- Почему же ты считаешь, что я смогу схватиться с Артуром и отнять у него Эскалибур - и при этом люди Артура не убьют меня на месте? - спросил Акколон. - И где же в этом мире я могу встретиться с ним так, чтоб он не был окружен надежной охраной?
      - Ты прав, - согласилась Моргейна. - Но тебе вовсе не обязательно сражаться с ним здесь. Существуют и другие королевства, вообще не принадлежащие этому миру, и в одном из них ты можешь отобрать у Артура меч Эскалибур, на который он давно утратил права, и магические ножны, защищающие его от всех бед. Стоит разоружить его, и он станет обычным человеком. Я не раз видела, как его соратники - Ланселет, Гавейн, Гарет разоружали его в дружеских схватках. Артур, лишившийся своего меча, легкая добыча. Он никогда не был величайшим из воинов - да и не нуждался в том, пока меч и ножны при нем. А когда Артур умрет...
      Моргейна умолкла, чтоб голос ее не дрогнул; она понимала, что навлекает на себя проклятие братоубийцы - то самое проклятие, от которого она хотела избавить Акколона, когда погиб Аваллох.
      - А когда Артур умрет, - наконец смогла твердо выговорить она, - ближе всех к трону буду стоять я, по праву его сестры.
      Я буду править, как Владычица Авалона, а ты будешь моим супругом и военным вождем. Да, правда, в свой срок ты тоже будешь повержен, как Король-Олень... но пока этот час не пробьет, ты будешь править вместе со мной, как король. Акколон вздохнул.
      - Я никогда не стремился стать королем. Но если ты приказываешь, леди, я должен исполнить Ее волю - и твою. Итак, я должен бросить вызов Артуру, чтобы завладеть его мечом...
      - Я вовсе не хочу сказать, что отправлю тебя в этот бой, не оказав всей помощи, какая только будет мне по силам. Зачем же иначе я все эти безрадостные годы постигала магию, и зачем я сделала тебя моим жрецом? И мы оба получим еще более великую помощь в этом твоем испытании.
      - Ты говоришь об этих магических королевствах? - спросил Акколон, почти перейдя на шепот. - Я не понимаю тебя.
      "Неудивительно. Я сама не знаю, что собираюсь делать и о чем говорю, подумала Моргейна. Но она узнала ту странную мглу, что поднималась у нее в сознании, туманя мысли. Именно в таком состоянии и творилась могущественная магия. - Теперь я должна положиться на Богиню - пусть она ведет меня. И не только меня, но и того, кто стоит рядом со мной, кто вынет меч из руки Артура".
      - Верь мне и повинуйся.
      Моргейна встала и бесшумно двинулась через лес, выискивая... что же она ищет?
      - Акколон, растет ли в этом лесу орешник? - спросила она, и собственный голос показался ей каким-то странным и отдаленным.
      Акколон кивнул, и Моргейна зашагала следом за ним среди деревьев, что в это время лишь покрывались листьями и цветами. Дикие свиньи уже перерыли слежавшуюся опавшую листву и съели последние орехи; на толстой подстилке, укрывавшей лесную почву, виднелись лишь осколки скорлупы. Но новые побеги уже рвались к свету там, где вскоре встанут новые кусты; жизнь леса никогда не пресечется.
      "Цветы, плоды, семена. Все возвращается, растет, тянется к свету и наконец опять предает свои тела в руки Владычицы. Но и она, безмолвно творя свое волшебство в самом сердце природы, не может обойтись без Того, кто мчится с оленями и с летним солнцем наполняет ее чрево". Остановившись под ореховым кустом, она взглянула на Акколона; хотя краем сознания Моргейна понимала, что этот человек - ее возлюбленный, ее избранный жрец, она знала, что теперь он согласился на испытание превыше тех, что она могла бы даровать ему собственными силами.
