Победа над министром обороны принесла Терехову новую волну скандальной известности и избыток уверенности в собственных силах. Он немедленно подал новый иск на министра обороны, требуя возместить ему моральные и материальные издержки, связанные с увольнением, которые лихой политрук определил в миллион рублей наличными по ценам 1992 года, а также путевки себе и семье в правительственный санаторий «с целью восстановления здоровья».

Если юридическое наступление на запуганное демократией военное ведомство в целом развивалось успешно, то с «Союзом офицеров» дела шли плохо. Контингент состоял из пенсионеров (что, в принципе, приятно, но не в таком количестве!) и, как следовало ожидать, из таких же бывших политработников, как и сам Терехов. Даже еще хуже.

В основном, это были выпускники знаменитого на всю армию Львовского политического училища, кующего кадры политпросветработы в частях: начальников клубов и редакторов армейских многотиражек. Все были лихими говорунами, но «боевики», конечно, из них были никудышные. Были, разумеется, и другие, готовые к уличным боям и вроде бы умевшие их вести, но было их до смешного мало.

В целях консолидации сил Терехов, как истый политработник, придумал для членов своего «Союза» нагрудный знак, в рисунке которого была отдана дань новым веяниям: на переднем плане восседал орел, а пятиконечная звезда непонятного цвета была оттерта на задний план. Причем орел был не имперско-православным, двухглавым, а одноголовым, удивительно напоминающим американского орлана-белохвоста, важно восседающего на всей символике Соединенных Штатов.

Так что «Орел и звезда» тереховского «Союза офицеров» удивительно напоминали знак американских волонтеров времен войны США и Испании. Какой агент международного сионизма подсунул не шибко грамотному политработнику этот эскиз — неизвестно, ибо американский империализм Терехов, как его и учили в училище и академии, естественно, не мог терпеть, видя, возможно, и не без оснований, именно в нем источник всех бед, так неожиданно свалившихся на СССР и родную партию.

Желая показать международному империализму, дабы он не возомнил о себе, что с ним еще есть кому бороться, Терехов, собрав в январе 93-го года Всеармейское офицерское собрание, объявил о создании «структур управления армии народного спасения» вместе с «предостережением правительствам недружественных стран и претендентам на мировое господство». Чтобы все выглядело яснее и конкретнее, Терехов, краснея, как девушка (видимо, от своего незначительного звания), подбодрил сидящих в зале отставных генералов (служивших, естественно, не было) боевой тирадой: «Мы не станем мириться с теми, кто тянет свои руки к нашим богатствам. Эти руки мы отобьем! Мы знаем о ваших планах. Всей авиации мира не хватит, чтобы вывозить с нашей земли трупы ваших солдат».

Картина вереницы огромных американских транспортных самолетов, которые, доставив в Россию гуманитарную помощь, активно потребляемую почти всеми сидящими в зале отставниками, грузит на обратный рейс трупы своих солдат, штабелями сложенных у взлетных полос, была столь грандиозной и так подействовала на упитанных старичков, что они устроили Терехову бурную овацию, которую сменили торжественные аккорды гимна Советского Союза. «Мы в битвах решали судьбу поколений, захватчиков подлых с дороги сметем!» Естественно, что участники Всеармейского собрания обвинили генерала Грачева в измене Родине, потребовали его отдачи под суд по подрасстрельной, 64-й статье уголовного кодекса, а на его место постановили назначить генерал-полковника Ачалова.

Надо сказать, что сам Ачалов смотрел на все эти сборища все с меньшим и меньшим удовольствием, хотя и числился в «Союзе офицеров». Он видел, что с этим «Союзом» далеко не уедешь. Как всякий строевой офицер, а тем более — десантник, Ачалов имел собственное мнение об огромной когорте бывших политработников. И мнение это было не очень высоким, чтобы не сказать большего. Если ему когда-нибудь и приходилось пользоваться связями своего тестя, то только раз, когда в него, тогда командовавшего дивизией, вцепился армейский политотдел, усмотревший в ачаловской дивизии нехватку наглядной агитации на тему «Ленин жил, Ленин жив, Ленин вечно будет жить!»

