Игрейна раздраженно схватилась за прялку. Король нужен уже сейчас, а не тогда, когда ребенок, еще и не зачатый, вырастет и возмужает. Мерлин одержим древними легендами о королях — как же там звали одного из них, про него еще Экторий упомянул, Магнус Великий, прославленный военный вождь, что покинул Британию в погоне за императорским венцом? Глупо думать, что сын Утера окажется возрожденным Магнусом.

Ближе к вечеру зазвонил колокол, и вскорости после того в дом вернулся Горлойс, опечаленный и удрученный.

— Амброзий умер несколько минут назад, — сообщил он. — Колокол звонит по нему.

В лице мужа Игрейна прочла скорбь — и не смогла на нее не отозваться.

— Он был стар, — промолвила она, — и всеми любим. Я с ним познакомилась лишь сегодня, но вижу: он был из тех мужей, кого любят и за кем идут все, кто его окружает.

Горлойс тяжко вздохнул.

— Правда твоя. А на смену ему второго такого нет, он ушел и оставил нас без вождя. Я любил этого человека, Игрейна, и видеть не мог, как он страдает. Будь у него преемник, достойный этого названия, я бы ликовал и радовался, что Амброзий обрел наконец покой. Но что ныне станется с нами?

Несколько позже Горлойс попросил жену достать его лучшее платье.

— На закате по нему отслужат заупокойную мессу, мне должно там быть. Да и тебе тоже, Игрейна. Ты можешь одеться без помощи женщин или мне попросить хозяина прислать тебе служанку?

— Я оденусь сама. — Игрейна сменила наряд, облекшись в платье из тонкой шерсти с вышивкой по подолу и рукавам, и заплела в волосы шелковую ленту. Молодая женщина подкрепилась хлебом и сыром, Горлойс от еды отказался, говоря, что король его ныне стоит перед троном Господа, ожидая суда, и сам он будет поститься и молиться до тех пор, пока тело не предадут земле.

Игрейна не могла этого понять: на Священном острове ее учили, что смерть — лишь врата к новому рождению, отчего христианин испытывает такой страх и трепет, отправляясь в обитель вечного отдохновения? Молодая женщина вспомнила кое-какие скорбные псалмы из тех, которые читал нараспев отец Колумба. Да, их Господь считается также Богом страха и наказания. Игрейна отлично понимала: король ради блага своего народа поневоле совершает то, что тяжким бременем ложится ему на совесть. А если даже она в силах понять это и простить, отчего же милосердный Господь более нетерпим и мстителен, нежели ничтожнейшие из его смертных? Наверное, это — одно из христианских таинств.

Молодая женщина продолжала размышлять обо всем этом, идя к мессе вместе с Горлойсом и слушая, как священник скорбно поет о гневе Божьем и дне Страшного суда, когда душе уготованы будут вечные муки. На середине песнопения Игрейна заметила, что Утер Пендрагон, преклонивший колена в дальнем углу церкви, — лицо его над светлой туникой казалось совсем белым, — закрыл его руками, сдерживая рыдания, несколько минут спустя он поднялся и вышел наружу. Осознав, что Горлойс не сводит с нее настороженного взгляда, Игрейна вновь потупилась, набожно внимая бесконечным гимнам.

По окончании мессы мужчины столпились снаружи, и Горлойс представил Игрейну жене Уриенса, герцога Северного Уэльса, дебелой матроне, и супруге Эктория, именем Флавилла, — улыбчивой женщине немногим старше Игрейны. Она немного поболтала с дамами, но те были поглощены лишь одним: как смерть Амброзия отразится на солдатах и их собственных мужьях; и Игрейна отвлеклась. Ее мало занимала женская болтовня и изрядно утомляло непомерное благочестие. Флавилла была на шестом месяце беременности — из-под туники в римском стиле заметно выпирал живот, — и очень скоро разговор перешел на дела семейные. Флавилла уже произвела на свет двух дочерей — в прошлом году обе умерли от летнего поноса — и в этом году надеялась родить сына. У супруги Уриенса, Гвинет, был сын примерно одних лет с Моргейной. Дамы расспросили Игрейну о ребенке и принялись рассуждать о том, как хороши бронзовые амулеты против зимних лихорадок, а вот литургическая книга, ежели положить ее в колыбельку, спасает от рахита.

