ЧАРЛЗ БУКОВСКИ
      ЮГ БЕЗ СЕВЕРА
      Истории похороненной жизни
      Выражается благодарность издателям лос-анжелесской "Свободной Прессы", а также Роберту Хиду и Дарлин Файф из "НОЛА Экспресс", где впервые появились некоторые из этих рассказов. Особая благодарность также следует Дугласу Блэйзеку, первоначально издававшему и поддерживавшему Буковски; он первым опубликовал "Признания человека, безумного настолько, чтобы жить со зверьем" и "Все жопы мира и моя"
      в виде брошюр.
      Посвящается Энн Менеброкер
      Одиночество Опаньки об занавес И ты и твое пиво и какой ты великий В рай дороги нет Политика Любовь за 17.50 Пара пьянчуг Маджа Туруп Убийцы Мужик Класс Хватит таращиться на мои сиськи, мистер Кое-что о вьетконговском флаге Ты не сможешь сочинить рассказ о любви Помнишь Пёрл-Харбор?
      Питтсбургский Фил и компания Доктор Наци Христос на роликах Экспедитор с красным носом Дьявол был горяч Кишки Наемный убийца Вот что доконало Дилана Томаса Нет шеи гадок, как чёрт Как любят мертвые Все жопы мира и моя Признания человека, безумного настолько, чтобы жить со зверьем
      ОДИНОЧЕСТВО
      Эдна шла по улице с кульком продуктов. На газоне стояла машина. В боковом окне виднелась надпись:
      ТРЕБУЕТСЯ ЖЕНЩИНА.
      Она остановилась. К окну притулилась большая картонка, и к ней было что-то приклеено. Напечатано на машинке, по большей части. С тротуара не разобрать.
      Эдна видела только крупные буквы:
      ТРЕБУЕТСЯ ЖЕНЩИНА.
      Дорогая была машина и новая. Эдна шагнула на траву прочесть то, что отпечатано:
      Мужчина 49 лет. Разведен. Хочет встретиться с женщиной с целью женитьбы. Должна быть в возрасте от 35 до 44. Любит телевидение и художественные кинофильмы. Хорошую еду. Я - бухгалтер-калькулятор с надежным местом работы. Деньги в банке. Мне нравится, чтобы женщина была полновата.
      Эдне было 37, полновата. Прилагался номер телефона. А также - три фотографии господина, ищущего женщину. В костюме и при галстуке он выглядел достаточно степенно. А еще - скучно и немного жестоко. Как деревянный, подумала Эдна, как из дерева вырезан.
      Эдна отошла прочь, улыбаясь про себя. Она испытывала отвращение. Пока она дошла до своей квартиры, он совершенно вылетел у нее из головы. Только несколько часов спустя, сидя в ванне, она вспомнила о нем снова - и на сей раз подумала, каким поистине одиноким он должен быть, если решился на такое:
      ТРЕБУЕТСЯ ЖЕНЩИНА.
      Она представила, как он возвращается домой, вытаскивает из почтового ящика счета за газ и телефон, раздевается, принимает ванну, телевизор включен. Затем вечерняя газета. Потом на кухню, приготовить. Стоит в одних трусах, смотрит на сковородку. Забирает еду, подходит к столу, ест. Пьет кофе. Потом опять телевизор. И, может быть, одинокая банка пива перед сном. По всей Америке таких мужчин миллионы.
      Эдна вылезла из ванны, вытерлась, оделась и вышла из дому. Машина стояла на месте. Она записала фамилию мужчины - Джо Лайтхилл - и номер телефона. Прочла напечатанное объявление еще раз. "Художественные кинофильмы." Странное словосочетание. Сейчас люди говорят "кино". Требуется Женщина. Смелое объявление. Тут он оригинален.
      Добравшись до дому, Эдна выпила три чашки кофе прежде, чем набрать номер.
      Телефон прозвонил четыре раза.
      - Алло? - ответил он.
      - Мистер Лайтхилл?
      - Да?
      - Я видела ваше объявление. То, что в машине.
      - Ах, да.
      - Меня зовут Эдна.
      - Как поживаете, Эдна?
      - О, со мной все в порядке. Такая жара стоит. Такая погода - это уже слишком.
      - Да, от нее труднее живется.
