Таньги поразился скоплению народа возле харчевни на улице Бобов. Он предполагал, что могут прийти несколько десятков человек, но такое количество! Вся улица Бобов была запружена людьми. Их было, по меньшей мере, несколько тысяч. Все были вооружены чем попало – вилами, топорами, ножами, у некоторых Таньги даже заметил в руках железные ножницы. Многие кроме оружия держали факелы в руках. Таньги смотрел с восхищением на колеблющийся людской поток, который напоминал огромный костёр. Таньги шёл пешком рядом с Буаленвилем, у которого был весьма торжественный вид. Вслед за ними шли не менее полусотни инквизиторов. Не доходя нескольких шагов до толпы, которая в полном смысле слова перекрыла собой всю улицу, они остановились. В толпе раздались крики:
      – Святые отцы с нами! Святые отцы с нами!
      – Да поможет нам господь, – громко закричал Буаленвиль, – расступитесь, дети мои. Дайте пройти тем, кто послан господом наказать зло!
      В толпе раздались истошные крики:
      – Смерть колдунам! Смерть пособникам сатаны! Люди выкрикивали проклятия в адрес колдунов.
      Они были охвачены яростью и безумным желанием убивать!
      Когда толпа расступилась, открывая для них проход, Таньги заметил почтенного мэтра Крюшо с весьма внушительного размера ножом, который спешил к нему с незнакомым человеком. Они встали рядом с Таньги. Процессия, возглавляемая инквизиторами, двинулась к кладбищу «Невинно убиенных младенцев». Толпа издали напоминала огненную лаву, которая текла по улицам, постоянно разрастаясь. Часы на площади отзвонили полночь, когда первые ряды озлобленных горожан появились на кладбище. Прошло несколько минут, и всё кладбище было забито людьми с факелами. Первыми к могиле подошли Буаленвиль и Таньги. Их сразу же обступили сотни людей.
      – Да поможет нам господь, – вскричал Буаленвиль и подошёл к кресту. Он взялся за крест и, к величайшему ликованию всего народа, начал поворачивать его. Раздался жуткий скрежет, и на глазах у всех могила начала отодвигаться, открывая путь в подземелье. Когда проход оказался достаточно широким, Буаленвиль оставил крест и первым бросился в подземелье. Вслед за ним бросился Таньги, а следом, с проклятиями на устах, в подземелье хлынул людской поток.
      Почти сразу раздались ликующие крики:
      – Вот он! Вот он, исчадие ада!
      Таньги услышал душераздирающий крик, а вслед за ним увидел, как над головами людей показалось растерзанное тело с остатками монашеской одежды.
      – Отличное начало, – подумал Таньги, – а теперь надо найти скрытый механизм, о котором говорил лекарь.
      По начертанной схеме лекаря Таньги нашёл комнату и принялся за поиски механизма. Буаленвиль собственноручно освещал стену, помогая ему в поисках. У Таньги вырвался радостный крик, он нащупал в стене скрытый механизм и надавил его. Стена начала отодвигаться.
      – Сюда, – громко закричал Таньги, первым бросаясь в проход. На зов тут же сбежались люди. Увидев проём в стене, они ринулись вперёд. Они пробежали по длинному коридору и стали собираться вокруг колодца. Вокруг них были глухие стены. Люди пытались найти выход, а Буаленвиль бегал вокруг них и кричал:
      – Ищите бесовский механизм, он должен быть здесь!
      – Не там ищете, святой отец, – закричал Таньги, показывая на колодец, и добавил: – Проход здесь!
      Не ожидая, пока люди вокруг него поймут смысл этих слов, Таньги наклонился и сунул руку в колодец. Нащупав механизм, Таньги потянул его на себя. Механизм подался. Все увидели, что вода с быстротой начала отступать. Пока она отступала, к ним подходили всё новые люди.
      – Проделки сатаны, – кричал Буаленвиль, – молитесь, дети мои. Молитвой защитим мы души свои от сатаны!
      Вода отступила, полностью освободив боковой проход. Не раздумывая, Таньги полез вниз.
