– Не представляю, что и делать…
      Бригадирша взмахнула сухим кулачком:
      – Молодежь пошла какая-то квелая… Зачем же руки опускать, сударыня? Возьми своих холопов в оборот, расспроси как следует, хозяйка ты им или кто? Быть не может, чтобы не нашлось средства… От любой нечисти есть средство, Оленька, даже от самого Сатаны. Ты же и не искала толком? Вот и возьмись. Или будешь смотреть, как они измываются над Танюшкой?
      – Знала бы как – в гроб бы загнала… – сердито сказала Ольга.
      Старушка усмехнулась, ее глаза смотрели жестко и молодо, словно на Ольгу уставился сам восемнадцатый век, причудливым образом совмещавший утонченнейшую галантность и жуткие злодейства.
      – А на худой-то конец, голубушка… Мало ли травок? После которых душа вмиг отлетает туда, где ни печали тебе, ни воздыхания? Коли уж они такие твари, то и обращение с ними должно быть соответствующее. Мало ли случаев, когда за барским столом невезучему гостю попадался не тот грибочек? Повар, орясина, просмотрел… Все съели, как ни в чем не бывало, а бедолага один-единственный грянулся оземь, едва выйдя из-за стола… Помнишь, как у Несвицких тому титулярному советнику по оплошке повара в тарелку угодила поганка? Едва откачали. А время нынче грибное, на грибы и грешить будут… Что так смотришь, не одобряешь?
      Ольга сказала медленно:
      – Вы знаете, если не останется другого выхода… Нужно же как-то это прекращать… Но они, кто их знает, и почуять могут…
      – А они почуяли, что это именно ты им огоньку подпустила?
      – Уверена, что не доискались. Иначе, чует мое сердце, сразу нагрянули бы, кипя от негодования, отношения выяснять…
      – Вот видишь? Если они сильнее твоих… холопьев, это ни о чем еще не говорит. Тут, милая моя, обернуться может по-всякому. К сильному детинушке, у которого в зубах шпага, а в каждой руке по пистолету, может подкрасться сзади этакий плюгавый недомерок да ткнуть шилом точнехонько в сердце. И где он будет, твой сильный, на каком кладбище? Не бывает на этом свете такой уж неодолимой силы, чтобы с ней ничего не могли поделать все другие… – старушка помолчала, потом с видом принявшего решение человека сообщила чуть ли не торжествующе: – А ведь придумала! На худой конец… Если уж совсем ничего нельзя будет поделать, беги ко мне. Возьму пистолет – их в доме видимо-невидимо, даже у тебя имеется, – попрошу Ермилку-кузнеца сделать серебряную пулю, он у нас на все руки мастак – да грохну прямехонько в лоб чертову графу. Против серебряной пули, как мне объяснили еще в Париже, страшно вспомнить, сколько лет назад, ни одна нечисть не устоит. А со старухи какой спрос? Подумают, из ума выжила окончательно, сунут взятку губернским властям, да и замнут дело…
      – Это уж вы чересчур, – сказала Ольга. – Это и впрямь какое-то восемнадцатое столетие получается…
      – Ну и что? Неплохое было столетие, по совести говоря. Умели справляться со всякой мерзостью, не таскаясь по судам и не приваживая денежками юридических крючков. Мне бы только удержать в руке да попасть, куда следует…
      – Оставьте, – сказала Ольга. – Уж до такого я постараюсь не допустить.
      – Но если что, говори без церемоний. Ради такого дела я и пистолет взять готова…
      – Не придется, – твердо сказала Ольга. – Непременно что-нибудь отыщу…
      Она отправилась к себе, быстроты ради послала Дуняшку в конюшню распорядиться, чтобы заседлали Абрека, и принялась переодеваться в «гусарский» костюм. Успев надеть лишь сапоги и чикчиры , почувствовала на себе чей-то жадный взгляд. Поскольку в спальне не было обычных людей, разве что искусно спрятавшихся, она не раздумывала долго. Торопливо надела рубашку и, не оборачиваясь, бросила через плечо:
      – Объявись-ка, Джафар…
      Турок послушно материализовался в двух шагах от нее, безмятежно улыбаясь, топорща усики в стрелочку, одним словом, не выказывая никаких признаков раскаяния.