      - Что ж, мистер Лайтхилл...
      - Зовите меня просто Джо.
      - Ну, Джо, хахаха, я себя такой дурой чувствую. Вы знаете, зачем я звоню?
      - Видели мое объявление?
      - Я имею в виду, хахаха, что с вами такое? Вы что, женщину найти не можете?
      - Полагаю, что нет, Эдна. Скажите мне, где они все?
      - Женщины?
      - Да.
      - О, да везде, знаете ли.
      - Где? Скажите мне. Где?
      - Ну-у, в церкви, знаете. В церкви есть женщины.
      - Мне не нравится церковь.
      - А-а.
      - Слушайте, а чего бы вам сюда не подъехать, Эдна?
      - Вы имеете в виду, к вам?
      - Да. У меня хорошая квартира. Можем выпить, поговорить. Без напряга.
      - Уже поздно.
      - Еще не так поздно. Слушайте, вы видели мое объявление. Должно быть, вы заинтересованы.
      - Ну-у...
      - Вы боитесь, вот и все. Вы просто боитесь.
      - Нет, я не боюсь.
      - Тогда приезжайте, Эдна.
      - Ну...
      - Давайте.
      - Ладно. Увидимся минут через пятнадцать.
      Квартира была на верхнем этаже современного жилого дома. Номер 17. Бассейн снизу отбрасывал блики света. Эдна постучала. Дверь открылась вот он, мистер Лайтхилл. Лысеет спереди; орлиный нос, волосы торчат из ноздрей; рубашка на шее распахнута.
      - Заходите, Эдна...
      Она вошла, и дверь за ней закрылась. На ней было синее вязаное платье. Без чулок, в сандалиях и с сигаретой во рту.
      - Садитесь. Я налью вам выпить.
      Славное у него местечко. Все в голубом, зеленом и очень чисто. Она слышала, как мистер Лайтхилл мычит, смешивая напитки, хммммммм, хмммммммм, хммммммммм...
      Казалось, он расслаблен, и это ее успокоило.
      Мистер Лайтхилл - Джо - вышел со стаканами в руках. Протянул один Эдне и сел в кресло на другой стороне комнаты.
      - Да, - сказал он, - было жарко, прямо преисподняя. Хотя у меня есть кондиционер.
      - Я обратила внимание. У вас очень мило.
      - Пейте.
      - Ах, да.
      Эдна отхлебнула. Хороший коктейль, крепковатый, но на вкус славный. Она наблюдала, как Джо запрокидывает голову, когда пьет. Его шею, казалось, прорезали глубокие мощины. А брюки были уж слишком просторными. Наверное, на несколько размеров больше. От этого ноги выглядели смешно.
      - Хорошее у вас платье, Эдна.
      - Вам нравится?
      - О, да. И вы пухленькая. Оно на вас отлично сидит, просто отлично.
      Эдна ничего не ответила. И Джо промолчал. Они просто сидели, смотрели друг на друга и отхлебывали из стаканов.
      Почему он молчит? - думала Эдна. Он ведь должен вести разговор. В нем действительно что-то деревянное. Она допила.
      - Давайте еще принесу, - сказал Джо.
      - Да нет, мне в самом деле уже пора.
      - Ох, бросьте, - сказал он, - давайте я вам еще выпить принесу. Нам нужно как-то развязаться.
      - Хорошо, но после этого я ухожу.
      Джо ушел на кухню со стаканами. Он больше не мычал. Вышел, протянул Эдне стакан и снова уселся в кресло по другую сторону. На этот раз коктейль был еще крепче.
      - Знаете, - сказал он, - у меня неплохо получаются викторины по сексу.
      Эдна тянула жидкость из стакана и ничего не отвечала.
      - А у вас как викторины по сексу получаются? - спросил Джо.
      - Я ни разу не участвовала.
      - А следовало бы, знаете ли, тогда б вы узнали, кто вы такая и что вы такое.
      - Вы думаете, в таких вещах есть какой-то смысл? Я читала про них в газете. Не участвовала, но видела, - ответила Эдна.
      - Разумеется. В них есть смысл.
      - Может, у меня не очень хорошо с сексом, - сказала Эдна, - может, именно поэтому я и одна. - Она сделала большой глоток из стакана.
