– Их ей вернет? Какие странные слова… Речь идет об их сыновьях и дочери, их обоих.

– Да. Но она не уверена, что… что сможет когда-нибудь снова жить с ним вместе. Или даже вернуться в Валлонг.

– Правда? И как она представляет себе будущее?

– С трудом.

Жан-Реми часто задумывался, почему Ален испытывал такую тягу к Магали и почему он считал себя обязанным защищать ее.

– Естественно, она волнуется, – сказал он, пожав плечами. – Она уже полгода прозябает в этом доме отдыха!

– Она не прозябает, Жан, она выздоравливает. До сих пор она не была готова, она бы снова утонула в алкоголе. Сейчас, я думаю, у нее хватит сил больше к нему не притрагиваться. И я попробую ей помочь.

– Конечно!

В это слово он попытался вложить немного иронии и немного горечи – мелочи, которые не ускользнули от Алена.

– Для тебя это проблема, Жан?

– Совсем нет!

– Я очень люблю эту женщину, она много для меня значит.

Двусмысленность этого заявления заинтриговала Жана-Реми. Ален редко говорил просто так, каждое его слово было искренним и точным, он употребил слово «значит» сознательно. За пятнадцать лет их знакомства с Магали его отношение к ней не переставало перерастать в нежность все более заметную. Был ли он чувствителен к ее расстройству или к ее обаянию? Даже подавленная, пьяная она на самом деле была дьявольски красива. И к тому же она была женой Винсена.

– Что она для тебя значит? Что-то вроде… вечного искушения?

Жан-Реми слишком поздно понял, что не должен был задавать этот вопрос: каким бы ни был ответ, он не имел никакого желания его слышать.

– Может быть.

В принципе, Ален никогда не говорил о женщинах, по крайней мере, с Жаном-Реми, но у него случались связи без будущего, и все вокруг это знали. Он был таким соблазнительным холостяком, что было много женщин, желающих испытать свою судьбу. Те из них, которым удавалось провести с ним вечер, не колеблясь, хвастались этим.

– Ты сам не знаешь, чего хочешь! – резко бросил ему Жан-Реми. – И ты этого никогда не знал!

Ревность делала его безумным, ему бы следовало избежать этого разговора. Тем не менее, он продолжал:

– Ты приходишь и уходишь, скоро будет уже двадцать лет, как это продолжается, и у меня нет ни малейшего представления о том, что ты думаешь! Ни о том, увижу ли я тебя завтра! Ты меня принудил к неправильному образу жизни. Со временем ты все-таки понял, что я тебя люблю?

Выпустив свой стакан, который разбился вдребезги о плиточный пол, Жан-Реми поднялся.

– Ладно, я не прав, но я так больше не могу! Он пересек кухню и встал у окна. Помолчав немного, он продолжил тише и строже:

– Мне пятьдесят лет, а тебе тридцать шесть. Я долго думал, что сумею от тебя оторваться. В Венеции молодые люди удивительны… я надеялся, что они помогут мне забыть тебя. И каждый раз, когда ты мне изменял, я пытался проделать то же самое. Но без радости, без вкуса. Лица и тела, которые не являются твоим, не могут меня удержать. Не больше часа. Все время одно и то же разочарование, тот же провал…

У признания был странный привкус, который он с удивлением открыл. Он прислонился лбом к стеклу и продолжал говорить не поворачиваясь.

– Рисовать, продавать мне надоело… Все эти люди, что говорят мне о моей карьере… Мне следовало бы посещать салоны, галереи… вместо того, чтобы ждать здесь, пока ты соблаговолишь показаться. Пока ты подашь мне милостыню – одну ночь! Но я склонен ошибаться, потом, это я тебя лишил девственности.

Он почувствовал, что Ален подошел к нему, потом ощутил его руки на своих плечах, его дыхание на затылке, его голос, который пробормотал:

– Я этого захотел, Жан.

