Юг без севера (Истории похороненной жизни)

      - Валяй, - сказал Билл.
      Девушка не сопротивлялась. Казалось, она была в шоке.
      Когда Гарри слез, забрался Билл. Гарри смотрел. Вот так. Так было во всем мире.
      Когда входит армия завоевателей, берут женщин. Они с Биллом были армией завоевателей.
      Билл слез.
      - Блядь, а хорошо было.
      - Слушай, Билл, давай не будем ее убивать.
      - Она настучит. Она свидетель.
      - Если мы ее пощадим, она не настучит. Так будет честно.
      - Настучит. Я знаю человеческую природу. Настучит потом.
      - Почему бы ей не настучать на людей, которые сделали то, что мы сделали?
      - Вот это я и имею в виду, - ответил Билл, - так зачем позволять ей?
      - Давай у нее спросим. Давай с ней поговорим. Давай спросим, что она думает.
      - Я знаю, что она думает. Я сейчас ее убью.
      - Пожалуйста, не надо, Билл. Давай порядочно все оставим.
      - Порядочно оставим? Сейчас? Слишком поздно. Если б ты остался мужчиной и свою глупую письку куда не надо не совал...
      - Не убивай ее, Билл, я не... могу...
      - Отвернись.
      - Билл, прошу тебя...
      - Я сказал, отвернись, мать твою!
      Гарри отвернулся. Казалось, не раздалось ни звука. Прошло несколько минут.
      - Билл, ты уже все?
      - Все. Повернись и посмотри.
      - Мне не хочется. Пойдем. Пошли отсюда.
      Они вылезли через то же самое окно. Ночь стала еще холоднее. Они прошли вдоль темной стороны дома и пролезли через живую ограду.
      - Билл?
      - Ну?
      - Мне уже лучше, как ничего и не было.
      - Было.
      Они пошли обратно к автобусной остановке. По ночам автобусы ходили реже, может, придется целый час ждать. Они стояли на остановке и осматривали друг друга: нет ли где крови, - и странно, но крови нигде не было. Поэтому они свернули пару самокруток и закурили.
      Внезапно Билл выплюнул свою.
      - Ч-черт! Ах, проклятье!
      - Что такое, Билл?
      - Мы забыли забрать его бумажник!
      - Ох, ебаный в рот, - сказал Гарри.
      МУЖИК
      Джордж лежал у себя в трейлере, растянувшись на спине, и смотрел маленький переносной телевизор. Тарелки после обеда стояли немытые, после завтрака - тоже, ему давно нужно было побриться, а пепел с самокрутки падал ему на майку. Часть его еще тлела. Иногда тлеющий пепел падал мимо майки и прижигал кожу - тогда он чертыхался и смахивал его.
      В дверь трейлера постучали. Он медленно поднялся на ноги и открыл. Это была Констанс. У нее в кульке лежала непочатая квинта виски.
      - Джордж, я ушла от этого сукина сына, не могу выносить этого сукина сына больше.
      - Садись.
      Джордж открыл бутылку, достал два стакана, налил в каждый на треть вискача, на две трети - воды. Сел на постель рядом с Констанс. Она вытащила из ридикюля сигарету и зажгла ее. Она была пьяна, и руки у нее дрожали.
      - Его чертовы деньги я тоже забрала. Я забрала все его проклятые деньги и отвалила, пока он был на работе. Ты себе не представляешь, как я страдала с этим сукиным сыном.
      - Дай курнуть, - попросил Джордж.
      Она протянула ему сигаретку, и, когда она склонилась чуть ближе, Джордж обхватил ее рукой, придвинул к себе и поцеловал.
      - Ах ты сукин сын, - сказала она, - я по тебе скучала.
      - Я скучал по твоим ножкам, Конни. Я в самом деле скучал по твоим хорошеньким ножкам.
      - Тебе они до сих пор нравятся?
      - Только гляну - и в жар бросает.
      - У меня никогда не получалось с парнями из колледжа, - сказала Конни. - Слишком мягкотелые, хиляги. А этот дом в чистоте держал. Джордж, это как с горничной жить. Он все делал сам. Нигде ни пятнышка. Можно баранье рагу хоть прямо из сортира лопать. Живой антисептик, вот какой он был.
      - Пей. Полегчает.
      - И любовью заниматься тоже не умел.
