Юг без севера (Истории похороненной жизни)

      - Может, только ладить не будем.
      - Может, научусь читать Космополитэн, улучшать свой ум.
      - Н-да, там есть что улучшить.
      - Пошла ты на хуй.
      - Что?
      - Пошла на хуй.
      - Вот куда я к тебе давно уже не ходила.
      - Некоторым нравится ебаться с такими суками, а мне - не очень.
      - А Пэтти, я полагаю, - не сука?
      - Все бабы - суки, а ты у них - чемпионка.
      - Так чего ж ты не валишь к своей Пэтти?
      - Ты же здесь. Я не могу давать приют двум курвам одновременно.
      - Курвам?
      - Курвам.
      Энн встала, зашла в чулан, выволокла свой чемодан и начала запихивать туда одежду. Джек ушел на кухню и взял еще одну бутылку пива. Энн плакала и злилась.
      Джек сел и хорошенько отхлебнул. Виски ему нужно, бутылку виски. И хорошую сигару.
      - Я могу зайти и забрать остаток вещей, когда тебя не будет.
      - Не беспокойся. Я их тебе пришлю.
      Она задержалась в дверях.
      - Что ж, я думаю, на этом всч, - сказала она.
      - Полагаю, что да, - ответил Джек.
      Она закрыла дверь и ушла. Обычное дело. Джек допил пиво и подошел к телефону.
      Набрал номер Пэтти. Та ответила.
      - Пэтти?
      - О, Джек, как у тебя дела?
      - Выиграл сегодня большую драку. Ничья. Мне теперь надо завалить только Парвинелли, и выйду на чемпиона.
      - Ты их обоих уделаешь, Джек. Я знаю, что у тебя получится.
      - Что ты сегодня делаешь, Пэтти?
      - Час ночи, Джек. Ты что, пил?
      - Немного. Отмечаю.
      - А как Энн?
      - Мы разбежались. Я только одну тетку зараз проигрываю, ты же знаешь, Пэтти.
      - Джек...
      - Что?
      - Я - с парнем.
      - С парнем?
      - С Тоби Йоргенсоном. Он в спальне...
      - О, извини тогда.
      - Ты меня тоже извини, Джек. Я тебя любила... может, до сих пор люблю.
      - Ох, блядь, как вы, бабы, любите этим словом разбрасываться...
      - Прости меня, Джек.
      - Нормально. - Он повесил трубку. Затем зашел в чулан за пальто. Надел его, закончил пиво, на лифте спустился к машине. Проехал прямо по Нормандии на 65 милях в час до винной лавки на Бульваре Голливуд. Вылез из машины, вошел. Взял шестерик Мичелоба, упаковку Алки-Зельцер. Затем у продавца за кассой попросил квинту Джека Дэниэлса. Пока продавец выбивал чек, к ним подвалил пьянчуга с двумя упаковками Курза.
      - Эй, мужик! - сказал он Джеку. - Ты не Джек Бэкенвельд, боксер?
      - Он самый, - ответил Джек.
      - Мужик, я видел ваш бой сегодня, Джек, ну ты силен. Ты в самом деле великий!
      - Спасибо, старик, - сказал он пьянчуге, взял свой пакет с покупками и пошел к машине. Сел, открутил крышечку с Дэниэлса и приложился как следует. Потом сдал назад, поехал на запад по Голливуду, на Нормандии свернул налево и заметил хорошо сложенную девчонку-подростка. Та, покачиваясь, шла по улице. Он остановил машину, приподнял квинту из пакета и показал ей.
      - Подвезти?
      Сам удивился, когда она залезла внутрь.
      - Я помогу вам это выпить, мистер, но никаких побочных льгот.
      - Какое там, - ответил Джек.
      Он поехал по Нормандии со скоростью 35 миль в час, уважающий себя гражданин и третий лучший полусредний вес в мире. На какой-то миг ему захотелось сказать ей, с кем она едет в машине, но он передумал, протянул руку и сжал ей коленку.
      - У вас сигаретки не найдется, мистер? - спросила она.
      Он вытряхнул одну свободной рукой, вдавил прикуриватель. Тот выскочил, и он поджег ей.