– В то время, да, это была твоя манера протеста. Ты хотел переспать с мужчиной, чтобы понять что-то. Я был почти ровесником твоего отца. Или это было то, что ты искал. Ты хотел уйти от опеки и, может, таким образом защититься. Ты чувствовал себя сиротой, ты презирал мать, ты боялся Шарля… и себя самого, возможно!

– И тебя!

– Меня? Почему? Я всегда был у твоих ног! Я позволял тебе жить как тебе удобно, я согласился на то, чтобы ты скрывал меня, как что-то постыдное. В среде, где я рос, гомосексуализм принимали, это не составляло никакой проблемы, но для тебя – да, как и для твоей семьи истинных буржуа. Ты не хотел на них походить, тем не менее, ты не вынес бы исключения из их клана. Каждый раз, как я увозил тебя куда-нибудь ужинать, надо было отъезжать на сто километров, чтобы ты был уверен, что не встретишь ни одного знакомого! С твоим совершеннолетием, я думал, все изменится, потом после смерти Шарля я надеялся, что… Но нет. Ты держишь меня на расстоянии, потому что это тебя устраивает.

Когда руки Алена скользнули с плеч к бедрам, он резко высвободился и повернулся.

– Нет, не делай этого. Единственный раз я с тобой говорю, послушай меня до конца. Если мне не изменяет память, я ни разу не докучал тебе своими речами?

Ален отступил на шаг и прошептал:

– Ягненок горит.

– Мне плевать!

Очень раздраженный, Жан-Реми пересек комнату и выключил духовку.

– Для кого, ты думаешь, я занялся кухней? Не по призванию же! А чтобы задержать тебя здесь на часик, чтобы увидеть твою улыбку… Чтобы ты выпил двумя стаканами больше и немного расслабился. Но ты все время настороже! Когда мы состаримся, мы будем на том же уровне. Нигде…

Он схватил тряпку, вытащил горячее блюдо и бросил его в раковину с такой злостью, что забрызгал все вокруг соусом.

– Я говорю тебе в первый и последний раз, я больше не хочу жить так, потому что меня это изнуряет…

Ален в ступоре смотрел на Жана-Реми оттуда, где он стоял. Он сделал шаг к нему, остановился.

– Если бы я не… – начал он.

– Не что? О, не жалей ни о чем, иди отсюда, если хочешь, ты не обязан слушать мой бред!

– …не сохранял дистанцию, ты бы быстро предпочел мне одного из твоих венецианцев, нет?

– Что?

– Может, я хотел продлить свое присутствие в твоей жизни?

Голос Алена стал хриплым, как если бы это признание стоило ему больших сил, но он продолжил в своем порыве:

– Может, твои путешествия в Италию заставляли меня думать, что я был для тебя чем-то дополнительным? Развлечением? Твоей местной связью, когда ты приезжал сюда? Ты красив, богат, знаменит! А я, что я? Сын семьи, который портит картину Морванов, которого оставили играться с деревьями поместья! Ничего больше нет в моем списке наград. Без образования. То малое, что я знаю, исходит от тебя, я не хотел-бы быть твоим учеником.

Он преодолел дистанцию, которая их разделяла, обнял, не мешкая, Жана-Реми за шею и притянул к себе. Он поцеловал его с неожиданной силой, которая, скорее, была похожа на отчаяние, чем на любовь. Когда он отдышался, то пробормотал:

– О чем мы говорим, Жан?

– О Магали… О твоей дикой независимости, о твоих тайнах.

На этот раз у Жана-Реми не было желания убегать, он не двигался и вздрогнул, когда Ален стал расстегивать пуговицы его рубашки.

– Я не думаю, что ты в нее влюблен, нет. На самом деле то, что она для тебя представляет, это, прежде всего, Винсен… Я ошибаюсь?

Ален разом напрягся и приблизился к Жану-Реми.

– Винсен? Почему?

– А ты как думаешь?

– Мы поссорились много лет назад! Я… Винсен для меня…

Так как ему не удалось закончить, Жан-Реми сделал это за него.

