РЕВОЛЮЦИЯ НАЧИНАЕТСЯ ОРГИЕЙ

«Патриотическая» пропаганда Филиппа Орлеанского и его друзей начала приносить плоды.

В сентябре начались ежедневные хлебные бунты. В прошлом году страшный ураган с градом выбил часть урожая от берегов Шаранты до Эско, и мука стала редким продуктом.

Несмотря на этот голод, 1 октября Людовик XVI допустил ужасную ошибку: он дал обед офицерам Фландрского полка. Мария-Антуанетта появилась на обеде с дофином на руках, все пили шампанское, а оркестр играл: «О, Ричард, о, мой король, мир покидает тебя», что оказалось странным пророчеством…

Этот банкет произвел отвратительное впечатление на простолюдинов, а друзья герцога Орлеанского воспользовались этим, чтобы устроить скандал и восстановить народ против королевского двора.

Раздавая деньги, собирая вокруг себя недовольных, они тщательно готовили «стихийную реакцию возмущения». Им хватило четырех дней. 5 октября шумная вопящая толпа под предводительством сержанта Майярл отправилась маршем из Парижа в Версаль.

Говорили, что это были славные парижанки, у которых голодали дети, и они отправились к королю требовать хлеба. Но сегодня хорошо известно, что среди восьми тысяч женщин, которых вели Майяр и агенты Филиппа, было много переодетых мужчин. Их легко было узнать по голосам, плохо выбритым лицам, к тому же неумело накрашенным, по платьям, из которых выглядывала волосатая грудь, совсем не похожая на женскую»

К этим лже-домохозяйкам друзья будущего Филиппа Эгалитэ добавили три тысячи проституток, завербованных в самых грязных притонах беднейших кварталов Парижа.

Группа «орлеанистов» действовала очень ловко. Они понимали, что посланные ими «женщины» внесут смятение в ряды французской и иностранной гвардии, охранявшей Версаль.

Буйная толпа шла по дороге на Версаль, выкрикивая оскорбления и грубые ругательства. Они вопили:

— Хлеба, или мы выпустим кишки королеве! Надо свернуть шею этой шлюхе! Смерть ей!

В каждой деревне вакханки оставляли выкрашенные в красный цвет пушки: они тащили их с собой, чтобы разбивать витрины, взламывать погреба и опустошать бутылки…

Мирные граждане, спрятавшись за закрытыми ставнями, шептали в страхе:

— Кто такие эти пьяницы? Откуда у них пушки? Кто их ведет?

Многие думали, что за ними стоят члены парламента. Другие считали, что спекулянты мукой хотят спровоцировать беспорядки и под шумок обогатиться, но никто и представить себе не мог, что эта вопящая толпа финансируется принцем крови и что это начало революции.

Когда колонна оказалась перед дворцом, Майяр затянул знаменитую песенку: «Да здравствует Генрих IV»-Ее подхватили пьяные голоса…

Пале-рояльские девицы немедленно приступили к делу, для которого их наняли. Задирая солдат Фландрского полка, они отдавались им прямо под деревьями, среди пустых бутылок и сальной бумаги. Аллеи, ведущие к решетке парка, стали похожи на ярмарку. Здесь пили, пели и занимались любовью без зазрения совести…

Вечером Людовик XVI принял в зале Совета делегацию из пяти женщин. Говорить поручили Луизон Шарби, совсем молодой работнице. Смутившись при виде короля, она прошептала:

— Хлеба…

И упала в обморок.

Когда ее привели в чувство, Людовик заговорил очень любезно и спокойно:

— Мои бедные женщины, у меня в кармане нет хлеба, но вы можете пойти в кладовые, там вы увидите продукты — не так много, как прежде, но вы можете забрать все…

Потом он заявил, что немедленно прикажет привезти яз Санлиса зерно для снабжения Парижа, и поцеловал Луизон.

Восхищенные женщины покинули дворец.

— Да здравствует наш добрый король! — говорили они. — Завтра у нас будет хлеб.

Взбешенные проститутки и наемники обвинили Луизон и остальных женщин в том, что те продались королю. Их оскорбляли, избивали и чуть было не повесили на фонаре. С большим трудом офицеру охраны удалось отбить бедняжек.

Пока обезумевшие женщины вопили перед воротами дворца, Майяр собрал самых смазливых проституток и повел их в Учредительное собрание. Он отобрал сто женщин, к которым, к сожалению, прицепилось довольно много вульгарных скандальных баб.

Появление этого женского войска внесло невероятную путаницу в работу депутатов.

