Дальше приютился славный фруктовый, бывш. Калинкин, ныне Первый завод фруктовых вод.
      В карбонизаторе при 5 атмосферах углекислота насыщает воду. Фильтры Chamberland'a.
      Разлив пива. Машина брызжет, моет бутылки, мелькают изумительного проворства руки работниц в тяжелых перчатках. Вертится барабан разливной машины, и пенистое золотистое пиво Моссельпрома лезет в бутылки.
      За стойкой тут же посетители его покупают и пьют кружками.
      Показательная выставка бутылок - что выпускает бывш. Калинкин теперь? Все. По-прежнему сифоны с содовой и сельтерской, по-прежнему разноцветные бутылки со всевозможными водами. И приятны ярлыки: "На чистом сахаре".
      XI
      ОПЯТЬ ТАБАК, ПОТОМ ШЕЛКА, А ПОТОМ УСТАЛОСТЬ
      Здесь что? Павильон Табакотреста.
      Здесь б. Асмолов, а теперь Донская государственная фабрика в Ростове-на-Дону. Тоже режут машины табак, набивают папиросы. Здесь торгуют специальными расписными острогранными коробками по сотне только что изготовленных папирос.
      Растут зеленые лапчатые табаки - тыккульк, дюбек, тютюн. Стоят модели огневых сушильных сараев, висят цапки, шнуры, иглы. Пестрят лозунги: "Мотыженье в пору - даст обилие сбору", "Вершки и пасынок оборвешь, лучший лист соберешь".
      Идет заведующий и говорит о том, насколько сократилась площадь плантаций в России и какие усилия употребляются, чтобы поощрить табаководство на Кубани, в Крыму, на Кавказе.
      Гильз на рынке мало, и теперь в России не выделывают табаку, а только готовые папиросы.
      x x x
      Недалеко от павильона, где работает Асмолов, павильон с гигантским плакатом "Махорка". Плакат кричит крестьянину: "Сей махорку - это выгодно".
      Довольно табаку! Дальше!
      x x x
      И вот павильон текстильный. ВСНХ. Здесь прекрасно. Во-первых, он внешне хорош. Два корпуса, соединенных воздушной галереей-балконом с точеной балюстрадой. Зелень обступила текстильное царство. Внутри же бесконечная в двух этажах гамма красок, бесконечные волны шелков, полотен, шевиотов, ситцу, сукон.
      Начинается с Петроградского гос. пенькового треста, "The Petrograd State Hemp Trust", выставившего канаты, и мешки, и веревки, и диаграммы, а дальше непрерывным рядом драпированных гостиных идут вязниковские льняные фабрики, опять пеньковые тресты, Гаврило-Ямская мануфактура с бельевыми и простынными полотнами и десятки трестов: шелкотрест, хлопчатобумажный трест, Иваново-Вознесенский текстильный... камвольный, Мострикоб...
      Московский текстильный институт, со своими шелковичными червями, которые тут же непрерывно жуют, жуют груды зеленых листьев...
      После осмотра текстильного треста ноги больше не носят. Назад, к Москве-реке, к лавочкам, отдыхать, курить, смотреть, но не "осматривать"... В один раз не осмотришь все равно и десятой доли. Поэтому - назад. Мясохладобойни, скороморозилки Наркомтруда - потом павильон НКПСа - потом (сияющий паровоз вылезает прямо в цветник) Мосполиграф - потом...
      К набережной - смотреть закат.
      XII
      КООПЕРАЦИЯ! КООПЕРАЦИЯ! НЕУДАЧНИК ЯПОНЕЦ
      А он прекрасен - закат. Вдали догорают золотые луковицы Христа Спасителя, на Москва-реке лежат зыбкие , полосы, а в городе-выставке уже вспыхивают бледные электрические шары.
      Толпа густо стоит перед балконом павильона Центросоюза, обращенным на реку. Цветные пестрые ширмы на балконе, а под ними три фигурки. Агитационный кооперативный Петрушка.
      За прилавком круглый купец в жилетке объегоривает мужика. В толпе взмывает смех. И действительно, мужик замечательный. От картуза до котомки за спиной. Какое-то особенное специфически мужицкое лицо. Сделана фигурка замечательно. И голос у мужика неподражаемый. Классный мужик.