– Кто-то, кого ты сильно любил.

– Да. Но не так! – защищался Ален, чуть не разозлившись. – Ты, правда, не понимаешь? Винсен мой брат. Он такой, каким никогда не смог бы стать Готье. Я не задаю себе вопросов об этой дружбе, я отказываюсь это делать.

Жан-Реми был уверен, что, если бы он настоял, одно только слово могло приблизить их к катастрофе. Ему оставалось лишь надеяться, что все, в чем только что неохотно признался Ален: его комплексы, сомнения – было частью его чувств. Это был неожиданный подарок, почти обещание на будущее.

– Иди сюда, – сказал он, держа его руку. Или… Нежность, которую он испытывал к Алену, не имела границ, преград, он мог всем пожертвовать без сожалений. По крайней мере, отныне он знал своего настоящего соперника, который был всего лишь призраком.

– Но, в конце концов, Винсен, это все увеличится в три раза! Я не оспариваю твои аресты, но я сказала бы, что ты нападаешь на наших адвокатов!

– Не надо все смешивать, Мари. Никто не может обходить закон, когда я заседаю в суде. Не буду же я по-другому относиться к делу, если тот или иной защитник будет представлять контору Морван-Мейер?

Они сидели за отдельным столиком, в глубине ресторана, где имели обыкновение встречаться, на набережной Гран-Агустен. Она отодвинула тарелку, аппетит пропал.

– Ты очень принципиален…

– И мои суждения редко бывают ложными. Что доказывает их рациональность. Ты согласна?

– Ох, Винсен!

Она принялась барабанить кончиками пальцев по узорчатой скатерти.

– Твоя карьера волнует меня намного больше, чем адвокаты конторы, – согласилась она неохотно. – Но я выдерживаю их занудство каждое утро! И это потому, что ты носишь имя Морван-Мейер. У них создается впечатление, что ты полностью на их стороне.

– Это глупо!

Да, да…

Она секунду посмотрела на него, расстроенная тем, что больше не могла видеть в нем того доброго младшего кузена, для которого она всегда была старшей сестрой, разрешавшей конфликты четырех мальчиков. Так же как и прилежного подростка, который, хотел нравиться отцу и приходил к ней в комнату, чтобы она объяснила ему ту или иную главу из административного кодекса. Ни даже молодого человека, который сумел ее успокоить после провала ее первой защитительной речи. Ужасный опыт, когда она в первый раз говорила в суде. Шарль не остался до конца, унизив ее настолько, что она не могла прийти в себя, но Винсен выслушал ее после окончания и повел выпить по стаканчику. Быть может, он решил пойти в судебное ведомство, чтобы не делать ошибок при защите.

– Ау! Ты куда пропала?

Он улыбался, доброжелательный, уверенный в себе, и она задумалась, не стала ли она, в конце концов, ненавидеть его за то, что он при любых обстоятельствах держал себя в руках.

– Никуда. Давай на мгновение забудем о работе. Что у тебя там?

Прямые вопросы о его личной жизни доставляли ему трудности, она это хорошо знала.

– Я еду в Валлонг через несколько дней, – неохотно проворчал он.

– Один? С детьми?

– Нет, еще рано, Магали не готова их видеть сейчас. Она просто согласилась со мной поговорить.

Его горечь чувствовалась, даже если он сохранял спокойствие. Мари наклонилась немного над столом и прошептала:

– А если ты предоставишь идти всему своим ходом? Ты все еще лезешь на стену от этого, а?

Тень прошла по серым глазам ее кузена, стирая их обычную мягкость, и Мари испытала неприятное чувство, как будто она обменялась взглядами с Шарлем.

– Я сделаю все, что она захочет, – сообщил он глухим голосом. – У меня нет желания говорить об этом, я даже не могу об этом думать.

Если бы она упорствовала, ей удалось бы увидеть, кто скрывается за маской человека, идеально владеющего собой, тем не менее, она колебалась.