      - Каждый из нас, в конечном итоге, одинок, - ответил Джо.
      - Что вы хотите этим сказать?
      - Я хочу сказать, что как бы хорошо ни получалось в сексе, или в любви, или и там, и там, настанет день, когда все кончится.
      - Это печально, - сказала Эдна.
      - Конечно. И вот настает день, когда все кончено. Либо разрыв, либо все это разрешается перемирием: двое людей живут вместе, ничего не чувствуя. Я считаю, тогда уж лучше одному.
      - Вы разошлись со своей женой, Джо?
      - Нет, это она со мной разошлась.
      - Что же было не так?
      - Сексуальные оргии.
      - Сексуальные оргии?
      - Знаете же, сексуальная оргия - самое одинокое место в мире. На этих оргиях - меня такое отчаяние охватывало - хуи эти скользят внутрь и наружу - простите...
      - Все в порядке.
      - Хуи эти скользят внутрь и наружу, ноги сцеплены, пальцы работают, рты, все цепляются друг за друга и потеют, и полны решимости это сделать хоть как-то.
      - Я не много знаю о таких вещах, Джо, - сказала Эдна.
      - Я верю, что без любви секс - ничто. Смысл есть только тогда, когда между участниками есть какое-то чувство.
      - Вы имеете в виду, что люди должны нравиться друг другу?
      - Не помешает.
      - Предположим, они друг от друга устают? Предположим, им приходится оставаться вместе? Экономика? Дети? Все сразу?
      - Оргии тут не помогут.
      - А что поможет?
      - Ну, не знаю. Может обмен.
      - Обмен?
      - Знаете, когда две пары знают друг друга довольно неплохо и меняются партнерами. По меньшей мере, у чувств есть шанс. Например, скажем, мне всегда нравилась жена Майка. Много месяцев нравилась. Я наблюдал, как она проходит по комнате. Мне нравится, как она движется. Ее движения пробудили во мне интерес.
      Мне интересно, понимаете, что к этим движениям прилагается. Я видел ее сердитой, я видел ее пьяной, я видел ее трезвой. И тут - обмен. Вы с ней в спальне, наконец, вы ее познаете. Есть шанс на что-то настоящее. Конечно же, Майк - в соседней комнате с вашей женой. Удачи тебе, Майк, думаете вы, надеюсь, ты такой же хороший любовник, как и я.
      - И хорошо получается?
      - Ну, не знаю... От обменов могут возникнуть сложности... потом. Все это следует обговаривать... хорошенько обговаривать заблаговременно. А потом может случиться, что люди все равно недостаточно много знают, сколько бы об этом ни говорили...
      - А вы достаточно знаете, Джо?
      - Ну, обмены эти... Думаю, некоторым может помочь... может, даже очень многим.
      Наверное, у меня не получится. Я слишком большой ханжа.
      Джо допил. Эдна поставила недопитый стакан и поднялась.
      - Послушайте, Джо, мне пора идти...
      Джо пошел через комнату к ней. Вылитый слон в этих брюках. Она заметила его большие уши. Затем он ее схватил и стал целовать. Гнилое дыхание пробивалось сквозь запах всех коктейлей. Очень кислое у него дыхание. Он не касался ее губ частью своего рта. Он был силен, но то была не чистая сила, она умоляла. Она оторвала от него голову, а он ее по-прежнему держал.
      ТРЕБУЕТСЯ ЖЕНЩИНА.
      - Джо, пустите меня! Вы слишком торопитесь, Джо! Пустите!
      - Зачем ты пришла сюда, сука?
      Он снова попытался поцеловать ее, и ему удалось. Это было ужасно. Эдна резко согнула колено. Хорошо заехала. Он схватился и рухнул на ковер.
      - Господи, господи... зачем вам это понадобилось? Вы хотели меня убить...
      Он катался по полу.
      Ну и задница у него, думала она, какая уродливая задница.
      Пока он катался по ковру, она сбежала вниз по лестнице. Снаружи воздух был чист.
      Она слышала, как люди разговаривают, слышала их телевизоры. До ее квартиры было недалеко. Она почувствовала, как нужно ей принять еще одну ванну, выпуталась из синего вязаного платья и отскоблила себя дочиста. Затем вылезла, насухо вытерлась полотенцем и накрутила волосы на розовые бигуди. Она решила больше с ним не видеться.