      - Фирма существует 2000 лет, - рассыпается купец.
      - Батюшки! - изумляется мужик.
      Он машет деревянными руками, и трясет бородой, и призывает господа бога, и получает от жулика купца крохотный сверток товара за миллиард.
      Но является длинноносый Петрушка-кооператор, в зеленом колпаке, и вмиг разоблачает штуки толстосума, и тут же устраивает кооперативную лавку и заваливает мужика товаром. Побежденный купец валится набок, а Петрушка танцует с мужиком дикий радостный танец, и оба поют победную песнь своими козлиными голосами:
      Кооперация! Кооперация,
      Даешь профит ты нации!..
      - Товарищи, - вопит мужик, обращаясь к толпе, - заключим союз и вступим все в Центросоюз.
      x x x
      У пристани Доброфлота - сотни зрителей. Алюминиевая птица гидроаэроплан "RRDae" - в черных гигантских калошах стоит у берега. Полет над выставкой - один червонец с пассажира. В толпе - разговоры, уже описанные незабвенным Иваном Феодоровичем Горбуновым.
      - "Юнкерс" шибче "Фоккера"!
      - Ошибаетесь, мадам, "Фоккер" шибче.
      - Удивляюсь, откуда вы все это знаете?
      - Будьте покойны. Нам все это очень хорошо известно, потому мы в Петровском парке живем.
      - Но ведь вы сами не летаете?
      - Нам не к чему. Сел на 6-й номер - и в городе.
      - Трусите?
      - Червонца жалко.
      - Идут. Смотри, японцы идут! Летать будут!
      Три японца, маленькие, солидные, сухие, хорошо одетые, в роговых очках. Публика встречает их сочувственным гулом за счет японской катастрофы.
      Двое влезли благополучно и нырнули в кабину, третий сорвался с лестнички и, в полосатых брюках, и в клетчатом пальто, и в широких ботинках, - сел в воду с плеском и грохотом.
      В первый раз в жизни был свидетелем молчания московской толпы. Никто даже не хихикнул.
      - Не везет японцам в последнее время...
      Через минуту гидроплан стремительно проходит по воде, подымая бурный пенный вал, а через две - он уже уходит гудящим жуком над Нескучным садом.
      - Улетели три червончика, - говорит красноармеец.
      XIII
      БОИ ЗА ТРАКТОР ВЛАДИМИРСКИЕ РОЖЕЧНИКИ
      Вечер. Весь город унизан огнями Всюду белые ослепительные точки и кляксы света, а вдали начинают вертеться в темной вечерней зелени цветные рекламные колеса и звезды.
      В театре три электрических солнца заливают сцену. На сцене стол, покрытый красным сукном, зеленый огромный ковер и зелень в кадках. За столом президиум - в пиджаках, куртках и пальтишках. Оказывается, идет диспут. "Трактор и электрификация в сельском хозяйстве".
      Все лавки заняты. Особенно густо сидят.
      Наступает жгучий момент диспута.
      Выступал профессор-агроном и доказывал, что нам в настоящий момент трактор не нужен, что при нашем обнищании он ляжет тяжелым бременем на крестьянина. Возражать скептику и защищать его записалось 50 человек, несмотря на то что диспут длится уже долго.
      За конторкой появляется возбужденный оратор. В солдатской шинелишке и картузе.
      - Дорогие товарищи! Тут мы слышали разные слова - "электрификация", "машинизация", "механизация" и тому подобное и так далее. Что должны означать эти слова? Эти слова должны обозначать не что иное, товарищи, что нам нужны в деревне электричество и машины. (Голоса в публике: "Правильно!") Профессор говорит, что нам, мол, трактор не нужен. Что это обозначает, товарищи? Это означает, товарищи, что профессор наш спит. Он нас на старое хочет повернуть, а мы старого не хотим. Мы голые и босые победили наших врагов, а теперь, когда мы хотим строить, нам говорят ученые - не надо? Ковыряй, стало быть, землю лопатой? Не будет этого, товарищи. ("Браво! Правильно!")