      – Я тут явился с докладом, – сказал он как ни в чем не бывало. – И решил подождать, видя, что вы заняты, не предлагать же мне было свою помощь в одевании, это попросту неприлично…
      – А разглядывать меня исподтишка – прилично? – поинтересовалась Ольга.
      – Пожалуй, – сказала турок. – Вы так прекрасны и пленительны, госпожа моя, что невозможно удержаться от опрометчивых поступков. Ну что мне прикажете с собой поделать, если я никогда не относился к тем уродам, что предпочитают мальчиков? Наконец, есть в этом нечто от почитания изящных искусств – ваша нагота столь совершенна, что всякий ценитель прекрасного не упустит случая…
      Черт его знает, но как-то само собой так оказалось, что Джафар неизвестно когда придвинулся к ней вплотную, взял за локоток, а свободную руку уже тянул к незастегнутой на груди рубашке. Уже обвыкшаяся с привычками своего «иноземного холопа», как наверняка выразилась бы Бригадирша, Ольга не стала возмущаться словесно, а нанесла удар, который у обычных людей примерно соответствовал сильному тычку локтем в бок. Джафар отскочил, охнув от боли.
      – Вот объясни ты мне, беспокойное создание, – сказала Ольга, надевая кафтанчик и тщательно застегивая крючки. – Почему вы все… ну, ты понимаешь, о ком я… такие озабоченные насчет прекрасного пола? Мне это кажется, или в самом деле явная озабоченность присутствует? Ты мне проходу не даешь, эта компания, что нагрянула с камергером, непотребства вытворяет…
      – Ну и словечки у вас, госпожа моя, – поморщился турок. – Я бы выразился, это не озабоченность, а повышенное стремление к общению с прекрасным, свойственное тем существам, в чьей натуре преобладает огонь. Духи бывают разные – огня и воды, воздуха и земли. Конечно, дело ваше, верить или не верить, но говорю вам как знаток – хорошо еще, что вы столкнулись с духами огня. Духи земли, например, к женским прелестям совершенно глухи… но зато обладают массой других, еще более неприятных привычек, так что сталкиваться с ними не советую…
      – А я – кто? – спросила Ольга в лоб. – К чему принадлежу, к какой стихии?
      – А вы ни к какой стихии и не принадлежите. Вы, прелестница – колдунья, и все тут, а уж какие духи вам достанутся в подчинение или в качестве врагов, зависит от случая. Будь покойный Сильвестр-эфенди кем-то другим, вам совершенно иная публика досталась бы в слуги… а может, и во враги. Сложный это предмет, с налету не разберешься, вам еще многому учиться предстоит…
      – Вот и начнем, – сказала Ольга решительно. – Камергер и его шатия – кто они такие?
      – Как бы вам преподнести доступнее, госпожа моя… Они – Ночное Племя.
      – Спасибо, – сказала Ольга. – Преогромное вам мерси с решпектом… Объяснил понятнее некуда… Кто они – черти? Упыри? Заклятые души? Можешь ты не вилять, а объяснить простыми словами?
      – В том-то и суть, что не могу, – сказал Джафар с грустным видом. – Потому что человеческих слов, простите великодушно, не имеется. Вы, люди, напридумывали себе для обозначения существ с Той Стороны множество словечек… иногда эти словечки, согласен, очень точно обрисовывают сущность, а иногда категорическое выходит заблуждение… Упырь – он и есть упырь, тут все правильно. С чертями тоже, в общем, нет промашки. Но есть еще масса созданий, которых вы, люди, не умеете отличать друг от друга, потому что ничегошеньки о них не знаете. Вот я, к примеру, джинн… люди о нас имеют довольно точное представление. Но как я вам объясню, что такое Ночное Племя, если ваши мудрецы о них и не слыхивали – очень уж они ловко умеют прятаться, – а потому и словечек не придумали? Вы разве еще не поняли, что обнаружили целый мир? С превеликим множеством разновидностей и видов, из коих далеко не всех классифицировали и занесли в реестры…
      – Интересно, – сказала Ольга. – Вы всегда так гладко, по-ученому изъясняетесь?