      ОПАНЬКИ ОБ ЗАНАВЕС
      Мы болтали о бабах, заглядывали им под юбки, когда они выбирались из машин, и подсматривали в окна по ночам, надеясь увидеть, как кто-нибудь ебется, но ни разу никого не видели. Однажды, правда, мы наблюдали за парочкой в постели:
      парень трепал свою тетку, и мы подумали, что сейчас-то все и увидим, но она сказала:
      - Нет, сегодня мне не хочется! - И повернулась к нему спиной. Он зажег сигарету, а мы отправились на поиски другого окна.
      - Сукин сын, ни одна моя баба от меня отвернуться не посмеет!
      - Моя тоже. Да что это за мужик тогда?
      Нас было трое: я, Лысый и Джимми. Самый клевый день у нас был воскресенье. По воскресеньям мы собирались у Лысого дома и ехали на трамвае до Главной улицы.
      Проезд стоил семь центов.
      В те годы работали два бурлеска - "Фоллиз" и "Бчрбанк". Мы были влюблены в стриптизерок из "Бчрбанка", да и шутки там были получше, поэтому мы ходили в "Бчрбанк". Мы пробовали кинотеатр грязных фильмов, но картины, на самом деле, грязными не были, а сюжеты в них - одни и те же. Парочка парней напоит бедную невинную девчонку, и не успеет та отойти от бодуна, как окажется в доме терпимости, а в дверь уже барабанит целая очередь матросов и горбунов. Кроме того, в таких местах дневали и ночевали бичи - они ссали на пол, хлестали винище и грабили друг друга. Вонь мочи, вина и убийства была невыносима. Мы ходили в "Бчрбанк".
      - Что, мальчики, идете сегодня в бурлеск? - спрашивал, бывало, дедуля Лысого.
      - Да нет, сэр, черт возьми. Дела у нас.
      Мы ходили. Ходили каждое воскресенье. Ходили рано утром, задолго до представления, и гуляли взад и вперед по Главной улице, заглядывая в пустые бары, где в дверных проемах сидели баровые девчонки в подоткнутых юбках, постукивая себя носками туфель по лодыжкам в солнечном свете, уплывавшем в темноту баров. Хорошо девчонки выглядели. Но мы-то знали. Мы слыхали. Заходит парень выпить, а они шкуру у него с задницы сдерут - и за него самого, и за девчонку. Только у девчонки коктейль будет разбавлен. Обожмешь ее разок-другой - и баста. Если деньгами начнешь трясти, бармен увидит, подмешает малинки, и очутишься под стойкой, а денежки тю-тю. Мы знали.
      После прогулки по Главной улице мы заходили в бутербродную, брали "горячую собаку" за восемь центов и большую кружку шипучки за никель. Мы тягали гири, и мускулы у нас бугрились, мы высоко закатывали рукава рубашек, и у каждого в нагрудном кармашке лежала пачка сигарет. Мы даже пробовали курс Чарлза Атласа, Динамическое Напряжение, но тягать гири казалось круче и очевиднее.
      Пока мы жевали сосиску и пили огромную кружку шипучки, то играли в китайский бильярд, по пенни за игру. Мы узнали этот автомат очень хорошо. Когда выбивал абсолютный счет, получал одну игру бесплатно. Приходилось выигрывать вчистую - у нас не было таких денег.
      Фрэнки Рузвельт сидел на месте, жизнь становилась получше, но депрессия продолжалась, и ни один из наших отцов не работал. Откуда брались наши небольшие карманные деньги, оставалось загадкой, если не считать того, что на все, что не было зацементировано в землю, у нас очень навострился глаз. Мы не воровали - мы делились. И изобретали. Коль скоро денег было мало или вообще не было, мы изобретали маленькие игры, чтобы скоротать время: одной из таких игр было сходить на пляж и обратно.
      Делалось это обычно в летний день, и родители наши никогда не жаловались, когда мы опаздывали домой к обеду. На наши набухшие мозоли на пятках им тоже было наплевать. Наезды начинались, когда они замечали, насколько сносились у нас каблуки и подошвы. Тогда нас отправляли в мелочную лавку, где подошвы, каблуки и клей были к нашим услугам по разумным ценам.