      Появляются сапоги-бутылки из Смоленской губернии и сладким тенором спрашивают, какой может быть трактор, когда шпагат стоит 14 рублей золотом?
      Профессор в складной речи говорит, что он ничего... Что он только против фантазий, взывает к учету, к благоразумию, строгому расчету, требует заграничного кредита, и в конце концов начинает говорить стихами.
      Появляется куцая куртка и советует профессору, ежели ему не нравится в России, которая желает иметь тракторы, удалиться в какое-нибудь другое место, например в Париж.
      После этого расстроенный профессор накрывается панамой с цветной лентой и со словами:
      - Не понимаю, почему меня называют мракобесом? - удаляется в тьму.
      Оратор из Наркомзема разбивает положения профессора, ссылается на канадских эмигрантов и зовет к электрификации, к трактору, к машине.
      Прения прекращаются.
      И в заключительном слове председатель страстно говорит о фантазерах и утверждает, что народ, претворивший не одну уже фантазию в действительность, в последние 5 изумительных лет не остановится перед последней фантазией о машине. И добьется.
      - А он не фантазер?
      И рукой невольно указывает туда, где в сумеречном цветнике на щите стоит огромный Ленин.
      x x x
      Кончен диспут. Валит еще гуще народ в театр. А на сцене, став полукругом, десять клинобородых владимирских рожечников высвистывают на длинных деревянных самодельных дудках старинные русские песни. То стонут, то заливаются дудки, и невольно встают перед глазами туманные поля, избы с лучинами, тихие заводи, сосновые суровые леса. И на душе не то печаль от этих дудок, не то какая-то неясная надежда. Обрывают дудки, обрывается мечта. И ясно гудит в последний раз гидроплан, садясь на реку, и гроздьями, букетами горят" огни, и машут крыльями рекламы. Слышен из Нескучного медный марш.
      * Михаил Булгаков. Целитель
      Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
      OCR Гуцев В.Н.
      12 декабря ремонтный рабочий
      Верейцовской ветки Западных тов. Баяшко,
      будучи болен ногами и зная, что у его
      больного соседа находится прибывший из
      Уборок фельдшер гр. К., попросил
      осмотреть и его, но фельдшер не осмотрел
      т. Баяшко, а сказал, что его ноги надо
      поотрубить, и уехал, не оказав никакой
      помощи.
      Минус
      Вошел, тесемки на халате завязал и крикнул:
      - По очереди!
      В первую очередь попал гражданин с палкой. Прыгал, как воробей, поджав одну ногу.
      - Что, брат, прикрутило?
      - Батюшка фельдшер! - запел гражданин.
      - Спускай штаны. Ба-ба-ба...
      - Батюшка, не пугай!
      - Пугать нам нечего. Мы не для того приставлены. Приставлены мы лечить вас, сукиных сынов, на транспорте. Гангрена коленного сустава с поражением центральной нервной системы.
      - Батюшка!!
      - Я сорок лет батюшка. Надевай штаны.
      - Батюшка, что ж с ногой-то будет?
      - Ничего особенного. Следующий! Отгниет по колено - и шабаш.
      - Бат...
      - Что ты расквакался: "батюшка, батюшка". Какой я тебе батюшка? Капли тебе выпишу. Когда нога отвалится, приходи. Я тебе удостоверение напишу. Соцстрах будет тебе за ногу платить. Тебе еще выгоднее. А тебе что?
      - Не вижу, красавец, ничего не вижу. Как вечером - дверей не найду.
      - Ты, между прочим, не крестись, старушка. Тут тебе не церковь. Трахома у тебя, бабушка. С катарактой первой степени по статье А.
      - Красавчик ты наш!
      - Я сорок лет красавчик. Глаза вытекут, будешь знать.
      - Краса!!
      - Капли выпишу. Когда совсем ни черта видеть не будут, приходи. Бумажку напишу. Соцстрах тебе за каждый глаз по червю будет платить. Тут не реви, старушка, в соцстрахе реветь будешь. А вам что?
      - У мальчишки морда осыпалась, гражданин лекпом.
