Пленник дуба (Туманы Авалона - 4)

Брэдли Мэрион Зиммер
Пленник дуба (Туманы Авалона - 4)

      Мэрион Брэдли
      Туманы Авалона
      Книга IV
      ПЛЕННИК ДУБА
      Глава 1
      В далеких холмах Северного Уэльса шли дожди - непрерывно, день за днем, - и замок короля Уриенса словно плыл среди тумана и сырости. Дороги развезло, реки вздулись и затопили броды, и повсюду царил промозглый холод. Моргейна куталась в плащ и толстый платок, но закоченевшие пальцы плохо слушались ее и не желали держать челнок; внезапно она выпрямилась, выронив челнок.
      - Что случилась, матушка? - спросила Мелайна, вздрогнув - таким резким показался в тишине зала этот глухой стук.
      - Всадник на дороге, - сказала Моргейна. - Нам следует приготовиться к встрече.
      А затем, заметив обеспокоенный взгляд невестки, Моргейна мысленно выругала себя. Опять кропотливая женская работа вогнала ее в состояние, подобное трансу, а она и не уследила! Моргейна давно уже перестала прясть, но ткать она любила, и это, в общем-то, было безопасно, если только следить за своими мыслями и не поддаваться усыпляющей монотонности этой работы.
      Во взгляде Мелайны смешались настороженность и раздражение - она всегда так реагировала на неожиданные видения Моргейны. Нет, Мелайна не думала, что в них кроется нечто злое или даже просто волшебное, - просто у ее свекрови были свои странности. Но Мелайна расскажет о них священнику, он снова заявится и примется ловко выспрашивать, откуда берут начало эти странности, а ей придется изображать из себя кроткую овечку и делать вид, будто она не понимает, о чем идет речь. Когда-нибудь она таки утратит выдержку, от усталости или по неосторожности, и выскажет священнику все, что думает. Вот тогда у него действительно будет о чем с ней поговорить...
      Ну что ж, сказанного не воротишь, и нечего теперь из-за этого переживать. В конце концов, она ладила с отцом Эйаном, бывшим наставником Увейна, - для священника он был неплохо образован.
      - Передай отцу Эйану, что его ученик будет здесь к ужину, - произнесла Моргейна и лишь после этого сообразила, что опять сказала лишку. Она знала, что Мелайна думает о священнике, и ответила на ее мысли, а не на ее слова. Моргейна вышла из зала, а невестка осталась смотреть ей вслед.
      Зима выдалась суровая - дожди, снегопады, постоянные бури, - и за все это время к ним не завернул ни один путник. Моргейна усердно обшивала всех домашних, от Уриенса до новорожденного ребенка Мелайны, но зрение ее слабело, и рукодельничать было нелегко; свежих растений зимой не было, и заняться приготовлением лекарств она тоже не могла. Подруг у нее не было все ее придворные дамы были женами дружинников Уриенса и бестолковостью превосходили даже Мелайну. Самое большее, на что они были способны, - это с трудом разобрать по слогам стих из Библии; узнав, что Моргейна умеет читать и писать и даже немного знает латынь и греческий, они были потрясены до глубины души. Сидеть целыми днями за арфой она тоже не могла. В результате скука и нетерпение доводили ее до неистовства...
      ... Хуже того - ее постоянно терзало искушение; ей хотелось взяться за прялку и погрузиться в грезы, позволив своему сознанию отправиться в Камелот, к Артуру, или на поиски Акколона. Три года назад ей пришло в голову, что Акколону следует проводить больше времени при дворе, чтобы Артур получше узнал его и проникся к нему доверием. Акколон носил змей Авалона - это могло еще надежнее связать его с Артуром. Моргейне недоставало Акколона, недоставало до боли; при нем она всегда была такой, какой он ее видел - Верховной жрицей, уверенной в себе и своих целях. Но долгими одинокими зимами ее вновь принимались терзать сомнения и страх; а вдруг она и вправду такова, какой кажется Уриенсу, - стареющая королева-отшельница, чье тело, разум и душа все сильнее иссыхают и вянут с каждым годом?
      И все-таки Моргейна по-прежнему крепко держала в своих руках и замок со всем домашним хозяйством, и всю округу; окрестные жители нередко приходили к ней за советом. Они говорили: "Наша королева мудра. Даже король не делает ничего без ее согласия". Моргейна знала, что люди Племен и Древний народ почти готовы обожествить ее, но все же она не решалась слишком часто выказывать свою приверженность к древней вере.
      Моргейна сходила на кухню и велела приготовить праздничную трапезу насколько это было возможно в конце долгой зимы, перекрывшей все дороги. Она достала из запертого шкафа немного припрятанного изюма и сушеных фруктов и кое-какие пряности, чтоб приготовить остатки копченой свиной грудинки. Мелайна расскажет отцу Эйану, что Моргейна ждет к ужину Увейна. А ей, кстати, нужно еще сообщить эту новость Уриенсу.
      Моргейна отправилась в покои короля; Уриенс занимался тем, что лениво играл в кости с одним из своих дружинников. Воздух в покоях был спертым; пахло затхлостью и старостью. "Что ж, этой зимой он так долго провалялся с крупозной пневмонией, что мне не приходилось делить с ним постель, бесстрастно подумала Моргейна. - Хорошо, что Акколон провел всю зиму в Камелоте, при Артуре; мы бы при малейшей возможности стремились оказаться вместе, и нас могли разоблачить".
      Уриенс поставил стаканчик с костями и посмотрел на жену. Король сильно похудел; длительная борьба с лихорадкой изнурила его. На протяжении нескольких дней Моргейне даже казалось, что Уриенс не выживет, но она изо всех сил сражалась за его жизнь - отчасти потому, что она, несмотря ни на что, все же испытывала привязанность к старику-мужу и не хотела, чтобы он умирал, а отчасти потому, что сразу же после смерти Уриенса на его трон уселся бы Аваллох.
      - Я не видел тебя целый день, Моргейна. Мне было одиноко, - с ноткой укоризны произнес Уриенс. - В конце концов, на Хоу не так приятно смотреть, как на тебя.
      - Ну, я ведь не просто так оставила тебя, - отозвалась Моргейна, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно непринужденнее. Уриенс любил грубоватые шутки. - Мне подумалось - вдруг ты в твои почтенные годы почувствовал слабость к молодым красивым мужчинам? А раз он тебе не нужен, муж мой, может, я заберу его себе?
      Уриенс рассмеялся.
      - Ты вогнала бедолагу в краску, - сказал он, добродушно улыбаясь. - Но если ты покидаешь меня на целый день, что ж мне еще остается, кроме как предаваться мечтаниям и таращиться, как баран, на него или на пса?
      - Ну что ж, я пришла к тебе с хорошими новостями. Сегодня вечером тебя перенесут в зал, к общему столу, - к нам едет Увейн. Он прибудет еще до ужина.
      - Хвала Господу! - обрадовался Уриенс. - Этой зимой я уж начал думать, что умру, так и не повидавшись больше с моими сыновьями.
      - Думаю, Акколон вернется к празднеству летнего солнцестояния.
      Моргейна подумала о кострах Белтайна, до которого оставалось всего два месяца, и ее захлестнула волна желания.
      - Отец Эйан опять просил запретить эти празднества, - ворчливо произнес Уриенс. - Мне уже надоело выслушивать его жалобы! Он думает, что если мы вырубим рощу, то люди удовольствуются его благословением и не станут разжигать костры в Белтайн. А правда ведь - похоже, будто с каждым годом старая вера все крепнет. Я-то думал, что она будет понемногу исчезать вместе со стариками. Но теперь к язычеству начала обращаться молодежь, и потому мы должны что-то делать. Может, нам и вправду следует срубить рощу.
      "Только попробуй, - подумала Моргейна, - и я пойду на убийство". Но когда она заговорила, голос ее был мягок и рассудителен:
      - Это было бы ошибкой. Дубы дают пропитание свиньям и простонародью и даже нам в тяжелые зимы приходится пользоваться желудевой мукой. А кроме того, эта роща росла здесь сотни лет - ее деревья священны...
      - Ты сама говоришь, как язычница, Моргейна.
      - А кто же сотворил эти дубы, если не Господь? - парировала она. Почему мы должны наказывать безвинные деревья за проступки неразумных людей и за то, что отцу Эйану не нравится, как люди этими деревьями пользуются? Я-то думала, что ты любишь свою землю...
      - Ну да, люблю, - раздраженно согласился Уриенс. - Но Аваллох тоже говорит, что мне следует ее срубить, чтоб язычникам негде было собираться. Мы можем построить на том месте церковь или часовню.
      - Но Древние - тоже твои подданные, - возразила Моргейна, - а ты в молодости заключил Великий Брак со всей страной. Неужто ты лишишь Древний народ рощи, дающей им пропитание и убежище, их храма, созданного не руками человеческими, но самим Богом? Неужто ты оставишь их умирать от голода, как уже случалось в тех землях, где вырубили слишком много лесов?
      Уриенс взглянул на свои узловатые старческие запястья. Синяя татуировка поблекла, оставив лишь едва заметные линии.
