Хрустальное счастье

Температура была установлена на двадцать градусов, волшебная свежесть по сравнению с уличным пеклом.

– Твоя жена интересуется живописью? – полюбопытствовала Магали, поставив перед ним чашку, наполовину заполненную пенистым кофе.

– Нет, не думаю. На самом деле… мне плевать. Так как он никогда не был вульгарным и редко бывал агрессивным, она с интересом на него посмотрела.

– Что-то не так?

– Все не так. Это должно быть жара… и потом обычные семейные проблемы, ты знаешь…

– О, Морваны! – воскликнула она, прежде чем рассмеяться.

– Ты находишь это смешным?

– Да! Ты и твои родственники, вы забавны, когда находишься вне вашего круга. Всегда грызетесь, лжете, но всегда бываете заодно, как только речь заходит о том, чтобы закрыться и не допустить никого чужого.

– Магали! Ты нас так видишь, да? Ты совсем не чувствуешь себя причастной?

– Больше нет, благодаря чему обрела радость в жизни.

– Наши три ребенка составляют часть…

– Племени, я знаю! К тому же у них все симптомы, нет? Виржиль восстает, Тифани в объятиях своего кузена, а Лукас уже поступил на юридический факультет… Настоящая династия с похожими проблемами в каждом поколении. А сегодня ты чувствуешь себя обязанным взять их всех под твое крылышко, как это делала Клара в мое время. Бедняга!

Она увидела, что он опустил голову, ничего не ответив, потом стал пить кофе маленькими глоточками. Когда он изысканным жестом поставил чашку на блюдце, она вдруг ощутила наплыв нежности к нему. Конечно, он постарел, казался уставшим, почти разочарованным, но бледно-серые глаза, которые он поднял на нее, были по-прежнему притягательны, как и в двадцать лет. Она отлично помнила его нежность, его любезность, манеру оберегать и защищать других. До тех пор, пока она не утонула в алкоголе, он был образцовым мужем. И сейчас она понимала, что никогда не должна была мешать ему в его карьере, что речь шла о законном желании, что от этого он любил ее не меньше, а она принудила его сделать выбор. Очень долго она не могла простить ему свое заключение в психиатрическую клинику, пока не поняла, что он действовал во имя ее блага, и сам от этого много страдал. Сегодня, когда она начала новую жизнь, она могла принять в расчет многое, забыть свои претензии и, может быть, наконец, понять, что сожалеет о том, что его потеряла. Она подошла к нему, небрежно села на подлокотник кресла, положив ногу на ногу.

– Не делай такого лица, это не со зла.

Он молчал, и она испугалась, что оскорбила его. Наконец, он положил ей руку на колено и спросил:

– Как ты осмеливаешься выходить на солнце и загорать?

– Я никогда не выхожу! – возразила она. – Тем более с моей светлой кожей я обгораю… Но погода все время хорошая, я люблю ходить, заниматься садом.

Пальцы Винсена скользили по ее коже, ласка, которая была легкой и почти безобидной, однако это прикосновение взволновало ее настолько, что она почувствовала себя глупо. Он отныне был женат на очень молодой девушке, лестный портрет которой нарисовал ей Виржиль: брюнетка с большими голубыми глазами, и телом богини. Сожалея, она встала и отошла на несколько шагов.

– Слушай, раз уж ты здесь, есть одна вещь, о которой я хочу с тобой поговорить… Дети задают мне все время кучу вопросов, особенно Виржиль. Им кажется, что вы скрываете от них что-то важное, и я посчитала нужным сказать им, что ничего не знаю, но они настаивают.

Он не отрывал от нее глаз и, казалось, не слушал ее, поглощенный созерцанием.

– Винсен!

– Да? Извини! О чем спрашивают тебя дети?

– О твоей семье. Об их семье… Почему Шарль похоронен один, почему ты так долго был в ссоре с Аленом, почему никто больше не вспоминает Эдуарда.

Ошеломленный, он встал с кресла и подошел к ней.