      То же самое происходило, когда мы играли на улицах в футбол с подножками. На оборудование площадок никаких общественных фондов не выделялось. Мы так заматерели, что играли в футбол с подножками на улицах весь футбольный сезон напролет, а также баскетбольный и бейсбольный сезоны до следующего футбольного.
      Когда тебе ставят подножку на асфальте, всякое случается. Сдирается кожа, бьются кости, бывает кровь, но поднимаешься как ни в чем ни бывало.
      Наши родители никогда не возражали против струпьев, крови и синяков; ужасным и непростительным грехом была дыра на колене штанины. Потому что у каждого мальчишки было только две пары штанов: повседневные и воскресные, - и дыру на колене одной из пар продрать было никак нельзя, поскольку это показывало, что ты нищеброд и задница, что родители твои тоже нищеброды и задницы. Поэтому приходилось учиться ставить подножки, не падая ни на одно колено. А парень, которому ставили подножку, учился ловить ее, тоже не падая на колени.
      Когда у нас случались драки, они длились часами, и наши родители не желали нас спасать. Наверное потому, что мы лепили таких крутых и никогда не просили пощады, а они ждали, пока мы не попросим пощады. Но мы так ненавидели своих родителей, что не могли, а от того, что мы ненавидели их, они ненавидели нас, и спускались со своих веранд и мимоходом бросали взгляд на нас в разгаре кошмарной бесконечной драки. Потом просто зевали, подбирали бросовую рекламку и снова заходили внутрь.
      Я дрался с парнем, который позже дошел до самого верха в военном флоте Соединенных Штатов. Однажды я дрался с ним с 8:30 утра до после захода солнца.
      Никто нас не останавливал, хотя мы дрались прямо перед его парадным газоном, под двумя огромными перечными деревьями, и воробьи срали с них на нас весь день.
      То была суровая драка, до победного конца. Он был больше, немного старше, но я был безумнее. Мы бросили драться по взаимному согласию - уж не знаю, как это получается, чтобы понять, это надо испытать самому, но после того, как два человека мутузят друг друга восемь или девять часов, между ними возникает какое-то странное братство.
      На следующий день все мое тело было одном сплошным синяком. Я не мог разговаривать разбитыми губами и шевелить какими-либо частями себя без боли. Я лежал в постели и готовился умереть, и тут с рубашкой, которая была на мне во время драки, вошла моя мать. Она сунула мне ее под нос, держа над кроватью, и сказала:
      - Смотри, вся рубашка в крови! В крови!
      - Прости!
      - Я эти пятна никогда не отстираю! НИКОГДА!!
      - Это его кровь.
      - Не важно! Это кровь! Она не отстирывается!
      Воскресенье было нашим днем, нашим спокойным, легким днем. Мы шли в "Бчрбанк".
      Сначала там всегда показывали паршивую киношку. Очень старую киношку, а ты смотрел ее и ждал. Думал о девчонках. Трое или четверо парней в оркестровой яме - они играли громко, может, играли они и не слишком хорошо, но громко, и стриптизерки, наконец, выходили и хватались за занавес, как за мужика, и трясли своими телами - опаньки об этот занавес, опаньки. А потом разворачивались и начинали раздеваться. Если хватало денег, то можно было даже купить пакетик воздушной кукурузы; если нет, то и черт с ним.
      Перед следующим действием был антракт. Вставал маленький человечек и произносил:
      - Дамы и господа, если вы уделите мне минуточку вашего любезного внимания... - Он продавал подглядывательные кольца. В стекле каждого кольца, если держать его против света, виднелась изумительнейшая картинка. Это то, что вам обещали!
      Каждое кольцо стоило 50 центов, собственность на всю жизнь всего за 50 центов, продается только посетителям "Бчрбанка" и нигде больше. - Просто поднесите его к свету, и увидите! И благодарю вас, дамы и господа, за ваше любезное внимание.
      Теперь капельдинеры пройдут по проходам среди вас.
      Два захезанных бродяги шли по проходам, воняя мускателем, каждый - с мешочком подглядывательных колец. Я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь эти кольца покупал. Могу себе вообразить, однако, что если поднести одно такое к свету, картинкой в стекле окажется голая женщина.