— Погодите, малютки, мы сейчас займемся с вами любовью!

Председатель в ужасе от пьяных проституток, которые ложились на скамьи, блевали и приставали к народным избранникам, встал и удалился из зала.

Немедленно гражданка Ландель заняла его кресло, позвонила в колокольчик и закричала:

— Сюда! Ко мне, депутаты! Я всем дам слово!

Некоторые возмущенные депутаты покинули Собраний. Другие остались, и девицы карабкались к ним на колени, целовали и дарили «непристойные ласки».

На каждой скамейке разыгрывались гротесково-эротические сцены. Проститутки, подняв юбки, демонстрировали всем источник своих доходов, вызывая, естественно, среди депутатов смущение и смех.

Вскоре те, у кого кровь была погорячее, сдались. Другие последовали их примеру. На два часа огромный зал Собрания превратился в шумный бордель.

Когда оргия кончилась, каждый представитель народа вернулся в гостиницу в сопровождении одной или нескольких девиц. Говорят, что в банях началась ужасная вакханалия, продлившаяся всю ночь.

В конечном итоге все депутаты остались очень довольны этим экстравагантным вмешательством в их работу. Все, кроме одного, который боялся женщин и был девственником в свои 31 год. Его звали Максимильен Робеспьер.

Бедняга страшно смутился, когда одна из проституток уселась к нему на колени. Боясь, что не сможет соответствовать, он просто вежливо разговаривал с ней о политике, комментируя события дня. Вечером он все-таки немного возбудился и позволил ей прийти к нему в номер, где и потерял, наконец, девственность и робость.

На следующее утро женщины снова пришли ко дворцу. Вооруженные пиками, палками и дубинами, они выкрикивали ужасные слова.

— Смерть! Отрежем королеве голову и поджарим ее печень!

Другие собирались сделать кокарды из внутренностей «этой чертовой мерзавки».

В десять часов на балкон вышел король и объявил, что согласен перебраться в Париж и обосноваться там навсегда…

Толпа шумно праздновала свою победу, а подавленный Людовик вернулся в свои апартаменты. Рушилась монархия, которой было тринадцать веков…

Двумя часами позже монархи, окруженные впавшими в неистовство орущими женщинами, отправились в столицу.

На этот раз революция отправлялась в путь…

Идя впереди королевской кареты, женщины несли надетые на пики головы двух стражников, убитых накануне. Съежившись в глубине другой кареты, сидел человек, с ненавистью глядевший на весь этот сброд, оскорблявший существо, которое он любил больше всего да свете. Этим человеком был Ферзен.

Держа руку на эфесе шпаги, он готов был кинуться да толпу, чтобы умереть за Марию-Антуанетту…

В Париже толпа приветствовала «булочника, булочницу и маленького подмастерье», но друзья Филиппа Орлеанского спровоцировали в нескольких местах опасные столкновения. В Отейле какие-то мерзавцы плевали в карету; в Шайо помощник булочника бросил гнилые фрукты в голову лошадям, а на улице Сент-Оноре какая-то проститутка задрала юбки и показала свой зад удрученным монархам…

Тем же вечером некоторые члены Учредительного собрания с радостью обсуждали эти события.

Они бы радовались гораздо меньше, если бы знали, что почти все они подцепили от девиц сержанта Майяра дурную болезнь…

ТЕРУАНЬ ДЕ МЕРИКУР — МЕССАЛИНА РЕВОЛЮЦИИ

В то время как Учредительное собрание продолжало свою работу, а аристократия укрывалась за границей, следуя примеру графа д'Артуа, умело направляемый народный гнев принял угрожающие размеры. Раздавались требования смерти для королевской семьи, фонаря для аристократов и топора для обывателей…

Францию охватило исступление убийства, один депутат как-то вскричал:

— Я считаю истинными патриотами только тех, кто, как и я, способен выпить стакан крови!

Довольно неожиданный критерий патриотизма, не правда ли?

Среди добрых граждан [26], составлявших парижскую толпу, было полно темных личностей, приехавших из-за рубежа и из провинции в надежде вволю пограбить, а также девиц весьма сомнительной нравственности.

Именно эти женщины виновны в жестокостях французской революции. Без них страшные потрясения, перекинувшие страну, были бы менее кровавыми, террора не было бы, может быть, и Людовика XVI бы не гильотинировали…

Вот что писал о них Филипп Друль, один из членов Конвента: «Когда голова приговоренного падает под мечом закона, только злое и аморальное существо может этому радоваться. К чести людей моего пола скажу, что если и встречал это чувство, то только в женщинах; они вообще более жадны до кровавых зрелищ, чем мужчины; они, не дрожа, смотрят, как падает нож гильотины, этот современный меч, одно описание которого исторгло вопль ужаса у Учредительного собрания, которое не захотело даже дослушать его до конца: но там заседали мужчины; женщины в сто раз более жестоки».