Скептическая ухмылка, постоянно блуждающая на широком красивом лице генерала Ачалова, от которой он никак не мог избавиться, заседая на собраниях «Союза офицеров», членом которого он имел честь состоять, не давала Терехову покоя. Генералы вообще говорят мало, и младшие офицеры отлично умеют понять все, что нужно, по движению генеральских губ. В данном случае было совершенно очевидно, что Ачалов не очень доволен тереховским воинством, состоявшим из пенсионеров и «балалаечников», как называли в армии выпускников Львовского политического училища.

Чтобы немного поднять боевую подготовку своего «Союза», Ачалов передал Терехову свой, если так можно выразиться, стратегический резерв: 15 лично ему преданных офицеров-десантников, в число которых, главным образом, входили капитаны и майоры из экспериментальной части по испытанию десантного вооружения.

Нечего и говорить, насколько это были лихие ребята, презирающие любую опасность и саму смерть. Ачалов набирал в свое время команду испытателей из курсантов-добровольцев и с гордостью мог сказать, что практически не ошибся ни в одном кандидате. Но и как всякие военные профессионалы, а тем более, столь молодые (самому старшему едва минуло 30 лет), они слабо разбирались в политике, но привыкли доверять своему генералу и идти за ним, куда бы он ни приказал.

На этот раз он приказал идти в «Союз офицеров». Будучи представителями очень элитарной части, эти офицеры с презрением смотрели на трусливых львовских «балалаечников», снисходительно — на старичков в старомодных мундирах, и без всякого восторга — на самого Терехова.

От их взглядов у Терехова развился острый комплекс неполноценности. Ему очень хотелось доказать этим молчаливым людям, что он тоже кое-что может, кроме как болтать речи-лозунги на патриотических митингах.

Комплекс неполноценности, особенно испытываемый постоянно, — очень опасная штука. В свое время он погубил Гитлера — простого солдата, пытавшегося доказать чванливым кайзеровским генералам, что он тоже кое-чего стоит. Чем это кончилось — известно. Так же трудно было Терехову доказать боевым офицерам, прошедшим и Афганистан, и чертовы трубы, что он достоин ими руководить…

Первомай 1993 года предоставил «жаждущему действий» подполковнику Терехову возможность продемонстрировать свою удаль. Поскольку власть никак не реагировала на любые слова в свой адрес, настала пора «прощупать эту власть штыком», как любил говаривать Ленин. Было решено организовать уличные беспорядки, которые, по замыслу Терехова и Анпилова, должны охватить весь город, привести к общенародному восстанию с последующим взятием Кремля и захватом «оккупационного правительства». И его свержением, разумеется.

Ачалову этот план не понравился. Он хорошо знал, что из хаоса уличных беспорядков может родиться чудовище, которое пожрет всех: и правых, и виноватых. Он еще хорошо помнил Вильнюс в январе 1991 года, когда одержанная им военная победа над местным телеинформационным комплексом как раз и явилась тем поводом, который фактически навсегда вырвал Прибалтику из двухсотлетнего, относительно спокойного, сожительства с Россией и бросил ее в неохотные объятия Запада.

Генерал пожал плечами. Только не переусердствуйте. Но своим десантникам приказал держаться на втором плане, за спинами анпиловских бомжей и разных «идейных» волонтеров и больше пока присматриваться, чем действовать.

Как обычно, накануне праздника различные «общественные группы» подали в правительство Москвы, как важно называлась столичная мэрия, заявки на проведение митингов и шествий. Правительство, уже наученное горьким предыдущим опытом, когда после патриотических митингов и шествий приходилось месяц приводить эти районы города в жилой вид, выгребая мусор и разбитые стекла, спиливая сломанные от ненависти к жидам деревья и заново застилая асфальт, отчаянно пыталось выделить на эти сборища места подальше от центра, чтобы не перекрывать уличное движение. Оно разрешило первомайский митинг непримиримой оппозиции, четко указав место сбора и маршрут шествия.

1 Мая 1993 года колонны, составленные из «трудовиков» Анпилова, «балалаечников» Терехова и разного сброда Ильи Константинова, подогрев себя на митинге захватывающими речами своих «вождей», неожиданно сменили маршрут и пошли к станции «Аэрофлот», где высились кварталы домов так называемой «улучшенной планировки», служившие годами местом проживания номенклатуры среднего пошиба, то есть самой многочисленной, а следовательно, и могущественной.

