ГЛАВА 20

В эпоху рыцарей, в тринадцатом веке, жил святой Франциск Ассизский. Он сочинил молитву, как мне кажется, достаточно актуальную и сегодня. В ней есть такие слова: «Господи, укрепи дух мой, чтобы не меня утешали, а я утешал, чтобы не меня понимали, а я понимал, чтобы не меня любили, а я любил. Ибо дающий в мире сем обретает, забывающий о себе себя находит, прощающий же прощен будет». К месту ли, нет, но именно эти слова я шептал, бредя по старой дороге.

Рассудив, что пришло время, отрыл портал в офис интересующего меня лица. Как и предполагал, помещения оказались пустынны, и я принялся методично просматривать бумаги, хотя и прекрасно понимал, что это мало что даст. Ведь современные банковские операции осуществляются с помощью компьютеров и, чтобы машина приняла тебя за хозяина, нужен как минимум пароль.

Опустив жалюзи, включил один из системных блоков и бегло просмотрел имеющиеся папки. Названия документов и шаблоны всевозможных договоров ни о чем мне не говорили, и я пожалел, что не принадлежу к мифической братии хакеров.

Увы, подобные крутые парни встречаются только в кино. Со всей дури молотя по клавиатуре, за одну-две секунды взломать пароль просто нереально. Скорее уж его можно «угадать».

Кавычки же ставлю потому, что идея проникнуть в систему методом подбора бредовая по своей сути. Подобное наивное стремление в состоянии отследить элементарная защита вроде тех, что установлена в примитивных домашних компьютерах. А при попытке проникновения в серьезную структуру, содержащую действительно ценную информацию, программа, обнаружив перебирание слов, моментально заблокирует вход, сообщив при этом «куда следует» о потугах проникновения.

И всё же игра в «угадайку» наиболее вероятный способ взлома защищенной системы. Единственное, что для этого надо, — знать владельца компьютера как самого себя. То есть быть ему лучшим другом, которому он согласится доверить жену и деньги. Но поскольку фигурант не производил впечатления наивного романтика, то еще лучше — быть им самим.

Наиболее широко распространенные явление — это использование в качестве кодового слова имени любимой женщины, родных и близких. А так же даты их рождения и т.д., и т.п. Помните фильм с Харрисоном Фордом, когда спецы ФБР за считаные секунды проникают в компьютер одного из сотрудников, перебрав варианты и вычислив, что сочетание составляло год рождения — жены, месяц — сына, день — дочери? И всё равно пароли подобного рода не переводятся, ибо человек по своей природе ленив и недальновиден.

Но для такой элегантности нужно обладать массой информации о конкретном человеке, причем зачастую очень личной. И плюс такая малость, как права доступа, то есть полномочия на совершение определенного рода операций. Как правило, к ценной информации имеют отношение два человека: директор и главный бухгалтер. И в каждой конкретной системе пользователь представляется так называемым логином. В большинстве своем люди набирают это словосочетание «от балды». А подобрать это самое «имя пользователя» та еще задача, сравнимая с угадыванием разве что пароля.

Согласно статистике, восемьдесят процентов всех удачных проникновений производятся изнутри. То есть по сути являются обыкновенным злоупотреблением. Все остальные — знание людской природы и, как говорилось выше, — прекрасная информированность. Знаменитый Кевин Митник — классический образец именно такого случая.

В общем, я удалил ярлыки просмотренных папок и выключил компьютер. Не будучи наивным, сегодняшнему визиту отводил ознакомительную роль, оставляя главную часть кропотливой работы на потом. Посмотрел фотографии, стоящие на столах сотрудников. Пошарил по ящикам на предмет обнаружения чего-нибудь эдакого. Само собой, особое внимание уделил рабочим местам клиента, коммерческого директора фирмы и главного бухгалтера.

Освоившись с обстановкой, уселся в хозяйское кресло и принялся думать. Судя по всему, командировка предстоит длинная, и вся работа будет сведена к элементарному подглядыванию. Пролистав лежащий на столе ежедневник, выяснил распорядок дня интересующего меня человека и, на прощание окинув взглядом офис, в котором, судя по всему, придется провести несколько ближайших дней, вышел на улицу.

