Д'Арманьяки

      – Дофин прекрасно фехтует, – раздался восхищённый голос Марии Анжуйской, – но брат фехтует намного лучше. Будь уверена, он легко одолеет твоего Санито, – эти слова Мария Анжуйская произнесла, когда увидела, что место дофина занял герцог Барский. Мирианда в ответ на эту тираду кузины незаметно показала язык.
      – Я всё вижу, – раздался голос Иоланты.
      – Простите, – Мирианда покраснела.
      Тем временем дофин, смеясь, говорил Филиппу о том, что герцог Барский фехтует несколько лучше него, и просил его быть как можно внимательней. Как только он подал знак к началу поединка, шпаги скрестились. Дофин застыл от изумления. Целая серия обманных движений, каскадом обрушившаяся на герцога Барского, привела к тому, что его шпага оказалась на земле, а он с совершенно растерянным видом смотрел на противника, который салютовал побеждённому.
      Мирианда вскрикнула от восторга и с видом победительницы посмотрела на кузину. Та в ответ звонко рассмеялась, чем озадачила Мирианду.
      – Я не сомневалась в том, что он победит, – как ни в чём не бывало заявила Мария.
      – Ты всего несколько минут назад утверждала иное, – возмутилась Мирианда.
      – Достаточно на сегодня, – вмешалась Иоланта, сурово поглядывая на обеих девушек, – я знаю, что вы искренне любите друг друга, как и полагается добрым кузинам. Однако не забывайте, что мы находимся в гостях и ваше поведение может быть воспринято неправильно. Вместо того чтобы ссориться, вам следует подумать о том, что одной из вас следует покинуть Осер супругой дофина, а второй вовсе не покидать его.
      – Матушка, – раздались одновременно два счастливых голоса.
      Иоланта улыбнулась. Как легко она направила мысли юных созданий в нужном направлении. Они были влюблены. А что может привлечь более всего влюблённого человека? Только разговор о предмете его обожания. Разговор прервался. Прислуга передала, что завтрак готов и их ждут внизу, в главном зале. Потратив несколько минут на то, чтобы привести себя в порядок и сетуя на то, что весь гардероб остался в Париже, Иоланта повела девушек вниз. Когда они подошли к столу, то увидели только дофина и герцога Барского, которые немедленно поднялись при их появлении. Дофин встретил появление Марии лучезарной улыбкой. Иоланта посадила Марию рядом с дофином, чем, несомненно, выполнила его горячее желание. Мирианду она посадила справа от свободного кресла, которое стояло прямо по центру стола. А сама села рядом с сыном, напротив дофина и дочери.
      – Где остальные? – поинтересовалась Иоланта, удобнее усаживаясь на кресле и наблюдая за тем, как слуги разносят аппетитно пахнущую еду.
      – Таньги куда-то уехал со своими друзьями, а граф скоро придёт, – с готовностью ответил дофин.
      Они не притрагивались к еде, ожидая появления хозяина дома, который в эту минуту находился в своих покоях и собирался облачиться в рубашку с длинными распущенными рукавами. Пока он это делал, в покои вошёл Коринет. Покопавшись в кармане, он извлёк кожаный мешочек, который получил от карлицы, и протянул его Филиппу. Тот, с недоумением глядя на Коринета, извлёк из мешочка маленький пузырёк с жидкостью.
      – Что это такое?
      – Мой друг сказал, что это жизнь, и велел носить его с собой. Больше мне ничего не известно.
      – Странно, – пробормотал Филипп, – надеюсь, когда-нибудь я узнаю, кто этот загадочный человек, Который помогает мне, – он засунул пузырёк обратно и положил его на кровать, но Коринет взял его и подошёл к Филиппу.