      – Как у вас говорится, с кем поведешься, от того и наберешься, – сказал Джафар. – Лет двести назад сложилось так, что мне пришлось служить у одного крайне ученого и книжного человека… нет, не в этой стране, далеко отсюда. Ну, тут уж положение обязывало, поневоле за долгие годы нахватался ученых материй, тем более что и работу он мне поручал соответствующую. Все от хозяина зависит, госпожа моя. Смотря кто он… У купца я нахватался одних тонкостей, у воина – других, у книжника – третьих.
      Ольга усмехнулась:
      – Ну, а у меня ты чего рассчитываешь нахвататься?
      Джафар, глядя с поразительным простодушием и задушевностью, ответил, приложив руку к груди:
      – Что касается вас, пленительная госпожа моя, то я все еще льщу себя надеждой, что мы когда-нибудь подружимся и будем рука об руку шагать по жизни, встречая ее печали и радости, как два любящих сердца…
      – Дело, конечно, твое, – сказала Ольга. – Но я на твоем месте пустыми мечтаньями не увлекалась бы… Ладно. Нет таких слов в человеческом языке… Будем искать ощупью. Ночное Племя… Служат они, я так понимаю, злу?
      – Это очень сложный и запутанный вопрос, госпожа моя, – что есть зло и что есть добро, тут мы рискуем заплутать в таких философических дебрях…
      – Да? – подняла бровь Ольга. – По-моему, добро есть добро, а зло есть зло…
      Джафар в наигранном восторге поднял глаза к небу:
      – Клянусь семью мудрецами, я восхищен кристальной ясностью, с какой вы излагаете сложные истины. Так и представляется, что слышу высокомудрого книжника Аль-Хаукаля Аль-Мавераннахри… Мудрейший был человек, и слава о его учености простиралась от Кордобы до Багдада… да вот однажды ввязался он в дворцовые интриги, за что и был сожжен на костре из собственных ученых трудов, отчего и остался потомству неизвестен… Очень четко вы все изложили, возражать глупо. Зло есть зло, а добро есть добро… вот только понять бы нам всем, ничтожным, что есть добро, а что есть зло…
      – Но это же ясно!
      – Вы полагаете, прелестная госпожа моя? – притворно изумился Джафар. – Позвольте тогда один многозначительный пример… Вы, как я понимаю, намерены всеми силами противиться тому, чтобы наши… гости добрались до вашей названой сестрички? Похвальное намерение. Вот только вас отчего-то совершенно не трогает участь девицы по имени Дуняша, до которой уже добрались и намерены продолжать…
      Ольга уставилась на него с нешуточным изумлением, опустила глаза, смущенно пожала плечами:
      – Я и в самом деле как-то не подумала об этой стороне дела…
      – А почему? – вкрадчиво спросил Джафар.
      – Ну… – Ольга добросовестно попыталась разораться в собственных мыслях и побуждениях. – В конце концов, Дуняшка – крепостная девка, и как-то так испокон веков принято, что порой благородные господа…
      – Вот именно, госпожа моя, вот именно! Великолепный пример того, как трудно порою отделить зло от добра. Когда Ночные охальничают с вашей названой сестричкой – это одно, а когда они прижали крепостную девку – это совсем другое… Не огорчайтесь, вы просто-напросто лишний раз продемонстрировали, как трудно сформулировать истины и добраться до сути. Как выражался мой ученый хозяин, мессер Галилео…
      – Меня совершенно не интересует, как он выражался, – оборвала Джафара Ольга. – Оставим высокие материи. У меня есть насущные, простые, житейские задачи… Что они вообще могут, эти твои Ночные? В чем их опасность?
