Воррик тоже пошел прямо к себе в комнату, но с другой целью. Убийство троих браконьеров привело его в состояние слепого неистового гнева и страсти, и в нем был разбужен мужской инстинкт защищать женщину, которая принадлежит ему. В довершение к этому, образ стоявшей рядом с ним Изабеллы, полуголой, тесно прижавшейся к его телу, напомнило ему, что он вот уже несколько недель обходится без женщины. Воррик чувствовал боль. Он хотел Изабеллу и имел полное право взять ее, но инстинкт предостерег его от этого.
      Она, действительно, была колдуньей, как говорили слуги ее брата, и хотя Воррик остерегался ее чар, каким-то непонятным образом тоже оказался околдованным. Он должен выбросить ее из головы. Девушка была колдуньей, как Бренгвен. Она, крадучись, заберется прямо в его сердце, проложит туда путь своими серо-зелеными глазами и податливыми губами, и разрушит его. Воррик посмотрел на горничную, вошедшую в комнату, чтобы прислуживать ему.
      – Подойдите сюда, девушка, – сказал Воррик и потом, когда она встала перед ним, ожидая приказаний, спросил. – Ты девственница?
      Девушка откровенно заманчиво улыбнулась.
      – Нет, милорд.
      – Тогда снимай одежду и ложись вон в ту кровать.
      – Да, милорд.
      Девушка была смуглой и довольно-таки миловидной для простолюдинки, и, конечно, не девственницей. То, что она проделывала с ним руками и ртом, облегчило его физические страдания, но, даже после этого, граф поймал себя на мысли, что сравнивает ее с Изабеллой. Грудь девушки была маленькой и упругой, и ее коричневые соски были так непохожи на полные созревшие холмики и розовые бутоны Изабеллы. У девушки была крупная кость и тело больших размеров, а Изабелла была хрупкой и стройной. Бедра девушки были широкими и охотно приняли графа, когда он вошел в нее и представил, что это бедра Изабеллы с плавными изгибами, которые с таким ожиданием изогнулись ему навстречу. Воррик простонал, содрогнулся и затих. Тут же он послал девушку прочь, дал ей несколько серебряных монет и стал думать об Изабелле.
      Через несколько минут в дверь комнаты постучал, потом вошел Кэрливел. Он сразу же заметил состояние постели и полуодетого Воррика. Кэрливел усмехнулся.
      – Мне кажется, что, удовлетворив свою похоть с другой, ты не уйдешь от того, что тебя беспокоит, – заметил он слишком обыденным тоном, который не понравился брату.
      Граф посмотрел на него ядовитым взглядом.
      – А откуда тебе известно, что меня беспокоит? – резко спросил Воррик.
      – Как и все, находившиеся в большом зале, я видел миледи Изабеллу, когда вы вернулись. Другие могли поверить, что она дрожала, не придя в себя от страха после убийства браконьеров, но они не знают тебя настолько, насколько знаю я. К тому же, ее обнаженные плечи прикрывал твой плащ. Интересно, что произошло между вами, пока прибыли остальные?
      Так как граф ничего не ответил, Кэрливел вскинул бровь и пожал плечами, в раздумье блеснув глазами.
      – Она твоя, – заметил он, – и ты ее хочешь. Тогда почему медлишь с исполнением приказа короля? Почему не женишься на девушке, чтобы решить все проблемы?
      – Хотя на то есть приказ Эдуарда, я не желаю иметь такую невесту, которая, подобно Бренгвен, хочет околдовать меня.
      – Бренгвен, постоянно Бренгвен! Черт побери! Как бы мне хотелось, чтобы ты никогда не встречался с этой сукой! Уорвик, когда ты поймешь, что не все женщины одинаковы?
      – Никогда, потому что они одинаковы, что бы ты ни говорил. Леди Изабелла ничуть не отличается от остальных. Я бы для разнообразия завел служанку, такую, например, как эта, что меня сейчас ублажала.