Поскольку запрудившая проспект толпа уже в течение нескольких лет подстрекалась к грандиозному еврейскому погрому, а за неимением в городе еврейского квартала постоянно натаскивалась на дома номенклатуры, на которых чья-то многоопытная рука время от времени рисовала шестиконечные звезды Давида с незатейливым призывом «Смерть жидам!», то неудивительно, что пройдя несколько сот метров в этом направлении, толпа наткнулась на выстроенную поперек проспекта милицейскую цепь.

Милиция была без оружия, но в полной экипировке: в касках, бронежилетах, со щитами и дубинками. В старые времена при виде столь грозной демонстрации властями своего недовольства толпа обычно останавливалась, агрессивно выслушивала увещевания, которые через громкоговоритель на нее изливал какой-нибудь милицейский полковник, а в конце концов расходилась, в глубине души радуясь, что обошлось без столкновения.

Даже во время знаменитой осады «Останкино», когда водка и речи вождей накалили толпу до предела, она, тем не менее, избегала открытой конфронтации с милицией, а когда у последней лопнуло терпение, оказала лишь символическое сопротивление. Фактически никакого, кроме мата в адрес правоохранительных органов.

На этот раз, не останавливаясь, толпа с ходу врезалась в милицейскую цепь. Началась свалка. Замелькали дубинки, под которые заблаговременно подставили несколько старичков-ветеранов. Казалось бы, мирно шествующая под красными и желто-черно-белыми старыми имперскими знаменами толпа немедленно ощетинилась железными прутьями и заточками, пробивающими милицейские щиты. В итоге один милиционер был убит, несколько ранено, сотни получили травмы. Но поле боя осталось за милицией, несколько дюжин «демонстрантов» были арестованы, а по телевизору показывали окровавленные лица ветеранов. У стариков тряслись губы от потрясения и возмущения. Сколько первомайских демонстраций было в их жизни, но ничего подобного они даже в страшном сне представить не могли.

Между тем, милиция стала создавать фоторобот человека, который, по словам многочисленных свидетелей, руководил побоищем и подгонял к месту «боя» автомашины, из которых всем желающим выдавались железные прутья.

Если бы лучший портретист в мире взялся бы писать образ подполковника Терехова, то у него, наверняка было бы меньше сходства с оригиналом, чем на милицейском фотороботе.

По фотороботу Терехова узнала почти вся страна, но передающее этот фоторобот телевидение вещало за кадром левитановскими интонациями: «В связи с первомайскими беспорядками органами внутренних дел разыскивается гражданин, соответствующий указанному фотороботу. По показаниям свидетелей: волосы и усы русые…».

Пока гудел всероссийский розыск, а пресса строила догадки по поводу таинственного исчезновения Анпилова, сам Терехов подал заявку в мэрию на митинг и шествие, посвященные Дню Победы 9 Мая. Мэрия немедленно ответила запретом.

Тогда подполковник Терехов ответил, что митинг и шествие пройдут в любом случае: хочет того мэрия или нет. И никакие указы ему — не указы.

В Москву стали стягиваться подкрепления милиции и ОМОНа из близлежащих городов. Высокие милицейские чины раздавали интервью, давая понять, что готовы жесточайше отомстить за гибель своего товарища 1 Мая.

Напряжение росло. Перетрусившие анпиловские бомжи присущим им шестым чувством поняли, что исчезновение их лидера дает им прекрасную возможность воздержаться от политической деятельности 9 Мая. Присмирели и другие группы и группки. А мудрый товарищ Зюганов призвал коммунистов воздержаться от каких-либо действий, связанных с нарушением законности и порядка. Хотя неделю назад сам орал на митинге, что законы оккупационного правительства никак не могут быть обязательными для народа, который борется за свое освобождение.

В итоге право на шествие было предоставлено только Терехову и его «Союзу офицеров». Под вывеской «Союза», который получил официальное разрешение на митинг и марш, собрались все перетрусившие группы оппозиционеров, создавая впечатление, что «Союз офицеров» охватывает чуть ли не весь офицерский корпус не только России, но и СНГ.

Сам Терехов, вынырнувший на первый план в связи с исчезновением Анпилова, охотно красовался перед камерой, рассказывая, не стесняясь, как он сражался с милицией в первомайские праздники, получив в день пролетарской солидарности «пять ударов дубинкой по горбу и два — по голове».

