Туманы Авалона (№1) - Владычица магии

Прибавить к этому было нечего. Моргейна молча слушала — смятенная, взволнованная до глубины души. Кажется, она слишком долго пробыла на Авалоне, слишком долго пряталась среди жриц, сосредоточив мысли на святынях и тайной мудрости. Она успела позабыть о существовании внешнего мира. Почему-то она так до конца и не осознала, что Утер Пендрагон, муж ее матери, — Верховный король всей Британии и брат ее в один прекрасный день унаследует этот титул. «Даже, — подумала она с оттенком новообретенного цинизма, — при том, что рождение его запятнано тенью сомнения». Чего доброго, соперничающие владетели только порадуются претенденту, который не принадлежит ни к одной из их партий и клик, сыну Пендрагона, пригожему и скромному, что послужит символом, вокруг которого объединятся они все. Кроме того, его уже признали и Племена, и пикты, и Авалон… Моргейна вздрогнула, вспомнив, какую роль в этом сыграла. В душе ее вновь вспыхнул гнев, так что, когда Талиесин и Кевин встали, собираясь уходить, девушка словно заново пережила тот миг, когда, десять дней назад, еще во власти пережитого, она изнывала от нетерпения излить на Вивиану всю свою ярость.

Арфа Кевина в богато украшенном футляре отличалась крайней громоздкостью, тем более что размерами превосходила любую другую, так что, взгромоздив на себя эту ношу, арфист выглядел на диво неуклюже: одну ногу он подволакивал, а колено и вовсе не сгибалось. «До чего безобразен, — подумала девушка, — урод, одно слово, но когда играет — ни у кого и мысли подобной не возникнет. В этом человеке заключено больше, чем ведомо любому из нас». И тут Моргейне вспомнились слова Талиесина, и она поняла, что видит перед собою следующего мерлина Британии, — при том, что Вивиана назвала ее следующей Владычицей Озера. Это известие оставило ее равнодушной, хотя, объяви о том Вивиана до того рокового путешествия, что переменило жизнь Моргейны, она преисполнилась бы восторга и гордости. А теперь его омрачало то, что произошло с нею.

«С братом, с моим братом. Когда мы были жрец и жрица, Бог и Богиня, соединенные властью обряда, это значения не имело. Но утром, когда мы, проснувшись, были вместе как мужчина и женщина… это случилось по-настоящему, и это — грех…»

Вивиана стояла в дверях, глядя вслед уходящим.

— Для человека с такими увечьями двигается он очень даже неплохо. Большая удача для мира, что он выжил и не стал уличным нищим либо плетельщиком ковриков из тростника на базаре. Подобное искусство не подобает прятать в неизвестности или даже при королевском дворе. Такой голос и такие руки принадлежат Богам.

— Он, безусловно, очень одарен, — отозвалась Моргейна, — но не знаю, мудр ли? Мерлину Британии пристали не только выучка и талант, но и мудрость. И… целомудрие.

— Тут решать Талиесину, — возразила Вивиана. — Чему быть, того не миновать, и не мне тут приказывать.

И внезапно ярость Моргейны выплеснулась наружу.

— Неужто ты и в самом деле признаешь, что в мире есть нечто такое, чем ты не вправе распоряжаться, о Владычица? Мне казалось, ты уверена: твоя воля — это воля Богини и все мы — лишь марионетки в твоих руках!

— Не должно тебе так говорить, дитя мое, — промолвила Вивиана, изумленно глядя на девушку. — Быть того не может, чтобы ты хотела надерзить мне.

Если бы Вивиана повела себя надменно, негодование Моргейны нашло бы выход в яростной вспышке, но мягкая кротость собеседницы обезоружила девушку.

— Вивиана, зачем! — промолвила она, к стыду своему чувствуя, что вновь задыхается от слез.

— Или я слишком надолго оставила тебя среди христиан, что горазды толковать о грехе? — Теперь голос Вивианы звучал холодно. — Сама подумай, дитя. Ты принадлежишь к королевскому роду Авалона, он — тоже. Могла ли я отдать тебя человеку безродному? Или, если на то пошло, будущего Верховного короля — простолюдинке?