      Эта ореховая роща была священной еще до того, как в здешние холмы пришли римляне, искавшие олово и свинец. На краю рощи располагалось небольшое озерцо, и над ним высились три священных растения: орешник, ива и ольха. Их магия была старше магии дуба. На поверхности озерца кое-где плавали сухие листья и мелкие веточки, но сама вода была чистой и темной; опавшие бурые листья придали ей коричневатый оттенок, и Моргейна, склонившись к воде, увидела в ней свое отражение. Она окунула руки в воду, затем коснулась лба и губ. Отражение задрожало и изменилось, и Моргейна увидела нездешние, бездонные глаза женщины из мира, более древнего, чем этот. И то, что она узрела в этих глазах, повергло какую-то часть ее души в ужас.
      Мир вокруг нее таинственным образом изменился - Моргейна полагала, что этот неведомый край граничит с Авалоном, а не с удаленной крепостью в Северном Уэльсе. Но в сознании ее прозвучал безмолвный голос: "Я повсюду. Где орешник склоняется над священным озером, там и я". Моргейна услышала, как Акколон задохнулся от изумления и благоговейного страха, и, обернувшись, увидела, что владычица волшебной страны очутилась рядом с ними. Она стояла, стройная и невозмутимая, в своем мерцающем одеянии, и чело ее венчал простой венок из ивовых ветвей.
      Кто произнес эти слова, она сама или владычица фэйри? "Не обязательно бежать вместе с оленями - есть и иное испытание..." И внезапно откуда-то словно бы донеслось пение рога, жуткое и далекое, исходящее из-за пределов ореховой рощи... или его издала сама роща? А затем листва вскинулась и затрепетала, налетел внезапный порыв ветра, заскрипели, закачались ветви, и Моргейну пробрала дрожь ужаса. "Он идет..."
      Моргейна повернулась, медленно и неохотно, и увидела, что они больше не одни в роще. Здесь пролегла граница между мирами, и он встал на этой границе...
      Моргейна никогда не спрашивала у Акколона, что же в тот момент видел он... Она видела лишь тень, увенчанную ветвистыми рогами, золото и пурпур листьев - хотя сами они стояли в лесу, украшенном полураспустившейся листвой, - темные глаза... Когда-то она возлежала с ним на лесной подстилке, но на этот раз он пришел не к ней, и Моргейна это знала. Теперь и ей, и даже владычице фэйри следовало отойти в сторону. Он бесшумно шагал по палой листве, и все же его шаги поднимали ветер; потоки воздуха пронизывали рощу и трепали волосы Моргейны, и плащ бился у нее за плечами. Он был высок и темноволос; казалось, будто он одновременно облачен и в богатейшее одеяние, и в листву, - но при этом Моргейна могла бы поклясться, что он наг. Он вскинул изящную руку, и Акколон медленно, словно его вела чужая воля, двинулся вперед, шаг за шагом... и в то же самое время это именно Акколон был облачен в листву и увенчан рогами, мерцавшими в странном, неподвижном свете волшебной страны. Моргейна изнемогала под ударами ветра; она ощущала, что роща полнится иными силуэтами и ликами, но не могла их рассмотреть. Это испытание предназначалось не для нее, а для мужчины, что находился с нею рядом. Казалось, что воздух звенит от возгласов и пения рогов; мчались ли эти всадники по воздуху, или копыта стучали по лесной подстилке, да так громко, что заглушали даже мысли? Моргейна осознала, что Акколона уже нет рядом с ней. Она стояла, уцепившись за ствол орешника и спрятав лицо. Моргейна не знала, каким образом будет протекать посвящение Акколона в короли, и ей не суждено, не положено было этого знать... Это было не в ее власти - даровать сие испытание или знать о нем. При помощи Владычицы Моргейна пробудила силу Увенчанного Рогами, и Акколон ушел туда, куда Моргейна не могла за ним последовать.
      Моргейна не знала, сколь долго она простояла, цепляясь за орешник, до боли прижавшись лбом к стволу... А затем ветер стих, и Акколон вновь был с ней. Они стояли рядом, и кроме них, в ореховой роще не было никого; не слышно было ни звука, кроме удара грома, что раскатился по темному безоблачному небу. За темным диском затменной луны раскаленным металлом пылала солнечная корона, и на черном небе горели звезды. Акколон обнял Моргейну.
      - Что это? - прошептал он. - Что это?
