РЕВОЛЮЦИИ УГРОЖАЕТ ОПАСНОСТЬ ИЗ-ЗА ЖЕНЩИН

Однажды мартовским утром 1793 года в армии Дюморье произошла любопытная сцена. Молодой драгун, шедший по дороге вместе со своими товарищами, внезапно упал на обочину, крича от боли.

К нему кинулись, и офицер спросил, что он чувствует. Солдат, которого страдания на секунду отпустили, ответил тихим смущенным голосом:

— Я сейчас рожу!..

Офицер казался очень удивленным — он еще никогда не встречал беременного солдата. Молодой драгун разрыдался.

— Я жена Жерома Мншо, — сказала она. — Я люблю его и поэтому последовала за ним в армию.

Для госпожи Мишо немедленно натянули палатку, и через час она родила будущего республиканца…

Этот случай, когда женщина благодаря любви пошла в драгуны, не уникален. Было огромное количество женщин, которые предпочли разделить опасности войны со своими мужьями, а не ворочаться, как пишет один мемуарист, «в холодной и пустой супружеской постели». Кроме того, «они считали, что их присутствие подогреет храбрость добровольцев; при этом они очень торжественно ссылались на исторические примеры». Увы, добавляет Рауль Брис, которого мы и цитируем, «хотя чувство, вдохновлявшее их, было вполне благородным, последствия были весьма плачевны для армии. Войска оказались обременены ненужными и беспокойными особами, которые никому не подчинялись и вносили в жизнь массу неудобств».

Вначале пылкие супруги следовали за мужьями совершенно не таясь, так как закон предписывал удобно размещать жен военных.

К сожалению, их присутствие в армии не только не подбодрило солдат, но и внесло растерянность в их души. Женщины критиковали приказы офицеров, пытались вмешиваться в военные советы, сомневались в необходимости наступления, заявляли, что приготовленный суп несъедобен, короче, создавали совершенно невозможную для организации наступления атмосферу. «Кроме того, они хотели, чтобы мужчины большую часть времени ублажали их, и солдаты, служившие большую часть ночи Венере, просто не могли днем подчиняться приказам Марса…»

Была еще одна причина беспорядка: каждая жена вынуждена была защищать своего мужа от посягательств «мерзавок» весьма легкого нрава, которые вели себя в армии, как в мирной жизни. В нескольких лагерях, например в Лонгви, происходили поистине эпические сцены: однажды вечером тридцать женщин передрались из-за прекрасных глаз одного офицера, более привязанного к женским прелестям, чем к республиканским идеалам… «Эти фурии, — пишет очевидец событий, — поразили нас своей жестокостью. Они вырывали друг у друга клочья волос, кусались и царапались. Я видел, как одна из них в гневе разорвала корсаж соперницы, схватила ее за грудь и начала выворачивать, как прачки выкручивают белье. Несчастная упала в обморок.

Другая задрала юбку у противницы и начала выдирать волосы из самого интимного места. Как она пояснила позже, ей хотелось «испортить предмет, привлекавший ее мужа».

В конце концов капитану пришлось облить сражавшихся водой, дабы разнять их и прекратить эту чудовищную сцену…

Подобные происшествия очень вредили боевому духу армии. Мужчины могут воевать, только когда они одни. Все удовольствие, которое испытывает солдат, свободный от семейного очага, было испорчено присутствием этих жандармов в юбках, желавших восстановить на полях сражений атмосферу семьи.

Доведенные до исступления мужья начали бить своих жен. Потасовки между женщинами сменились семейными драками, продолжавшимися до поздней ночи и превращавшими военный лагерь в нечто отвратительное.

Все эти происшествия совершенно лишили революционного энтузиазма солдат республики. Чтобы прекратить семейные скандалы, многие дезертировали. И тогда военные власти забеспокоились.

Из разных уголков Франции полетели докладные записки. «Количество женщин пугающе, — писал агент Дефрен военному министру Бушотту, — эти лишние рты слишком дорого обходятся революции; скоро наши солдаты будут ни на что не способны».

Карно, в свою очередь, писал: «Лагеря и казармы забиты женщинами; они будоражат войска и уничтожают приносимыми ими болезнями солдат больше, чем наш противник». Сеньо заявлял: «Войсковые жены — так называют себя те, кто следует за армией, — очень плохо влияют на моральное состояние солдат. Энтузиазм слабеет, нам доносят о многочисленных случаях дезертирства. Необходимо срочно отправить домой всех этих самок со слишком жаркой — они совершенно роняют нас в глазах всей Европы».