Впрочем, нельзя сказать, чтобы первомайские события прошли для Терехова совершенно безнаказанными. Начальник академии генерал Омеличев за участие и провоцирование уличных беспорядков объявил восстановленному в судебном порядке адъюнкту выговор, видимо, надеясь еще раз избавиться от него старым бюрократическим методом — путем трех выговоров.

Терехов обиделся. Выслушав «разнос» старшего по званию, которого никак нельзя было объявить демократом или сионистом, Терехов, покраснев, не без вызова сказал: «Не торопитесь меня увольнять. Меня еще орденом наградят!»

Но вышел от генерала злой, на душе кипело. Кто такой генерал Бронислав Омеличев? Один из высших руководителей бывшего ГЛАВПУРа, партноменклатурщик, напяливший на себя по приказу партии военный мундир!

Даже не думая о возможных для себя последствиях, расстроенный Терехов чуть ли не публично сделал заявление: «Генерал Омеличев сам раньше был партократом. А теперь все они переделались, пристроились к новой власти…»

Обида Терехова была непонятной. Неясно было: хорошо или плохо было числиться раньше партократом.

Но расстройство быстро прошло, поскольку журналисты просто не отходили от новой знаменитости, вдохновляя его на новые речи:

«Правительство скоро уйдет или будет свергнуто, все совершенные им преступления будут наказаны в судебном порядке. Мы контролируем ситуацию. Если возникнет опасность переворота, мы примем крайние меры!»

— Вы и ваши боевики? — осторожно поинтересовался журналист.

— У нас нет боевиков, — резко ответил Терехов. — Мы мирная организация. И если мы чем-то и сильны, то своей массовостью.

На праздновании 9 Мая Терехов выкинул лозунг, с восторгом подхваченный всеми крыльями оппозиции: «Дошли до рейхстага, дойдем и до Кремля!» Этот бы лозунг, да в 1945 году!

Но времена уже явно были другие. У многих, даже тех, кому посчастливилось некогда расписаться на стен рейхстага, ныне чесались руки расписаться при подобны же обстоятельствах и на стенах Кремля. Но руки были пока коротки.

Поэтому Терехова услышали очень быстро и после майских событий сразу сделали заместителем председателя «Общественного комитета по защите Конституции и конституционного строя», возглавляемого скандальным депутатом Владимиром Исаковым. Чтобы освободить столь высокое место для новичка, пришлось подвинуться. Но в этом был особый смысл. Присутствие в рядах непримиримой оппозиции офицера действительной службы, за которым, по его словам, стоит чуть ли не весь офицерский корпус армии, придал особый вес оппозиции, которая, как ей казалось, теперь могла разговаривать с правительством, если не с позиции силы, то, по крайней мере, на равных.

Таким образом, политрука-подполковника захлестнул водоворот динамичной жизни принца-фрондера: митинги, пресс-конференции, разборки с милицией, явки в суд по обвинению то в хулиганстве, то в разжигании «межнациональных раздоров» вместе с благоприобретенным другом — профессиональным антисемитом Николаем Лысенко, то в подстрекательстве к мятежу. Заседания «Союза офицеров» стали закрытыми и интригующе секретными.

29 мая у здания Пролетарского райсовета Москвы собрались делегаты, прибывшие на межреспубликанское заседание совета «Союза офицеров», представляющие, по их словам, тридцать официальных российских отделений «Союза» и одного подпольного, из Приднестровья. Но и среди делегатов, если не считать приднестровцев, преобладали седовласые старцы с остатками былой военной выправки. Отставники-комиссары.

Они ждали автобуса, который должен был отвезти их на конспиративную квартиру — подальше от любопытных глаз «охранки» оккупационного режима. Конспиративной квартирой оказался Дом культуры завода ЗИЛ в другом районе столицы. Старичкам нравилось играть по методике «Марксизм и вооруженное восстание», а подполковнику Терехову, казалось бы, никакой нужды играть не было. Тем не менее, он был заводилой игры. Это бывает только в двух случаях: когда хорошо платят и когда очень строго приказывают. Редко, но иногда эти два стимулирующих фактора сливаются в один. Тогда очень часто игра перерастает в драку…

И вот час настал. Стараясь не смотреть в холодные льдинки глаз генерала Ачалова, подполковник Станислав Терехов, переведя дух, доложил новому министру обороны о своем прибытии.