      В РАЙ ДОРОГИ НЕТ
      Я сидел в баре на Западной авеню. Времени - около полуночи, а я - в своем обычном попутанном состоянии. То есть, знаете, когда ни черта не выходит: бабы, работы, нет работ, погода, собаки. Наконец, просто сидишь, как оглоушенный, и ждешь, будто смерти на автобусной остановке.
      Так вот, сижу я так, и тут заходит эта с длинными каштановыми волосами, хорошим телом и грустными карими глазами. Я на нее не отреагировал. Я ее проигнорировал, хотя она и села на табуретку рядом с моей, когда вокруг была дюжина свободных.
      Фактически, мы в баре были одни, не считая бармена. Она заказала сухое вино.
      Потом спросила, что пью я.
      - Скотч с водой.
      - Дайте ему скотча с водой, - велела она бармену.
      Так, это уже необычно.
      Она открыла сумочку, вытащила маленькую проволочную клетку, вынула из нее крошечных человечков и поставила на стойку бара. Все они были ростом дюйма в три, живые и одеты, как надо. Их было четверо, двое мужчин и две женщины.
      - Сейчас такое делают, - сказала она, - они очень дорогие. Когда я их покупала они шли по 2,000 долларов штука. А сейчас стоят по 2,400. Я не знаю производственного процесса, но, наверное, это противозаконно.
      Маленькие человечки ходили по стойке. Неожиданно один малютка влепил пощечину крошке-женщине.
      - Сука, - сказал он, - с меня довольно!
      - Нет, Джордж, как ты можешь? - закричала та. - Я люблю тебя! Я себя убью! Ты должен быть моим!
      - Мне плевать, - ответил маленький парень, вытащил крохотную сигаретку и закурил. - У меня есть право на жизнь.
      - Если ты ее не хочешь, - сказал другой маленький парень, - то я ее возьму. Я ее люблю.
      - Но я тебя не хочу, Марти. Я люблю Джорджа.
      - Он же мерзавец, Анна, настоящий мерзавец!
      - Я знаю, но я все равно его люблю.
      Тут маленький мерзавец подошел и поцеловал другую маленькую женшину.
      - У меня тут треугольник закрутился, - сказала дама, купившая мне выпить. - Это Марти, Джордж, Анна и Рути. Джордж катится вниз, совсем опустился. Марти - вроде квадратный такой.
      - А не грустно на все это смотреть? Э-э, как вас зовут?
      - Даун. Ужасное имя. Но так матери иногда со своими детьми поступают.
      - Я Хэнк. Но разве не грустно...
      - Нет, смотреть на это не грустно. Мне с собственными любовниками не очень-то везло, ужасно не везло, на самом деле...
      - Нам всем ужасно не везет.
      - Наверняка. Как бы то ни было, я купила этих маленьких человечков и теперь наблюдаю за ними, это как по-настоящему, только без проблем всех этих. Но я ужасно распаляюсь, когда они начинают любовью заниматься. Тогда бывает трудно.
      - А они сексуальные?
      - Очень, очень сексуальные. Господи, как они меня разжигают!
      - А почему вы их не заставите это сделать? Я имею в виду, прямо сейчас. Вместе и посмотрим.
      - О, их нельзя заставить. Они сами должны.
      - А они часто этим занимаются?
      - Они довольно хороши. Четыре или пять раз в неделю.
      Те гуляли по стойке.
      - Послушай, - сказал Марти, - дай мне шанс. Ты только дай мне шанс, Анна.
      - Нет, - ответила Анна, - моя любовь принадлежит Джорджу. И по-другому быть не может.
      Джордж целовал тем временем Рути, обминая ей груди. Рути распалялась.
      - Рути распаляется, - сообщил я Даун.
      - Точно. В самом деле.
      Я тоже распалялся. Я облапал Даун и поцеловал ее.
      - Послушайте, - сказала она, - я не люблю, когда они занимаются любовью на людях. Я заберу их домой и там заставлю.
      - Но тогда я не смогу посмотреть.
      - Что ж, придется вам пойти со мной.
      - Ладно, - ответил я, - пошли.