Карно, напуганный состоянием духа добровольцев, послал рапорт в Комитет общественного спасения. Заключение его было совершенно определенным: «Необходим немедленный строжайший закон — избавьте нас от шлюх, преследующих армию, и все встанет на свои места».

30 апреля 1793 года Конвент издал декрет, предпринимавший избавиться от всех женщин, находившихся в армии. Остаться могли: прачки — по четыре на батальон, маркитантки, которые должны были иметь подтверждение от дивизионных генералов и нагрудные значки. Все остальные должны были покинуть войска, их присутствие в армии считалось вредным и невозможным.

Совершенно естественно, что опубликование указа произвело должное впечатление. Женщины протестовали, уверяя, что нужны своим мужьям и что они никогда не подчинятся несправедливому приказу, разлучавшему супружеские пары. Увидев, что офицеры собираются следовать закону, они взбунтовались и вовлекли в мятеж мужей.

— Мы останемся, — заявили они, — или уйдем, но забрав с собой мужей.

Командующие попали в досадно затруднительное положение и предпочли закрыть глаза на то, что происходило в полках, фактически указ не исполнялся.

Эта капитуляция еще больше увеличила беспорядок. Осознав свои возможности, женщины начали управлять лагерями. Они превратили палатки в подобие буржуазных салонов, где можно было организовать нечто вроде светской жизни: принимать, болтать о пустяках, сплетничать…

Результат не заставил себя долго ждать: очень быстро все возненавидели друг друга, что явилось отнюдь не лучшим состоянием умов для армии.

Депутаты Конвента были всерьез обеспокоены.

26 нивоза II года помощник военного министра Журдей написал главнокомандующему арденнскими армиями генералу Шарбонье:

«Министру стало известно, что декрет от 30 апреля не выполняется, его неверно трактуют, считая, что речь идет лишь о невозможности пребывания женщин в военных лагерях и местах компактного расквартирования войск. Офицеры считают, что их жены могут находиться с ними в городах и что это якобы не противоречит закону. Многие другие вызывают своих жен в соседние города, считая, что их не в чем упрекнуть. В первом случае праздные жены офицеров собирают у себя мужчин в ущерб службе и долгу. Во втором же случае офицеры путешествуют, надолго отлучаясь со своих постов.

Такие злоупотребления были бы к лицу королевским сателлитам, но они недостойны республиканских солдат. Твой долг — исправить положение в армии, которой ты командуешь. Посылаю тебе текст закона, исполнение которого ты обязан обеспечить. Обрати внимание, что речь идет о всех женщинах, в том числе о женах генералов и офицеров. В случае сопротивления они могут быть посажены в тюрьму или даже уволены из армии.

Мне нет нужды напоминать тебе, что ты обязан соблюдать эти правила как в отношении солдат, так и в отношении высших офицеров, причем к последним следует относиться с наибольшей строгостью, ведь именно они должны подавать пример низшим чинам».

Изгнанные из армии «войсковые дамы», большинство жен, довольно быстро вернулись в качестве «солдат». Как свидетельствует Ж.-М. Барро, «самые пылкие и влюбленные в мужей женщины сделали вид, что возвращаются домой, но тут же нашли способ вернуться, так как не могли жить без супружеских ласк. Сняв женскую одежду, они переоделись в военную форму и проникли в революционные армии под видом мужчин. Некоторые офицеры закрыли на это глаза, сделав вид, что не заметили „хитрого плана“. Других попросту обманули.

Увы! Подобное положение дел позволяло дамам проводить в объятиях мужей бурные ночи, но ничего не меняло в общей ситуации. Интриги и беспорядок по-прежнему царили в армии.

Подобная анархия ставила под угрозу саму революцию. Солдаты, утомленные жалобами своих женщин и ночами любви, на которых те настаивали, потеряли боевой задор и впали в опасную апатию.

Считая, что важнее отослать домой женщин, а не отразить продвижение врага к границам, власти предпринимали вялые меры. Результат был убийственным: один за другим лагеря Фамар, Конде, Валенсьенн, Майнц, Ле Кенуа перешли в руки войск коалиции.

Родина еще раз оказалась в опасности из-за слишком влюбленных женщин…

«Когда я думаю о любви, то думаю о языках, — лукаво писал Флобер. — Я имею в виду эзопов язык».