      - Недаром тебя зовут Моргейной Волшебницей - Древний народ нигде бы не сыскал лучшего заступника. Что ж, раз ты просишь за них, моя леди, я не трону эту рощу, пока жив, - но когда я умру, Аваллох сам решит, как с ней поступить. А теперь не принесешь ли ты мне мои туфли и одежду, чтобы я мог сидеть в зале, как король, а не как старый хрен, в ночной сорочке и шлепанцах?
      - Конечно, - согласилась Моргейна. - Но я тебя не подниму, так что придется Хоу помочь тебе одеться.
      Когда Хоу справился с поручением, Моргейна причесала Уриенса и позвала второго воина, ожидавшего королевского приказа. Они сплели руки в подобие кресла, подняли Уриенса и отнесли в зал. Моргейна тем временем положила на королевское кресло несколько подушек и проследила, как старика усадили на них.
      А потом она услышала, как забегали слуги, а со двора донесся стук копыт... "Увейн", - подумала Моргейна, едва взглянув на юношу, вступившего в зал в сопровождении слуг. Трудно было поверить, что этот рослый молодой рыцарь, широкоплечий, со шрамом на щеке, и есть тот самый тощий мальчишка, так привязавшийся к ней за первый год ее жизни при дворе Уриенса - год, исполненный одиночества и отчаяния. Увейн поцеловал отцу руку и склонился перед Моргейной.
      - Отец. Милая матушка...
      - Я рад снова видеть тебя дома, парень, - сказал Уриенс, но взгляд Моргейны уже был прикован к следующему мужчине, перешагнувшему порог зала. На миг она не поверила своим глазам - это было все равно что увидеть призрак. "Если бы он был настоящим, я бы непременно увидела его при помощи Зрения..." А затем она поняла. "Просто я изо всех сил старалась не думать об Акколоне - иначе я могла бы лишиться рассудка..."
      Акколон отличался более хрупким сложением и уступал брату в росте. Его взгляд тут же прикипел к Моргейне - на один лишь миг, прежде чем Акколон опустился на колено перед отцом. Но когда он повернулся к Моргейне, голос его был безупречно ровным и сдержанным.
      - Я рад снова оказаться дома, леди.
      - Я рада снова видеть здесь вас обоих, - так же ровно отозвалась Моргейна. - Увейн, поведай нам, откуда у тебя взялся этот ужасный шрам через всю щеку. Я думала, что после победы над императором Луцием все пообещали Артуру не чинить больше никаких непотребств!
      - Да ничего особенного! - весело откликнулся Увейн. - Просто какой-то разбойник занял заброшенную крепость и развлекался тем, что грабил окрестности и именовал себя королем. Мы с Гавейном, сыном Лота, отправились туда и немного потрудились, и Гавейн обзавелся там женой - некой вдовствующей леди с богатыми землями. Что же до этого... - он легонько прикоснулся к шраму. - Пока Гавейн дрался с хозяином крепости, мне пришлось разобраться с одним типом - жутким ублюдком, прорвавшимся мимо охраны. А он оказался левшой, да к тому же еще и неуклюжим. Нет уж, лучше я буду драться с хорошим бойцом, чем с паршивым! Если бы там была ты, матушка, у меня бы вообще не осталось никакого шрама, но у лекаря, который зашивал мне щеку, руки росли не оттуда. Что, он и вправду так сильно меня изуродовал?
      Моргейна нежно погладила пасынка по рассеченной щеке.
      - Для меня ты всегда останешься красивым, сынок. Но, возможно, мне удастся что-нибудь с этим сделать, - а то твоя рана воспалилась и распухла. Вечером я приготовлю для тебя припарки, чтобы лучше заживало. Она, должно быть, болит.
      - Болит, - сознался Увейн. - Но я полагаю, что мне еще повезло - я не подхватил столбняк, как один из моих людей. До чего ужасная смерть!
      Юноша поежился.
      - Когда рана начала распухать, я было подумал, что у меня началось то же самое, но мой добрый друг Гавейн сказал, что до тех пор, пока я в состоянии пить вино, столбняк мне не грозит - и принялся снабжать меня этим самым вином. Клянусь тебе, матушка, - за две недели я ни разу не протрезвел! - хохотнув, произнес Увейн. - Я отдал бы тогда всю добычу, захваченную у этого разбойника, за какой-нибудь твой суп. Я не мог жевать ни хлеб, ни сушеное мясо и изголодался чуть ли не до смерти. Я ведь потерял три зуба...
      Моргейна осмотрела рану.
      - Открой рот. Ясно, - сказала она и жестом подозвала одного из слуг. Принеси сэру Увейну тушеного мяса и тушеных фруктов. А ты пока что даже и не пытайся жевать что-нибудь твердое. После ужина я посмотрю, что с этим делать.
      - Я и не подумаю отказываться, матушка. Рана до сих пор чертовски болит. А кроме того, при дворе Артура есть одна девушка... Я вовсе не хочу, чтоб она принялась шарахаться от меня, как от черта, - и он рассмеялся. Несмотря на боль от раны, Увейн жадно ел и рассказывал всяческие истории о событиях при дворе, веселя всех присутствующих. Моргейна не смела отвести взгляда от пасынка, но сама она на протяжении всей трапезы чувствовала на себе взгляд Акколона, и он согревал ее, словно солнечные лучи после холодной зимы.
      Ужин прошел радостно и оживленно, но к концу его Уриенс устал. Моргейна заметила это и подозвала его слуг.
      - Муж мой, ты сегодня в первый раз поднялся с постели - тебе не следует чересчур переутомляться.
      Увейн поднялся со своего места.
      - Отец, позволь, я сам тебя отнесу.
      Он наклонился и легко поднял больного на руки, словно ребенка. Моргейна двинулась следом за ним, но на пороге остановилась.
      - Мелайна, присмотри тут за порядком - мне нужно до ночи еще заняться щекой Увейна.
      Через некоторое время Уриенс уже лежал в своих покоях; Увейн остался посидеть с ним, а Моргейна отправилась на кухню, чтобы приготовить припарки. Она растолкала повара и велела ему согреть еще воды в кухонном очаге. Раз уж она занимается врачеванием, надо ей держать у себя в комнате жаровню и котелок. И как она раньше до этого не додумалась? Моргейна поднялась наверх и усадила Увейна так, чтобы она могла наложить ему на щеку кусок ткани, пропитанный горячим травяным отваром. Боль в воспалившейся ране приутихла, и юноша облегченно вздохнул.
      - Ох, матушка, хорошо-то как! А эта девушка при дворе у
      Артура не умеет лечить. Матушка, когда я женюсь на ней, ты научишь ее своему искусству - ну, хоть немного? Ее зовут Шана, и она из Корнуолла. Она - одна из придворных дам королевы Изотты. Матушка, а как так получилось, что этот Марк именует себя королем Корнуолла? Я думал, Тинтагель принадлежит тебе.
      - Так оно и есть, сын мой. Я унаследовала его от Игрейны и герцога Горлойса. Я не знала, что Марк возомнил, будто он там царствует, отозвалась Моргейна. - Неужто Марк посмел объявить, будто Тинтагель принадлежит ему?
      - Нет, последнее, что я слышал - что там нет его наместника, - сообщил Увейн. - Сэр Друстан уехал в изгнание в Бретань...
      - Почему? - удивилась Моргейна. - Неужто он был сторонником императора Луция?
      Разговоры о событиях при дворе словно вдохнули жизнь в монотонное существование захолустного замка. Увейн покачал головой.
      - Нет... Поговаривают, будто они с королевой Изоттой были чересчур привязаны друг к другу, - сказал он. - Хотя я бы не взялся упрекать несчастную леди... Корнуолл - настоящее захолустье, а герцог Марк стар и сварлив; а его дворецкие говорят, будто он еще и лишился мужской силы. Несчастной леди, должно быть, несладко живется. А Друстан хорош собой и искусный арфист - а леди Изотта любит музыку.
      - Неужто при дворе только и говорят, что о чьих-то дурных поступках и чужих женах? - возмутился Уриенс и сердито посмотрел на сына. Увейн рассмеялся.
      - Ну, я сказал леди Шане, что ее отец может присылать к тебе вестника, и я надеюсь, милый отец, что ты не ответишь ему отказом. Шана небогата, но мне не очень-то и нужно ее приданое, я привез достаточно добра из Бретани я покажу тебе кое-что из моей добычи, и для матушки у меня тоже есть подарки.
      Юноша погладил Моргейну по щеке - она как раз склонилась над ним, чтобы заменить остывшую припарку свежей.
      - Я знаю - ты не такая, как эта леди Изотта, ты не станешь изменять моему отцу и распутничать у него за спиной.
      Моргейна почувствовала, что у нее горят щеки. Она склонилась над чайником, в котором кипели травы, и слегка сморщилась от горького запаха. Увейн считал ее лучшей из женщин, и это грело ей сердце, - но тем горше было сознавать, что она не заслужила такого отношения.
      "По крайней мере, я никогда не ставила Уриенса в дурацкое положение и не выставляла своих любовников напоказ..."