— Рахит приключается от скверной еды, — проговорила Игрейна. — Моя сестра, жрица-целительница, рассказывала мне, что у ребенка, если здоровая мать кормит его грудью два полных года, рахита никогда не случается, болеют только те, что отданы на попечение недоедающей кормилицы, или те, которых слишком рано отняли от груди и выкормили на жидкой каше-размазне.

— Вздорное суеверие, вот что я вам скажу, — отозвалась Гвинет. — Молитвенник исполнен святости и помогает против всех недугов на свете, особенно же пользителен маленьким детям, что крещением очищены от отцовских грехов, сами же еще не согрешили.

Игрейна досадливо пожала плечами, не желая оспаривать подобную ерунду. Матроны продолжали толковать об амулетах против детских недугов, молодая женщина стояла рядом, поглядывая по сторонам и дожидаясь возможности сбежать. Вскорости к ним присоединилась еще одна дама, имени которой Игрейна так и не узнала, судя по выпирающему животу, она тоже дохаживала последние месяцы беременности. Матроны немедленно вовлекли вновь пришедшую в разговор, не обращая внимания на Игрейну. Спустя какое-то время та тихонько ускользнула прочь, проговорив, что пойдет поищет Горлойса (на слова ее никто не обратил внимания), и побрела за церковь.

Там обнаружилось небольшое кладбище, а за ним — яблоневый садик, усыпанные цветами ветви смутно белели в сумерках. Свежее благоухание яблонь Игрейну обрадовало, запахи города изрядно ей докучали: собаки, да и люди, облегчались прямо на мощенных камнем улицах. Перед каждой дверью высилась зловонная куча мусора, куда сбрасывалось все — от грязного, смердящего мочой тростника и гниющего мяса до содержимого ночных горшков. В Тинтагеле тоже не обходилось без кухонных отходов и нечистот, но Игрейна распорядилась раз в несколько недель их закапывать, а чистый запах моря уносил вонь прочь.

Молодая женщина медленно шла через сад. Встречались там деревья совсем старые и сучковатые, со склоненными до земли ветвями. Послышался легкий шорох, на одной из нижних ветвей сидел человек. Он понурил голову и закрыл лицо руками. По светлым волосам Игрейна узнала Утера Пендрагона. Она уже собиралась повернуть назад и потихоньку уйти — Утер наверняка не захочет, чтобы она видела его горе, — но тот уже заслышал ее легкие шаги и поднял голову.

— Это ты, леди Корнуолла? — Лицо его исказилось, он криво улыбнулся. — Что ж, беги, расскажи отважному Горлойсу, что военный вождь Британии спрятался от всех и рыдает, точно женщина!

В лице его читались ярость и вызов, встревоженная Игрейна стремительно подошла к нему.

— А ты думаешь, Горлойс не горюет, мой лорд? Сколь холодным и бессердечным должен быть тот, кто не рыдает о короле, которого любил всю жизнь! Будь я мужчиной, я бы не хотела воевать под знаменами вождя, который не стал бы оплакивать любимых им павших, погибших сотоварищей или даже отважных врагов!

Утер глубоко вздохнул, вытер лицо вышитым рукавом туники.

— Воистину, это правда. Еще юнцом я зарубил вождя саксов Хорсу на поле битвы, сколько раз до этого он бросал мне вызов — и ускользал! Я оплакивал его смерть, ибо почитал его доблестным противником. Я горевал, что нам суждено быть врагами, а не друзьями и братьями, — хотя он и сакс. Но время шло, и я научился думать, что в мои почтенные лета не должно рыдать о том, чего не исправить. И все же — когда я услышал, как святой отец талдычит о каре и вечных муках пред троном Господа, я вспомнил, каким достойным, благочестивым человеком был Амброзий, как он любил и боялся Господа и никогда не чуждался дел добрых и благородных… Иногда я нахожу, что с их Господом смириться куда как трудно, и почти жалею, что не могу, не обрекая себя на вечные муки, прислушаться к мудрым друидам — они-то толкуют не о каре небесной, но о том, что человек сам навлекает кару на свою голову своими поступками. Если святой епископ говорит правду, Амброзий ныне горит в адском пламени и не спасется вплоть до конца света. Я мало знаю про Небеса, но хотелось бы мне думать, что мой король — там.