      – Да? Интересно. Ну, а теперь, когда ты удовлетворил свое тело, но не душу, у тебя есть время заняться делом?
      – Да, что такое?
      – Я выяснил, кто же предатель в Окенгейте. Он внизу, в темнице. Хочешь вместе со мной провести допрос этого парня?
      – Да.
      – Тогда я подожду тебя в зале.
      Хотя мерцающие факелы, которые несли охранники, освещали им путь, проход в подземную темницу был мрачным и жутким. Длинные извилистые лестницы, ведущие в подвал глубоко под замком, были покрыты скользким зеленым налетом. То тут, то там слышалось, как капает вода, просачивавшаяся сквозь толстые каменные плиты, из-за чего воздух был влажным и неприятно пахло сыростью. У Воррика раздувались ноздри, пока он не привык к этой вони. Он безжалостно пинал попадавшихся ему под ноги крыс, с противным писком разбегавшихся по сторонам и скользящих хвостами по влажным камням при появлении людей.
      Лицо сэра Джона, выбиравшего ключ из огромной связки, которую он нес с собой, было сосредоточенным в мерцающем свете. Он повернул ключ в старом скрипучем замке одной из камер. Дверь медленно открылась.
      – Вот заключенный, милорд, – сказал он, указывая на парня, решительно вставшего при их появлении. – Его зовут Хэм. Он пока отказывается говорить.
      – Тогда откуда вы узнали, что он предатель?
      – Сэру Кэрливелу, опрашивавшему слуг, его поведение показалось странным. Он тут же обвинил Хэма в пособничестве разбойникам, и парень попытался убежать. Но, естественно, убежал недалеко.
      – Делайте со мной, что хотите! Я ничего вам не скажу! – смело воскликнул парень. – Я невиновен, что бы там ни говорил этот глупый ублюдок-валлиец!
      При таком обращении к брату Воррик улыбнулся, но это была свирепая улыбка, и у сэра Джона от ужаса мурашки побежали по спине.
      – Придержи язык! – приказал вассал. – Это лорд Хокхарст, брат сэра Кэрливела и новый опекун леди Изабеллы.
      – Ну? Думаю, вы собираетесь убить меня. Так я не боюсь умереть, поэтому можете повесить меня – и дело с концом! – отрезал юноша.
      – Да, – кивнул граф. – Если ты предатель, как заявляет мой брат, конечно, тебя повесят, но после того, как мы получим от тебя желаемую информацию.
      – Я уже говорил, что ничего не скажу! Я невиновен! – заявил Хэм.
      – Тогда почему ты попытался бежать, когда мой брат обвинил тебя в пособничестве разбойникам?
      – Я… я испугался.
      – О? – Воррик вскинул бровь, как бы удивившись, потому что был уверен, что юноша лжет. – Но если ты невиновен, как говоришь, у тебя не было причин бояться. Ты по-прежнему хочешь молчать?
      Граф помолчал, но Хэм ничего не сказал, и Воррик тут же продолжил. – Тогда мне жаль тебя, потому что твоя жизнь превратится в кошмар, если ты не заговоришь. – При этом глаза парня стали настороженными и слегка испуганными, но он попытался как ни в чем ни бывало упрямо вскинуть подбородок и продолжал отказываться говорить. – Кэрливел, принеси колодки! – приказал граф.
      При этом Хэм стал сопротивляться, отчаянно борясь с оруженосцами, пока, наконец, не удалось ручными кандалами приковать его к стене и надеть на ноги железные колодки.
      Как бы между прочим, Воррик взял протянутую братом фляжку и налил масло в колодку, потом закрыл сосуд.
      – Скажи мне имена своих сообщников, где они прячутся, и тебе не придется страдать перед повешением, – сказал он парню, но, однако, Хэм оставался молчаливым и непокорным. – Хорошо, – граф вздохнул, потому что не любил пытки, но считал, что без них нельзя обойтись. – Кэрливел, дай свой факел!