      Оркестр начинал снова, занавес открывался, и там стояла линия хористок, большинство - бывшие стриптизерши, состарившиеся, тяжелые от маскары, румян и помады, фальшивых ресниц. Они просто дьявольски старались не выбиваться из музыки, но постоянно чуть-чуть запаздывали. Однако продолжали; я считал их очень храбрыми.
      Затем выходил певец. Певца-мужчину любить было очень трудно. Он слишком громко пел о любви, которая пошла наперекосяк. Петь он не умел, а когда заканчивал, широко растопыривал руки и склонял голову навстречу малейшему всплеску аплодисментов.
      Потом появлялся комик. Ох, этот был хорош! Он выходил в старом коричневом пальто, в шляпе, надвинутой на глаза, горбился и шаркал ногами, как бичара - бичара, которому нечем заняться и некуда идти. Мимо по сцене проходила девушка, и он следовал за ней взглядом. Затем поворачивался к публике и шамкал беззубым ртом:
      - Н-ну, будь я проклят!
      По сцене проходила еще одна девушка, и он подваливал к ней, совался физиономией ей в лицо и говорил:
      - Я старый человек, мне уже за 44, но когда кровать ломается, я кончаю на полу.
      - Это был полный умат. Как мы ржали! И молодые, и старики, как мы ржали. А еще был номер с чемоданом. Он пытается помочь какой-то девчонке сложить чемодан.
      Одежда постоянно вываливается.
      - Не могу ее запихать!
      - Давайте, я помогу!
      - Опять расстегнулся!
      - Постойте! Давайте, я на него встану!
      - Что? Ох, нет, стоять на нем вы не будете!
      Номер с чемоданом так длился без конца. Ох, какой же он был смешной!
      Наконец, первые три или четыре стриптизерки выходили опять. У каждого из нас была своя фаворитка, и каждый из нас был влюблен. Лысый выбрал тощую француженку с астмой и темными мешками под глазами. Джимми нравилась Тигриная Женщина (вообще-то правильнее - Тигрица). Я обратил внимание Джимми на то, что у Тигриной Женщины одна грудь определенно была больше другой. Моей была Розали.
      У Розали была большая задница, и она ею трясла, и трясла, и пела смешные песенки, и пока ходила по сцене и раздевалась, разговаривала сама с собой и хихикала. Она была единственной, кому эта работа нравилась. Я был влюблен в Розали. Часто думал о том, чтобы написать ей письмо и сказать, какая она клевая, но все как-то руки не доходили.
      Как-то днем мы ждали трамвая после представления, и Тигриная Женщина стояла и ждала трамвая тоже. На ней было тугое зеленое платье, а мы стояли и таращились на нее.
      - Твоя девчонка, Джимми, это Тигриная Женщина.
      - Мужик, ну, она ващще! Посмотри только!
      - Я с ней поговорю, - решил Лысый.
      - А я не хочу с ней разговаривать, - сказал Джимми.
      - Я с ней сейчас поговорю, - настаивал Лысый. Он сунул сигаретку в зубы, зажег ее и подошел к женщине.
      - Здор_во, крошка! - ухмыльнулся он ей.
      Тигриная Женщина не ответила. Она неподвижно смотрела перед собой, дожидаясь трамвая.
      - Я знаю, кто ты такая. Я видел, как ты сегодня раздевалась. Ты ващще, крошка, ты в натуре ващще!
      Тигриная Женщина не отвечала.
      - Ну, ты трясешь делами, господи боже мой, ты в натуре трясешь!
      Тигриная Женщина смотрела прямо перед собой. Лысый стоял и ухмылялся ей, как идиот.
      - Я хотел бы тебе вставить. Я хотел бы тебя трахнуть, крошка!
      Мы подошли и оттащили Лысого прочь. Мы увели его подальше по улице.
      - Ты осел, ты не имеешь права так с ней разговаривать!
      - А чч, она выходит сиськами трясти, встает перед мужиками и трясет!
      - Она так просто на жизнь себе заработать пытается.
      - Она горяченькая, раскаленная просто, ей хочется!
      - Ты рехнулся.
      Мы увели его подальше.