— А я-то тебе поверила, когда ты говорила… я поверила, что все это — воля Богини…

— Так и есть, — мягко отозвалась Вивиана, по-прежнему не понимая, — но даже в таком случае я не могла бы отдать тебя тому, кто тебя недостоин, моя Моргейна. — В голосе ее звучала неподдельная нежность. — Он был совсем мал, когда вы расстались, — я думала, он тебя не узнает. Мне очень жаль, что ты узнала его, но, в конце концов рано или поздно тебе пришлось бы открыть правду. А он пусть пребывает в неведении как можно дольше.

Моргейна напряглась всем телом, борясь с яростью.

— Он уже знает. Он знает. И, сдается мне, ужаснулся сильнее меня.

— Ну что ж, теперь ничего не поделаешь, — вздохнула Вивиана. — Что сделано, то сделано. И сейчас надежда Британии важнее твоих чувств.

Глава 17

В небе висела темная луна, в эту пору, как объясняли младшим жрицам в Доме дев, Богиня, спрятав свой лик под покрывалом от людского взора, советуется с небесами и с Богами, что скрываются за Богами, нам известными. Время темной луны Вивиана тоже проводила в затворничестве, две младшие жрицы стояли на страже ее уединения.

Большую часть дня Владычица провела в постели: она лежала с закрытыми глазами и гадала, что, если Моргейна права и она и в самом деле опьянена властью и верит, будто все на свете в ее распоряжении, всем она вольна играть так, как сочтет нужным.

«То, что я сделала, — думала про себя Вивиана, — я сделала того ради, чтобы спасти эту землю и ее народ от грабежа и гибели, от возврата к варварству, от разорения страшнее, нежели Рим претерпел от руки готов».

Вивиане отчаянно хотелось послать за Моргейной. О, как Владычица тосковала по их былой близости! Если девушка и впрямь ее возненавидела — цены страшнее ей еще не доводилось платить за все содеянное. Моргейна — единственное человеческое существо, которое она любит всей душой, безоглядно. «Она — дочь, которую я задолжала Богине. Но что сделано, то сделано, назад дороги нет. Королевский род Авалона не должно осквернять кровью простолюдина». Она подумала о Моргейне с печальной надеждой, что в один прекрасный день молодая женщина все поймет, но суждено этому сбыться или нет, Вивиана не знала: она исполнила свой долг, не более.

В ту ночь она почти не сомкнула глаз, ненадолго погружаясь в спутанные сны и видения, думая об отосланных прочь сыновьях, о внешнем мире, куда юный Артур въехал вместе с мерлином, успел ли он вовремя к ложу умирающего отца? Вот уже шесть недель Утер Пендрагон лежит больным в Каэрлеоне, ему то лучше, то хуже, но маловероятно, что все это затянется надолго.

Ближе к рассвету Вивиана поднялась и оделась, да так бесшумно, что ни одна из прислужниц даже не пошевелилась. Спит ли Моргейна в своей комнатке в Доме дев, или тоже лежит, не смыкая глаз, с тяжелым сердцем, или безутешно рыдает? Моргейна никогда не плакала при ней — вплоть до того дня, когда арфа Кевина разбередила все сердца, но даже тогда девушка упорно прятала слезы.

«Что сделано, то сделано! Пощадить ее я не могу. Однако всем сердцем сокрушаюсь о том, что иного способа не было…»

Вивиана тихо вышла в сад за домом. Птицы уже проснулись, с ветвей, нежные и благоуханные, медленно осыпались лепестки яблонь — от этих деревьев Авалон и получил свое название.

«По осени они принесут плоды, так же, как то, что я делаю сейчас, со временем даст свой плод. Вот только мне самой уже не цвести и не плодоносить. — Бремя прожитых лет невыносимой тяжестью давило на сердце. — Я старею, даже теперь, порою, Зрение подводит меня, Зрение, данное мне, чтобы править этой землею».