      - Это затмение.
      Моргейна сама удивилась тому, сколь спокоен был ее голос. Она чувствовала прикосновение рук Акколона, теплых, живых и надежных, и постепенно ее сердцебиение улеглось. Земля под ногами снова сделалась твердой, превратившись в обычный дерн ореховой рощи; заглянув в озерцо, Моргейна увидела там сучья, обломанные сверхъестественным ветром, что недавно бушевал в роще. В темноте жалобно стенала какая-то птаха, а под ногами у них поросенок копался в слежавшейся листве. Затем свет стал возвращаться - такой яркий, что Моргейна увидела, как тень соскользнула с солнца. Она заметила, что Акколон смотрит в небо, и резко приказала:
      - Отвернись! Ты можешь ослепнуть, когда тьма уйдет! Акколон сглотнул и опустил голову, приблизив лицо к лицу
      Моргейны. Волосы его были растрепаны нездешним ветром, и в них застрял темно-красный лист, и при виде этого листа Моргейна содрогнулась: ведь они стояли сейчас среди орешника, что только начал покрываться листвой.
      - Он ушел... - шепотом произнес Акколон. - И она... Или это была ты? Моргейна... то, что произошло, - это было на самом деле?
      Вглядываясь в его ошеломленное лицо, Моргейна заметила в глазах Акколона нечто такое, чего там прежде никогда не было - прикосновение нечеловеческого. Протянув руку, она извлекла листок из его волос и вручила Акколону.
      - Ты носишь змей - неужто тебе нужно спрашивать? Акколон сдавленно охнул и содрогнулся. Он резко выхватил темно-красный лист у Моргейны и бросил его; лист бесшумно порхнул на землю. Акколон произнес с судорожным вздохом:
      - Я словно скакал над миром и видел такое, чего не видел ни один смертный...
      Потянувшись к ней, он со слепой настойчивостью сорвал с Моргейны платье и увлек ее следом за собой на землю. Моргейна не препятствовала ему; ошеломленная, она лежала на сырой земле, а Акколон, не замечая ничего вокруг, вошел в нее, подгоняемый силой, которую сам вряд ли осознавал. Она безмолвствовала перед напором этой неистовой силы, и ей казалось, что на лицо Акколона вновь падает тень рогов - или пурпурных листьев. Моргейна не была причастна к этому. Она была землей, безропотно принимающей дождь и ветер, гром и удары молний, - и на миг ей почудилось, будто молния прошила ее тело и ушла в землю...
      Затем тьма развеялась, и звезды, горевшие среди дня, исчезли. Акколон помог ей подняться, нежно и виновато, и привести одежду в порядок. Он наклонился и поцеловал Моргейну, бормоча какие-то объяснения, перемешанные с извинениями, - но Моргейна улыбнулась и коснулась пальцем его губ.
      - Нет-нет... довольно...
      В роще вновь стало тихо; не слышно было ничего, кроме обычного лесного шума.
      - Нам пора возвращаться, любовь моя, - спокойно произнесла Моргейна. Нас хватятся. А кроме того, все будут кричать и вопить по поводу затмения ну как же, такое необычайное явление... - она слабо улыбнулась. То, что она увидала сегодня, было необыкновеннее любого затмения. Акколон держал ее за руку, и рука его была холодной и твердой.
      Когда они двинулись в путь, Акколон прошептал:
      - Я никогда не думал, что ты... что ты так похожа на Нее, Моргейна...
      "Но она - это и есть я". Однако, Моргейна не стала говорить этого вслух. Акколон прошел посвящение. Возможно, ему стоило бы лучше подготовиться к этому испытанию. И все же он встретил его лицом к лицу, как и должен был, и был принят силой, превышающей ее скромные силы.
      Но затем сердце ее заледенело, и Моргейна повернула голову, чтоб взглянуть на улыбающееся лицо своего возлюбленного. Он был принят. Но это еще не значило, что он победит. Это значило всего лишь, что он может попытаться пройти последнее испытание, - и оно только началось.