      - Ты имеешь в виду - не вставало?
      - Ох, нет, вставало. Вставало постоянно. Но он не знал, как тетку осчастливить, понимаешь? Он не знал, что нужно делать. Все эти деньги, все это образование - и псу под хвост.
      - Жалко, что у меня нет образования.
      - Тебе и не нужно. У тебя есть все, что тебе надо, Джордж.
      - Я просто двоечник. Все эти говенные работы.
      - Я же сказала: у тебя есть все, что нужно, Джордж. Ты знаешь, как сделать, чтобы женщина была счастлива.
      - Н-да?
      - Да. А еще знаешь что? Его мамочка вокруг тусовалась! Его мамочка! Два-три раза в неделю приходила. И сидела. На меня таращилась, типа, я ей нравлюсь, а сама все время обращалась со мной так, будто я девка гулящая. Типа я большая гадкая потаскуха, которая у нее сыночка украла! Ее Уолтера драгоценного! Х-хосподи!
      Какая срань!
      - Пей, Конни.
      Джордж уже допил. Он подождал, пока допьет Конни, взял у нее стакан, наполнил оба.
      - Утверждал, что меня любит. А я говорила: "Посмотри на мою пизду, Уолтер!" А он не хотел смотреть на мою пизду. Он говорил: "Я не хочу смотреть на эту вещь."
      Эту вещь! Вот как он ее называл! Ты ведь моей пизды не боишься, а, Джордж?
      - Она меня еще ни разу не укусила.
      - Зато ты ее кусал, ты ее грыз, правда, Джордж?
      - Полагаю, что да.
      - И лизал ее, и сосал ее?
      - Полагаю.
      - Ты чертовски хорошо знаешь, Джордж, что ты с ней делал.
      - Ты сколько денег прихватила?
      - Шестьсот долларов.
      - Мне не нравятся люди, которые грабят других людей, Конни.
      - Именно поэтому ты - посудомойка ебаная. Ты честный. А он - такая жопа, Джордж.
      Эти деньги он себе может позволить, а я их заслужила... и он, и эта его мамочка, и его любовь, его материнская любовь, его чистенькие маленькие тазики, и сортиры, и мешки для мусора, и новые машины, и освежители дыхания, и лосьоны после бритья, и его маленькие эрекции, и его драгоценная любовь. Все ради него самого, ты понимаешь, ради себя! А ты знаешь, чего хочется женщине, Джордж...
      - Спасибо за виски, Конни. Дай-ка мне еще сигаретку.
      Джордж снова наполнил стаканы.
      - Я скучал по твоим ногам, Конни. Я действительно скучал по этим ногам. Мне нравится, как ты носишь свои каблуки. Они меня с ума сводят. Все современные женщины не знают, что они теряют. Высокие каблуки придают форму икрам, бедрам, заднице; от них появляется ритм в походке. Меня это по-настоящему заводит!
      - Ты говоришь, как поэт, Джордж. Иногда у тебя это действительно получается. Ты просто чертовская посудомойка.
      - Знаешь, чего мне в самом деле хочется?
      - Чего?
      - Мне хочется отхлестать тебя ремнем по ногам, по заднице, по бедрам. Мне хочется, чтобы ты трепетала и плакала, а когда ты затрепещешь и заплачешь, я тебе засажу в чистой любви.
      - Я так не хочу, Джордж. Ты раньше никогда так не разговаривал. Ты со мной всегда обходился правильно.
      - Задери платье повыше.
      - Что?
      - Задери платье повыше, я хочу больше видеть твои ноги.
      - Тебе мои ноги ведь нравятся, правда, Джордж?
      - Пускай на них свет прольется!
      Констанс поддернула платье.
      - Господи Иисусе черт, - вымолвил Джордж.
      - Тебе нравятся мои ноги?
      - Я обожаю твои ноги!
      Джордж перегнулся через кровать и жестко залепил Констанс пощечину. Сигарета выскочила у нее изо рта.
      - Зачем ты это сделал?
      - Ты ебла Уолтера! Ты ебла Уолтера!
      - Так и что с того, к чертовой матери?
      - А то, что задирай платье!
      - Нет!
      - Делай, что говорю!
      Джордж вмазал ей еще раз, сильнее. Констанс задрала юбку.
      - Только до трусиков! - заорал Джордж. - Мне не очень хочется видеть трусики!