      – Могут они очень многое, – признался Джафар. – Но, как явствует из названия их племени, сильны они исключительно ночью, а с рассвета и до заката могущество свое утрачивают полностью. В отличие, скажем, от колдуна или колдуньи, которые такими ограничениями не обременены большей частью…
      – Есть какое-нибудь средство, чтобы им помешать? – напрямик спросила Ольга.
      – Чрезвычайно трудно будет таковое найти… пожалуй что, даже и невозможно…
      Нотки неуверенности в его голосе, весь его вид Ольге многое сказали, и она нехорошо прищурилась:
      – Боишься связываться, а?
      – Боюсь, – печально согласился Джафар. – Слишком много риска и слишком мало надежды. Джинны, да будет вам известно, тоже смертны…
      – А что ты вообще можешь?
      – Для вас – что угодно… или почти все, – оживился Джафар. – Могу отыскать множество кладов, в том числе и спрятанных в незапамятные времена, могу раздобыть с другого конца света чуть ли не любой предмет, от алмаза из царской сокровищницы до слона… вот с башней или замком, честно предупреждаю, не справлюсь, сил не хватит. Могу устроить бурю или самум в пустыне, могу привести в замешательство приличную толпу людей, снабжать вас любыми яствами и питиями…
      – Интересно, – сказала Ольга без особого интереса. – Вот только решительно не представляю, чем мне в нынешнем положении поможет песчаная буря, слон или яства… даже слон как-то без надобности. Скажи лучше, что мы можем предпринять, чтобы они от Татьяны отвязались раз и навсегда?
      – Положительно, в голову ничего не приходит…
      Он выглядел, как самый честный и правдивый джинн на свете, но у Ольги возникли стойкие подозрения, что этот волшебный красавчик попросту не хочет связываться с теми, кто сильнее его. Что ж, она правильно сделала, что собралась на поиски той вещицы…
      Не прошло и получаса, как она подъехала к мельнице – уже совершенно безбоязненно, потому что теперь это были ее собственные владения. Мельница, вот чудо, исправно работала – размеренно шумело колесо, погромыхивали жернова, а у ворот как ни в чем не бывало дожидались помола два мужика с пустыми телегами, при ее появлении проворно вскочившие с земли и сдернувшие высокие шапки, похожие на гречневики. Правда, когда Ольга, закинув повод Абрека на брус коновязи, хотела войти в калитку, один из мужиков, посмелее, почти загородил ей дорогу и сказал, не глядя в глаза:
      – Вам, барышня, нешто есть дело до такого места?
      Вид у него был глуповатый, но решительный. Ольга глянула на него свысока и ответила с расстановочкой:
      – Есть дело, любезнейший. Поскольку теперь я тут хозяйка. Наследница, можно сказать…
      Мужицкую физиономию прямо-таки перекосило, и «добрый поселянин» шарахнулся в сторону, отошел ко второму, и оба о чем-то зашептались, бросая на Ольгу настороженно-пугливые взгляды, в которых она, однако же, увидела явное почтение. Удовлетворенно улыбнулась и прямиком направилась на мельницу.
      Там было шумно, от стука жерновов ломило в ушах, в воздухе висела мучная пыль, совсем как туман, в котором смутно угадывались массивные жернова, еще какие-то громоздкие устройства. Ольга растерянно озиралась. Из тумана навстречу ей двинулась темная фигура и, подойдя поближе, неуклюже склонилась в почтительном поклоне. Фигура имела мало общего с человеком – она вся, от пяток до ушей, была покрыта кучерявым темным мехом, сквозь который светили красным два глаза-плошки. Да и сложением от человека чем-то неуловимо отличалась. Ольга, не испытав ни малейшего страха – с чего бы вдруг? – осведомилась:
      – Как дела?
      Существо просипело:
      – Не извольте беспокоиться, хозяйка: мелем справно, деньги ссыпаем в чугунок, вот, извольте посмотреть…
      Как-то сразу чувствовалось, что это создание сродни скорее темному и прилежному деревенскому мужику, чем развязному и велеречивому Джафару. В его приниженной позе, в голосе было нечто от исправного лакея.
      Ольга с любопытством спросила:
      – А как же вы с мужиками обходитесь? Не пугаются?