      В тот момент, когда Таньги достиг бокового прохода, возле уха Гилберта де Лануа раздался шёпот:
      – Отец, они достигли колодца. Следует ли нам пустить воду и утопить их?
      Гилберт де Лануа восседал в кресле отца Вальдеса и следил за членами ордена, что стояли на коленях и затягивали монотонную песню. Возле него, склонив голову, стоял человек в монашеском одеянии и ждал ответа.
      – Что проку? – едва слышно ответил Гилберт де Лануа, – они знают, где мы находимся, и будут приходить снова и снова. Они жаждут крови, – вот и насытим их ею!
      Затем Гилберт де Лануа что-то прошептал на ухо монаху, а вслед за этим незаметно покинул зал. Через несколько минут около 20 членов ордена вышли через ту же дверь, что и Гилберт де Лануа. Остальные, а их было не менее ста человек, по-прежнему пели.
      Таньги ещё не вылез из второго колодца, когда услышал монотонное пение, напоминающее нарастающий гул.
      Мелькнула мысль, что колдуны и не догадываются об их появлении. Таньги осторожно выбросил тело из колодца.
      – Они здесь, слышите, – шепнул Таньги выползающему следом Буаленвилю. Тот выбрался из колодца, давая идущим вслед за ним дорогу, и, застыв рядом с Таньги, прислушался. Люди один за одним выбирались из колодца. Лицо Буаленвиля внезапно почернело от ярости, он, как и многие другие, явственно различил слово «Анатас».
      – Вперёд, братья и сестры, – закричал Буаленвиль что есть силы и одним из первых ринулся вперёд, не дожидаясь, пока наберётся достаточно людей. Таньги сжал в руках шпагу и бросился за ним. Не оглядываясь назад, но чувствуя за собой набирающий силу людской поток, Таньги пробежал две комнаты и вслед за Буаленвилем ворвался в зал. Он обомлел, увидев такое количество людей в монашеских капюшонах, которые, прекратив пение, вскочили на ноги. У многих в руках появилось оружие.
      – Убивайте зло! Убивайте пособников сатаны! – что было силы закричал Буаленвиль.
      Переборов страх перед этими людьми, Таньги бросился на первого же монаха, стоявшего ближе всего к нему. Монах встретил его нападение со шпагой в руках. Между ними завязалась схватка. Тем временем людской поток с каждым мгновением увеличивался. Люди с дикими криками врывались в зал и набрасывались на монахов, которые оказывали яростное сопротивление. В ход шло всё: топоры, вилы, колья. Несколько человек одновременно набрасывались на одного монаха и в мгновенье ока буквально разрывали его на части.
      – Проклятье, – вырвалось у Таньги, ему едва удавалось отбиваться от наседающего противника. Противник был силён, и Таньги почувстворал, что ещё немного, и тот одолеет его. Ему приходилось совсем плохо, и он уже посчитал себя мертвецом, как вдруг его противник осел, упал на одно колено и повалился на пол. Таньги увидел вилы, торчавшие в спине его противника. Его спас один из многих незнакомых ему людей. Спаситель Таньги тут же выдернул вилы из спины мёртвого монаха и побежал помогать остальным. Борьба на глазах Таньги закончилась. Началось всеобщее избиение сатанистов, многие из которых попытались спастись бегством. Один из них пытался пролезть в очень узкое отверстие, проделанное в одной из стен, но был настигнут ударом топора. Мёртвое тело повисло, скрывшись наполовину в этом отверстии.
      – Уничтожим пристанище дьявола, братья и сестры, – кричал Буаленвиль, который был наиболее яростным в избиении монахов.
      Монахи с каждой минутой уменьшались, а поток людей всё увеличивался. Избиение продолжалось. На каждом монахе висело по меньшей мере трое. Едва они расправлялись с ним, как незамедлительно спешили на помощь другим. Их начали уничтожать с непостижимой быстротой. Стоило монаху упасть, как его немедля добивали кольями и вилами. Люди со звериной яростью уничтожали колдунов, при этом не переставая осыпать их проклятиями, из-за чего на месте схватки стоял невообразимый шум, усиливающийся глухими стенами подземелья. Наконец, после более чем четверти часа избиения колдунов люди остановились, ибо никого из них в живых больше не было. Люди переводили дыхание, осматривая поле битвы и оглядывая все углы зала в надежде найти ещё кого-нибудь.