Вот-вот должно было взойти солнце, и, выбравшись за город, я оказался в еще одном историческом месте. Развалины древнего города Самария, или — на иврите — Шомрона находятся неподалеку от арабской деревни, носящей то же название. Как гласит легенда, в начале девятого века до рождества Христова царь Амврий приобрел эту возвышенность с небольшим поселением, появившимся еще в бронзовом веке, за два таланта серебра у человека по имени Семир.

В Библии сказано: «И купил Амврий гору Семерон у Семира за два таланта серебра, и застроил гору, и назвал построенный им город Самариею, по имени Семира, владельца горы».

С взгорья, вздымающегося на сто метров среди чудесной плодородной низменности, прекрасно просматриваются Шаронская и Изреэльская долины. И я хорошо понимаю царя Израиля, основавшего в этом месте столицу.

Побродив по руинам дворца, построенного Амврием и его сыном Ахавом, посетил живописные развалины византийской церкви Святого Иоанна Крестителя, возведенной императрицей Еленой и обновленной крестоносцами. Остатки стен церкви достигают четырех метров в высоту. Полюбовался на мечеть, стоящую неподалеку. Всё, буквально всё в этих местах дышало древностью, и руины древнеримского Форума, хорошо сохранившиеся колонны которого сооружены при царе Ироде.

Рядом — остатки круглой эллинской башни, сложенной из огромных каменных блоков и датируемой четвертым веком до нашей эры. Дальше — развалины ворот и стен периода Израильских царей, правивших в девятом веке до Рождества Христова. Посмотрел на очень интересные руины сооружений римского периода: амфитеатр, базилику с уцелевшими колоннами, храм, посвященный Иродом императору Августу. Воображая себя жителем тех эпох, постоял на огромных, сохранившихся до наших дней ступенях.

Двигаясь вдоль улицы, вдруг явственно почувствовал чей-то взгляд. Некрасивая, сгорбленная старая женщина смотрела на меня с улыбкой. В темных печальных глазах светилось понимание, и, невольно оглянувшись, я убедился, что в этот ранний час, кроме нас двоих, здесь никого нет. Озадаченный, подошел ближе, но, отрицательно покачав головой, она внезапно отшатнулась. В смятении остановившись, я хотел что-то сказать, но, будучи в своем «естественном» состоянии, не смог произнести ни звука. Конечно, при желании я сумел бы вызвать соответствующие колебания воздуха, но, рассудив, что такие действия могут напугать пожилую женщину до смерти, сдержался. Мы смотрели друг на друга с минуту, а затем, глубоко вздохнув, она пошла прочь.

Видела ли она меня? Или же, занятая своими мыслями, обитательница здешних мест просто смотрела вдаль и я случайно принял пронзительный взгляд на свой счет?

Наконец решив, что пора, я в последний раз взглянул на места, олицетворявшие историю, и открыл портал в офис господина Никельцмана.

Жизнь любой конторы, будь то суперсовременный коммерческий банк или несколько комнатушек, приютившихся в подвале, начинается практически одинаково. Офисные леди прихорашиваются, глядя в зеркальца и перебрасываясь ничего не значащими фразами. Психологи называют это состояние «вработкой», являющейся чем-то вроде настройки инструментов, которую производит хорошо сыгранный оркестр перед репетицией или концертом. Но вот какофония, издаваемая музыкантами, утихает, и коллектив готов.

В приемной кипел электрочайник, и секретарь, крася ногти и одновременно разговаривая по телефону, при этом ухитрялась еще и готовить кофе. Никем не замеченный, я осторожно прошел сквозь дверь и устроился за спиной хозяина кабинета.

Муторное, доложу я вам, дело — работать наблюдателем. Частенько видя в кинофильмах сцены сидящих в фургоне с наушниками сыскарей, всегда поражался терпению этих людей. Но в тех случаях можно было хотя бы закрыть глаза. Я же вынужден смотреть, причем постоянно, так как неизвестно, когда фигуранту взбредет в голову произвести то или иное действие.