– Что ты им сказала?

– Ничего определенного. Но ты должен с ними поговорить.

– Маг, я не буду рыться в прошлом, чтобы удовлетворить их любопытство!

– Они имеют право знать.

– Может быть…

Он отвернулся, засунул руки в карманы. Магали не знала основного, и у него не было ни малейшего желания рассказывать. Чтение дневников Юдифи было одним из самых ужасных моментов его жизни. Он помнил это очень четко. Этот ужасный рассказ остался запертым в сейфе Мари на бульваре Малерб. Пятеро кузенов, не сговариваясь, соблюдали обет молчания. Но в один прекрасный день они должны были расторгнуть договор, поведать об этом семейном кошмаре своим детям. Для последних речь шла об их уважаемых дедушках, о людях, которые убили друг друга и обрекли их на ненавистное наследство. Доносчик и убийца, вот кем были их дедушки! С тех пор, как они родились, им повторяли, что им повезло принадлежать к семье Морванов, что они должны этим гордиться… Повезло ли им на самом деле? И чем здесь гордиться? Как объяснить Лее, например, что, хотя она и нашла очень достойного отца, у нее был отвратительный дед, настоящий мерзавец, кровь которого текла в ее жилах?

– Конечно, – пробормотал он, – наши с тобой дети взрослые, но близнецы Даниэля только что родились, а маленькому Пьеру только пять лет! Я хотел бы…

– Еще подождать? Вас убивает молчание, Винсен. – Твой отец, я его, конечно, не любила, но если бы была на его месте, я бы повсюду кричала о своей мести, я бы ею гордилась! Он предпочел замолчать, чтобы спасти свою честь, и он был не прав. Не становись таким, как он… Пытаясь на него походить, ты перестаешь быть самим собой.

Ее искренность поставила Винсена в неловкое положение. Это было одной из причин разрушения их брака, жестокая манера, с которой она избавлялась от стеснений или приличий. Она ему это часто повторяла. Она была ниоткуда, и ей нечего было защищать, а он путался в своих воображаемых обязанностях.

– Я должен вернуться в Валлонг, – пробормотал он.

Беатрис его, конечно, ждала, и это заранее приводило его в отчаяние.

– Приходи, когда захочешь, – мило сказала она. – И отдохни немного, у тебя помятый вид…

Они вместе прошли через галерею до стеклянной двери. На улице было пустынно, не считая его машины, припаркованной в тени.

– Это твоя? – спросила она. – Ты купил себе «Порше»?

Ее смех был так же искренен, как и ее слова, она не была искусственной, и он проворчал:

– Смейся, давай…

– Молодая жена, машина плейбоя, скажем, что ты, наконец, решил получить удовольствие от жизни!

Чтобы заставить ее замолчать, он взял ее за талию, притянул к себе. Он хотел поцеловать ее в щеку, но неожиданно наткнулся на губы.

– Извини, – прошептал он, вскоре ее отпустив.

Он хотел бы продолжить говорить с ней, задавать вопросы о ее жизни, спросить, встретила ли она тоже кого-то. Но у него больше не оставалось сил, и он быстро вышел.

В слезах Тифани отчаянно цеплялась за Сирила.

– Нет, я не хочу, сейчас не время! Мы им скажем позже, через несколько дней, но не прямо сейчас!

– Почему, что это изменит?

Насколько она была взволнована, настолько он был рад. Как только она рассказала ему об этом, выйдя от доктора Серака, он засветился счастьем и гордостью. Далекий от того, чтобы чувствовать себя виноватым, он ее сначала поздравил, сжал в своих объятьях, чувственно поцеловал, потом стал строить планы на будущее. А она плакала.

– Они нам этого никогда не простят!

– Тогда тем более надо сказать сегодня, – спокойно ответил он.

