Жуки на булавках (рассказы)

      - Да вот тут за углом...
      - Пошел бы, - сурово ответил я, - тут недалеко... Мне еще работать надо...
      - Ну да, пошли бы, - снова засмеялась Анна Петровна, - это вы просто, чтобы меня заинтриговать, говорите... Старый приемчик, милый мой... Я опытная... А меня так с удовольствием... И в другую сторону от дома пошли... Верно?
      - В другую, - с тихим сожалением сказал я, - верст шесть от меня будет...
      - Ну, вот видите... Для меня так и шесть верст пустяки, а для старухи полверсты жалко... Эх вы, рыцари... Именно самцы, и ничего больше... Я вас всех как насквозь вижу... Дай-ка, мол, провожу, может, что-нибудь и выйдет...
      Я лично смутно догадывался, что ничего хорошего из провожания на другой конец города выйти не может, кроме того, что мне придется похоронить сегодняшнюю работу и завтра подниматься в восемь утра, однако не высказал вслух этих соображений, а только обиженно возразил:
      - Ну, помилуйте... Ничего, ничего... Я провожу...
      - Я и говорю... Идете и думаете: скорей, мол, на извозчика, поедем... Там заведу разговорчик о том, что устал, что все равно работать сегодня не хочется...
      - Хочется, - уныло вставил я.
      - Ну, вы для смазливой женщины и работу готовы бросить... Не первого вижу... Начнете говорить о том, что как хорошо выпить бокал шампанского в кабинете хорошего ресторана...
      - Я не пью шампанского...
      - Э, милый мой, это все вы только до ресторана говорите, а потом так набрасываетесь, что не оторвешь... Послушайте, Арсеньев, это там извозчик стоит?
      - Саламин, а не Арсеньев. Да, извозчик. Позвать?
      - Ну конечно, вы как все, как две капли воды... Сейчас наймете извозчика, сядете ко мне чуть ли не на колени... Больше полтинника ему не давайте... Не едет... Ну, дайте шестьдесят... Садитесь вы слева... Только, пожалуйста, без этих обниманий, я не ребенок - не выпаду из саней...
      - Я не обнимаю, - тихо оправдался я, - честное слово...
      - Ну, не обнимаете, так будете... Дайте сюда руку да держите крепче, я поворотов боюсь... Ну, начинайте... Рассказывайте о том, что вы одиноки, что у вас душа ищет теплоты и сочувствия, что вам так нужна женская отзывчивость... Ох, как вы все до ужаса одинаковы... Сначала, конечно, предложите немножко покататься... Я знаю это немножко... Да, да, да, знаю... Извозчик, сколько за час? Что? Рубль семь гривен? Много... Полтора хочешь?.. ну, потом двугривенный прибавит... Только поезжай скорее... Ну, вот - достигли своего. Шаблонные людишки. Вырвали свое. Рады?
      - Рад, - жалобно улыбнулся я, - спасибо...
      - Ну конечно, - иронически засмеялась Анна Петровка, - чего же вам больше надо... Хоть бы в одном каплю оригинальности нашла... Сейчас в ресторан потянете...
      - Я не люблю ресторанов, - тоскливо ответил я, - в них шумно...
      - Ну, уж это слишком, господин... Малакин, - возмущенно заговорила Анна Петровна, - не смеете же вы меня к себе на квартиру звать... Помните, что у меня муж...
      - Я помню, помню, ей-богу помню, высокий такой, черный, - испуганно заметил я, - только я не думаю, вы поверьте... Если я о ресторанах сказал...
      - Ну вот, ну вот... Что я говорила, - торжествующе сказала Анна Петровна, - у него уже ресторан с языка не сходит... Старый, говорила уже вам, приемчик... Сидите, наверное, и обдумываете, какой бы найти ресторан подешевле. Только имейте в виду, что я в скверный ресторан поехать
      не могу, я вам не горничная, которую можно куриной котлетой покорить... Если уж так не можете от меня отстать... Извозчик, "Рим" знаешь?.. Что? Какой же ты извозчик... Тебе бы настройщиком быть... Ах, пардон, пардон... Я оскорбила вашу профессию... Вы, кажется, сердитесь, мосье Калугин?.. Ну, хорошо, не сердитесь, - я и так уступаю всем вашим прихотям... Ну что, извозчик, вспомнил?.. Только скорее... Терпеть не могу скверной езды... Ну что, добились? Эх, вы... Плотоядные...
