- Ты любишь эту вещь больше меня? Этот кусок целлулоида, или из какого еще говна она там сделана? Ты хочешь сказать, что любишь эту дрянь больше меня?
      - Да.
      - Я полагаю, ты ее и в постель с собой кладешь? Наверное, ты ей... с ней...
      разные вещи делаешь - с этой дрянью?
      - Да.
      - Ох...
      Тут Бренда по-настоящему завопила. Просто стояла и орала. Роберт подумал, что она никогда не остановится. Потом она подскочила к манекену и начала царапать и бить его. Манекен опрокинулся и ударился о стену. Бренда выскочила за дверь, прыгнула в машину и с диким ревом стартанула. Она врезалась в бок стоявшего автомобиля, резко отвернула, уехала.
      Роберт подошел к Стелле. Голова оторвалась и закатилась под стул. На полу остались дорожки чего-то белого, похожего на мел. Одна рука болталась, сломанная, торчали две проволоки. Роберт сел на стул. Просто посидел. Потом встал, зашел в ванную, постоял там минутку и снова вышел. Постоял в прихожей.
      Оттуда виднелась голова под стулом. Он начал всхлипывать. Ужасно. Он не знал, что делать. Он вспомнил, как хоронил мать и отца. Но сейчас все по-другому. Все иначе. Он просто стоял в прихожей, вздыхал, ждал. Оба глаза Стеллы были открыты, холодны и прекрасны. Они смотрели прямо на него.
      ПАРА ПЬЯНЧУГ
      Мне уже было за 20, и хотя я сильно пил и почти не ел, но был по-прежнему силен.
      Я имею в виду физически - хоть в этом человеку везет, когда все остальное не ладится. Мой ум взбунтовался против судьбы и жизни, и утихомирить его я мог, только если пил, пил и пил. Я шел по дороге, было пыльно, грязно и жарко, и штат, наверное, был Калифорния, хотя я уже в этом не уверен. Вокруг лежала пустыня. Я шел по дороге, мои чулки задубели, гнили и воняли, гвозди протыкали стельки и впивались в пятки, и мне приходилось подкладывать картонки в башмаки - картонки, газеты, все, что удавалось найти. Гвозди дырявили и это, и я либо подкладывал еще, либо переворачивал эту дрянь, либо лепил ее по-другому.
      Рядом остановился грузовик, я его проигнорировал и шел себе дальше. Грузовик взревел снова, и парень поехал рядом.
      - Парнишка, - сказал водитель, - поработать хочешь?
      - Кого надо прикончить? - спросил я.
      - Никого, - ответил парень. - Давай, садись.
      Я обошел кабину - дверца с той стороны уже была распахнута. Я шагнул на подножку, проскользнул внутрь, потянул на себя дверцу, захлопывая ее, и откинулся на кожаную спинку сиденья. Хоть в тенечке посижу.
      - Хочешь у меня отсосать, - произнес парень, - получишь пять баксов.
      Я двинул ему правой в брюхо, левой заехал куда-то между ухом и шеей, догнал правой в ебало, и грузовик съехал в кювет. Я схватил руль и снова поставил его на дорогу. Затем приглушил мотор и поставил на тормоз. Вылез и снова зашагал по дороге. Примерно пять минут спустя грузовик вновь оказался рядом.
      - Парнишка, - сказал водитель, - прости меня. Я не хотел. Я не хотел сказать, что ты гомик. В смысле, ты как бы наполовину похож на гомика. Гомики, что - не люди?
      - Если ты гомик, то ты - человек. Наверное.
      - Ладно тебе, - сказал парень. - Залезай. У меня для тебя есть настоящая честная работа. Сможешь деньжат заработать, на ноги встать.
      Я снова влез. Мы поехали.
      - Извини, - сказал он, - на морду-то ты крутой, а руки у тебя... У тебя дамские руки.
      - Не волнуйся о моих руках, - сказал я.
      - Ладно, работа суровая. Шпалы грузить. Ты когда-нибудь грузил шпалы?
      - Нет.
      - Тяжелая работа.
      - У меня всю жизнь тяжелая работа.
      - Ладно, - произнес парень. - Ладно.