Что касалось его матери, он о ней не очень беспокоился. Во-первых, присутствие Эрве заставляло ее улыбаться, потом она родила Сирила в двадцать четыре года, ни у кого не спросив. Новость, возможно, вызовет у нее недовольство, но не удивит. Оставался Винсен, который мог плохо отнестись к этому. В разговорах, которые он вел с Сирилом в прошлом году, он показал себя очень недвусмысленно, настоял на средствах контрацепции и поставил молодого человека перед ответственностью. Однако эта беременность не была случайной, Сирил ее желал вместе с Тифани, чтобы получить согласие на брак. Они оба были в отчаянии, находясь в тех границах, которые поставила им семья, утомленные тем, что их отношения рассматривались как юношеский каприз, жаждущие иметь право любить друг друга. Но сейчас припертые к стенке, Тифани сходила с ума, а Сирил светился.

Они приехали в Валлонг одновременно с Винсеном, который вернулся из Сен-Реми. Их машины остановились одна за другой. Сирил быстро вышел, чтобы не упустить случая.

– У тебя есть секунда? – бросил он решительным тоном. – Мне надо сказать тебе кое-что важное…

Его серьезный вид удивил Винсена, и он секунду смотрел на него, прежде чем коротко взглянуть на Тифани, оставшуюся в стороне.

– Пойдем ко мне в кабинет, – решил он.

Никто из них не привык к изнуряющей жаре, которая стояла, начиная с их приезда, но они уже об этом даже не говорили, обитая в основном внутри дома или в тени патио. Жалюзи в кабинете на первом этаже были закрыты, как и окна, температура не показалась им более сносной.

– У тебя проблемы? – побеспокоился Винсен.

Он упал в кресло и попытался улыбнуться, убежденный, что Сирил будет говорить с ним об Эрве или спросит о собственном рождении.

– Никакой проблемы, наоборот, большое счастье, – начал молодой человек решительно. Но я… В общем, мы не уверены, что ты это оценишь. Ты первый, кому я говорю… Тифани умирает от страха, и она никогда не сможет сама тебе об этом сказать, но я думаю, ты должен это знать прежде, чем кто-либо.

Он все еще стоял, направив свой взгляд прямо в глаза Винсена, замолчал, сглотнул слюну, потом глубоко вздохнул.

– Мы ждем ребенка.

Молчание Винсена было единственным ответом, которого Сирил не предвидел, которому он не мог ничего противопоставить. Он подождал некоторое время, потом неловко добавил:

– Я несу полную ответственность и очень хорошо помню, о чем ты меня просил. Итак, я должен признать, что это была не случайность, мы хотели этого малыша, этого и других после него, и мы также хотим пожениться.

Очень медленно Винсен встал, обошел стол, остановился. Его бледный взгляд казался ледяным, почти прозрачным. Сирил понял, что их разговор перерастал в диспут, чего Тифани ему никогда не простит.

– Винсен, мне нужно твое согласие, – пробормотал он, опустив голову – Тифани будет очень несчастлива, если ей придется разрываться между мной и тобой. Я люблю ее так, как никто другой не будет ее любить, я тебе в этом клянусь… Если ты злишься, тебе надо накинуться на меня, а не на нее!

Как ему и напомнил Ален, двадцать лет назад Винсен так же умолял Шарля позволить ему жениться на Магали, в том же кабинете. С той же решительностью и боязнью, как и Сирил сегодня. Но это воспоминание не успокаивало, в то время Винсен ошибся, что и доказывало продолжение.

– Посмотри на меня, Сирил. Ребенок, которого она носит, тот, которого ты ей сделал, и дедушкой которого я буду, ты уверен, что он будет нормальным? Эту ответственность, вы ее хорошо осознали? Вы позаботились о том, чтобы узнать, проконсультироваться, какого рода риску вы подвергаете малыша?

Его голос был тверд, но он сохранял хладнокровие, и Сирил ответил.

– Да, я долго разговаривал с врачом, несколько месяцев назад… Никто не может сказать, что произойдет…

– Значит, ты решил испытать судьбу? Как в кости или в покере?