Дальше он пишет:

«Отмечают, что именно женщины в народных движениях способны на самые ужасные деяния: месть, эта страсть слабых душ, мила их сердцу; когда они могут творить зло безнаказанно, то с радостью хватаются за возможность избавиться от собственной слабости, ставящей их в зависимость от судьбы. Это, конечно, не карается женщин, в которых образование или природная мудрость сохранили достойные нравственные принципы, делающие их необыкновенно привлекательными. Я говорю о тех, кому незнакомы женские добродетели, их видишь в основном в больших городах, в этой клоаке, где собраны все пороки» [27].

Филипп Друль был прав. Женщины, которые вопили, требуя смерти, прикалывали на чепцы кокарды, били монахинь, таскали по улицам пушки или распевали неприличные куплеты, вряд ли были достойными особами [28].

Как правило, это были девицы из Пале-Рояля, где они занимались проституцией.

Эти гарпии, которые станут в один прекрасный день «вязальщицами», лишились работы с тех пор, как закон ограничил проституцию; теперь они требовали от политики тех средств, которые не могли заработать удовольствиями.

Некоторым было поручено раздарить деньги французским гвардейцам, чтобы те братались с народом. Другие, более красивые, расплачивались с солдатами своим телом… По всему Парижу бывшие проститутки с заткнутыми за пояс пистолетами «работали» во имя нации.

Однажды июньским вечером возле Руля группа этих горячих патриоток встретилась с подразделением кавалеристов.

— Остановитесь, — приказала самая громогласная из женщин, — и кричите: «Смерть королю!»

Эти солдаты не присоединились к резолюции и хотели продолжить путь. Тогда женщины окружили лошадей и, задрав юбки, «обнажили свои самые интимные прелести».

Военные призадумались.

— Все это для вас, граждане, если вы крикнете вместе с нами: «Смерть королю!»

На этот раз всадники остановились и более внимательно посмотрели на то, что им предлагали.

«Их вид, — свидетельствует очевидец, — был крайне смущенным…»

Увидев, что они засомневались, маленькая семнадцатилетняя блондинка исполнила на краю дороги неприличный танец, способный зажечь не только солдат, но и их лошадей…

«Она вытащила грудь, — пишет мемуарист того времени, — взяв ее обеими руками, виляя задом, как утка. Ее товарки подняли ей юбки, обнажив красивейшее в мире тело перед глазами возбудившихся военных».

— Если хотите попробовать это яблочко, — сказали женщины, — кричите: «Смерть королю!»

Солдаты посмотрели на своего командира. У него просто глаза лезли на лоб, так напряженно он пытался сообразить, есть ли у него веские причины оставаться роялистом. Зрелище, открывавшееся его глазам, мешало ему найти такие причины. Остатки достоинства не позволяли ему окончательно сдаться. Тогда маленькая развратница начала делать совершенно неприличные жесты… Это оказало немедленное действие: командирское лицо стало пурпурно-лиловым от волнения. Голосом, сдавленным от желания, он крикнул:

— Смерть королю!

Потом он спрыгнул с лошади и кинулся на блондинку, которая в ближайшей канаве воздала ему должное. Немедленно все кавалеристы выстроились у канавы в очередь. Каждый отдал дань прелестям молодой женщины с обнаженной грудью, издав боевой клич.

Они уже были готовы снова сесть в седло, когда одна из «воительниц», возбужденная увиденным, задержала их.

— Если вы не хотите, чтобы вас объявили врагами народа и революции, докажите каждой из нас ваши добрые намерения…

И кавалеристы вынуждены были удовлетворить каждую из этих «добрых гражданок». Далось им это не без труда. Большинству из них пришлось после четырех попыток отдыхать под плоские шуточки присутствующих.

— Вот это патриоты, — кричали очаровательные дамы.