      - Ага. Так. Давай его сюда. Ты не реви. Тебя женить пора, а ты ревешь. Эге-ге-ге.
      - Гражданин лекпом. Не терзайте материнское сердце!
      -Я не касаюсь вашего сердца. Ваше сердце при вас и останется. Водяной рак щеки у вашего потомка.
      - Господи, что ж теперь будет?
      - Гм... Известно что: прободение щеки, и вся физиономия набок. Помучается с месяц - и крышка. Вы тогда приходите, я вам бумажку напишу. А вам что?
      - На лестницу не могу взойти. Задыхаюсь.
      - У вас порок пятого клапана.
      - Это что ж такое значит?
      - Дыра в сердце.
      - Ловко!
      - Лучше трудно.
      - Завещание-то написать успею?
      - Ежели бегом добежите.
      - Мерси, несусь.
      - Неситесь. Всего лучшего. Следующий! Больше нету! Ну, и ладно. Отзвонил - и с колокольни долой!
      * Михаил Булгаков. Часы жизни и смерти
      С натуры
      Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
      OCR Гуцев В.Н.
      В Доме Союзов, в Колонном зале - гроб
      с телом Ильича. Круглые сутки - день и
      ночь - на площади огромные толпы людей,
      которые, строясь в ряды, бесконечными
      лентами, теряющимися в соседних улицах и
      переулках, вливаются в Колонный зал.
      Это рабочая Москва идет поклониться
      праху великого Ильича.
      Стрела на огненных часах дрогнула и стала на пяти. Потом неуклонно пошла дальше, потому что часы никогда не останавливаются. Как всегда, с пяти начали садиться на Москву сумерки. Мороз лютый. На площадь к белому дому стал входить эскадрон.
      - Эй, эгей, со стрелки, со стрелки!
      Стрелочник вертелся на перекрестке со своей вечной штангой в руках, в боярской шубе, с серебряными усами. Трамваи со скрежетом ломились в толпу. Машины зажгли фонари и выли.
      - Эй, берегись!!
      Эскадрон вошел с хрустом. Шлемы были наглухо застегнуты, а лошади одеты инеем. В морозном дыму завертелись огни, трамвайные стекла. На линии из земли родилась мгновенно черная очередь. Люди бежали, бежали в разные концы, но увидели всадников, поняли, что сейчас пустят. Раз, два, три... сто, тысяча!..
      - Со стрелки-то уйдите!
      - Трамвай!! берегись! Машина стрелой - берегись!
      - К порядочку, товарищи, к порядочку. Эй, куда?
      - Братики, Христа ради, поставьте в очередь проститься. Проститься!
      - Опоздала, тетка. Тет-ка! Ку-да-а?
      - В очередь! В очередь!
      - Батюшки, по Дмитровке-то хвост ушел!
      - Куда ж деться-то мне, головушке горькой? Сквозь землю, што ль, провалиться?
      Запрыгал салоп, заметался, а кони милицейские гигантские так и лезут. Куда ж бедной бабе деваться. Провались, баба... Кепи красные, кони танцуют. Змеей, тысячей звеньев идет хвост к Параскеве Пятнице, молчит, но идет, идет! Ах, быстро попадем!
      - Голубчики, никого не пущайте без очереди!
      - Порядочек, граждане.
      - Все помрем...
      - Думай мозгом, что говоришь. Ты помер, скажем, к примеру, какая разница. Какая разница, ответь мне, гражданин?
      - Не обижайте!
      - Не обижаю, а внушить хочу. Помер великий человек, поэтому помолчи. Помолчи минутку, сообрази в голове происшедшее.
      - Куды?! Эгей-й!! Эй! Эй!
      - Рота, стой!!
      Ближе, ближе, ближе... Хруст, хруст. Стоп. Хруст... Хруст... Стоп... Двери. Голубчики родные, река течет!
      - По три в ряд, товарищи.
      - Вверх! Вверх!
      - Огней, огней-то! Караулы каменные вдоль стен. Стены белые, на стенах огни кустами. Родилась на стрелке Охотного река и течет, попирая красный ковер.
      - Тише, ты. Тш...
      - Шапки сняли, идут? Нет, не идут, не идут. Это не идут, братишки, а плывет река в миллион.