      Существо издало звук, отдаленно напоминающий смешливое фырканье.
      – Не извольте беспокоиться, мы, к ним выходя, натуральным мужичком скидываемся, так что никакого перепугу, как же иначе, давно трудимся, дело знаем…
      Ольга вспомнила, что, проезжая мимо, пару раз видела во дворе беседовавшего с мужичками плюгавенького человечка, вывалянного в мучной пыли с головы до ног, совершенно обычного на вид. Надо полагать, оно самое и было…
      Помольщик забубнил:
      – Если какие приказы или проверить что желаете, мы завсегда к услугам…
      – Где у прежнего хозяина лежали… – Ольга запнулась, не зная, о чем, собственно, идет речь. – Разные вещи?
      – Сундучок изволите? – с готовностью подхватило создание. – Сей момент, будьте надежны…
      Оно нырнуло куда-то в бледный мучной туман и вскоре вернулось, неся перед собой самый обыкновенный крестьянский сундучок, обитый расписанной под «мороз» жестью. Предупредительно сообщило:
      – В горенку пройти извольте, там нету этого беспорядка…
      Ольга двинулась за ним мимо угловатых коробов, сторонясь грохочущих жерновов. Распахнулась низенькая дверца, и она оказалась в небольшой комнатке с выходившим на реку оконцем, где было чисто и не имелось мучной пыли. Привычно, словно обращалась к обычному лакею, распорядилась:
      – Поставьте на стол и идите.
      Сундучок оказался заперт, но теперь для нее такие вещи трудностей не представляли: она попросту прижала к скважине указательный палец, сосредоточилась, толкнула – и крышка поднялась с мелодичным звоном.
      Внутри в некотором беспорядке лежали самые неожиданные предметы – аккуратные холщовые мешочки, на ощупь полные монет, орден Святой Анны с мечами, массивная серебряная ложка с неизвестным ей гербом, почему-то увенчанным не короной, а чалмой, какие-то тяжелые цепочки, несомненно, золотые, но очень уж грубой работы (нельзя исключать, древние), еще мешочки, на сей раз набитые чем-то вроде сушеных ягод, старинный план города с надписями на немецком (названия города не имелось), странный образок, где на одной стороне был несомненный Георгий Победоносец, а на другой – нечто напоминавшее голову Медузы Горгоны, увитую щупальцами…
      Лениво вороша все это, Ольга наткнулась на что-то округлое, тяжелое, очень гладкое на ощупь. Вытянула эту вещь, за которой потащилась длинная золотая цепочка, на сей раз филигранной работы. Овальный медальон, судя по весу, золотой, с сине-красными эмалевыми узорами.
      Повертев его, Ольга быстро отыскала сбоку крохотный плоский шпенек, и медальон раскрылся. Внутри оказалась миниатюра, искуснейшим образом выполненная на фарфоровой пластинке: портрет молодой девушки со спускавшимися на обнаженные плечи локонами, в лазоревом, очень открытом платье, отделанном по вырезу и плечам роскошными кружевами. Насколько она могла разобраться, наряд этот принадлежал даже не восемнадцатому веку, а еще более ранним временам – нечто подобное ей случалось видеть на полотнах старых фламандцев. Нигде ни надписей, ни инициалов, но лицо, вот диво, ей чем-то знакомо, и ошибки тут быть не может…
      Внезапно Ольга испытала потрясение.
      Это был ее собственный портрет – словно в крохотное зеркальце смотрелась. Прически такой она никогда, конечно, не делала, никто не носит теперь таких причесок, но сомнений быть не может: это она, запечатленная кистью искуснейшего мастера в пышном платье, какие вышли из моды лет двести назад…
      Ольга долго стояла, зажав в руке изящную безделушку, время от времени поглядывая на изображение и всякий раз убеждаясь, что оно – ее собственное. Или девушки, похожей на нее как две капли воды…
      Искать объяснений у помольщика было бы бесполезно, Ольга знала это заранее – не по его умишку такие вещи. Очередная загадка, каких, чувствуется, будет еще предостаточно… Опустив медальон в карман, она стала выкладывать на тесаный стол все, что оставалось в сундучке.