– Винсен…

– Ну что? Ты думал, что я буду прыгать от радости? Это моя дочь и ей всего девятнадцать лет, я думаю, это слишком ранний возраст, чтобы стать матерью! Ты идешь на шестой курс, а она на третий; вы рассчитываете бросить учебу или лучше принять роль родителей-студентов? Кто будет вместо вас воспитывать ребенка, когда вы будете сдавать зачеты, экзамены? Я тебя предупреждаю, я не хочу, чтобы Тифани от этого страдала!

– Но нет, я никогда не…

– Семья больше не та, что была раньше, Сирил, потому, что нет Клары, чтобы за всеми следить. Все изменилось. Твоя мать и я не будем так свободны!

Дверь тихонько открылась, заставив их повернуть головы, и Беатрис вошла без приглашения.

– Я не знала, что ты вернулся, дорогой! – бросила она Винсену с упреком.

Раздраженный ее вторжением, он взглянул на нее так, что она почувствовала себя неловко.

– Я смертельно скучаю сегодня днем, – уточнила она, слегка улыбнувшись. – Если бы ты меня предупредил, я охотно сопроводила тебя в твоей прогулке…

Мысль о том, что она может встретиться с Магали, была так смешна, что он уклонился от ответа.

– Я вам помешала? – настаивала она. – О чем вы говорили?

Ее любопытство усиливало отчаяние Винсена, но ему удалось медленно ответить:

– Тифани собирается сделать меня дедушкой.

Сказав это, он сам окончательно это осознал, и вдруг почувствовал себя расстроенным.

– Сходи за ней, – попросил он Сирила.

Так как молодой человек, сохраняя взволнованное выражение лица, не двинулся с места, он добавил:

– Я не буду на нее кричать, я люблю ее так же, как и ты.

Беатрис, немного изумленная услышанным, отошла, чтобы пропустить Сирила, потом поспешила к Винсену.

– Тифани ждет ребенка? От Сирила? Но… они сошли с ума, это… чудовищно!

Зависть заставляла ее говорить невнятно, она была вне себя от ярости при мысли об этом материнстве. Она отчаянно хотела ребенка от Винсена, и вот, когда он собирался стать дедушкой, дополнительная причина отказать ей в том, чего она больше всего желала.

– Ты же этого не допустишь?

– Допущу? Это они решают, а не я.

– Речь идет о твоей дочери, ты можешь ее образумить, убедить.

– В чем?

– В прошлом году был принят закон, не мне тебе говорить, можно прервать беременность…

– Но они хотят этого ребенка!

– Я тоже хочу! – взорвалась она. – А тебе плевать, ты говоришь «нет», и теперь из-за Тифани ты никогда не уступишь!

Она содрогнулась в конвульсивных рыданиях, бросившись к нему, в то время как он не реагировал, смущенный ее эгоизмом. Она ни на секунду не подумала о молодых людях, занятая единственно собой, и он решительно оттолкнул ее.

– Остановись ненадолго, Беатрис, сейчас не тот момент.

Слезы текли по ее лицу, и тушь рисовала черные полоски. Даже такая она оставалась красивой, практически такого же роста, как и он на своих высоких каблуках, с каким-то патетическим видом, который, однако, не мог его взволновать. Чтобы добиться своего, он обвинял ее непонятно в чем, в том числе и в том, что она устроила ему сцену отчаяния.

– Винсен, я прошу тебя, – сказала она тихо-тихо.

Он по-прежнему держал ее за запястья, как если-бы хотел отстраниться, смотря на нее так равнодушно, что она почувствовала холод.

– Ты меня больше не любишь, Винсен? Да?

– Не говори глупостей, – ответил он неубедительно.

Очевидность его только что поразила: он больше не испытывал к ней того, что принимал за любовь два года назад. Он стал ее избегать в канун свадьбы. С тех пор у него осталась та же горечь: его жена не льстила ему, она делала его смешным.