      - Господи, Джордж, что с тобой произошло?
      - Ты еблась с Уолтером!
      - Джордж, клянусь, ты спятил. Я хочу уйти. Выпусти меня отсюда, Джордж!
      - Не двигайся, а то я тебя убью!
      - Ты меня убьешь?
      - Ей-Богу, убью!
      Джордж поднялся и нацедил себе полный стакан неразбавленного вискача, выпил и сел рядом с Констанс. Вынул изо рта сигарету и приложил ей к запястью. Она завопила. Он подержал бычок некоторое время, твердо, затем убрал.
      - Я - мужик, малышка, ты это понимаешь?
      - Я знаю, что ты мужик, Джордж.
      - Вот, погляди на мои мышцы! - Джордж встал и напряг обе руки. Красиво, а, малышка? Посмотри на этот мускул! Пощупай! Пощупай!
      Констанс потрогала его за одну руку. Потом - за другую.
      - Да, у тебя прекрасное тело, Джордж.
      - Я мужик. Я посудомойка, но я - мужик, настоящий мужик.
      - Я это знаю, Джордж.
      - Я не как этот твой дохляк сраный, которого ты бросила.
      - Я знаю.
      - Я и петь могу. Тебе надо послушать мой голос.
      Констанс сидела на месте. Джордж запел. Он спел "Реку Старика". Затем спел "Никто Не Узнает Всех Бед, Что Я Видел". Он спел "Сент-Луисский Блюз". Он спел "Боже, Благослови Америку", несколько раз запинаясь и хохоча. Потом сел рядом с Констанс. Сказал:
      - Конни, у тебя прекрасные ноги. - Попросил у нее еще одну сигарету. Выкурил ее, выпил еще два стакана, положил голову на ноги Конни, щекой к чулкам, на колени и сказал: - Конни, я, наверное, никуда не гожусь, наверное, я сумасшедший, прости, что ударил тебя, прости, что обжег тебя сигаретой.
      Констанс сидела, не шевелясь. Она пропускала волосы Джорджа сквозь пальцы, гладила его, успокаивала. Вскоре он заснул. Она подождала еще немного. Затем приподняла его голову, положила на подушку, подняла ему ноги и уложила их на кровать. Встала, подошла к бутылке, плеснула в стакан хорошую меру виски, добавила чуточку воды и залпом выпила. Она дошла до двери трейлера, потянула на себя, вышла наружу, прикрыла. Прошла через задний двор, открыла калитку в ограде, прошла по переулку под заполуночной луной. Небо очистилось от облаков.
      Прежнее небо, полное звезд, было на месте. Она вышла на бульвар и зашагала на восток, дошла до входа в "Синее Зеркало". Вошла, оглянулась Уолтер сидел один и пьяный на другом конце стойки. Она подошла и села рядом с ним.
      - Соскучился, малыш? - спросила она.
      Уолтер поднял голову. Он ее узнал. Ничего не ответил. Он посмотрел на бармена, и бармен направился к ним. Все они хорошо знали друг друга.
      КЛАСС
      Я не уверен, где было это место. Где-то к северо-востоку от Калифорнии.
      Хемингуэй только что закончил роман, вернулся из Европы или откуда-то еще и теперь был на ринге, с кем-то дрался. Вокруг толпились газетчики, критики, писатели - вся эта братия, - и какие-то дамочки сидели возле ринга. Я уселся в последний ряд. Народ на Хэма, в основном, не смотрел. Они болтали друг с другом и смеялись.
      Солнце стояло высоко. День был в разгаре. Я наблюдал за Эрни. Он своего противника делал, играл с ним. Наносил удары по корпусу и обводил его, как захочется. Затем свалил вообще. Тогда на него обратили внимание. Противник Хэма поднялся на счет 8. Хэм двинулся на него, но остановился. Вытащил изо рта загубник, рассмеялся и отмахнулся от соперника. Слишком легкая жертва. Эрни ушел в свой угол. Закинул назад голову, и кто-то брызнул ему в рот воды.
      Я встал с места и медленно пошел по проходу между сидений. Дотянулся до ринга и слегка пихнул Хэма в бок.
      - Мистер Хемингуэй?
      - Да, в чем дело?
      - Я бы хотел выйти против вас.
      - Боксерский опыт есть?
