Ему указали на виновного. Им был Егор Гайдар. Гайдара сняли, но обстановка не менялась. Цены и темпы инфляции неудержимо ползли вверх, жизненный уровень народа падал уже за красную черту, за которой уже начиналась нищета.

Соответственно падала и рождаемость, уступая дорогу смертности.

Те, кто хотел вернуться назад в коммунистическое вчера, были бессильны что-либо предпринять, чтобы перевести заглохший мотор страны на задний ход.

В равной степени оказались бессильными и те, кто хотел идти вперед. Страна погружалась в трясину коррупции, инфляции и анархии.

Потоком, как во времена эвакуации при подходе армии противника, из страны вывозилось все, за что можно было получить доллары. На лицензиях, разрешающих вывоз, красовались подписи представителей как законодательной, так и исполнительной властей. Но и вырученные доллары оставались в банках США и Западной Европы, ибо никто не решался хранить их в России, опасаясь новых указов о конфискации, экспроприации и прочего, вытекающего из вечно живого ленинского призыва: «Грабь награбленное!»

Хотя в нынешних условиях призыв вождя мирового пролетариата можно было перефразировать как: «Дограбь ограбленных!»

И вполне естественно, что в подобных условиях страну захлестнула небывалая волна преступности от обычных убийств до подделки американских долларов.

Центральный банк начал выпуск невиданных доселе купюр: сперва достоинством в 1000 рублей, затем — 5000, 10000 и, наконец, — 50000 рублей. Ходили слухи, что уже готово клише в 100000 рублей, а в газетах уже рисовали эскизы купюры достоинством в миллион рублей, в центре которой красовался двуглавый орел с головами Ельцина и Хасбулатова, рычащими и лязгающими зубами друг на друга в попытке перетянуть к себе императорскую корону.

В подобных условиях возвращение Гайдара в правительство было особо символично, являясь, по сути, открытым объявлением войны, ибо президент открыто продемонстрировал, что намерен идти дальше по пути реформ, а не возвращаться в коммунистический маразм прошлого.

Объявление войны, обставленное соответствующим образом, — президент в берете спецназовца, окруженный силовыми министрами и офицерами дивизии имени Дзержинского, — было воспринято однозначно, по крайней мере, в лагере противоборствующей стороны, сгруппировавшейся вокруг Верховного Совета.

«Спокойные первые две недели сентября на российской политической сцене, — отметила пресса, — казалось, не оправдывали президентских предсказаний о боевом сентябре, в течение которого должен был окончательно решен вопрос о власти.

Но буквально в течение трех-четырех дней, открывших вторую половину месяца, обнаружилось, что спокойствие было лишь видимостью. Сражение началось и перешло в такую фазу, которая делает невозможным не только мир но и перемирие…

События конца прошлой недели последовали одно за другим с такой скоростью, что трудно понять, что явилось детонатором взрыва. Пожалуй, все-таки им стало назначение на пост вице-премьера Егора Гайдара…

Одновременно был отстранен от руководства экономикой страны Олег Лобов… Замена Лобова на Гайдара была справедливо воспринята противниками курса на реформацию экономики не только как «показ флага» со стороны президента, но и как крушение их собственных попыток остановить эту реформацию путем введения в правительство «троянского табуна».

После того как попытки эти были столь решительно пресечены, у антиреформаторов не осталось иного выбора, как поднять забрало… Шаги, сделанные оппозицией практически одновременно с возвращением на политическую сцену Егора Гайдара, означают не что иное, как объявление гражданской войны.

Верховный Совет, «патриоты», коммунисты в практически одинаковых выражениях заявили, что они открыто берут курс на реставрацию советской власти и восстановление СССР. Надо признать, что в нынешнем положении для них действительно нет иного пути — все прочие имеющиеся у них возможности полностью себя исчерпали.

Еще недавно лексикон «непримиримой оппозиции» включал в себя такие термины, как «парламент» (как с легкой руки прессы стали называть у нас Верховный Совет или даже пресловутый съезд народных депутатов), «парламентская республика», «суверенитет России». Оппозиционеры клялись в своей приверженности демократии и рынку. Теперь с маскировкой покончено…

На субботнем совещании советов всех уровней панегирики советской государственной системе звучали в выступлении едва ли не всех ораторов, а один из них, срывая аплодисменты зала, даже выкрикнул знаменитый лозунг: «Вся власть Советам!».