      "Я чувствую себя совсем не так, как в тот раз, когда я, Весенняя Дева, послала навстречу испытанию Артура - не зная, что это Артур... О, Богиня, как же я была молода! Как молоды были мы оба... Милосердно молоды - мы не ведали, что творим. А теперь я достаточно стара, чтобы понимать, что я делаю. Где же мне набраться мужества, чтобы отправить Акколона навстречу смерти?"
      Глава 4
      В канун Пятидесятницы Артур и его королева пригласили на семейный обед тех гостей, кто был связан с ними родственными узами. Завтра должен был состояться традиционный большой пир, который Артур давал для соратников и подвластных ему королей, но тщательно прихорашивавшаяся Гвенвифар чувствовала, что этот обед станет для нее куда более тяжелым испытанием. Она давно уже смирилась с неизбежным. Завтра ее супруг и лорд при всех окончательно и бесповоротно провозгласит то, что и так уже все знали. Завтра Галахада посвятят в рыцари и примут в братство Круглого Стола. О, да, она давным-давно знала об этом, но прежде Галахад был для нее всего лишь светловолосым мальчуганом, подраставшим где-то во владениях короля Пелинора. Думая об этом, Гвенвифар даже испытывала некое удовлетворение; сын Ланселета и ее кузины Элейны (некоторое время назад Элейна скончалась родами) - вполне приемлемый наследник для Верховного короля. Но теперь Галахад казался ей живым упреком - упреком стареющей королеве, так и не сумевшей родить ребенка.
      - Тебе нехорошо? - спросил Артур, взглянув в лицо Гвенвифар, когда та надевала венец. - Я просто подумал, что стоило бы познакомится с парнем поближе, раз уж я должен буду оставить королевство ему. Может, мне сказать гостям, что ты приболела? Тебе вовсе не обязательно присутствовать на этом обеде - ты можешь встретиться с Галахадом как-нибудь попозже.
      Гвенвифар поджала губы.
      - Сейчас или попозже, - какая разница? Артур взял жену за руку.
      - Я не так уж часто в последнее время виделся с Ланселетом - хорошо, что наконец-то представился случай снова поговорить с ним.
      Королева попыталась улыбнуться, но почувствовала, что улыбка получилась странной.
      - Я уж думала, - а станешь ли ты когда-нибудь разговаривать с ним? Ты не испытываешь к нему ненависти?
      Артур неловко улыбнулся.
      - Мы были тогда так молоды... Такое чувство, будто все это происходило в каком-то ином мире. Теперь Ланс - всего лишь мой самый старый и самый близкий друг, все равно что брат, почти как Кэй.
      - Кэй - тоже твой брат, - заметила Гвенвифар. - А его сын Артур - один из самых преданных твоих рыцарей. Мне кажется, он был бы лучшим наследником, чем Галахад...
      - Молодой Артур - хороший человек и надежный соратник. Но Кэй происходит не из королевского рода. Видит Бог, за прошедшие годы мне не раз хотелось, чтобы Экторий и вправду был моим отцом... но это не так, и говорить тут не о чем, Гвен.
      Заколебавшись на мгновение, - он никогда не говорил об этом после той злосчастной Пятидесятницы, - Артур произнес:
      - Я слыхал, что... что другой парень, сын Моргейны... что он на Авалоне.
      Гвенвифар вскинула руку, словно пытаясь заслониться от удара.
      - Нет!
      - Я сделаю так, чтобы тебе никогда не пришлось встречаться с ним, сказал Артур, не глядя на жену. - Но королевская кровь есть королевская кровь, и о нем тоже необходимо позаботиться. Он не может унаследовать мой трон - священники этого не допустят...
      - О! - перебила его Гвенвифар. - Так что же, если бы священники это допустили, ты, выходит, объявил бы сына Моргейны своим наследником...
      - Многие будут удивляться, почему я этого не сделал, - сказал Артур. Ты хочешь, чтоб я попытался объяснить им причину?
      - Значит, тебе нужно держать его подальше от двора, - сказала Гвенвифар и подумала: "Я и не знала, что мой голос делается настолько резким, когда я разозлюсь". - Что делать при этом дворе друиду, воспитанному на Авалоне?