      - Нет.
      - Иди и заработай.
      - Я хочу надрать вам задницу.
      Эрни расхохотался. Секунданту в углу он сказал:
      - Выдай парнишке трусы и перчатки.
      Парень соскочил с ринга, и я пошел за ним по проходу в раздевалку.
      - Ты спятил, пацан? - спросил меня он.
      - Не знаю. Нет, наверное.
      - Вот. Померяй трусы.
      - Нормально.
      - Ого... Слишком здоровые.
      - На хуй. Сойдут.
      - Ладно, давай кисти перемотаю.
      - Никаких перемоток.
      - Никаких перемоток?
      - Никаких перемоток.
      - А загубник?
      - Никакого загубника.
      - Ты в этих башмаках драться выйдешь?
      - Я выйду драться в этих башмаках.
      Я зажег сигару и вышел в зал следом за ним. Я шел по проходу и курил сигару.
      Хемингуэй снова взобрался на ринг, и на него надели перчатки. В моем углу никого не было. Наконец, кто-то вылез и тоже натянул на меня перчатки. Нас вызвали на центр ринга давать инструкции.
      - Так, когда войдете в клинч, - начал рефери, - я...
      - Я не вхожу в клинч, - сообщил я судье.
      Инструктаж продолжался.
      - Ладно, теперь по своим углам. После гонга выходите и деритесь. Пусть победит лучший. А вам, - обратился ко мне рефери, - лучше сигару изо рта вынуть.
      Когда ударил гонг, я вышел на середину с сигарой. Набрав полный рот дыма, я выпустил его в лицо Эрнесту Хемингуэю. Толпа заржала.
      Хэм двинулся на меня, сделав хук и целясь в корпус, и оба раза промазал. Ноги у меня двигались быстро. Я станцевал маленькую джигу, пошел на него - пух пух пух пух пух - пять быстрых ударов Папе по носу. Я взглянул на девчонку в переднем ряду, очень хорошенькую, и тут Хэм засадил мне справа, размазав сигару мне по физиономии. Она обожгла мне рот и щеку, я смахнул горячий пепел. Выплюнул сигарный окурок и сделал хук, целясь Эрни в живот. Он провел апперкот правой, а левой поймал меня в ухо. Увернулся от моей правой и серией ударов загнал меня на канаты. С ударом гонга он смачно завалил меня правой в подбородок. Я поднялся и побрел в свой угол.
      Подошел мужик с ведерком.
      - Мистер Хемингуэй хочет узнать, не желаете ли вы еще один раунд? спросил он.
      - Передайте мистеру Хемингуэю, что ему повезло. Мне дым попал в глаза. Пусть даст мне еще один раунд, и я докончу работу.
      Мужик с ведерком отошел, и я увидел, как Хемингуэй засмеялся.
      Прозвенел гонг, и я выскочил. Мои удары стали попадать в цель, не слишком жестко, но в хороших комбинациях. Эрни отступил, стал пропускать удары. Впервые в жизни я заметил сомнение у него в глазах.
      Кто этот мальчишка? - думал он. Я сократил интервалы между ударами, заработал жестче. Каждый мой удар приземлялся хорошо. В голову и в корпус. Напополам. Я боксировал, как Сахарок Рэй, и бил, как Демпси.
      Я прижал Хемингуэя к канатам. Упасть он не мог. Каждый раз, когда он валился вперед, я поправлял его новым ударом. Сплошное убийство. Смерть после полудня.
      Я отступил, и мистер Эрнест Хемингуэй рухнул в отключке.
      Я расшнуровал перчатки зубами, стянул их и соскочил с ринга. Прошел в свою раздевалку - то есть, в раздевалку Хемингуэя - и залез под душ. Выпил бутылку пива, закурил сигару и сел на краешек массажного стола. Эрни внесли и водрузили на другой стол. Он еще не пришел в себя. Я сидел голышом и смотрел, как они хлопочут над Эрни. В комнату набились и тетки, но я не обращал на них внимания.
      Потом ко мне подошел какой-то парень.
      - Кто вы такой? - спросил он. - Как вас зовут?
      - Генри Чинаски.
      - Не слыхал, - сказал он.
      - Услышишь, - ответил я.