Ее собственная мать до таких лет не дожила. Придет время — воистину, оно уже не за горами, — когда Вивиане придется сложить с себя бремя и священный титул, передать правление Авалоном следующей Владычице и уйти в тень, став Старухой Смертью.

«Моргейна еще не готова. Она пока еще живет временем мира, она способна испытывать трепет и оплакивать неизбежное». Вивиана перебрала в уме жриц Авалона, молодых и старых. Не нашлось ни одной, кому она могла бы доверить власть над здешним краем. В один прекрасный день Моргейна станет достойна этого высокого жребия, но время еще не пришло. Врана… у Враны, пожалуй, воли и достало бы. Но Врана отдала свой голос Богам, Врана предназначена для священного безумия запредельных миров, не для трезвой рассудительности и здравомыслия этого мира. Что станется с Британией, если она, Вивиана, умрет до того, как Моргейна войдет в полную силу?

Небеса были по-прежнему темны, хотя на востоке туман уже озарился первым светом. На глазах Вивианы зарево разгоралось ярче, медленно сгустились алые облака, заклубились, принимая очертания алого дракона, кольцом свернувшегося у горизонта. А в следующий миг в небе огненным росчерком пронеслась огромная падучая звезда, затмевая дракона; на мгновение яркая вспышка ослепила Вивиану, а когда в глазах у нее вновь прояснилось, алый дракон исчез, и плывущие по небу облака искрились белизной в лучах встающего солнца.

По спине Вивианы пробежали мурашки. Такое знамение является раз в жизни, не больше, — надо думать, всю Британию потрясло! «Итак, Утер уходит, — думала она про себя. — Прощай, дракон, распростерший крылья над нашими берегами. Вот теперь саксы обрушатся на нас со всей силой».

Вивиана вздохнула — а в следующий миг нежданно-негаданно воздух заколыхался, и перед нею в саду возник мужчина. Владычица вздрогнула — не от страха, что привыкшая к четырем стенам домоседка почувствовала бы при виде чужака, — но оттого, что давно уже не знала истинных Посланий такого рода. Видение, явившееся к ней без зова, должно обладать великой силой.

«Сила под стать падучей звезде, знамение, какого при моей жизни не видывали…»

В первое мгновение Владычица не узнала стоявшего перед нею: изнуряющий недуг выкрасил сединой светлые волосы, иссушил широкие плечи, согнул стан, кожа пожелтела, глаза запали от боли. Но даже теперь Утер Пендрагон, как всегда, казался крупнее и выше большинства мужчин; и хотя в огороженном саду тишину тут и там нарушали негромкие звуки, так, что на фоне его голоса Вивиана различала птичий щебет — точно так же, как видела цветущие деревья сквозь очертания фигуры, — казалось, что он разговаривает с нею, как всегда — резко, без теплоты.

«Ну что ж, Вивиана, вот мы и встретились в последний раз. Между нами существует связь — не то чтобы я того хотел, мы никогда не были друзьями, свояченица. Но провидению твоему я доверяю: все, о чем ты говорила, неизменно сбывалось. И ты — единственная, кто сумеет добиться, чтобы следующий Верховный король Британии завладел тем, что принадлежит ему по праву».

Только теперь Вивиана разглядела, что в груди его зияет огромная рана. Как же так случилось, что Утер Пендрагон, терзаемый недугом в Каэрлеоне, умер от раны, а не от долгой болезни?

«Я умер так, как подобает воину, союзные войска вновь нарушили клятву, и мои армии не могли выстоять против них, пока я не приказал отнести меня на поле боя. Тогда наши собрались с силами, но Аэск, вождь саксов — королем я оголтелого дикаря не назову, — прорвался сквозь наши ряды и зарубил троих воинов из моего окружения; я убил его, а телохранитель Аэска — меня. Но битву мы выиграли. А следующая — это уж для моего сына. Если, конечно, он взойдет-таки на трон».

Словно со стороны Вивиана услышала, как произнесла вслух в наступившей тишине:

— Артур — король, ибо в нем течет кровь древнего королевского рода Авалона. И не нужно ему родство с Пендрагоном для того, чтобы по праву занять место короля.