      Я допил, и мы вышли вместе. Она несла маленьких людей в проволочной клетке. Мы сели к ней в машину и поставили людей на переднее сиденье между собой. Я посмотрел на Даун. Она в самом деле была молода и прекрасна. Нутро у нее, кажется, тоже хорошее. Как могла она облажаться с мужиками? Во всех этих вещах промахнуться так несложно. Четыре человечка стоили ей восемь штук. Только лишь для того, чтобы избежать отношений и не избегать отношений.
      Дом ее стоял поблизости от гор, приятное местечко. Мы вышли из машины и подошли к двери. Я держал человечков в клетке, пока Даун открывала дверь.
      - На прошлой неделе я слушала Рэнди Ньюмана в "Трубадуре". Правда, он великолепен?
      - Правда.
      Мы зашли в гостиную, и Даун извлекла человечков и поставила их на кофейный столик. Затем зашла на кухню, открыла холодильник и вытащила бутылку вина.
      Внесла два стакана.
      - Простите меня, - сказала она, - но вы, кажется, слегка ненормальный. Чем вы занимаетесь?
      - Я писатель.
      - Вы и об этом напишете?
      - Мне никогда не поверят, но напишу.
      - Смотрите, - сказала Даун, - Джордж с Рути уже трусики снял. Он ей пистон ставит. Льда?
      - Точно. Нет, льда не надо. Неразбавленное нормально.
      - Не знаю, - промолвила Даун, - но когда я смотрю на них, то точно распаляюсь.
      Может, потому что они такие маленькие. Это меня и разогревает.
      - Я понимаю, о чем вы.
      - Смотрите, Джордж на нее ложится.
      - В самом деле, а?
      - Только посмотрите на них!
      - Боже всемогущий!
      Я схватил Даун. Мы стояли и целовались. Пока мы целовались, ее глаза метались с меня на них и обратно.
      Малютка Марти и малютка Анна тоже наблюдали.
      - Смотри, - сказал Марти, - они сейчас это сделают. Мы тоже можем попробовать.
      Даже большие люди сейчас это сделают. Посмотри на них!
      - Вы слышали? - спросил я Даун. - Они сказали, что мы сейчас это сделаем. Это правда?
      - Надеюсь, что да, - ответила Даун.
      Я подвел ее к тахте и задрал платье ей на бедра. Я целовал ее вдоль шеи.
      - Я тебя люблю, - сказал я.
      - Правда? Правда?
      - Да, в некотором смысле, да...
      - Хорошо, - сказала малютка Анна малютке Марти, - мы тоже можем попробовать, хоть я тебя и не люблю.
      Они обнялись посередине кофейного столика. Я стащил с Даун трусики. Даун застонала. Малютка Рути застонала. Марти обхватил Анну. Это происходило повсюду.
      Мне подумалось, что этим во всем мире сейчас занимаются. Мы как-то умудрились войти в спальню. И там я проник в Даун, и началась долгая медленная скачка....
      Когда она вышла из ванной, я читал скучный, очень скучный рассказ в Плэйбое.
      - Было так хорошо, - произнесла она.
      - Удовольствие взаимно, - ответил я.
      Она снова легла ко мне в постель. Я отложил журнал.
      - Как ты думаешь, у нас вместе получится? - спросила она.
      - Ты это о чем?
      - В смысле, как ты думаешь, у нас получится вместе хоть какое-то время?
      - Не знаю. Всякое бывает. Сначала всегда легче всего.
      Тут из гостиной донесся вопль.
      - О-о, - сказала Даун, выскочила из кровати и выбежала из комнаты. Я следом.
      Когда я вошел в комнату, она держала в руках Джорджа.
      - Ох, боже мой!
      - Что случилось?
      - Анна ему это сделала!
      - Что сделала?
      - Отрезала ему яйца! Джордж теперь - евнух!
      - Ух ты!
      - Принеси мне туалетной бумаги, быстро! Он может кровью до смерти истечь!
      - Вот сукин сын, - сказала малютка Анна с кофейного столика. - Если мне Джордж не достанется, то его никто не получит!
      - Теперь вы обе принадлежите мне! - заявил Марти.
      - Нет, ты должен выбрать между нами, - сказала Анна.