      Подошел весь остальной народ. Эрни бросили одного. Бедный Эрни. Все столпились вокруг меня. И женщины тоже. Все просто пожирали меня глазами, если не считать одного места. По-настоящему классная чувиха просто впилась в меня взглядом.
      Похожа на светскую бабу, богатую, образованную и прочее - хорошее тело, хорошая мордашка, хорошая одежда и все остальное.
      - Чем вы занимаетесь? - спросил меня кто-то.
      - Ебусь и пью.
      - Нет-нет, я имею в виду род занятий.
      - Мою посуду.
      - Моете посуду?
      - Ага.
      - А хобби у вас есть?
      - Ну, не знаю, можно ли это назвать хобби. Я пишу.
      - Вы пишете?
      - Угу.
      - Что?
      - Рассказы. Довольно неплохие.
      - А вас печатают?
      - Нет.
      - Почему?
      - Не посылаю.
      - А где ваши рассказы?
      - Вон там. - Я показал на драный картонный чемодан.
      - Послушайте, я - критик газеты Нью-Йорк Таймс. Вы не возражаете, если я захвачу ваши рассказы домой и прочту их? Я все верну.
      - Я-то не возражаю, чувак, только я не знаю, где я буду.
      Классная светская чувиха выступила вперед:
      - Он будет со мной. - И продолжила: - Давай, Генри, влатывайся. Ехать долго, а нам надо много чего... обсудить.
      Я оделся, и тут Эрни пришел в сознание.
      - Что произошло, к чертям собачьим? - спросил он.
      - Вы встретились с достойным противником, мистер Хемингуэй, - сообщил ему кто-то.
      Я закончил одеваться и подошел к его столу.
      - Вы хороший человек, Папа. Всех победить все равно невозможно. - Я пожал ему руку. - Смотрите не выпустите себе мозги.
      Я ушел с классной чувихой, и мы сели в открытую желтую машину длиной в полквартала. Она вела машину, отжав рукоятку газа до самого полу, а в повороты вписывалась скользя, скрежеща и безо всякого выражения на лице. Это был класс.
      Если она любила так же, как ездила, ночка меня ожидала просто дьявольская.
      Жила она в холмах, сама по себе. Дверь открыл привратник.
      - Джордж, - сказала она ему, - возьми на ночь выходной. Хотя нет возьми всю неделю отгулов.
      Мы вошли: на стуле сидел крупный парень со стаканом в руке.
      - Томми, - сказала она, - потеряйся.
      Мы прошли в дом.
      - Кто это был? - спросил я.
      - Томас Вулф, - ответила она. - Зануда.
      Она задержалась в кухне, взяла квинту бурбона и два стакана. Затем сказала:
      - Пошли.
      Я последовал за ней в спальню.
      На следующее утро нас разбудил телефон. Звонили мне. Она передала мне трубку, и я сел на постели с ней рядом.
      - Мистер Чинаски?
      - Ну?
      - Я прочел ваши рассказы. Я был так взволнован, что всю ночь глаз не сомкнул.
      Определенно, вы - величайший гений десятилетия!
      - Только десятилетия?
      - Ну, возможно, и всего века.
      - Это лучше.
      - Редакторы Харперза и Атлантика сейчас здесь со мной. Вы можете не поверить, но каждый из них принял по пять рассказов для последующей публикации.
      - Я верю, - ответил я.
      Критик повесил трубку. Я лег обратно. Светская чувиха и я занялись любовью еще один раз.
      ХВАТИТ ТАРАЩИТЬСЯ НА МОИ СИСЬКИ, МИСТЕР
      Большой Барт на Западе был падлой, каких мало. У него был самый быстрый револьвер, и он перетрахал больше разнообразных теток, чем кто бы то ни было. Он не особенно любил мыться, пиздеть и выходить вторым в игре. Помимо этого он заправлял караваном, ходившим на Запад, и никто из мужиков его возраста не перестрелял больше индейцев, не перееб больше баб и не поубивал больше белых, чем он.
      Большой Барт был велик и знал это - все остальные тоже это знали. Даже пердел он исключительно - громче обеденного гонга; мошонка у него тоже хорошо висела. Его темой было безопасно провести фургоны, отыграться на телках, грохнуть несколько человек и - обратно за следующей партией. У него была черная борода, грязная жопа и лучезарные желтые зубы.