Со всей решительностью присоединился к реставраторам и Руслан Хасбулатов, провозгласивший: «Советы — это и есть народ!». Выступивший в тех же стенах «вице-спикер» Александр Руцкой не менее энергично воздал хвалу советской власти, почти слово в слово повторив в этом Геннадия Зюганова, который также призвал к возрождению Советского Союза «через Советы»…

Хасбулатов, забывший, что его подпись стоит под постановлением Верховного Совета о денонсации Союзного договора, развертывал свои проекты обратного преобразования СНГ в Союз…»

Было заметно, что оппозицию во всем ее спектре охватила паника, близкая к истерике, поскольку весь ее политический спектр от откровенных фашистов генерала Стерлигова и коммунистов Геннадия Зюганова до разных там «христианских демократов» и «кадет» Ильи Константинова вдруг хором завопили о реставрации Советского Союза и тоталитарного режима «через Советы».

Было видно, что ни у кого в оппозиции нет никакой положительной программы, кроме возвращения в вонючую выгребную яму коммунизма. А несколько постоянно митингующих перед Белым Домом пенсионеров, декламирующих простуженными голосами: «Савецкий Саюз!» — внушили им мысль о том, что возвращения в их любимый тоталитаризм жаждут и десятки миллионов других людей на необъятных просторах России.

Напротив, десятки миллионов людей уже почувствовали вкус новой жизни, вкус свободы, и не собирались ее менять на мифическую колбасу за 20 копеек, которой они, кстати говоря, в подавляющем большинстве никогда не видели, разве что при поездках в Москву, угадывая эту колбасу по километровым очередям.

«Россия — не одна Москва», — как-то мудро, во время другого кризиса, заметил фельдмаршал Кутузов. Но об этом всегда забывают…

В Верховном Совете стали ждать следующего хода президента. Что это будет за ход — многие знали: утечка информации из «кругов, близких к президенту», работала четко и почти без перебоев.

Вопросом оставалась дата, когда президент решится на публикацию своего указа, и как все это будет преподнесено стране. Уже давно была продумана тактика обороны, как идеологической, так и силовой, если придется.

Вся оборона идеологическая была построена на незыблемости и святости Конституции, которая не предусматривала никаких процедур разгона Верховного Совета, кроме самороспуска. Считалось, что и Запад, а в первую очередь — Соединенные Штаты, в ужасе отшатнутся от Ельцина, узнав о нарушении тем Конституции — слова, которое в США произносится почти с такой же святостью, что и имя Божие

Нет хуже преступления, чем нарушение Конституции «Плохая она или хорошая, — говорили теоретики-юристы вроде Валерия Зорькина, — но другой Конституции у нас нет».

Кстати говоря, напоминали многие, именно на этой Конституции клялся сам Ельцин, принимая присягу президента под благословением Патриарха.

Силовое сопротивление было построено на принципе, что армия также присягала стоять на защите конституционного строя…

Последние дни Верховный Совет жил фактически на казарменном положении, питаясь всевозможными слухами и домыслами, напоминая потревоженный муравейник.

Сегодня, 21 сентября, Хасбулатов еще утром собрал экстренное заседание президиума Верховного Совета. Темой обсуждения стала напряженная ситуация, сложившаяся во взаимоотношениях исполнительной и законодательной ветвей власти.

Хасбулатов отметил, что в Москве, в ночь с 19 на 20 сентября, имели место несанкционированные передвижения крупных групп внутренних войск. По этому поводу Министерство внутренних дел не смогло дать аргументированного объяснения, невнятно ссылаясь на то, что подразделения то ли возвращались с уборки картошки, то ли направлялись на нее.

Избегая резких и конкретных формулировок, спикер снова предупредил депутатов о том, что «кто-то может прибегнуть к силовым действиям», чтобы заблокировать деятельность Верховного Совета и местных органов представительной власти.

Выступивший вслед за ним его первый заместитель Юрий Воронин напомнил собравшимся, что имеются все основания предполагать возможность введения прямого президентского правления в самое ближайшее время.

«Мы все должны знать, — подчеркнул Воронин, — что антиконституционное выступление возможно. И наша пря мая задача — сохранить конституционный строй».