      - Кто из нас это будет? - спросила Рути.
      - Я вас обеих люблю, - сказал Марти.
      - У него кровь перестала идти, - сказала Даун. - Он отключился. - Она завернула Джорджа в носовой платок и положила на каминную доску. - Я имею в виду, - повернулась она ко мне, - если тебе кажется, что у нас не получится, то я не хочу больше в это пускаться.
      - Я думаю, что я тебя люблю, Даун.
      - Смотри, - сказала она, - Марти обнимает Рути!
      - А у них получится?
      - Не знаю. Кажется, они взволнованы.
      Даун подобрала Анну и положила ее в проволочную клетку.
      - Выпусти меня отсюда! Я их обоих убью! Выпусти меня!
      Джордж стонал из носового платка на каминной полке. Марти спускал с Рути трусики. Я прижал к себе Даун. Она была прекрасна, молода и с нутром. Я снова мог влюбиться. Это было возможно. Мы поцеловались. Я провалился в ее глаза.
      Потом вскочил и побежал. Я понял, куда попал. Таракан с орлицей любовью занялись. Время - придурок с банджо. Я все бежал и бежал. Ее длинные волосы упали мне на глаза.
      - Я убью всех! - вопила малютка Анна. Она с грохотом билась о прутья своей проволочной клетки в три часа ночи.
      ПОЛИТИКА
      В Городском Колледже Лос-Анжелеса перед самой Второй Мировой войной я выдавал себя за нациста. Я едва мог отличить Гитлера от Геркулеса, а дела мне до этого было и того меньше. Дело просто в том, что сидеть в классе и слушать, как все патриоты проповедуют, что, мол, нам надо туда поехать и добить зверя, мне было нестерпимо скучно. И я решил встать в оппозицию. Я даже не побеспокоился почитать Адольфа, просто-напросто извергал из себя все, что считал злобным или маниакальным.
      Тем не менее, реальных политических убеждений у меня не было. Просто способ отвязаться.
      Знаете, иногда, если человек не верит в то, что он делает, дело может получиться гораздо интереснее, поскольку он эмоционально не пристегнут к своей Великой Цели. Лишь немного спустя все эти высокие светловолосые мальчонки образовали Бригаду Авраама Линкольна - сдерживать фашистские орды в Испании. А затем задницы им поотстреливали регулярные войска. Некоторые пошли на это ради приключений и поездки в Испанию, но задницы им все равно прострелили. Мне же моя задница нравилась. В себе мне нравилось немногое, но свои задницу и пипиську я любил.
      В классе я вскакивал на ноги и орал все, что взбредало в голову. Обычно что-нибудь насчет Высшей Расы, это мне казалось довольно юмористичным. Я не гнал непосредственно на черных и евреев, поскольку видел, что они так же бедны и заморочены, как и я. Но я запуливал иногда дикие речи и в классе, и вне его, а помогала мне в этом бутылка вина, которую я держал у себя в шкафчике раздевалки.
      Меня удивляло, что столько людей слушали меня и столь немногие, если они вообще существовали, ставили когда-либо под сомнение мои бредни. Я же просто молол языком, да торчал от того, как весело, оказывается, может быть в Городском Колледже Лос-Анжелеса.
      - Ты собираешься баллотироваться на президента студсовета, Чинаски?
      - Блядь, да нет.
      Мне не хотелось ничего делать. Я не хотел даже в спортзал ходить. Фактически, самое последнее, чего мне захотелось бы, - это ходить в спортзал, потеть, носить борцовское трико и сравнивать длину писек. Я знал, что у меня писька - среднего размера. Вовсе не нужно ходить в спортзал, чтобы это установить.
      Нам повезло. Колледж решил взимать по два доллара за поступление. А мы решили - некоторые из нас, по меньшей мере, - что это противоречит конституции, поэтому мы отказались. Мы выступили против. Колледж разрешил нам посещать занятия, но отобрал кое-какие привилегии, и одной из них был как раз спортзал.
      Когда приходило время идти в спортзал, мы оставались в гражданской одежде.