Весной 1793 года ситуация в стране как бы заранее подтверждала правоту автора «Воспитания чувств».

Любовь не только вдохновляла некоторых экзальтированных женщин и угрожала погубить республику, она наполняла силой единственного человека, жаждавшего спасти монархию.

После казни короля потрясенный Ферзен принялся с новой силой искать способ спасти Марию-Антуанетту. В марте ему показалось, что он нашел такое средство. Вот что он записал в своем дневнике:

«Мне кажется, что другим, даже более действенным средством спасения королевы может быть подкуп самыми ловкими английскими агентами самых влиятельных членов партии орлеанов — Лакло, Сантера, Дюморье. К самому герцогу обращаться не стоит — он ничтожен, ни на что не способен, он предатель и трус…»

Дюморье продался и в апреле предал республику. Этот успех вернул улыбку на лицо Ферзена, который уже видел якобинцев побежденными, реставрацию вполне возможной, Людовика XVII — королем, а Марию-Антуанетту — регентшей… Такова была новая мечта Акселя — вернуть трон любимой женщине…

Дюморье выдал союзникам четверых Комиссаров Конвента, и Ферзен считал, что этих заложников можно будет обменять на королевскую семью, были даже начаты переговоры с некоторыми депутатами Конвента, благосклонно отнесшимися к этому плану. Но граф де Мерси, которому император поручил вести все политические дела союзников, приостановил переговоры. Европейские монархи были в восторге, видя Францию в огне и крови, они бросали на произвол судьбы и королеву, и молодого короля…

Неутомимый Ферзен начал искать новый способ спасти жизнь любимой женщины…

ЛЮБОВЬ В РЕВОЛЮЦИОННЫХ ТЮРЬМАХ

Жозеф Кальве пишет в своем «Трактате о сексуальности»: «Никакое событие — ни война, ни мятеж, ни революция, ни даже бомбардировка — не способно помешать мужчинам и женщинам предаваться плотским утехам. Напротив, близость опасности как будто обостряет желания и порождает настоящее сексуальное буйство…»

Судя по всему, этот философ намного лучше наших надутых ученых знал историю французской революции.

Под сенью гильотины устраивались умопомрачительные оргии, причем участвовали в них и аристократы, и «друзья нации»… Те, кто ждал смерти, и те, кто ее насылал, были одинаково возбуждены и демонстрировали такие любовные доблести, которые могли бы сделать честь изобретательности самого маркиза де Сада…

«Людей ничто не сдерживало, — пишет Фернан Митон, — все были напуганы, дрожали за свой завтрашний день, жизни каждого человека угрожала „национальная бритва“, а цирюльник в любое мгновение мог перерезать нить жизни каждого. Люди предавались любви яростно, боясь быть разлученными навсегда».

В апреле 1793 года многие «бывшие» часто собирались у маркизы да Верьер в Мэрг. Один из постоянных участников этих сборищ, граф де Брей, оставил весьма пикантные «Воспоминания». Вот как он описывает один из таких вечеров, где прекрасные аристократки развлекались, забыв обо всем на свете…

«Госпожа де Верьер умела устраивать „галантные“ вечера. Однажды вечером она пригласила тридцать мужчин и женщин, известных страстностью натуры, и сказала им:

— Друзья мои, может быть, завтра мы умрем. Умрем, не вкусив всех удовольствий и радостей жизни. Я подумала, что некоторые из вас пожалеют, что им придется уйти в мир иной, не воздав телу того, что ему причитается. Поэтому все вы здесь сегодня вечером. Перед тем как сгореть, нужно все познать. Пусть каждый из вас свободно сделает свой выбор, пусть мужчины обладают женщинами, по которым давно вожделеют, пусть женщины отдадутся мужчинам, которых тайно желали.

Ну же, любые фантазии и безумства позволены, не бойтесь!..

Все присутствующие немедленно разделись. Мужчины были в восторге от рыжей госпожи де Верьер.

— А мы и не знали, — восторгались они, — что вы обладательница «золотого руна».

Улыбающаяся хозяйка подтвердила, что ее «руно» доставляет его счастливым обладателям гораздо больше удовольствий, чем любое другое. Потом она приказала подать шампанское, и вся компания выпила «за сладострастие». Женщины стали чувственными, образовались пары. Все желания, скрывавшиеся под доспехами рыцарства, хорошего тона, приличий и скромности, внезапно вырвались наружу. Слова, которых она никогда раньше не произносили, позы, которых не знало и тело, доказывали, как много тайн у человеческого сердца.