В 17 часов 30 минут состоялось новое заседание президиума Верховного Совета. Обсуждалась все более тревожная информация о предстоящем указе президента,

Депутат Иона Андронов предложил не ждать указа, а уж, тем более, не ждать каких-либо силовых действий в отношении Верховного Совета, «но форсировать события», самостоятельно перейдя к активным действиям во имя спасения «конституционного строя». На это Хасбулатов, закрывая заседание, ответил: «Нам не надо спешить. Нам надо подождать. Мы не можем поддаваться на чью-то удочку».

И ВОТ ЧАС НАСТАЛ.

Долго маневрировавший президент, наконец, развернулся и дал по парламенту бортовой залп.

На экране телевизора, как ни в чем не бывало, замелькали пестрые обертки «Сникерсов», яркие пачки американских сигарет и назойливые клипы разнообразных, расплодившихся в последнее время, инвестиционных и промышленных фондов, желающих выудить как можно больше ваучеров у запутавшегося вконец населения…

Хасбулатов почувствовал, как бешено заколотилось его сердце.

Час настал. Теперь необходимо ввести в действие давно продуманный план. Теоретически он был неуязвим, если смотреть на этот план с точки зрения действующей Конституции.

Кстати говоря, президент своим указом не вводил чрезвычайного положения, не отменял конституционных гарантий и вообще не делал ничего.

А просто разгонял Верховный Совет с непринужденностью абсолютного монарха, для которого никакие законы не писаны, а парламент имеет свободу действий только до провозглашения: «Такова воля короля, милорды!» После чего разгоняется.

Включив селектор, Хасбулатов приказал президиуму вновь собраться на экстренное совещание, немедленно подготовить чрезвычайную сессию Верховного Совета и немедленно оповестить всех о созыве внеочередного («очередного внеочередного», как однажды сострил Шахрай), X-го съезда народных депутатов.

Если Ельцин хочет войны, он ее получит!

В этот момент в его кабинете появились Воронин и Руцкой.

Изгнанный из Кремля и с занимаемой должности бывший вице-президент Руцкой слушал заявление президента в бывшем кабинете Владимира Шумейко, который тот занимал в бытность свою одним из заместителей Хасбулатова.

Самого Шумейко переманили в Кремль на должность вице-премьера, где он в самое короткое время стал ближайшим сотрудником президента и злейшим врагом Руцкого.

Александр Владимирович Руцкой по профессии был пилотом истребителя-бомбардировщика или штурмовика, как любят называть этот класс боевых машин в России. Воевал в Афганистане.

Какие цели могло найти командование, против которых было бы оправдано использование столь мощного бомбардировщика как СУ-27, известно ему одному, и хотя сам Руцкой много раз божился, что не занимался бомбежкой кишлаков, то есть истреблением мирного населения, но в районе, где оперировал его полк, просто не было никаких других объектов, кроме кишлаков, каждый из которых стоил много меньше, чем сброшенные на него бомбы и ракеты.

Послужной список Руцкого в Афганистане мог бы составить впечатление о нем как о хроническом неудачнике. В невероятно благоприятных условиях полного превосходства в воздухе и примитивнейшей системы ПВО у противника Руцкой все-таки умудрился быть два раза сбитым: один раз — партизанской ракетой, второй — пакистанским курсантом летного училища, залетевшего в воздушное пространство Афганистана из-за слабого знания навигации и решившего прославиться во имя аллаха великого и милосердного.

Во втором случае полковник Руцкой попал в плен к партизанам, и был ими передан пакистанским властям. Такого «жирного гуся» в полковничьих погонах советской армии партизанам редко удавалось не то что взять в плен, но даже и увидеть, так что в госпиталь, где полковник-неудачник приходил в себя после сложного катапультирования, слетелась половина пакистанской спецслужбы и несколько высокопоставленных сотрудников ЦРУ, специально для этого перелетевших через два океана.

О чем они беседовали с Руцким, можно только догадываться (хотя, скажем, тот же Жириновский в одном из своих выступлений уверял, что Руцкой именно тогда дал обязательства работать на ЦРУ, но хотелось бы найти источник посолиднее).

Однако, о чем бы они там ни беседовали, командование оккупационных сил в Афганистане очень встревожилось, не столько, видимо, из-за судьбы самого Руцкого, сколько из-за того факта, что сбитый полковник может появиться на экранах западного телевидения и обрушить на падкую до сенсаций буржуазную аудиторию поток очередных антисоветских измышлений.