      Тренеру давалось указание гонять нас взад и вперед по полю тесным строем. Такова была их месть. Прекрасно. Не нужно было носиться по беговой дорожке с потной жопой или пытаться закидывать слабоумный баскетбольный мяч в слабоумное кольцо.
      Мы маршировали взад-вперед, молодые, моча бьет в голову, безумие переполняет, озабоченные сексом, ни единой пизды в пределах досягаемости, на грани войны. Чем меньше верил в жизнь, тем меньше приходилось терять. Мне терять было не особо чего - мне и моему средних размеров хую.
      Мы маршировали и сочиняли неприличные песни, а добропорядочные американские мальчики из футбольной команды грозились надавать нам по заднице, но до этого дело почему-то никогда не доходило. Может, потому что мы были больше и злее. Для меня это было прекрасно - притворяться нацистом, а затем поворачиваться и объявлять, что мои конституционные права попрали.
      Иногда я действительно давал волю чувствам. Помню, как-то раз в классе, выпив немного больше вина, чем нужно, со слезой в каждом глазу я сказал:
      - Обещаю вам, едва ли эта война - последняя. Как только уничтожат одного врага, умудрятся найти другого. Это бесконечно и бессмысленно. Нет таких вещей, как хорошая война или плохая война.
      В другой раз с трибуны на пустыре к югу от студгородка выступал коммунист. Очень правильный мальчик в очках без оправы, с прыщами, в черном свитере с продранными локтями. Я стоял и слушал, а со мною стояло несколько моих учеников. Один из них был белогвардейцем - Циркофф, его отца или деда убили красные во время русской революции. Он показал мне кулек гнилых помидоров:
      - Когда скажешь, - шепнул он мне, - мы начнем их кидать.
      Тут меня осенило, что мои ученики вовсе не слушали оратора, а если б даже и слушали, то все, что он говорил, не имело бы смысла. Мозги у них уже были настроены. Во всем мире так. Обладать хуем средних размеров внезапно не показалось мне самым худшим грехом.
      - Циркофф, - сказал я, - убери помидоры.
      - Хуйня, - ответил он, - вот бы гранаты вместо них.
      В тот день я потерял контроль над своими учениками и ушел, а они остались метать свои гнилые помидоры.
      Меня поставили в известность, что формируется новая Партия Авангарда. Дали адрес в Глендэйле, и я в тот же вечер туда поехал. Мы сидели в цоколе большого дома со своими бутылками вина и хуями разных размеров.
      Стояли трибуна и стол, а по задней стене был растянут большой американский флаг.
      К трибуне вышел пышущий здоровьем американский мальчонка и предложил начать с того, чтобы отдать честь флагу и принести ему присягу.
      Мне никогда не нравились присяги флагу. Скучно и глупозадо. Мне всегда больше хотелось принести присягу себе - но никуда не денешься, мы встали и присягнули.
      Затем - небольшая пауза, все садятся, чувствуя, будто их слегка изнасиловали.
      Пышущий здоровьем американец начал говорить. Я узнал его - толстяк сидел на первой парте на занятиях по драматургии. Никогда не доверял таким типам. Обсосы.
      Обсосы и ничего больше. Он начал:
      - Коммунистическая угроза должна быть остановлена. Мы собрались здесь, чтобы предпринять для этого меры. Мы предпримем законные меры и, возможно, незаконные меры, чтобы этого добиться...
      Не помню всего остального. Мне было плевать на коммунистическую угрозу или на фашисткую угрозу. Мне хотелось набухаться, ебаться хотелось, хотелось хорошенько пожрать, хотелось петь за стаканом пива в грязном баре и курить сигару. Я был непросвещен. Я был олухом, орудием.
      После собрания Циркофф и я вместе с одним бывшим учеником пошли в парк Вестлэйк, взяли напрокат лодку и попытались поймать себе на обед утку. Нам удалось славно надраться, утку мы не поймали и поняли, что на прокат лодки у нас всех денег не наберется.
      Мы поплавали по мелкому озеру и поиграли в русскую рулетку пистолетом Циркоффа - всем повезло. Затем Циркофф поднялся при свете луны, пьяный, и прострелил дно лодки к чертям собачьим. Начала поступать вода, и мы погребли к берегу. На одной трети пути лодка потонула, и нам пришлось вылезать, мочить свои задницы и плестись к земле. Таким образом эта ночь закончилась хорошо и не была потрачена впустую...