      Мы ехали, не разговаривая, грузовик шкивало. Кроме пыли - пыли и пустыни - вокруг ничего не было. У парня у самого рожа не бог весть была, у него все не бог весть каким было. Но иногда людишки, долго сидящие на одном месте, добиваются мелкого престижа и власти. У него был грузовик, и он нанимал на работу. Иногда с этим приходится мириться.
      Мы ехали, а по дороге шел мужик. На вид далеко за сорок. Слишком старый вот так по дорогам гулять. Этот мистер Бёркхарт, он мне представился, притормозил и спросил у мужика:
      - Эй, приятель, пару баксов подзаработать не хочешь?
      - О, еще бы, сэр! - ответил мужик.
      - Подвинься. Впусти его, - скомандовал мистер Бёркхарт.
      Мужик залез - ну от него и несло: пойлом, потом, агонией и смертью. Мы ехали, пока не добрались до кучки каких-то зданий. Мы вместе с Бёркхартом вылезли и зашли в магазин. Там сидел мужик в зеленом козырьке и с браслетом из резинок на левом запястье. Он был лыс, но его руки покрывала тошнотно длинная светлая волосня.
      - Здрасьте, мистер Бёркхарт, - сказал он. - Я вижу, вы нашли себе еще парочку пьянчуг.
      - Вот список, Джесс, - ответил мистер Бёркхарт, и Джесс пошел выполнять заказ.
      Это заняло некоторое время. Потом он закончил:
      - Что-нибудь еще, мистер Бёркхарт? Пару бутылочек винца подешевле?
      - Мне вина не надо, - сказал я.
      - Тогда ладно, - отозвался мужик. - Я возьму обе.
      - Я с тебя вычту, - сказал мужику Бёркхарт.
      - Неважно, - ответил мужик, - вычитай.
      - Ты уверен, что не хочешь вина? - спросил меня Бёркхарт.
      - Хорошо, - ответил я. - Бутылочку возьму.
      Нам дали палатку, и в тот вечер мы выпили вино, а мужик рассказал мне о своих бедах. Он потерял жену. До сих пор ее любит. Думает о ней все время. Великая женщина. Он раньше преподавал математику. Но потерял жену. Другой такой женщины нет. Хуё-моё.
      Господи, когда мы проснулись, мужику было очень херово, мне не лучше, а солнце светит и пора на работу: железнодорожные шпалы складывать. Их надо было связывать в штабель. Поначалу было легко. Но штабель рос, и уже приходилось опускать их на счет.
      - Раз, два три, - командовал я, и мы бросали шпалу на место.
      Мужик повязал на голову платок, и кир так и сочился у него из башки, платок уже весь вымок и потемнел. То и дело щепка со шпалы протыкала гнилую рукавицу и возналась мне в ладонь. Обычно боль была бы невыносима, и я бы все давно уже бросил, но усталость притупила мне все чувства, в самом деле притупила их что надо. Когда такое случалось, я лишь злился мне хотелось кого-нибудь убить, но когда я оглядывался, вокруг были только песок, скалы, сухое ярко-желтое солнце, как в духовке, и некуда идти.
      Время от времени железнодорожная компания выдирала старые шпалы и заменяла их новыми. А старые оставляла валяться рядом с полотном. Большого вреда от старых шпал-то не было, но железная дорога их повсюду разбрасывала, а Бёркхарт нанимал парней, вроде меня, складывать их в штабели, потом нагребал их в свой грузовик и вез продавать. Наверное, от них было много пользы. На некоторых ранчо их втыкали в землю, обматывали колючей проволокой - и забор готов. Другие применения, я полагаю, тоже существовали. Меня это сильно не интересовало.
      Обычная невозможная работа, похожая на остальные: устаешь, хочется бросить, затем устаешь сильнее и забываешь, что хотел бросить, а минуты не шевелятся, живешь вечно в одной-единственной минуте, ни надежды, ни выхода, в западне, бросить - слишком туп, а бросишь - все равно деваться некуда.
      - Парнишка, жену я потерял. Такая чудесная женщина была. Все время о ней думаю.
      Хорошая баба - самое лучшее, что на земле есть.
      - Ага.
      - Винца бы еще.
      - Нет у нас винца. До вечера подожди.
      - Интересно, а пьянчуг кто-нибудь понимает?