Одно дело, когда это делают рядовые солдаты-несмышленыши, другое дело, — когда полковник.

Сегодня, зная, что предательство вчерашних соратников было у Руцкого чем-то вроде хобби, следует признать, что у командования были все основания для подобных опасений. Командование вступило в переговоры с партизанами и пакистанскими властями, чтобы выкупить Руцкого из плена.

Партизаны за полковника запросили очень дорого. Помимо требования выпустить из кабульской тюрьмы около двух десятков своих товарищей, они еще потребовали предоставить им целую гору разного оружия, включая БМП, и боеприпасов, которыми можно было вооружить целый батальон регулярной армии, а учитывая запросы партизан, — целую их группировку,

Не следует забывать, что в специфических условиях афганской войны оружие было не только средством ведения боевых действий, но и валютой. Его (оружие) можно было легко загнать, скажем, в Сомали или Ливан, а то и обменять на наркотики, которые втридорога можно было продать командованию афганской коммунистической армии.

Сделка состоялась, и Руцкой был отозван в Москву, где был откомандирован в распоряжение главкома ВВС, тогда еще генерал-полковника Шапошникова. Именно из главкома Шапошникова Руцкой, как черт из люка, появился на политической сцене, пробившись в Верховный Совет в составе приснопамятной партии Полозкова.

Если Хасбулатову удалось пробиться наверх именно из-за своей безвестности и кажущейся безобидности, то полковник Руцкой, напротив, сразу обратил на себя внимание кипучей энергией, напористой агрессивностью и умением быстро изменять политический курс в зависимости от обстановки.

Руцкой появился на политической сцене весной 1991 года, когда в России началась президентская кампания. Еще существовал Советский Союз, еще существовала КПСС, и хотя она уже дышала на ладан, но оставалась пока единственной организованной силой. Союзные власти во главе с Горбачевым, президентом СССР и генсеком КПСС, вели яростную кампанию против Ельцина.

Именно в это время Руцкой с трибуны съезда объявил о создании фракции «Коммунисты за демократию», расколов тем самым партию Полозкова и оказав весьма внушительную помощь «демороссам». Более того, Руцкой осмелился громогласно заявить, что основанная им фракция «полностью поддерживает Верховный Совет РСФСР и его председателя (каковым тогда был Ельцин), осуждает деятельность средств массовой информации, порочащих Ельцина и решительно поддерживает „введение в республике института президентства“.

Само название фракции Руцкого «Коммунисты за демократию» (или «Хищники за вегетарианство», как острили в политических кругах) настолько шло вразрез с политикой умирающей КПСС, что подобное предательство не могло остаться незамеченным. На мятежного полковника обрушился весь набор карательных мер, на которые еще была способна родная партия.

По просьбе областного совета ветеранов его незамедлительно лишили звания «Почетный гражданин города Курска», а газета «Красная звезда» стала публиковать «письма трудящихся», в одном из которых, в частности, говорилось:

«Возмущена выступлением на съезде А. Руцкого. По сути дела, он предал нас, избирателей Кунцевского района Москвы. Я прекрасно помню, как во время предвыборной кампании он на одном из митингов клялся в верности ленинским идеям, разоблачал псевдодемократов. Так что же произошло, если спустя всего несколько месяцев Руцкой решил побрататься с Глебом Якуниным, внес раскол в ряды российских коммунистов?»

Если это и было предательство, то уже, по меньшей мере, не первое. Руцкой, как и многие другие еще безвестные политики, вышедшие из военной среды, тяготел к известному обществу «Память», поскольку, даже сражаясь в Афганистане, был уверен, что сражается с мировым сионизмом.

Для людей энергичных и вечно жаждущих борьбы борьба с мировым сионизмом представлялась лучшим применением сил, уже хотя бы потому, что она могла продолжаться бесконечно долго и на первый взгляд выглядела вполне безопасной. Ответные удары почти никогда не обрушивались на кого-то персонально. Когда же начинали разваливаться, утопая в кризисах, «тысячелетние империи», то даже тогда ни у кого не возникало мысли отнять спички у детей, играющих на бензоскладе…

Поэтому вполне естественно, что Руцкой стал одним из организаторов, а потом и заместителем председателя «патриотического общества „Отечество“, в которое, по замыслу, должны были войти все организации и группы, готовые сражаться с сионизмом до победного конца.