      В ресторане, упрекая меня за то, что я всеми силами стараюсь отговорить ее от ужина в общем зале, Анна Петровна велела приготовить все, что надо, в большом, отдельном кабинете. Весело забегали лакеи. Я прощупывал через боковой карман унылую наличность в бумажнике. Пить Анна Петровна не хотела, но, повинуясь моему нескрываемому желанию ее напоить, чтобы она развязала мне руки для шаблонных мужских поступков, она велела заморозить две бутылки шампанского.
      После недавнего ужина я с тихой обидой смотрел на красиво разложенных рябчиков, которым Анна Петровна с детской шаловливостью отламывала лапки, и мысленно складывал и устрицы, и шампанское, и кофе в один плохо утешавший меня итог. Анна Петровна пила маленькими глотками шампанское, розовела и искренне смеялась над тем, как легко она видит насквозь все мои стремления.
      Хватаясь за последнюю попытку оставить себе, для срочной статьи, хоть самый маленький остаток утра, я ничего не пил и тоскливо поглядывал на часы.
      - Не пьете, - вскинула глазами Анна Петровна, - спаиваете меня... О, нет, это не пройдет... Нет, это не пройдет... А замыслы ваши... Сядьте сюда рядом... Я не могу смотреть на ваши глаза... В них что-то цинично-мужское...
      - Да уж... глаза, - вежливо согласился я, - действительно, это вы...
      - Не глупите... Я прекрасно понимаю... Ну, вот одно условие, - я разрешаю вам меня поцеловать, но только чтобы не было этих взглядов... Поцелуй ни к чему не обязывает, а эти взгляды... Ух, какая гадость... Ну, целуйте...
      - Да нет... Что вы, - покраснел я, - я, право же, не хочу...
      - Ну, милый мой... Я не из тех женщин, которых можно провести скромностью... Ну, целуйте один раз, шут с вами, только больше не приставать... Ну, вот сюда...
      Я вздохнул и поцеловал ее в губы, на мгновенье почувствовав горьковатый запах рябчика и шампанского.
      - Ну, будет, будет... Зверь... ну, поехали...
      Прощаясь со мной около своего дома, Анна Петровна вдруг сделалась серьезной и сказала строгим тоном:
      - Я сейчас всю дорогу видела, какими вы на меня влюбленными глазами смотрели. Только, пожалуйста, без глупостей... Я знаю - завтра же с утра начнутся звонки по телефону, когда меня можно видеть, когда нет дома мужа, где я гуляю... Помните, что я не одна... Я очень прошу... Если уж вы не можете утерпеть, я лучше сама позвоню... Какой номер? Один - пятьдесят один - двадцать шесть?... Карандаша нет... Ну, хорошо, я запомню и так... Целуйте руку и - до свидания...
      Когда я приехал домой, уже светало. Со злобой взглянув на часы, я оставил записку, чтобы меня не будили часов до двух, разделся и лег спать.
      Утром, около десяти часов, около уха забарабанил телефон, я сорвал трубку и стал слушать расколотившего, как стекло камнем, мой тяжелый, после бессонной ночи, утренний сон.
      - Да... Алло... Станция... То есть слушаю...
      - Вы? - услышал я чей-то тоненький голос. - Силякин?
      - Саламин. Я. Что угодно?..
      - Это Анна Петровна... А вы уж, чай, на ногах? Одел, наверное, с утра смокинг, вертится перед зеркалом и дожидается минуты, когда можно было бы поехать сюда... Эх, вы... Ну да ведь верно?..
      - Я еще сплю, - хрипло ответил я.
      - Ну, ладно... Других проводите... Я вас всех знаю - во как... Ну-с, милостивый государь, ко мне раньше шести нельзя. Слышите?.. Только не вздумайте раньше... Я так боюсь, что вы прилезете раньше шести, что готова сама приехать, чтобы отговорить вас...