В конце концов все получили свою долю наслаждения, а восхищенные военные назначили некоторым девицам свидание… Так целая воинская часть перешла на сторону революции…

Все эти агитаторши мечтали, естественно, только о ранах и шишках. Вот отрывок из «Молитвы к Беллоне» [29], которую они читали хором наизусть:

«…И мы тоже умеем сражаться и побеждать. Мы умеем обращаться с оружием, а не только с иглой и веретеном. О, Беллона, спутница Марса! Разве не должны все женщины, следуя твоему примеру, идти рука об руку с мужчинами и быть равными сильному полу? Будь спокойна, богиня силы. За француженок тебе краснеть не придется…»

Эти «красные амазонки» заставляли трепетать даже депутатов. Послушаем графа де Воблана.

«Приходя в Собрание, я обязательно встречал какую-нибудь женщину с перекошенным от патриотического пыла лицом, наводившим ужас на окружающих. Эта фурия называла меня по имени, шипя, что скоро она увидит, как моя голова покатится с плеч, а она напьется моей крови» [30].

Прелестное создание!..

В этом вопящем стаде «патриоток»-психопаток было несколько женщин, оставивших след в истории.

Самой знаменитой стала Теруань де Мерикур. Она была не только патриоткой, но еще и истеричкой…

Именно эта черта характера и позволила ей сделать имя.

Эту пылкую особу, которая родилась в Люксембурге, в маленькой деревушке под названием Маркур, звали Анн-Жозефа де Теруань [31].

Прежде чем вступить на политическую стезю Франции, эта будущая амазонка вела бурную и довольно комфортабельную жизнь содержанки.

Все началось для нее в тот день, когда она стирала белье в Маасе, распевая во все горло народную песенку. Молодой англичанин, милорд Спайнстер, проезжавший по мосту, увидел ее, пришел в восторг и решил немедленно познакомиться. Он сказал, что восхищен ее голосом, внимательно разглядывая при этом молодую грудь, выглядывавшую из корсажа.

Девушка обладала покладистым нравом. Узнав, с кем имеет дело, она с радостью последовала за англичанином сначала в Спа, а потом в Лондон, где начала учиться музыке и пению.

В Англии она появлялась со своим любовником в самых сомнительных местах, участвуя в оргиях, которые навсегда разрушили ее психику. Некоторое представление об этих развеселых праздниках дает отрывок из статьи, появившейся в «Лондонских сералях». Анонимный автор описывает сборище у Шарлотты Айс, содержательницы весьма гостеприимного «веселого дома», в котором Теруань частенько развлекалась.

«На этом похотливом празднике было двадцать три гостя из высшего английского общества, баронеты и пять членов палаты общин. Еще не было и семи часов, как праздник начался.

Госпожа Айс наняла двенадцать молодых людей, все они были сложены как боги: некоторые работали натурщиками в Королевской Академии художеств, другие были весьма искушены в искусстве развлечений. На поду расстелили прекрасный ковер, на сцене расставили мебель, необходимую актерам и актрисам, служащим Венере по системе Аретена.

После того как мужчины представили каждой из участниц доказательство своей мужественности, начались обряды, исполнявшиеся в высшей степени тщательно, чтобы дать похотливым зрителям время и возможность насладиться зрелищем. Воображение некоторых из них так распалилось, что, не в силах дождаться конца сцены, они сами приняли участие в этом празднике, длившемся больше двух часов, вызвав бурные аплодисменты остальных гостей.

Госпожа Айс так хорошо руководила своей труппой, что все действия актеров были выверены до мельчайших подробностей.

Как только спектакль кончился, подали прекрасный ужин и организовали подписной лист в пользу актеров и актрис, так хорошо сыгравших свои роли.

После этого актеры ушли, но актрисы остались и повторили с большинством из гостей только что разыгранный спектакль.

Перед тем как расстаться, присутствующие воздали должное шампанскому. Гости раздавали подарки, актрисы радовались, словом, вечер удался.

Эти милые развлечения возобновлялись каждую ночь…

Однажды вечером Теруань и ее любовник стали свидетелями довольно забавной сцены. Дверь гостеприимного дома госпожи Айс оставалась открытой, и подвыпивший прохожий незаметно вошел, поднялся по лестнице и вошел в комнату, где некий господин О'Тандер развлекался с прекрасной леди Ловет. Они предавались на софе любовным играм.

Увидев вошедшего, они совершенно изумились и с раздражением уставились на пьяницу, который, улыбаясь, сел на стул, подпер рукой подбородок и с интересом наблюдал за их действиями.

— Продолжайте, продолжайте, — сказал он.

«Господин О'Тандер, — добавляет автор статьи в „Лондонских сералях“, — был так смущен и пристыжен, что не знал ни что сказать, ни что сделать» [32]. В конце концов, он привстал, опершись на локоть, и закричал:

— Какая дерзость вот так прерывать людей в их частных делах!