Побуждаемые жаждой жизни, гости госпожи до Верьер яростно предавались любовным изыскам, издавая крики, стоны и кряхтение.

У госпожи де Верьер, которая была необыкновенно хороша собой, было на этом вечере три спутника. В какой-то момент к ним пожелал присоединиться четвертый участник, которого маркиза встретила с воодушевлением, пригласив жестом на свою кровать.

Внезапно в комнату вошел слуга. Пораженный увиденным, он застыл на пороге с раскрытым ртом, не в состоянии вымолвить ни слова.

— Кто позволил вам войти?! — в гневе закричала госпожа де Верьер.

— Но… но я слышал звонок, — пробормотал несчастный.

— Вы лжете, подите немедленно прочь!

Лакей убежал, и все вернулись к своим приятным занятиям. Не прошло и двух минут, как дверь снова открылась и появился другой слуга, который остолбенел, как и первый, увидев в салоне тридцать голых гостей маркизы.

— Вы уволены! — закричала госпожа де Верьер.

— Но мадам звонила…

— Нет, убирайтесь немедленно!

Беднягу как ветром сдуло, но ласки присутствующих длились недолго, потому что в комнату влетел багровый и задыхающийся третий слуга.

— Я всех вас увольняю, всех! — вне себя от ярости завопила маркиза.

— Но звонок, мадам…

— Выйдите!

Лакей вышел, бормоча извинения, а хозяйка собралась было вернуться к своим развлечениям, но в этот момент ее рука наткнулась на ленту звонка. Она расхохоталась.

— Вот в чем дело! — сказала она. — Эта лента привязана к колокольчику в комнате слуг. Она попала под подушки, и каждое движение, которое мы делали в своем любовном пылу, поднимало на ноги прислугу…

Гости весело смеялись и пили шампанское, чтобы с новыми силами служить Венере…»

Эта оргия закончилась только на рассвете. А через несколько часов хозяйка и почти все ее гости были арестованы, преданы скорому суду и препровождены в Консьержери.

В тюрьме они с удовольствием вспоминали подробности бурной ночи, пока приехавшая тележка не отвезла их на гильотину.

Возбужденная этими разговорами, госпожа де Верьер попросила своих друзей «доставить ей в последний раз удовольствие, пока нож не лишил ее жизни».

Они согласились, и маркиза отдавалась им в темном углу камеры с невиданным пылом. А потом им всем отрубили головы.

Во всех революционных тюрьмах происходили подобные мало приличные сцены.

В Консьержери любовники сидели в помещении, закрытом не дверью, а решеткой с толстыми прутьями. Как пишет один мемуарист, «люди там избавлялись от той манерной стыдливости, которая уместна, если у человека много времени впереди и можно дождаться более удобного момента. Самые нежные поцелуи давались добровольно, благодаря темноте и широким платьям люди могли удовлетворить все желания. Иногда „тюремные нежности“ прерывались видом несчастных приговоренных, возвращавшихся из трибунала. На мгновение воцарялась тишина, заключенные со страхом переглядывались, а потом начинали целоваться с еще большим пылом, и все возвращалось на круги своя.

Новых узников встречали жадными взглядами, глаза у старожилов блестели от предвкушения удовольствий, которые они собирались получить с новыми партнерами.

Кстати, новички очень быстро включались в привычную жизнь тюрьмы. Послушаем, что пишет человек, долгое время просидевший в люксембургской тюрьме.

«Когда появлялись новые пансионеры, наш чувственный Бенуа подводил их к тем, чьи профессия, возраст, происхождение и характер больше всего подходили тому или другому человеку. Завязывались новые знакомства, образовывались маленькие тесные кружки.

Любовь играла главную роль в выборе круга общения. Англичанки, менее живые, но такие же нежные, как француженки, тоже встали под знамена галантности; дни были наполнены чтением стихов, играми, сплетнями и музицированием. Иногда это приятное времяпрепровождение нарушалось визитом какого-нибудь мунициального чиновника, среди которых было немало дамских угодников. Начальник полиции Марино, ставший впоследствии судьей в Лионе, а потом казненный Париже, позволил себе однажды бросить заключенным

— Да знаете ли вы, что говорят о вас люди?.. Что эта тюрьма — главный бордель Парижа, что все вы здесь — сборище шлюх, которые только и делают, что трахаются, а мы пользуемся вами как сутенеры…»

Может быть, слова господина Марино были несколько грубыми, но сказал он чистую правду. Это подтверждает мнение бывшего узника люксембургской тюрьмы:

«При мысли, что в любой момент тебя могут отвести на гильотину, наши чувства обострялись до предела. Мужчины постоянно находились в состоянии, которое высоко оценили бы и приветствовали в античном Риме, на празднествах в честь бога Приапа. Женщины же были так возбуждены, что считали потерянной каждую минуту, когда их „корзиночка“ пустовала».