      На ковре ложится снег.
      И в море белого света протекает река.
      x x x
      Лежит в гробу на красном постаменте человек. Он желт восковой желтизной, а бугры лба его лысой головы круты. Он молчит, но лицо его мудро, важно и спокойно. Он мертвый. Серый пиджак на нем, на сером красное пятно орден Знамени. Знамена на стенах белого зала в шашку - черные, красные, черные, красные. Гигантский орден - сияющая розетка в кустах огня, а в середине ее лежит на постаменте обреченный смертью на вечное молчание человек.
      Как словом своим на слова и дела подвинул бессмертные шлемы караулов, так теперь убил своим молчанием караулы и реку идущих на последнее прощание людей.
      Молчит караул, приставив винтовки к ноге, и молча течет река.
      Все ясно. К этому гробу будут ходить четыре дня по лютому морозу в Москве, а потом в течение веков по дальним караванным дорогам желтых пустынь земного шара, там, где некогда, еще при рождении человечества, над его колыбелью ходила бессменная звезда.
      x x x
      Уходит, уходит река. Белые залы, красный ковер, огни. Стоят красноармейцы, смотрят сурово.
      - Лиза, не плачь. Не плачь... Лиза...
      - Воды, воды дайте ей!
      - Санитара пропустите, товарищи!
      Мороз. Мороз. Накройтесь, накройтесь, братишки. На дворе лютый мороз.
      - Батюшки? Откуда ж зайтить-то?!
      - Нельзя здесь!
      - Порядочек, граждане!
      - Только выход. Только выход.
      - Товарищ дорогой, да ведь миллион стоит на Дмитровке! Не дождусь я, замерзну. Пустите? А?
      - Не могу, - очередь!
      Огни из машины на ходу бьют взрывами. Ударят в лицо - погаснет.
      - Эй! Эгей! Берегись! Машина раздавит. Берегись!
      Горят огненные часы.
      * Михаил Булгаков. Охотники за черепами
      Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
      OCR Гуцев В.Н.
      Начохраны ст Москва М.-Б.-Белорусской
      дороги гр. Линко издал приказ по охране,
      которым предписывает каждому охраннику
      обязательно запротоколить четырех
      злоумышленников. В случае отсутствия
      таковых нарушители приказа увольняются.
      - Ну, мои верные сподвижники, - сказал начальник транспортной охраны ст. Москва-Белорусская, прозванный за свою храбрость Антип Скорохват, докладайте, что у нас произошло в истекшую ночь?
      Верные сподвижники побренчали заржавленным оружием и конфузливо скисли. Выступил вперед знаменитый храбрец - помощник Скорохвата:
      - Так что ничего не произошло...
      - Как? - загремел Антип. - Опять ничего? Пятая ночь, и ничего! Поч-чему нет злоумышленников?
      - Сказывают, сознательность одолела, - извиняющимся тоном доложил помощник.
      - Тэк-с, - заныл зловеще Антип, - одолела! Вагоны с мануфактурой целы? Никакой дьявол не упер вновь отремонтированного паровоза серии Ща? И никто не покушался на кошелек и жизнь начальника славной станции Москва-Белорусская? Дак это же что же. Я, что ли, за них, чертей, воровать буду сам?!
      Сподвижники тоскливо молчали.
      - Это, братцы, так нельзя, - продолжал ныть Антип. - Ведь это выходит, что вы даром бремените землю. Какого черта вы лопаете белорусско-балтийский хлеб? Кончится все это тем, что вас всех попрут в шею со службы, а вместе с вами и меня. Огромная такая станция, и никаких происшествий! А ежели начальство спросит: сколько, Антип, ты поймал злоумышленников за истекший месяц? Что я ему покажу? Шиш? Вы думаете, меня за шиш по головке погладят?
      - Нету их, - тоскливо запел помощник, - откуда же их взять? Не родишь их!