Потом он соскочил на пол, оставив леди Ловет, совершенно обнаженную, лежать на кушетке, схватил пьяницу за воротник и осыпал его градом ударов.

Тот начал вопить так ужасно, что переполошил весь дом. Решив, что это пожар, пары выбегали на лестницу, не успев даже одеться…

Через некоторое время Теруань захотелось побывать во Франции. Спаннстер увез ее в Париж, где любовники вскоре завязали, если можно так сказать, многочисленные контакты «в мире дебоша». На одной из оргий молодая женщина встретила шевалье Дубле, маркиза де Персан, и стала его любовницей.

Став содержанкой сразу двух мужчин, Теруань сняла дом, завела многочисленную прислугу, наняла экипажи, купила меха и взяла имя госпожи Кампинадос. В 1785 году она завела третьего любовника, тенора Джакомо Давида, и решила ехать с ним на концерты в Италию. Но певец, едва не потерявший голос после бурной ночи любви, поспешно покинул Францию, чтобы вырваться из жадных объятий молодой люксембуржки.

Разочарованная Теруань вернулась со Спайнстером в Англию, где возобновились их ночные развлечения. Иногда она изматывала «десятерых, самых сильных, мужчин за вечер и вынуждена была прибегать к помощи подруги с, как тогда говорили, „хорошо подвешенным языком“.

Этот бурный темперамент правил лондонскими ночами целых два года.

В 1786 году обожавшая музыку Теруань стала любовницей тенора Тендуччи, по которому сходили с ума все женщины Европы.

У этого певца был более сильный голос, чем у Джакомо Давида. Однако он тоже беспокоился о своем верхнем «до», поэтому после каждого «любовного дуэта» вскакивал и делал несколько рулад. Проверив, таким образом, состояние своих связок, он возвращался к Теруань, которая ждала его с блестящими глазами и влажным ртом.

Проведя вместе немало утомительных ночей, любовники отправились в Италию, где Анн-Жозефа довольно скоро стала любовницей банкира Тендуччи, от которого осталась одна тень, был счастлив, что у него появился предлог избавиться от этой «огненной самки». Он сбежал в Геную, где начал быстро набирать вес.

Предоставленная самой себе, Теруань начала переходить из одних рук в другие и однажды вечером, ужасно уставшая, оказалась в объятиях незнакомого обожателя, который «испортил ей кровь»…

В 1789 году, когда объявили о созыве Генеральных штатов, Теруань была в Неаполе. Подумав, что там она сможет испытать такие сильные эмоции, которые «погасят сжигавший ее огонь», Теруань продала драгоценности и отправилась в Париж.

11 мая она устроилась на улице Старых Августинцев, решительно настроенная «любить родину так же сильно, как она любила мужчин» [33].

Она сразу же начала посещать сад Пале-Рояля, бывший центром всех бурных событий. Потом в зеленом костюме амазонки она отправилась в Версаль и смешалась с народом. Первое соприкосновение с ним не понравилось молодой женщине. Куртизанке, прожившей шесть лет в роскошных домах, ухоженной, надушенной, показалось, что народ, из которого она, кстати, сама вышла, плохо пахнет.

Но она находила бунтовщиков «волнующими», и ей хотелось общаться с ними, поэтому она заказала себе хлыст, в рукоятку которого была вделана курительннца с ароматическими солями, «нейтрализовывавшая, по ее словам, запах третьего сословия».

В октябрьские дни она начала посещать клубы, а 10 января 1790 года открыла свой собственный, назвав его «Друзья закона». Там она могла рассуждать на любые темы, входить в транс и, по свидетельству историка, «вкушать удовольствия любви, возбуждая себя несчастьями народа».

Революция будет доставлять Теруань де Мерикур чувственное наслаждение….

Февральским утром 1790 года Теруань, в красиво обтягивавшем ее красном костюме амазонки, отправилась в Клуб кордельеров и попросила провести ее в зал заседании. Узнав ее, часовой тут же открыл дверь.

Ее приход был встречен шумными приветствиями, а Камилл Демулен, не утративший витиеватости речи, воскликнул:

— Царица Савская навещает районного Соломона!

Теруань улыбнулась и под вожделеющими взглядами членов клуба прошла на трибуну.

Страстным голосом, очень высокопарно она заговорила:

— Меня привела к вам слава о вашей мудрости, господа. Докажите же, что вы мудры, как Соломон, что именно вы должны построить храм и торопитесь возвести здание Национального собрания. Именно в этом заключается смысл моих предложений.