Некоторые узницы отличались особенной страстностью. Я расскажу лишь об одной из них…

Однажды прекрасным апрельским днем некой маркизе де С… приснился сон, что ее ведут на эшафот. Она решила, что сон вещий, и сказала, что проведет свой последний день в распутстве. Она пригласила всех мужчин тюрьмы прийти и «утешить» ее. Можно себе представить, с какой радостью было встречено это приглашение. С восьми утра до десяти вечера галантные узники сменяли один другого, чтобы доставить удовольствие госпоже де С…

К вечеру счастливица начала испускать такие пронзительные крики, что охранники решили, будто какая-то женщина оплакивает приговоренного мужа или любовника.

Этот бурный день очень печально кончился для маркизы. Излишества, которым она предавалась до позднего вечера (кстати, некоторые из них невозможно охарактеризовать даже по-латыни), привели к нервному срыву, и она упала в обморок.

Когда сознание вернулось, окружающие поняли, что она сошла с ума: маркиза внезапно кинулась на какого-то заключенного и жестоко укусила его прямо через брюки.

Когда на следующий день ее везли к эшафоту, она всю дорогу выкрикивала гнусные непристойности.

В тюрьме на улице д'Анфер [89] «нежные беседы» проходили под акацией, заходившие, по словам Анри д'Альмера, «так далеко, как только было возможно».

Совершенно раскрепощенные близостью смерти, узники и узницы предавались на газоне развлечениям, более пободавшим Булонскому лесу…

Когда в это куртуазное общество попала госпожа де Сент-Амарант, все мужчины-узники очень обрадовались: у бывшей содержательницы притона была репутация очень любвеобильной женщины. Она была поочередно любовницей Геро де Сешеля, депутата Кинетта, бывшего герцога де Лозанна, Дюморье, де Фабра д'Эглантина и многих других. В 48 лет у этой женщины было по-прежнему великолепное тело и репутация, которая соблазнила бы и святого…

И она никого не разочаровала: за два с половиной месяца «она отдалась бессчетное число раз и составила счастье почти всех заключенных»…

Однако среди бывших аристократов, обезумевших |от близости гильотины, было несколько сентиментальных созданий, не довольствовавшихся физической любовью. Они вздыхали, писали стихи, «возвышая объятия», как пишет очевидец событий…

Для таких была только одна надежда — умереть одновременно. Если их приговаривали вместе, радость была безграничной. Последние минуты их жизни были отданы ласкам. Беньо рассказывает одну забавную историю:

«Одна сорокалетняя женщина, свежая, с приятным лицом и великолепной фигурой была приговорена к смерти в первой декаде фримера одновременно со своим любовником, офицером Северной армии, в котором счастливо соединились ум и красота. Они вышли из трибунала часов в шесть вечера, и их разлучили на ночь.

Женщина пустила в ход все свои чары, и стража отвела ее к любовнику. Всю эту последнюю ночь они предавались любви, опустошив в последний раз чашу сладострастия, и разомкнули объятия, только когда садились в тележку…» [90]

Увы! Такой шанс выпадал немногим. Тот (или та) кто переживал любимого человека, имел, правда, очень простой способ последовать за ним. Достаточно было громко крикнуть: «Да здравствует король!» «Безумца» тут же отправляли в тележке на эшафот…

Подобные отчаянные свидетельства любви немедленно смывали весь позор недавних оргий…

АДАМ ЛЮКС ИДЕТ НА ГИЛЬОТИНУ ВО ИМЯ ЛЮБВИ К ШАРЛОТТЕ КОРДЕ

Для несчастных жертв Фукье-Тенвиля любовь была последним и единственным утешением, для госпожи Ролан она стала источником многих несчастий.