      Сон быстро вылетел из головы. Я схватил обеими руками трубку и, делая на измятом лице вежливую улыбку, стал уверять Анну Петровну, что это неудобно, и напомнил ей, что у нее есть муж.
      - В шесть буду... Честное слово буду, - упавшим голосом обещал я.
      - Ну, то-то же, - сказала она, - а то норовит к двум часам забраться... Так к шести жду...
      В половине шестого она предупредила меня, чтобы я не вздумал приехать к одиннадцати, а в шесть я сидел у нее за столом и пил чай. Было довольно много народа, клеился веселый разговор. Анна Петровна мало уделяла мне внимания и только изредка подмигивала какой-то даме с трясущейся губой и показывала глазами на меня. Дама отвертывалась в сторону и смеялась.
      А когда почему-то зашел разговор о том, что все люди неискренни, Анна Петровна мило улыбнулась и кивнула головой на меня.
      - Особенно мужчины... Они неискренни до ужаса... Вот возьмите господина Саламина... Он влюблен в одну из находящихся здесь женщин, а ведь у него никогда не хватит смелости сказать открыто... И влюблен, как кошка... И все они на один лад.
      Все засмеялись обидным смехом и посмотрели на меня. Муж злобно сверкнул глазами, сделался со мной исключительно любезным и даже зачем-то спросил, играю ли я в шахматы...
      Уходил я с предупреждениями, чтобы не надоедал звонками...
      * * *
      Вот поэтому-то теперь, когда мне показывают какого-нибудь мрачного, худого человека и говорят:
      - Видите вот этого господина?.. Он влюблен в одну даму, а та на него и внимания не обращает... Он прямо с ума сходит, - я подхожу к этому человеку и, улыбаясь внутренней, одному мне понятной улыбкой, по-братски пожимаю ему руку...
      1915
      АНИСЬИН МУЖ
      I
      - Я ведь не как другие жены, - ласково сказала она и поцеловала меня в голову, - иногда прямо измучаешься, все думаешь, думаешь, чтобы не перетратить твою лишнюю копейку... Ты трудишься, работаешь, и я буду работать...
      - Спасибо, милая, - с тихой благодарностью сказал я, - ты у меня такая родная, такая родная... Зажги лампу...
      - Вот видишь, - укоризненно покачала она головой, - а ты сам о себе не заботишься... С керосином работаешь... Электричество провести не можешь... Я тебе ручаюсь...
      - Ну, проведем, - предложил я, - сходи завтра на станцию... Скажи...
      - Он говорит - на станцию, - возмущенно отвечала она, - ну, уж это, извини... Сходи на станцию, там тебе дадут пьяных монтеров, драть будут... Ах ты несмышленыш... Анисью, которая у нас служила, помнишь?
      - Нет...
      - Ну конечно, разве мужья заботятся о доме... У этой Анисьи есть муж. Он умеет освещение проводить, хороший такой мужик... И возьмет каких-нибудь три рубля... А ты - монтеров готов звать... Я ценю твою работу и совсем не хочу, чтобы у тебя лишние деньги уходили... Ну, пиши, пиши... Позвать, значит?
      - Позови, - кивнул я головой, - только чтобы скорее это,
      - Да ты будь спокоен... Пиши, милый...
      И она еще раз поцеловала меня в голову.
      II
      Анисьин муж, как всякий трудолюбивый человек, не любил отказываться от работы и на другое же утро был у нас. Его пропустили в кабинет, и уже около девяти утра он вежливо потряс меня за плечо и, дождавшись, пока я открою глаза, осведомился о том, что, собственно, от него хотят.
      - Ламп-то вам сколько? - спросил он, оглядывая комнаты.
      - Много ламп, - нехотя ответил я, негодуя за прерванный сон, - везде.
      - Так, так... Электричество, значит, - неопределенно покрутил он головой. - Ну, что же... Велика ли вещь лампа...
      Через несколько минут он втащил в комнату какую-то грязную двойную лестницу и, удобно взмостившись на ней, стал бить потолок большим молотком.
      - Это вы зачем? - робко спросил я, чувствуя, что всякие попытки уснуть надо совершенно бросить.