– Подумай о детях. О том, что лучше для них. У тебя уже много проблем с Виржилем… Ты смог бы снова жить с ней? И где? Не на авеню Малахов, в любом случае. Она никогда не согласится. Ты уедешь из Парижа? Конечно, нет… Тогда что ты ей предложишь? Если вам надо расстаться, то это надо сделать сейчас, как только она выйдет из клиники. Потому что, если ей когда-либо придется туда вернуться, ты уже не сможешь с ней развестись. Мы не можем безответственно бросать больного. Ты знаешь закон так же хорошо, как и я.

– Мари, пожалуйста!

Ее голос был надорванный, резкий, устрашающий, но она улыбалась, наконец, ей удалось вывести его из себя. Она снова откинулась на спинку стула, посмотрела вокруг. Ей было лестно обедать с ним. Он, безусловно, был самым привлекательным мужчиной во всем ресторане, и когда он вошел, большинство женщин бросили на него выразительные взгляды. Когда-то Шарль имел такой же успех.

– Твое судебное заседание продолжится через полчаса, я попрошу счет, – решила она.

Винсен слегка коснулся ее руки, и она перестала стучать, он сказал:

– Ты шутишь? Это я тебя пригласил, полно тебе…

Он никогда не позволял ей платить за себя. Его воспитание не позволяло этого. Кузены или нет, но от него она охотно принимала это ухаживание, хотя и считала его старомодным. Чтобы подчеркнуть ее независимость, другие мужчины не делали этой ошибки. По крайней мере, сейчас, когда она управляла одной из самых значительных адвокатских контор Парижа.

Сирил покраснел до ушей, а Тифани осталась сидеть вполоборота к нему. Она разразилась смехом.

– Заходи или уходи! – бросила она ему, подхватывая пеньюар.

Рано созревшая, она уже на самом деле была не ребенком, а подростком, и ее тело начинало принимать формы. Молодой человек четырнадцати лет, который, не переставая, смотрел на нее, зачарованный не мог сдвинуться с места, и ей пришлось втащить его за руку.

– Успокойся, это не так страшно! На будущее, тебе просто надо стучаться…

Закрыв дверь, он нашел в себе силы, чтобы сесть далеко от нее, на стул за столом. Он опустил глаза на тетрадь по географии, но его взгляд затуманился на карте Африки, наполовину закрашенной.

– Тебе что было нужно, Сирил? – спросила она своим мелодичным голосом.

Завернутая в бледно-голубое шелковое кимоно, она тоже вся дрожала, и ему стоило усилий вспомнить, зачем он к ней пришел.

– Твой латинский словарь. Мой исчез, его точно взял этот мерзавец Виржиль; он никогда не удосуживается спросить разрешения…

Соперничество двух мальчиков проявлялось во всем. Сначала тот факт, что они будут учиться в одном классе, их взбесил. Но очень скоро Виржиль должен был отступить перед результатами Сирила, которого ему никогда не удавалось догнать, кроме как по физкультуре.

Тифани подошла к столу и нагнулась над ним, чтобы дотянуться до полок. Она пахла мылом, яблочным шампунем.

– Ты очень красивая, – произнес он, спрашивая себя, как он осмелился произнести эти слова.

Вместо того чтобы рассмеяться, как обычно, после его неловкого комплимента, она резко отошла. Они секунду молча смотрели друг на друга, оба осознавая болезнь, которая рождалась между ними.

– Ты тоже совсем не плох, – сообщила она через мгновение.

Это же на все лады повторяла ей ее лучшая подруга, и каждый четверг, когда она приходила обедать на авеню Малахов, она замирала, повторяя: «Твой кузен Сирил сногсшибателен!» До тех пор пока Тифани не отвечала, что Сирил не совсем ее кузен и что это их уважаемые родители кузены.