В конце 1792 года Марат и Эбер обвинили ее в заговоре с целью реставрации монархии. По настоянию мужа она явилась на суд Конвента, чтобы оправдаться и объясниться. Ее уверенность в себе и обаяние растопили сердца самых непримиримых депутатов, и ее проводили аплодисментами…

Но это был ее последний триумф.

Уже на следующий день в газете под названием «Папаша Дюшен» появилась ядовитая статья: «Мы разрушили монархию и вот теперь спокойно наблюдаем, как на ее месте возникает другая, еще более отвратительная тирания. Нежная „половина“ славного гражданина Ролана водит сегодня Францию на помочах… Бриссо — Равный оруженосец этой новой королевы, Лувер — Камергер, а Бюзо — великий канцлер… Берньо играет роль церемониймейстера. Церемония эта происходит каждый вечер, в час летучей мыши, там же, где Антуанетта замышляла новую Варфоломеевскую ночь… Как и бывшая королева, мадам Коко [91] рассуждает, растянувшись на софе, о войне и политике… Именно в этом притоне вынашиваются все гнусные лозунги…»

После этой публикации Эбер, решивший добить своего врага любыми средствами, разоблачил роман Манон и Бюзо в письме, адресованном депутату де Леру. «Став депутатом Конвента, ты влился в ряды обожать лей достойной супруги достойного Ролана. Как, наверное, приятно произносить у ее ног ту речь, которую ты наутро собираешься говорить в Конвенте, видеть, как,. эта женщина аплодирует тебе, когда ты произносишь изящные тирады против Робеспьера, как замирает она в твоих объятиях, когда ты сумел добиться от депутатов принятия какого-нибудь славного декрета, например, против тех, кто делал революцию, или разжигающего гражданскую войну между Парижем и департаментами…»

Это письмо было опубликовано, и потрясенный Ролан, «совершенно не собиравшийся выносить свои домашние беды на суд широкой публики» [92], вынужден был уйти в отставку.

Вернув портфель министра, он решил поговорить с Манон.

— А теперь скажи мне правду. Эбер солгал, написав, что Бюзо твой любовник?

Бледная, потрясенная Манон тут же призналась мужу во всем, и Ролан повел себя как благородный человек.

— Если хочешь, я верну тебе свободу. Тогда ты сможешь выйти замуж за человека, которого любишь. Госпожа Ролан гордо выпрямилась.

— Нет, я действительно люблю его, но я твоя жена!

Разъединенные супруги немедленно покинули роскошную министерскую квартиру и вернулись в свое скромное жилище на улице де ла Арп.

Эта благородная отставка привела Бюзо в неистовство. Теперь он каждый день яростно атаковал с трибуны Гору. Продолжая дело госпожи Ролан, он бичевал Марата, Эбера и Дантона и требовал прекращения бойни. Его красноречие имело весьма печальные последствия: 30 мая 1793 года Робеспьер приказал арестовать двадцать одного депутата-жирондиста…

На следующий день сумевший уйти от ареста Бюзо до совету Манон покинул Париж, а господин Ролан укрылся в Руане у девиц Малорите. « Оставшаяся в столице одна, госпожа Ролан спокойно ждала исполнения своей судьбы…

Через два дня ее арестовали…

В камере аббатства она наконец вздохнула с облегчением. Все политические волнения были позади, и она могла всецело отдаться любви. Забыв о республике Плутарха, не терзая себя больше мыслями высокой интеллектуалки, Манон жила теперь как во сне. Тело и душу ее терзала страсть, она часами неподвижно лежала на постели, стеная и рыдая, произнося как в бреду имя любимого человека…

Однажды какая-то женщина сумела передать госпоже Ролан два письма от Бюзо, скрывавшегося в Нормандии. Манон прочла их, обливаясь слезами, и села писать ответ возлюбленному.

22 июня 1793 года

«О, сколько раз я перечитывала твои письма… Я прижимаю их к сердцу, покрываю поцелуями, ведь я не надеялась получить от тебя известий… Я пришла сюда гордая и спокойная… Узнав о декрете, предписывавшем арестовать наших депутатов, я воскликнула: „Моя страна погибла“.

Только узнав о твоем бегстве, я смогла успокоиться, но все мои страхи вернулись, как только мне стало известно об ордере на твой арест — они не могут простить твоего мужества. Но ты в Кальвадосе, хвала Господу!

Продолжай, друг мой, твои благородные усилия, вспомни, что Брут слишком рано смирился с потерей Рима. Надеюсь, ты всегда найдешь убежище на Юге…