      – Придёт время, и ты всё узнаешь, – Коринет взялся своими огромными ручищами за тесёмки, которые свисали с краёв мешочка, и в следующую минуту обвил ими шею Филиппа. Затянув узелок на затылке Филиппа, Коринет подёргал мешочек, который лёг ровно посередине груди Филиппа. Убедившись, что он крепко держится, Коринет отошёл от Филиппа, давая ему наконец возможность одеться. Что Филипп и сделал. При этом он вздыхал и качал головой, но тем не менее не воспротивился тому, что сделал Коринет. Одевшись, он в сопровождении Коринета спустился вниз и занял своё место рядом с Мириандой. Коринет остановился немного поодаль и, скрестив руки, сделал вид, будто не замечает ничего, хотя не выпускал из виду Филиппа и еду, к которой он притрагивался.
      – Я зол на вас, граф, – в перерывах между блюдами заявил Дофин, – вы поддавались мне во время поединка, что совершенно неприемлемо.
      – Ваше высочество, я никогда не смогу поднять против вас оружие, даже если это обычная тренировка!
      Ответ Филиппа вызвал невольное восхищение присутствующих.
      – В таком случае вам придётся научить меня всему, что знаете сами, – заметил дофин, которого, несомненно порадовали слова Филиппа.
      – Приложу все силы, ваше высочество, – совершенно искренне ответил Филипп, краешком глаза наблюдая за тем, как Мирианда бросила на него украдкой взгляд, после чего резко покраснела и опустила глаза.
      – Граф, я не видела у вас в замке часовни, – вмешалась в разговор Иоланта, – её действительно нет?
      – Я приказал снести часовню, но в городе есть больше двух десятков церквей. Если вы пожелаете, вас проводят в любую из них, – ответил Филипп.
      Его ответ привёл гостей в недоумение.
      – Как снесли? – Иоланта почти не верила в услышанное, убеждённая католичка, она воспринимала такие вещи как личную обиду, – ведь сделанное вами – самое настоящее богохульство, если не больше.
      – Я не верю в бога! – коротко ответил Филипп, приводя своим ответом всех в ужас. Все, даже Мирианда, смотрели на него со страхом. Как возможно говорить такие слова? Но Филипп, на лице которого не изменилось ни единой чёрточки, невозмутимо поглощал пищу, в то время как остальные, перестав есть, не знали, как поступить дальше.
      – Нельзя произносить такие слова, – опомнившись от потрясения, внушительно произнесла Иоланта, – он отречётся от вас и тогда…
      – Это я отрёкся от него, – вскричал Филипп, теряя обычное хладнокровие, – я отрёкся от него, как он отрёкся от сотен людей, обрекая их на мучительную смерть. Я проклял его, когда он отнял у меня родителей, – Филипп неожиданно замолчал. Все понимали, что у него вырвались наружу чувства, которые он тщательно от всех скрывал. И лучше всех это понимала Иоланта. Она с нежностью матери посмотрела на Филиппа, и голос её был наполнен участием и пониманием.
      – Мы знаем, что вы перенесли. Мы знаем, что произошло во время казни.
      – Что вы знаете, – с горечью в голосе перебил её Филипп, и чувства, сдерживаемые им в течение многих лет, хлынули на окружающих, словно бушующий водный поток.
      – В ту ночь к моему отцу явился епископ Мелеструа. Он предупредил нас об опасности, но отец не прислушался к нему. Да он и не мог прислушаться. Он не мог всё бросить и уехать. Даже сейчас, зная, что произошло, сделай он это, я бы возненавидел его. Но он принял решение остаться, а я в тот день был полон решимости – защитить его, и с этой целью забрался на крышу дома. Оттуда я увидел первые вспышки пожаров. В ту минуту я ещё не знал, что происходит в Париже. Горя желанием помочь несчастным, которые могли в эти минуты нуждаться в помощи, я незаметно покинул наш дом, прихватив при этом оружие и лошадь моего отца. Я – двенадцатилетний мальчишка – отправился ночью по улицам Парижа, которые и в обычное время опасны, а в ту ночь смерть ждала каждого из нас – повсюду.
      Уже через несколько минут после того как я покинул дом, пришло ясное понимание происходящего в городе, – продолжал рассказывать глухим голосом Филипп под полную тишину, царившую за столом. Он не видел, как зал наполняется воинами из его отряда. Он не видел, как его друзья смотрят на него, он не видел, что даже слуги, забросив все дела, застыли невдалеке от стола и неимоверно напрягают слух, чтобы не пропустить ни одного слова.