      - Но тебе все-таки нужно будет съездить в Корнуолл, когда отец выздоровеет и сможет путешествовать, - серьезно сказал Увейн и скривился, когда на его воспаленную щеку легла новая горячая припарка. - Нужно разобраться с этим делом, матушка. Марк не имеет права претендовать на твои земли. Ты так давно не показывалась в Тинтагеле, что тамошние жители могут и позабыть о том, что у них есть королева.
      - Я уверен, что до этого не дойдет, - сказал Уриенс. - Но если я поправлюсь к лету, то, когда поеду на Пятидесятницу, попрошу Артура разобраться с этим делом насчет владений Моргейны.
      - А если Увейн возьмет жену из Корнуолла, - сказала Моргейна, - он может держать Тинтагель от моего имени. Увейн, хочешь быть моим кастеляном?
      - Лучшего я и желать не смею, - отозвался Увейн. - Разве что перестать чувствовать, будто у меня болят все до единого зубы, и спокойно поспать.
      - Выпей-ка вот это, - сказала Моргейна, налив в вино Увейну лекарство из одного из своих флаконов, - и я обещаю, что ты сможешь уснуть.
      - Думаю, госпожа, я смогу уснуть и без этого - так я рад вновь очутиться под отцовским кровом, в собственной постели, под заботливым присмотром матери. - Увейн обнял отца и поцеловал руку Моргейне. - Но я все равно охотно выпью твое лекарство.
      Увейн выпил вино и кивком велел дежурному стражу посветить ему, пока он не доберется до своей комнаты. В покои заглянул Акколон, обнял отца и обратился к Моргейне.
      - Я тоже отправляюсь спать... леди. Есть ли там подушки или из комнаты все вынесли? Я так давно не был дома, что не удивился бы, обнаружив в своей прежней комнате гнездящихся голубей - в той самой, где я жил еще в те времена, когда отец Эйан пытался вколотить в мою голову латынь - через седалище.
      - Я просила Мелайну присмотреть, чтобы тебе приготовили все необходимое, - отозвалась Моргейна. - Но я сейчас схожу и проверю, как там дела. Я тебе еще понадоблюсь сегодня вечером, господин мой, - обратилась она к Уриенсу, - или я могу идти отдыхать?
      Ответом ей было тихое похрапывание. Хоу подсунул старику подушку под голову и сказал:
      - Идите, леди Моргейна. Если он вдруг проснется среди ночи, я за ним присмотрю.
      Когда они вышли из покоев, Акколон спросил:
      - Что с отцом?
      - Этой зимой он перенес воспаление легких, - сказала Моргейна. - А он уже немолод.
      - И ты вынесла все хлопоты на своих плечах, - сказал Акколон. - Бедная Моргейна... - и он коснулся ее руки. Голос его звучал так нежно, что Моргейна прикусила губу. Тяжелый, холодный комок, образовавшийся у нее внутри за эту зиму, начал таять, и Моргейна испугалась, что сейчас расплачется. Она опустила голову, чтоб не смотреть на Акколона.
      - А ты, Моргейна?.. Неужто у тебя не найдется для меня ни взгляда, ни слова?
      Акколон снова прикоснулся к ней, и Моргейна ответила сквозь стиснутые зубы:
      - Подожди.
      Она велела служанке принести из чулана подушки и пару одеял.
      - Если б я знала, что ты приедешь, то приготовила бы лучшее белье и одеяла и заново набила тюфяк соломой.
      - Но я хочу видеть в своей постели не свежую солому, а кое-что другое, - прошептал Акколон, но Моргейна так и не повернулась к нему, пока служанки застилали кровать, приносили горячую воду и лампу и развешивали верхнюю одежду Акколона и кольчугу, которую он носил под одеждой.
      Когда все служанки вышли, Акколон прошептал:
      - Моргейна, можно, я попозже приду к тебе в комнату? Моргейна покачала головой и прошептала в ответ:
      - Лучше я к тебе... Если меня среди ночи не окажется в моих покоях, я это еще как-то объясню, но с тех пор, как твой отец заболел, меня часто зовут к нему по ночам... Нельзя, чтобы слуги нашли тебя там... - И она стремительно, безмолвно сжала его руку. Это прикосновение словно обожгло Моргейну. Затем она вместе с дворецким в последний раз обошла замок, проверяя, все ли заперто и все ли в порядке.
      - Доброй вам ночи, госпожа, - поклонившись, сказал дворецкий и удалился. Моргейна бесшумно, на цыпочках, пробралась через зал, где спали дружинники, поднялась вверх по лестнице, прошла мимо комнаты, которую занимал Аваллох вместе с Мелайной и младшими детьми, потом мимо комнаты, где прежде спал Конн вместе со своим наставником и сводными братьями - до тех пор, пока бедный мальчуган тоже не подхватил воспаление легких. В дальнем крыле замка находились лишь покои Уриенса, покои, которые теперь заняла Моргейна, комната, которую обычно держали для важных гостей, - и в самом конце располагалась комната, в которой она уложила Акколона. Моргейна украдкой двинулась к ней - во рту у нее пересохло, - надеясь, что у Акколона хватило соображения оставить дверь приоткрытой... Стены здесь были старыми и толстыми, и Акколон ни за что не услышал бы ее из-за закрытой двери.
      Моргейна заглянула в свою комнату, быстро нырнула туда и разворошила постель. Ее служанка, Руах, была стара и туга на ухо, и за прошедшую зиму Моргейна не раз проклинала ее за глухоту и глупость, но теперь это было ей лишь на руку... Но все равно, нельзя, чтобы она проснулась поутру и обнаружила постель Моргейны нетронутой. Даже старая Руах знала, что король Уриенс еще недостаточно оправился от болезни, чтобы спать с женой.
      "Сколько раз я повторяла себе, что не стану стыдиться того, что делаю..." И все же ей нельзя было допустить, чтоб ее имя оказалось замешано в каком-либо скандале, - иначе она так и не завершит начатое дело. И все же необходимость постоянно таиться и скрытничать внушала Моргейне глубокое отвращение.
      Акколон оставил дверь приоткрытой. Моргейна проскользнула в комнату сердце ее бешено колотилось, - и захлопнула дверь; она тут же очутилась в жадных объятиях Акколона и тело ее затопила неистовая жизненная сила. Акколон припал к ее губам - похоже было, что он изголодался не меньше самой Моргейны... Ей казалось, что все отчаянье и скорбь этой зимы исчезли, а сама она превратилась в тающий лед, что грозил вот-вот обернуться половодьем... Моргейна всем телом прижалась к Акколону, едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться.
      Сколько она ни твердила себе, что Акколон для нее - всего лишь жрец Богини, что она не позволит, дабы их связали личные чувства, - все это развеялось перед лицом вспыхнувшего в ней неистового желания. Она всей душой презирала Гвенвифар: ведь та допустила, чтобы при дворе разгорелся скандал и чтобы люди начали насмехаться над королем, не способным призвать к порядку собственную жену. Но теперь, когда Акколон обнял ее, все доводы Моргейны рассыпались в прах. Моргейна обмякла и позволила возлюбленному отнести себя на кровать.
      Глава 2
      Когда Моргейна выскользнула из-под бока Акколона, стояла глубокая ночь. Акколон крепко спал. Моргейна легонько погладила его по волосам, нежно поцеловала и вышла из комнаты. Сама она так и не спала, - боялась, что проспит слишком долго и не заметит наступление дня. Сейчас же до восхода оставалось около часа. Моргейна потерла глаза, пытаясь унять немилосердную резь. Где-то залаяла собака, заплакал ребенок - на него тут же шикнули; из сада донесся щебет птиц. Выглянув сквозь узкое окно в каменной стене, Моргейна подумала: "Луну спустя в это время будет уже совсем светло". Воспоминания о прошедшей ночи захлестнули ее, и Моргейна на миг прислонилась к стене.
      "Я никогда не знала, - подумала она, - никогда не знала, что это такое - просто быть женщиной. Я родила ребенка, я четырнадцать лет прожила в браке, у меня были любовники... но я никогда, никогда не знала..."
      Внезапно кто-то грубо схватил ее за руку. Послышался хриплый голос Аваллоха:
      - Что это ты шныряешь по дому в такую рань, а, девица? Очевидно, он обознался и принял Моргейну за служанку; некоторые из них, благодаря крови Древнего народа, были невысокими и темноволосыми.
      - Отпусти меня, Аваллох, - сказала Моргейна, взглянув в смутно виднеющееся лицо своего старшего пасынка. За прошедшие годы Аваллох отяжелел, обрюзг, и подбородок его заплыл жиром; маленькие его глазки были близко посажены. Акколон и Увейн были красивы, и видно было, что и Уриенс был когда-то по-своему интересным мужчиной. Но не Аваллох.
      - О, госпожа моя матушка! - воскликнул он, отступив и преувеличенно учтиво поклонившись Моргейне. - И все же я спрашиваю еще раз: что ты делаешь здесь в этот час?
      При этом Аваллох так и не отпустил ее. Моргейна стряхнула его руку, словно надоедливого жука.