Зевая, стал свидетелем утреннего кофепития. Затем последовало совещание, потом решались какие-то повседневные, рутинные дела. И ни малейшего намека на желание включить наконец компьютер, дабы я мог подсмотреть вожделенные логин и пароль. Забегая вперед, скажу, что в первый день мне не повезло. Никаких финансовых операций господин Никельцман не совершал и, закончив работу, сел в машину и отчалил в направлении дома.

Неудача не сильно огорчила меня. Ведь если бы нам всё удавалось, не уподобились ли бы мы мифическому герою, возомнившему себя равным богам и жестоко наказанному за это? Разгневанные создатели лишили его неудач. Всё у него стало получаться, все желания сбывались. И в результате он сошел с ума и покончил с собой. Так что бесплодные попытки очень полезны, ибо не думаю, что со мной было бы иначе.

Такая на первый взгляд гадкая вещь, как невезение, связывает нас с реальностью, не позволяя съехать с катушек. Их нет лишь у умалишенного. И в каждом срыве, в любом несчастье есть что-то хорошее и полезное. Став участниками события, мы не ведаем, что это было на самом деле, успех или неудача, пока не доживем до завтра. Ибо единственный судья, чей приговор окончателен и справедлив, — время.

Впереди целая ночь, и, не зная, как ее убить, я снова принялся философствовать, ибо жизнь и деятельность господина Никельцмана давала обильную пищу для размышлений. Последствия демократизации бывшего постсоветского общества, как и результаты предшествовавших социотехнологических революций, приносили явные плоды.

Свободное предпринимательство, допустимое лишь в демократических странах, где признают свободу и права человека, где открыты возможности для социальной и экономической инициативы, у меня на Родине дали весьма интересные ростки. И если какой-то процесс влечет за собой важные и позитивные результаты, то и негатив тут как тут. Но, наверное, это две стороны медали, немыслимые друг без друга. Недаром же американцы говорят, что преступность — это цена, которую общество вынуждено платить за демократию, ибо бесплатных обедов не бывает.

Послонявшись по офису, вдруг вспомнил взгляд, которым утром наградила меня старуха, и не придумал ничего лучше, как, нащупав более-менее подходящую частоту, открыть портал в Атлантику, где не так давно смог убедиться, что даже в такой «волновой ипостаси» для некоторых я вполне видим и осязаем.

Море освещалось последними багряными лучами, и, привязавшись к радиосигналам небольшого рыболовецкого судна, я парил над водой. Эхолот, которым оно отслеживало косяки ставриды, давал прекрасную возможность погружения на любую глубину, и я стал медленно опускаться в надежде, что случайно обретенные и быстро потерянные друзья обратят на меня внимание. Но, будучи сообразительными созданиями, дельфины держались подальше от сетей траулера и, некоторое время понаблюдав за картиной лова, я всплыл на поверхность. Не придав в прошлый раз значения их недвусмысленной попытке куда-то увлечь, я вдруг ощутил приступ какого-то бешеного любопытства. В том, что нахожусь именно в том, нужном месте, не было сомнений, и я плавно описывал круги, любуясь ночным океаном.

Не знаю, те это были дельфины или нет, но, скорее всего, любознательность является отличительной чертой всего их роду-племени. Ибо около полуночи я вдруг обнаружил, что мое присутствие не осталось незамеченным. Несколько умных созданий, окружив меня со всех сторон, оживленно «переговаривались». В своем теперешнем состоянии я легко улавливаю колебания любой среды, но, отлично слыша, всё же не мог ничего понять. На помощь, как всегда, пришел универсальный «язык жестов». И, как и в предыдущий раз, покружив, дельфины направились на запад.

Не в силах сдержать радостную улыбку и стараясь не отставать, я устремился следом. Часа через три, за которые, по моим прикидкам, проделали не менее нескольких сотен морских миль, проводники снизили скорость и, словно желая убедиться, что я не отстал, снова затеяли хоровод. Потанцевав с минуту, они направились вниз. Глубина этой части океана приблизительно равнялась километру, и я с удивлением гадал, куда мы держим путь.