— Не думаю, что священникам Христа известно о посмертии больше прочих смертных, — проговорила Игрейна, протягивая ему руку. — О том ведают только Боги. На Священном острове, где я воспитывалась, нас учат, что смерть — это всегда врата к новой жизни и обогащению мудростью, и хотя я плохо знала Амброзия, мне хотелось бы думать, что он ныне постигает у ног Господа мудрость истинную. Разве справедливый Господь послал бы человека в ад, обрекая его на невежество, вместо того, чтобы за гранью бытия научить его лучшему?

Игрейна почувствовала, как рука Утера соприкоснулась с ее рукой, и он проговорил в темноту:

— Воистину, это так. Как это говорил их апостол: «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу». Возможно, ни мы, ни даже священники и впрямь не знаем, что ждет нас после смерти. Если Господь бесконечно мудр, с чего нам воображать, что он окажется менее милосерден, чем люди? Христос, говорят, был послан к нам как знак Господней любви, а не кары.

Какое-то время оба молчали. Затем Утер произнес:

— Где ты обрела такую мудрость, Игрейна? В нашей церкви есть святые праведницы, но замуж они не выходят и с нами, грешниками, не общаются.

— Я родилась на острове Авалон, моя мать была Верховной жрицей.

— Авалон, — задумчиво проговорил Утер. — Это где-то в Летнем море, не так ли? Ты была сегодня утром на совете, ты знаешь, что туда лежит наш путь. Мерлин обещал мне, что отведет меня к королю Леодегрансу и представит меня к его двору, хотя, если бы Лот Оркнейский настоял на своем, мы с Уриенсом вернулись бы в Уэльс, точно побитые псы — скуля и поджимая хвосты, или сражались бы под его знаменами и чтили в нем сюзерена, а раньше солнце взойдет над западным побережьем Ирландии, чем я на такое пойду.

— Горлойс говорит, ты наверняка станешь следующим королем, — произнесла Игрейна, и внезапно сама изумилась происходящему: она сидит тут на ветке яблони с будущим королем Британии, разглагольствуя о религии и делах государственной важности. Утер это тоже почувствовал, судя по интонациям голоса:

— Вот уж не думал, что стану обсуждать подобные темы с супругой герцога Корнуольского.

— Ты в самом деле считаешь, что женщины ничего не смыслят в делах государственных? — в свой черед переспросила Игрейна. — Моя сестра Вивиана — Владычица Авалона, а до нее Владычицей была моя мать. Леодегранс и прочие короли зачастую приезжают к ней посоветоваться о судьбах Британии…

Утер улыбнулся.

— Пожалуй, мне стоит посовещаться с ней, как бы привлечь на свою сторону Леодегранса и Бана, короля Малой Британии. Ибо, если они поступают по ее воле, так все, что мне нужно, — это войти к ней в доверие. Расскажи мне, замужем ли Владычица и хороша ли она?

Игрейна хихикнула.

— Она — жрица, а жрицы Великой Матери не выходят замуж и не заключают союзов со смертными. Они принадлежат Богам, и только им. — И тут молодая женщина вспомнила о том, что рассказывала Вивиана, — дескать, этот мужчина, устроившийся на ветке яблони рядом с нею, тоже часть пророчества. Игрейна похолодела, испугавшись содеянного: уж не сама ли она идет прямиком в ловушку, расставленную для нее Вивианой и мерлином?

— Что такое, Игрейна? Ты озябла? Тебя страшит война? — встревожился Утер.

Молодая женщина выпалила первое, что пришло в голову:

— Я беседовала с женами Уриенса и сэра Эктория — вот их, похоже, государственные дела не слишком-то занимают. Наверное, поэтому Горлойс и не верит, что я в них способна хоть сколько-то разбираться.

Утер рассмеялся.

— Я знаю госпожу Флавиллу и госпожу Гвинет: эти и впрямь все предоставляют мужьям; их удел — прясть, ткать, рожать детей и прочие женские заботы. А тебя это все не интересует, или же ты и впрямь так молода, как кажется на первый взгляд, — слишком молода даже для замужества, не говоря уже о том, чтобы печься о детях?

— Я замужем вот уже четыре года, — возразила Игрейна, — и у меня трехлетняя дочь.