      - Мерлин Британии - один из моих советников, - сухо отозвался Артур, и так будет всегда, Гвен. Те, кто прислушивается к Авалону, - тоже мои подданные. Сказано ведь: "Есть у меня и другие овцы, которые не сего двора..."
      - Эта шутка отдает богохульством, - заметила Гвенвифар, постаравшись смягчить тон, - и вряд ли уместна в канун Пятидесятницы...
      - Но праздник летнего солнцестояния существовал еще до Пятидесятницы, любовь моя, - сказал Артур. - По крайней мере, насколько мне известно, теперь его костры не загораются нигде ближе трех дней пути от Камелота, даже на Драконьем острове - лишь на Авалоне.
      - Я уверена, что монахи в Гластонбери неусыпно бдят, - сказала Гвенвифар, - и потому никто больше не будет наведываться на Авалон или являться оттуда...
      - Но печально будет, если все это уйдет навеки, - заметил Артур. - И крестьянам будет невесело, если они лишатся своих празднеств... хотя горожанам, скорее всего, нет дела до старинных обычаев. Да-да, я знаю, что под небесами есть лишь одно имя, несущее нам спасение, но, возможно, тем, кто связан столь тесными узами с землей, мало одного лишь спасения...
      Гвенвифар хотела было возразить, но сдержалась и промолчала. В конце концов, Кевин - всего лишь старый калека и друид, а дни друидов казались Гвенвифар столь же далекими, как и времена владычества римлян. И даже Кевина при дворе знали не столько как мерлина Британии, сколько как непревзойденного арфиста. Священники не относились к нему с таким почтением, как некогда к Талиесину, человеку мудрому и великодушному, Кевин был остер и невоздержан на язык, особенно в спорах. И все же Кевин знал старинные обычаи и законы лучше самого Артура, и Артур привык обращаться к нему за советом, если дело оказывалось связано с древними традициями.
      - Если бы мы не собирались устроить встречу в тесном семейном кругу, я велела бы мерлину порадовать нас сегодня своей музыкой.
      Артур улыбнулся.
      - Я могу послать к нему слугу с просьбой, если хочешь, но столь искусному музыканту не приказывают - даже короли. Можно пригласить его за наш стол и попросить оказать нам честь, спеть что-нибудь для нас.
      Гвенвифар улыбнулась в ответ и поинтересовалась:
      - Так кто же кого должен просить - король подданного или наоборот?
      - В подобных делах следует соблюдать равновесие, - отозвался Артур. Это одна из тех вещей, которым я научился за время правления: бывают моменты, когда королю следует просить, а не приказывать. Возможно, римских императоров привело к погибели то, что мой наставник именовал греческим словом hybris - надменность: они решили, что могут повелевать всем, а не только тем, на что по закону распространяется королевская власть... Ну что ж, моя леди, гости ждут. Ты уже довольна своею красотой?
      - Опять ты смеешься надо мной, - укоризненно заметила Гвенвифар. - Ты же знаешь, какая я старая.
      - Вряд ли ты старше меня, - возразил Артур, - а мой дворецкий уверяет, что я до сих пор красив.
      - О, да, но это совсем иное. На мужчинах возраст сказывается не так, как на женщинах.
      - Если бы я посадил рядом с собой на трон юную деву, это выглядело бы странно, - сказал Артур, взяв жену за руку. - Мне нужна ты.
      Они двинулись к двери; дворецкий приблизился к королю и что-то негромко произнес. Артур повернулся к Гвенвифар.
      - За нашим столом будет больше гостей, чем мы думали. Гавейн передает, что приехала его мать, а значит, нам придется пригласить и Ламорака - он ведь ее супруг и спутник, - сказал он. - Видит Бог, я уже много лет не встречался с Моргаузой, но ведь она тоже приходится мне родственницей. И еще король Уриенс с Моргейной и сыновьями...
      - Значит, это действительно будет семейный обед.