      - Другие пьянчуги.
      - А как ты думаешь, эти занозы от шпал по венам могут до сердца добраться?
      - Хрен там; нам никогда не везло.
      Подошли два индейца и стали за нами наблюдать. Долго они за нами наблюдали.
      Когда мы с мужиком сели на шпалу перекурить, один из индейцев подвалил к нам.
      - Вы, парни, все неправильно делаете, - сказал он.
      - Это в каком смысле? - спросил я.
      - Вы работаете в самый солнцепек. А нужно так: встать утречком пораньше и все сделать, пока еще свежо.
      - Ты прав, - сказал я, - спасибо.
      Индеец был прав. Я решил, что мы встанем рано. Но нам это так и не удалось.
      Мужику постоянно было слишком плохо после вечернего возлияния, и я никогда не мог поднять его вовремя.
      - Еще пять минут, - говорил он, - ну пять минуточек еще.
      Наконец, однажды старик выдохся. Не мог больше поднять ни единой шпалы. И все время извинялся.
      - Да все нормально, Папик.
      Мы вернулись в палатку и стали дожидаться вечера. Папик лежал и разглагольствовал. Он говорил о своей бывшей жене. Я слушал про его бывшую жену весь день и весь вечер. Потом приехал Бёркхарт.
      - Господи Иисусе, парни, немного же вы сегодня сделали. Думаете, дарами земными проживете?
      - С нас хватит, Бёркхарт, - сказал я. - Мы ждем расчета.
      - У меня есть хорошая мысль не платить вам, парни.
      - Если у тебя бывают хорошие мысли, - сказал я, - то ты заплатишь.
      - Прошу вас, мистер Бёркхарт, - сказал старик, - пожалуйста, пожалуйста, мы так сильно работали, как проклятые, честно, мы работали!
      - Бёркхарт знает, что мы заканчиваем, - сказал я, - сейчас ему надо только сосчитать штабели - и мне тоже.
      - 72 штабеля, - сказал Бёркхарт.
      - 90 штабелей, - сказал я.
      - 76 штабелей, - сказал Бёркхарт.
      - 90 штабелей, - сказал я.
      - 80 штабелей, - сказал Бёркхарт.
      - Продано, - сказал я.
      Бёркхарт достал карандаш и бумажку и вычел с нас за вино и еду, транспорт и проживание. У нас с Папиком получилось по 18 долларов на брата за пять дней работы. Мы взяли деньги. И нас бесплатно довезли до города. Бесплатно? Бёркхарт наебал нас со всех сторон. Но поднять хай мы не могли, поскольку если у тебя нет денег, закон работать перестает.
      - Ей-богу, - сказал старик, - я сейчас по-настоящему нажрусь. Я вот прямо сейчас соберусь и надерусь. А ты, парнишка?
      - Вряд ли.
      Мы зашли в единственный бар в городке, сели, и Папик заказал вина, а я заказал пива. Старик завел про свою бывшую жену снова, и я пересел на другой конец стойки. По лестнице спустилась мексиканская девчонка и подсела ко мне. Почему они всегда спускаются по лестницам, как в кино? Я сам себя даже почувствовал, как в кино, и взял ей пива. Она сказала:
      - Меня зовут Шерри, - а я ответил:
      - Это не по-мексикански, - и она ответила:
      - И не надо, - и я сказал:
      - Ты права.
      И наверху стоило пять долларов, и она меня подмыла и сначала, и в конце. Она подмывала меня из маленькой белой миски - нарисованные цыплята гонялись на ней друг за другом по всей окружности. Она заработала за десять минут столько же, сколько я за день, если прибавить к нему еще несколько часов. В денежном смысле, как говно определенно, что лучше ходить с пиздой, чем с хуем.
      Когда я спустился, старик уже уронил голову на стойку; его торкнуло. В тот день мы ничего не ели, и у него не осталось сил сопротивляться. Рядом с головой лежал доллар с мелочью. В какую-то минуту я подумал было прихватить старика с собой, но я и о себе-то позаботиться не мог. Я вышел наружу. Было прохладно, и я зашагал на север.