      – Ищите, ищите нечисть, – кричал Буаленвиль, – мы должны уничтожить её в корне!
      Таньги заметил, как через какую-то дверь люди проходили дальше. Он удивился. Лекарь не описывал ему ничего больше. Он поспешил за ними. Таньги оказался в узком коридоре, с потолка которого текла вода. Он пробрался по нему и, когда упёрся в стену, решил на всякий случай поискать механизм, предполагая, что и здесь может оказаться проход. Рядом с ним стояли несколько человек и освещали стену. После долгих и тщетных поисков Таньги поднялся.
      – Здесь тупик, – уверенно произнёс Таньги и вместе с остальными вернулся в зал. Там он увидел распростёртого на полу мальчика в полуразорванной одежде, рядом с которым лежали мёртвые тела монахов. Мальчику было не более десяти лет. Он был мёртв. Таньги, даже на таком большом расстоянии, почувствовал, как от тела мальчика несёт нечистотами.
      – Он висел вниз головой, – рассказывал один из стоящих рядом с телом мальчика людей, видимо, тот, кто нашёл его, – когда я нашёл его, он уже был мёртв. Один Господь знает, отчего он умер!
      – Здесь кто-то есть, – один из находящихся в зале людей нагнулся, что-то рассматривая в углу, где была маленькая ниша. Возле него сразу же столпились десятки людей.
      – Вытаскивайте его, – закричал Буаленвиль. Несколько людей одновременно просунули руки в нишу, внизу которой было небольшое углубление, и стали вытаскивать последнего оставшегося в живых колдуна. Приходилось только удивляться, как он туда смог пролезть. Колдуна растерзали на месте, едва вытащили из ниши.
      – Исчадие ада, плод сатаны, – Буаленвиль пнул ногой мёртвую голову убитого колдуна. Капюшон, скрывавший лицо, раскрылся.
      – Иисус, – вырвалось у Буаленвиля. Он быстро нагнулся и закрыл лицо мертвеца. Сделав это, он осторожно начал озираться по сторонам, пристально наблюдая, не узнал ли кто это лицо. Но люди уже разбрелись по сторонам в поисках очередной жертвы. Буаленвиль начал понемногу успокаиваться, когда наткнулся на насмешливое лицо Таньги; осознав, что его разоблачили, он, озираясь, подошёл к Таньги, и лишь убедившись, что его никто не слышит, вкрадчивым голосом спросил:
      – Сын мой, надеюсь, Господь в равной мере наградил вас молчанием, равно как и благочестием?
      Таньги приложил палец к губам. Жест, означавший, что он сохранит молчание. Буаленвиль довольным взглядом посмотрел на него.
      – В случае крайней нужды помни, сын мой, что покорный слуга Божий Буаленвиль всегда готов оказать тебе посильную помощь!
      Таньги молча поклонился и подумал о том, что дело сделано и ему пора возвращаться. Уже выходя из зала, он услышал голос Буаленвиля, который говорил:
      – Уничтожьте вход, дети мои! Засыпьте его камнями, чтобы никогда больше нечисть не могла сюда проникнуть!
      Таньги провёл в Париже ещё некоторое время. Он внимательно следил за всем, что происходило в городе. На десятый день после его отъезда из Осера Таньги отправился в обратную дорогу.