      Я поиграл в нациста еще некоторое время, плюя и на фашистов, и на коммунистов, и на американцев. Но мне становилось неинтересно. Фактически перед самым Пчрл-Харбором я это бросил. Веселуха кончилась. Я чувствовал, что скоро случится война, а туда мне не особенно хотелось - роль сознательного противника меня тоже не прельщала. Срань кошачья. Все бестолку. Мы с моим хуем средних размеров были в беде.
      Я просиживал уроки молча, ждал. Студенты и преподаватели подкалывали меня. Я потерял напор, спустил пар, утратил пробивную силу. Все выпало у меня из рук.
      Это неизбежно случится. Все хуи в беде.
      Моя учительница английского, довольно милая дама с прекрасными ногами, как-то раз попросила меня остаться после уроков:
      - В чем дело, Чинаски? - спросила она.
      - Я сдался, - ответил я.
      - Ты имеешь в виду политику? - спросила она.
      - Я имею в виду политику, - ответил я.
      - Из тебя получится хороший моряк, - сказала она. Я вышел из класса...
      Я сидел со своим лучшим другом, морским пехотинцем, в городском баре и пил пиво, когда это произошло. По радио играли музыку, затем передача прервалась. Нам сообщими: только что разбомбили Пчрл-Харбор. Объявили, что всем военнослужащим надлежит немедленно вернуться в свои части. Друг попросил, чтобы я доехал с ним на автобусе до Сан-Диего, предположив, что мы видимся, может быть, в последний раз. Он оказался прав.
      ЛЮБОВЬ ЗА 17.50
      Первым желанием Роберта - когда он начинал думать о таких вещах - было пробраться как-нибудь ночью в Музей Восковых Фигур и заняться любовью с восковыми дамами. Однако это казалось слишком опасным. Он ограничивался тем, что занимался любовью со статуями и манекенами в сексуальных фантазиях и жил в своем выдуманном мире.
      Однажды, остановившись на красный свет, он заглянул в двери магазинчика. Одного из тех магазинчиков, где продается все - пластинки, диваны, книги, мелочи, всякий мусор. Он увидел, как она стоит там в длинном красном платье. В очках без оправы, хорошо сложена; с достоинством и сексуальная - как раз как и надо.
      Настоящая классная девка. Тут светофор мигнул, и он вынужден был ехать дальше.
      Роберт остановил машину через квартал и пешком вернулся в магазин. Остановился снаружи у газетного стенда и стал ее рассматривать. Даже глаза выглядели как настоящие, а рот был очень импульсивен, губки слегка надуты.
      Роберт вошел внутрь и остановился у полки с пластинками. Здесь он был к ней ближе и украдкой бросал на нее взгляды. Нет, так их больше не делают. На ней были даже высокие каблуки.
      К нему подошла девушка из магазина:
      - Я могу вам помочь, сэр?
      - Просто смотрю, мисс.
      - Если что-то выберете, дайте мне знать.
      - Конечно.
      Роберт передвинулся к манекену. Ценника не было. Интересно, подумал он, продается или нет. Он отошел к полке с пластинками, выбрал одну подешевле и купил ее у девушки.
      Когда он навестил магазинчик в следующий раз, манекен по-прежнему стоял на месте. Роберт немного осмотрелся, купил пепельницу, вылепленную свернувшейся кольцами змеей, и ушел.
      Зайдя туда в третий раз, он спросил девушку:
      - Манекен продается?
      - Манекен?
      - Да, манекен.
      - Вы хотите его купить?
      - Да, вы же продаете вещи, не так ли? Манекен продается?
      - Одну минуточку, сэр.
      Девушка ушла в глубину магазина. Шторки раздвинулись, и вышел старый еврей. У него на рубашке не хватало двух нижних пуговиц и виднелся волосатый живот. Он казался достаточно дружелюбным.
      - Вы хотите манекен, сэр?
      - Да, она продается?
      - Ну, не совсем. Видите ли, это как бы для витрины, шутка.
      - Я хочу ее купить.