      - Как зачем? - изумленно посмотрел на меня Анисьин муж, - чай электричество... Может, я сюда крюк хочу вбить...
      Он еще несколько раз уверенным движением ударил по потолку, отбил порядочный кусок штукатурки и сказал, чтобы ему позвали горничную.
      - У вас тут раньше-то проводили? - спросил он сверху. - Может, раньше кто работал?..
      - Я недавнишняя, - сконфузилась горничная, - барыня знает...
      - Ну, зови ее, твою барыню... Жена, значит, ваша, - посмотрел он на меня, - детей-то нет еще?
      - Нет... - неопределенно ответил я.
      - Ну, будут. У вас это скоро. Раньше-то тут, барыня, - спросил он вошедшую жену, - проводильников этих не было?.. Может, тут старые проводы есть, вытянуть бы их... Они так всегда, замажут известкой, а потом ищи...
      - Нет, не проводили, - виновато улыбнулась жена, - вы уж проведите, голубчик... мы заплатим...
      - Да уж без платы какое дело, - снисходительно бросил Анисьин муж, тут тебе без этого и керосиновую лампу не проведешь...
      Когда жена ушла, он подмигнул мне сверху, и опустил молоток.
      - Это барыня, так барыня... Вот здесь, по лестнице, у двенадцатого номера... Я уже на что рабочий человек, а и то бы не взял... Ну, я пойду, закончил он, - обедать пойду. Время.
      Во время его отсутствия мне пришлось отказать одному нужному человеку в приеме: впускать в комнату, пол которой был густо завален штукатуркой, а посредине стояла неопределенного вида лестница, - не хотелось...
      Обедал Анисьин муж долго; сознаюсь, что в первые часы его отсутствия я даже подумал, что он обиделся на то, что до него никто не проводил электричества, и ушел совсем.
      К вечеру он пришел снова, благодушно и немного иронически настроенный к своей работе.
      - Опоздал маленько, - пояснил он свое отсутствие, - мебель перетаскивали... Выезжают одни, комодище вытаскивал... Полтинник, скареды, дали...
      Он влез на свое сооружение и методически стал отбивать штукатурку с потолка.
      - Папиросочки нету? - вежливо спросил он, - курить хотца...
      Я оторвался от работы и протянул папироску.
      - Покорно благодарим... - Он затянулся и презрительно вытащил из потолка какой-то гвоздь... - Да, говорю, скареды... У этих ведь, разных квартирантов, один пример... Звать зовут, лошадью работать - работай, а отдать - это нет...
      Я почувствовал, что краснею.
      - Мы отдадим, вы не беспокойтесь, - виновато сказал я, - я вперед могу даже...
      - Да уж вы-то что... за вас и беспокойства нет... Я и девушку вашу знаю. Она и ручалась. Эти, говорит, отдадут... На пищу, говорит, скуповаты, а уж рабочему человеку... Покорно-с... - дотянул он папироску, - хороший табачок...
      С точки зрения приведения комнаты в негодность с потолком было сделано все возможное; он был облуплен до балок: по-видимому, Анисьин муж предполагал проводить электричество по системе глубоколежащих кабелей. Он с любовью посмотрел на облупленное место, слез и подошел к стене.
      - Здесь и пройдут, господин, - обратился он ко мне, - провода-то... И, видя, что я тупо воспринимаю его объяснения, добавил: - Провода, говорю... Без них электричества кет. Лампу в стену не ввинтишь...
      Он подошел к стене, неуверенным движением засунул палец под обои и потянул к себе. Под оторванным куском оказалось какое-то серое, мутное пятно, мало гармонировавшее с цветом мебели.
      - Ишь ты - самодовольно ухмыльнулся Анисьин муж. - Обои... Их ткнешь, а они рвутся... И чего это господа не купят... Ерунду, господин, покупали... Бумагу-то...
      Через несколько минут Анисьин муж влез с сапогами на постель и стал прибивать к косяку большой, дугообразной формы, гвоздь.
      - Это я для себя, - обернулся он, - прибивать буду проволоку-то, так придержаться... Три рубля одно, а голова другое... Упадешь, разобьешься...