      – Я увидел женщину с ребёнком, за которой гналась разъяренная толпа и вопила: «Смерть арманьякам!» Не раздумывая, я бросил коня на толпу и сумел спасти женщину. Убийцы обратили своё внимание на меня. Тогда я впервые повстречался с Кабощем. Я попытался скрыться от толпы, которая жаждала моей смерти, но ему удалось схватить меня, но не удалось остановить. Я отсёк ему кисть, и сразу после этого собрался отправиться домой, но услышал крик о помощи. Кричала женщина. Я поскакал на её голос. Повсюду на этой улице валялись мёртвые тела. Зрелище было ужасающим и чудовищным. Вид крови и мёртвых тел вызвал у меня приступы тошноты, но я знал, что нужна моя помощь. И превозмогая самого себя, я вошёл в дом, откуда доносился голос. Я увидел обнажённую девушку, которую собирались обесчестить двое мужчин. Не раздумывая, я убил обоих. Там же я услышал разговор, из которого явствовало, что бургундцы собираются напасть на наш дом. Они хотели убить всех наших людей, пока они спали. Я понял, что время идёт на минуты. Жизнь моего отца, матери и всех наших воинов висела на волоске. Я вскочил в седло. Чтобы не попадаться на глаза бургундцам, я решил сделать крюк. И вот тогда, – Филипп на мгновение замолчал, его кулаки сжались, на лице заиграли скулы, – я увидел сотни женщин, детей, мужчин-стариков. Все они стояли у дверей церкви Святой Катерины и молили впустить их внутрь.
      – Я даже передать не могу, до чего меня потрясли эти мольбы, – Филипп снова замолчал. Все понимали, насколько тяжело ему вспоминать произошедшее. Но через мгновение его голос зазвучал с силой и неудержимой яростью.
      – Но ещё больше потрясли закрытые двери церкви. Божьи служители бросили несчастных тогда, когда они более всего в этом нуждались. В ту минуту я поклялся себе, что вернусь обратно вместе с нашими воинами.
      Я успел прибыть раньше бургундцев. Я предупредил отца, и вскоре все наши сто воинов выстроились перед запертыми воротами, ожидая нападения бургундцев. Силы бургундцев троекратно превышали наши, но тем не менее нам удалось за несколько минут рассеять их и вырваться из дома. И в ту минуту, когда мы это сделали – именно я принял решение направиться к церкви Святой Катерины. Решение, которое много лет мучает меня, ибо оно привело к смерти моего отца, Монтегю и всех наших воинов. Я часто спрашивал себя, а правильно ли я поступил? Ведь мы не смогли спасти несчастных. Но даже сейчас, зная все последствия того решения, – я знаю: иначе поступить было бесчестно.
      – Мы прибыли к церкви, – продолжал рассказывать Филипп, и голос его снова зазвучал глухо и негромко, – когда обезумевшая толпа начала убивать наших сторонников. Мы раскидали толпу. Затем отец приказал вывести спасённых людей из города. Но в ту минуту появились бургундцы. Мы могли с лёгкостью прорваться и покинуть Париж, но позади нас были сотни безоружных людей. Мы не могли их бросить. И мы приняли бой.
      Против нас был шестикратный перевес в силе, но мы встали непроходимой стеной между убийцами и безоружными людьми. Бой длился несколько часов. Я сражался рядом с отцом и Монтегю. Казалось, нам уже удалось совершить невозможное, но именно в тот момент прибыла бургундская гвардия. Мы поняли, что всё кончено. Погибли все наши воины. В живых остались только я, мой отец и Ги де Монтегю. Мы не смогли спасти наших сторонников. Не смогли.
      Филипп снова замолчал. Лицо у него покрылось бледностью. Было заметно, что он снова переживает эти события. Все молчали, ожидая продолжения. Филипп снова заговорил. Ему надо было выговориться до конца и, может быть, наконец обрести хотя бы некоторое спокойствие и избавиться от мыслей, которые мучили его столько лет.