      Мне было не по себе от того, что я бросил Папика на растерзание стервятникам маленького городка. Потом я подумал: интересно, а жена мужика о нем думает? Я решил, что нет, а если и думает, то едва ли так, как он о ней. Вся земля кишит печальными людьми, которым больно, вроде него. Мне нужно было где-то переспать.
      Постель, в которой я оказался с мексиканской девчонкой, была первой за три недели.
      За несколько ночей до этого, я обнаружил, что как только холодает, занозы у меня в ладонях начинают пульсировать сильнее. Я ощущал, где воткнулась каждая.
      Становилось холодно. Не могу сказать, что я возненавидел мир мужчин и женщин, но некое отвращение отъединяло меня от ремесленников и торговцев, лжецов и любовников, и теперь, много десятков лет спустя, я испытываю то же самое отвращение. Конечно же, это история только одного человека и взгляд на реальность только одного человека. Если вы не закроете эту книжку, может, следующий рассказ покажется вам веселее, я надеюсь.
      МАДЖА ТУРУП
      Пресса освещала это обширно, да и телевидиние тоже, и дамочка должна была написать об этом книгу. Дамочку звали Хестер Эдамс, дважды разведенная, двое детей. Ей было 35, и легко можно было догадаться, что это ее последний шанс. И морщинки уже прорезались, и груди провисали уже некоторое время, лодыжки и икры толстели, и появились признаки живота. Америку хорошо научили, что красота живет только в молодости, особенно у женщин. Но Хестер Эдамс обладала темной красотой досады и грядущей утраты; она ползала по ней, эта грядущая утрата, и придавала ей нечто сексуальное, будто отчаявшаяся и вянущая женщина сидит в баре, полном мужиков. Хестер повертела головой, заметила, что американский самец ей не очень-то поможет, и села в самолет до Южной Америки. Она вступила в джунгли с камерой, портативной машинкой, толстеющими лодыжками и белой кожей, и отхватила себе людоеда, черного людоеда - Маджу Турупа. У Маджи Турупа была привлекательная физиономия. Казалось, все его лицо исписано тысячей похмелий и тысячей трагедий. Так оно и было: тысячу похмелий он пережил, а все трагедии происходили из единственного корня - Маджа был чрезмерно украшен, просто чересчур украшен. Ни одна девушка из деревни не соглашалась принять его. Он уже разодрал двоих насмерть своим инструментом. В одну проник спереди, в другую - сзади. Без разницы.
      Маджа был одинок, он пил и горевал над своим одиночеством, пока не появилась Хестер Эдамс вместе со своим проводником, белой кожей и камерой. После формального знакомства и нескольких стаканчиков у костра Хестер вошла в хижину Маджи, приняла в себя все, что Маджа мог собрать, и попросила еще. Для них обоих это было чудом, и они обвенчались в трехдневной племенной церемонии, по ходу которой захваченных в плен неприятелей из соседнего племени жарили и поглощали посреди танцев, песнопений и пьяного разгула. Только после церемонии, после того, как все бодуны выветрились, начались неприятности. Знахарь, приметив, что Хестер не отведала плоти зажаренного противника (приправленной ананасами, оливками и орехами), объявил всем и каждому, что она - отнюдь не белая богиня, а одна из дочерей злого бога Ритикана. (Много веков назад Ритикана согнали с небес племени за отказ есть все, кроме овощей, фруктов и орехов.) Это объявление породило раскол в племени, и двоих приятелей Маджи Турупа быстренько прикончили за то, что высказали предположение: мол, то, что Хестер справилась с украшением Маджи, - уже само по себе чудо, а тот факт, что она не переваривает иных форм человечьего мяса, можно и простить - на время, по крайней мере.
      Хестер и Мадже пришлось бежать в Америку, в Северный Голливуд, если точнее, где Хестер начала процедуры для того, чтобы Маджа стал американским гражданином.
      Бывшая учительница, Хестер также стала обучать Маджу пользоваться одеждой, английским языком, калифорнийским пивом и винами, телевидением и продуктами питания, купленными в ближайшем супермаркете "Счастливого Пути". Маджа не только смотрел телевидение, он в нем появлялся вместе с Хестер, и они объявили там о своей любви публично. Затем вернулись к себе в Северный Голливуд и занялись любовью. После этого Маджа сидел посередине ковра со своими английскими грамматиками, пил пиво с вином, пел свои народные песнопения и играл на бонгах.