– Папа…

Тифани стояла на пороге кабинета, не решаясь войти, Сирил позади нее. Беатрис увидела, как изменилось выражения лица Винсена, когда он посмотрел на дочь, его глаза вновь обрели всю свою нежность.

Готье и Шанталь помогли Мадлен сесть. Бедная женщина только что провела почти час в парке, без цели блуждая под палящим солнцем, не в состоянии вспомнить, что она там делала. Ее нашел Поль в конце аллеи, она что-то бессвязно говорила, и он пришел за родителями.

Готье, не строя иллюзий, померил ей давление, задал несколько вопросов, потом дал ей попить. Довольная тем, что стала центром внимания, она с радостью позволяла делать с собой все что угодно, убежденная, что недомогание было вызвано невыносимой жарой. Она прекрасно понимала, что с каждым днем все больше теряла память, сваливая это на возраст, так же как обвиняла ревматизм в том, что ей было сложно вязать. На самом деле болезнь Альцгеймера начинала брать свое, но Готье не хотел ей об этом говорить. Зачем вызывать все эти несчастья, которые ее ожидали и которые отделяли ее постепенно от реального мира? В любом случае она забудет все, что он мог ей рассказать. Никакого лечения не существовало, и нельзя было надеяться ни на какое улучшение.

Готье посвятил своих сестру и брата в эту тайну, сообщив им о необратимом развитии болезни их матери, что не вызвало у них больших эмоций. Мари без всякого стыда признала свое безразличие к той, которая ею так пренебрегала и никогда не интересовалась Сирилом или Леей, что касается Алена, он уже давно относил свою мать к стану врагов.

– Ты знаешь, какой сегодня день, мама?

– Конечно! Сегодня пятница. Если только… Ба, все дни в Валлонге так похожи один на другой, с этой жарой…

Она блаженно улыбалась, продолжая наслаждаться вниманием, которое уделял ей сын.

– Да, ты права, – любезно сказал он, – сегодня суббота, но нет никакой разницы.

Понятие времени, вероятно, было для нее чем-то абстрактным, так как она никогда не работала, не заботилась о доме. Она всегда полностью полагалась на других.

– Не хотите еще фруктового сока? – предложила Шанталь.

– С удовольствием, но не волнуйтесь, я чувствую себя очень хорошо, скажем даже, что здесь свежо! Если хотите, я могу последить за Пьером. Где он?

Шанталь натянуто улыбнулась и ответила, что оба ее сына вместе, старший занимается младшим. К тому же это была правда. Поль по-прежнему был не в состоянии забыть о несчастном случае с Филиппом и вел себя с маленьким братом покровительственно. Он об этом не говорил, но не спускал с Пьера глаз, с тех пор как они приехали в Валлонг.

Выражение, которое только что употребила Мадлен, предлагая «последить» за маленьким Пьером, заставило Шанталь бороться с собой, и Готье пришел на помощь жене.

– Мы тебя оставим, мама. Отдохни. Поспи немного, если хочешь…

Они вышли из комнаты и молча пошли по коридору. На лестничной площадке Шанталь резко остановилась.

– Я хотела бы пожалеть ее, – вздохнула она, – но у меня не получается! Я сожалею, дорогой.

Так как она, казалось, вот-вот заплачет, он нежно ее обнял.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказал он совсем тихо. – И я тоже думаю об этом.

На мгновение воспоминание о потерянном сыне так захватило их, что, несмотря на всю силу своего характера, Шанталь чуть не расплакалась. Валлонг, Мадлен, на которую она все еще злилась, хотя никогда не произносила этого вслух, маленький Пьер, которого в этом году так и тянуло к реке: это было слишком.

– Знаешь, – произнесла она отрывисто, переполненная эмоциями, – я ненавижу этот дом и, однако, люблю его…

Готье очень хорошо понимал ee. Это смешанное чувство принадлежности и сожаления он испытывал каждое лето. Несмотря на трагическую гибель Филиппа, несмотря на уход Клары, Валлонг был единственным местом в мире, где они все могли с удовольствием быть вместе. Большая семья, вот чем они были, что бы ни произошло, семья, которую Шанталь, будучи единственной дочерью, ценила еще больше.