— Я готов позавидовать Горлойсу, каждый мужчина мечтает о детях и наследниках. Будь у Амброзия сын, нынешних неурядиц удалось бы избежать. А так… — Утер вздохнул. — Не хочу и думать, что ждет Британию, если королем станет эта оркнейская гадина, или тот же Уриенс, который считает, будто любые трудности можно решить, отправив гонца в Рим. — И снова голос его сорвался на рыдание. — Люди говорят, я сплю и вижу себя на троне, но я готов отказаться от всех своих честолюбивых притязаний, лишь бы здесь, рядом с нами, сидел Амброзий или хотя бы его сын, коего короновали бы в церкви нынче же вечером! Амброзий со страхом размышлял о том, что начнется после его смерти. Он вполне мог умереть еще прошлой зимой, да только надеялся заставить нас договориться насчет того, кто станет ему преемником…

— А как так вышло, что сыновей он так и не родил?

— О, сыновья у него были, даже два. Один пал от руки сакса — его Константином звали, в честь короля, обратившего этот край в христианство. Второй умер от изнурительной лихорадки, когда ему только двенадцать исполнилось. Амброзий то и дело повторял, что я стал для него желанным сыном. — Утер снова закрыл лицо руками и зарыдал. — Он бы и наследником меня объявил, но герцоги об этом даже слышать не хотели. Они шли за мной как за военным вождем, но завидовали моему влиянию, а пуще всех — Лот, будь он проклят! Тут не в честолюбии дело, Игрейна, клянусь тебе, — я хотел завершить то, чего не докончил Амброзий!

— Сдается мне, все это знают, — проговорила молодая женщина, поглаживая его руку.

— Не думаю, что Амброзий будет счастлив, даже на Небесах, если посмотрит вниз и увидит здесь скорбь и смятение, и королей, что уже интригуют друг против друга, тщась возвыситься над прочими! Я все гадаю, пожелал бы он, чтобы я убил Лота и захватил власть в свои руки? Некогда Амброзий заставил нас принести клятву кровного братства, и я ее не нарушу, — проговорил Утер. Лицо его было влажным от слез. Игрейна откинула с лица легкое покрывало и вытерла ему глаза, точно ребенку.

— Я знаю, ты поступишь так, как велит честь, Утер. Человек, которому Амброзий настолько доверял, на иное не способен.

В глаза им внезапно ударил свет факела. Игрейна застыла на ветке, так и не вернув покрывала на прежнее место.

— Это ты, мой лорд Пендрагон? — резко осведомился Горлойс. — Ты не видел… а, госпожа, и ты здесь?

Игрейна, смешавшись и внезапно устыдившись — так жестко прозвучал голос Горлойса, — соскользнула с ветки. Юбка ее зацепилась за торчащий сучок и задралась выше колена, до самого белья. Молодая женщина поспешно дернула ее вниз. Затрещала рвущаяся ткань.

— Я уж думал, ты потерялась… дома тебя не оказалось, — хрипло проговорил Горлойс. — Что ты тут делаешь, ради всего святого?

Утер спрыгнул с ветки. Мужчина, который только что на ее глазах оплакивал своего покойного короля и приемного отца и в смятении сетовал на доставшееся ему бремя, в мгновение ока исчез, теперь голос его звучал громко и сердечно.

— А, Горлойс! Да я притомился от бормотания священника и вышел подышать свежим воздухом, подальше от набожной тарабарщины. Тут-то на меня и натолкнулась твоя супруга, вздорная болтовня достойных матрон ей, видно, тоже по вкусу не пришлась. Госпожа, благодарю тебя, — проговорил он, сдержанно поклонился и зашагал прочь. Молодая женщина заметила, что Утер старательно прячет лицо от света факелов.

Оставшись наедине с женой, Горлойс окинул ее гневным, подозрительным взглядом. И жестом велел идти впереди.

— Госпожа моя, тебе бы постараться избегать сплетен, я, кажется, велел тебе держаться от Утера подальше. Репутация его такова, что целомудренную женщину не должны заставать с ним в беседе с глазу на глаз.

— Вот, значит, что ты обо мне думаешь, — негодующе бросила Игрейна, оборачиваясь. — По-твоему, я из тех женщин, что тайком убегут из дому, чтобы совокупляться в полях с незнакомым мужчиной, точно дикие звери? По-твоему, я возлежала с ним на ветке дерева, точно птица лесная? Не хочешь ли осмотреть мое платье, уж не помялось ли оно от возни вдвоем на земле?

Горлойс поднял руку и ударил жену по губам — впрочем, не то чтобы сильно.