      Он только что отымел молодую жену Билли Джо так, что та чуть богу душу не отдала, а самого Билли Джо заставил смотреть. Он заставил жену Билли Джо разговаривать с Билли Джо, пока этим занимался. Он заставлял ее говорить:
      - Ах, Билли Джо, какой запридух продирает меня от гузна до горла, аж в зобу спирает! Билли Джо, спаси меня! Нет, Билли Джо, не надо меня спасать!
      После того, как Большой Барт кончил, он заставил Билли Джо себя подмыть, а затем они все отправились плотно пообедать cолониной с лимовыми бобами и галетами.
      На следующий день они наткнулись на одинокий фургон, сам по себе кативший по прерии. На козлах сидел какой-то костлявый пацан лет шестнадцати, весь в чирьях.
      Большой Барт подъехал к нему.
      - Эй, пацан, - сказал он.
      Пацан не ответил.
      - Я с тобой разговариваю, пацан...
      - Пошел в жопу, - ответил пацан.
      - Я Большой Барт, - сказал Большой Барт.
      - Пошел в жопу, Большой Барт, - сказал пацан.
      - Как тебя зовут, сынок?
      - Меня называют "Пацан".
      - Слушай, Пацан, человеку никак не пробраться через эту индейскую территорию в одиночку.
      - Я собираюсь, - ответил Пацан.
      - Ладно, яйца у тебя не казенные, Пацан, - сказал Большой Барт и собрался уже было отъезжать, когда полог фургона откинулся, и наружу вылезла этакая молоденькая кобылка, дойки по сорок дюймов, прекрасная круглая задница, а глаза - как небо после хорошего дождя. Крутанула она своими глазищами в сторону Большого Барта, и его запридух встрепенулся у луки седла.
      - Ради вас же самих, Пацан, вы едете с нами.
      - Отъебись, старик, - ответил Пацан, - я не слушаюсь пиздоблядских советов всякого старья в грязном исподнем.
      - Знаешь, я убивал людей за то, что они глазом моргнули, - сказал Большой Барт.
      Пацан только сплюнул на землю. Затем потянулся и почесал бейцалы.
      - Старик, ты меня достал. Испарись из моего поля зрения, а то я помогу тебе стать похожим на кусок швейцарского сыра.
      - Пацан, - произнесла девчонка, склоняясь над ним; одна грудь вывалилась так, что у солнечного света встало, - Пацан, а ведь старик прав. В одиночку у нас нет ни шанса против этих злоебучих индейцев. Ну, не будь ослом. Скажи дяденьке, что мы присоединимся.
      - Мы присоединимся, - сказал Пацан.
      - Как зовут твою девчонку? - спросил Большой Барт.
      - Медок, - ответил Пацан.
      - И хватит таращиться на мои сиськи, мистер, - сказала Медок, - а то я возьму ремень и всю срань из вас вышибу.
      Некоторое время все шло хорошо. В Сифонном Каньоне произошла стычка с индейцами.
      37 индейцев убито, один взят в плен. С американской стороны потерь нет. Большой Барт отверзохал пленного индейца, затем нанял его поваром. Другая стычка произошла в Трипаковом Каньоне, 37 индейцев убито, один взят. Американских потерь нет. Большой Барт отверзохал...
      Было явно, что Большой Барт заклеился на Медке, аж яйца раскалились. Глаз отвести от нее не мог. Эта жопа, главным образом, дело было в жопе. Один раз, засмотревшись, он свалился с лошади, и повар-индеец заржал. После этого у них остался только один повар-индеец.
      Однажды Большой Барт отправил Пацана с охотничьей партией поквитаться с бизоном.
      Подождал, пока те отъедут, и направился к фургону Пацана. Вспрыгнул на козлы, раздвинул полог и вошел. Медок сидела на корточках в центре фургона и дрочила.
      - Господи, малышка, - сказал Большой Барт, - не сливай попусту!
      - Пошел вон отсюда, - ответила Медок, извлекая палец и тыча им в Большого Барта, - пошел отсюда к чертовой матери и не мешай мне делом заниматься!
      - Твой парень о тебе не заботится, Медок!
      - Заботится он обо мне, жопа с ручкой, мне просто не хватает. Просто после месячных мне еще сильнее хочется.
      - Послушай, малышка...
      - Отъебись!
      - Слушай, малышка, погляди...