– Я пойду к Софии, – решила она. – Близнецы такие симпатичные, что они поднимут мне настроение!

Готье спустился один по лестнице, думая о том, не надо ли ему рассказать Винсену о случае с его матерью. Она жила на авеню Малахов, его кузен имел право знать, что его ожидало, когда она станет угасать. Он свернул в кабинет, куда вошел без стука, но комната была пустой. Вместо того чтобы уйти, он огляделся и сел. Винсен любил здесь работать, на месте, которое прежде занимал каждое лето Шарль. А до этого Эдуард, до той ночи 1945 года, когда его убил брат, «убитый, как собака», – говорил Ален. На самом деле Шарль сам свершил правосудие, считая, что его брат не стоил ничего, кроме пули в голову. Револьвер унесли жандармы и не вернули Морванам. Клара, конечно, не могла требовать вернуть его.

Клара, их замечательная бабушка… Без ее выдержки, неиссякаемой энергии кем бы они стали? Ей удалось собрать семью вокруг себя и сохранить ее после своей смерти. Даже Даниэль, приезжая на каникулы в Валлонг с Софией и близнецами, подтверждал этот союз. Пять кузенов оставались заодно уже больше тридцати лет, и какими бы ни были их разногласия, они всегда возвращались в порт приписки, указанный Кларой.

– Ты думаешь, здесь не так жарко, как снаружи? – спросил, входя, Винсен.

– Нет, я ждал… Я думал о наших отцах…

Винсен сел с другой стороны стола, и они долго смотрели друг на друга.

– Надо поговорить об этом с детьми однажды, – добавил Готье.

– Да, я знаю. Чего я не знаю, так это, как им подать события. Кто этим займется?

– Ты…

Перед веселой улыбкой Готье Винсен закатил глаза, но его кузен продолжал невозмутимо:

– Конечно ты! Видишь ли, это законы предпочтения. У Клары была слабость к тебе, она хотела, чтобы ты занялся делами семьи… Меня взяла в любимчики мама, и я охотно обойдусь, потому, что этот нелепый фаворитизм делает меня ответственным за нее. Ален и Мари считают, что это их не касается, я их понимаю, однако она больна.

– Что у нее?

– Альцгеймер.

Винсен молча покачал головой, через мгновение пробормотал:

– Это день плохих новостей, и их количество растет. Оливковые деревья Алена страдают от засухи, Мадлен будет молоть чепуху, Тифани и Сирил сделали ребенка…

– Что?

Нагнувшись вперед, Готье посмотрел Винсену в глаза.

– Что ты будешь делать?

– Ничего. Я не искатель подземных родников, не умелец абортов. Что касается твоей матери, это ты врач.

– Винсен, будь серьезным!

Вздохнув, Винсен откинулся на спинку кресла с удрученным видом.

– Я и есть. И даже намного больше того, безусловно… Мой бог, ты помнишь, какие они были мрачные, те, кого мы зовем стариками? Сейчас наша очередь.

Готье ничего не мог ответить на эту очевидность. Время их беззаботности было в далеком прошлом.

– Поль решил записаться на факультет медицины по стопам Леи, – ни к чему сказал он.

На этот раз Винсен улыбнулся.

– Ты должен быть доволен?

– Если у него получится, то это будет четвертое поколение врачей…

– Значит, в будущем можно быть уверенным.

– Да, будущее, – задумчиво повторил Готье.

Две линии Морван и Морван-Мейер не разделились окончательно, ненависть Шарля и Эдуарда не коснулась их детей, Винсен и Ален сами смогли покончить со своей ссорой.

– Клара всегда говорила, что самое важное – это семья, – напомнил Винсен. – Ну вот, в конечном итоге, я думаю, она была права.

Они снова обменялись взглядами, уверенные, что поняли друг друга.