* * *

      В то время, когда Таньги возвращался в Осер, Бурж провожал последних гостей. Праздничные торжества миновали, и город входил в привычный ритм жизни. Обилие карет с гербами и знать, расхаживающая с важным видом, перестали быть постоянными атрибутами города. Да к тому же горожане, привыкшие к этому зрелищу, попросту перестали обращать на него внимание. Исключением стала лишь одна особа, которая вызывала повышенный интерес и неослабное внимание к своей особе. Это была Луиза. Каждое утро она выходила из дворца и проделывала один и тот же путь. Она огибала дворцовую площадь и направлялась к величественному собору, сооружённому в готическом стиле. Прежде чем войти в собор, Луиза раздавала милостыню калекам и нищим, что всегда сидели на паперти перед входом. В соборе Луиза проводила два часа, а после этого снова возвращалась во дворец. Горожане с умилением смотрели на юную графиню Арманьяк, которая отличалась столь высокой благочестивостью. В ней они видели любящую супругу человека, чьё имя произносили не иначе, как с гордостью. К тому же живот Луизы округлился, и не оставалось сомнения, что в скором времени, возможно, появится наследник арманьяков. Что несомненно вызывало у горожан своеобразное чувство трепета и глубокой нежности по отношению к юной графине. Даже Капелюш, который с весьма грозным видом постоянно следовал за графиней по пятам, начал вызывать у горожан дружеские чувства. Они понимали, что этот великан с лицом, которое могло внушить ужас любому из числа тех, кто его не знал, всего лишь заботился об этом хрупком создании. И потому угрожающие взгляды Капелюша в дополнение к огромному топору, что висел неизменно у него на поясе, которые первоначально заставляли людей шарахаться в сторону, теперь воспринимались так, как оно и было на самом деле.
      Этим утром по установившемуся обыкновению Луиза снова вышла из дворца в сопровождении Капелюша. У ворот Луиза остановилась и лёгким, почти незаметным движением поправила накидку на голове, что покрывала её волосы. Едва она собиралась продолжить путь, как услышала голос Капелюша за спиной:
      – Миледи, гонец из Осера!
      Луиза немедленно обернулась влево и увидела приближающегося всадника с белой перевязью. Сердце её наполнилось радостным трепетом. Она знала, она была уверена, что Филипп её не забудет. Гонец осадил лошадь в нескольких шагах от места, где стояла Луиза. Соскочив с лошади, он подбежал к Луизе и, преклонив колено, протянул письмо, запечатанное латинской «А» – личной печатью Филиппа.
      – Письмо от монсеньора!
      Луиза с трепетом приняла письмо. И после этого мягким голосом обратилась к гонцу:
      – Благодарю вас, сударь!
      – Монсеньор просил миледи ответить, – почтительно произнёс гонец.
      – Вас проводят во дворец, где вы сможете отдохнуть с дороги. А я тем временем напишу ответ!
      – Миледи! – гонец выпрямился и поклонился.
      Капелюш подозвал одного из слуг, в большом количестве снующих по дворцу, и, передав гонца на его попечение, отправился следом за Луизой. От него не укрылось, как Луиза прижимала письмо к своей груди и что-то шептала. По пути в собор не раз Луизу встречали проходящие мимо горожане приветливыми и почтительными поклонами. Почти с каждым Луиза приветливо здоровалась. Так продолжалось, пока они не достигли собора. Капелюш уже забыл, в который раз смотрит, как Луиза раздаёт милостыню. Наконец он увидел, что она входит в собор, и последовал вслед за нею. Он увидел, что в этот раз Луиза не заняла место на передней скамейке, предназначенной для знати, а проследовав по длинному проходу мимо молящихся людей, направилась к богато убранной статуе девы Марии. По обе стороны божественного лика стояли золотые подсвечники. Капелюш не стал проходить дальше, он занял выжидательную позу у самой двери собора и смотрел, как Луиза зажгла три свечи и опустилась на колени перед святой Божьей матерью.
      Опустившись на колени, Луиза вскрыла письмо Филиппа.