      - Что ж, давайте посмотрим... - Старый еврей подошел и начал ощупывать манекен, трогал платье, руки. - Поглядим... Мне кажется, я могу продать вам эту...
      вещь... за 17 долларов 50 центов.
      - Беру. - Роберт вытащил двадцатку. Магазинщик отсчитал сдачу.
      - Мне будет ее не хватать, - сказал он, - иногда она кажется почти настоящей.
      Вам завернуть?
      - Нет, возьму так.
      Роберт взял манекен и донес до машины. Уложил на заднее сиденье. Затем сел сам и поехал к себе. Когда он добрался до дому, к счастью, кажется, ему никто не встретился, и он внес ее в подъезд незамеченным. Он установил манекен посередине комнаты и посмотрел на нее.
      - Стелла, - сказал он, - Стелла, сука!
      Он подошел и дал ей пощечину. Потом схватил за голову и поцеловал. Хорошим поцелуем. Его пенис начал твердеть - и тут зазвонил телефон.
      - Алло, - ответил он.
      - Роберт?
      - Да. Конечно.
      - Это Гарри.
      - Как дела, Гарри?
      - Нормально, что делаешь?
      - Ничего.
      - Я тут подумал, может зайти? Захвачу пару пива.
      - Давай.
      Роберт повесил трубку, взял манекен и отволок ее в чулан. Засунул в самый дальний угол и закрыл дверь.
      Гарри, на самом деле, особо сказать было нечего. Он сидел, держа банку пива.
      - Как Лора? - спросил он.
      - О, - сказал Роберт, - между нами с Лорой все кончено.
      - Что случилось?
      - Вечная вампирша. Всегда на сцене. Она была неумолима. На мужиков кидалась повсюду - в бакалейной лавке, на улице, в кафе, везде и на всех. Неважно, что за мужик, лишь бы мужик. Заигрывала даже с парнем, который неправильный номер набрал. Я больше не смог.
      - Ты сейчас один?
      - Нет, у меня другая, Бренда. Ты ее видел.
      - А, да. Бренда. Она ничего.
      Гарри сидел и пил пиво. Женщин у Гарри никогда не было, но он постоянно о них говорил. В нем было что-то омерзительное. Роберт разговора не поддержал, и Гарри вскоре ушел. Роберт зашел в чулан и вытащил Стеллу.
      - Блядь проклятая! - сказал он. - Обманывала меня, а?
      Стелла не ответила. Она стояла холодно и строго. Он хорошенько вмазал ей по физиономии. Любой бабе нужно долгий день на солнцепеке провести, прежде чем Бобу Вилкенсону изменить. Он закатил ей еще одну пощечину.
      - Пизда! Ты б и четырехлетнего малыша выебла, если б пипиську ему смогла поднять, правда?
      Он ударил ее еще разок, затем схватил и поцеловал. Он присасывался к ней снова и снова. Потом запустил руки ей под платье. Формы у нее были хороши, очень хороши.
      Стелла напоминала его учительницу алгебры в старших классах. Трусиков на Стелле не было.
      - Прошмандовка, - сказал он, - кому трусы отдала?
      Потом он прижался пенисом к ее переду. Отверстия не было. Но Роберта охватила неимоверная страсть. Он вставил ей между ног. Там было гладко и туго. Он работал, себя не помня. На какое-то мгновение он почувствовал себя крайне глупо, но страсть возобладала, и он стал целовать ей шею, работая между ее ног.
      Роберт помыл Стеллу кухонной тряпкой, поставил в чулан за пальто, закрыл дверь и еще успел на последнюю четверть матча между "Детройтскими Львами" и "Лос-Анжелесскими Баранами" по телевизору.
      Шло время, и Роберту было доврольно славно. Он кое-что исправил: купил Стелле несколько пар трусиков, подвязки, длинные прозрачные чулки и браслетик на лодыжку.