– У меня в субботу праздник. Хочешь прийти? Она отступила еще на два шага, ошеломленная предложением. В четырнадцать лет он будет возиться с двенадцатилетней девчонкой? Конечно, она была старше своего возраста, свободно держалась и умела хорошо танцевать рок, но никогда мальчик из десятого не показался бы с девчонкой из восьмого, это было безумие, смех.

– Я бы с удовольствием, – услышал он ответ, – только я не уверена, согласится ли папа.

– Ну, иди же спроси у него!

В движении, которое он сделал, чтобы встать, она, наконец, отметила, что он был самым соблазнительным мальчиком из ее окружения. Почему она этого никогда не замечала? Потому что она видела его каждый день уже долгие месяцы? Потому что она знала его с самого рождения? Она рассмотрела его каштановые волосы, которые он носил немного отпущенными, как того требовала мода, его бледно-голубой взгляд почти размытый, его прямой нос. Он был высокий для своего возраста, худой и мускулистый, с обезоруживающей улыбкой, которая открывала маленькие, немного редко расставленные зубы.

– Сейчас же? Тогда дай мне одеться! Если нет… Она повернулась к нему спиной, чтобы натянуть клешеные джинсы и маленький смешной короткий шотландский свитер.

– У кого вечеринка?

– У одного друга из лицея.

– Виржиль тоже там будет?

– Нет, не может быть и речи, у нас нет общих друзей с твоим братом!

Она никак не прокомментировала, занятая тем, что скажет отцу.

– Ты уверен, что хочешь меня пригласить? – повторила она для очистки совести.

Он лишь улыбнулся в ответ, прежде чем открыть дверь. Если Винсен даст свое согласие, он будет считать часы до субботы. Никакая другая девочка не имела для него никакого значения, он мог ждать десять лет, если нужно, но он хотел только Тифани. И он знал это уже давно.

Магали по-своему нашла способ преподать урок Винсену, отказавшись принимать его до выхода из клиники. Никогда больше она не собиралась унижаться перед ним, она себе в этом поклялась. В пятницу, когда она покинула дом здоровья, Ален встретил ее и отвез к Одетте. Последняя заново перекрасила крошечную комнатку Магали, в которой та выросла и сейчас рассчитывала провести некоторое время.

В течение месяцев одиночества она многое обдумала. Ей ужасно не хватало детей, но она не считала себя в праве жаловаться. Потом, она была очень плохой матерью для них и подала им плачевный пример. Она не знала, чем Винсен оправдал ее долгое пребывание в больнице, насколько откровенен он был с ними, и не наболтал ли клан Морванов на авеню Малахов не пойми чего о ней.

Думать о Кларе, Мари или даже Мадлен ей было неприятно. Эти женщины не должны были ее простить, но могла ли она их в этом упрекнуть? Она показала себя не в состоянии войти в семью, не в состоянии сделать Винсена счастливым – такого замечательного Винсена, не в состоянии достойно воспитать троих детей. На самом деле, не в состоянии просто воспользоваться случаем. Она, бывшая служанка, которая волею судьбы стала принадлежать к высшему обществу, а потом попала в яму по собственной глупости.

За последние недели перед тем, как покинуть команду психологов, которые долго с ней работали, ей удалось преодолеть свой страх. Ален показал себя понимающим, очень современным, полным идей и представил ей планы на будущее. Он даже предложил ей поселиться на мельнице у Жана-Реми, уверенный, что она не захочет вернуться в Валлонг. Она в то время предпочла дом Одетты, потому что там прошла ее молодость – та, которая была еще до всех ее ошибок.

В субботу утром, проснувшись на узкой железной кровати в запахе свежей лаванды и горячего кофе, который витал вокруг нее, она почувствовала себя возродившейся. Если она проявит силу воли, она сможет начать все в хорошем настроении, и ей лишь оставалось встретиться с мужем, необходимость которой нельзя было избежать. Она приняла душ, надела черные брюки и белый хлопковый свитер, потом дошла до кухни, где ее ждал завтрак. Одетта предусмотрительно исчезла, зная, что Винсен придет к одиннадцати часам, но поставила на стол плошку с вареньем, покрытую бумагой, пшеничный хлеб, вазу с фруктами и две чашки. Чашки, а не кружки, что заставило Магали улыбнуться. Такая женщина, как Одетта, и представить не могла, чтобы судья пил кофе из кружки. А «старший сын господина Шарля», Винсен, стал «господином судьей».