      «Дорогая супруга, – писал Филипп, – причины, побудившие меня покинуть вас, к сожалению, слишком значительны и не позволяют мне встретиться с вами в ближайшее время, как бы мне этого ни хотелось. Также я запрещаю приезжать вам в Осер. Причины моего запрета кроются в опасности, которая угрожает вам и нашему сыну. Я не стану спрашивать, понимаете ли вы мои поступки, ибо не сомневаюсь в вашем благоразумии и доверии ко мне. Я извещу вас, когда опасность минует и вы сможете возвратиться домой. Это всё, что я хотел сказать вам как своей супруге. Супруге, но не прекрасной женщине и другу, за которого я вас почитаю. Им обоим я бы хотел открыться до конца. Искренне сказать о том, что у меня лежит на сердце. С ними я хотел бы поделиться своими сомнениями и попросить помощи. Речь идёт, как вы, наверное, поняли, о герцогине Мендос! Я хочу признаться вам. Я любил и люблю Мирианду. Именно ей я обязан изменениям, которые произошли во мне. Она научила меня улыбаться, она помогла мне расстаться с прошлым. Она принесла счастье и успокоение в мою душу. Признаюсь с откровенностью вам, Луиза. Если б не Мирианда, возможно, я не приехал бы в монастырь и обрёк бы вас на мучительную смерть. И не потому, что я желал вам смерти, нет, а по причине ненависти и злобы, что бушевала во мне при одном упоминании имени „бургундцы“. Я знаю, что эти слова могут отвратить вас от меня, но не собираюсь лгать. Я виноват, но что ещё можно было ожидать от человека, который одиннадцать лет жил надеждой отомстить за своих родителей, родных и близких. Я вовсе не оправдываюсь, Луиза, поймите, я всего лишь пытаюсь быть с вами честным! Перед тем, как я приехал к вам в монастырь, у нас случилась размолвка. Вина целиком лежала на мне. Мирианда не была виновата. Но даже эта размолвка ничуть не охладила мои чувства к ней. Я собирался жениться на Мирианде после того, как увидел бы вас. Но увидев вас в положении, в котором вы оказались, я осознал, что не могу быть счастлив, когда вы по моей вине невыносимо страдаете. Я ожидал от вас ненависти, но вместо неё получил понимание и прощение. Там, в вашей келье, я понял, насколько мы похожи друг на друга. Нас связывали страдания и боль. Вы в одно мгновение стали мне родным человеком, и я полюбил вас… как можно любить дорогую сестру. В моей любви к вам не было того, что я чувствовал по отношению к Мирианде. Это чувство было иным. Меня охватывала к вам неудержимая нежность, я чувствовал, что должен оберегать и заботиться о вас. Ваши прекрасные глаза были всегда полны печали, и я поклялся себе, что наполню их радостью и светом. Мне казалось, что и вы относитесь ко мне точно так же. И потому ваше признание в любви привело меня в отчаяние. Я почувствовал себя растерянным. Я не знал, что вам ответить. Как объяснить те чувства, что я испытывал к вам! Я не знал, как объяснить Мирианде мой внезапный брак. Как объяснить, что я не предавал её, а всего лишь оказался пленником своей ненависти. Простите за эти слова, Луиза, но именно они с точностью обозначают истину. В тот день, когда вы признались мне в любви и внезапно покинули торжества, я искал Мирианду для того, чтобы попытаться объяснить мой поступок и попросить прощения. Мне так и не удалось встретить её во дворце. Я встретил Мирианду в церкви. Она узнала всё. И знаете, что сказала Мирианда? Она сказала, что я поступил правильно и заставила меня поклясться, что я забуду её и буду любить только одну женщину – вас, Луиза. Это прелестное создание с удивительным сердцем и чистой душой отказалось добровольно от того, что составляло смысл её жизни. От своей любви. С её уст не слетела ни единая жалоба, ни один упрёк. Она думала о вас, Луиза. Она желала вам счастья! Мирианда помогла мне понять, что отныне моя жизнь – это вы, Луиза. Вы мне очень дороги, и если это письмо не вызовет у вас отвращения ко мне, я попытаюсь измениться. Вы уже заняли место в моём сердце, Луиза. Я постараюсь быть любящим супругом, я сделаю всё, лишь бы видеть вас счастливой. Я, как и вы, глубоко верю, что наши руки соединила святая Дева Мария. И по своей воле никогда не отпущу вашу руку. Но я приму любое ваше решение. Вам решать, Луиза, останемся мы теми, кем являлись до сих пор, то есть любящими братом и сестрой, или же вы примете меня как своего супруга. А я вас уже принял как свою супругу! Последнее слово за вами, Луиза!