      Узкий кинжал с затейливой золотой рукояткой, три флакончика из синего стекла, плотно закрытые пробками – определенно налитые под горлышко. Прислушавшись к себе, Ольга не нашла в новой памяти никаких подсказок: быть может, для этого требовалось вынуть пробки, принюхаться, попробовать на язык. Ну, с этим можно и подождать… Связка непонятных ключей, чересчур затейливых для простых мужицких замков… Еще один флакон, но пустой, из молочно-белого стекла, причудливой формы… Горсть небольших, гладко отшлифованных стеклянных шариков – темно-красные, темно-желтые, темно-синие…
      Вот насчет них у Ольги моментально появилась полная ясность: пожар, засуха и ливень, соответственно. Достаточно бросить в нужном месте с соответствующими наговорами, которые она теперь прекрасно знала. Целая горсть разнообразных бед, способных испортить жизнь целому уезду, – жутковатые безделушки поднакопил Сильвестр…
      Два темно-зеленых шарика никак не отозвались на ее мысленный вопрос: ну, можно отложить вдумчивое знакомство с наследством на потом… Ага!
      Из опустевшего сундучка она достала тяжелый кувшинчик – в ладонь размером, пузатенький, с высоким узким горлышком, за версту пахнущий востоком. Судя по тяжести, он был не иначе как серебряный, хотя почти почернел за долгие годы. К горлышку на чеканной цепочке прикреплена серебряная же пробка, а пузатые бока украшены выпуклой арабской вязью, которую Ольга прочитать не могла. Она злорадно улыбнулась, пряча кувшинчик на груди: вот и отыскалось средство сделать Джафара шелковым…
      Убрав все обратно в сундучок, она захлопнула крышку, вышла и повелительно сказала моментально возникшей из завесы мучной пыли мохнатой фигуре:
      – Пусть постоит пока. Я за ним потом… пришлю.
      – Как прикажете, хозяйка, – пробубнило существо. – Будут новые распоряжения?
      Ольга не представляла, какие распоряжения давать этому примитивному созданию.
      – Да нет, пожалуй, – сказала она. – Пусть все идет, как шло.
      – Хозяйка…
      – Да?
      – Этот расходился. Третью ночь всплывает и копошится, даже к мельнице в прошлый раз тянулся, в окошки стучал… Ему, надо полагать, опять надобно…
      – Кому? Чего?
      – Ну этому, который на дне… – создание указало мохнатой конечностью за окошко. – Снова проснулся, давненько не всплывал.
      – Да кто?
      – Этот, который на дне… – бубнило существо. – Лучше бы вам сегодня ночью прибыть и самой озаботиться, а то покою от него не будет, известное дело…
      – Хорошо, – сказала Ольга, прекрасно понимая, что точных подробностей не добьется. – Ночью буду, разберусь…
      Все совершенно как у людей, подумала она, направляясь к двери. В мире Той Стороны, как называет его Джафар, тоже, как выяснилось, имеются свои орясины, вроде деревенских дурачков, с грехом пополам способных быть подпасками или сено в копны метать…
      Когда она вышла, телеги, нагруженные мешками с мукой, как раз выезжали на дорогу. Мужик со второй, оглянувшись на нее случайно, торопливо снял шапку и поклонился, после чего с видимым облегчением подхлестнул соловую лошаденку. Как сказал кто-то из великих людей, пусть боятся, лишь бы уважали. Или наоборот?
      – Ольга Ивановна…
      Она обернулась. Мужицкие телеги были уже далеко, а перед ней стоял господин камергер собственной персоной – у коновязи, рядом с Абреком, была привязана его гнедая лошадь. Выглядел он совершенно спокойным, улыбался дружелюбно и весело, ничто не заставляло заподозрить, что он явился сводить счеты…
      – Я вас напугал?
      – Ну что вы, – сказала Ольга. – С чего бы вдруг? Просто я никак не рассчитывала вас здесь увидеть…
      – Мне сказали слуги, что вы именно сюда направились. Знакомитесь с наследством?