— Без приказа ничего не предпринимать, — приказал Ачалов. — Стягивай своих людей к зданию. Распредели между ними посты внешней и внутренней охраны, — генерал помолчал и добавил. — И никакой самодеятельности.

Перед глазами Ачалова еще стояло многотысячное шествие «Союза офицеров» в День Победы 9 Мая. Он уже представлял, что если хотя бы половина придет сейчас к Белому Дому, то дело можно считать выигранным. Но глаза генерала оставались холодными и пустыми.

Холодные и пустые глаза генерала Ачалова стояли перед мысленным взором Александра Руцкого, когда он, нервно нажимая кнопки итальянского телефонного аппарата, пытался дозвониться до штаба 14-й армии, дислоцированной в Приднестровье. Штаб находился в Тирасполе, и Руцкому срочно нужно было переговорить с командующим армией генерал-лейтенантом Александром Лебедем.

Если генерал-полковник Ачалов люто ненавидел Руцкого, то справедливо будет заметить, что и Руцкой не сильно любил советника Хасбулатова по военным вопросам и прогнозированию региональной политики. И не столько не любил, сколько побаивался.

Во-первых, это был тот генетический страх, который любой полковник, кем бы он ни был, всегда должен испытывать перед генерал-полковником, а не следует забывать, что, когда Руцкой был еще никому не известным полковником, генерал Ачалов уже был заместителем министра обороны.

Во-вторых, Руцкой и Ачалов в памятные августовские дни 1991 года оказались по разные стороны баррикад, и попадись тогда Руцкой в лапы Ачалова, то даже не хочется думать, что тогда могло бы произойти с несчастным авиационным полковником, вздумавшим поиграть в большую политику. Вынужденный сейчас назначить Ачалова министром обороны, Руцкой действовал не по своей воле, а как бы выполнял волю Хасбулатова и его ближайшего окружения, для которых Ачалов был свой брат-депутат.

Руцкой, тем не менее, когда решался вопрос о назначении, обратил внимание президиума Верховного Совета на ряд недостатков товарища Ачалова, среди которых, по мнению Руцкого, было слишком сильное пристрастие бывшего десантника к крепким напиткам. Это вызвало кривые улыбки всех, даже самого Руслана Имрановича. В России подобная слабость никогда не считалась недостатком — кто пьян да умен, два достоинства в нем. И кроме того, что также было всем хорошо известно, сам новый президент (равно как «параллельный» президент в Кремле) тоже был совсем не дурак выпить. Чтобы не сказать большего.

Но Руцкой хотел сказать совсем не об этом. Обостренным инстинктом авантюриста он чувствовал, что со всеми, включая и его, и президиум, и самого Руслана Имрановича, сделает Ачалов, если они победят. А если проиграют, то все на них и свалит. Но о проигрыше думать совсем не хотелось, а выигрыш во главе с Ачаловым сулил очень мрачные перспективы. Виделось что-то совсем ужасное, вроде расстрела во дворе при свете автомобильных фар…

Поэтому Руцкой постоянно думал о том, чтобы заменить Ачалова кем-нибудь, кто был бы ему ближе по статусу и не так люто его ненавидел. И, конечно, первым приходил на ум генерал Лебедь. Именно он в августе 1991 года, вопреки приказу Ачалова, повел своих десантников не на штурм, а на защиту Белого Дома. По этому поводу по столице ходили самые темные слухи, но именно боевые машины десанта, которыми Лебедь окружил здание Верховного Совета, отбили охоту у генерала Ачалова это здание штурмовать.

В отличие от других, активно сделавших себе карьеру на августовских событиях, генералу Лебедю эти события особой славы и пользы не принесли. Более того, генерала тихонько выпихнули из Москвы якобы с повышением: на пост командующего 14-й армией в Молдове. Назначение, прямо скажем, было не из веселых, и, видимо, кое-кто в Москве надеялся, что генерал Лебедь либо сложит в Молдове свою буйную голову, либо будет настолько скомпрометирован, что ему останется только завывать на митингах, как генералам Макашову и Стерлигову. Однако не произошло ни того, ни другого, а скорее, наоборот.