      - Роди! - взвыл Антип. - Попирая законы природы. Гляди! Посматривай! Идет человек по путям, ты сейчас к нему. Какие у тебя мысли в голове? Ты не смотри, что у него постная рожа и глаза как у педагога. Может, он только и мечтает, как бы пломбу с вагона сковырнуть. Одним словом, вот что: в советском государстве каждая козявка выполняет норму, и чтоб вы выполняли! Чтоб каждый мне по 4 злоумышленника в месяц представил. Как это может быть, я спрашиваю, без происшествий?
      - А ведь было происшествие ночью-то, - захрипел один из транспортных воинов, - мастера Щукина пес чуть штаны не порвал Хлобуеву, когда мы под вагонами лазили.
      - Вот! - вскричал предводитель. - Вот! А говорит - нету! А дикие звери на белорусской территории, вверенной нам, это не происшествие? Поймать и убить! Убить на месте.
      - Кого - мастера или пса?
      - Мозгами думайте! Пса. И мастера ущемить: покажи мандат на предмет засорения станции хищными зверями. Одним словом - марш!..
      --------
      У мастера Щукина была счастливая звезда в жизни, и поэтому пуля проскочила у него между коленями.
      - Что вы, взбесились, окаянные?! - закричал ошалевший Щукин. - Чего же вы божью собачку обстреливаете?
      - Бей его! Заходи. Штыком его! Убег, проклятый! А ты, борода, покажи мандат, какой ты есть человек.
      - А ты знаешь, Хлобуев, - засипел, зеленея, Щукин, - допьешься ты до чертей. Ты погляди мне в лицо... .
      - Нечего мне в лицо глядеть. Достаточно мне твое лицо известно. Показывай удостоверение.
      - Отлезь от меня, фиолетовый черт.
      - А-а. Отлезь? Ладно. Бикин, бери его. Пущай покажет основание, по которому находится на путях.
      - Кара-ул!!
      - Поори, поори...
      - Кара!..
      - Покричи мне...
      - Кр... кр...
      - Покаркай.
      --------
      Вторым засыпался член коллегии защитников Ламца-Дрицер, вернувшийся в дачном поезде из подмосковной станции Гнилые Корешки и избравший кратчайший путь через линию.
      - Это вопиющее нарушение! - кричал заступник, конвоируемый Антиповым воинством, - я подам заявление в малый Совнарком, а если не поможет, то в большой!
      - Хучь в громадный, - пыхтели храбрецы, - Совнарком разбойникам не потатчик.
      - Я разбойник?! - вспыхивал и угасал Дрицер, как свеча.
      - Ладно, бывают алистократы с портфелями карманы вырезают...
      --------
      ...Третьей - теща начальника станции с лукошком.
      - Отцы родные! Сыночки! Куда ж вы меня тащите?!
      --------
      ...И четвертой - целая артель временных рабочих полностью. С лопатами, с кирками и твердыми краюхами черного хлеба. Артельный староста, похожий на патриарха, стоял на коленях, ослепленный блеском оружия Антиповой гвардии, и бормотал:
      - Берите, братцы, все. Лопаты и рубашки. Скидайте штаны, только отпустите христианские душеньки на покаяние.
      --------
      Неизвестно, чем бы кончились Антиповы подвиги, если бы всевидящее начальство не прислало ему телеграмму:
      "Антипу.
      Антип! Ты поставлен, чтобы злоумышленников ловить, но ежели их нету, благодари судьбу и сам их не выдумывай!
      Наш идеал именно в том и заключается, чтобы злоумышленников не было. Стыдись, Антип! Любящее тебя начальство".
      Получил Антип телеграмму, заплакал и подвиги прекратил. Отчего и наступила на белорусской территории тишь и гладь.
      * Михаил Булгаков. Угрызаемый хвост
      Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
      OCR Гуцев В.Н.
      У здания МУУРа стоял хвост.
      - Охо-хо-хонюшки! Стоишь, стоишь...
      - И тут хвост.
      - Что поделаешь? Вы, позвольте узнать, бухгалтер будете?
      - Нет-с, я кассир.
      - Арестовываться пришли?
      - Да как же!
      - Дело доброе! А на сколько, позвольте узнать, вы изволили засыпаться?
      - На 300 червончиков.
      - Пустое дело, молодой человек. Один год. Но принимая во внимание чистосердечное раскаяние, и, кроме того, Октябрь не за горами. Так что в общей сложности просидите три месяца и вернетесь под сень струй.