      – Конечно, – сказала Ольга. – Для вас, это, разумеется, не стоящий внимания пустячок, а для меня – немалое подспорье.
      – Интересно, как случилось, что мельник именно вам отказал все? Я о нем слышал краем уха, любопытный был человек…
      Камергер смотрел испытующе, и Ольга ответила невиннейшим взглядом, пожала плечами:
      – Смешно, но все, должно быть, оттого, что я с ним всегда вежливо здоровалась…
      – Возможно, – как ни в чем не бывало сказал камергер. – Завещатели иногда действуют по самым неожиданным побуждениям…
      – Ну, а вы-то зачем здесь оказались?
      – Хотел поговорить с вами наедине и без лишних свидетелей. В усадьбе было бы не совсем удобно…
      – Вы меня интригуете, – произнесла Ольга тоном законченной простушки.
      Камергер ответил без улыбки:
      – Меньше всего мне хочется вас интриговать, я намерен внести полную ясность, не откладывая. Ольга Ивановна… Олечка… Я человек прямой и не привык плести дипломатические кружева. Поэтому позвольте без обиняков… Простите за банальность, но я влюблен в вас самым беззастенчивым образом. Это не сразу родилось, но с некоторого момента я стал понимать, что мне не нужен никто, кроме вас… Вы чудо, прелесть, и мне никуда от вас не деться. Поверьте, это не скоропалительное желание, я достаточно долго все обдумывал… И мне хотелось бы, чтобы вы ответили на мои чувства…
      Ольга не отвела взгляда, смотрела ему в глаза, честные, умные и чуточку печальные. Можно сказать, он сейчас был великолепен – зрелый красавец мужчина, обаятельный и обходительный. Не знай она о нем всего, вполне вероятно, сейчас испытывала бы жгучую неловкость оттого, что вынуждена разочаровать такого мужчину. Или, наоборот, не стала бы разыгрывать недотрогу – что греха таить, камергер был чертовски привлекателен, а она, увы, уже не могла себя числить среди непорочных лилий и на некоторые вещи смотрела теперь просто. Но, зная его подноготную…
      – Я, признаться, не вполне понимаю… – сказала Ольга, хлопая ресницами с наигранным изумлением. – С одной стороны, это объяснение в любви… С другой же… Простите, но вы, мне прекрасно известно, давным-давно состоите в законном браке…
      – К сожалению, – с досадой поморщился камергер. – И в наше время, увы, невероятно трудно, почти невозможно законным образом изменить состояние дел. Да, я не могу предложить вам руку. Но вот все остальное – к вашим услугам. Все, что вам взбредет в голову. Все, что способен предложить людям вроде нас с вами этот мир.
      – Мне, наверное, следовало бы оскорбиться? – задумчиво протянула Ольга. – Взрослая девушка прекрасно понимает, что такое предложение означает…
      Камергер приблизился к ней вплотную и взял за руку.
      – Олечка, вы только не обижайтесь на мою откровенность… Но, положа руку на сердце, мы оба прекрасно знаем, что вы уже, как бы поделикатнее выразиться, прекрасно знакомы с иными сторонами взрослой жизни…
      Ольга, не отнимая руки, взглянула ему в глаза.
      – Любопытно, откуда же у вас такие сведения?
      – Недавно, буквально вчера, мне довелось выпить пару-тройку бутылок в компании некоего обитающего по соседству гусарского поручика, который был весьма невоздержан на язык. Кое-какие подробности меня убедили, что я имею дело не с хвастливым враньем. – Его голос звучал мягко, прямо-таки обволакивал. – Оленька, вы и не представляете, как я был рад, когда этот болтун мне все выложил. Во-первых, я узнал, что передо мной, назовем вещи своими именами, взрослая женщина, а во-вторых, точно знаю теперь, что вы совершенно свободны… Это ведь правда?