При этих словах — при жизни Утер вскипел бы гневом — он лишь криво улыбнулся, и в последний раз Вивиане суждено было услышать его голос:

«Не сомневаюсь, что потребуется нечто большее, нежели даже твоя магия, свояченица, дабы убедить в этом владетельных народов королей Британии. Ты, может, и презираешь кровь Пендрагона, но не к чему иному, как к ней, придется воззвать мерлину, дабы возвести Артура на трон».

А в следующий миг образ Утера Пендрагона поблек, растаял, и теперь перед Вивианой стоял совсем другой мужчина — тот, кого в этой жизни Вивиана видела только в снах. И в это испепеляющее мгновение Вивиана поняла, почему все мужчины были для нее лишь долгом, или путем к власти, или удовольствием одной ночи, не более; ибо сейчас она стояла в земле, затонувшей еще до того, как на Холме возвели кольцо камней, и руки ее от локтя до плеч обвивали золотые змеи… поблекший полумесяц пылал между ее бровей, точно яркий рогатый лунный серп, и она узнала этого человека, и знание это пришло из-за пределов времени и пространства… Вивиана пронзительно вскрикнула, и исступленный этот вопль был исполнен скорби обо всем, чего она не изведала в этой жизни, и агонии утраты, о которой она доселе и не догадывалась. И сад вновь опустел, лишь птицы бессмысленно щебетали в промозглом безмолвии туманов, заволакивающих встающее солнце.

«А далеко отсюда, в Каэрлеоне, овдовевшая Игрейна оплакивает свою любовь… теперь настал ее черед скорбеть о нем…» Пошатнувшись, Вивиана схватилась за отсыревший от росы ствол огромного дерева и прислонилась к нему, изнывая от нежданной тоски. Он ведь и не знал ее толком. Он испытывал к ней лишь неприязнь и никогда не доверял ей — вплоть до самой смерти, когда упала тленная личина нынешней жизни. «Сжалься, Богиня… отпущенный срок минул, а я так его и не узнала… ушло, все ушло; узнаю ли я его при новой встрече или мы вновь не заметим друг друга в слепоте своей, пройдем мимо и не оглянемся, точно чужие?» Но ответа не было, лишь молчание, а Вивиане не дано было даже заплакать.

«Оплачет его Игрейна… а я не могу…»

Но она быстро взяла себя в руки. Не время скорбеть о любви, что подобна сну, привидевшемуся во сне; время вновь потекло своим чередом, и Вивиана, оглядываясь назад, на видение, испытывала смутный страх. Теперь она не находила в себе и тени горя о покойном — ничего, кроме досады, она могла бы заранее догадаться, что Утер умудрится умереть в самый неподходящий момент, так и не успев провозгласить сына наследником перед владетельными народами, претендующими на трон короля Британии. Ну, почему он не остался в Каэрлеоне, почему поддался гордыне, побудившей его еще хотя бы раз показаться на поле битвы? Он вообще сына-то видел? Успел ли мерлин вовремя?

Послание сгинуло безвозвратно, призвать его обратно и расспросить о подробностях столь тривиальных возможным не представлялось. Утер и впрямь явился к ней в миг своей смерти — хорошо, что Игрейна никогда об этом не узнает. Но теперь он исчез.

Вивиана подняла глаза к небу. Серп луны пока не показался, может, еще удастся разглядеть хоть что-нибудь в зеркале. Не позвать ли Врану? Нет, времени уже в обрез, а Врана, чего доброго, не согласится нарушить обет молчания ради того, чтобы узнать о событиях внешнего мира. Моргейна? Она страшилась взглянуть Моргейне в глаза.

«Неужто Моргейна проживет всю свою жизнь так же, как и я, с омертвевшим сердцем?»