      – Нас приговорили к смертной казни. Одиннадцать дней мы провели в Шатле, и все одиннадцать дней я смотрел, как Сена несёт мёртвые тела людей, которые имели несчастье именовать себя нашими сторонниками. Каждый раз, глядя на эти тела, я клялся покарать бургундцев, если останусь в живых.
      В ночь перед казнью мы с отцом говорили до самого утра. Он посвятил меня во все тайны нашего рода, ибо свято верил в моё спасение. А утром нас повезли на казнь.
      Монтегю казнили первым. Когда отец поднялся на эшафот, я увидел свою мать. Она рыдала и молила пощадить его. Я понимал, что она переживает, но просить своих врагов о милости… всё восставало во мне против этого. Отца казнили. Странно, но меня не столько угнетала его смерть, как ликование людей, приветствующих её.
      Я не стал дожидаться, когда меня поведут на эшафот, – продолжал рассказывать Филипп, не замечая с какой болью в глазах смотрит на него Мирианда, не видя десятки взглядов, которые выражали глубокое сочувствие и понимание.
      – Я поднялся на эшафот и встал на то место, где пролилась кровь моего отца. Я был готов к смерти. Но моя мать не была к ней готова, и она бросилась в ноги герцогу Бургундскому и умоляла его пощадить меня. Герцог Бургундский согласился помиловать меня с условием, что я поклянусь ему в верности. Поклясться герцогу Бургундскому в верности, – Филипп впервые поднял взгляд и посмотрел на окружающих. В его взгляде сверкала столь открытая ненависть, что все буквально застыли, не в силах отвести взгляд от этого непоколебимо твёрдого лица.
      – Всё восставало во мне против этого. И несмотря на горе моей матери, я не мог принять его милости даже ценой своей жизни. Вместо клятвы верности герцог Бургундский получил другую. Я при всех поклялся убить его. И я сдержу свою клятву, рано или поздно. Но в тот миг я преклонил голову, ожидая смерти. Палач спас меня.
      – Значит, это правда? – вырвалось у герцога Барского.
      – Правда, – подтвердил Филипп и продолжал: – В тот день он спас меня ещё раз, когда убийцы, посланные герцогом Бургундским за мной и матерью, настигли нас. Меня с матерью отвели на берег Сены. Мою мать убили на моих глазах, когда она пыталась спасти меня. Палач спас меня от удара кинжала, но сам упал тяжело раненный. Я был в окружении убийц. Палач крикнул мне, чтобы я бросился в Сену. Я послушался и прыгнул в воду, спасаясь от убийц. Убийцы метнули в меня стрелу. Она попала мне в плечо. Они ушли, думая, что я утонул. Но я не утонул. Напрягая неимоверные силы, я выплыл на берег и потерял сознание. Нашла меня какая-то женщина. Она же передала епископу Мелеструа о случившемся. Глубокой ночью епископ, вместе с двумя братьями из аббатства, забрали меня. Несколько месяцев я восстанавливал свои силы. А когда выздоровел, епископ отправил меня в Испанию. Ибо только там я мог бы оправиться и вновь собраться с силами. К тому же во Франции мне грозила неминуемая смерть.
      – Епископ Мелеструа спас вас? – герцог Барский почему-то побледнел. Он не замечал, с какой укоризной смотрят на него и Мирианда, и Мария Анжуйская, и даже его собственная мать.
      – Да, – коротко ответил Филипп, – я и прежде уважал его, но с того самого дня начал почитать его как родного отца.
      – Тогда что же произошло в аббатстве? Как он умер? – не смог сдержаться от вопроса герцог Барский, – нам сообщили, что именно вы убили епископа и ещё несколько монахов.
      – Их было десять, – поправил его Филипп, – мы с Коринетом убили их всех. Но то были не монахи, а убийцы. Они тяжело ранили епископа и едва не убили меня, прежде чем я успел осознать, что происходит. Епископ Мелеструа умер на моих руках. Я до сих пор переживаю его смерть, поэтому, – Филипп поднял тяжёлый взгляд на герцога Барского, – прошу вас, никогда не повторяйте слов, которые вы только что сказали. Вы уже дважды испытали моё терпение.