Погрузившись метров на пятьдесят, вдруг обнаружил, что мы достигли дна. Вернее, некоего подводного плато площадью не более трех квадратных километров. Со всех сторон окруженное стремительно уходящей вниз бездной, оно поражало почти идеально ровной поверхностью. Во всяком случае, никаких следов естественных скальных образований, равно как валунов и обломков породы не наблюдалось. При других обстоятельствах на этой гигантской столешнице глазу не было бы за что зацепиться. Я говорю «бы», потому что вся она светилась неярким, но вполне достаточным светом. И на этой огромной площадке, поражая воображение и одновременно сводя с ума, стояли три огромных серебристых блюдца.

ГЛАВА 21

Он шел к выходу, а я, не зная, что предпринять, замерла, словно кролик перед удавом. Взявшись за ручку, юноша, вызвавший смятение в моей душе, потянул дверь на себя, и я взмыла ввысь, приклеившись к потолку. Наткнувшись на Игорька, у которого, к счастью, хватило ума не смотреть вверх, виновник всех моих — и, как выяснилось, не только моих — несчастий чертыхнулся и пошел прочь.

Из палаты доносились сдавленные рыдания. Рассудив, что для того, чтобы спуститься с седьмого этажа и добраться до машины, ему понадобится какое-то время, я вошла в палату. Закрыв лицо руками, дрожащая девушка покачивалась из стороны в сторону. Всхлипывания прекратились, уступив место обреченному вою. Расспрашивать о чем-либо казалось бесполезным, но ясно, что визит сработал подобно выключателю, подняв застилающую разум спасительную завесу и вернув оказавшиеся столь ужасными воспоминания.

Боясь, как бы девчонка опять не наложила на себя руки, я дотронулась до ее хрупкой шеи, погружая в сон.

— Побудь с ней, — попросила Игоря.

И, открыв окно, прыгнула вниз.

Молодой человек, которого и язык-то не поворачивается назвать человеком, тем временем вышел из больницы и уселся за руль автомобиля.

— Ну как, всё путем? — поинтересовался один из двоих, развалившихся на заднем сиденье.

— Нормально, — небрежно ответил вновь прибывший. — Я объяснил малышке что к чему, и, надеюсь, она всё прекрасно поняла.

Достав из бардачка видеокамеру, подобную той, что я разбила год назад, они уставились в мини-экран, весело хохоча и смакуя особо пикантные кадры.

Древние греки различали четыре вида любви — эрос, агапе, филия и сторге.

Эрос — любовь плотская, то есть то, что сегодня называют сексом.

Агапе —любовь духовная, возвышенная. Любовь к Богу, а также к людям, близким тебе по духу, единомышленникам. Недаром апостолы Иисуса, встречавшиеся друг с другом регулярно после Его смерти, называли эти встречи агапами.

Филия — любовь к детям, к друзьям, к домашним животным, вообще чему-то конкретному, хоть к собиранию марок — филателия. Она предполагает заботу и покровительство.

Сторге — любовь уважения: ее мы испытываем к родителям, к родине, к солидной фирме, продукцию или услуги которой предпочитаем всем прочим.

Но это не разные вещи, это всего лишь различные стороны одной и той же эмоции, которую мы и называем Любовью, разные ее виды, а в любви к партнеру всегда присутствуют все четыре, только в различные периоды какой-то один преобладает.

Однако то, что случилось со мной и с Ирой, не попадало ни под одно из определений, поскольку больше всего для этого подходило слово «скотство». Но и подобное сравнение оскорбительно для братьев наших меньших, ибо ни одно животное не позволяет себе вытворять со своей самкой такое.

Собственно, с этой минуты все трое были уже мертвы. И, хотя их физическое существование продлилось еще несколько дней, они были вычеркнуты мной из списков живых. Не претворятся в жизнь радужные планы. Дипломы, свидетельствующие о «незаурядных способностях элитарной молодежи», не будут получены, а связи, столь заботливо лелеемые отцами, никогда не откроют перед ними двери в мир большого бизнеса.

Ибо у мертвых лишь один путь.

Родителям, подарившим миру столь «неординарное» потомство, не нянчить внуков, и, что самое главное, наивным влюбленным дурочкам не придется лить слезы и пытаться наложить на себя руки.