      Воррик приложил горящий факел к колодке. Вскоре железо разогрелось, и масло внутри закипело. Парень закричал от боли, опалившей ему ноги, и граф был рад тому, что Изабелла осталась у себя в комнате, наверху, откуда она не сможет услышать воплей этого парня. Даже сэр Джон и оруженосцы побледнели от страха. Воррик отнял факел, чтобы остудить колодки.
      – Назови имена и место, где они скрываются, – угрюмо сказал граф.
      – Милорд, умоляю вас! – взмолился юноша. – Не знаю! Я невиновен!
      Граф еще раз приложил факел к колодкам, и Хэм потерял сознание. Кэрливел окатил его из ведра холодной водой, чтобы привести в чувство, и пытка продолжалась.
      За последние несколько дней звуки работающих топора и молотка стучали в ушах Изабеллы. Теперь все стихло, и для нее тишина показалась еще более ужасающей. Она вздрогнула, когда вперед вышли разбойники, не убитые оруженосцами, и когда вытащили то, что осталось от Хэма. Она была шокирована, узнав, наконец, странного юношу, прислуживавшего в первый вечер их приезда и наполнявшего ее бокал. Вначале девушке показалось, что она вот-вот упадет в обморок от дошедшего до ее ноздрей запаха обгорелых и загнивших культяшек, которые когда-то были его ногами. Изабелла прижала к лицу надушенный носовой платок и покачнулась от тошноты и отвращения. Воррик положил руку ей на талию, чтобы поддержать.
      – Вы не должны падать в обморок! – прошипел он.
      – Боже мой! Что вы наделали? Что вы наделали, чудовище? Он… он ведь еще мальчишка!
      – Он – предатель для всего Окенгейта и Рашдена!
      – Но… но почему?
      – Его семья умерла от какой-то изнурительной болезни, и он все эти годы винил сэра Джона в том, что тот не смог их спасти. Только недавно мальчишка получил возможность отомстить.
      – Но… но этим людям никто не смог бы помочь. Даже мои родители умерли от этой болезни.
      – Да, но иногда жизнь накладывает странные отпечатки на сознание людей.
      Изабелла понимала, что опекун говорит правду, но от этого ужас, охвативший ее при виде юноши, не исчез.
      – Вы жестоки, милорд, – сказала она.
      Граф холодно взглянул на нее сверху вниз. Выражение его лица было скрытным и непроницаемым.
      – Вы, действительно, думаете, что я бесчувственный, миледи? – спросил он. – Неужели вы думаете, что я испытывал удовольствие, пытая этого помешанного парня? Клянусь Богом, я дал ему все шансы говорить, освободить самого себя от мук, которыми он поплатился за свое молчание. Вы назвали меня чудовищем, миледи, но не лучше ли было пострадать одному, чем страдали бы сотни людей, если бы нападения разбойников продолжались?
      – Да, конечно, вы правы, – тихо ответила Изабелла, наконец, устыдившись. – Но все же, это кажется таким жестоким…
      – Это жизнь, миледи, – сказал граф, – и выживает сильнейший.
      – Да, наверное, так, но я бы хотела, чтобы все было наоборот. Не думаю, что я создана для такой жизни. Воррик, мне необходимо… необходимо остаться и смотреть? Я раньше никогда не присутствовала во время казни. У меня нет желания делать это сейчас.
      – Предатель и разбойники должны быть наказаны по заслугам за свои преступления. Сэр Джон отдал приказ, а вы, как хозяйка Рашдена, обязаны либо одобрить его, либо подорвать авторитет своего вассала. Понимаете?
      Подумав, Изабелла согласно кивнула.
      Весь замок смотрел, как преступников подвели к построенным виселицами и надели им на шеи петли. Двое разбойников сопротивлялись, но оруженосцы вскоре их утихомирили. Каждому разбойнику дали возможность покаяться в содеянном, потом священник отпустил им грехи. Несколько сдавленных криков, громкий треск – и обвиненные люди повешаны. Изабелла сделала резкий вдох и отвернулась. При этом ужасном зрелище у нее подкосились ноги, и граф еще крепче обнял ее за талию, тем самым поддержав на ногах. От близости этого человека у нее заколотилось сердце. Казалось, снова между ними пробежал электрический разряд, и Воррик про себя выругался. Потом молча, не касаясь друг друга, они пошли назад в замок. Изабелла больше не осмелилась оглянуться на безжизненно болтавшиеся на виселицах тела, которые теперь останутся там, пока не начнут разлагаться.