      – Прошу прощения, – раскаявшись, произнёс герцог Барский. Было заметно, что его слова искренни.
      На некоторое время воцарилась полная тишина. Все вокруг осмысливали и переживали услышанное. И более всех – Мирианда. Она не знала, какие слова сказать Филиппу, чтобы он понял – она разделяет с ним его боль. Она готова на всё, лишь бы помочь ему забыть её.
      Тишина продолжалось недолго. Её нарушил голос дофина:
      – Граф, вы говорили, что палач был тяжело ранен? А что с ним стало, вам известно?
      Лицо Филиппа осветилось. На губах появилась мягкая улыбка.
      – Даже не видя его, я знаю, что он стоит у меня за спиной! С тех пор мы не разлучались!
      Все взгляды мгновенно обратились на Коринета, который действительно стоял за спиной Филиппа. У многих на лицах появилась гримаса отвращения и брезгливости, когда они поняли, что рядом с ними… стоит знаменитый парижский палач.
      Остро чувствуя, какие чувства питают к нему окружающие, Коринет с опущенной головой побрёл к выходу из зала.
      – Капелюш! – окликнул его Филипп.
      Капелюш остановился и повернулся к Филиппу. В единственном глазе застыла глубокая горечь.
      – Неважно, что думают о тебе люди! Неважно, как они к тебе относятся! Неважно, кем ты был и что делал. Помни не об этом, а о другом. Граф Арманьяк почитает за честь дружбу с тобой. Он почитает за честь пожимать твою руку!
      Лицо Капелюша задрожало при этих словах. Он повернулся и быстро зашагал к выходу, а Филипп обернулся к сидящим за столом.
      – Да, он убил моего отца, но для меня на этом свете нет никого, кто был бы мне дороже Капелюша. Этот человек десятки раз спасал мою жизнь. Он не задумываясь умрёт, чтобы защитить меня. Я уважаю его и хочу, чтобы все это знали!
      – Но вы не уважаете церковь, – весьма серьёзно заметила Иоланта, – и это нужно изменить. Вы не верите в бога. Вы много страдали, я понимаю, но нельзя винить господа.
      – Господь бросил безвинных, – перебил её Филипп. – Он обрёк их на мучительную смерть. И после этого я должен верить в него?
      – Да, – не раздумывая ответила Иоланта, – пути господа неисповедимы, и лишь ему одному ведомы помыслы и поступки людей. Мы не вправе обвинять того, кто дал нам жизнь и устроил этот нередко жестокий мир. Но ответь, разве ты сам не убиваешь?
      – Убиваю и буду убивать, – глухо ответил Филипп, – они все убийцы. У них руки по локоть в крови.
      – И тем не менее сегодня ты отпустил своих врагов на свободу, хотя мог убить их. Не потому ли, что господь любит тебя и призывает к милосердию?
      Вопрос Иоланты застал Филиппа врасплох. Он сам не понимал, почему отпустил бургундцев. Так как он замолчал, все остальные тоже сохраняли молчание из уважения к чувствам, которые он испытывал. Филипп почувствовал непреодолимую потребность остаться одному. Оставив своих гостей, он молча покинул комнату.
      – Им движет ненависть, но он вовсе не жаждет крови, – задумчиво произнесла Иоланта, – мы должны помочь ему расстаться с прошлым и увидеть будущее, иначе ему не будет покоя. Граф, без сомнения, не только отважен, но открыт и честен. В нём нет и намёка на двуличие и хитрость, столь свойственные многим другим. Это с ног до головы человек чести, дружбой которого можно гордиться. А иметь такого подданного величайшее счастье для короля, – при этих словах Иоланта выразительно посмотрела на дофина, который кивнул головой в знак того, что прекрасно понимает, что имеет в виду Иоланта.
      – Не только для короля, но и для королевы, если ваше величество не возражает, – дофин открыто улыбнулся Марии Анжуйской. Та при этих словах стыдливо опустила глаза.