Для освещения деятельности общества во всероссийском масштабе Руцким была задумана газета, редактором которой он мыслил поставить своего старого друга еще по Афганистану Александра Проханова, обещая ему финансовую и любую другую поддержку тогда еще только задумывавшейся патриотической газеты, получившей позднее название «День».

Возможно, Руцкой так и погряз бы в борьбе с сионизмом до победного конца и даже занял бы место генерала Филатова в газете «День», если бы генерал Шапошников не порекомендовал бы его Ельцину в качестве «офицера связи» на случай «непредвиденного развития событий».

Ельцин, который нежданно-негаданно очутился во главе «Демократической России» и шел к своей цели напролом, по принципу «все или ничего», очень нуждался в армейской поддержке в случае «непредвиденного развития событий», которое, надо сказать, было вполне предвиденным.

Как часто с ним случалось (и случается), Ельцин толком не понял того, что ему порекомендовал главком ВВС, а поскольку как раз в этот момент будущий президент России занимался подбором кандидатуры вице-президента, то и решил сделать им Руцкого.

С высоты Ельцина должность вице-президента мало чем отличалась от должности офицера связи или чиновника для поручений. Недаром в статусе президентского аппарата говорилось, что главной обязанностью вице-президента является выполнение поручений президента. А то, что этот человек по статусу может автоматически стать президентом, в случае не только смерти, а любой «невозможности президентом выполнять свои обязанности» (в случае, скажем, «импичмента», ареста, придуманной болезни и тому подобного), об этом никто не подумал, включая и самого Ельцина, считающего себя если не бессмертным, то, во всяком случае, политически неуязвимым.

Сам Ельцин тогда находился в тисках между радикальными демократами, которые предлагали ему в качестве кандидатов в вице-президенты длинный список фамилий от Собчака до Старовойтовой, и своими верными партработниками из Свердловского обкома КПСС, которые, морщась при виде демократов с их профессорским, а то и просто «итээровским», прошлым, рекомендовали ему выбрать кого-нибудь «поприличнее», указывая в качестве варианта на фигуру Вадима Бакатина, с коим не стыдно было бы появиться на людях, поскольку тот был таким же секретарем обкома и членом ЦК, как и сам Ельцин.

Ельцин уже даже предложил Бакатину составить «пару», но тот отказался, так как по приказу родной партии сам выдвинул свою кандидатуру в президенты. А тут как раз подвернулся Руцкой. Таким образом, конкурс между демократами и партноменклатурой выиграл армейский полковник.

Однако, иметь вице-президентом сопредседателя патриотического общества «Отечество» даже Ельцин не мог себе позволить, а потому Руцкому пришлось срочно отмежевываться от вчерашних дружков.

Руцкой резко порывает с «Отечеством», публично объявив, что в его планы «входило создать совсем иную организацию, нежели получилось», и что он порывает с ними «окончательно и бесповоротно».

«Предатель, перебежчик, подлец» — это были наиболее мягкие эпитеты, которые обрушили «патриоты» на голову Руцкого.

«Я же считаю, — заявил в ответ Руцкой, — что подлецы — они. Туманят людям головы. Придумывают разные сказки, в которые сами-то не верят… Организации, разжигающие национальную рознь, должны быть немедленно запрещены».

А поскольку эти слова были сказаны уже в ранге вице-президента, то предательство Руцкого стало для «патриотов» обидным вдвойне.

Когда же, находясь с официальным визитом в Израиле, Руцкой ни с того, ни с сего брякнул, что у него мама — еврейка, думая, видимо, что это обстоятельство облегчит получение кредитов от израильских банков, «патриоты» по всей Руси ахнули, став единственными, кто в это свято поверил.

Теперь им все стало ясно. Несколько позже, планируя государственный переворот и видя себя в нем чем-то средним между Пиночетом и Ярузельским, Руцкой попытался сплотить вокруг себя «патриотические» силы страны, выступив с длинной речью на Всероссийском съезде патриотов. Вот тут ему и вспомнили маму-еврейку! «Патриоты» самых разных направлений около получаса свистели, визжали, орали «Иуда!», скандировали: «Мы протестуем против вас на трибуне!», а Дмитрий Васильев демонстративно покинул зал, увлекая за собой свою свиту и телохранителей. Тем не менее, Руцкой произнес свою речь, которая вся состояла из длинных цитат Ильина и Бердяева, а так как ни того, ни другого в зале никто не читал, предпочитая книги из библиотеки генерала Стерлигова, то все искренне решили, что вице-президент рехнулся. Уж больно умничает. И ничего не понять.