Искушение уделать подонков прямо сейчас было очень велико. Но, как гласит народная мудрость, «сразу можно стать только мертвым». Я ждала целый год и почти простила, так что несколько дней ничего не решат. Из скабрезных реплик, бросаемых во время просмотра, поняла, что Иру, как в свое время и меня, опоили какой-то гадостью. Вообще-то я подозревала нечто подобное, так как шампанское пробовала не впервые, но до того случая провалов в памяти не случалось.

Желая убедиться, что на примете у негодяев нет очередной жертвы, увязалась следом. Но, видимо, на охмуреж требовалось некоторое время, и, основательно нагрузившись в каком-то кабаке, человеческие оболочки, не имеющие будущего, отправились по домам.

Попойка молодых идиотов заняла приличное время, и до рассвета оставалось не так уж и много. Вернувшись в больницу, я застала там идиллическую картину: мирно спящую Иру и Игорька, кое-как примостившегося на стуле и положившего голову на тумбочку. Собственно, одной из причин, по которой я подарила этим скотам несколько дополнительных дней, была Ира. Ведь убей я их сегодня, и родственники во главе со стервозной маман затерроризировали бы бедную девочку. Не говоря уже о том, что легко могли выйти на нас с Игорьком. Оставлять малышку без присмотра я боялась и, бесцеремонно растолкав спящего, подхватила его под мышки, снова десантировавшись через окно.

— Заводи машину.

— А? Что?

— Мы забираем девочку к тебе.

— Что происходит, Майя? — возбухнул было он, но я одним поцелуем поставила всё на свои места.

Вернувшись за Ирой, таким же макаром доставила ее к автомобилю, и через пару минут мы мчались по ночной Москве.

— Почему ко мне? — вдруг вскинулся Игорь.

— Ты только представь, что произойдет, когда малышка проснется и обнаружит, что делит квартиру со спящей красавицей. — Я усмехнулась. — Да и сам понимаешь, в ее состоянии всякое может случиться.

— Думаешь, она решится снова?

— Кто ее знает. — Я вздохнула. — Береженого Бог бережет.

Наутро, которым, если помните, для меня является ранний вечер, едва открыв глаза, я обнаружила, что у моей постели сидит Игорь. С довольным видом протягивая мне завтрак, он улыбался.

— Сделал? — Он кивнул:

— А то. Оплатил лечение и зарезервировал палату на полгода.

Я облегченно вздохнула, ибо состояние неудавшейся самоубийцы волновало меня куда больше, чем я признавалась самой себе. Но теперь, помещенная Игорем в одну из частных клиник в дальнем Подмосковье, Ира оказалась в надежных руках, а самое главное — под круглосуточным наблюдением. С помощью психологов она пройдет реабилитационный курс и, надеюсь, навсегда забудет пережитый кошмар. Или, по крайней мере, научится жить, не обвиняя в происшедшем себя.

— Что ты задумала, Майя? — Игорь внимательно смотрел на меня, словно видел впервые.

Я отмахнулась.

— Не бери в голову. В конце концов, недаром же философы утверждают, что «у каждого свой путь, причем не мы движемся по дороге жизни, а она проходит через нас». — И, тяжко вздохнув, добавила: — Наверное, судьба такая.

— Как знаешь, — в свою очередь вздохнул он.

— Папу предупредил?

— Да. Сказал, что ты вынуждена срочно уехать и вернешься не раньше чем через неделю.

— Вот и славно.

— Пойдем куда-нибудь?

Я покачала головой. То, что я задумала и столько раз проделывала в мыслях, требовало моральной подготовки и, если хотите, «настройки». Так как впитанное с молоком матери «не убий» держало гораздо крепче, чем я предполагала.

— Извини. — Наклонившись, я легонько поцеловала его в щеку. — Мне надо побыть одной.

Акцию я назначила на следующую ночь, видя в этом символичность и знак свыше. Ведь завтрашний день, абсолютно ничем не примечательный для большинства людей, был годовщиной выпускного бала. И ровно год назад при совершенно диких и немыслимых обстоятельствах я стала женщиной.