      - Да, Гарет и Гавейн тоже придут. Правда, Гахерис сейчас в Корнуолле, а Агравейн не смог покинуть Лотиан, - сказал Артур, и Гвенвифар вновь почувствовала всплеск застарелой горечи... У Лота Оркнейского было так много сыновей... - Ну что ж, моя дорогая, гости собрались в малом зале. Не пора ли спуститься к ним?
      Огромный зал Круглого Стола был владением Артура - местом, где господствовали мужчины, где собирались короли и воины. Но малый зал был украшен тканями, специально привезенными из Галлии; в нем стояли обычные столы на козлах и скамьи, и именно тут Гвенвифар отчетливее всего ощущала себя королевой. В последнее время она становилась все более близорука; вот и теперь, хотя зал был хорошо освещен, Гвенвифар сперва не видела ничего, кроме ярких пятен - платьев дам и праздничных нарядов мужчин. Вон тот здоровяк шести с лишним футов ростом, с пышной копной русых волос - это Гавейн. Подойдя к ним, он поклонился королю, а потом заключил кузена в объятия; хватка у него была медвежья. За братом последовал Гарет - он вел себя более сдержанно. Подошедший Кэй хлопнул Гарета по плечу, назвав его, по старой памяти, Красавчиком, и поинтересовался насчет выводка детворы. Дети Гарета были еще слишком малы, чтобы представлять их ко двору, а леди Лионора еще не вполне оправилась после последних родов и потому осталась дома - замок Гарета находился на севере, неподалеку от римской стены. Столько же теперь у Гарета детей, восемь или девять? Гвенвифар видела леди Лионору всего дважды; а так всякий раз, когда Гарет появлялся при дворе, его супруга то собиралась рожать, то приходила в себя после родов, то кормила грудью младшего ребенка. Гарет потерял былую миловидность, но по-прежнему оставался красивым мужчиной. С ходом лет Артур,
      Гавейн и Гарет делались все больше похожи друг на друга. А вон Гарет обнял стройного мужчину, в темных вьющихся волосах которого появились седые пряди. Гвенвифар прикусила губу. За все эти годы Ланселет не изменился ни капли - разве что сделался еще красивее.
      А вот Уриенс не был наделен этой волшебной способностью - оставаться неподвластным ходу времени. Теперь он действительно выглядел как старик, хотя и оставался по-прежнему крепок. Волосы его сделались белоснежными; Гвенвифар слышала, как Уриенс объясняет Артуру, что лишь недавно оправился после воспаления легких, а весной похоронил старшего сына, убитого дикой свиньей.
      - Так значит, теперь ты станешь в свой черед королем Северного Уэльса, сэр Акколон? - сказал Артур. - Ну что ж, значит, так суждено. Бог дал, Бог и взял - так говорится в Священном Писании.
      Уриенс хотел было поцеловать Гвенвифар руку, но вместо этого королева сама поцеловала старика в щеку.
      - Наша королева все молодеет, - сказал Уриенс, широко улыбнувшись. Можно подумать, родственница, будто ты жила в волшебной стране.
      Гвенвифар рассмеялась.
      - Тогда, наверное, мне нужно будет нарисовать на лице морщины, а то епископ и священники могут подумать, будто я знаю заклинания, недостойные христианки; но нам не следовало бы так шутить в канун святого праздника. О, Моргейна, - на этот раз Гвенвифар хватило сил встретить свою золовку шуткой, - ты выглядишь младше меня, а я ведь точно знаю, что ты старше. Это все твое волшебство?
      - Никакого волшебства, - отозвалась Моргейна грудным, певучим голосом. - Просто в нашем захолустье особо нечем занять свой ум, и мне кажется, что время стоит на месте. Может, потому я и не старею.
      Теперь, когда у нее появилась возможность взглянуть на Моргейну вблизи, Гвенвифар все же заметила у нее на лице следы, оставленные временем; кожа Моргейны оставалась все такой же гладкой, но под глазами пролегли тоненькие морщины, и веки слегка набрякли. Моргейна протянула Гвенвифар руку; рука была худой, почти костлявой, и кольца казались великоватыми. "Моргейна, по крайней мере, на пять лет старше меня", подумала Гвенвифар. И внезапно ей почудилось, будто они с Моргейной - не женщины средних лет, а две юные девушки, встретившиеся на Авалоне.