Это произошло позднее, а пока Руцкой в свете представившихся новых возможностей, лихорадочно отмежевывался от «патриотов» и «полозковцев», основав в пику последним даже новую партию с совершенно фантастическим названием: «Демократическая партия коммунистов России».

Хотя это было не более, чем попытка расколоть РКП, а в случае чего спихнуть с должности и самого Полозкова, коммунисты вслед за патриотами стали обвинять разошедшегося полковника в измене, используя при этом любимое ленинское определение «ренегат». В разгаре этой внутрипартийной склоки подоспел августовский путч, сделав дальнейшие споры чисто академическими, а потому и мгновенно затихшими.

В августовском путче Руцкой сыграл самую заметную роль из всех его участников по обе стороны как идеологических, так и настоящих баррикад, а его высадка во главе десантной полуроты в Бильбеке и освобождение томившегося от неизвестности в Форосе президента Горбачева принесло ему, помимо всесоюзной славы, еще и генеральскую звезду на погоны.

Звезду, которую по каким-то известным им соображениям, дважды «зарубили» бюрократы из Министерства обороны в славные коммунистические времена. Если бы в СССР и России путчи шли постоянно, о чем еще мечтал Троцкий в своей теории «перманентной революции», то можно с уверенностью сказать, что Руцкой, веди он себя поумнее, быстро стал бы и маршалом и генералиссимусом, а может быть, даже и обергенералиссимусом.

Но короткий промежуток относительно мирного времени так же опасен для подобных людей, как весна для Снегурочки…

Путч давно кончился, а в приемной Руцкого все еще толклись какие-то непонятные личности с автоматами и гранатометами, шныряли какие-то загадочные субъекты с набитыми долларами кейсами, мелькало вдохновенное лицо генерала Стерлигова, кучковались известные на всю столицу деятели черного бизнеса, сверкали грозные очи министра госбезопасности Баранникова, быстро тускневшие под печальным взглядом международного афериста Бориса Бирштейна, порожденного некогда КГБ, а теперь вернувшегося в Россию, чтобы «купить некогда породившую его контору со всеми потрохами». И не очень дорого.

Вместе с этими людьми, известными на всю страну, если не сказать, на весь мир, в приемной гудела и шепталась пестрая мелочевка от фельдъегерей с секретных сибирских заводов и из воинских частей, о существовании которых не знало даже Министерство обороны, до разного мелкого жулья, промышляющего подделкой иностранных паспортов, разрешения на ношение оружия, сертификатов Внеш-комбанка, а при необходимости, и долларов США.

Далеко не все, конечно, могли пробиться в кабинет Руцкого, охраняемый молчаливыми людьми в камуфляже без знаков различия с демонстративно повешенными на грудь десантными автоматами.

«Они липли на меня, — вспоминал позднее Руцкой, — как мухи на липучку. Я и сейчас понятия не имею, что они все от меня хотели…»

Единственным человеком, который беспрепятственно, с улыбкой кивнув автоматчикам, проходил в кабинет Руцкого, когда ему вздумается, был популярный киноартист и режиссер Никита Михалков, взявший на себя трудную задачу воспитать нового вице-президента (старый вице-президент, как известно, уже сидел в тюрьме) в духе просвещенного патриотизма с уклоном на соборный социализм.

Не в силах это сделать самостоятельно — Руцкой любил выпить и попариться в баньке, брал уроки игры в теннис, но от философских бесед откровенно скучал — Никита Сергеевич, как гувернер старых времен, подобрал для вице-президента обязательный минимум книг, которые тот поклялся прочитать. Среди этих книг заметное место занимали работы крупнейшего русского философа-консерватора Ивана Ильина, объединенные почти в восьмисотстраничный сборник «Наши задачи».