      - Я что, должна перед тобой отчитываться? Это мой дом, и я хожу по нему, когда захочу. Иного ответа ты не получишь.
      "Он не любит меня почти так же сильно, как я его".
      - Перестань морочить мне голову, леди, - сказал Аваллох. - Думаешь, я не знаю, в чьих объятиях ты провела эту ночь?
      - Неужто ты начал играть с чарами и Зрением? - презрительно поинтересовалась Моргейна.
      Аваллох перешел на заговорщицкий шепот.
      - Я понимаю, ты скучаешь - ты ведь замужем за человеком, который тебе годится в деды... Но я не стану огорчать отца и рассказывать ему, где проводит ночи его жена, при условии... - он обнял Моргейну и с силой привлек к себе. Наклонившись, Аваллох куснул женщину за шею, оцарапав ее лицо небритой щекой. - ... при условии, что ты уделишь часть этих ночей мне.
      Моргейна высвободилась из его объятий и попыталась перевести все в шутку.
      - Да будет тебе, Аваллох! Зачем тебе сдалась твоя старуха-мачеха, если тебе принадлежит Весенняя Дева и все хорошенькие юные девушки в деревне...
      - Но ты всегда казалась мне красивой женщиной, - ответил Аваллох, погладил Моргейну по плечу и попытался запустить руку в вырез не до конца зашнурованного платья. Моргейна снова отодвинулась, и лицо Аваллоха исказилось в злобной гримасе. - Нечего тут разыгрывать передо мной невинную скромницу! Кто это был, Акколон или Увейн? Или оба сразу?
      - Увейн - мой сын! - возмутилась Моргейна. - Он не знает иной матери, кроме меня!
      - И что, я должен верить, что это тебя остановит, леди Моргейна? При дворе Артура поговаривают, будто ты была любовницей Ланселета, и пыталась отбить его у королевы, и делила постель с мерлином - и даже вступила в противозаконную связь с родным братом. Потому-то король и отослал тебя от двора, - чтобы ты прекратила отвращать его от христианской жизни. Так что мешает тебе спать с пасынком? Да, госпожа, а Уриенс знает, что он взял в жены распутницу и кровосмесительницу?
      - Уриенс знает обо мне все, что ему нужно знать! - отрезала Моргейна и сама удивилась тому, насколько спокойно звучит ее голос. - Что же касается мерлина, ни он, ни я тогда не состояли в браке, а христианские законы нас не беспокоили. Твой отец знает об этом и ни в чем меня не винит. Если же кто и имеет право упрекать меня за то, как я себя вела за годы, прожитые в браке, так это он, и никто иной. Перед ним я и отвечу, если он того потребует, - а перед тобой я отчитываться не обязана, сэр Аваллох! Теперь же я отправляюсь к себе и приказываю тебе поступить так же.
      - Ты мне еще будешь ссылаться на языческие законы Авалона? - прорычал Аваллох. - Шлюха! Как ты смеешь заявлять, будто ты добродетельна...
      Он сгреб Моргейну в охапку и жадно впился в ее губы. Моргейна ударила его сомкнутыми пальцами в живот. Аваллох охнул и, выругавшись, отпустил ее.
      - Я ничего не заявляю! - гневно произнесла Моргейна. - Я не собираюсь отчитываться перед тобой! А если ты нажалуешься Уриенсу, я расскажу ему, что ты прикасался ко мне отнюдь не так, как надлежит прикасаться к жене своего отца - и посмотрим, кому он поверит!
      - Не забывай, леди, - огрызнулся Аваллох, - ты можешь дурачить моего отца как тебе угодно, но он стар, и однажды я стану королем этой страны! И можешь не сомневаться: я ни дня не буду нянчиться с теми, кто живет здесь лишь потому, что отец мой не может забыть, что некогда он носил змей!
      - Просто изумительно! - с презрением отозвалась Моргейна. - Сперва ты посягаешь на жену своего отца, а потом похваляешься, каким хорошим христианином станешь, когда заполучишь отцовские земли!
      - Ты первая околдовала меня! Шлюха! Моргейна не удержалась от смеха.
      - Околдовывать тебя? Зачем? Аваллох, даже если бы ты оказался вдруг единственным мужчиной на этой земле, я бы лучше стала делить постель с дворовым псом! Пускай твой отец годится мне в деды - я куда охотнее буду спать с ним, чем с тобой! Или ты думаешь, что я завидую Мелайне, которая поет от радости каждый раз, как ты во время праздника урожая или весенней пахоты уходишь в деревню? Если бы я и наложила на тебя какие-то чары, то не затем, чтобы потешить твое мужское достоинство, а лишь затем, чтобы иссушить его! А теперь отпусти меня и убирайся туда, откуда пришел! И если ты еще хоть раз коснешься меня хотя бы пальцем, то клянусь - я лишу тебя мужской силы!
      Аваллох верил, что она и вправду на это способна; это видно было по тому, как стремительно он ринулся прочь. Но отец Эйан непременно услышит об этом и расспросит ее, и Акколона, и всех слуг, и снова явится к Уриенсу с требованием срубить священную рощу и уничтожить древние верования. Аваллох не успокоится, пока не перебудоражит весь замок.
      "Я ненавижу Аваллоха!" Сила ее гнева потрясла даже саму Моргейну; она дрожала всем телом от ярости, а под грудиной угнездилась жгучая боль. "Когда-то я была горда; жрица Авалона не лжет! А вот теперь получилось так, что я должна избегать правды. Даже Уриенс сочтет меня всего лишь неверной женой, забравшейся в постель к Акколону ради удовлетворения похоти..." Моргейна расплакалась от ярости; она до сих пор чувствовала на руках и груди прикосновение горячих рук Аваллоха. Теперь, рано или поздно, но ее обвинят в измене, и даже если Уриенс поверит ей, за ней станут следить. "Впервые за столько лет я познала счастье - и вот все пошло прахом..."
      Ну что ж. Солнце встает, скоро начнут просыпаться домочадцы, и ей нужно будет распределить между ними сегодняшнюю работу. Есть ли у Аваллоха что-либо, кроме догадок? Уриенс пока что остается в постели, значит, сегодня Аваллох не решится побеспокоить отца. Ей нужно сделать новый лекарственный отвар для раны Увейна. И еще нужно будет вытащить у него корни сломанных зубов.
      Увейн любит ее - и уж конечно, он не станет прислушиваться ни к каким обвинениям Аваллоха в ее адрес. Моргейна вспомнила слова Аваллоха: "Кто это был, Акколон или Увейн? Или оба сразу?" - и ее снова захлестнула вспышка бешеного гнева. "Я была Увейну родной матерью! За кого Аваллох меня принимает?!" Неужто при камелотексом дворе и вправду ходят слухи, будто она вступила в кровосмесительную связь с самим Артуром? "Но как же я тогда смогу заставить Артура признать Гв-диона своим сыном? Да, наследник Артура - Галахад, но мой сын тоже имеет право на признание, как и королевская кровь Авалона. Но чтоб добиться этого, нельзя допускать, чтобы мое имя оказалось связано еще с каким-нибудь скандалом, чтобы поползли сплетни, будто я сплю со своим пасынком..."
      Моргейна невольно удивилась сама себе. Некогда она впала в ярость и отчаянье, узнав, что носит сына Артура; теперь же это казалось ей чем-то совершенно незначительным. В конце концов, тогда они с Артуром не знали, что приходятся друг другу братом и сестрой. Но Увейн, хоть их и не связывали кровные узы, был Моргейне роднее Гвидиона; она вырастила этого мальчика...
      Ну что ж, пока что с этим ничего нельзя поделать. Моргейна отправилась на кухню и выслушала жалобы повара на то, что грудинка вся закончилась, что кладовки почти пусты и что он не знает, чем кормить вернувшихся домой сыновей короля.
      - Что ж, значит, нам придется сегодня отправить Аваллоха на охоту, сказала Моргейна и окликнула поднимавшуюся по лестнице Мелайну - та приходила, чтобы взять утреннее питье для своего мужа, подогретое вино.
      - Я видела, как ты разговаривала с Аваллохом, - сказала Мелайна. - Что он тебе сказал?
      Она слегка нахмурилась, и Моргейна, прочитав ее мысли - с такой глупой женщиной, как Мелайна, это не составляло никакого труда, - поняла, что невестка боится ее и одновременно негодует. Разве это справедливо, что Моргейна до сих пор стройна и красива, а она, Мелайна, располнела и расплылась от родов, что волосы Моргейны так красиво блестят, а ей из-за возни с детьми некогда даже причесаться и заплестись как следует?
      Моргейна постаралась пощадить чувства невестки, но сказала чистую правду:
      - Мы говорили об Акколоне и Увейне. Но кладовки опустели, и Аваллоху придется съездить на охоту. Пускай привезет кабана.
      А затем ее память словно бы пронзила вспышка молнии, и Моргейна вновь услышала слова Нинианы: "Акколон должен наследовать отцу" - и свой собственный ответ... Мелайна удивленно уставилась на Моргейну, ожидая, когда же та договорит, и Моргейна поспешила взять себя в руки.