      Хестер работала над книгой о Мадже и Хестер. Крупный издатель ожидал. Хестер нужно было только записать книгу на бумагу.
      Однажды утром около 8 часов я лежал в постели. За день до этого я проиграл 40 долларов в Санта-Аните, на сберкнижке в Калифорнийском Федеральном Банке денег оставалось до опасного мало, и я не написал ни единого приличного рассказа за весь месяц. Зазвонил телефон. Я проснулся, чуть не сблевнул, прокашлялся и снял трубку.
      - Чинаски?
      - Ну?
      - Это Дэн Хадсон.
      Дэн издавал в Чикаго журнальчик Огнь. Платил он хорошо. Он был и редактором, и издателем.
      - Привет, Дэн, мать твою...
      - Слушай, у меня как раз есть штучка для тебя.
      - Какой базар, Дэн. Что такое?
      - Я хочу, чтобы ты взял интервью у этой сучки, которая вышла замуж за людоеда.
      Чтоб секса ПОБОЛЬШЕ. Намешай любви с ужасом, понял?
      - Понял. Я этим всю жизнь занимаюсь.
      - Тебе светит 500 баксов, если сделаешь к 27 марта.
      - Дэн, за 500 баксов я сделаю Бчрта Рейнольдса лесбиянкой.
      Дэн дал мне адрес и номер телефона. Я встал, сполоснул рожу, выпил две Алка-Зельцера, открыл бутылку пива и позвонил Хестер Эдамс. Я рассказал ей, что хочу увековечить их отношения с Маджей Турупом в виде одной из величайших историй любви ХХ века. Для читателей журнала Огнь. Я заверил ее, что это поможет Мадже добиться своего американского гражданства. Она согласилась на интервью в час дня.
      Квартира у нее была на третьем этаже в доме без лифта. Она открыла дверь сама.
      Маджа сидел на полу со своими бонгами, пил из пинтовой бутылки не шибко дорогой портвейн. Он сидел босиком, в узких джинсах, в белой майке с черными полосками, как у зебры. Хестер была одета идентично. Она вынесла мне бутылку пива, я вытащил сигарету из пачки на кофейном столике и начал интервью.
      - Вы впервые встретили Маджу когда?
      Хестер привела мне дату. А также точное время и место.
      - Когда вы впервые начали испытывать к Мадже любовные чувства? Каковы именно были обстоятельства, вызвавшие их?
      - Н-ну, - сказал Хестер, - это было...
      - Она любить меня, когда я давать ей штука, - произнес Маджа с ковра.
      - Он довольно быстро английский выучил, не правда ли?
      - Да, он очень сообразительный.
      Маджа взял с пола бутылку и высосал здоровенный глоток.
      - Я вставлять эта штука в нее, она говорит: "О боже мой о боже мой о боже мой!"
      Ха, ха, ха, ха!
      - Маджа великолепно сложен, - сказала она.
      - Она ест тоже, - произнес Маджа, - она ест хорошо. Глубокая глотка, ха, ха, ха!
      - Я полюбила Маджу с самого начала, - сказала Хестер, - все в его глазах, в его лице... так трагично. И то, как он ходит. Он ходит, ну, он ходит, как будто тигр.
      - Ебать, - произнес Маджа, - мы ебемся мы еби ебемся еб еб еб. Я уже уставать.
      Маджа сделал еще глоток. Посмотрел на меня.
      - Ты ее еби. Я устал. Она большой голодный туннель.
      - У Маджи есть подлинное чувство юмора, - сказал Хестер. - Это еще один штрих, от которого он мне стал дороже.
      - Одно дорогое тебе во мне, - произнес Маджа, - это мой телефонный столб писька-пулемет.
      - Маджа пил сегодня с самого утра, - сказала Хестер, - вы должны его извинить.
      - Возможно, мне лучше зайти в следующий раз, когда ему станет лучше.
      - Я думаю, что да.
      Хестер назначила мне встречу в 2 часа на следующий день.
      Так тоже сгодится. Мне все равно нужны были фотографии. Я знал одного задроту-фотографа, некоего Сэма Джекоби - хороший фотограф, сделает все по дешевке. Я прихватил его с собой. Стоял солнечный день с очень тонким слоем смога. Мы поднялись к двери, и я позвонил. Никто не ответил. Я нажал еще раз.