      Вскоре после этого я начал терять интерес к тем восресеньям на Главной улице.
      "Фоллиз" и "Бчрбанк", наверное, еще стоят. Тигриной Женщины, стриптизерки с астмой и Розали, моей Розали, конечно, давно уже нет. Наверное, умерли. Большая трясущаяся задница Розали, наверное, умерла. А когда я бываю в своем районе, я проезжаю мимо дома, где когда-то жил, и теперь там живут чужие люди. Хотя те воскресенья были хороши, по большей части хороши - крохотный проблеск света в темные дни депрессии, когда наши отцы меряли шагами свои веранды, безработные и бессильные, и бросали взгляды на нас, вышибавших друг из друга дерьмо, а затем заходили в дома и тупо смотрели на стены, боясь лишний раз включить радио, чтобы счет за электричество был поменьше.
      И ТЫ И ТВОЕ ПИВО И КАКОЙ ТЫ ВЕЛИКИЙ
      Джек вошел и увидел пачку сигарет на каминной полке. Энн лежала на кушетке и читала Космополитэн. Джек закурил, сел в кресло. Было без десяти полночь.
      - Чарли велел тебе не курить, - произнесла Энн, подняв взгляд от журнала.
      - Я заслужил. Сегодня туго пришлось.
      - Победил?
      - Ничья, но победа - моя. Бенсон - крутой парень, кишки железные. Чарли говорит, Парвинелли - следующий. Мы Парвинелли завалим, и чемпион наш будет.
      Джек поднялся, сходил на кухню, вернулся с бутылкой пива.
      - Чарли велел мне не давать тебе пива. - Энн отложила журнал.
      - "Чарли велел, Чарли велел..." Я уже устал от этого. Я выиграл бой. 16 боев подряд, у меня есть право на пиво и сигаретку.
      - Ты должен держать форму.
      - Это не важно. Я любого из них уберу.
      - Ты такой великий, когда ты напиваешься, я постоянно об этом слышу какой ты великий. Меня уже тошнит.
      - А я и так великий. 16 подряд, 15 нокаутов. Кого ты лучше найдешь?
      Энн не ответила. Джек забрал бутылку пива и сигарету с собой в ванную.
      - Ты даже не поцеловал меня, когда пришел. Сперва за свою бутылку схватился. Ты такой великий, правильно. Пьянь ты великая.
      Джек промолчал. Пять минут спустя он стоял в дверях ванной, брюки и трусы спущены на башмаки.
      - Господи Христе, Энн, ты что, не можешь здесь даже туалетную бумагу держать?
      - Извини.
      Она сходила в чулан и вынесла ему рулон. Джек закончил свои дела и вышел. Потом допил пиво и взял еще.
      - Живешь тут, понимаешь, с лучшим полутяжелым весом в мире и только и делаешь, что ноешь. Меня бы куча девчонок заполучить хотела, а ты рассиживаешь тут, да ссучишься.
      - Я знаю, что ты хороший, Джек, может, даже самый лучший, но ты даже не представляешь, как скучно сидеть и слушать, как ты снова и снова повторяешь, какой ты великий.
      - Ах, тебе скучно, вот как?
      - Да, черт возьми, и ты, и твое пиво, и какой ты великий.
      - Назови лучшего полутяжелого. Да ты даже на мои бои не ходишь.
      - Есть и другие вещи помимо бокса, Джек.
      - Какие? Валяться на заднице и читать Космополитэн?
      - Мне нравится улучшать свой ум.
      - Так и должно быть. Над ним нужно еще много поработать.
      - Говорю тебе, кроме бокса, есть и другие вещи.
      - Какие? Назови.
      - Ну, искусство, музыка, живопись, вроде этого.
      - И у тебя они хорошо получаются?
      - Нет, но я их ценю.
      - Говно это, я уж лучше буду самым лучшим в том, чем занимаюсь.
      - Хороший, лучше, самый лучший... Господи, неужели ты не можешь ценить людей за то, какие они?
      - За то, какие они? А каково большинство из них? Слизни, пиявки, пижоны, стукачи, сутенеры, прислужники...
      - Ты вечно на всех свысока смотришь. Все друзья тебе нехороши. Ты так дьявольски велик!
      - Это верно, малышка.