      - Передай, что ему нужно съездить добыть кабана - хорошо бы прямо сегодня. В крайнем случае, завтра. Или мы слишком быстро прикончим остаток муки.
      - Конечно, передам, матушка, - сказала Мелайна. - Он только рад будет любому поводу куда-нибудь поехать.
      И хотя в ее голосе прозвучало недовольство, Моргейна поняла: невестка рада, что не случилось чего-нибудь похуже.
      "Несчастная женщина! Жить с этой свиньей..." Моргейне вспомнились слова Аваллоха: "Однажды я стану королем этой страны! И можешь не сомневаться: я ни дня не буду нянчиться с теми, кто живет здесь лишь потому, что отец мой не может забыть, что некогда он носил змей!" - и она ощутила беспокойство.
      Значит, это воистину ее обязанность: позаботиться, чтобы Уриенсу наследовал Акколон - не ради ее блага и не ради мести, но ради древней веры, которую они с Акколоном воскресили в здешних землях. "Если я найду хоть полчаса, чтобы рассказать обо всем Акколону, он поедет вместе с Аваллохом на охоту, и там все решится". Затем Моргейна с холодным расчетом прикинула: "Следует ли мне сохранить руки чистыми и оставить это дело на Акколона?"
      Уриенс стар. Но он может прожить еще год, или даже еще лет пять. Теперь, когда Аваллох знает обо всем, он примется вместе с отцом Эйаном подтачивать влияние, которое удалось приобрести Моргейне и Акколону, и все ее труды пойдут прахом.
      "Если это королевство нужно Акколону, возможно, тогда именно ему следует обо всем позаботиться. Если Аваллох умрет от яда, меня убьют за колдовство". Но если она оставит дело на Акколона, все это станет чересчур похоже на старинную балладу - ту самую, что начинается со слов: "Отправились два брата на охоту..."
      "Может быть, рассказать Акколону обо всем, и пусть он действует во гневе?" Моргейна никак не могла решить, что же ей предпринять. Охваченная беспокойством, она поднялась наверх и нашла Акколона. Тот сидел в отцовских покоях. Войдя, Моргейна услышала его слова:
      - Аваллох собрался поохотиться сегодня на кабана - кладовки почти пусты. Я тоже поеду с ним. Я так давно не охотился среди родных холмов...
      - Нет! - резко произнесла Моргейна. - Побудь сегодня с отцом. Ты нужен ему. А у Аваллоха и без того достаточно охотников.
      "Нужно как-то сообщить ему, что я собираюсь сделать", - подумала Моргейна, но тут же отказалась от этой мысли. Если Акколон узнает, что она задумала, - хотя Моргейна и сама еще не осознала, что именно она предпримет, - то ни за что с ней не согласится - ну, разве что в первый момент, под воздействием гнева, когда услышит, чего требовал от нее Аваллох.
      "А если он согласится, - подумала Моргейна, - хотя мне кажется, что я хорошо знаю Акколона, но я могу обманываться, потому что страстно желаю его, и он может оказаться не таким благородным, каким я его считаю, - если Акколон все же согласится участвовать в этом деле, то окажется братоубийцей, и на него падет проклятие. Если он согласится, это будет значить, что я не могу ему доверять. Мне Аваллох приходится всего лишь свойственником; нас не связывают кровные узы. Кровь пала бы на меня лишь в том случае, если бы я родила Уриенсу сына". Теперь Моргейна была лишь рада, что так и не подарила Уриенсу ни одного ребенка.
      - Пускай с отцом останется Увейн, - предложил Акколон. - Ему все равно нужно ставить припарки на раненую щеку.
      " Что же мне сделать, чтобы он понял? Его руки должны быть чисты. Когда придет эта новость, Акколон должен находиться здесь... Что мне сказать, чтобы он уразумел, насколько это важно, - что еще никогда я не обращалась к нему со столь важной просьбой?"
      От безотлагательности дела и невозможности высказать свои мысли вслух в голосе Моргейны прорвались резкие нотки.
      - Акколон, неужто ты не можешь без пререканий выполнить мою просьбу? Если мне придется лечить Увейна, у меня уже не будет времени, чтобы как следует ухаживать за твоим отцом. Он и так в последнее время слишком часто оставался под присмотром одних лишь слуг! "И если Богиня будет на моей стороне, то еще до конца дня ты понадобишься отцу - понадобишься, как никогда прежде..."
      Моргейна заговорила нарочито невнятно, надеясь, что Уриенс не поймет ее слов.
      - Я прошу тебя об этом, как твоя мать, - сказала Моргейна, но при этом со всей своей внутренней силой подумала, обращаясь к Акколону: "Я повелеваю тебе именем Матери..." - Повинуйся мне, - добавила она и, немного повернувшись, так, чтобы Уриенс не мог этого заметить, прикоснулась к поблекшему синему полумесяцу на лбу. Акколон вопросительно уставился на нее - он явно ничего не мог понять, - но Моргейна отвернулась, слегка качнув головой. Может быть, Акколон хоть теперь поймет, почему она не может изъясняться более внятно?
      - Раз тебе этого так хочется, то конечно, - нахмурившись, отозвался Акколон. - Мне нетрудно посидеть с отцом.
      Некоторое время спустя Моргейна увидела, как Аваллох в сопровождении четверых охотников выехал за ворота. Пока Мелайна находилась внизу, в большом зале, Моргейна потихоньку пробралась к ним в спальню и обыскала неопрятную комнату, порывшись даже в разбросанной детской одежде и нестираных пеленках младшего ребенка. В конце концов, она разыскала тонкий бронзовый браслет, который видела иногда на Аваллохе. В сундуке у Мелайны хранились и кое-какие золотые вещи, но Моргейна не решилась взять что-либо ценное, чего могли бы хватиться, когда служанка Мелайны придет убирать комнату. И действительно, в комнату вошла служанка и спросила:
      - Что ты ищешь, леди? Моргейна изобразила вспышку гнева.
      - Я не желаю жить в доме, из которого устроили свинарник! Ты только глянь на эти нестираные пеленки - от них же разит детским дерьмом! Сейчас же забери их и отнеси прачке, а потом подмети и проветри комнату - или я должна взять тряпку и сама все здесь вымыть?
      - Нет, госпожа, - съежившись от страха, отозвалась служанка и подхватила сунутую Моргейной груду грязного белья.
      Моргейна спрятала бронзовый браслет в лиф и отправилась на кухню, велеть повару нагреть воды. Первым делом надо заняться раной Увейна. А потом нужно будет отдать все необходимые распоряжения домашним, чтобы после обеда спокойно посидеть в одиночестве... Моргейна послала за местным лекарем, велев тому прихватить свои инструменты, затем велела Увейну сесть и открыть рот, чтоб можно было отыскать корень сломанного зуба. Увейн стоически перенес ощупывание десны и извлечение обломков (хотя зуб сломался вровень с челюстью, и добраться до корня оказалось нелегко; к счастью, десна распухла и онемела). Когда же наконец с зубом было покончено, Моргейна обработала рану самым сильным обезболивающим средством, какое только у нее имелось, и вновь приложила припарку к распухшей щеке. В конце концов, Увейн, принявший изрядную порцию спиртного, был отправлен в кровать. Он пытался было возражать, доказывая, что ему случалось ездить верхом - и даже сражаться в куда худшем состоянии, но Моргейна строго велела ему лечь и лежать, чтобы лекарство подействовало. Итак, Увейн тоже был устранен с пути и надежно выведен из-под подозрений. А поскольку Моргейна отослала слуг заниматься стиркой, Мелайна принялась жаловаться:
      - Нам ведь понадобятся новые платья к Пятидесятнице, и еще нужно закончить плащ для Аваллоха... Я знаю, что ты не любишь прясть, матушка, но мне надо ткать Аваллоху плащ, а все женщины греют сейчас воду для стирки.
      - Ох, я об этом и забыла, - отозвалась Моргейна. - Ну что ж, значит, деваться некуда - придется мне прясть... Разве что ты со мной поменяешься, и я возьмусь ткать ...
      Она подумала, что это куда лучше браслета: плащ, сделанный его женой по его же мерке.
      - А ты согласишься, матушка? Ты ведь еще не закончила плащ для Уриенса...
      - Аваллоху новый плащ нужнее, - сказала Моргейна. - Так что я возьмусь за него. "А когда я закончу, - - подумала Моргейна, и сердце ее содрогнулось, - ему никогда больше не понадобится плащ..."
      - Тогда я буду прясть, - сказала Мелайна. - Спасибо тебе, матушка, ты ведь ткешь куда лучше меня.
      Она подошла к свекрови и на миг прижалась щекой к ее щеке.
      - Ты всегда так добра ко мне, леди Моргейна. "Но ты не знаешь, дитя, что я сотку сегодня".
      Мелайна уселась и взялась за прялку. Но прежде, чем приняться за работу, она на миг застыла, упершись ладонями в поясницу.
      - Ты себя плохо чувствуешь, невестка?