Она налила себе кофе, и как раз в тот момент, когда начала пить, услышала шум машины, которая остановилась на улице. Взглянув в окно, она убедилась, что приехал ее муж. Через занавески из макраме она имела удовольствие наблюдать, как он вылезал из такси и расплачивался с шофером. Он не изменился, такой же стройный и элегантный в своем светло-сером костюме, прекрасно скроенном, который, должно быть, стоил бешеных денег. Когда он повернул к дому, она заметила бледность его лица, его высокие скулы, его мужественную челюсть. Мужчина, которого она любила, за которого вышла замуж, которому родила троих детей. Мужчина, которому удалось ее соблазнить в двадцать лет, но которого она больше не хотела. Решительным шагом она направилась открывать входную дверь, тогда как он собирался звонить, и они очутились лицом к лицу.

– Здравствуй, Винсен, – взвешенно сказала она.

– Здравствуй…

Ни одна речь из тех, что он приготовил в самолете, не могла быть произнесена. Растерявшись, он осмотрел ее с ног до головы, пока она не добавила:

– Заходи, кофе готов. Ты хорошо долетел? Она первой вошла на кухню, села на один из соломенных стульев, указывая ему на другой.

– Одетты нет дома, она предпочла оставить нас одних, но просила тебя поцеловать.

Винсен так настойчиво на нее смотрел, что она не удержалась от улыбки.

– Почему ты на меня так смотришь? Ты считаешь, я изменилась?

– Да. Намного…

Трезвость и отдых вернули Магали ее светлый цвет лица и ее удивительную фигуру. Ее длинные волосы цвета красного дерева свободно падали на плечи, ее зеленые глаза, вытянутые к вискам и обрамленные длинными ресницами, светились тем же блеском, что и раньше.

– Ты очень красивая, – пробормотал он.

Но она всегда ею была, даже когда ей было плохо. Ей только что исполнилось тридцать пять лет, она достигла зрелости. Какими бы ни были страдания, которые она ему доставила, он ее все еще любил и желал.

– Почему ты систематически отказывалась меня видеть? – спросил он глухим голосом.

Наконец-то он смог задать ей вопрос. Месяцы он терзался сомнениями.

– У меня не было ни малейшего желания! Я хотела одна выбраться оттуда. И подумать над всем этим…

– Это значит?

Она домазала маслом тост прежде, чем ответить ему.

– Ты, я, дети. Наши дети. Ты поместил меня в больницу, я от этого лезла на стену, я думала о том, что еще ты можешь мне сделать.

Он не отрицал обвинения, опустил глаза, чтобы подыскать слова.

– Ты стала опасной для себя самой, Маг… И для детей тоже, это правда. Я не имел права смотреть на твое падение в ад со связанными руками. Я не сожалею о твоей госпитализации… вынужденной. Доказательство – ты выздоровела.

– Откуда ты знаешь?

– Я это вижу.

– Ты совсем ничего не видишь! Ты просто хочешь заняться со мной любовью, вот что бросается в глаза!

Даже ярость не уродовала ее, наоборот. Он произнес на одном дыхании.

– Да. И что? Ты сводишь с ума любого мужчину, а я, я твой муж. Ты знаешь, Маг, я тебе не изменял, я не касался ни одной женщины, кроме тебя.

– Как это мило! Ты этим не воспользовался, ты слишком нравствен для этого. Образец Мужчины! Но я смеюсь над твоим целомудрием и твоими желаниями, я хочу, чтобы мы поговорили о детях. Что ты им про меня рассказал?