      Сережки он ей тоже купил, и его несколько шокировало, когда он узнал, что у его возлюбленной нет ушей. Подо всей ее прической ушей не хватало. Но он все равно прицепил ей сережки клейкой лентой. Преимущества, правда, тоже были: не нужно выводить ее в ресторан обедать, таскаться на вечеринки, смотреть скучное кино - все бренное, что так много значит для средней женщины. Еще были споры. Споры всегда происходят, даже с манекеном. Она не была разговорчива, но Роберт был уверен, что один раз она ему сказала:
      - Ты - величайший любовник из них всех. Тот старый еврей был скучным любовником.
      А ты любишь душой, Роберт.
      Да, преимущества были. Она не походила на всех остальных женщин, которых он знал. Ей не хотелось заниматься любовью в неудобное время. Выбирать время мог он. И у нее не было периодов. И он на нее ложился. Он срезал у нее с головы клочок волос и приклеил между бедер.
      Роман у них был построен на одном сексе с самого начала, но постепенно он начал влюбляться в нее, он чувствовал, как это зарождается. Подумывал сходить к психиатру, но потом решил, что лучше не надо. В конце концов, так ли уж необходимо любить настоящего человека? Это никогда долго не длится. Между видами слишком много различий, и то, что начиналось любовью, чересчур часто заканчивалось войной.
      Опять-таки, не нужно было лежать со Стеллой в постели и слушать ее воспоминания о бывших любовниках. Какая у Карла была здоровая штука, но Карл никогда на нее не ложился. И как хорошо танцевал Луи, Луи мог бы балетным танцором стать, а не торговать страховками. И как умел целоваться Марти. Он знал какой-то способ языками сплетаться. И так далее. И тому подобное. Какое говно. Стелла, правда, упомянула старого еврея. Но всего лишь один раз.
      Роберт прожил со Стеллой недели две, когда позвонила Бренда.
      - Да, Бренда? - ответил он.
      - Роберт, ты мне не звонил.
      - Я был ужасно занят, Бренда. Меня повысили до районного менеджера, и мне нужно было кое-что в конторе поменять.
      - Ах вот как?
      - Да.
      - Роберт, что-то не так...
      - Ты о чем?
      - Я по голосу могу сказать. Что-то не так. Что случилось, к чертовой матери, Роберт? Другая женщина?
      - Не совсем.
      - Что значит - "не совсем"?
      - Ох, Господи!
      - В чем дело? В чем дело? Роберт, что-то не так. Я еду к тебе.
      - Все в порядке, Бренда.
      - Ты сукин сын, ты что-то от меня утаиваешь! Что-то происходит. Я к тебе еду!
      Немедленно!
      Бренда повесила трубку, а Роберт подошел, взял Стеллу и поставил ее в чулан, задвинув поглубже в угол. Он снял с вешалки пальто и завесил им Стеллу. Вышел в комнату, сел и стал ждать.
      Бренда распахнула дверь и влетела в комнату.
      - Ладно, что за чертовщина происходит? В чем дело?
      - Послушай, малышка, - ответил он, - все нормально. Успокойся.
      Бренда была неплохо сложена. Груди у нее немного провисали, зато прекрасные ноги и изумительная задница. Ее глаза всегда смотрели неистово и потерянно. Ему никогда не удавалось излечить ее от такого взгляда. Иногда после любви ее глаза наполняло временное спокойствие, но никогда не надолго.
      - Ты меня еще не поцеловал!
      Роберт встал со стула и поцеловал Бренду.
      - Господи, да это же не поцелуй! В чем дело? - спросила она. - Что случилось?
      - Да ничего, совершенно ничего...
      - Если не скажешь, то я закричу!
      - Говорю тебе, ничего.
      Бренда закричала. Она подскочила к окну и завопила. Весь район ее услышал. Потом перестала.
      - Боже мой, Бренда, больше никогда так не делай! Прошу тебя, пожалуйста!
      - Я опять закричу! Опять закричу! Скажи мне, что не так, Роберт, или я закричу еще раз!
      - Хорошо, - ответил он. - Подожди.
      Роберт зашел в чулан, снял со Стеллы пальто и вынес ее в комнату.
      - Что это? - спросила Бренда. - Что это такое?
      - Манекен.
      - Манекен? Ты хочешь сказать...
      - Я хочу сказать, что люблю ее.
      - Ох, господи! Ты имеешь в виду? Эту вещь? Эту вещь?
      - Да.