      У Изабеллы больше не было сил. Она внушала себе, что эти происшествия с браконьерами и разбойниками ошеломляюще подействовали на нее, но в душе знала, что это неправда. Было странное притяжение к новому опекуну, ставшее ее частью с тех самых пор, как он поцеловал Изабеллу, и она уехала в Грасмер – поместье, оставленное ей бабушкой по материнской линии.
      Когда весна уступила лету, она, как ласка, ищущая убежища, покинула Рашден и поехала в Грасмер. Там она стала ждать своего брата Гила и возлюбленного Лионела. Особенно Лионела. Она была уверена, что стоит ей увидеть его снова, это мутное желание, которое горело в ней к Воррику, пройдет.
      Впервые в жизни Изабелла не могла понять саму себя, не могла объяснить, какие чувства влекли ее к графу, несмотря на любовь к Лионелу. С ее стороны это было нехорошо и напоминало измену. Она знала это. Девушка чувствовала бы себя так же, предав своего родного брата, и, в какой-то мере, считала, что так оно и есть. И это тоже тяжелым грузом лежало на ее совести.
      Девушка с радостью поехала в Грасмер, но не столько из-за того, что соскучилась по этому поместью, хотя в прошлом она провела здесь немало счастливых минут, а сколько из-за того, что ей хотелось уехать из Рашдена и от человека, который теперь там управлял. Изабелла боялась оставаться, боялась, что Воррику удастся сломить ее сопротивление своими бесконечными атаками. У нее не было желания становиться его женой, но она была связана с ним приказом. Граф, возможно, не хотел видеть ее своей невестой, но он все равно хотел обладать ею, и это будило в ней какие-то древние примитивные инстинкты, которые были ей неведомы и которых она не понимала, но не могла совладать с ними. Стоило ему только взглянуть на нее задумчивым и жаждущим взглядом, как она загоралась внутри, ее кости таяли, как расплавленная руда, тело страстно дрожало, пугая ее этой страстью.
      Итак, она сбежала и надеялась, что лорд Хокхарст не станет ее преследовать.
      Поездка в Грасмер прошла без приключений, чему девушка была очень рада. Ей уже хватило убийств и смертей. Это было слишком для ее тонкой натуры, которая так любила жизнь и все живое. Изабелла понимала, что убийство браконьеров и казнь разбойников были необходимы и оправданы, но она не могла побороть в себе жалость, которую испытывала к ним. Юная леди прекрасно понимала тот факт, что каждый может оказаться на распутье дорог, выбирая порой неверный путь. Почему? Изабелла думала. Какова была причина, что они пришли к столь печальному концу? Да, эти люди выбрали неверный путь, и девушку потрясла мысль, что даже лучшие из лучших однажды могут сделать неверный шаг и потом дорого расплатятся за свои глупые ошибки.
      Как нелегка жизнь, как трудно принимать решения! Изабелла молилась, чтобы Бог помог ей принять верное решение, когда придет время выбирать свой путь. Размышляя об этом, Изабелла упустила очень важный момент: иногда человек не имеет выбора.
      Наконец, Изабелла заметила, как вдалеке появились неясные очертания Грасмера, и послала Цендрилону быстрой рысью. Поместье было ее излюбленным местом, но она не была здесь со дня смерти родителей.