      – В добрый час, дети мои, – с воодушевлением ответила Иоланта, – ваш брак послужит началом новой жизни, в которой не будет места ни герцогу Бургундскому, который только и мечтает прибрать к рукам побольше земель, ни королю Англии, который спит и видит корону Франции.
      – Никогда, пока я жив, этого не будет, – сверкнув глазами, твёрдо произнёс дофин, – корона принадлежит мне, по праву рождения. И даже если мне придётся потратить всю свою жизнь на борьбу с врагами Франции, я отстою своё право.
      – В добрый час, – повторила Иоланта, – мы позже обсудим все детали, а сейчас, когда мы стали единой семьёй и у нас больше нет тайн друг от друга, давайте подумаем, как помочь графу устроить своё будущее, – заметив, что Мирианда стыдливо покраснела, с улыбкой добавила:
      – А правильнее сказать, каким образом женить его на моей племяннице, которая души в нём не чает.
      По лицу дофина Мирианда поняла, что он также осведомлён о её чувствах к Филиппу. Она с упрёком посмотрела на кузину.
      – Дорогая кузина, я не смогла скрыть от его высочества вашу любовь, – разгадав значение её взгляда, весело произнесла Мария Анжуйская.
      – Миледи, вы можете рассчитывать на то, что я приложу все усилия, чтобы помочь вам, – заверил её дофин.
      – Вот и отлично, – обрадовалась Иоланта, – вместе мы сможем добиться вашей свадьбы, Мирианда.
      Мирианда отрицательно покачала головой.
      – Вы не понимаете, матушка, – с невыразимой грустью ответила Мирианда, – мне не нужен этот брак, ибо мне не нужна жалость или сочувствие графа. Он меня не любит. А кроме любви я ничего от него не приму.
      – Любовь придёт, когда граф поймёт, насколько ему повезло с супругой. Ведь кроме любящей супруги он получит значительное богатство и, что ещё важнее, преданных друзей, – назидательно произнесла Иоланта, – требовать от него любви сейчас, когда в его душе полно ненависти, – ошибка. Довольствуйся тем, что он сможет тебе дать.
      – Вы меня знаете, матушка, я не изменю решения! Я отказываюсь выходить замуж за графа, – Мирианда встала из-за стола и быстро ушла.
      – Вот тебе и святой Педро, – пробормотал дотоле молчавший герцог Барский, – насколько я знаю кузину, нам следует выкинуть мысль о её браке из головы, как бы нам ни хотелось обратного.
      – Помолчи, – одёрнула его Иоланта, – этот брак нужен не только нам, но и самому графу. Налицо общая выгода, и было бы непроходимой глупостью отказаться от него.
      – Разве я против, матушка? – удивлённо спросил герцог Барский, – но вы знаете мою кузину, если она вбила себе что-то в голову… – герцог замолчал, так как в зале появился Филипп. Он сел на своё место и продолжил прерванный завтрак, не показывая виду, что по возникшему напряжённому молчанию безошибочно понял, о чём шла речь в его отсутствие. Молчание затягивалось. Все испытывали напряжение и время от времени бросали молчаливые взгляды на Филиппа. Закончив завтракать, он неожиданно обратился к Иоланте. Она явно не ожидала услышать от него слова, которые он произнёс:
      – Ваше величество не будет возражать, если я приглашу герцогиню на конную прогулку?
      – Простите, – Иоланта растерялась, так непохожи были слова, которые она услышала, на впечатление, которое Филипп оставлял у неё за время их знакомства, – одни? Это не совсем удобно.
      – Мы с удовольствием составим им компанию, – Мария Анжуйская бросила заговорщический взгляд на Филиппа, который, к её явному удивлению, ответил тем же.
      – Ну, это другое дело, – не раздумывая, согласилась Иоланта. При этом она испытала глубокое облегчение и радость. Граф не отличался галантностью придворного, следовательно, всё обстояло не так плохо, как она думала.