      - Хорошо, - уныло сказал я, искоса поглядывая на трещину в косяке, прибивайте там...
      Прибив гвоздь, он вымерил расстояние рукой до потолка и сказал, что пойдет ужинать.
      - Завтра уж приду... Только лестницу не убирайте, а то спять ставить... Лестница-то никого за руки не хватает...
      - Ничего... Ничего, - нерешительно бросил я, - подмести только попрошу...
      - Не стоит, - миролюбиво предложил он, - завтра приду, опять насорю... Тоже ведь, электричество...
      III
      Назавтра Анисьин муж не пришел. Приходила сама Анисья и просила рубль задатка.
      - Он сам-то смирный, - таинственно пояснила она кухарке, - выспится и придет... Ничего, говорит, не сгорят без меня...
      Зато на другой день он пришел еще раньше, хмурый и, по-видимому, с твердым намерением окончить работу.
      - Спать-то не помешаю? - хмуро спросил он меня, кидая молоток на пол, - прощения просим...
      - Почему вы вчера не пришли? - недовольно ответил я.
      - Вчера, чего вчера... Вчера не сегодня... - неопределенно ответил он, - сегодня и доделаю... Мудреная штука...
      - Так вы уж кончайте скорей, - кисло проворчал я, - надоело.
      - Самому надоело, - кивнул он, - тоже навязали... Можно сказать, с ножом к горлу...
      - Монтер вы, поэтому и позвали...
      - И звали бы монтеров, - огрызнулся Анисьин муж, - звали бы, коли они уж так нравятся... Им и делать-то больше нечего...
      - Как зачем? - приподнялся я с постели, - да БЫ проводить-то умеете?
      - Велика штука... Проволоку навертел, гвоздей натыкал... Что звонок, что лампа...
      - Да вы сами-то, - дрожащим голосом спросил я, - монтер?
      - Я-то?..
      - Ну да, вы...
      - Мы слесарь... Мебелишку тоже, если где перенести... рабочему человеку пить, есть хочется... Зовут - идешь...
      - А проводить-то... электричество-то, - вскочил я с постели, - вы умеете?.. Вы когда-нибудь проводили? А, проводили?..
      - Ну, нет... - спокойно ответил он, - чего же тут... Подумаешь, труд большой... Гвоздь вбил, кнопку прибил... Оно, чай, не керосин, само горит...
      - Идите вон, - сдержанно сказал я, - подите к черту... Вы слышите?..
      Анисьин муж молча собрал инструменты, дружелюбно посмотрел и улыбнулся.
      - Бабы все... Анисья да девушка ваша... Иди, говорит, да иди... Не маленький, сумеешь!.. Тут Анисья с монтером одним путалась, так я присмотрелся... Может, комодишко гам какой пообкрасить? Ну, пойду... Прощения просим...
      IV
      Через два часа у меня в комнате веселились четыре монтера. Ходили по столу, сваливали с этажерки книги, рассказывали друг другу профессиональные новости.
      - Иди, милый, - ласково позвала меня жена в соседнюю комнату, - вот видишь, родной... Какой ты у меня глупый... Сам работаешь, а копейки своей не бережешь... Позвал монтеров дорогих... А Анисьина мужа выгнал... Дал бы ему трешницу...
      - Милая моя, - тихо сказал я. - Анисьин муж - слесарь... Понимаешь слесарь...
      - Не может быть, - возмущенно отозвалась она, - как же это... Какой негодяй...
      Она негодующе прошлась по комнате и, побарабанив пальцами по подоконнику, обернулась ко мне.
      - Нет, ты знаешь, какой подлец, - обиженно сказала она, - зову я его на прошлой неделе кровать починить... Он отвертел ножку, матрац расковырял, а потом извинения попросил... Простите, говорит, барыня... Какой я слесарь... Вот если, говорит, электричество провести, так через Анисью скажите - приду... Ну, а ты знаешь, - я не такая, как все жены... Я твоей лишней копейки не истрачу...
      1915
      ЯД ДОБРОТЫ
      В первый вечер нашего знакомства Шванин спросил меня, почему я сегодня в черном галстуке.
      - А так просто. Забыл купить.
      - А вы любите темно-зеленые с золотистым оттенком?