Вивиана со всхлипом перевела дыхание и повернулась уходить. В саду по-прежнему было сыро и холодно, рассвет еще таился в тумане. По тропе, не встретив по пути ни души, Владычица стремительно поднялась к Священному источнику, нагнулась, отбросила назад волосы, набрала воды в пригоршню, отпила. Подошла к зеркальной заводи. Столько лет прослужила она в здешнем святилище, что теперь приучилась принимать свой дар видения как само собою разумеющееся, но на сей раз вопреки своему обыкновению она принялась молиться:

«Богиня, не лишай меня силы, только не сейчас, подожди еще чуть-чуть. Матерь, ты же знаешь, я не для себя прошу, но лишь для того, чтобы обезопасить эту землю до тех пор, пока не передам ее в руки, что выпестовала ей на защиту».

В первое мгновение взгляд ее различал лишь рябь на воде. Вивиана стиснула руки, словно пытаясь вызвать видение усилием воли. И вот, медленно на поверхности проступили образы. Она видела, как мерлин странствует по земле из конца в конец своими тайными тропами, то как друид и бард, в обличье, подобающем Посланцу богов; то как старый побирушка, или бродячий торговец, или простой арфист. Вот черты его лица расплылись, изменились, — теперь это был Кевин Бард, то в белом облачении Посланца Авалона, то в одеждах знатного лорда, в споре с христианскими священниками… над головой у него сгустилась тень, тени обступили его со всех сторон: тень дубовой рощи и тень креста; Вивиана видела у него в руках Священную Чашу из числа Реликвий друидов… видела юного Артура, лоб его все еще обагрен кровью убитого оленя… а вот и Моргейна, коронованная цветами, она смеется, и на лице ее тоже кровь… Вивиане отчаянно не хотелось на это смотреть: что она только не отдала бы за возможность отвести глаза, но не смела нарушить поток видений. Римская вилла, Артур, по бокам от него — еще два мальчика; один — ее собственный младший сын, Ланселет, а тот, что постарше, надо думать, приемный брат Артура, Кай, сын Эктория… Моргауза в окружении сыновей; один за другим они преклоняют колени перед Артуром. А затем глазам ее предстала ладья Авалона, задрапированная черной тканью, точно покров на гробе, а на носу — Моргейна, только старше, нежели сейчас… старше, и — плачет.

Вивиана досадливо провела рукой над поверхностью воды. Некогда ей здесь мешкать, ища ответа среди видений, что на день сегодняшний смысла вроде бы лишены. Владычица стремительно спустилась вниз по холму к своему жилищу и позвала прислужниц.

— Оденьте меня, — коротко приказала она, — и пошлите за мерлином. Ему должно ехать в Каэрлеон, пусть привезет ко мне юного Артура прежде, чем народившаяся луна состарится больше чем на день. Времени терять нельзя.

Глава 18

Но Артур не приехал на Авалон под новолуние.

Моргейна в Доме дев видела, как в небо поднялась народившаяся луна, но поста, подобающего поре темной луны, не нарушила. Ее одолевала слабость, девушка знала, что, если возьмет в рот хоть что-нибудь, ее затошнит. Впрочем, возможно, это в порядке вещей. Иногда перед началом месячных с ней так бывало, позже все пройдет. Спустя какое-то время ей и впрямь стало лучше, она попила молока и съела немного хлеба, а ближе к вечеру за ней прислала Вивиана.

— Утер скончался в Каэрлеоне, — сообщила она. — Если ты считаешь, что долг призывает тебя к матери…

Моргейна минуту подумала — и покачала головой.

— Я не любила Утера, — промолвила она, — и Игрейна отлично это знает. Дай Богиня, чтобы ее святоши-советники утешили мою мать лучше, чем удалось бы мне.

Вивиана вздохнула. Выглядела она измученной и усталой, неужели и она чувствует себя больной и разбитой на исходе изматывающей поры темной луны.

— Скорблю я, что вынуждена сказать такое, — промолвила Вивиана, — но боюсь, что ты права. Я бы уступила тебя ей на время, будь в том нужда. Ты бы успела вернуться на Авалон прежде, чем… — Вивиана умолкла на полуслове, а затем докончила:

— Ты знаешь, что при жизни Утер сдерживал натиск саксов, пусть и ценою непрестанных сражений; как бы то ни было, мы знали лишь по несколько месяцев мира, не более. А теперь, страшусь я, станет еще хуже, недруг того и гляди подступит к самым вратам Авалона. Моргейна, ты — жрица, достигшая высшей ступени, ты видела священное оружие…

Девушка знаком дала понять, что да. Вивиана кивнула.