      Филипп ушёл, чтобы распорядиться насчёт лошадей, а Мария Анжуйская тем временем отправилась в покои своей кузины и сообщила, что граф пригласил её на прогулку. Мирианда, которая вначале не поверила ни одному слову кузины, заставила несколько раз повторить слова графа и лишь после этого заметалась по комнате в поисках какой-либо годной одежды для верховой прогулки. Но, увы, ничего не было. Гардероб ещё не прибыл. Мирианда расстроилась. На что её кузина заметила, что если она смогла выдержать поездку из Парижа в Осер, наверняка сможет выдержать и прогулку в платье. Мирианда в расстроенных чувствах смотрела на складки длинного платья, которое годилось лишь для торжеств и становилось весьма большим неудобством для верховой прогулки. Пока она в отчаянии пыталась найти выход из положения, в комнату вошла горничная и положила на кровать два платья – одно белое, другое голубое. Белое для герцогини, голубое для её высочества, – важно сказала горничная, – так сказал монсеньор.
      – Монсеньор? – удивилась Мария Анжуйская, – это он вас прислал?
      – Да! Он увидел, что вы прибыли без гардероба. Поэтому вчера вечером распорядился сшить два платья. Глаз у меня намётанный. Так что платья будут впору.
      Едва за горничной закрылась дверь, как Мария Анжуйская звонко рассмеялась.
      – Вчера вечером, – передразнила она горничную, – похоже, наш милый граф не так уж равнодушен к тебе, как кажется.
      – Какая прелесть, – воскликнула Мирианда, не обращая внимания на слова кузины. Это было простенькое платье с вышитыми на нём узорами. Простое и удобное, что и требовалось для верховой прогулки. Девушки торопливо переоделись, уложили волосы и меньше чем через четверть часа уже сидели в сёдлах, что было весьма необычно, учитывая врождённое желание каждой женщины всегда заставлять мужчину ждать своего появления. И при этом не важно, есть на то причина или её нет.
      Недалеко от замка протекала маленькая речка. Там было одно особенное место, где часто бывал в последнее время Филипп. То была заводь, укрытая со всех сторон в тени ветвистых деревьев. С высоты пятнадцати футов по краям столетних камней в неё низвергалась вода, что сходила с окружающих гор. Вокруг заводи также лежали большие камни, которым течение времени и сочившаяся из-под них вода придавали тёмный, почти чёрный цвет. Именно сюда привёз Филипп своих друзей. Они привязали лошадей к деревьям у самой заводи и, не сговариваясь, разбились на пары и разбрелись в разные стороны. Дофин с Марией Анжуйской предпочли прогуливаться рядом с заводью, желая оставить наедине Филиппа и Мирианду, которые прошли к самой заводи и уселись друг против друга на камнях, в нескольких шагах от места, где сверху вниз низвергалась вода. Мирианда испытывала почти детский восторг. Они в этом прекрасном месте вдвоём с Филиппом. Вокруг них глубокая тишина, которую нарушает лишь звук падающей воды. Она мечтала о такой минуте много бессонных ночей. «Пусть эта минута никогда не кончается, – взмолилась в душе Мирианда, – и пусть Филипп ничего не говорит, иначе очарование этих мгновений исчезнет из моей жизни навсегда». Мирианда неожиданно улыбнулась. Брызги от падающей воды попали на её платье. Вместо того, чтобы отодвинуться подальше, Мирианда пересела на другой камень, поближе к воде. Она чувствовала, что вся горит, и виной этому присутствие рядом Филиппа. Холодные капли воды, которые всё чаще и чаще попадали на неё, приносили ни с чем не сравнимое облегчение. Мирианда не замечала, что на её лице и в глазах явственно заметен восторг, который она испытывала. Она не видела, как смотрит на неё Филипп, потому что сидела спиной к нему. Она оттягивала мгновение, когда ей придётся обернуться назад и увидеть холодные глаза Филиппа и услышать ещё более холодные слова, о боже…
      – Миледи! – от звука мягкого голоса Филиппа Мирианда вздрогнула. Выждав чуть больше положенного, она повернулась к Филиппу и подняла пылающий взор. Странно, но Мирианда не увидела привычного холодного выражения в глазах Филиппа. Его взгляд стал другим, более тёплым – нашла подходящее слово Мирианда.