Молдова — бывшая Молдавская Социалистическая Республика, как и многое другое в нашей стране, была создана гением товарища Сталина, который, в свойственной ему грубой манере отнял летом 1940 года у Румынии Бессарабию и присоединил к ней кусочек Украины. Вождь всех народов все делал на века, и сломать сделанное им оказалось чрезвычайно трудно, требуя новых потоков крови. Когда рухнул Советский Союз, и его бывшие республики одна за другой объявили о своей государственном суверенитете, в Молдове сразу же открыто заговорили о воссоединении с Румынией, хотя ни Бухарест, ни Кишинев не были готовы к такому шагу.

Более того, саму идею объединения сравнительно обеспеченной Молдовы с Румынией, ограбленной до нитки коммунистическим режимом Чаушеску, никто особенно серьезно не воспринимал. Однако подобные разговоры, а также принятый в Кишиневе закон о государственном языке (касавшийся только руководящих работников и занятых в сфере обслуживания, что составляло менее 3% населения) послужили поводом для бывшей партноменклатуры и активных агентов КГБ объявить русскоязычную полоску земли, зажатую между левым берегом Днестра и украинской границей, независимым государством.

Все это было сотворено под незатейливым лозунгом «Нам грозит румынизация» и «Не хотим в Румынию!» Захватившие власть в Тирасполе авантюристы, во главе с бывшим агентом КГБ Игорем Смирновым, развернули, как и положено бывшим коммунистам, трескучую и демагогическую кампанию по обработке левобережного населения, где народу с происками мирового сионизма и намеками на то, что румыны — это итальянские евреи, изгнанные в свое время из страны за пристрастие к ритуальным убийствам христианских младенцев, использовались и более утонченные приемы: всех незнающих румынского языка вышлют в Россию или на Украину с конфискацией имущества, а то и расстреляют. В Кишиневе уже подготовлены соответствующие списки.

Начались митинги протеста, забастовки, организация отрядов самообороны. Затем появились параллельные органы власти, которые в обстановке нагнетания истерии провели незаконный референдум об отделении от Молдовы, создав территорию, объявленную «первой освобожденной территорией СССР».

Но на этом подобные истории никогда не заканчиваются, ибо любой идее сепаратизма, особенно если за этой идеей стоит страстное желание коммунистической номенклатуры сохранить в новых условиях свою власть и привилегии, обязательно нужны жертвы, ибо, как еще указывал Ленин, «кровь и разъединяет навсегда, и спаивает навсегда»,

Попытки молдавских властей навести порядок в левобережье привели к открытому сопротивлению, быстро переросшему в спорадические военные действия с ежедневной их эскалацией. Назначенный командовать «силами самообороны» кровавый психопат Костенко, контуженный в Афганистане, получив от новых тираспольских властей людей и оружие, действуя по проверенной в Афганистане методике, начал с того, что стал вырезать молдаван, имевших несчастье жить на левом берегу Днестра. Это быстро привело к известной бендерской трагедии.

В этих условиях 14-ая армия, попав в самое пекло, пыталась соблюсти хоть видимость нейтралитета. Армейские военные склады осаждали истеричные женщины, руководимые некой Андреевой — обладательницы громового голоса, которая появлялась на людях не иначе, как с кобурой на боку. Со складов 14-ой армии исчезали не только автоматы и пулеметы, но гранатометы, ракетные установки «Алазань», а позднее — и боевые машины пехоты и десантные танки.

Постепенно нейтралитет 14-ой российской армии во внутреннем конфликте Молдовы становился все более призрачным: ее оружием оснащались группы людей, называвших себя казаками, хотя, в большинстве случаев, это были искатели приключений с уголовным прошлым, с нарушенной психикой, одержимые желаниями стрелять, грабить и убивать.

В разгар этих событий Лебедь был назначен командующим 14-ой армией. Своей главной задачей он считал остановить военное безумие и кровопролитие, от которого по специфике такого рода конфликтов, страдало почти исключительно мирное население. И он остановил войну, сделав при этом несколько очень резких заявлений в адрес трусливых и бесхребетных московских политиков. Но защищая жителей Приднестровья от военного безумия, генерал Лебедь — хотел он этого или нет — вместе с ними защитил и самозванный режим в Тирасполе, который он сам, несколько разобравшись в обстановке, назовет «бандитским».