Извинившись перед Игорем, выпроводила его и, облачившись в один из своих бойцовских костюмов, отправилась на ночную охоту. Мне просто необходимо было совершить что-то ужасное или, на худой конец, героическое. Но так и не встретив какой-нибудь шпаны, которую удалось бы как следует проучить, и не обнаружив нуждающихся в спасении детей и котят, я, как частенько в начале своей карьеры, принялась летать возле домов, выискивая что-нибудь любопытное.

В одном из окон горел свет. Разглядев крошечный силуэт, я подлетела ближе. Маленькая девочка стояла на стуле и, прижавшись расплющенным носиком к стеклу, смотрела на улицу. Точнее, на двор, заросший липами. Один из старых московских дворов с детской площадкой и непременной голубятней.

Она не казалась слишком привлекательной: узкий лоб, редкие белесые волосы. Девчушка была довольно полной, с пухлыми губами, и по ее некрасивым щекам текли слезы. Пожалуй, единственное, что по-настоящему завораживало, так это ее глаза. Не очень правильной формы и не слишком выразительные, они казались чистыми и бездонными. Нужно просто внимательно и долго вглядываться в два маленьких озера, застывших на лице и теперь вытекавших легкими каплями. Но мало кто, небрежно мазнув взглядом по нескладной фигуре, даст себе труд заглянуть в зеркало детской души. Хотя, быть может, так даже и лучше. Судьба некоторых прелестниц далеко не завидна, но отсутствие красивой внешности, ставшее причиной огорчения несчастного ребенка, для кое-кого является настоящим бедствием. Ломающим судьбы и приводящим на грань самоубийства.

Я висела в нескольких метрах от маленького человечка, только-только вступающего в жизнь, и думала о том, что ждет ее в этом мире. Мысленно желая ей избежать несчастий, выпавших на долю Иры, и предостерегая от ошибок, совершенных мной. Безмолвно советуя проводить дни, ощущая радость жизни. Счастье дышать и жить. Просто дышать и жить.

Вернувшись под утро домой, я легла спать, мысленно повторяя изречение Оскара Уайльда: «Если бы женщины не любили вас, мужчин, за ваши недостатки, то что было бы с вами?» Потому что несовершенство людей, свидание с которыми предстояло завтра, переполнило чашу женского терпения.

— Отдай диск, майор! — В голосе говорившего звучала откровенная ненависть. — А то, клянусь всеми святыми, никогда не быть тебе подполковником.

Милиционер усмехнулся и, вынув сверкающий кругляш из дисковода, протянул посетителю:

— Пожалуйста.

— Почему не сообщил сразу?

— Оперативные мероприятия, сами понимаете. Да и что для вас важнее: прикрытая фиговым листочком репутация или пойманный убийца?

Гость вздохнул и несколько мягче произнес:

— Но поставить-то в известность ты мог. — Хозяин кабинета отмахнулся:

— Мог, не мог. Какая теперь разница. Главное вот. — Он потряс сжатым кулаком. — Вот они у нас где.

— Это хорошо, майор. — На губах высокого седого человека заиграла дьявольская улыбка. — Молодец, сверли дырку под звездочку.

Потенциальный подполковник осклабился, а обещавший повышение несколько смущенно протянул:

— Ты это… постарайся, чтоб твои сыскари поменьше языками трепали.

— Обижаете. — Начальник следственного отдела притворно всплеснул руками. — У нас здесь, как на исповеди.

— Вот-вот, — обрадовался гость. — Меня пригласи. Хочу послушать, как наш Рэмбо исповедуется.

И, пожав протянутую через стол руку, положил компакт-диск в карман и вышел из кабинета.

Самолет приземлился в Шереметьево около трех утра, и, взяв такси, мы помчались ко мне. Уставшая после перелета и одновременно возбужденная, я распаковывала чемодан, а Игорь отправился в душ. Тихонько напевая, я ждала, пока он освободит ванную, и, как только Игорь вышел, заняла его место. Тугие струи ласкали тело, ожесточенно натираясь мочалкой, я тихонько насвистывала, под разными углами рассматривая мысль «а что, если?». Против имелись тысячи причин, и та часть моего «я», которой управлял разум, увещевала, приводя неоспоримые доводы. И только неистребимая женская сущность голосовала «за».