      Увидеть Грасмер во всем великолепии означало увидеть его гордо возвышающимся на фоне летнего неба, как сейчас. Его красоту не портили стены, ибо это был всего лишь обычный дом, построенный не для обороны. Он стоял на невысоком холме, и яркая зелень травы распростерлась вокруг дома, как пышная юбка, сидящей на стуле женщины. По краю огромной лужайки, у подножий молодых деревьев, росших на смену густому старому лесу, за которым начинались дикие, обдуваемые всеми ветрами и распростирающиеся на сотни миль вересковые пустоши, пышным каскадом расположились цветы.
      Сам дом был построен из серого камня и представлял собой трехэтажный квадрат, а по бокам имел два крыла меньшего размера. С четырьмя навесными башнями, оконными проемами и высокими башенками он напоминал замок. Фронтон был украшен высокими узкими решетчатыми окнами, стекла которых, как грани бриллиантов, отражали тысячи лучей летнего солнца, пляшущих по лужайке, которая сказочно сверкала, когда на траве лежала утренняя роса. Меж окон по стенам поднимались решетки, увитые розами – белыми розами, распускающими навстречу солнцу свои нежные ароматные лепестки.
      Изабелла облегченно вздохнула, потому что тяжелые дубовые двери дома были широко распахнуты, и вошла в зал. Она была в безопасности. Здесь ей ничто не угрожало – по крайней мере, девушка так считала. Она не знала, что именно здесь, в Грасмере, не один раз, а дважды, течение ее жизни изменится, и у нее при этом не будет выбора.
      Гил, наконец, приехал, получив письма, которые Изабелла посылала ему: в первом она рассказала ему, что представляет из себя их новый опекун, во втором Изабелла просила брата как можно быстрее приехать в Грасмер. С ним приехал Лионел, ее возлюбленный.
      Однако, как обычно, Изабелла вначале бросилась в объятия к Гилу, так как он всегда занимал особое место в ее душе, недосягаемое для других мужчин. Она зметила, что он постарел и выглядел уставшим, очень уставшим. Вокруг глаз появились морщины, которых раньше не было, как будто годы в конечном итоге утомили его, приглушили свет радости, некогда сиявший в его карих глазах, оставив лишь тлеющие угольки разочарования и боли. Если когда-то он смотрел жизни в лицо, то теперь ушел в себя, столкнувшись с жизненными испытаниями и старался избегать их.
      Тут же Изабелла поняла, что в жизни Гила произошло то, что изменило его, и ее очень обеспокоило это изменение в нем, потому что она всегда считала Гила неприступной сильной крепостью. И вот впервые она увидела брата без прикрас: он был таким же человеком, как многие другие, честно исполнявшим свой долг, но больше не отдавал этому всю свою душу. Гил был сейчас далеко отсюда, в каких-то своих воспоминаниях, где все было светло и ясно, где люди не страдали. Вдруг девушка поняла, что не сможет переложить на него груз своих проблем. Она только добавит боли, которая и без того жила в нем. Он еще больше опечалится из-за ее несчастий, сердце его будет разрываться от мысли, что сестра должна выйти замуж за лорда Хокхарста. Изабелла любила Гила. Она не могла причинить ему такую боль, по крайней мере, сейчас.
      Изабелла просияла радостной улыбкой и брат не заметил, что в это время глаза ее были печальными. Но он не мог не заметить, что она, как всегда, прекрасна, полна спокойствия и миролюбия, гармонии и грациозности – в этом мире, который был так часто ужасен и жесток. Его карие глаза наполнились теплом, когда он пошел к ней, слегка прихрамывая.
      Удивленная и озабоченная, она тут же подбежала к нему.
      – Гил! Тебе больно? Позволь мне помочь тебе!
      – Пустяки! Сломанная кость неправильно срослась – только и всего. Но я к этому привык.
      – Ах, Гил, тебе следовало сказать мне об этом! Изабелла в отчаянии прикусила губу: он был так сильно ранен, однако, каким-то непостижимым образом, хромота шла ему, добавляя особую пикантность его романтическому облику и натуре. Ее сердце переполняла любовь к нему. Неважно, что он не был оплотом непобедимости, каким она всегда его воображала. В ее спокойствии всегда хватало сил для них двоих. Изабелла горячо заключила брата в свои объятия и нежно поцеловала, отведя прядь волос, упавшую на его глаза.