— Возможно, близок день, когда сей меч поднимут в защиту Авалона и всей Британии.

«Зачем объяснять это мне? — думала про себя Моргейна. — Я — жрица, а не воин, я не могу поднять меч в защиту Авалона».

— Ты помнишь меч?

«Босиком, иззябшая, я обхожу круг, ощущая в руке тяжесть меча; слыша исполненный ужаса крик молчальницы Враны…»

— Помню.

— Так слушай мое поручение, — промолвила Вивиана. — Когда этот меч возьмут в битву, его должна хранить вся наша магия. Моргейна, тебе предстоит сработать ножны для меча и вложить в них все ведомые тебе заклятия, так что тот, кто сражается этим клинком, не потеряет и капли крови. Сумеешь ли ты?

«А ведь я и позабыла, что находится дело и для жрицы, точно так же, как и для воина», — думала про себя Моргейна.

И, по обыкновению своему прочитав мысли, Вивиана добавила:

— Так что и ты поучаствуешь в сражении в защиту нашей страны.

— Да будет так, — отозвалась девушка, гадая, с какой стати Вивиана, верховная жрица Авалона, не взяла эту миссию на себя. На этот вопрос Владычица ничего не ответила, но молвила:

— Для того должно тебе работать, держа перед собою меч, пойдем, Врана станет прислуживать тебе под сенью безмолвия магии.

И хотя девушка пыталась вспомнить, что она — лишь вместилище силы, а не сама сила, что сила приходит от Богини, Моргейна была достаточно молода, чтобы упиваться восторженным предвкушением, когда ее в молчании отвели в тайную обитель, где должно вершиться таким трудам. Там ее окружили жрицы: им предстояло предвосхищать малейшую ее потребность, чтобы Моргейне не пришлось нарушать молчание, накапливающее силу, потребную для создания заклятий. Перед нею на льняной ткани лежал меч, рядом с ним — неглубокая серебряная чаша с золотой зернью по краю, доверху наполненная водой из Священного источника: не для питья — ей загодя принесли и воды, и снеди, — но дабы Моргейна могла заглянуть в чашу и увидеть все то, что необходимо ей для работы.

В первый день лезвием самого меча она выкроила из тончайшей оленьей кожи подкладку для ножен. В первый раз в жизни ей доверили инструменты настолько совершенные; немалую радость доставила ей особая железная иголка, с помощью которой предстояло сшивать края; она гордилась — совсем по-детски, и она сама это понимала — тем, что, раз или два уколов палец, она даже не вскрикнула. Не сдержавшись, она задохнулась от восторга, когда ей показали бесценный отрез бархата густого, темно-красного оттенка; унция таких красителей, рассказывали ей когда-то, обходится дороже, нежели стоит купить дом и в течение года платить наемным работникам, возделывающим землю. Эта ткань належится поверх оленьей кожи; на ней должно ей вышить золотыми и серебряными нитями магические заклятия и их символы.

Первый день ушел на то, чтобы скроить и сшить ножны из оленьей кожи и обтянуть их бархатом; перед тем как уснуть, глубоко погрузившись в мысленное созерцание того, что ей предстоит, — едва ли не в трансе, — она чуть надрезала руку и смазала оленью кожу своей кровью.

«Богиня! Великая госпожа Ворон! Ножны эти загодя запятнала кровь, так что незачем проливаться ей в битве».

Спала Моргейна плохо, ей пригрезилось, будто она сидит на высоком холме, откуда видно всю Британию, и стежок за стежком накладывает заклятия, вплетая их, точно зримый свет, в ткань самой земли. Внизу, под холмом, промчался Король-Олень, и некий муж поднялся по холму к ней и принял меч у нее из рук…

Вздрогнув, она проснулась, думая: «Артур! Это Артуру носить меч, ведь он — сын Пендрагона…» — и, лежа во тьме, поняла: вот поэтому Вивиана и поручила ей великую миссию — сработать магические ножны для меча, которым ему суждено владеть как символом всего своего народа. Артур пролил кровь ее девственности; она, тоже принадлежащая к священному роду Авалона, должна создать зачарованные ножны его безопасности, охраняющие королевскую кровь.