IX

Изнуренные жарой конца провансальского лета, они, наконец, вызвали рабочих, чтобы вырыть бассейн. Конечно, он не будет готов до конца каникул, но они не хотели переживать другое такое лето. После долгих обсуждений они выбрали место за домом, там, где был старый огород и где Клара, Мадлен и Юдифь выращивали овощи во время войны.

Оливковые деревья страдали от засухи, земля открывала повсюду громадные трещины. Беспомощные Ален и Виржиль поливали подножья деревьев капля за каплей, стараясь поддерживать корни влажными, но расход воды был ограничен. Речка высыхала.

Поль с помощью Лукаса и Леи делал все возможное, чтобы развлечь маленького Пьера, в то время, как Сирил и Тифани искали уединения все в своем счастье. Счастье, о котором Винсен попросил их пока не рассказывать всем, волнуясь за реакцию Виржиля, и предпочитал сообщить об их свадьбе по возвращении в Париж. С согласия Мари Эрве остался намного дольше, чем сначала рассчитывал. Он продолжал донимать вопросами Лею, каждый раз они вели осторожные разговоры, во время которых пытались познакомиться. Она мало-помалу привыкала к мысли, что у нее есть отец, в то время как он проявлял бесконечное терпение, чтобы добиться ее любви. Хотя он горько сожалел о том, что узнал свою дочь уже взрослой, он ни в чем не упрекал Мари, считая, что лучше смотреть в будущее, а не всесторонне обсуждать прошлое. Его предложение официально признать отцовство Леи было принято без энтузиазма, и он не настаивал, решив поговорить об этом позже. Им всем было нужно время, они это понимали и охотно склонялись перед судьбой.

Даниэль и София переживали, в свою очередь, бесконечный медовый месяц, в который они включили своих близнецов. В сорок лет Даниэль походил еще на молодого человека, и, будучи младшим из кузенов, иногда вел себя, как ребенок. Он часто всех смешил за столом, рассказывал анекдоты, ставил пластинки, иногда ужины продолжались до рассвета. Он сам установил с помощью нескольких удлинителей проигрыватель во дворике, без конца разговаривал с молодежью о джазе, музыке, которую особенно любил, потом вдруг ставил чертовский рок и учил новым акробатическим фигурам Лею, Тифани и даже Шанталь.

Только Беатрис умирала от скуки в этой семейной обстановке. Винсен ссылался на жару и избегал всякого контакта с ней ночью, но она не была дурочкой. Либо он не хотел рисковать зачать с ней ребенка, либо, правда, отстранился от нее. Эта мысль сводила ее с ума, не давала ей спать, мучила ее в течение дня. Чтобы вновь завоевать его, она носила смешные короткие шорты, облегающие рубашечки, которые оставляла слишком открытыми, каждый день придумывала новые прически, часами красилась. Как только она отправлялась в Эгальер, в Сен-Реми или Авиньон, все мужчины оборачивались на нее, в то время как муж по-прежнему ее не замечал. Так же как Тифани и Лукас, которые не удостаивали ее даже взгляда. Что касается Виржиля, он ее решительно избегал, возможно, чтобы не пожирать ее глазами, а может потому, что не мог ее простить. С другими членами семьи она сохраняла вежливые отношения, ни любви, ни близости, и чувство, что ее с трудом выносили, лишь усиливалось.

Однако Беатрис была искренней, она любила Винсена. Хотя и не была безразлична к роскоши, в которой он жил, она не стремилась к его деньгам. Просто он покорил ее с первой встречи и с тех пор не прекращал ее покорять. Она была все так же чувствительна к его взгляду, серьезному голосу, улыбке. И чем больше он хотел от нее удалиться, тем больше она его желала.