      Джек зашел в кухню и вышел с новой бутылкой пива.
      - Опять со своим проклятым пивом!
      - Это мое право. Его продают. Я покупаю.
      - Чарли сказал...
      - Ебись он в рыло, твой Чарли!
      - Какой же ты великий, черт возьми!
      - Правильно. По крайней мере, Пэтти это знала. Она это признавала. Она этим гордилась. Она знала, что это чего-то требует. А ты только ссучишься.
      - Так чего ж ты к Пэтти не вернешься? Что ты со мной делаешь?
      - Я как раз об этом и думаю.
      - А что - мы не расписаны, я могу уйти в любое время.
      - Только и остается. Блядь, приходишь домой, как дохлый осел, после 10 раундов круче некуда, а ты даже не рада, что я на них согласился. Только гнобишь меня.
      - Послушай, Джек, есть и другие вещи, кроме бокса. Когда я тебя встретила, я восхищалась тем, какой ты был.
      - Я боксером был. И кроме бокса нет других вещей. Вот все, что я есть, - боксер.
      Это моя жизнь, и у меня она хорошо получается. Лучше не бывает. Я заметил, ты всегда на второсортных клюешь... вроде Тоби Йоргенсона.
      - Тоби очень смешной. У него есть чувство юмора, настоящее чувство юмора. Мне Тоби нравится.
      - Да у него рекорд 9, 5 и один. Я завалю его, даже когда пьяный в стельку.
      - Бог не даст соврать - ты достаточно часто пьян в стельку. Каково, по-твоему, мне на вечеринках, когда ты валяешься на полу в отрубе, или шибаешься по комнате и всем твердишь: "Я ВЕЛИКИЙ, Я ВЕЛИКИЙ, Я ВЕЛИКИЙ!" Неужели ты думаешь, что я от этого себя дурой не чувствую?
      - Может, ты и впрямь дура? Если тебе так сильно Тоби нравится, чего с ним не пойдешь?
      - Да я же просто сказала, что он мне нравится, мне кажется, он смешной, это же не значит, что я хочу с ним в постель.
      - Ну, так ты идешь в постель с мной, а потом говоришь, что я скучный. Я просто не знаю, какого рожна тебе надо.
      Энн не ответила. Джек поднялся, подошел к кушетке, задрал Энн голову и поцеловал ее, отошел и снова уселся.
      - Слушай, давай я расскажу тебе про этот бой с Бенсоном. Даже ты бы мною гордилась. Он меня заваливает в первом раунде, исподтишка правой. Я поднимаюсь и не подпускаю его весь остаток раунда. Во втором он меня снова валит. Я еле-еле встаю на счет восемь. Снова его не подпускаю. Следующие несколько раундов я ноги в порядок привожу. Провожу 6-й, 7-й, 8-й валю его разок в 9-м и дважды в 10-м. Я бы это ничьей не назвал. Они назвали. Так вот, это 45 штук, врубаешься, девчонка? 45 штук. Я великий, ты не сможешь отрицать, что я великий, правда?
      Энн промолчала.
      - Ладно тебе, скажи, что я великий.
      - Хорошо, ты великий.
      - Ну вот, так лучше. - Джек подошел и снова поцеловал ее. - Мне так хорошо. Бокс - это произведение искусства, в самом деле. Чтобы быть великим художником, нужны кишки, и чтобы быть великим боксером, тоже нужны кишки.
      - Ладно, Джек.
      - "Ладно, Джек" - это все, что ты можешь сказать? Пэтти счастлива бывала, когда я выигрывал. Мы оба были счастливы всю ночь. Ты что - не можешь за меня порадоваться, когда я что-нибудь хорошее сделаю? Черт, да ты меня любишь, или ты любишь этих неудачников, дристунов этих? Ты, наверное, счастливее была бы, если бы я притащился сюда побитым.
      - Я хочу, чтобы ты побеждал, Джек, просто ты так залипаешь на том, что делаешь...
      - Черт возьми, да это же мой заработок, моя жизнь. Я горжусь тем, что я самый лучший. Это как летать, как улететь в небо и солнцу надавать.
      - А что ты будешь делать, когда больше не сможешь драться?
      - Черт, да у нас будет столько денег, что мы будем делать все, что захотим.