      - Неужели? Вы меня прямо успокаиваете. А то я в отчаяние впал. Пошел вчера советоваться к защитнику, - уж он пугал меня, пугал, статья, говорит, такая, что меньше чем двумя годами со строгой не отделаетесь.
      - Брешут-с они, молодой человек. Поверьте опытности. Позвольте, куда же вы? В очередь?
      - Граждане, пропустите. Я казенные деньги пристроил! Жжет меня совесть...
      - Тут каждого, батюшка, жжет, не один вы.
      - Я, - бубнил бас, - казенную лавку Моссельпрома пропил.
      - Хват ты. Будешь теперь знать, закопают тебя, раба божия.
      - Ничего подобного. А если я темный? А неразвитой? А наследственные социальные условия? А? А первая судимость? А алкоголик?
      - Да какого ж черта тебе, алкоголику, вино препоручили?
      - Я и сам говорил...
      - Вам что?
      - Я, гражданин милицмейстер, терзаемый угрызениями совести...
      - Позвольте, что ж вы пхаетесь, я тоже терзаемый...
      - Виноват, я с десяти утра жду арестоваться.
      - Говорите коротко, фамилию, учреждение и сколько.
      - Фиолетов я, Миша. Терзаемый угрызениями...
      - Сколько?
      - В Махретресте - двести червяков.
      - Сидорчук, прими гражданина Фиолетова.
      - Зубную щеточку позвольте с собой взять.
      - Можете. Вы сколько?
      - Семь человек.
      - Семья?
      - Так точно.
      - А сколько ж вы взяли?
      - Деньгами двести, салоп, часы, подсвечники.
      - Не пойму я, учрежденский салоп?
      - Зачем. Мы учреждениями не занимаемся. Частное семейство Штипельмана.
      - Вы Штипельман?
      - Да никак нет.
      - Так при чем тут Штипельман?
      - При том, что зарезали мы его. Я докладываю: семь человек - жена, пятеро детишек и бабушка.
      - Сидорчук, Махрушин, примите меры пресечения!
      - Позвольте, почему ему преимущества?
      - Граждане, будьте сознательные, убийца он.
      - Мало ли что убийца. Важное кушанье! Я, может, учреждение подорвал.
      - Безобразие. Бюрократизм. Мы жаловаться будем.
      * Михаил Булгаков. В школе городка III Интернационала
      Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
      OCR Гуцев В.Н.
      Полдень. Перемена. В гулком пустынном зале звенят голоса.
      - Вол-о-о-дя!
      Круглоголовый стриженый малый, топая подшитыми валенками, погнался за другим. Нагнал, схватил.
      - Сто-ой!
      Две девочки, степенно сторонясь, прошли в коридор. Под мышкой ранец, у другой связка истрепанных книжек. Туго заплетены косички, и вздернуты носы. Прошел преподаватель, щурясь сквозь дешевенькие очки. На преподавателе студенческая тужурка, косоворотка, на ногах тоже неизбежные валенки.
      - Володька! Володька!
      И Володьку, к стене спиной - хлоп!
      Разъяренный Володька полетел за обидчиком. Засверкали Володькины пятки. Володька маленький, а ноги у Володьки как у слоненка, потому что валенки.
      Сверлит в зале звон. Гулкие коридоры. Полдень. Перемена.
      В музее тишина, и глухо доносится в светлую комнату Володькин победный вопль.
      В музее тишина, и стены глядят бесчисленными цветными рисунками. "И-с-т-о-р-и-я р-е-в-о-л-ю-ц-и-и". Печатными крупными буквами. Ниже рядами ученические рисунки. 9 января 1905 года. Толпой идут рабочие. Вон - цветные баррикады. Забастовка.
      Пестреют стены. Заголовки - "Родной язык". Под заголовком на картинке рыжая лисица. Хвост пушистый, а на морде написана хитрость и умиление. Это та самая лисица, что глядела на сыр во рту глупой вороны. Ниже по улицам слонов водили. И слон серо-фиолетового цвета, одинокий, добродушный, идет мимо булочной с деловым видом, а испуганные прохожие разбегаются. Один зевака тащится за тонким слонячьим хвостом.
      Известно, что слоны в диковинку у нас. В школе широко принят иллюстративный метод. Слушают ребятишки 1-й ступени крыловские басни и рисуют, рисуют, и стены покрываются цветными пятнами, и вырастает живой настоящий музей. Разложены альбомы, полные детских рисунков, иллюстрирующих классное чтение.
      Крепостное право. Рисунки, снимки с картин. На противоположной стене коллекция по естествознанию. Засушенные растения. Эта коллекция - результат экскурсий учеников за Москву.
      А вон экскурсии по Москве. Старорусские яркие кафтаны. Цветные мазки. Это ребятишки зарисовывали в Кремле.
      По обществоведению читали им курс, и старшие группы дали ряд диаграмм.
      Музей полон живым духом. В рисунках - от этих стройных диаграмм до кривых и ярких фигурок людей в праздничных одеждах с изюминками-глазами, настоящая жизнь. Все это запоминается, останется навсегда. Это не мертвая схоластическая сушь учебы, это настоящее ученье.
      x x x
      В зале и коридорах стихло после перемены, и в маленьком классе за черными столами двадцать стриженых и с косичками голов.
      - Wieviel Bilder sind hier?
      - Hier sind drei Bilder. Bilder.
      [Сколько здесь картин? - Здесь три картины (нем.)]
      Малый шмыгнул носом и опять зачитал:
      - Хир зинд дрей...
      - Драй, - поправила учительница, и малыш со вздохом согласился:
      - Зинд драй...
      И посмотрел так, чтобы увидеть одновременно и покрытую кляксами страницу, и того, кто вошел.
      Здесь одна из младших групп занимается по-немецки.
      А в физическом кабинете, за столами, уставленными приборами, те, что постарше, заняты практическими работами по физике. Стучит метроном, в колбе закипает жидкость, сыплется дробь на весы, и пытливые детские глаза следят за шкалой термометра.
      В классе самой старшей группы II-и ступени за старенькими партами подростки решают задачу по физике о грузе, погруженном в воду. Преподаватель, пошлепывая валенками, переходит от парты к парте, наклоняется к тетрадкам, к обкусанным карандашам, близоруко щурится...
      x x x
      Потом звонок. Опять перемена. Опять вместо тишины высоко взмывающий гул.
      Из класса, где шел урок одной из старших групп, выходит преподаватель-математик. Студенческая тужурка. Потертые брюки упрятаны в те же неизбежные валенки.
      - Холодно у вас.
      - Нет, тепло, - отвечает он, радостно улыбаясь.
      - То есть как? Я в шубе, а тем не менее...
      - А бывает гораздо холоднее, - поясняет математик.
      И действительно, видно, что и ребятишки, и учителя не избалованы теплом. Все они почти в пальто. Но есть и стойкие, привычные люди. И этот человек с лицом типичного студента бодро часами сидит в школе в одной тужурке, постукивает мелом и рисует на доске груз в 5 килограммов или термометр, на котором полных пятнадцать градусов. Настоящий термометр, однако, показывает меньше. И даже гораздо меньше, судя по тому, что все время является желание засунуть руки в рукава.
      x x x
      Да, в школе холодно. Школа бедна. Шеф ее, Коминтерн, дал ей немного угля, но вот уголь вышел, и школа выкраивает из своих скудных средств гроши на дрова. И покупает их на частном складе.
      Школа бедна. Не только топливом. На всем лежит печать скудости. Кабинет физический беден. Приборов так мало, что сколько-нибудь сложных показательных опытов поставить нельзя. Беден естественный кабинет. Доски, парты в классах - все это старенькое, измызганное, потертое, все это давно нужно на слом.
      Живой дух в школе, но при 10o и самый живой начинает ежиться.
      x x x
      Смотришь на преподавательниц, которые суетятся среди малышей. Смотришь на эти выцветшие вязаные кофточки, на штопаные юбки, подшитые валенки и думаешь: "Чем живет вся эта учительская братия?"
      Этот математик, секретарь Совета, получает 150 миллионов в месяц.