      – Ах, Гил, как я рада тебя видеть, – сказала она.
      – И я, дорогая сестренка, – ответил он.
      Ей ужасно хотелось спросить брата о том, что случилось, но теперь было не время и не место. Поэтому Изабелла повернулась к Лионелу, своему возлюбленному, величественному золотому богу, каким он запомнился ей на залитой лунным светом поляне.
      Но, что интересно, ослепительное великолепие Лионела тоже померкло, каким-то необъяснимым образом потускнело за то время, в течение которого девушка не видела его. Конечно, он был так же красив, как обычно, но красота его меркла, когда в памяти Изабеллы непроизвольно возник образ мужественного графа Воррика, его холодное, словно высеченное из камня, лицо, и упругое сильное тело. Изабелла быстро опустила глаза, чтобы Лионел не догадался о ее крамольных мыслях, когда он наклонился, чтобы поцеловать ей руку.
      – Не рада видеть меня, Изабелла? – тихо спросил он, возвращая ее в настоящее.
      – Конечно рада, – заверила она его. – Добро пожаловать в Грасмер.
      Но даже ей самой эта дежурная фраза не понравилась, как будто эти слова произнес послушный ребенок, повторявший их много раз.
      Она отвернулась и не заметила неожиданной озабоченной складки, омрачившей чело Лионела, и его задумчивый взгляд, которым он сопровождал ее, идя вместе с Гилом вслед за ней в дом.
      Изабелла рассматривала своего брата тихо и озабоченно. За ужином он мало говорил, давая краткие комментарии по поводу нового опекуна и дел в Рашдене. Казалось, что Гил не может заставить себя сосредоточиться на теме разговора, и еще раз у девушки возникло ощущение, что в мыслях он был где-то далеко. Она молча ждала объяснения странному поведению брата, но, когда ничего не прояснилось, она сама начала об этом разговор.
      – Гил, что случилось? – мягко спросила она. – Ты сам не свой. Что случилось, дорогой брат, что тебя так изменило?
      К ее ужасу, из горла Гила вырвался прерванный стон.
      – Ах, Белла, – прошептал он, отвернувшись, чтобы она не видела муки на его лице. – Как я могу рассказать тебе, если даже сейчас мне больно говорить об этом?
      – В чем дело, Гил? – со страхом спросила она. – Болезнь?
      – Да, – он устало потер глаза, потом беспечно запустил руку в волосы, потрепав серебристые пряди. – Но не то, о чем ты думаешь. Яустал, это правда. Но боль вот здесь, в моем сердце, Белла. – Он стукнул кулаком в грудь, потом снова у него вырвался вздох, и он попытался овладеть своими эмоциями. Спустя некоторое время он заговорил монотонным голосом. – Как мне начать… яс чего? – Он помолчал. – Была зима, и только что выпал первый снег. Ах, Изабелла, стоило увидеть это! Ветви деревьев были покрыты инеем, искрившимся, как бриллианты, а над Бодерлендом висел низкий, густой, странно-белый туман, характерный для Шотландии, поэтому казалось, что горы ожили, как в чарующей загадочной сказке. Даже герцог Глостер был очарован.
      Однажды утром он проснулся и, улыбаясь, приказал мне позвать своих приближенных. «Мы поедем на охоту, – сказал он, – потому что у нас кончались запасы провизии, а варвары-шотландцы отступили дальше на север. Нам надо пополнить запасы, прежде чем двинуться вслед за ними».
      – Ах, это был великий день, Изабелла, самый лучший в моей жизни, потому что я как-то отделился от остальных и в лесу встретил девушку. Она была «Снежной королевой» – по крайней мере, я так подумал.
      Как я могу объяснить тебе, сестренка, чувство, которое я испытал впервые, едва увидел ее? Казалось, будто мне пронзили стрелой сердце, потому что я влюбился в нее с первой минуты нашей встречи.