      - Темно-зеленые? - праздно спросил я, не желая придавать его вопросу острое значение. - Очень. В них есть что-то.
      - Ну, так у вас завтра будет такой галстук. Ни больше, ни меньше как темно-зеленый... И именно я, если разрешите, преподнесу вам его.
      Он торжествующе посмотрел на меня и, не дожидаясь благодарности, отошел в сторону. На другой день посыльный принес мне шванинский подарок; а когда следующий раз я надел его и пошел в гости к знакомым, где был и Шванин, я понял, что сделал непростительную ошибку. Увидев меня, Шванин отвел в сторону хозяина дома, позвал меня и, похлопав пальцами по галстуку, спросил;
      - Каково?
      - Что? - удивленно спросил хозяин, поглядывая на нас обоих.
      - Галстучек-то? Каков?
      - Да, галстук, - неопределенно бросил хозяин, - зеленый, кажется...
      - Не в том дело, что зеленый, а как приобретен-то... Я ведь подарил. Три часа в магазине рылся...
      Я немного смутился.
      - Я и забыл вас поблагодарить...
      - Что тут благодарность... Приказчики, можно сказать, с ног сбились... Еле нашли такой...
      Через несколько минут ко мне подошел какой-то малознакомый человек и деловито попросил:
      - Можно вас к свету? Вот сюда немного... Ага, хорошо... Мне сегодня Шванин с утра звонками надоел: приходите, говорит, посмотреть, какой я ему галстушонок закатил... Ничего себе...
      - Мерси, очень...
      За картами Шванин пришел из другой комнаты и перебил кому-то хороший ход.
      - Играет? - по-отечески, шутливо спросил он, обращаясь к кому-то, обо мне, - а на галстук и внимания никакого... А я-то, старый дурак... Четыре магазина обегал... Приказчики...
      - Нет, что вы, что вы... Я очень благодарен...
      - Я так, к слову...
      Когда все расходились и толпились в передней, разыскивая калоши, Шванин вернулся с лестницы и, пожимая мне руку, предупредил:
      - Вы его пальтецом прикройте, а то сверху еще чего, пожалуй... он нежный...
      - О ком это вы так заботитесь? - с улыбкой спросила какая-то дама в капоре.
      - Да вот галстучек ему подарил, а он человек молодой, неосторожный...
      - А покажите-ка ваш знаменитый галстук... Ничего, милый... У вас есть вкус, Шванин...
      - Ну, еще бы... Четыре магазина... Три часа... Все приказчики...
      Галстук я подарил швейцару. О Шванине почти забыл.
      * * *
      Встретил его только вчера. Шел по улице и думал, что в такую ночь ужасно тяжело быть одному. Бродить по улицам надоело, а дома была скука, темные обои и два книжных шкафа с намозолившими глаза корешками переплетов.
      - Алексей Сергеич! Вы? Куда это?
      Я оглянулся и увидел Шванина.
      - Здравствуйте. Так брожу. Хмуро что-то на душе...
      - Ай, бездомник, бездомник. В такую ночь домой бежать надо, к близким... Ночь-то какая...
      - Да у меня никого нет. Дома тоскливо, одиноко... Приду - сейчас же спать лягу...
      - Спать? Вы? Сегодня? Да я сейчас не знаю, что сделаю, если вы не пойдете ко мне...
      - Ну, что вы, право...
      - Он еще думает, как бы обидеть человека... Да допущу ли я, чтобы человек один ходил здесь, когда... Извозчик, Спасская... Тридцать копеек...
      Дома шванинская доброта, как вода у мельницы, пробила все плотины человеческой холодности и хлынула наружу неудержимым потоком.
      - Ну, съешьте вот этот кусочек, - с дрожью в голосе говорил он, выковыривая какой-то ломтик ветчины, - ну, ради вашей молодости... Ну, я прошу...
      Я ел во имя моей молодости, ради счастья шванинских детей, за грядущее счастье родины, пил кислый портвейн и затхлую мадеру за здоровье восемнадцати отсутствующих и незнакомых мне сослуживцев Шванина.