      Дверь открыл Маджа.
      - Хестер нет, - сказал он, - она ушла в магазин.
      - У нас было назначено на 2 часа. Мне бы хотелось зайти и подождать.
      Мы вошли и сели.
      - Я поиграю вам барабан, - сказал Маджа.
      Он поиграл на барабанах и спел несколько песнопений из джунглей. Довольно неплохо. Он деловито заканчивал еще одну бутылку портвейна. По-прежнему в полосатой майке и джинсах.
      - Еби еби еби, - сказал он, - она только это хочет. Она меня злит.
      - Ты скучаешь по джунглям, Маджа?
      - Против течения не насрешь, папаша.
      - Но ведь она тебя любит, Маджа.
      - Ха, ха, ха!
      Маджа сыграл еще одно соло на барабанах. Даже пьяный он был хорош.
      Когда Маджа закончил, Сэм сказал мне:
      - Как ты думаешь, у нее может быть пиво в холодильнике?
      - Может.
      - Что-то нервы разыгрались. Мне нужно пива.
      - Давай. Принеси два. Я ей еще куплю. Надо было с собой принести.
      Сэм встал и ушел на кухню. Я услышал, как открылась дверца холодильника.
      - Я пишу статью о тебе и о Хестер, - сказал я Мадже.
      - Большой дыры женщина. Никогда не полная. Как вулкан.
      Я услышал, как Сэма рвет на кухне. Он сильно пил. Я знал, что он с бодуна. Но все равно - один из лучших фотографов в округе. Затем все стихло. Сэм вышел.
      Сел. Пива с ним не было.
      - Я поиграю барабаны опять, - сказал Маджа. Он снова сыграл на барабанах.
      По-прежнему неплохо. Но не так хорошо, как в прошлый раз. Видать, вино действовало.
      - Пошли отсюда, - сказал мне Сэм.
      - Мне надо дождаться Хестер, - ответил я.
      - Мужик, да пойдем же, - сказал Сэм.
      - Вы, парни, хотите вина? - спросил Маджа.
      Я встал и вышел на кухню за пивом. Сэм за мной. Я двинулся к холодильнику.
      - Пожалуйста, не открывай дверцу! - простонал он.
      Сэм подошел к раковине и снова стравил. Я посмотрел на дверцу холодильника.
      Открывать ее я не стал. Когда Сэм закончил, я сказал:
      - Ладно, пошли.
      Мы вышли в комнату, где Маджа все так же сидел со своими бонгами.
      - Я поиграю барабан еще, - сказал он.
      - Нет, спасибо, Маджа.
      Мы вышли, спустились по лестнице на улицу. Сели в мою машину. Я отъехал. Я не знал, что и сказать. Сэм не говорил ничего. Мы находились в деловом районе. Я подъехал к заправке и попросил служителя залить обычного. Сэм вышел из машины и пошел к телефонной будке звонить в полицию. Я увидел, как он выходит из будки.
      Расплатился за бензин. Интервью не взял. 500 баксов прощелкал. Я сидел и ждал, пока Сэм подойдет к машине.
      УБИЙЦЫ
      Гарри только сошел с товарняка и теперь шел по Аламеде к Педро выпить чашечку грошового кофе. Стояло раннее утро, но он помнил, что у Педро раньше открывались в 5. Там можно было за никель посидеть и час, и два. Подумать. Вспомнить, где облажался, а где все сделал правильно.
      У Педро было открыто. Мексиканочка, подавшая ему кофе, посмотрела на него, как на человека. Голь знает жизнь не понаслышке. Хорошая девушка. Ну, скажем, достаточно хорошая девушка. Вообще-то, все они означают напасти. Всч в жизни означает напасти. Он припомнил услышанное где-то утверждение: Напасти - Определение Жизни.
      Гарри сел за один из старых столиков. Хороший у них кофе. Тридцать восемь лет - и жизнь кончена. Он сербал кофе и вспоминал, где облажался и где нет. Он просто устал: от игры в страхование, от кабинетиков, высоких стеклянных загонов, от клиентов. Он просто устал обманывать жену, обжимать секретарш в лифтах и вестибюлях; устал от рождественских и новогодних вечеринок, дней рождения, проплат за новые машины и мебель - свет, газ, воду - от всего проклятущего комплекса необходимостей.