      И он выташил свой агрегат. Тот был лилов и дергался вверх и вниз, как гиря от дедовских часов. Капельки молофьи слетали на пол.
      Медок не сводила глаз с этого инструмента. Наконец, она вымолвила:
      - Ты эту проклятую дрянь в меня не воткнешь!
      - Скажи так, как будто тебе этого действительно не хочется, Медок.
      - ТЫ В МЕНЯ ЭТУ ПРОКЛЯТУЮ ДРЯНЬ СВОЮ НЕ ВОТКНЕШЬ!
      - Но почему? Почему? Только посмотри на него!
      - Я и так на него смотрю!
      - Так почему ж ты его не хочешь?
      - Потому что я люблю Пацана.
      - Любишь? - расхохотался Большой Барт. - Любишь? Это сказочки для идиотов! Ты погляди на этого чертова убивца! Да он всякую любовь в любой момент уберет!
      - Я люблю Пацана, Большой Барт.
      - А еще у меня есть язык, - сказал Большой Барт, - самый лучший на всем Западе!
      Он высунул язык и проделал им гимнастику.
      - Я люблю Пацана, - твердила Медок.
      - Ну так ебись ты в рыло, - сказал Большой Барт, подбежал и с размаху навалился на Медка. Собачья работа - вот так эту дрянь вставлять, а когда он вставил, Медок завопила. Он взрезал ее раз семь и почувствовал, как его грубо от нее отрывают.
      ТО БЫЛ ПАЦАН. ВЕРНУЛСЯ С ОХОТЫ.
      - Добыли мы тебе бизона, хуй мамин. Теперь, если ты подтянешь штаны, мы выйдем наружу и разберемся с остальным.
      - У меня самый быстрый револьвер на Западе, - сказал Большой Барт.
      - Я в тебе такую дырку пробуравлю, что задница ноздрей покажется, сказал Пацан. - Пошли, нечего рассусоливать. Я жрать хочу. Охота на бизонов возбуждает аппетит...
      Мужики сидели вокруг костра и наблюдали. В воздухе определенно что-то звенело.
      Женщины оставались в фургонах, молились, дрочили и пили джин. У Большого Барта было 34 зарубки на револьвере и плохая память. У Пацана на револьвере зарубок не было вообще. Зато у него было столько уверенности, сколько остальным редко доводилось видеть. Из них двоих Большой Барт, казалось, нервничал больше. Он отхлебнул виски, опустошив пол-фляжки, и подошел к Пацану.
      - Послушай, пацан...
      - Н-ну, заебанец?...
      - Я в том смысле, ты чего распсиховался?
      - Я тебе яйца продырявлю, старик!
      - За что?
      - Ты спутался с моей бабой, старик!
      - Слушай, Пацан, ты что, не видишь? Бабы стравливают одного мужика с другим. Мы просто на ее удочку попались.
      - Я не хочу это говно от тебя слышать, папаша! Теперь - назад, и берись за пушку! Ты меня понял!
      - Пацан...
      - Назад и за пушку!
      Мужики у костра замерли. С Запада дул легкий ветерок с запахом конского навоза.
      Кто-то кашлянул. Женщины затаились в фургонах - пили джин, молились и дрочили.
      Надвигались сумерки.
      Большой Барт и Пацан стояли в 30 шагах друг от друга.
      - Тащи пушку, ссыкло, - сказал Пацан, - тащи, ссыкливый оскорбитель женщин!
      Из-за полога фургона тихонько появилась женщина с ружьем. Это была Медок. Она уперла приклад в плечо и прищурилась вдоль ствола.
      - Давай, хуила оловянный, - произнес Пацан, - ТАЩИ!
      Рука Большого Барта метнулась к кобуре. В сумерках прозвенел выстрел. Медок опустила дымящееся ружье и скрылась в своем фургоне. Пацан валялся на земле с дырой во лбу. Большой Барт спрятал ненужный револьвер в кобуру и зашагал к фургону. Всходила луна.
      КОЕ-ЧТО О ВЬЕТКОНГОВСКОМ ФЛАГЕ
      Пустыня пеклась под летним солнцем. Рыжий спрыгнул с товарняка, когда тот притормозил возле сортировки. Посрал за какими-то высокими камнями к северу, подтерся листьями. Потом прошел ярдов пятьдесят, присел за другим валуном в тенечке и скрутил сигаретку. Он увидел, как к нему подходят хиппи. Два парня и девка. Они спрыгнули с поезда на сортировке и теперь возвращались.