      Только когда последний кусочек кулича беспомощно задержался в моей руке, не имея возможности протолкнуться через чем-то набитый рот, Шванин закидал меня сочувственными, соболезнующими вопросами.
      - Скверная, говорите, комната? Холодная?
      - Вода замерзает. Думаю сменить.
      - И скучно одному?
      - Бывает. Редко, а все-таки бывает...
      - Как жалко... Такой молодой, и уже... И скверно возвращаться одному?
      - Да, неважно... Ну-с я пошел... Очень вам благода...
      - Что? Уходить? И вы думаете, что в такую ночь я...
      Через полчаса бесплодной борьбы с неиссякаемой добротой отзывчивого человека мне пришлось остаться ночевать у Шванина. Ночью он четыре раза осторожно заглядывал в отведенную мне комнату и шепотом справлялся:
      - Спите?
      - Нет, а что? В чем дело?
      - Может, попить хотите, - так вот тут, на столике... Может, вам свет мешает?..
      - Не беспокойтесь, очень хорошо...
      - Я все-таки прицеплю еще газетку к занавеске... Глаза молодые - они ночью темноту любят...
      Когда я вернулся домой и стал переодеваться, в кармане пиджака что-то зашуршало. Я вскрыл конверт и изумленно вынул оттуда деньги.
      "Не сердитесь, милый Алексей Сергеевич, - написал Шванин в маленькой сложенной записочке, - я сам был молод и знаю, что такое без денег праздник проводить. У меня эта четвертная, можно сказать, лишняя, а когда у вас будет, отдадите".
      Я сконфуженно улыбнулся и переложил четвертную к пачке других бумажек, праздно лежавших у меня в бумажнике.
      * * *
      Доброта Шванина начала сказываться через четыре дня,
      - Алло! Слушаю вас... Слушаю...
      - Это вы, Алексей Сергеевич?
      - Ах, Дмитрий Михайлович! Какими судьбами?
      - Вы только не сердитесь, голубчик, но мне прямо даже обидно...
      - В чем дело?
      - Я даже не поверил сначала... Разве у вас такие скверные обстоятельства?
      - У меня? Нет, кажется, ничего...
      - Ну, что там скрывать... Только почему вы не обращаетесь ко мне? Через несколько месяцев мы с вами, можно сказать, будем родственниками, я так рад, что я отдаю дочь за такого милого молодого человека, а вы идете сначала к чужим людям...
      - Я, право же, ничего не понимаю...
      - Мне Шванин звонил, говорил, что дал вам двадцать пять рублей и даже не назначил срока...
      - Дмитрий Михайлович, поверьте...
      - Да, я сам понимаю, дело молодое... В картишки продулись?
      - Поверьте мне...
      - Да вы не волнуйтесь... Мне только неприятно, что у меня в доме вы всегда говорите о хороших заработках, о свободных деньгах, а тут на самом деле...
      - Я же не просил... Вы понимаете...
      - Вы отдайте ему... Одолжите у меня и отдайте...
      - Я очень вам благодарен, но мне не нужно ваших денег, кроме того...
      - Я вам не навязываю, но мне просто неприятно... Вы извините меня, может быть, это мещанство, но что делать... Неприятно, что жених моей дочери ходит и занимает четвертные у каких-то...
      - Я бы просил вас, если это возможно... Алло! Алло... Дмитрий Михайлович... Барышня! Что вы нас разъединяете? Что? Повесил трубку... Ага... Хорошо...
      * * *
      - Что же, вы подыскиваете комнату себе? Мне, конечно, все равно, если моей квартирой гнушаются, я так, как хозяйка спрашиваю... Билетик надо вывесить...
      - С чего вы взяли, Мария Михайловна? Садитесь, пожалуйста...
      - Ничего, я постою. Не я взяла, другие берут. Могли бы сами сказать, не через знакомых. Я не кусаюсь.
      - Я же ничего не понимаю...
      - Да и понимать тут нечего. Ваш же знакомый, господин Шванин... Прочитайте.
      Она передала мне письмо, в котором Шванин образно и настойчиво укорял мою хозяйку в том, что она губит молодой организм своего квартиранта, не отапливая в достаточной мере комнат...
      Дочитав, я скорбно посмотрел на хозяйку.