      Он устал и все бросил, всего-то делов. Развод наступил довольно скоро, и пьянство пришло довольно скоро, и вдруг он вышел из игры. У него не было ничего, и он обнаружил, что не иметь ничего - тоже довольно трудно. Просто другая ноша.
      Если б только где-нибудь посередине пролегала дорога поглаже. У человека, кажется, только один выбор - либо жопу рви, либо иди в бродяги.
      Гарри поднял голову, когда напротив сел какой-то человек, тоже с чашкой кофе за никель. Ему, казалось, было слегка за сорок. Одет так же бедно, как и Гарри.
      Человек свернул сигаретку и, зажигая ее, посмотрел на Гарри.
      - Как оно?
      - Ну и вопросик, - ответил Гарри.
      - Это уж точно.
      Они сидели и пили кофе.
      - Интересно, как люди сюда попадают.
      - Ну, - подтвердил Гарри.
      - Кстати, если это важно, мое имя Уильям.
      - Меня называют Гарри.
      - Можешь звать меня Биллом.
      - Спасибо.
      - У тебя такой вид, будто ты дошел до конца чего-то.
      - Просто устал бичевать, как собака, устал.
      - Хочешь вернуться в общество, Гарри?
      - Нет, не так. Но я хотел бы из вот этого выбраться.
      - Есть самоубийство.
      - Я знаю.
      - Слушай, - сказал Билл, - нам надо только немного налички раздобыть, да побыстрее, чтобы перевести дух можно было.
      - Конечно, но как?
      - Н-ну, надо немного рискнуть.
      - Типа как?
      - Я раньше дома грабил. Это неплохо. Мне бы хороший партнер не помешал.
      - Ладно, я уже почти на все согласен. Достали меня бобы на воде, недельные пончики, миссии, лекции о Боге, храп...
      - Наша проблема - в том, как добраться туда, где можно будет поработать, - сказал Билл.
      - У меня есть пара баксов.
      - Хорошо, встречаемся в полночь. Карандаш есть?
      - Нет.
      - Подожди. Я сейчас у них попрошу.
      Билл вернулся с огрызком. Взял салфетку и что-то нацарапал на ней.
      - Садишься на автобус до Беверли-Хиллз и просишь водителя высадить тебя вот здесь. Затем идешь два квартала на север. Я буду там тебя ждать. Доберешься?
      - Доберусь.
      - Жена, дети есть? - спросил Билл.
      - Были, - ответил Гарри.
      Той ночью было холодно. Гарри слез с автобуса и прошел два квартала на север.
      Темень стояла просто непроглядная. Билл стоял и курил самокрутку. Причем, не на виду стоял, а в тени большого куста.
      - Привет, Билл.
      - Привет, Гарри. Готов начать новую прибыльную карьеру?
      - Готов.
      - Отлично. Я эти места уже разведал. Мне кажется, нашел хороший дом. Вдалеке от остальных. От него просто воняет бабками. Боишься?
      - Нет. Не боюсь.
      - Прекрасно. Не суетись и пошли за мной.
      Гарри пошел за Биллом по тротуару - квартала полтора, затем Билл резко свернул между кустами на широкую лужайку. Они подошли к дому сзади двухэтажная громадина. Билл остановился у заднего окна. Разрезал ножом сетку и прислушался.
      Тишина стояла как на кладбище. Билл отцепил раму с сеткой и приподнял ее.
      Возился с ней он долго. Гарри уже начал думать: Господи. Связался с любителем. С каким-то психом связался. Тут окно открылось, и Билл забрался внутрь. Гарри видел, как елозила в темноте его задница, пока он втискивался в окно. Это смешно, подумал он. Неужели мужики этим занимаются?
      - Залезай, - прошептал Билл изнутри.
      Гарри залез. Там действительно воняло деньгами и мебельной полировкой.
      - Господи, Билл. Вот теперь мне страшно. В этом нет никакого смысла.
      - Не ори так сильно. Ты ведь не хочешь больше бобов на воде, так?
      - Так.
      - Значит, будь мужчиной.