— Не смей со мной препираться! Я приказал тебе держаться от него подальше: так повинуйся! Я почитаю тебя и честной и целомудренной, но с этим мужчиной тебя наедине не оставлю, равно как и не хочу, чтобы женщины на твой счет языки чесали!

— Вот уж и впрямь нет воображения порочнее, чем у добродетельной матроны, вот разве что у священника, — яростно отозвалась Игрейна. Она вытерла рот: при ударе Горлойса она больно прикусила губу. — Да как ты смеешь поднимать на меня руку? Когда я изменю тебе, можешь избить меня хоть до смерти, а за разговоры не тронь! Во имя всех Богов, ты что, думаешь, мы тут о любви ворковали?

— Так о чем же ты беседовала с этим распутником в такой час, во имя Господа?

— О многом, — отозвалась Игрейна, — главным образом об Амброзии в Небесах, и… да, о Небесах и надежде, что ждет человека в загробной жизни.

Горлойс смерил ее недовольно-скептическим взглядом.

— Вот уж сомневаюсь, при том что он даже до конца мессы досидеть не смог, хотя бы из почтения к покойному!

— Да его затошнило — как и меня, кстати, — от этих скорбных псалмов, точно священники оплакивали последнего из мужей, а не лучшего из королей!

— Перед лицом Господа все люди — жалкие грешники, Игрейна, и в глазах Христа король ничем не лучше прочих смертных.

— Да, конечно, — досадливо бросила она. — Слышала я, как твердят об этом ваши священники, а еще они ни времени, ни трудов не жалеют, убеждая нас всех, что Господь есть любовь и наш добрый отец в Небесах. Однако замечаю я, что они очень стараются не попасть к нему в руки и оплакивают ушедших в обитель вечного отдохновения в точности как тех, кого приносят в жертву на кровавом алтаре самой Великой госпожи Ворон! Говорю тебе, Утер и я беседовали о том, что священникам известно о Небесах, и, сдается мне, не слишком-то они сведущи!

— Если вы с Утером и впрямь толковали о религии, так готов поручиться, что с этим человеком такое приключилось впервой, — проворчал Горлойс.

— Он плакал, Горлойс, плакал о короле, который был ему все равно как отец, — отвечала Игрейна, вот теперь она рассердилась всерьез. — А если сидеть и слушать душераздирающее мяуканье святых отцов означает выказывать почтение к покойному, так избавьте меня от такого почтения! Я позавидовала Утеру, ибо он — мужчина и может приходить и уходить по своему желанию; воистину, родись я мужчиной, уж я бы не стала сидеть и покорно внимать всей этой чепухе! Да только мне уйти не дозволялось, раз уж меня пригнали в церковь по слову мужчины, который больше думает о псалмах и священниках, нежели о мертвом!

Они уже дошли до дверей дома. Горлойс, с лицом, потемневшим от ярости, свирепо толкнул жену внутрь.

— Не смей со мной так разговаривать, леди, или я изобью тебя всерьез.

Игрейна оскалила зубы, точно преследующая добычу кошка, и прошипела:

— Только дотронься до меня себе на беду, Горлойс, и я научу тебя, что дочь Священного острова — не раба мужчины и не прислужница!

Горлойс открыл было рот, вознамерившись свирепо возразить, и на мгновение Игрейне показалось, что муж, чего доброго, и впрямь вновь ее ударит. Но тот с усилием сдержал гнев и отвернулся.

— Не должно мне стоять в дверях и препираться, в то время как тело короля моего и повелителя еще не погребено. Нынче можешь заночевать здесь, если одной тебе не страшно; если боишься, я прикажу проводить тебя в дом Эктория, к Флавилле. Мои люди и я станем поститься и молиться до завтрашнего утра, а тогда, на рассвете, Амброзия предадут земле.

Игрейна оглянулась на мужа — удивленно и с непривычным, нарастающим презрением. Итак, из страха перед призраком умершего — пусть даже Горлойс употреблял иное слово и считал это проявлением почтения — он не станет ни есть, ни пить, ни возлежать с женщиной, пока короля не похоронят. Христиане уверяли, что вполне свободны от предрассудков друидов, зато пребывали во власти своих собственных, на взгляд Игрейны, куда более удручающих, ибо шли вразрез с природой. Внезапно она несказанно обрадовалась тому, что нынче ночью ей не придется разделять ложе с Горлойсом.

— Нет, — заверила она, — одиночества я не боюсь.