      - Нет-нет, ничего... - отозвалась невестка. - Просто мои месячные задержались на четыре дня. Я боюсь, что снова забеременела - я так надеялась, что смогу хоть год повозиться с младшенькой... - Она вздохнула. - У Аваллоха полно женщин в деревне, но я думаю, он все еще надеется, что я рожу ему другого сына вместо Конна. Девочки его не интересуют - он даже не плакал в прошлом году, когда умерла Мэва. Это было как раз перед тем, как у меня подошел срок родов. А когда этот ребенок тоже оказался девочкой, он здорово разозлился на меня. Моргейна, если ты и вправду владеешь чарами, может, ты дашь мне какой-нибудь амулет, чтобы в следующий раз я родила сына? Моргейна, устанавливавшая челнок, улыбнулась и сказала:
      - Отцу Эйану не понравилось бы, что ты просишь у меня амулет. Он велел бы тебе молиться Матери Божьей, чтобы та послала тебе сына.
      - Ну да, ее сын был чудом. Мне уже начинает казаться, что если я и рожу другого сына, то тоже не иначе как чудом, - отозвалась Мелайна. Хотя, может, это просто зимний холод нагоняет на меня уныние.
      - Тогда я приготовлю тебе травяной отвар, - сказала Моргейна. - Если ты и вправду понесла ребенка, он тебе ничем не повредит, а если задержка случилась из-за холода, он подтолкнет твои месячные.
      - Это одно из магических заклинаний, которым ты научилась на Авалоне?
      Моргейна покачала головой.
      - Это всего лишь знание трав, и ничего больше, - ответила она.
      Сходив на кухню, Моргейна сделала отвар и принесла его Мелайне.
      - Выпей его горячим - таким горячим, какой только сможешь пить, - и закутайся в шаль, когда возьмешься прясть. Тебе нужно побыть в тепле.
      Мелайна выпила отвар, осушив до дна небольшую глиняную кружку, и скривилась.
      - Ох, ну и гадость! Моргейна улыбнулась.
      - Наверно, надо было добавить туда мед - как в отвар от лихорадки, который я делала для детей.
      Мелайна вздохнула и снова взялась за прялку и веретено.
      - Пора начинать учить Гвинет прясть - она уже достаточно большая, сказала она. - Я в пять лет уже пряла.
      - И я тоже, - отозвалась Моргейна. - Но, пожалуйста, давай ты начнешь ее учить как-нибудь в другой раз. Я не хочу, чтобы здесь стоял шум и суматоха, когда я берусь ткать.
      - Ну, тогда я велю няньке оставить детей на галерее, - сказала Мелайна.
      Но Моргейна уже выбросила ее из головы. Она начала медленно водить челноком по нитям, приноравливаясь к узору. Это была коричнево-зеленая клетка; для хорошей ткачихи - ничего сложного. Поскольку Моргейна машинально вела счет нитям, она могла не сосредоточиваться на узоре... Прядение было бы даже лучше. Но все прекрасно знали, что Моргейна не любит прясть, и если бы она сегодня вызвалась сесть за прялку, это непременно запомнили бы.
      Челнок заскользил по основе; зеленый, коричневый, зеленый, коричневый... Через каждые десять рядов Моргейна бралась за другой челнок, меняя цвет. Это она научила Мелайну окрашивать нити в такой оттенок зеленого, - а сама она научилась этому на Авалоне... Зелень молодых листьев, разворачивающихся по весне, бурый цвет земли и опавших, слежавшихся листьев - кабан рылся в них, выискивая желуди... Челнок скользил по нитям, бердо уплотняло каждый продетый ряд... Руки Моргейны двигались, словно сами по себе: туда-сюда, скользнуть под планку, подхватить челнок с другой стороны... "Хоть бы лошадь Аваллоха поскользнулась и упала, чтобы он сломал себе шею и избавил меня от необходимости заниматься этим!" Моргейна замерзла, ее била дрожь, но она заставила себя не обращать на это внимания, полностью сосредоточившись на челноке, летающем по нитям основы - туда-сюда, туда-сюда, - и позволив образам свободно возникать и уплывать. Она видела Акколона: он сидел в королевских покоях и играл с отцом в шашки. Увейн спал и ворочался: боль в раненой щеке беспокоила его даже сквозь сон. Но теперь рана очистится и хорошо заживет... "Хоть бы на Аваллоха набросился дикий кабан, а его охотники не успели прийти на помощь..."
      "Я сказала Ниниане, что не стану убивать. Вот уж воистину - никогда не зарекайся..." Челнок летал по станку: зеленое - коричневое, зеленое коричневое... Словно солнечные лучи пробиваются через зеленые листья и падают на коричневую землю. Дыхание весны пробудило лес, и по стволам деревьев побежали живительные соки... "О Богиня! Когда ты мчишься через лес вместе со стремительными оленями, все, кто встречаются на твоем пути, принадлежат тебе... все звери и все люди..."
      Много лет назад она сама, будучи Девственной Охотницей, благословила Увенчанного Рогами и отправила его мчаться вместе с оленями, дабы победить или умереть - как рассудит Богиня. Тогда он вернулся к ней... Ныне же она уже не Дева, владеющая могуществом Охотницы. Будучи Матерью, она со всей силой плодородия соткала заклинание, что привело Ланселета в постель Элейны. Но пора материнства закончилась для нее в тот час, когда она родила Гвидиона. Теперь же она сидела с челноком в руках и, словно тень Старухи Смерти, ткала смерть. "Жизнь и смерть каждого в твоих руках, Мать..."
      Челнок стремительно метался из стороны в сторону, то появляясь перед глазами Моргейны, то вновь исчезая; зеленое, коричневое... Зеленое - словно переплетенные зеленые листья леса, по которому они мчались... Животные... Дикий кабан, сопя и похрюкивая, взрывал клыками палую листву; матка с поросятами то появлялась из рощицы, то вновь скрывалась за деревьями... Челнок летал, и Моргейна не видела и не слышала ничего, кроме хрюканья свиньи в лесу.
      "Керидвен, Богиня, Матерь, Старуха Смерть, Великая госпожа Ворон... Владычица жизни и смерти... Великая Свинья, пожирающая своих поросят... Я взываю к тебе, я призываю тебя... Если ты вправду так решила, то ты это и свершишь..." Время незаметно скользнуло и переместилось. Она лежала на поляне, и солнце пригревало ей спину. Она мчалась вместе с Королем-Оленем. Она двигалась через лес, ворчливо похрюкивая... Она ощущала жизнь. Но тут послышались тяжелые шаги и возгласы охотников... "Матерь! Великая Свинья!"
      Каким-то уголком сознания Моргейна осознавала, что руки ее продолжают размеренно двигаться. Зеленое - коричневое, коричневое - зеленое. Но она не видела из-под приспущенных век ни комнаты, ни ткацкого станка - ничего, лишь молодую зелень деревьев, грязь и коричневые опавшие листья, пережившие зиму. Она застыла - словно вросла в восхитительную, благоуханную грязь... "Сила Матери таится под этими деревьями..." Сзади донеслось повизгивание и возня поросят, копавшихся в земле в поисках корней или желудей... Коричневое и зеленое, зеленое и коричневое...
      Она услышала топот в лесу, отдаленные крики, - словно резкий толчок пробежал по ее нервам, раздирая тело... Тело Моргейны сидело в комнате, сплетая коричневые нити с зелеными, меняя один челнок на другой; она застыла - двигались лишь пальцы. Но когда ее пронзила дрожь ужаса и затопила волна гнева, Моргейна ринулась вперед, на врага, впустив в себя жизнь матки...
      "О Богиня! Не допусти, чтобы пострадали невиновные... охотники ни в чем перед тобою не повинны..." Моргейна ничего не могла поделать. Она следила, как разворачивается видение, содрогаясь от запаха крови, крови ее самца... Огромный кабан истекал кровью, но ее это не трогало; ему предназначено было умереть, как и Королю-Оленю... умереть, когда придет его срок, и напоить землю своей кровью... Но сзади раздался визг обезумевших от страха поросят, и внезапно она уподобилась Великой Богине. Она не знала, кто она такая - Моргейна или Великая Свинья. Она услышала свой пронзительный, безумный вопль - как тогда, на Авалоне, когда она вскинула руки и призвала туманы Богини. Она запрокинула голову, дрожа, ворча, чувствуя ужас своих поросят, передвигаясь короткими рывками, вскидывая голову, двигаясь по кругу... Перед глазами у нее стояло зеленое и коричневое, никому не нужный, оставленный без внимания челнок в машинально двигающихся руках... А затем, обезумев от чуждых запахов, крови, железа, чего-то незнакомого, врага, поднимающегося на две лапы, стали, крови и смерти, она ринулась в атаку, услышала крики, почувствовала входящий в тело горячий металл, и лесную зелень и бурую землю заволокла багровая пелена. Она чувствовала, как ее клыки рвали чужую плоть, как хлынула горячая кровь и вывалились в рану внутренности, и жизнь покинула ее во вспышке обжигающей боли - и больше она ничего не чувствовала и не знала... Отяжелевший челнок продолжал двигаться, сплетая зеленое и коричневое с мучительной болью у нее в животе, с красными брызгами перед глазами и с колотящимся сердцем. В комнате стояла тишина: слышен был лишь шорох челнока, прялки и веретена, а в ушах Моргейны по-прежнему звенели крики... Она молча покачнулась транс отнял у нее последние силы, - тяжело осела на ткацкий станок и застыла недвижно. Через некоторое время она услышала голос Мелайны, но не пошевелилась и не ответила.