      Один из парней нес флаг Вьетконга. Парни выглядели хилыми и безобидными. У девчонки была славная широкая задница - джинсы ей чуть надвое не раскалывала.
      Блондинка, вся в угрях. Рыжий дождался, пока они до него дойдут.
      - Хайль Гитлер! - сказал он.
      Хиппи засмеялись.
      - Куда направляетесь? - спросил Рыжий.
      - Мы пытаемся добраться до Денвера. Приехали уже, наверное.
      - Что ж, - произнес Рыжий, - придется немного подождать. Мне придется попользоваться вашей девчонкой.
      - Это в каком смысле?
      - Вы меня слышали.
      Рыжий схватил девчонку. Одной рукой - за волосы, другой - за жопу и поцеловал.
      Тот из парней, что повыше, похлопал Рыжего по плечу:
      - Эй, минуточку...
      Рыжий обернулся и свалил парня наземь коротким слева. В живот. Парень остался лежать, хватая ртом воздух. Рыжий взглянул на того, что был с флагом:
      - Если не хочешь, чтоб было больно, оставь меня в покое. Пошли, обратился он к девчонке, - вон за те камешки.
      - Нет, я этого не сделаю, - ответила девчонка, - я этого не сделаю.
      Рыжий вытащил финку и нажал на кнопку. Лезвие прижалось к ее носу, почти вдавило его.
      - И как, ты думаешь, ты будешь выглядеть без носа?
      Та не ответила.
      - Я ведь его отрежу. - Он ухмыльнулся.
      - Послушайте, - произнес парень с флагом, - вам это так просто с рук не сойдет.
      - Пошли, девчоночка, - сказал Рыжий, подталкивая ее к камням.
      Девчонка и Рыжий скрылись из виду. Парень с флагом помог подняться своему другу.
      Постояли. Они простояли так несколько минут.
      - Он ебет Салли. Что мы можем сделать? Он ебет ее прямо сейчас.
      - А что тут сделаешь? Он безумец.
      - Мы ведь должны что-то сделать.
      - Салли, должно быть, считает нас последним говном.
      - Мы и есть последнее говно. Нас двое. Мы могли бы с ним справиться.
      - У него нож.
      - Не важно. Могли бы отобрать.
      - Я чувствую себя проклятым ничтожеством.
      - А Салли, думаешь, каково? Он ее ебет.
      Они стояли и ждали. Высокого, схлопотавшего в живот, звали Лео. Второго - Дэйл.
      Солнце припекало, пока они так стояли и ждали.
      - У нас осталось две сигареты, - сказал Дэйл. - Может, покурим?
      - Черт возьми, как мы можем курить, когда за камнями такое происходит?
      - Ты прав. Боже мой, что они так долго?
      - Господи, да не знаю я. Думаешь, он ее убил?
      - Я уже начинаю волноваться.
      - Может, лучше сходить посмотреть?
      - Ладно, только осторожнее.
      Лео пошел к камням. Там был пригорок, заросший кустарником. Он заполз на вершинку под прикрытием кустов и заглянул вниз. Рыжий ебал Салли. Лео смотрел.
      Казалось, этому не будет конца. Рыжий все пахал и пахал. Лео сполз с пригорка, подошел и встал рядом с Дэйлом.
      - Я полагаю, с ней все в порядке, - сказал он.
      Они ждали.
      Наконец, Рыжий и Салли вынырнули из-за камней. Подошли к ним.
      - Спасибо, братья, - сказал Рыжий. - Прекрасный кусочек она у вас.
      - Чтоб вы в аду сгнили! - сказал Лео.
      Рыжий расхохотался:
      - Мир! Мир!.. - Он сложил из пальцев эмблему. - Ну ладно, я, наверное, пойду...
      Рыжий наскоро свернул сигаретку, смочив край и улыбаясь при этом. Зажег, затянулся и пошел к северу, держась в тенечке.
      - Давай остаток пути проедем стопом, - сказал Дэйл. - Товарняки никуда не годятся.
      - Шоссе - к западу, - отозвался Лео. - Пошли.
      Они двинулись на запад.
      - Господи, - произнесла Салли, - я едва ноги передвигаю! Он - животное!