      Гарри стоял рядом, пока Билл медленно выдвигал ящики и набивал чем-то карманы.
      Похоже, что они попали в столовую. Билл совал в карманы ложки, ножи и вилки.
      Как мы сможем что-то за них получить? - думал Гарри.
      Билл распихивал столовое серебро по карманам куртки. Затем уронил нож. Пол был твердый, без ковра, и звон прозвучал отчетливо и громко.
      - Кто там?
      Билл и Гарри не ответили.
      - Я сказал: кто там?
      - В чем дело, Сеймур? - раздался голос девушки.
      - Мне что-то послышалось. Меня что-то разбудило.
      - Ох, да спи ты.
      - Нет. Я что-то слышал.
      До Гарри донесся скрип кровати, потом - мужские шаги. Человек открыл дверь и теперь стоял вместе с ними в столовой. Он был в пижаме, молодой, лет 26-27, с козлиной бородкой и длинными волосами.
      - Ладно, пидарасы, что вы делаете в моем доме?
      Билл повернулся к Гарри:
      - Иди в спальню. Там может быть телефон. Проследи, чтобы она никуда не звонила.
      А с этим я разберусь.
      Гарри направился к спальне, отыскал дверь, зашел, увидел там молодую блондинку лет 23-х, длинные волосы, в роскошной ночнушке, груди болтаются. Рядом на тумбочке стоял телефон, но она никуда не звонила. Она сидела на постели и в ужасе прижимала запястье к губам.
      - Не ори, - сказал ей Гарри, - а то убью.
      Он стоял и смотрел на нее сверху вниз, думал о своей жене - та никогда не была такой. Гарри прошиб пот, закружилась голова. Они смотрели друг на друга.
      Гарри сел на край постели.
      - Оставь мою жену в покое, или я тебя убью! - произнес молодой человек. Билл только что завел его в спальню. Он завернул парню руку за спину, держа нож у позвоночника.
      - Никто ничего твоей жене не сделает, паря. Только скажи нам, где лежат твои вонючие башли, и мы уйдем.
      - Я же сказал вам, все, что у меня есть, - в бумажнике.
      Билл завернул ему руку чуть круче и вонзил нож чуть глубже. Парень поморщился.
      - Цацки, - сказал Билл. - Отведи меня к цацкам.
      - Наверху...
      - Ладно. Веди меня наверх!
      Гарри проводил их взглядом. Потом продолжал разглядывать девушку, а та продолжала смотреть на него. Синие глаза, зрачки переполнены страхом.
      - Не ори, - сказал он ей, - а не то убью, честное слово, убью!
      Ее губы задрожали. Они были бледно-розового оттенка, и тут его рот сомкнулся на них. Он колол ее щетиной, обдавал вонью, гнилью, а она белая, нежно-белая, нежная - дрожала. Он держал ее голову в ладонях. Потом оторвался и заглянул ей в глаза.
      - Ты блядь, - сказал он, - проклятая блядь! - И поцеловал снова, жестче. Вместе они рухнули на постель. Он дергал ногами, скидывая башмаки, прижимая ее. Затем стал стаскивать штаны, выбираться из них, все время удерживая и целуя ее. - Блядь, блядь чертова...
      - Ох Нет! Господи Боже мой, Нет! Не трогайте жену, сволочи!
      Гарри не слышал, как они вернулись. Парень испустил вой. Затем Гарри услышал какое-то клокотание. Он вытащил и оглянулся. Парень лежал на полу с перерезанным горлом; кровь ритмично била на паркет.
      - Ты его убил! - произнес Гарри.
      - Он орал.
      - Его можно было и не убивать.
      - Его жену можно было и не насиловать.
      - Я ее не насиловал, а ты его убил.
      Тут начала орать она. Гарри зажал ей рот ладонью.
      - Что будем делать? - спросил он.
      - Ее тоже придется. Она свидетель.
      - Я не могу ее убить, - сказал Гарри.
      - Я убью, - ответил Билл.
      - Жалко, если добро пропадет.
      - Тогда давай, бери.
      - Заткни ей рот чем-нибудь.
      - Не волнуйся, - сказал Билл. Из ящика он вытащил шарф, засунул ей в рот. Потом разорвал наволочку на полосы и привязал кляп.