      - Ах! Гвинет, Мораг! Матушка, тебе плохо? О, небо, она вызвалась ткать, - а с ней всегда от этого делается что-то не то! Увейн! Акколон! Матушка упала на станок!
      Моргейна чувствовала, как невестка растирает ей руки и зовет ее по имени. Потом послышался голос Акколона. Моргейна позволила ему поднять и куда-то отнести себя. Она не пошевелилась и не сказала ни слова - просто не могла. Она позволила домашним уложить ее в постель, принести вина и попытаться ее напоить; она чувствовала, как струйка вина стекает по шее, и хотела сказать: "Со мной все в порядке, оставьте меня", - но услышала лишь пугающе тихое ворчание и застыла. Мучительная боль раздирала ее тело на части. Моргейна знала, что после смерти Великая Свинья отпустит ее - но сперва она должна перенести предсмертные муки... Но даже теперь, застыв от боли и не видя ничего вокруг, Моргейна услышала пение охотничьего рога и поняла, что это охотники везут домой Аваллоха, привязав его к седлу, мертвого, убитого свиньей, что набросилась на него сразу же после того, как он убил ее кабана... и что Аваллох, в свою очередь, убил свинью... Смерть, кровь, возрождение и течение жизни двигались по лесу, словно челнок...
      Прошло несколько часов. Моргейна по-прежнему не могла даже пальцем шевельнуть без того, чтобы все ее тело не пронзила ужасающая боль; и она почти радовалась этой боли. "Я никогда не смогу до конца освободиться от этой смерти, но руки Акколона чисты..." Моргейна взглянула ему в глаза. Акколон склонился над ней, смотря на нее с тревогой и страхом. Они ненадолго остались одни.
      - Любовь моя, ты уже можешь говорить? - прошептал он. - Что случилось?
      Моргейна покачала головой. Ей не удалось выдавить из себя ни единого слова. Но прикосновение Акколона было нежным и желанным. "Знаешь ли ты, что я совершила ради тебя, любимый?"
      Наклонившись, Акколон поцеловал ее. Он никогда не узнает, как близки они были к разоблачению и поражению.
      - Я должен вернуться к отцу, - мягко сказал Акколон. В голосе его звучало беспокойство. - Он плачет и говорит, что, если бы я поехал на охоту, мой брат остался бы в живых. Теперь он никогда мне этого не простит.
      Взгляд его темных глаз остановился на Моргейне, и в них мелькнула тень дурных предчувствий.
      - Это ты велела мне не ехать, - сказал он. - Ты узнала об этом при помощи своей магии, любимая?
      Несмотря на саднящее горло, Моргейна все-таки заставила себя заговорить.
      - Это была воля Богини, - сказала она. - Она не пожелала, чтобы Аваллох уничтожил все то, чего мы добились.
      С трудом превозмогая боль, она шевельнула пальцами и провела по синему туловищу змеи, обвивающей руку Акколона.
      Внезапно лицо Акколона исполнилось ужаса и благоговения.
      - Моргейна! Причастна ли ты к этому?
      "О, я должна была предвидеть, как он посмотрит на меня, если узнает обо всем..."
      - Почему ты спрашиваешь? - прошептала она. - Я весь день сидела в зале, на глазах у Мелайны, слуг и детей, и ткала... Это была ее воля и ее рука - не моя.
      - Но ты знала? Ты знала?
      Глаза Моргейны наполнились слезами. Она медленно кивнула. Акколон наклонился и поцеловал ее в губы.
      - Быть по сему. Такова воля Богини, - сказал он и ушел.
      Глава 3
      Стремительный лесной ручей нырял в расщелину между скалами и образовывал глубокую заводь; Моргейна уселась на плоский камень, нависающий над водой, и заставила Акколона сесть рядом. Здесь никто не мог их увидеть, кроме Древнего народа, - а они никогда не предадут свою королеву.
      - Милый мой, все эти годы мы трудились вместе; скажи же мне, Акколон, - что, по-твоему, мы делали?
      - Леди, мне достаточно было знать, что у тебя есть некая цель, ответил Акколон, - и потому я ни о чем тебя не спрашивал. Если бы тебе просто понадобился любовник, - он поднял взгляд на Моргейну и прикоснулся к ее руке, - нашлись бы и другие, более искусные в этих играх, чем я... Я люблю тебя всей душой, Моргейна, и... это было бы радостью и честью для меня, если бы ты просто искала у меня поддержки и нежности; но ведь ты не за этим призвала меня, как жрица - жреца.
      Акколон заколебался; некоторое время он молчал, ковыряя песок носком сапога, потом произнес:
      - Мне приходило в голову, что за всем этим кроется нечто большее, чем простое желание жрицы возродить в этой стране древние обычаи или твое стремление связать нас с силами луны. Я рад был помочь тебе в этом и разделить с тобою веру, леди. Ты воистину стала владычицей этой земли, особенно для Древнего народа, который видит в тебе олицетворение Богини. Но сейчас мне вдруг подумалось, сам не знаю, почему, - Акколон коснулся змей, обвивавших его запястья, - что вот это привязало меня к этой земле, что я должен страдать за нее, а если понадобится, то и умереть.
      "Я использовала его, - подумала Моргейна, - так же безжалостно, как когда-то Вивиана использовала меня..."
      - Я прекрасно знаю, - продолжал тем временем Акколон, - что древние жертвы не приносятся вот уж больше сотни лет. И все же когда на руках моих появилось вот это, - загорелый палец вновь коснулся змеи, - я подумал, что возможно, я и вправду один из тех, кого Владычица призвала к древней жертве. С тех пор прошло много лет, и мне начало казаться, что это была всего лишь игра воображения желторотого юнца. Но если я должен умереть...
      Голос его постепенно затих, словно круги на воде тихой заводи. Стояла такая тишина, что слышно было даже шуршание какого-то жучка в траве. Моргейна не произнесла ни слова, хотя и ощущала страх Акколона. Он должен одолеть свой страх сам, без чьей-либо помощи, как это когда-то сделала она... и Артур, и мерлин, и всякий, перед кем вставало это последнее испытание. И если уж Акколону суждено столкнуться с ним лицом к лицу, он должен идти на это испытание добровольно, осознавая, что он делает.
      В конце концов, Акколон спросил:
      - Так значит, леди, я понял верно, - я должен умереть? Я думал... если уж и вправду требуется кровавое жертвоприношение... но потом, когда ее жертвой стал Аваллох...
      Моргейна увидела, как у него на скулах заиграли желваки.
      Акколон стиснул зубы и с трудом сглотнул. Но она продолжала молчать, хоть сердце ее и разрывалось от жалости. Отчего-то вдруг в сознании у нее зазвучал голос Вивианы: "Придет время, когда ты возненавидишь меня столь же крепко, как сейчас любишь..." - и ее вновь захлестнула волна любви и боли. И все же Моргейна заставила себя отринуть чувства; Акколон был сейчас старше, чем Артур, когда тому пришлось пройти через обряд посвящения в короли. Да, Аваллох действительно стал жертвой, и кровь его пролила сама Богиня, - но одна кровь не искупает другой, и смерть Аваллоха не избавит его брата от обязанности взглянуть в лицо собственной смерти. Наконец Акколон хрипло вздохнул.
      - Что ж, так тому и быть. Я достаточно часто смотрел в лицо смерти в сражениях. Я клялся служить Богине и не стану нарушать своих обетов. Поведай мне ее волю, леди.
      И лишь после этого Моргейна позволила себе сжать руку Акколона.
      - Я не думаю, что она потребует от тебя смерти - и, уж конечно, не смерти на алтаре. Но все же испытание необходимо; а подобные испытания всегда осенены тенью смерти. Приободришься ли ты, если я скажу, что тоже прошла этим путем и взглянула в лицо смерти? И, однако, вот она я. Скажи: ты давал Артуру клятву верности?
      - Я не принадлежу к его соратникам, - ответил Акколон. - Увейн давал ему клятву, я же - нет, хотя охотно сражался на его стороне.
      Моргейна рада была слышать это, хоть и знала, что сейчас использовала бы против Артура даже клятву товарищества.
      - Слушай меня, милый, - сказала она. - Артур дважды предал Авалон; а править этой землей может лишь король, пришедший с Авалона. Я многократно пыталась воззвать к Артуру и убедить его сдержать клятву. Но он не желает прислушаться ко мне. Однако он до сих пор с гордостью носит священный меч Эскалибур и магические ножны, что я сработала для него.
      Лицо Акколона залила бледность.
      - Ты действительно... ты хочешь свергнуть Артура?