      Ланселет сперва подошел поприветствовать Моргейну. Гвенвифар и не думала, что до сих пор способна так ревновать... "Элейна скончалась... А муж Моргейны так стар, что может не дотянуть и до Рождества..." Ланселет произнес какой-то комплимент, и Моргейна рассмеялась, негромко и мелодично.
      "Но она не смотрит на Ланселета как на возлюбленного... ее взгляд прикован к принцу Акколону - он тоже хорош собой... что ж, муж старше ее вдвое, если не больше..." И Гвенвифар, внезапно исполнившись ощущения собственной правоты, почувствовала резкое неодобрение.
      Подозвав кивком головы Кэя, королева сказала:
      - Пора садиться за стол. В полночь Галахаду нужно будет идти в церковь, на бдение. И возможно, он захочет перед этим немного отдохнуть, чтобы потом не так клонило в сон...
      - Меня не будет клонить в сон, леди, - произнес Галахад, и Гвенвифар вновь пронзила боль. Как она была бы счастлива, будь этот юноша ее сыном! Галахад сделался высоким и широкоплечим - куда крупнее отца. Лицо его сияло чистотой и спокойным счастьем. - Здесь все так ново для меня! Камелот так прекрасен, что я с трудом верю своим глазам! И я приехал сюда в обществе отца, - а моя мать всю жизнь говорила о нем, словно о короле или святом, в общем, как о человеке, возвышающемся над простыми смертными.
      - О, Ланселет не слишком отличается от простого смертного, Галахад, сказала Моргейна, - и когда ты узнаешь его получше, ты сам это поймешь.
      Галахад учтиво поклонился Моргейне и произнес:
      - Я помню тебя. Ты приезжала к нам и увезла Нимуэ, и моя мать долго плакала... Как поживает моя сестра, леди?
      - Я не видела ее несколько лет, - отозвалась Моргейна, - но если бы с ней что-нибудь случилось, я бы об этом услышала.
      - Я помню только, что очень сердился на тебя: что бы я тебе ни говорил, ты отвечала, что это на самом деле не так - ты казалась такой уверенной в себе, и моя мать...
      - Несомненно, твоя мать сказала, что я - злая колдунья, - улыбнулась Моргейна. "Улыбка у нее самодовольная, словно у кошки", - подумала Гвенвифар. Галахад залился румянцем. - Что ж, Галахад, ты не первый, кто так считает.
      На этот раз Моргейна улыбнулась Акколону, и тот улыбнулся в ответ столь откровенно, что Гвенвифар была неприятно поражена.
      - Так ты и в самом деле колдунья, леди? - напрямик спросил Галахад.
      - Что ж, - сказала Моргейна со своей кошачьей улыбкой, - несомненно, у твоей матери были основания так считать. Раз уж она покинула нас, теперь я могу поведать обо всем. Ланселет, Элейна никогда не рассказывала тебе, как умоляла меня дать ей какой-нибудь талисман, который внушил бы тебе любовь к ней?
      Ланселет повернулся к Моргейне, и Гвенвифар показалось, что его лицо окаменело от боли.
      - Зачем шутить над давно минувшими днями, родственница?
      - О, но я вовсе не шучу, - отозвалась Моргейна. Она на миг подняла глаза и встретилась взглядом с Гвенвифар. - Я подумала, что хватит тебе разбивать сердца всех женщин Британии и Галлии. Потому я и устроила этот брак, и ни капли о том не жалею: ведь благодаря этому у тебя есть замечательный сын, наследник моего брата. А если бы я не вмешалась, ты так и остался бы холостяком и продолжал бы мучить женщин, - ведь он и сейчас на это способен, верно, Гвен? - дерзко добавила она.
      "Я знала это. Но не думала, что Моргейна осмелится так открыто во всем сознаться..."
      Гвенвифар воспользовалась привилегией королевы и сменила тему разговора.
      - Как там поживает моя тезка, маленькая Гвенвифар?