Самого Ильина, высланного в свое время из страны по приказу Ленина и умершего в эмиграции в 1954 году, начали печатать в России совсем недавно, и цитировали все, кому не лень: от откровенно профашистского журнала «Молодая Гвардия» до либеральной «Юности».

Сам Никита Михалков, у которого под тончайшим слоем напускного и совершенно неестественного православия кипели идеи самого тривиального национал-большевизма, почему-то считал своим долгом в том же духе воспитать и вице-президента.

К чести Руцкого, надо сказать, что он и не пытался постичь ювелирную огранку мыслей выдающегося философа, когда-то вызвавшего страшный гнев всех трех великих вождей тоталитаризма: Ленина, Гитлера и Сталина. А на все вопросы появлявшегося в кабинете Михалкова: «Саш, ну ты прочел Ильина-то?», — виновато улыбался в усы, ссылался на нехватку времени, но твердо обещал «прочитать и доложить».

Как-то даже сказал, что прочел, но Никита, поглядев ему в глаза, вздохнул: «Врешь, не читал». Неизвестно на что надеялся Михалков, упорно подсовывая Руцкому Ильина, но часто подчеркивал, что глава государства Российского должен знать хотя бы, что ждет мир в случае развала этого самого государства, от чего Ильин предостерегал еще более полстолетия назад.

Кстати, именно из-за Михалкова Руцкой впервые поссорился с президентским фаворитом Бурбулисом, который презрев все просьбы Руцкого, так и не дал Михалкову слова на помпезном митинге по случаю похорон трех жертв августовского путча.

В окружении президента Ельцина было, мягко говоря не очень уютно. Окружение наполовину состояло из старых партийно-номенклатурных вельмож такого ранга, что их и «товарищами» страшно было называть. Естественно, что они смотрели на новоиспеченного генерала как на выскочку, взятого в их круг неизвестно за какие услуги, да и неизвестно зачем.

Руцкой ежился от их презрительно-надменных взглядов, которые приобретаются только долгими годами работы в аппарате или секретариате ЦК КПСС. Вторая же половина президентского окружения состояла из разных профессоров политэкономиии, научного коммунизма, социалистического права, народного хозяйства и тому подобного.

Ребята эти были сравнительно молодыми, но считали себя шибко умными, а на Руцкого смотрели как на фельдфебеля, по какому-то медосмотру очутившемуся в президиуме академии наук.

Армия — хорошая школа интриги, но армейская интрига, будучи все-таки, как и все армейское, несколько прямолинейной, в корне отличалась от интриг, характерных для высшего партэшелона и академических кругов специфически советских гуманитарных наук. Да и армейскую интригу Руцкой познал лишь на уровне среднего звена. Так что в окружении президента его быстро оттеснили от патрона и, что говорится, задвинули в угол.

Попадать в высшие органы государственного управления с должности командира полка, особенно в нашей стране, смертельно опасно. Тут даже речь идет не о неизбежной «кессонной» болезни от столь стремительного взлета по служебной лестнице, от которой вечно кружится голова и звенит в ушах, а о специфике принятия решений и ответственности за них.

Когда генерал Дудаев объявил о независимости Чечни, взоры всех обратились к Руцкому, прося у него оптимального совета как у государственного мужа высочайшего ранга.

Что мог посоветовать Руцкой, чьи знания и опыт не простирались далее кабины бомбардировщика? Высадить в Чечне десант, обеспечив этому десанту плотное воздушное прикрытие. Захватить правительственные здания и жизненно важные объекты в Грозном, как в Кабуле. Арестовать и «пристрелить при попытке к бегству» Дудаева. А для начала ввести в Чечне чрезвычайное положение. Указ о чрезвычайном положении мог отдать только президент Ельцин, что он и сделал, так как все остальные его советники отмолчались, давая понять, что ничего умнее просто невозможно придумать.

Генерал Дудаев немедленно обратился по радио, призвав мировое сообщество обратить внимание на готовящуюся со стороны России агрессию против молодого суверенного государства.

Подобное обращение к «мировому сообществу», конечно, мало помогло бы Чечне, но генерал Дудаев, кроме того, обратился и к своим таинственным боевикам, якобы разбросанным по всей России, призвав их, в случае «какой-либо агрессии против Чечни», превратить Москву в «зону бедствия», проводить диверсионные акты против объектов жизнеобеспечения по всей России, взорвав, в первую очередь, несколько атомных электростанций.