      – Свободна, как ветер, – сердито сказала Ольга. – Но каков подлец…
      – Не самый добропорядочный юноша, – согласился камергер. – Он вас не стоит, давайте забудем о нем. Разговор у нас предельно откровенный… Да, я не могу сделать вас законной супругой… но я позаботился, чтобы вы в самом скором времени получили таковой статус, да вдобавок и титул…
      – Ах, вот оно что… – прищурилась Ольга. – Значит, господин граф не для себя старался?
      – Ну разумеется, – непринужденно сказал камергер. – Казимир – настоящий друг… и я оказал ему весьма ценные услуги, чтобы рассчитывать на ответную признательность. Он вбил себе в голову, что жениться не будет никогда – но согласился ради нашей дружбы этому зароку изменить. Брак с ним не накладывает на вас ни малейших обязательств по отношению к нему – я просто-напросто, заботясь о вас, о вашем будущем, хочу дать вам достаточно прочное положение в обществе. Для всего света вы так и останетесь графиней Биллевич, а для меня… Согласитесь, это гораздо лучше во всех смыслах, нежели предлагать вам участь пошлой содержанки… У вас будет абсолютно устроенное будущее – и моя любовь. Неужели вы усматриваете в этом раскладе хоть толику чего-то недостойного?
      – Да нет, пожалуй, – задумчиво произнесла Ольга. – Это где-то даже благородно, изящно, я бы сказала, устроено, в самом деле, мало общего с участью пошлой содержанки… Но я, уж не посетуйте, вынуждена вам отказать. Давайте сразу все расставим на свои места, чтобы не было никаких недомолвок. Так уж случилось, что вы в качестве любовника меня никак не прельщаете. Вы совершенно справедливо изволили подметить, что я – взрослая женщина в полном смысле этого слова. А женщина всегда точно знает, с кем она отправится в постель, а с кем ни за что туда не пойдет. Это взвешенное, рассудочное решение, а не минутный каприз. Я к вам прекрасно отношусь как к постороннему человеку, но в качестве… сердечного друга я вас категорически не вижу. Вы достаточно взрослый и умудренный житейским опытом человек, чтобы понять, насколько я сейчас серьезна и откровенна. Решение я приняла и менять его не собираюсь. Мне хочется, чтобы вы это осознали и более не возвращались к этому разговору…
      Камергер так и не отпустил ее руку, продолжая взирать на Ольгу грустно-обаятельными глазами – что, вообще-то, могло бы произвести впечатление, но только не на того, кто знал о блистательном кавалере всю неприглядную правду…
      – Это окончательный ответ, – нетерпеливо сказала девушка, резко высвободив руку. – Другого не будет…
      – Оленька, милая… – произнес камергер прочувствованно. – Быть может, вы не верите, что я испытываю к вам настоящие чувства? Могу заверить…
      Он говорил и говорил, убедительно, ярко, пылко – вот только при этом от его рук, лица, от всей фигуры потянулись к Ольге струи разноцветного тумана, подобные тем, какими ее пытался одурманить граф Биллевич, когда делал предложение. На сей раз все было гораздо красивее, многоцветнее и причудливее: полупрозрачные зыбкие ленты всех цветов радуги сплетались в затейливые фестоны, поражавшие игрой красок и их чистотой, Ольга услышала тихую, приятную, умиротворяющую музыку, обволакивавшую ее мягчайшими волнами, многоцветный купол совершенно закрыл их с камергером от окружающего мира. Она почувствовала себя беспомощной, коленки ослабели, и не было сил оттолкнуть уверенно обнявшего ее мужчину, глаза стали сонно слипаться, Ольга чувствовала, как ее опускают в мягкую высокую траву, как один за другим, сами по себе, расстегиваются крючки кафтанчика, как под расстегнутую рубашку проникает теплая опытная ладонь…
      Собрав все силы, она очнулась. И нанесла ответный удар – как теперь умела. Обычными словами, как водится, описать это было невозможно – но камергер, нелепо взмахнув руками, отлетел в сторону, упал навзничь, моментально пропали затейливые разноцветные ленты, и музыка больше не играла.
      Поднявшись и неспешно приводя одежду в порядок, Ольга не без ехидства поинтересовалась: