Лео с Дэйлом ничего не ответили.
      - Только бы не залететь, - сказал Салли.
      - Салли, - вымолвил Лео, - мне жаль...
      - Ох, заткнись!
      Они шли дальше. День склонялся к вечеру, и пустынная жара спадала.
      - Ненавижу мужчин! - произнесла Салли.
      Из-за куста выскочил дикий кролик, и Лео с Дэйлом отскочили.
      - Кролик, - сказал Лео. - Кролик.
      - Кролик напугал вас, парни, правда?
      - А что, после того, что произошло, мы нервничаем.
      - Вы нервничаете? А что обо мне говорить? Слушайте, давайте присядем на минутку.
      Я устала.
      Им попался участок тени, и Салли уселась между ними.
      - Хотя знаете... - промолвила она.
      - Что?
      - Было неплохо. На строго сексуальной основе, то есть. Он в самом деле в меня вставил. На строго сексуальной основе это было нечто.
      - Что? - переспросил Дэйл.
      - Я имею в виду, в моральном смысле я его ненавижу. Сукиного сына следует пристрелить. Собака. Свинья. Но на строго сексуальной основе это было нечто...
      Они немного посидели, не издавая ни звука. Потом вытащили две оставшиеся сигареты и выкурили их, передавая друг другу.
      - Жалко, что дури не осталось, - сказал Лео.
      - Господи, я знала, что так и будет, - произнесла Салли. - Да вас, парни, почти не существует.
      - Может, тебе станет лучше, если мы тебя изнасилуем? - спросил Лео.
      - Не будь дураком.
      - Думаешь, я не смогу тебя изнасиловать?
      - Надо было с ним уйти. Вы, парни, - ничтожества.
      - Значит, он тебе понравился? - спросил Дэйл.
      - Не грузись! - ответила Салли. - Лучше пошли на шоссе голосовать.
      - Я тебе могу впендюрить, - сказал Лео, - так, что заплачешь.
      - А можно посмотреть? - рассмеявшись, спросил Дэйл.
      - Нечего там будет смотреть, - сказала Салли. - Пошли. Шевелитесь.
      Они встали и зашагали к трассе. Идти до нее было десять минут. Выбравшись на бетонку, Салли встала и вытянула большой палец. Лео с Дэйлом остались в стороне, чтоб не заметили. Они забыли про вьетконговский флаг. Они оставили его возле сортировочной станции. Он валялся в грязи около железнодорожного полотна. Война продолжалась. Семь рыжих муравьев крупной породы ползли по флагу.
      ТЫ НЕ СМОЖЕШЬ СОЧИНИТЬ РАССКАЗ О ЛЮБВИ
      Марджи собиралась на свиданку с этим парнем но пути к ней этот парень встретил другого парня в кожаной куртке и парень в кожаной куртке распахнул свою кожаную куртку и показал ее парню свои сиськи поэтому ее парень приехал к Марджи и сказал что на свиданку прийти не сможет потому что парень в кожаной куртке показал ему свои сиськи и он теперь собирается этого парня отъебать. Поэтому Марджи отправилась повидать Карла. Карл был дома, она села и сказала Карлу:
      - Этот парень собирался пригласить меня в кафе где столики стоят снаружи и мы собирались пить вино и разговаривать, просто пить вино и разговаривать, вот и все, ничего больше, но по пути сюда этот парень встретил другого парня в кожаной куртке и парень в кожаной куртке показал этому парню свои сиськи и теперь этот парень собирается отъебать парня в кожаной куртке, поэтому ни столика, ни вина, ни разговоров мне не светит.
      - Я не могу писать, - промолвил Карл. - Ушло.
      Затем он встал и вышел в ванную, закрыл за собой дверь и посрал. Карл ходил срать четыре-пять раз в день. Больше делать было нечего. Он принимал пять-шесть ванн в день. Делать больше нечего было. Напивался он по тем же самым причинам.
      Марджи услышала шум воды из бачка. Потом Карл вышел.
      - Человек просто не может писать по восемь часов в день. Он даже не может писать каждый день или каждую неделю. Полная засада. Ничего не остается делать - только ждать.
      Карл подошел к холодильнику и вернулся с шестериком Мичелоба. Открыл бутылочку.
      - Я величайший писатель в мире, - сказал он. - А ты знаешь, как это сложно?
      Марджи не ответила.
      - Я чувствую, как по мне всему боль ползает. Будто вторая кожа. Хорошо бы ее сбросить, как змее.
      - Так ложись на ковер и попробуй.
      - Слушай, - спросил он, - а где я с тобой познакомился?
      - В забегаловке у Барни.
      - Н-да, тогда кое-что ясно. Выпей пива.
      Карл открыл бутылку и передал ей.
      - Ага, - сказала Марджи, - я знаю. Тебе нужно одиночество. Тебе необходимо быть одному. Только когда тебе хочется или когда мы ругаемся, ты садишься на телефон.
      Говоришь, что я тебе нужна. Говоришь, что с бодуна помираешь. Ты быстро слабеешь.
      - Я быстро слабею.
      - И ты со мной такой скучный, ты никогда не загораешься. Вы, писатели, такие...
      драгоценные... вы людей терпеть не можете. Человечество смердит, правильно?
      - Правильно.
      - Но всякий раз, когда мы ругаемся, ты начинаешь закатывать эти гигантские балехи на четыре дня. И тут ты вдруг становишься остроумным, таким ГОВОРЛИВЫМ!
      Ты внезапно полон жизни, болтаешь, танцуешь, поешь. Пляшешь на кофейном столике, швыряешь бутылки в окно, играешь Шекспира целыми актами. Внезапно ты жив - когда меня нет. О, я об этом слышу!
      - Мне не нравятся вечеринки. Особенно я не люблю людей на вечеринках.
      - Для парня, который не любит вечеринки, ты определенно закатываешь их больше, чем достаточно.
      - Послушай, Марджи, ты не понимаешь. Я больше не могу писать. Сдох. Я где-то не туда свернул. Где-то я умер среди ночи.
      - Ты умрешь только одним способом - от одного из своих здоровенных бодунов.
      - Джефферс сказал, что даже самые сильные люди попадают в капканы.
      - Кто такой Джефферс?
      - Мужик, превративший Большой Сюр в ловушку для туристов.
      - Что ты собирался делать сегодня вечером?
      - Слушать песни Рахманинова.
      - А это еще кто?
      - Мертвый русский.
      - Ты посмотри на себя. Ты просто сидишь.
      - Я жду. Некоторые парни ждут по два года. Иногда это так и не возвращается.
      - А если никогда не вернется?
      - Тогда я просто надену башмаки и спущусь на Главную Улицу.
      - Почему ты не устроишься на приличную работу?
      - Приличных работ не бывает. Если у писателя не получается жить творчеством, он покойник.
      - Ох, да ладно тебе, Карл! У миллиардов людей в мире не получается жить творчеством. Ты хочешь сказать, что они покойники?
      - Да.
      - А у тебя - душа? Ты - один из немногих, у кого есть душа?
      - Похоже, что так.
      - Похоже, что так! Ты со своей пишущей машиночкой! Ты со своими крохотными чеками! Да моя бабушка больше тебя зарабатывает!
      Карл откупорил следующую бутылку пива.
      - Пиво! Пиво! Ты со своим проклятым пивом! Оно даже в рассказах твоих есть!
      "Марти поднес ко рту бутылку пива. Он оторвал от нее взгляд, и тут в бар вошла эта крупная блондинка и села рядом с ним..." Ты прав. Ты кончился. Твой материал ограничен, очень ограничен. Ты не можешь написать рассказ о любви, ты не можешь написать приличную любовную историю.
      - Ты права, Марджи.
      - Если человек не может написать любовную историю, он бесполезен.
      - А ты их сколько написала?
      - Я не претендую на то, чтоб быть писателем.
      - Зато, - произнес Карл, - ты, кажется, становишься в позу чертовского литературного критика.
      Вскоре после этого Марджи ушла. Карл сидел и пил оставшееся пиво. Это правда, умение писать его оставило. Нескольких врагов-подпольщиков осчастливил. Теперь смогут вырасти на одно деление. Смерть их радует, будь они хоть в подполье, хоть сверху. Он вспомнил Эндикотта, как тот сидит и разглагольствует:
      - Ну что, Хемингуэя нет, Дос-Пассоса нет, Пэтчена нет, Паунда нет, Берримен с моста прыгнул... все выглядит лучше, лучше и лучше.
      Зазвонил телефон. Карл снял трубку.
      - Мистер Гэнтлинг?
      - Да? - ответил он.
      - Мы хотели поинтересоваться, не сможете ли вы почитать в Колледже Фэйрмаунт?
      - Ну, смог бы, какого числа?
      - Тридцатого, следующего месяца.
      - Мне кажется, я тогда ничем не занят.
      - Наш обычный гонорар - сто долларов.
      - Обычно я получаю сто пятьдесят. Гинзберг получает тысячу.
      - Так то Гинзберг. Мы можем предложить только сто.
      - Хорошо.
      - Прекрасно, мистер Гэнтлинг. Мы пришлем вам подробности письмом.
      - Как насчет дороги? Дьявольски далеко к вам добираться.
      - Ладно, двадцать пять долларов на дорогу.
      - Договорились.
      - Вы не согласились бы побеседовать со студентами на занятиях?
      - Нет.
      - Будет бесплатный обед.
      - Принимаю.
      - Прекрасно, мистер Гэнтлинг, мы с нетерпением ждем вас на кампусе.
      - До свидания.
      Карл походил по комнате. Посмотрел на пишущую машинку. Вставил в нее листок бумаги, затем поразглядывал девчонку в изумительно коротенькой мини-юбке, проходившую мимо окна. Потом начал печатать:
      "Марджи собиралась на свиданку с этим парнем но пути к ней этот парень встретил другого парня в кожаной куртке и парень в кожаной куртке распахнул свою кожаную куртку и показал ее парню свои сиськи поэтому ее парень приехал к Марджи и сказал что на свиданку прийти не сможет потому что парень в кожаной куртке показал ему свои сиськи..."
      Карл поднес к губам пиво. Хорошо было писать снова.
      ПОМНИШЬ ПЁРЛ-ХАРБОР?
      Нам приходилось прогуливаться во дворе дважды в день - в середине утра и в середине дня. Делать особо было нечего. Люди становились друзьями на основе того, что привело их в тюрьму. Как сказал мой сокамерник Тэйлор, насильники детей и случаи непристойного обнажения находятся в самом низу социального порядка, а крупные мошенники и главари рэкета - на самом верху.
      На прогулочном дворе Тэйлор со мной не разговаривал. Он прохаживался взад-вперед со своим крупным мошенником. Я сидел в одиночестве. Некоторые парни сворачивали шаром рубашку и играли в мяч. Казалось, им нравится. Средств развлечения заключенных явно было немного.
      Я сидел. Вскоре заметил скучковавшуюся группу. Они играли в кости. Я поднялся и подошел. У меня оставалось немного меньше доллара мелочи. Посмотрел, как несколько раз катнули. Хозяин костей взял несколько конов подряд. Я почувствовал, что его удача на этом кончится и поставил против него. Он обосрался. Я заработал четвертачок.
      Всякий раз, когда кому-нибудь начинало везти, я отваливал, пока не прикидывал, что вот сейчас его веревочка разовьется. И тут ставил против него. Я заметил, что остальные мужики ставили на каждый кон. Я же поставил шесть раз и пять из них выиграл. Затем нас загнали обратно в камеры. Я опережал на доллар.
      На следующее утро я встрял в игру пораньше и за утро сделал 2.25, а за день - 1.75. Когда игра закончилась, ко мне подошел этот пацан:
      - У вас, кажется, ништяк идет, мистер.
      Я дал пацану 15 центов. Он ушел вперед. Со мной поравнялся еще один мужик:
      - Ты что-нибудь давал этому сукиному сыну?
      - Ага. 15 центов.
      - Он каждый раз с кона срывает. Не давай ему ничего.
      - Я не заметил.
      - Точно. Рвет с кона. Своего не упустит.
      - Понаблюдаю за ним завтра.
      - А кроме этого, он сидит за непристойное обнажение, мать его. Показывал пипиську маленьким девочкам.
      - Ага, - ответил я. - Терпеть не могу таких хуесосов.
      Пища была паршивой. Как-то вечером после ужина я упомянул Тэйлору, что выигрываю в кости.
      - А знаешь, - сказал он, - ты ведь можешь еду себе здесь покупать, хорошую еду.
      - Как?
      - Когда гасят свет, приходит повар. Ты получаешь то же, что ест начальник тюрьмы, самое лучшее. Десерт, все дела. Повар хороший. Начальник его здесь поэтому и держит.
      - Сколько нам будет стоить пара ужинов?
      - Дай ему дайм. Не больше пятнадцати центов.
      - И все?
      - Если дашь больше, он подумает, что ты осел.
      - Ладно. Пятнадцать центов.
      Тэйлор договорился. На следующую ночь, когда вырубили свет, мы сидели, ждали повара и давили клопов, одного за другим.
      - Этот повар пришил двоих. Клевый сукин сын, но гад порядочный. Грохнул одного, отсидел червонец, откинулся и через два-три дня грохнул второго. Здесь вообще-то пересылка, но начальник держит его тут постоянно, потому что он - хороший повар.
      Мы услышали, как кто-то подходит. Повар. Я встал, и он просунул нам пищу. Я отнес ее на стол, затем вернулся к двери камеры. Действительно здоровый сукин сын, двоих укокошил. Я дал ему 15 центов.
      - Спасибо, приятель, мне завтра тоже приходить?
      - Каждый вечер.
      Мы с Тэйлором сели ужинать. Все лежало на тарелках. Кофе был хорош и горяч, мясо - ростбиф - нежное. Пюре, зеленый горошек, бисквиты, подливка, масло и яблочный пирожок. Я так хорошо не ел лет пять.
      - Однажды этот повар моряку в шоколадный цех заехал. Так его отхарил, что тот ходить не мог. Моряка пришлось госпитализировать.
      Я набрал полный рот пюре с подливкой.
      - Да ты не волнуйся, - успокоил меня Тэйлор. - Ты такой урод, что тебя никому ебать не захочется.
      - Я больше беспокоюсь, как бы себе чутка ухватить.
      - Ладно, я этих обсосов тебе покажу. Некоторые уже заняты, некоторые нет.
      - Жратва хорошая.
      - Говна не держим. Тут есть два вида петушни. Те, что сели пидорами, и те, кого в тюрьме опустили. Пятерок никогда не хватает, поэтому парням приходится лишних себе прихватывать, чтоб потребности удовлетворять.
      - Разумно.
      - Тюремная петушня обычно слегка с прибабахом, поскольку им по голове сильно стучат. Сначала они ерепенятся.
      - Во как?
      - Ага. А потом смекают, что лучше быть живым пинчем, чем дохлой целкой.
      Мы доели ужин, разошлись по люлькам, посражались с клопами и попробовали заснуть.
      Каждый день я продолжал выигрывать в кости. Я начал ставить потяжелее, но все равно выигрывал. Жизнь в тюряге становилась все лучше и лучше. Однажды мне запретили прогулку. Навестить меня пришли два агента ФБР. Они задали несколько вопросов, затем один сказал:
      - Мы твое дело изучили. До суда не дойдет. Тебя заберут в призывной центр. Если армия тебя примет, пойдешь в армию. Если отклонит, снова выйдешь на гражданку.
      - А мне в тюрьме уже почти понравилось, - сказал я.
      - Да, выглядишь ты неплохо.
      - Никакого напряга, - ответил я, - за квартиру платить не надо, за коммунальные услуги тоже, с подружками не ссорюсь, налогов никаких, номера получать не надо, нет талонов на еду, бодунов...
      - Поумничай еще, мы тебя живо проучим.
      - Ой блядь, - ответил я, - я же пошутил. Чем я не Боб Хоуп?
      - Боб Хоуп - хороший американец.
      - Я б тоже был хорошим, если б у меня столько же бабок было.
      - Мели-мели. Мы тебе покажем, где раки зимуют.
      Я промолчал. У одного парня при себе был портфель. Он и поднялся первым. Второй вышел за ним следом.
      Нам всем обед дали с собой и затолкали в грузовик. Человек двадцать-двадцать пять. Парни позавтракали лишь полтора часа назад, но уже развернули свои пакетики. Неплохо: бутерброд с колбасой, бутерброд с арахисовым маслом и гнилой банан. Свой обед я отдал парням. Все они сидели очень тихо. Никто не острил. Все смотрели прямо перед собой. Большинство черные или коричневые. И все как один - здоровенные.
      Медосмотр я прошел, наступила очередь психиатра.
      - Генри Чинаски?
      - Да.
      - Садитесь.
      Я сел.
      - Вы верите в войну?
      - Нет.
      - Вы хотите пойти на войну?
      - Да.
      Он посмотрел на меня. Я не сводил взгляда со своих ног. Казалось, он погрузился в чтение вороха бумаг на столе. Прошло несколько минут. Четыре, пять, шесть, семь минут. Затем он заговорил:
      - Послушайте, у меня в следующую среду будет вечеринка. Приглашены врачи, юристы, художники, писатели, актеры, вот такой народ. Я вижу, что вы - человек интеллигентный. Я хочу, чтобы вы тоже пришли. Придете?
      - Нет.
      Он начал писать. Он все писал, писал и писал. Откуда он столько про меня знает?
      Я сам о себе столько не знаю.
      Я не стал ему мешать. Мне было все равно. Теперь, когда на войну я попасть не мог, я войны этой почти желал. Однако, в то же время я радовался, что меня там нет. Врач закончил писать. Я почувствовал, как обвел их вокруг пальца. Против войны я возражал не потому, что пришлось бы кого-то убивать или подлезть под пулю самому без всякого смысла. Едва ли это имело значение. Я возражал против того, что меня лишали права сидеть в какой-нибудь комнатешке, недоедать, глотать дешевое пойло и сходить с ума по-своему в собственное удовольствие.
      Я не хотел, чтобы меня будил по утрам своим горном какой-нибудь чувак. Я не хотел спать в казарме с кучей здоровых сексуально озабоченных любящих футбол перекормленных остроумных дрочливых славнющих перепуганных розовых пердящих залипающих на мамочках скромных играющих в баскетбол американских мальчишек, с которыми придется водить дружбу, напиваться в увольнительных, лежать вместе на спине и слушать десятки несмешных, тупых и грязных шуток. Я не хотел их чесучих одеял, их чесучих обмундирований, их чесучей гуманности. Я не хотел срать с ними в одном месте, ссать с ними в одном месте или делиться с ними одной блядью. Я не хотел видеть их ногти на ногах и читать их письма из дому. Я не хотел разглядывать их подпрыгивающие задницы в одном строю, я не хотел с ними дружить, я не хотел с ними враждовать, я не хотел ни их, ни этого, ничего. Убивать или быть убитым едва ли имело значение.
      После двух часов ожидания на жесткой лавочке в туннеле, буром, как выгребная яма, где дуло холодным сквозняком, меня отпустили, и я вышел наружу, на север.
      Остановился купить сигарет. Задержался в первом же баре, сел, заказал скотча с водой, содрал целлофан с пачки, вытащил покурку, зажег, взял стакан в руку, отпил половину, затянулся, поглядел на свою симпатичную физиономию в зеркале.
      Странно на свободе. Странно идти, куда пожелаешь.
      Прикола ради я встал и зашел в сортир. Поссал. Еще один ужасный сортир в баре:
      от вони я чуть не сблевнул. Вышел, засунул монетку в музыкальный автомат, сел и послушал самое новье. Ничем не лучше. Бит есть, а души нет. Перед Моцартом, Бахом и Б они по-прежнему бледнели. Мне будет не хватать костей и хорошей пищи.
      Я заказал себе еще выпить. Оглядел бар повнимательней. У стойки сидели пятеро мужиков и ни одной бабы. Я вернулся на американские улицы.
      ПИТТСБУРГСКИЙ ФИЛ И КОМПАНИЯ
      Этот парень Саммерфильд сидел на пособии и сильно закладывал. Довольно тупой, я старался его избегать, но он вечно висел полупьяный в окне. Увидит, как я из дому выхожу, и говорит всегда одно и то же:
      - Эй, Хэнк, как насчет взять меня на скачки? - а я всегда отвечаю:
      - Как-нибудь в другой раз, Джо, не сегодня.
      Так он и продолжал, свесившись из окна полупьяный, пока однажды я не ответил:
      - Ну ладно, Христа ради, пошли... - И мы отправились.
      Стоял январь, а в Санта-Аните, если вы знаете этот ипподром, может вдруг стать очень холодно, особенно если проигрываешь. И ветер дует со снежных гор, и в кармане голяк, и дрожишь весь, и думаешь о смерти, о черных днях, о том, что нечем платить за квартиру, и обо всем таком. В общем, едва ли приятное местечко для проигрыша. Из Голливуд-Парка, по крайней мере, с загаром вернешься.
      И вот мы поехали. По дороге рот у него не закрывался. Он никогда раньше не был на ипподроме. Мне пришлось растолковать ему, что значит ставить на победителя, на место или на одно из трех первых мест. Он не знал даже, что такое стартовые ворота и Беговая Форма. Когда мы туда добрались, он пользовался моей. Пришлось показывать ему, как ее читать. На входе я заплатил за него и купил ему программку. У него было всего два доллара. На одну ставку хватит.
      Перед первым забегом мы с ним постояли, разглядывая теток. Джо сообщил мне, что у него бабы не было пять лет. Выглядел он потрепанно, вылитый неудачник. Мы передавали Форму друг другу, рассматривали теток, и тут Джо спросил:
      - А почему 6-я лошадь идет 14 к одному? По мне, так она выглядит лучше всех.
      Я попытался ему объяснить, почему лошадь идет 14 к одному относительно других, но он меня не слушал:
      - Точно тебе говорю, лучше всех выглядит. Не понимаю. Поставлю на нее.
      - Твои два доллара не казенные, Джо, - сказал я, - а когда проиграешь, я тебе занимать не буду.
      Лошадь звали Рыжий Чарли; тварь в самом деле выглядела прискорбно. На променад она вышла в четырех повязках. Когда ее увидали, цена подскочила до 18 к одному.
      Я поставил десять на победителя на логичную лошадь, Смелую Латрину поджарую классную кобылку с хорошими результатами, заводным жокеем и вторым ведущим тренером. Я подумал, что 7 к 2 для нее - неплохая цена.
      Бежали на милю и одну шестнадцатую. Рыжий Чарли шел 20 к одному, когда лошади вышли из ворот, - а он вышел первым, сразу бросался в глаза со своими повязками, и мальчишка гнал его на четыре корпуса впереди на первом же повороте - должно быть, думал, что бегут на четверть мили. У жокея было всего две победы из сорока посадок, и ясно, почему. На обратном отрезке он опережал уже на шесть корпусов.
      По шее Рыжего Чарли бежала пена: чертовски похоже на крем для бритья.
      В зените поворота шесть корпусов свелись к трем, и вся стая нагоняла его. На вершине отрезка у Рыжего Чарли форы осталось всего полтора корпуса, и моя лошадь Смелая Латрина равнялась с ним на внешней дорожке. Похоже, что я - в игре. На середине отрезка я уже отставал лишь на шею. Еще рывок - и я прорвусь. Но они так и пришли к финишу. У Рыжего Чарли на финише оставалась его шея. Он оплачивался по 42.80.
      - Я так и думал, что он лучше всех выглядит, - сказал Джо и пошел забирать свои деньги.
      Вернувшись, он попросил у меня Форму снова. Проглядел всех участников.
      - А почему Большой Х 6 к одному? - спросил он. - Он выглядит лучше всех.
      - Он может выглядеть лучше всех для тебя, - ответил я, - но по опыту бывалых игроков и лошадников, настоящих профессионалов, он оценивается примерно как 6 к одному.
      - Не злись, Хэнк. Я знаю, что ни шиша не знаю об этой игре. Я просто хочу сказать, что на мой взгляд он должен быть фаворитом. Я все равно на него поставлю. Можно даже десять на победителя.
      - Это твои деньги, Джо. Тебе просто повезло в первом заезде, игра - не такая уж простая.
      Ну что, Большой Х выиграл и оплачивался по 14.40. Джо забегал взад-вперед. Мы почитали Форму в баре, он купил каждому выпить и дал бармену доллар на чай.
      Выходя, он подмигнул бармену и сказал:
      - Крот Барни - единственный в этом заезде. - Крот Барни был фаворитом 6 к 5, поэтому ничего странного в его заявлении я не нашел. К тому времени, как начался заезд, шансы Крота Барни сравнялись. Он оплачивался по 4.20, и Джо выиграл свои 20 баксов.
      - Вот в этот раз, - сказал он, - они сделали фаворитом правильную лошадь.
      Из девяти заездов у Джо было восемь победителей. На обратом пути он сокрушался, как же он проморгал 7-й заезд.
      - Синий Грузовик выглядел намного лучше остальных. Не понимаю, как он пришел всего лишь третьим.
      - Джо, у тебя вышло 8 из 9. Это удача новичка. Ты и представления не имеешь, какая эта игра сложная.
      - По мне, так простая. Выбираешь победителя и забираешь денежки.
      Остаток пути я с ним не разговаривал. В тот вечер он постучался ко мне, с собой у него была квинта Дедушки и Беговая Форма. Я помог ему с бутылкой, пока он читал Форму и рассказывал мне, кто победит завтра - все девять - и почему. У нас тут сидел настоящий эксперт. Я-то знаю, как моча людям в голову стукает. Однажды у меня было 17 победителей подряд, и я уже собирался скупать дома на побережье и начинать работорговлю белыми, чтоб оградить свои выигрыши от налогового инспектора. Так вот и сходишь с ума.
      Мне не терпелось отвезти Джо на бега на следующий день. Я хотел увидеть его рожу, когда все предсказания обломятся. Лошади - просто животные, они сделаны из плоти. Они могут облажаться. Как сказал один старый игрок: "Есть десятки способов проиграть заезд и только один - выиграть."
      Ладно, в тот день не вышло. У Джо было 7 из 9 - фавориты, те, у кого было мало шансов, средненькие. А он всю дорогу ныл про двух своих неудачников. Он этого не понимал. Я с ним не разговаривал. Сукин сын не ошибался. Но проценты его подставят. Он начал мне тележить, почему я ставлю неправильно, и как надо. Всего два дня на бегах - и он уже эксперт. Я играл уже 20 лет, а он мне говорит, что я свою задницу в упор не вижу.
      Мы ездили туда всю неделю, и Джо продолжал выигрывать. Он стал таким невыносимым, что достал меня окончательно. Он купил себе новый костюм и шляпу, новую рубашку и стал курить сигары по 50 центов. Людям из собеса он сказал, что стал частным предпринимателем, и что их деньги ему больше не нужны. Джо спятил.
      Отрастил усы, купил наручные часы и дорогое кольцо. В следующий вторник я увидел, как он поехал на скачки в собственной машине - черный кадиллак 69-го года. Он помахал мне изнутри и стряхнул пепел с сигары. В тот день на бегах я с ним не разговаривал. Он сидел в клубе. Когда он постучался ко мне в тот вечер, с ним была обычная квинта Дедушки и высокая блондинка. Молодая, хорошо одетая, ухоженная - у нее были и форма, и лицо. Вошли они вместе.
      - Что это за бичара? - спросила она у Джо.
      - Это мой старый кореш Хэнк, - представил он ей меня. - Я знал его раньше. Когда был беден. Однажды он взял меня на бега.
      - А у него что, своей старухи нет?
      - У старины Хэнка бабы не было с 1965 года. Слушай, давай сведем его с Большой Герти?
      - Ох, черт возьми, Джо, Большая Герти на него не клюнет! Смотри, он же одет, как тряпичник.
      - Помилосердуй, крошка, он же мой кореш. Я знаю, что на много мы не выглядим, но мы начинали вместе. Я сентиментален.
      - Ну а Большая Герти не сентиментальна, она любит класс.
      - Слушай, Джо, - сказал я, - на фиг баб. Садись, бери Форму и давай пропустим вместе по чуть-чуть, а ты расскажешь мне, кто завтра выиграет.
      Джо так и сделал. Мы выпили и всех вычислили. Он записал мне имена девяти лошадей на клочке бумаги. Его баба, Большая Тельма... н-да, Большая Тельма просто смотрела на меня так, будто я был собачьей какашкой на чьем-то газоне.
      Те девять лошадок на следующий день подошли к восьми забегам. Одна оплачивалась по 62.60. Я ничего не понимал. В тот вечер Джо зашел ко мне с новой телкой. Она выглядела еще лучше. Он сел, держа бутылку и Форму, и записал мне еще девять лошадей.
      Затем сказал:
      - Послушай, Хэнк, мне надо съезжать. Я нашел себе славную люксовую квартирку сразу возле ипподрома. Достало уже ездить туда-сюда. Пошли, крошка. Мы еще увидимся, парень.
      Я знал, что это все. Мой кореш меня посылал подальше. На следующий день я ставил на этих девять по-тяжелой. Получилось семь раз. Я просмотрел Форму еще раз, когда приехал домой, пытаясь сообразить, почему он выбрал именно этих лошадей, но явной причины, мне показалось, не существовало. Некоторые верняки были поистине загадочны.
      Весь остаток сезона мы с Джо не встречались, если не считать одного раза. Я увидел, как он заходит в клуб с двумя тетками. Джо растолстел и смеялся. На нем был костюм за две сотни долларов, а на пальце - кольцо с брильянтом. Я же в тот день проиграл все девять заездов.
      Это случилось два года спустя. Я сидел в Голливуд-Парке, а день был особенно жарок, четверг, и на 6-м заезде мне случилось оторвать победителя по 26.80.
      Отходя от окошечка кассы, я услышал за спиной его голос:
      - Эй, Хэнк! Хэнк!
      Это был Джо.
      - Господи, старик, - сказал он, - как же я рад тебя видеть!
      - Привет, Джо...
      На нем до сих пор был тот самый костюм за две сотни долларов - по такой-то жаре.
      Все остальные вокруг бродили в рубашечках с коротким рукавом. Небрит, башмаки стоптаны, а сам костюм измят и грязен. Брильянта уже не было, часов на руке - тоже.
      - Дай покурить, Хэнк.
      Я дал ему сигарету, и когда он ее зажег, я заметил, что руки у него трясутся.
      - Мне нужно выпить чего-нибудь, старик, - сказал он мне.
      Я отвел его в бар, и мы пропустили по парочке вискача. Джо разглядывал Форму.
      - Слушай, старик, я тебя на многих победителей навел, так?
      - Конечно, Джо.
      Мы стояли и смотрели в Форму.
      - Прикинь теперь этот забег, - сказал Джо. - Посмотри на Черную Обезьянку. Она у нас поскачет, Хэнк. Верняк. К тому же при 8 к одному.
      - Тебе нравятся ее шансы, Джо?
      - Точно тебе говорю, старик. Как не фиг делать выиграет.
      Мы оба поставили на Черную Обезьянку и пошли смотреть забег. Она пришла к финишу глубокой седьмой.
      - Ничего не понимаю, - сказал Джо. - Слушай, одолжи мне еще два бакса, Хэнк. Зов Сирены будет в следующем, он не может проиграть. Никак не может.
      Зов Сирены действительно не проиграл - вышел пятым, но это не сильно-то помогает, когда ставишь по носам. Джо развел меня еще на два доллара на 9-й заезд, его лошадь и там облажалась. Джо сказал мне, что машины у него нет, поэтому не соглашусь ли я подвезти его домой?
      - Ты не поверишь, - сказал он мне, - но я снова на пособии.
      - Я тебе верю, Джо.
      - Тем не менее, я выскочу. Знаешь, Питтсбургский Фил тонул десятки раз. И всегда выныривал. Его друзья в него верили. Денег одалживали.
      Когда я его высаживал, то обнаружил, что живет он в старых меблирашках примерно в четырех кварталах от меня. Я ведь так и не переехал. Выходя из машины, Джо сказал:
      - Завтра просто дьявольская масть повалит. Ты едешь?
      - Не уверен, Джо.
      - Дай мне знать, если соберешься.
      - Конечно, Джо.
      В тот вечер я услышал стук в свою дверь. Я знал стук Джо. Не ответил. У меня орал телевизор, но я не ответил. Я просто очень тихо лежал на постели. Он стучал, не переставая.
      - Хэнк! Хэнк!Ты дома? ЭЙ, ХЭНК!
      Потом он просто забарабанил в дверь, сукин сын. Просто неистовствовал. Все колотил и колотил. Наконец, остановился. Я услышал, как он уходит по коридору.
      Хлопнула входная дверь. Я встал, выключил телик, сходил к холодильнику и сделал себе бутерброд с сыром и ветчиной, открыл бутылку пива. С ними в руках сел, разрезал завтрашнюю Форму и стал изучать первый заезд: пятитысячная скачка-распродажа жеребчиков и меринов от трех лет и старше. Мне понравился номер 8. В Форме он шел как 5 к одному. Поставлю на такого в любое время.