Весь следующий день работала Моргейна молча, неотрывно глядя в чашу на возникающие образы, то и дело прерываясь и погружаясь в созерцательность в ожидании вдохновения, она вышила двурогий лунный серп — пусть Богиня бдит над миром днем и ночью и хранит священную кровь Авалона. Магическое безмолвие настолько подчинило ее себе, что любой предмет, к которому обращались ее глаза, любое движение ее освященных рук становились источником силы для заклятий; порою Моргейне казалось, будто к пальцам ее струится зримый свет: к рогатому серпу луны она добавила полную луну, а потом и темную луну, ибо всему свой срок. А затем, зная, что королю Британии предстоит править в земле христиан, и еще потому, что, когда приверженцы Христа впервые явились в Британию, они пришли сюда, к друидам, она вышила символ дружбы христиан и друидов: крест в круге с тремя крыльями. Она расшила красный бархат знаками магических стихий, земли и воздуха, воды и огня, а затем изобразила стоящую перед нею чашу с ручкой у самого донца, в которой сплетались и сменялись видения, то выступая из тьмы, то вновь теряясь во мраке; скипетр и глиняное блюдо, змею исцеления и крылья мудрости, и пламенеющий меч власти… Порою Моргейне казалось, будто иголка с ниткой проходят сквозь ее же плоть или сквозь плоть земли, пронзая почву и небо и ее собственную кровь и тело… знак за знаком, символ за символом вышивала она, и каждый сбрызгивала своей кровью и водой Священного источника. Три дня работала она, почти не смыкая глаз, подкрепляясь лишь кусочком-другим сушеных плодов, утоляя жажду лишь водой Источника. Порою, из недосягаемой дали собственного сознания, она глядела со стороны на свои пальцы, работающие словно непроизвольно; заклятия ткались сами: кровь и кость земли, кровь ее девственности, сила Короля-Оленя, что умер и пролил кровь, дабы не погиб поборник своего народа…

К закату третьего дня все было кончено: каждый дюйм ножен покрывали сплетающиеся символы, некоторые из них Моргейна даже не могла узнать — надо думать, они пришли напрямую от руки Богини через ее руки. Она взяла ножны, вложила в них меч, взвесила на ладонях, и объявила вслух, нарушая ритуальное молчание:

— Сделано.

Теперь, когда схлынуло затянувшееся напряжение, Моргейна осознала, до чего она измучена и потрясена и как ей дурно. Обряд и долгое пользование Зрением порою оказывают подобное воздействие, вне всякого сомнения, оттого и месячные у нее сбились: обычно они случались в лору темной луны. Оно и к лучшему; на это время жрицы уединялись, дабы сберечь свою силу, это было то же самое, что ритуальное затворничество темной луны, когда сама Богиня запиралась в одиночестве, дабы сберечь источник силы.

Пришла Вивиана и взяла ножны. Глядя на них, Владычица не сдержала изумленного восклицания; воистину, даже самой Моргейне, знающей, что сработали ножны ее собственные пальцы, казалось, что это — вещь превыше любого творения смертных рук, насквозь пропитанная магией. Вивиана едва прикоснулась к ножнам и тут же завернула их в широкий отрез белого шелка.

— Хорошая работа, — промолвила она, и у Моргейны на миг закружилась голова. «С какой стати она считает, будто вправе судить меня? Я тоже жрица, ее наставления мне уже не указ», — подумала она и ужаснулась собственным мыслям.

Вивиана ласково погладила девушку по щеке.

— Ступай спать, родная, великие труды утомили тебя.

Моргейна заснула и спала крепко и долго, снов не видя; но после полуночи она вдруг проснулась, разбуженная внезапным оглушительным шумом и гудом набата — набатные колокола, церковные колокола, ужас, пришедший из детства. «Саксы! Саксы идут на нас! Вставайте, к оружию!»