      - Она обручена с сыном Лионеля, - сказал Ланселет, - и в один прекрасный день станет королевой Малой Британии. Священник заявил, что родство слишком близкое, но разрешение на брак все-таки можно выдать. Мы с Лионелем пожертвовали церкви богатые дары, чтоб священник закрыл глаза на это родство. Впрочем, девочке всего девять, и свадьба состоится не раньше, чем через шесть лет.
      - А как там твоя старшая дочь? - поинтересовался Артур.
      - Сир, она стала монахиней, - ответил Ланселет.
      - Так тебе сказала Элейна? - поинтересовалась Моргейна, и глаза ее вновь вспыхнули недобрым огнем. - Она заняла место твоей матери на Авалоне, Ланселет. Ты этого не знал?
      - Это одно и то же, - спокойно отозвался Ланселет. - Жрицы из Дома дев очень похожи на монахинь в святых обителях. Они живут в воздержании и молитвах и служат Богу, как умеют.
      Он быстро повернулся к королеве Моргаузе, которая как раз подошла к нему.
      - Не могу сказать, тетя, что ты совсем не изменилась, но, по-моему, годы обошлись с тобой воистину доброжелательно.
      "Как она похожа на Игрейну! Я слыхала множество шуток о Моргаузе и сама смеялась над ними, но теперь я могу поверить, что молодого Ламорака действительно связала с ней любовь, а не честолюбие!"
      Моргауза была крупной, рослой женщиной; ее густые рыжие волосы, нетуго заплетенные в косы, спускались на зеленое платье - просторное одеяние из шелка, расшитого жемчугом и золотыми нитями. В волосах у нее мерцал узкий венец, украшенный сверкающим топазом. Гвенвифар протянула руки ей навстречу и обняла родственницу.
      - Ты так похожа на Игрейну, королева Моргауза. Я очень любила ее, и до сих пор часто думаю о ней.
      - В молодости я бы просто взбеленилась от таких слов, Гвенвифар. Я до безумия завидовала своей сестре - ее красоте и тому, что столь многие короли и лорды готовы бросить все к ее ногам. Теперь же я помню лишь то, что она была прекрасна и добра, и мне приятно слышать, что ее до сих пор помнят.
      Моргауза повернулась, чтоб обнять Моргейну, и Гвенвифар заметила, что Моргейна попросту утонула в объятиях родственницы, что Моргауза прямо-таки высится над нею... "С чего вдруг я испытывала страх перед Моргейной? Она же всего лишь малявка, королева незначительного королевства..." Моргейна была одета в скромное платье из темной шерсти; единственными ее украшениями были витая серебряная гривна и серебряные браслеты. Ее темные волосы, все такие же пышные, были заплетены в косы и уложены венцом.
      Артур подошел, чтоб обнять сестру и тетю. Гвенвифар взяла Галахада за руку.
      - Садись рядом со мною, родич.
      "О, именно такого сына я должна была родить Ланселету - или Артуру..."
      Когда они уселись за стол, королева сказала:
      - Теперь, когда тебе представилась возможность получше узнать своего отца, ты убедился, что он не святой, как выразилась Моргейна, а всего лишь очень хороший человек?
      - О, но что же тогда - святой? - спросил Галахад. Глаза его сияли. - Я не могу думать о нем как об обычном человеке, леди, - ведь он, несомненно, стоит куда выше. Он - сын короля, и я совершенно уверен, что если бы трон переходил не к старшему сыну, а к лучшему, именно он правил бы сейчас Малой Британией. Счастлив тот человек, для которого его отец является и его героем, - сказал он. - Я успел немного поговорить с Гавейном - он ни во что не ставит своего отца и почти не вспоминает о нем. Но о моем отце все говорят с восхищением!
      - Ну что ж, в таком случае, я надеюсь, что ты всегда будешь видеть в нем безупречного героя, - сказала Гвенвифар. Она посадила Галахада между собою и Артуром, как и подобает сажать усыновленного наследника королевства. Артур пожелал посадить рядом с собой королеву Моргаузу. Следом сидел Гавейн, а за ним - Увейн; Гавейн был дружен с молодым рыцарем и покровительствовал ему, как некогда Ланселет покровительствовал юному Гарету.