      – Монсеньор! – Мирианде каждый раз в присутствии Филиппа приходилось бороться с волнением, которое он непроизвольно вызывал у неё.
      – Вам нравится это место? – негромко спросил Филипп.
      – О да, – восторженно ответила Мирианда, – здесь просто чудесно. Я не могу найти подходящих слов, чтобы выразить вам свою благодарность за то, что вы привезли меня сюда. Ничего прекраснее я в жизни не видела.
      – Разве у вас дома, миледи, нет мест, похожих на это?
      – Там нет тебя, – мысленно ответила Мирианда, но вслух сказала совершенно другое, – у нас есть красивые места, но это вызывает ощущение безотчётного восторга.
      Здесь так красиво: эти вода, камни, деревья, – Мирианда сложила руки на груди и вдохновленно продолжала: – В детстве я очень любила бывать в местах, похожих на это. Почти всегда рядом со мной находились моя кузина Мария и кузен. Мы дружны с детства. Вместе играли, вместе строили планы на будущее. И сейчас они рядом со мной, – Мирианда запнулась на полуслове. Впервые она видела, что Филипп улыбается. О, это была не холодная улыбка, нет. Это была самая прекрасная улыбка, которую только видела Мирианда. Широко раскрыв глаза, она не мигая смотрела на это чудо.
      – Чего вы боитесь, миледи?
      До Мирианды не сразу дошёл вопрос Филиппа. Ей понадобилось немного времени, чтобы расстаться с очарованием, в которое повергла её улыбка Филиппа. Теперь он уже не улыбался, и Мирианде на миг показалось, что ей всё привиделось.
      – Я ничего не боюсь, – набравшись смелости, ответила Мирианда.
      – Вот как, – на этот раз Мирианда ясно увидела очаровавшую её улыбку Филиппа, – а у меня возникло чувство, будто вас пугает сама мысль о том, что между нами может состояться откровенный разговор, которого вы, миледи, пытаетесь избежать, рассказывая о своей кузине.
      – Я, – начала было Мирианда, но увидев улыбающееся лицо Филиппа, осеклась и, опустив глаза, покраснела. Через мгновение раздался едва слышный шёпот Мирианды:
      – Я знаю ваше отношение ко мне, но… сама мысль о том, что я никогда вас больше не увижу, приводит меня в отчаяние, – в словах Мирианды прозвучало искреннее отчаяние, – но вы можете не беспокоиться, монсеньор, ни словом, ни взглядом я не потревожу вашего спокойствия. Ничто не омрачит вашей жизни. Вы слишком многое пережили в своей жизни, и я не стану добавлять вам новых бед. Если вы позволите остаться мне вашим другом, я буду счастлива и никогда не стану претендовать на большее, – Мирианда с надеждой посмотрела на Филиппа, который становился с каждым словом, произносимым Мириандой, всё более серьёзным.
      – Миледи, – после короткого молчания ответил Филипп, – и в голосе, как и во всём облике, чувствовалась серьёзность, присущая Филиппу, – я не стану от вас скрывать, что невольно подслушал ваш разговор с её величеством.
      – Вы всё слышали? – Мирианда побледнела, поэтому мы здесь? Вы сочли своей обязанностью пригласить меня сюда, чтобы выразить сочувствие? Вы ошиблись, монсеньор. Мне не нужна жалость. Мне не нужно ничего от вас. Я не хочу здесь оставаться. Отвезите меня домой, – Мирианда встала, не замечая, что часть платья намокла от брызг, которые всё это время летели в её сторону.
      Дофин и Мария Анжуйская из-за деревьев наблюдали за ними. Увидев, что Мирианда поднялась с места, они поняли, что произошла размолвка.
      – Зачем я поехала с ним, зачем? – твердила себе Мирианда, – боже, какое унижение, как я могла опуститься до такой степени? Как я могла надеяться на что-то? Радовалась, как последняя дура.