– Но… ничего! Наконец, правду. Они уже не маленькие, в их возрасте нельзя рассказывать сказки о волшебницах.

– Очень хорошо. Ты был прав, я готова взять на себя ответственность перед ними. Ты дашь мне их увидеть, чтобы я сама им объяснила, или ты откопал закон, который мне помешает?

Смущенный ироническим тоном, которым она его убила, он отодвинул стул и встал.

– За кого ты меня принимаешь? – защищался он. – За монстра? Это твои дети, и им тебя не хватало.

– О, я уверена, что Хелен была им больше матерью, чем я! И потом твоя бабушка, тетя, кузина Мари! А они, должно быть, приняли близко к сердцу свою роль, чтобы милые малыши забыли, что их мать лишь бывшая замарашка, ставшая пьяницей!

Она видела, как он побледнел, но ее это не остановило. Она не хотела, чтобы он страдал, не хотела ему мстить, она только хотела как можно быстрее покончить с этим болезненным разговором.

– Послушай меня, – продолжала она уже более спокойно, – я думаю, нам надо развестись.

Он посмотрел на нее недоверчиво.

– Магали…

– Чем раньше, тем лучше, организуй это.

Тон был таким холодным, что становился циничным. Он понял, что произойдет худшее, если он не прореагирует.

– Подожди! – воскликнул он.

В два шага он обошел стол и встал перед ней на колени.

– Ты слишком торопишься, это глупо, ты только что вышла… Тебе нужно время или, по крайней мере, дай его мне. И не забывай, что я тебя люблю.

– Ты шутишь?

Он взял ее за руку, чтобы поцеловать кончики ее пальцев, но она грубо высвободилась.

– Не трогай меня!

Это был крик души, и ему показалось, что она его сейчас проклянет. Отпустив ее руку, он медленно поднялся. В последний раз она его видела в день своего помещения в больницу, когда она умоляла не бросать ее там, когда на грани истерики дала ему пощечину, когда вмешались санитары. Она не простит ему то, что расценивает как предательство, это очевидно.

– Я думаю, мы должны подумать о…

– Все ясно! У меня были месяцы, чтобы подумать, Винсен, и я приняла решение. Верни мне свободу.

Он не мог отдышаться, но опустил голову, не в состоянии произнести ни слова. Через несколько мгновений он снова сел, вытащил пачку сигарет.

– Ты позволишь? – пробормотал он.

Он еще немного подождал, прежде чем чиркнуть спичкой, пламя которой дрожало. Страдания душили его, он не мог собраться с мыслями. Он так долго ждал этого момента, он столько раз мысленно представлял его, что ему было сложно противостоять реальности. То, что происходило, было противоположно тому, что он предвидел. Он обещал себе сделать все возможное, чтобы снять с нее всю вину, помочь ей найти свое место, облегчить ее возвращение. Готовый противостоять всему клану, он рассчитывал попробовать заново начать их совместную жизнь. Он даже собирался, так как одиночество сводило его с ума, пожертвовать своей карьерой в Париже, если она действительно этого потребовала бы.

– Я десятки раз пытался к тебе прийти, но ты всегда отказывала, – жаловался он. – Я не хотел тебя принуждать, я думал, что поступаю правильно. Но я не представлял себе, что ты воспользуешься нашей разлукой, чтобы выкинуть меня из своей жизни. По дороге сюда я был, как школьник, идущий на свое первое свидание. Я не надеялся, что ты упадешь в мои объятья, но, тем не менее, хотел бы этого. То, что ты испытываешь злобу, я понимаю, но я не действовал против тебя.

Его умоляющий взгляд имел что-то непреодолимое, и ей надо было заставить себя ответить:

– Я много раз говорила с Аленом. Он помог мне все ясно увидеть.

Она не могла ему сказать ничего хуже. Ален слишком часто вставал на их пути, он занимал место, на которое Винсен отныне не имел прав: к горю прибавилась ревность.

– Ален, опять… Он определенно следил за нашей историей от начала и до конца, – с горечью констатировал он.