Это воскресенье в конце августа, такое же жаркое, как и предыдущие дни, проходило в немного мрачной обстановке из-за приближения отъезда. На следующий день те, кто уезжал в Париж, должны были собрать чемоданы, и мысль о разлуке никого не радовала. К тому же лето значительно сблизило братьев и кузенов. Ален и Винсен провели много времени вместе, как будто хотели наверстать все упущенные в обиде годы; Мари, расцветая, стала нежнее, Даниэль отныне чувствовал себя частью семьи, и Готье с облегчением понял, что может рассчитывать на солидарность клана в помощи Мадлен.

После долгой ленивой сиесты они собрались во дворике, как и каждый день после обеда, чтобы решить, что приготовить на ужин. Шанталь предложила устроить прощальный праздничный вечер и ушла вместе с Мари и Софией на кухню. Уязвленная тем, что ее снова отстранили, Беатрис предложила Винсену прогуляться, в чем он ей отказал, так как был увлечен разговором с Эрве по поводу судей и не имел никакого желания прерываться.

Беатрис одна вышла из дома в душный воздух парка. Каникулы были для нее полным провалом. Ей не удалось завоевать симпатии Мари, которая по-прежнему не предлагала ей места в конторе Морван-Мейер. Но что было того хуже, Винсен вел себя с ней, как с чужой.

Еще не дойдя до конца аллеи, она почувствовала, что вспотела. Пойти гулять было дурацкой идеей, ей лучше было остаться с другими и проявить интерес к обсуждению. В конечном счете, и она тоже могла говорить о праве! И вместо того чтобы пытаться завоевать Винсена, вести себя проще. Слушать его, мило взять его руку, а не делать ему вечные упреки. Он должен был устать от всех ее «Ты меня больше не любишь!», которые она ему бросала.

Дорожки плавились на солнце, и подошвы ее матерчатых туфель прилипали. Цикады вовсю стрекотали, поддерживаемые жужжанием мух, дышать было невозможно. Она срезала путь, пройдя через первый холм, и подошла к овчарне. Может, там был Виржиль, не откажет же он ей, по крайней мере, в стакане воды.

Огорченный, Жан-Реми посмотрел на итальянца, прежде чем дать ему войти. Говорливый молодой человек стал объяснять наполовину на итальянском, наполовину на французском причину своего импровизированного визита: путешествие по югу Франции, безумное желание снова увидеть своего друга художника. Только они не были друзьями, они познакомились в Венеции в прошлом году, и из-за момента слабости, который даже не продлился целую ночь, обаятельный Чензо считал, что имел право появиться без предупреждения.

Из глубины большой прохладной гостиной мельницы Ален увидел, как вошел молодой человек, рассказывая что-то и широко жестикулируя, следом за ним шел Жан-Реми. Он был не в своей тарелке и лишь пробормотал:

– Чензо, Ален…

Наступила короткая пауза, во время которой итальянец только кивнул головой.

– Кто это? – спросил Ален у Жана-Реми.

– Молодой художник. У нас общие знакомые в Венеции.

– Понятно…

Итальянец отправился к картинам, стоящим на мольбертах, и начал восхищаться. Ален поднялся, поставил стакан на столик.

– Ну, я вас оставлю.

– Почему? Подожди, он не останется. Жан-Реми сделал шаг к Чензо, но Ален его остановил, схватив за запястье.

– Нет, я тебя умоляю! Он наверно долго ехал, он, естественно, ждет, что ты его примешь.

Тон был холодным, почти циничным, и золотой взгляд Алена ожесточился. Чензо выбрал этот момент, чтобы подойти к ним и непринужденно взять Жана-Реми за шею, утверждая, что он гений.

– Он действительно тебя ценит! – констатировал Ален.

Он протянул руку молодому человеку и воспользовался этим, чтобы его рассмотреть. Красивый блондин лет двадцати пяти с опустошающей улыбкой, которая не оставляла никаких сомнений в его намереньях.

– Позабавьтесь, как следует, как художники, – вырвалось у Алена.

Прежде чем Жан-Реми смог отреагировать, он вышел. На улице он лишь бросил взгляд на кабриолет «Фиат» и взял велосипед, который был прислонен к стене.