      Ваш…………………..Филипп!
      P.S. Если вы решите не отвечать на это письмо, передайте гонцу, что ответа не будет. Я всё пойму, без слов. И ещё: я не поставил слово в середине. Сделайте это сами!»
      Глубоко вздохнув, Луиза сложила письмо. Она долго и горячо молилась, а когда вернулась во дворец, передала гонцу, что ответа не будет. И сразу после этого уединилась в своих покоях.

      Филипп лежал с закрытыми глазами в своей опочивальне и сотый раз задавался вопросом, правильно ли он поступил, написав письмо Луизе. Не легче ли было просто сделать вид, что он любит ее, и оставить всё, как было. Не было сомнений в том, что Луиза принимала его как супруга, но после его письма всё могло измениться. В любом случае Филипп не хотел скрывать того, что произошло. Он не собирался прятать своих чувств. Он и так боролся с собой, сколько мог. Чувство к Мирианде оставалось, но Филипп понимал, что Луиза начинает притягивать его. Если она сможет понять его, то возможно, со временем, он сможет забыть Мирианду. Нет, поправил себя Филипп, он не сможет забыть Мирианду. Он, возможно, сможет забыть о чувстве, которое питает к ней. Если сможет, конечно. Мысли Филиппа перешли на Таньги. Он и понятия не имел, что собирался предпринять Таньги. И конечно, Филипп в душе не верил, что ему удастся справиться с орденом. Надеяться на это мог лишь глупец, который не сознавал всей мощи этих людей. «Главное, чтобы Таньги вернулся живым, – думал Филипп, – достаточно смерти Одо и Антуана. Я не могу больше терять своих друзей». При этой мысли Филипп невесело усмехнулся. Его преследовал рок. Все близкие люди, которые оказывались рядом с ним, погибали, а он оставался в живых. И когда это кончится? Филипп повернулся на бок и подложил руку под голову, намереваясь уснуть. Но, как часто это бывало с ним, ему так и не удалось это сделать. Внизу раздался какой-то шум. Филипп услышал громкие голоса, а через некоторое время в коридоре раздались шаги, и дверь в его покои отворилась. В комнату влетел хохочущий Таньги, а вслед за ним Жорж де Крусто, который только и делал, что повторял:
      – Расскажи, Таньги, ну расскажи, как всё было, чёрт бы тебя побрал!
      Луч надежды мелькнул в сознании Филиппа. «Неужели…» – дальше он не успел подумать.
      – Платите по счетам, монсеньор, – вскричал хохочущий Таньги, – ваши враги в данное время находятся по пути в ад, где наверняка их примут с почётом!
      – Таньги, – Филиппа в одно мгновение сдуло с кровати, – Таньги, неужели тебе удалось это сделать? Но как? Как возможно уничтожить таких могущественных врагов за столь короткое время?
      Таньги перестал смеяться и, глядя на ошеломлённое лицо Филиппа, постучал пальцем по своей голове.
      – С помощью вот этого приспособления, мой друг! Надеюсь, я не слишком разочаровал тебя, управившись с твоими делами намного раньше, чем обещал?
      – Мне не верится, Таньги, просто не верится, – Филипп недоумённо покачивал головой.
      Таньги улыбнулся обоим друзьям.
      – За бутылочкой доброго вина я, пожалуй, расскажу вам историю гибели ордена, который на поверку оказался не столь могущественным, если не считать моего противника, который едва не отправил меня на тот свет и несчастного Пьера Кошона.
      – Ты видел его преосвященство? – вскричал Филипп.
      – Я видел его преосвященство, а вернее, его мёртвое тело. Епископа растерзали на моих глазах!
      – Спускайтесь в зал, я лично схожу в винный погреб.
      – Вот это я понимаю, – весело закричал Таньги. – И поторопись, мой друг, я с самого утра не пил даже глотка воды, надеясь сохранить достаточно жажды, чтобы опустошить твой погреб. И чувствую, что мне это по силам.