Но вот она словно бы очнулась от кошмара: она была не в Доме дев, но в церкви, и на алтарном камне лежало оружие, а на столе рядом — воин в доспехах, накрытый покровом. Над головой Моргейны по-прежнему тревожно вызванивали и гудели колокола — от такого шума и мертвый бы проснулся… но нет, погибший рыцарь даже не пошевелился, и, внезапно, мысленно попросив прощения, она выхватила меч… и на сей раз пробудилась окончательно в своей собственной, залитой светом, тихой комнате. Даже звон церковных колоколов с иного острова не нарушал безмолвия ее вымощенного камнем покоя. Ей все привиделось: и колокольный звон, и мертвый рыцарь, и часовня, озаренная пламенем свечей, и оружие на алтаре, и меч — словом, все. «Как же так вышло? Зрение никогда не приходит ко мне без зова… значит, это просто-напросто сон?»

Позже в тот же день ее призвали к Владычице, уже в ясном сознании она припомнила часть видений, что, размытые и невнятные, проносились в ее мыслях, пока она трудилась над ножнами, глядя на лежащий перед нею меч. Он пал на землю падучей звездой, раскатом грома, огромной вспышкой света; еще дымящимся его притащили на наковальню приземистые смуглые кузнецы, что жили в меловых холмах еще до того, как воздвиглось кольцо камней; исполненное мощи оружие короля, сломанное и перекованное на сей раз в длинное, в форме листа, лезвие, заточенное и закаленное в крови и огне, несокрушимо-стойкое… «Меч, откованный трижды, не вырванный из чрева земли и оттого вдвойне священный…»

Моргейне назвали имя меча: Эскалибур, что означает «рассекающий сталь». Мечи из небесного железа встречались крайне редко и ценились очень высоко; этот, надо думать, стоит не меньше, чем целое королевство.

Вивиана велела девушке накрыться покрывалом и идти с нею. Медленно спускаясь с холма, она издалека заметила высокую фигуру мерлина Талиесина, а рядом с ним неуверенно ковылял Кевин Арфист. Сегодня он показался ей еще более безобразным и неуклюжим, чем обычно, — точно сгусток жира, прилипший к краю серебряного подсвечника тонкой работы. А подле них… похолодев, Моргейна узнала стройную, мускулистую фигуру, блестящие, словно вызолоченное серебро, волосы…

Артур. Но ведь она знала, что меч предназначен для него. Вот он и прибыл на остров за этим даром — что может быть естественнее?

Он — воин и король. Маленький братик, которого она качала на коленях. Все это казалось Моргейне просто нереальным. Но в этом Артуре, в мальчике с серьезным лицом, что шагал ныне между двух друидов, она смутно различала черты юноши, увенчанного рогами Бога; при всей его смиренной торжественности она словно наяву видела взмах рогов, смертельную, отчаянную битву и то, как он пришел к ней, залитый оленьей кровью, — уже не дитя, но мужчина, воин, король.

По тихой подсказке мерлина он преклонил колени перед Владычицей Озера. В лице его читалось благоговейное изумление. «Ну, конечно же, — подумала Моргейна, — Вивиану он прежде не видел, только меня, и то в темноте».

Но вот он увидел Моргейну, в подвижных чертах отразилось узнавание. Артур поклонился и ей («По крайней мере, — не к месту подумала девушка, — там, где он воспитывался, его обучили манерам, подобающим королевскому сыну»), — и прошептал:

— Моргейна.

Наклоном головы она приветствовала гостя. Итак, Артур узнал ее, даже под покрывалом. Пожалуй, ей должно опуститься перед королем на колени. Но Владычица Авалона не склоняет колен перед мирской властью. Мерлин мог бы встать на колени, и Кевин тоже, если его попросить, но Вивиана — никогда, ибо она — не только жрица Богини, но воплощает в себе Богиню так, как мужчины-жрецы мужских божеств никогда не узнают и не поймут. Вот и она, Моргейна, никогда впредь не склонит колен.