– Мне повезло с ним как с другом, так у меня есть хоть один!

Нервно она подняла глаза на часы, и он перехватил этот взгляд.

– Ты торопишься? Я тебе надоедаю?

– Нет, но мы должны расставить все по своим местам. Я предполагаю, что ты будешь требовать опеки над детьми?

Он не думал об этом, но он чувствовал необходимость возвращать ей удар за ударом.

– Это возможно, – ответил он холодно.

– Я не строю иллюзий, я не буду с тобой судиться, я буду вынуждена признать твои условия… У меня будет право на встречу?

– Конечно!

– Хорошо, тогда мне хотелось бы найти дом, успокойся, совсем маленький дом, где я могла бы жить и принимать их, когда они будут приезжать сюда. И не мог бы ты… Не мог бы ты помочь мне с деньгами, по крайней мере, в самом начале?

Она никогда не была в своей тарелке в вопросах о деньгах, и он снова почувствовал себя потрясенным. Эмоции унесли его ярость, оставляя ему грустную улыбку.

– Ты будешь получать алименты, я позабочусь, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Ты можешь сама выбрать себе дом.

– Я не хочу быть под твоей опекой до конца дней, я пойду работать.

– Да? И… что ты собираешься делать?

– Не убираться, не беспокойся! – агрессивно бросила она. – Наши дети никогда не будут больше стыдиться своей матери, я тебе клянусь. Жан-Реми, может, найдет мне работу… Мы с ним должны об этом поговорить, я буду держать тебя в курсе.

Привычным жестом она откинула волосы назад, открыв шею, длинную и тонкую, аккуратный затылок. Это была все та же Магали, но, тем не менее, уже другая женщина, не его женщина. Он спросил себя, что он здесь делает и почему не способен ей противостоять, в то время как она продолжала:

– Я предоставляю тебе заниматься делами развода. Я не знаю ни одного адвоката… Ты можешь мне писать или звонить сюда. Я тебе дам знать, когда найду жилье. Вот…

Чтобы показать, что их переговоры окончены, она поднялась. Под ее белым хлопчатобумажным свитером он мог различить ее груди, ее плоский живот.

– Магали, – сказал он вполголоса. – Прошу тебя…

– Нет, это я тебя прошу, я хочу тебя попросить об услуге.

Он, в свою очередь, тоже встал, такой же оглушенный, как если бы его побили, очень взволнованный, думая, о чем еще она могла его попросить.

– Я не желаю видеть никого из твоей семьи, – медленно произнесла она. Никого, никогда. Морваны и Морван-Мейеры, с этим кончено для меня, вы меня серьезно чуть не сломали.

Он был шокирован, потом возразил:

– Кроме Алена, если я правильно понял?

– Да. Он другой. К тому же это он заберет мои вещи из Валлонга. Наконец, мои вещи… У меня больше ничего нет, правда? Я ведь только одевалась!

Инстинктивно он взял ее за плечи и постарался прижать к себе, но она вырывалась, пока он бормотал:

– Ты прожила со мной пятнадцать лет, и каждое утро, когда я просыпался рядом с тобой, я благодарил небо! Даже когда ты сломалась, я всегда хотел обнять тебя. С того самого дня, когда тебя встретил, я тебя любил несмотря ни на что… Я женился на тебе на всю жизнь, Магали, какие бы бури мы ни пережили вместе…

– Отпусти меня, Винсен! Я тебя больше не люблю, все кончено! Уйди отсюда, уйди из моей жизни, дай мне вздохнуть! Найди себе другую, которая станет твоей домашней куклой, одну из твоего мира, ту, которая будет тебе льстить.

Ей удалось вырваться из его объятий, с болью в плечах и затылке, потом она подняла на него глаза. На какое-то время она пожалела о том, что только что сказала и сделала. Одной фразой она могла все стереть, он был готов на что угодно, чтобы ее сохранить, она это отлично видела.