо, – запомните хорошенько: иные имеют полное право поступать с простецами так, как им это диктует их, иных, сущность. Простецы, вульгарно выражаясь, не более чем стадо, которое в глазах нашего общества лишено прав… Чем скорее вы это уясните, тем лучше.

– Понятно, – сказала Ольга. – А вы, часом, не знакомы ли с камергером Вязинским и графом Биллевичем?

На лице ее собеседника явственно изобразились страх и растерянность, он даже непроизвольно оглянулся по сторонам, понизил голос едва ли не до шепота:

– Ольга Ивановна, умоляю вас, держите себя в рамках! Без особой необходимости не стоит упоминать таких персон… Наше общество, знаете ли, во многом повторяет правила, принятые в обычном мире. Если нас можно сравнить с дворянским собранием, то сущности, подобные названным вами, – аристократия, двор, можно сказать, высшая каста… Они находятся на совершенно ином уровне, понимаете? И без особой нужды лучше им о себе не напоминать… Понятно вам?

Чего же тут непонятного, подумала Ольга. Холопы вы, вот кто. Добровольные. Эвон как съежился, словно хочет стать меньше ростом, всю сановитость растерял… Мелочь!

– Ну, так к чему же мы пришли?

– Знаете, – сказала Ольга. – Мне отчего-то не по душе ваше… общество. Коли уж, оказывается, нельзя приложить по загривку субъекту, который намеревается сосать кровь у беззащитной девушки… Сдается мне, я попытаюсь прожить сама по себе.

– Новичкам эта мысль частенько приходит в голову, – кивнул Нащокин, не выглядевший особенно удивленным или рассерженным. – Ничего оригинального, частенько встречаются заносчивые и дерзкие умники, полагающие, что проживут независимо. Но… – Его добродушное пухлое лицо на миг стало страшным, из-под него словно проглянул некий оскал. – Могу вас заверить, что все подобные попытки кончались печально, и исключения мне попросту неизвестны. Ну сами посудите: какая жизнь будет у обычного, у простеца, пусть даже богатейшего и родовитейшего, если он восстановит против себя светское общество Петербурга? Очень скоро он попадет в незавидное положение изгоя. А поскольку наше общество во многом – отражение обычного мира, то многие процессы происходят у нас точно так же. – В его голосе звучала неприкрытая угроза. – Я бы вам категорически отсоветовал, Ольга Ивановна, противопоставлять себя обществу. Добром не кончится.

– Погодите… – сказала Ольга, кое-что припомнив. – А кто это давеча пытался меня поймать некоей паутиной, когда я находилась неподалеку от дома камергера? Уж не вашими ли молитвами?

Нащокин поморщился:

– Я бы вас убедительно просил не употреблять слов, подобных последнему из только что произнесенных вами – ввиду их крайней непристойности и неприемлемости для нашего круга…

– Ну… не вашими ли трудами?

– Ну что вы, – сказал Нащокин энергично. – Никто не собирался вредить вам специально – новичку положено все объяснить вежливо и обстоятельно, как я это делаю сейчас. Просто… Кое-кто по живости характера вздумал пошалить, завидев незнакомку. Обычная проказа, и не более того. Для того вам и следует побыстрее освоиться в нашем обществе – чтобы получить точные знания о правилах, жизненном укладе, избежать конфликтов и недоразумений…

– Ну а если, повторяю, меня ваше общество решительно не привлекает?

Нащокин вздохнул:

– В таком случае вам будет очень трудно обитать в Петербурге, душа моя. Вы ведь никогда уже не сможете стать обычным человеком – а оставаясь тем, чем вы сейчас являетесь, вы постоянно, ежедневно, ежечасно открыты для самого тесного общения с нами, каковое может носить самый разносторонний характер…

– Это угроза?

– Ну что вы, милочка… Предупреждение, и не более того. Поймите, золотко, – заговорил Нащокин невероятно задушевно. – Нас все-таки гораздом меньше, чем простецов, неизмеримо меньше, и всякий иной для нас невероятно ценен. Поэтому мы никак не можем позволить себе, подобно средневековым тиранам, рубить головы направо и налево – о, чисто фигурально, конечно же… В случаях откровенной строптивости мы проявляем величайшее терпение, всякий раз пытаемся увещевать добром, ласкою… – В нем вновь проглянул оскал. – Но в то же время наше терпение небезгранично… Я надеюсь, вы достаточно зрелы рассудком, чтобы взвесить все выгоды и неудобства, проистекающие одни из послушания, другие – из строптивости… В конце-то концов не думаете же вы, что попадете в некое рабство? Да что вы! Мы, смело можно сказать, самые свободные существа на земле, потому что избавлены от кучи предрассудков и неизбежных ограничений, свойственных простецам. Но в то же время и у нас существуют закон и порядок. Это никоим образом не рабство, Ольга Ивановна, смею вас уверить!

– Все равно, – сказала Ольга, упрямо вздернув подбородок. – Я категорически не согласна состоять в одной компании с ночными кровососами… а то и, подозреваю, кем похуже…

– Когда вы ближе познакомитесь с обществом, вы будете на многое смотреть иначе. Вы очень уж недавно получили дар и слишком долго пробыли простецом, вот и объяснение. Когда вы войдете в наш круг…

– Не имею намерений.

Нащокин вздохнул.

– Я понимаю… Ничего, это пройдет. Я, знаете ли, всякого насмотрелся за годы пребывания в нынешнем своем качестве и, смею вас заверить, крайне терпим к упрямству молодежи… Но, повторяю, терпение наше небезгранично. Даже если с вами ничего и не произойдет – что вовсе не факт, – вести жизнь изгоя будет крайне утомительно и тягостно. Вы ведь уже понесли некоторый урон, не правда ли?

Ольга недоумевающе уставилась на него. И вдруг сообразила.

– Так-так-так… – произнесла она недобро. – Значит, это вы у меня украли из сундука… кое-какие вещи?

– Ну, к чему столь неприглядные определения? – с безмятежным видом пожал плечами Нащокин. – Не украли, а позаимствовали на время. Можно сказать, взяли на хранение – исключительно до тех пор, когда вы полноправным членом войдете в нашу семью. Я повторяю, есть строгие правила поведения. Негоже в одиночку заниматься определенного рода деятельностью или использовать иные предметы – как у простецов считается противозаконным ввозить контрабандой определенные вещи, так и у нас следует подчиняться правилам. Не сомневайтесь, вам все вернут – как только вы после прохождения должных церемоний и принесения определенных клятв войдете на равных в наш тесный круг… Более того – вы обогатитесь новыми знаниями и возможностями, стократ превосходящими ваше скромное провинциальное наследство. – Он склонился к ней и доверительно накрыл ее руку своей ладонью. – У вас, Ольга Ивановна, признаюсь по чести, есть недюжинная сила и неплохие задатки, что меня крайне привлекает. А потому могу гарантировать, что вы займете в обществе не последнее место: существует, знаете ли, и у нас нечто похожее на строгую систему титулов и рангов, мы ведь, повторяю, во многом слепок с большого мира. Можете подняться до таких высот…

– Уж не придется ли мне на пути к этим высотам учиться кровь пить?

– Ну что вы так прицепились к этой крови? – пожал плечами Нащокин. – Это частность, и не более того, есть среди нас и такие… но почему они должны вас отвращать от вашего жизненного предназначения?

– Я не уверена, что быть с вами – мое жизненное предназначение, – сказала Ольга твердо.

– Ах, Ольга Ивановна, ну что мы с вами воду в ступе толчем… Давайте завершим нашу приятную и познавательную беседу, меня ждут дела, да и вы, как я понимаю, всецело поглощены приятными заботами, ради которых, мне доподлинно известно, сняли домик на Васильевском…

– Ясно, – сказала Ольга, – так это ваша тварюшка мне в окно заглядывала?

– Безобиднейшее создание, посланное навести кое-какие справки, и не более того… Не принимайте это близко к сердцу. Обдумайте на досуге все, что здесь услышали… Да, и вот что еще. – Его лицо стало невероятно серьезным и строгим. – Я бы вам категорически отсоветовал крутиться возле лиц вроде камергера Вязинского или графа Биллевича, а уж тем более мешаться в их дела. Очень уж опасно для нас, сирых, лезть в дела таких господ. Вам и без этого найдется чем заняться. – Он вежливо приподнял цилиндр. – Ну что ж, разрешите откланяться. Как только сделаете для себя разумные выводы, извольте без церемоний пожаловать в гости, – он усмехнулся. – Любым способом, днем либо ночью. Уж я-то не удивлюсь и не испугаюсь, увидев вас после полуночи у окна третьего этажа… Всего наилучшего!

Он повернулся и зашагал прочь энергичной молодой походкой, поигрывая тростью с модным серебряным набалдашником в виде крючка. Глядя ему вслед, Ольга снова попыталась послать нечто вроде вопроса, позволившего бы ей получше понять, что собою представляет этот субъект, каковы его силы и возможности.

Переводя на человеческий язык, словно стрела отскочила от прочной кольчуги. Нащокин, приостановившись, обернулся, с ласковой укоризной погрозил ей пальцем и вновь пошел своей дорогой. Некоторые из прохожих с ним раскланивались.

Ольга еще долго смотрела ему вслед, нахмурясь и по своей дурной привычке прикусив нижнюю губу. Подобные сюрпризы были совершенно некстати – поскольку грозили осложнить жизнь…

Или пока следует этим субъектом и его угрозами пренебречь? Вряд ли они начнут подступать с ножом к горлу уже сегодня-завтра, а главное для нее – дождаться послезавтрашнего дня и попытаться предпринять что-то в одиночку, коли уж нет другого выхода…

Часовые в парадной форме, с примкнутыми штыками, безусловно, получили приказ не допускать посторонних в определенные места, но Ольгу они не видели – по крайней мере те, что стояли у нее на пути. Не было никакого гусарского корнета, ехавшего на гнедом коне. Ничего не было, кроме прозрачного воздуха…

Ее сил не хватало на то, чтобы отвести глаза очень уж многим. Те, что располагались от нее саженях в десяти, конечно, прекрасно видели, как сквозь линию часовых проехал упомянутый корнет, – но им и в голову не приходило поднимать тревогу. Каждый часовой отвечает только за тот пост, на который поставлен, в его обязанности не входит рассуждать, почему другие поступают так, а не иначе. Ручаться можно, те, кто ее видел, думали примерно следующее: коли те часовые корнета пропустили, значит, заранее имели такой приказ. Мало ли какой это корнет, начальство знает лучше…

Миновав часовых, она оказалась в расположении лейб-гусарского полка, безмятежно ожидавшего команд. Гусары держали лошадей в поводу, выстроившись поэскадронно, судя по их виду, они настроились на долгое ожидание. Ольга ехала мимо них, уже и не пытаясь делаться невидимой – они-то не часовые, не получали никаких таких приказов о сугубом недопущении в расположение…

Ротмистра Темирова она узнала сразу, хорошо его запомнила, наблюдая вечеринку у камергера. Жгучий брюнет с усами вразлет, картинный и эффектный – настоящий лейб-гусар. Мелкая пешка в большой игре…

Офицеры, с которыми он стоял, ей были незнакомы. Быть может, и среди них находились замешанные в заговоре, но это уже не имело никакого значения… Она с радостью заметила, что штабная палатка, где посередине стоял заваленный картами стол, была пуста. Ольга спрыгнула с коня, небрежно бросила поводья случившемуся поблизости коноводу:

– Подержи, голубчик…

И направилась к кучке офицеров. Не мешкая – времени у нее было очень мало – бесцеремонно взяла ротмистра под локоть и проговорила непререкаемым приказным тоном:

– Прошу вас отойти со мной, не задерживаясь!

Тон подействовал: ротмистр сделал несколько шагов, прежде чем сообразил, что под локоть его ведет невеликая птичка – всего-навсего корнет, да еще провинциального армейского полка. Тогда только он остановился и спросил изумленно:

– Что происходит, корнет?

Ольга без лишних разговоров толкнула его внутрь палатки – не руками, понятно. Опустила полог, входя следом, а вдобавок быстро сделала движение пальцами, после которого ни у кого просто не появилось бы намерения войти в палатку, как будто ее и не существовало вовсе.

Темиров оглянулся уже сердито, разъяренный до крайности.

И застыл с разинутым ртом.

Потому что на том месте, где только что была Ольга, он видел не ее, а государя императора Николая Павловича – в Преображенском мундире, при синей ленте и звезде, государь стоял, меряя оторопевшего ротмистра ледяным, пронизывающим взглядом, который обычно редко кто выдерживал.

– Хорош… – сказал «государь» брезгливо. – Дворянин из Бархатной книги, потомок ордынского рода, чуть ли не Чингизид… Язык проглотил?

Ольга знала, что иллюзия безукоризненная – и ротмистр нисколько не думал сомневаться.

– Ваше величество… – пролепетал он в совершеннейшей растерянности, пытаясь вытянуться во фрунт. – Это так неожиданно…

– По-моему, гораздо большая неожиданность – это то, что ты, Темиров, впутался в заговор, – веско, с расстановкой, гремящим голосом произнес «государь». – Связаться с этой сволочью… Ты меня разочаровал, Темиров, я всегда был к тебе благосклонен…

– Ваше…

– Молчать! – последовал гневный окрик. – Хорош, что уж там… Ну, что молчишь? Язык проглотил? Рассказывай, мерзавец, что вы намеревались делать после моего убийства. Живо! У меня нет времени с тобой возиться! Будешь искренен в своем раскаянии, плахи, так и быть, избежишь…

– Ваше величество… Бес попутал…

– Твоих «бесов» я знаю поименно: Вязинский, Кестель, фон Бок…

– Помилосердствуйте…

На бравого гусара жалко было смотреть: он побледнел, как смерть, отчего роскошные усы и бачки казались неправдоподобно черными, ослепительно черными, если только уместно такое выражение. Ему и в голову не пришло подвергнуть происходящее какому-либо сомнению – то, что раньше оборачивалось против Ольги (неверие большинства людей в колдовство) теперь служило к ее выгоде…

– Ну?!

– После случившегося кавалергарды должны были арестовать императорскую фамилию… те, кто состоял в заговоре… Получив известие, полковник Кестель должен выдвинуться со своим полком, разыскать по квартирам и собрать сенаторов, чтобы они утвердили приготовленный манифест о пресечении династии и временно образованном правительстве с камергером Вязинским во главе… Лейб-гвардии егерский…

Он говорил и говорил, захлебываясь, сыпля фамилиями и подробностями. Когда фамилии стали третьестепенными, а подробности – чересчур мелкими, Ольга решительно его прервала:

– Достаточно. Хорош… Ну что же, ступай к своему эскадрону и веди себя так, словно ничего не произошло… а я подумаю потом, что с тобой делать… Марш!

Она ухватила ошеломленного ротмистра за ворот – на сей раз без всякой магии, своей собственной рукой – и вытолкала из палатки, что было совсем нетрудным делом: ротмистр, совершенно ошалев, стал подобен бессильной ватной кукле. Оказавшись снаружи, он оглянулся полубессознательным, затуманенным взором. И нигде не увидел императора – а стоявший неподалеку корнет-белавинец и до того был чересчур мелкой птахой, чтобы обращать на него внимание, а уж теперь, когда ротмистр пребывал в совершеннейшей помрачении чувств… Он закатил глаза, тихо охнул и осел на подогнувшихся ногах, теряя сознание.

К нему бросились со всех сторон, на Ольгу никто не обращал внимания, и она, забрав поводья у коновода, вскочила в седло, рысью поехала к возвышенности, на которую уже поднималась блестящая кавалькада, – сверканье мундирного шитья и эполет, высокие султаны из перьев на генеральских треуголках, разноцветье орденских лент, обилие разнообразнейших звезд…

Вдали, в поле – она видела краем глаза – уже перестраивались пехотные колонны, развевались знамена, доносился четкий, размеренный барабанный бой, неподвижно застыли желонеры с яркими разноцветными флажками на штыках, солнечные лучи играли на амуниции и металлических деталях ружей, начищенных до неправдоподобного блеска… Войска начинали выдвигаться на исходные позиции в ожидании сигнала.

Кто-то – судя по эполетам и мундиру, чин немалый – бросился ей наперерез, размахивая кулаком и крича что-то злое с перекошенным лицом: ну конечно, появление простого корнета в совершенно неподобающем ему месте было событием чрезвычайным… Ольга, сжав губы, пригнулась к конской шее и скакала дальше, уже не заботясь о том, чтобы отводить глаза, пытавшимся ее остановить.

До возвышенности, где намеревался расположиться государь со свитой, оставалось еще далеко. Она яростно хлестнула коня, и гнедой наддал, сшибив грудью очередного бдительного цербера в пышных эполетах, с Владимирской лентой через плечо.

Ольга, не отрываясь, смотрела вперед. Коноводы уже сводили с возвышенности коней, император и свита расположились полукругом, глядя в поле, на марширующие колонны, гнедой летел уже полным галопом, земля с травой летели из-под копыт, и Ольга боялась не успеть…

Она уже различала лица. Император, как и следовало ожидать, стоял впереди всех, а прочие теснились на почтительном отдалении, отступя на несколько шагов, выстроившись полукругом, в выжидательных позах…

Она уже различала цвет глаз. Из-за спины императора внезапно выдвинулся знакомый ей человек, в мундире с флигель-адъютантским аксельбантом, вырвал руку из-за отворота расстегнутого мундира, оказался лицом к лицу с императором, замахнулся. Остро, ярко, блеснула сталь, солнце ослепительными зайчиками отразилось от длинного лезвия. Послышался крик:

– Смерть тирану!

Ольга обрушилась на него с седла, упав на плечи, и оба кубарем покатились по земле. В растерянности она забыла обо всех своих умениях, вцепилась в руку с кинжалом, прижимая ее к земле, не видя ничего вокруг, кроме хищно сверкающего лезвия, и, помня о словах камергера, опасалась о него невзначай порезаться. Вистенгоф, опомнившись, боролся изо всех сил, у Ольги не хватало сил с ним справиться, он ее почти стряхнул, пытаясь подняться на ноги…

И вдруг все переменилось самым радикальным образом. Сразу несколько человек, мешая друг другу, навалились на Вистенгофа, выворачивая ему руки, вцепившись, как собаки в медведя, чей-то жесткий эполет оцарапал Ольге щеку, а потом ее оттеснили от покушавшегося, подняли, помогли встать на ноги, и кто-то пробасил, успокаивая:

– Все-все-все, корнет, не беспокойтесь…

– Осторожно, лезвие отравлено! – крикнула она.

Кто-то, расслышав, аккуратно взял кинжал за рукоять двумя пальцами и зачем-то поднял над головой. Вистенгофа держали надежно, он уже не пытался вырываться, поник, уронил голову. Свита сбилась вокруг них толпой.

И посреди всей этой суматохи послышался резкий и властный командный голос настоящего императора:

– Вернитесь в прежнее положение, господа! Что за толчея?

Это подействовало моментально. Свита выстроилась в прежнем порядке, исключая разве что Ольгу и тех, кто держал полковника.

Она увидела императора в двух шагах от себя. Он был совершенно такой, как на портретах, разве что самую чуточку постарше – но холодную властность живописцы, как оказалось, передавали совершенно точно.

– Кто таков? – спросил император отрывисто.

– Белавинского гусарского полка корнет Ярчевский, – ответила Ольга, пытаясь принять положение «смирно». – Мне случайно стало известно, и я поспешил…

– Понятно, – сказал император, скупо улыбнувшись. – Ну что же, братец, пожалуй, я тебе обязан, а? Крайне обязан… Хвалю. – Он бросил мимолетный взгляд на Вистенгофа. – Хорош прохвост… Уведите его. Корнет, соблаговолите подождать среди этих господ. – Он небрежно указал на правый фланг свиты. – К превеликому сожалению, у меня нет времени прочувствованно вас поблагодарить… не отменять же маневры из-за происшедшего? Павел Андреевич, – обернулся он к одному из свитских генералов. – Дайте сигнал к началу. И позаботьтесь, чтобы по окончании движения войск у меня непременно была возможность побеседовать с моим спасителем… Начинаем!

В его голосе, движениях, тоне не было ни следа растерянности или волнения, словно ничего и не произошло. Вот это император, с уважением подумала Ольга.