      - Тут в соседнем доме комнатка хорошая есть, - уклончиво ответила она на мой взгляд.
      - Тут недоразумение какое-то, - робко произнес я, - я ничего не говорил...
      - Если у каждого жильца свое недоразумение будет, лучше уж так как-нибудь, - хмуро возразила она, - вы подумайте и скажите насчет билетика, когда вывесить можно. Не из-за удовольствия комнату сдаешь, чтобы потом сплетничали..
      - Я просил бы вас...
      - Нет уж позвольте мне попросить вас... Мне это не нравится.
      * * *
      Верочку я встретил во время поисков комнаты. - Ну, как Расланова? холодно спросила она меня, небрежно подав руку. - Томитесь по ней?
      - При чем тут Расланова? - удивленно спросил я.
      - Да так... Убитое настроение, муки одиночества, ночевка вне дома...
      - Откуда вы знаете?.. Кто вам наболтал?..
      - Совершенно незаинтересованный человек... Я слухов не собирала, а просто вчера встретила Шванина, он мне и рассказал... И о ваших жалобах на одиночество, и о вашей тоске и неудовлетворенности... Мне казалось бы, что человек, который собирается начинать жизнь с другим человеком, которого он называл любимым, не должен томиться из-за того, что какая-то артистка...
      - И об артистке Шванин рассказал?
      - Нет. Об артистке он не рассказал, но это томление, эта тоска, эти ночные кутежи вне дома... Недаром этот ваш знакомый рассказывал, что он целую ночь вас утешал... Сначала утешитель, потом утешительница явится...
      - Верочка...
      - Вера Дмитриевна.
      - Оставьте это. Все вздор.
      - Ну, знаете, Алексей Сергеевич, если для вас это - вздор, чего же я могу ожидать дальше?..
      - Верочка...
      Еще через несколько дней мне удалось восстановить прерванную чужой добротой линию своей жизни. Деньги я вернул Шванину с короткой и характерной припиской, после которой мы избегали встреч друг с другом.
      Мне рассказывали, что в одном обществе, говоря обо мне, Шванин невольно прослезился при воспоминании о незаслуженной обиде и тихо сказал:
      - Как тяжело, как больно быть отзывчивым... Они топчут это чувство сапогами... Так жестоко, так холодно топчут...
      С тех пор я решительно избегаю встреч с добрыми людьми.
      1915
      ИЗ СБОРНИКА
      "Чертово колесо"
      1916
      Ребенок
      Вы, наверно, сами знаете это чувство, когда всем заранее сказано, что вы находитесь за городом, прислуга предварительно отпущена на целый день со двора, с телефона снята трубка, а сами вы в волнении бегаете по комнате, приводите все на столе в художественный беспорядок, десятый раз переставляете цветы с подоконника на этажерку, с этажерки на выступ печки, оттуда снова на подоконник, пока стенные часы в столовой не пробьют восемь ударов.
      Сейчас должна прийти Женя. Может быть, даже ее зовут или Наташей, или Лизой, это все равно. Должно прийти существо, пахнущее знакомыми духами, морозом и с волосами, на которых повиснут капельки тающего снега. Существо будет болтать глупости, то сердиться, то говорить такие милые слова, от которых душа улыбается и целых два дня сладко кружится голова.
      Хотя к этому моменту готовишься с девяти утра, но когда в прихожей внезапно дребезжит робкий звонок - кто из нас поступает логично и последовательно.
      В такое время и позвонил Суханов. Когда я открыл дверь и на меня взглянули две пары жизнерадостных веселых глаз Суханова и его жены, державшей какой-то ватный сверток на руках, я понял, что на меня надвинулось что-то большое и плохо отвратимое.
      Зная мое неумение искренне радоваться неожиданному приходу старых приятелей, Суханов оборвал меня корректным обещанием:
      - А мы к тебе на минутку...
      - Пожалуйста, пожалуйста, - убито улыбнулся я, - очень рад... Раздевайтесь, Марья Павловна...
      Она взглянула на мужа, на ватный комок, из которого на меня с недоверием выглянула еще пара маленьких подслеповатых глаз, и охотно стала снимать шляпку.