Сущность «тираспольского режима» обнажилась в первые же месяцы затишья. Самозванные лидеры Приднестровья не спешили вести переговоры с Кишиневом о своем статусе в рамках Молдовы. Зато лихорадочно создавали свои погранвойска, таможенные пункты и министерства, каковых было создано семнадцать. Новоявленные вожди быстро пересели в новенькие «мерседесы», обзавелись особняками, роскошными кабинетами и личной охраной.

Разведка 14-ой армии быстро представила командарму материалы, приоткрывающие Александру Лебедю закулисную жизнь тираспольской верхушки. Оказалось, что они отнюдь не были уверены в победе и заблаговременно заготовили себе пути для отступления — валютные счета в иностранных банках, заграничные паспорта и теплые места в различных «темных» фирмах Европы, что самое интересное — в Румынии! Источником же их доходов была спекуляция оружием и бензином, которые они по бешеным ценам перепродавали… правобережным националистам в Кишиневе! Причем все это делалось и в ходе боевых действий. Очень быстро стало ясно, что все затеянное бандой авантюристов во главе с Игорем Смирновым под лозунгами защиты русского народа, независимости и прав человека делалось исключительно во имя личного обогащения.

Более того, через некоторое время генерал Лебедь неожиданно провел пресс-конференцию, на которой журналисты узнали нечто совершенно ошеломительное: «силовыми» Министерствами самопровозглашенной республики руководят люди, выдающие себя не за тех, кем они являются на самом деле. Министр госбезопасности В. Шевцов на самом деле — Антюфеев, а министр внутренних дел Н. Матвеев — знаменитый прибалтийский чекист Гончаренко. Оба в свое время еле унесли ноги из Латвии, где на них открыты уголовные дела. Таких в Приднестровье, прячущихся под чужими фамилиями, пояснил командарм, около пятидесяти. Все они занимают руководящие должности и все повязаны темным и кровавым прошлым, порой, чисто уголовным.

«Стоит ли удивляться, — задал генерал вопрос журналистам, — разгулу преступности и произвола на этом многострадальном клочке земли, объявленном независимым государством?».

«Жулики и преступники всех мастей, — подвел итог пресс-конференций генерал Лебедь, — всегда сбегаются туда, где у них меньше всего шансов быть пойманными… Подчиненная мне разведка не спит, и на основе добытых ею данных я смею утверждать: Приднестровье и его столица Тирасполь в наши дни — одна из основных „малин“ отпетой уголовной братии. Почему ими не занимается прокурор и министр безопасности, догадаться несложно. Такая преступность и называется организованной, потому что преступники тесно переплелись и породнились с теми, в чьи обязанности входит ее дезорганизация…»

В ответ на подобное заявление генерала, кроме шельмования Лебедя в местной печати, приднестровские «власти» ответили созданием батальона «Днестр», находившимся в подчинении министра внутренних дел, беглого «прибалта» Матвеева-Гончаренко. Батальон, составленный из откровенных уголовников, готовился к выполнению главной задачи: захвата штаба 14-ой армии и ареста ее командования. Но подобная глобальная задача была пока батальону «Днестр» явно не по плечу.

Поэтому батальон «Днестр», откровенно ориентированный на террористическую деятельность, начал свою боевую подготовку с нападения на военнослужащих 14-ой армии. Их начали хватать на улицах без всякого повода, избивали, глумились, срывая береты. Одного офицера арестовали и отправили в местную комендатуру. Поднятая по тревоге рота десантников окружила, по приказу Лебедя, комендатуру и потребовала освобождения офицера. Освободили. Генерал предупредил, что если власти не прекратят произвол, то он пресечет его сам, решительно и жестоко. Его уже хорошо знали, а потому сильно перепугались, и батальону «Днестр» было приказано никак себя не проявлять до лучших времен, наступления которых они с нетерпением ждали.

Именно в это время в Тирасполь зачастили именитые московские гости. Сперва Алкснис и Бабурин, затем Макашов и Павлов, а затем и сам Руцкой. Надо сказать, что вся эта злобно-уголовно-чекистская шпана, сбившаяся в стаю вокруг «президента» Смирнова, не произвела на Руцкого сильного впечатления. Впечатление на вице-президента России произвели два человека: местный банкир Загрядский, занимавший когда-то пост зама Смирнова, но «проколовшийся» на попытке нейтрализовать коменданта Тирасполя, полковника Бергмана взяткой в 3 миллиона рублей, а потому и «переведенный» в директора банка.

Вторым был сам генерал Лебедь.