      - Я бы не захотела этого, не отступись он от своей клятвы, отозвалась Моргейна. - Однако я и сейчас с радостью дала бы ему возможность стать тем, кем он клялся быть. А сын Артура еще недостаточно возмужал, чтобы бросить ему вызов. Ты - не мальчик, Акколон, и ты искушен в воинском искусстве, а не в знаниях друидов, несмотря вот на это, - кончики ее изящных пальцев скользнули по его запястью. - Так ответь же мне, Акколон Уэльский: если все прочие усилия ни к чему не приведут, согласишься ли ты стать поборником Авалона и бросить вызов предателю, чтоб отнять у него священный меч, полученный ценой предательства? Акколон глубоко вздохнул.
      - Бросить вызов Артуру? Сперва тебе следовало бы спросить, готов ли я умереть, Моргейна, - сказал он. - И ты говоришь со мной загадками. Я не знал, что у Артура есть сын.
      - Его сын - сын Авалона и весенних костров, - отозвалась Моргейна. Ей казалось, что она давно уже перестала стыдиться этого - "Я - жрица и не обязана ни перед кем отчитываться в своих поступках", - и все же она так и не смогла заставить себя взглянуть в глаза Акколону. - Я расскажу тебе обо всем. Слушай.
      Пока она рассказывала о посвящении короля, проходившем на Драконьем острове, и о том, что произошло впоследствии, Акколон не проронил ни слова; но когда Моргейна поведала о своем побеге с Авалона и рождении Гвидиона, Акколон взял ее за руку.
      - Он прошел свое испытание, - сказала Моргейна, - но он молод и неопытен; никто и подумать не мог, что Артур изменит клятве. Артур тоже был молод, но он прошел посвящение, когда Утер был стар и стоял на пороге смерти, и люди разыскивали короля авалонской крови. Сейчас же звезда Артура стоит в зените и слава его не знает границ, и Гвидиону не удастся бросить вызов Артуру, пусть даже за ним стоит все могущество Авалона.
      - Почему же ты считаешь, что я смогу схватиться с Артуром и отнять у него Эскалибур - и при этом люди Артура не убьют меня на месте? - спросил Акколон. - И где же в этом мире я могу встретиться с ним так, чтоб он не был окружен надежной охраной?
      - Ты прав, - согласилась Моргейна. - Но тебе вовсе не обязательно сражаться с ним здесь. Существуют и другие королевства, вообще не принадлежащие этому миру, и в одном из них ты можешь отобрать у Артура меч Эскалибур, на который он давно утратил права, и магические ножны, защищающие его от всех бед. Стоит разоружить его, и он станет обычным человеком. Я не раз видела, как его соратники - Ланселет, Гавейн, Гарет разоружали его в дружеских схватках. Артур, лишившийся своего меча, легкая добыча. Он никогда не был величайшим из воинов - да и не нуждался в том, пока меч и ножны при нем. А когда Артур умрет...
      Моргейна умолкла, чтоб голос ее не дрогнул; она понимала, что навлекает на себя проклятие братоубийцы - то самое проклятие, от которого она хотела избавить Акколона, когда погиб Аваллох.
      - А когда Артур умрет, - наконец смогла твердо выговорить она, - ближе всех к трону буду стоять я, по праву его сестры.
      Я буду править, как Владычица Авалона, а ты будешь моим супругом и военным вождем. Да, правда, в свой срок ты тоже будешь повержен, как Король-Олень... но пока этот час не пробьет, ты будешь править вместе со мной, как король. Акколон вздохнул.
      - Я никогда не стремился стать королем. Но если ты приказываешь, леди, я должен исполнить Ее волю - и твою. Итак, я должен бросить вызов Артуру, чтобы завладеть его мечом...
      - Я вовсе не хочу сказать, что отправлю тебя в этот бой, не оказав всей помощи, какая только будет мне по силам. Зачем же иначе я все эти безрадостные годы постигала магию, и зачем я сделала тебя моим жрецом? И мы оба получим еще более великую помощь в этом твоем испытании.
      - Ты говоришь об этих магических королевствах? - спросил Акколон, почти перейдя на шепот. - Я не понимаю тебя.
      "Неудивительно. Я сама не знаю, что собираюсь делать и о чем говорю, подумала Моргейна. Но она узнала ту странную мглу, что поднималась у нее в сознании, туманя мысли. Именно в таком состоянии и творилась могущественная магия. - Теперь я должна положиться на Богиню - пусть она ведет меня. И не только меня, но и того, кто стоит рядом со мной, кто вынет меч из руки Артура".
      - Верь мне и повинуйся.
      Моргейна встала и бесшумно двинулась через лес, выискивая... что же она ищет?
      - Акколон, растет ли в этом лесу орешник? - спросила она, и собственный голос показался ей каким-то странным и отдаленным.
      Акколон кивнул, и Моргейна зашагала следом за ним среди деревьев, что в это время лишь покрывались листьями и цветами. Дикие свиньи уже перерыли слежавшуюся опавшую листву и съели последние орехи; на толстой подстилке, укрывавшей лесную почву, виднелись лишь осколки скорлупы. Но новые побеги уже рвались к свету там, где вскоре встанут новые кусты; жизнь леса никогда не пресечется.
      "Цветы, плоды, семена. Все возвращается, растет, тянется к свету и наконец опять предает свои тела в руки Владычицы. Но и она, безмолвно творя свое волшебство в самом сердце природы, не может обойтись без Того, кто мчится с оленями и с летним солнцем наполняет ее чрево". Остановившись под ореховым кустом, она взглянула на Акколона; хотя краем сознания Моргейна понимала, что этот человек - ее возлюбленный, ее избранный жрец, она знала, что теперь он согласился на испытание превыше тех, что она могла бы даровать ему собственными силами.
      Эта ореховая роща была священной еще до того, как в здешние холмы пришли римляне, искавшие олово и свинец. На краю рощи располагалось небольшое озерцо, и над ним высились три священных растения: орешник, ива и ольха. Их магия была старше магии дуба. На поверхности озерца кое-где плавали сухие листья и мелкие веточки, но сама вода была чистой и темной; опавшие бурые листья придали ей коричневатый оттенок, и Моргейна, склонившись к воде, увидела в ней свое отражение. Она окунула руки в воду, затем коснулась лба и губ. Отражение задрожало и изменилось, и Моргейна увидела нездешние, бездонные глаза женщины из мира, более древнего, чем этот. И то, что она узрела в этих глазах, повергло какую-то часть ее души в ужас.
      Мир вокруг нее таинственным образом изменился - Моргейна полагала, что этот неведомый край граничит с Авалоном, а не с удаленной крепостью в Северном Уэльсе. Но в сознании ее прозвучал безмолвный голос: "Я повсюду. Где орешник склоняется над священным озером, там и я". Моргейна услышала, как Акколон задохнулся от изумления и благоговейного страха, и, обернувшись, увидела, что владычица волшебной страны очутилась рядом с ними. Она стояла, стройная и невозмутимая, в своем мерцающем одеянии, и чело ее венчал простой венок из ивовых ветвей.
      Кто произнес эти слова, она сама или владычица фэйри? "Не обязательно бежать вместе с оленями - есть и иное испытание..." И внезапно откуда-то словно бы донеслось пение рога, жуткое и далекое, исходящее из-за пределов ореховой рощи... или его издала сама роща? А затем листва вскинулась и затрепетала, налетел внезапный порыв ветра, заскрипели, закачались ветви, и Моргейну пробрала дрожь ужаса. "Он идет..."
      Моргейна повернулась, медленно и неохотно, и увидела, что они больше не одни в роще. Здесь пролегла граница между мирами, и он встал на этой границе...
      Моргейна никогда не спрашивала у Акколона, что же в тот момент видел он... Она видела лишь тень, увенчанную ветвистыми рогами, золото и пурпур листьев - хотя сами они стояли в лесу, украшенном полураспустившейся листвой, - темные глаза... Когда-то она возлежала с ним на лесной подстилке, но на этот раз он пришел не к ней, и Моргейна это знала. Теперь и ей, и даже владычице фэйри следовало отойти в сторону. Он бесшумно шагал по палой листве, и все же его шаги поднимали ветер; потоки воздуха пронизывали рощу и трепали волосы Моргейны, и плащ бился у нее за плечами. Он был высок и темноволос; казалось, будто он одновременно облачен и в богатейшее одеяние, и в листву, - но при этом Моргейна могла бы поклясться, что он наг. Он вскинул изящную руку, и Акколон медленно, словно его вела чужая воля, двинулся вперед, шаг за шагом... и в то же самое время это именно Акколон был облачен в листву и увенчан рогами, мерцавшими в странном, неподвижном свете волшебной страны. Моргейна изнемогала под ударами ветра; она ощущала, что роща полнится иными силуэтами и ликами, но не могла их рассмотреть. Это испытание предназначалось не для нее, а для мужчины, что находился с нею рядом. Казалось, что воздух звенит от возгласов и пения рогов; мчались ли эти всадники по воздуху, или копыта стучали по лесной подстилке, да так громко, что заглушали даже мысли? Моргейна осознала, что Акколона уже нет рядом с ней. Она стояла, уцепившись за ствол орешника и спрятав лицо. Моргейна не знала, каким образом будет протекать посвящение Акколона в короли, и ей не суждено, не положено было этого знать... Это было не в ее власти - даровать сие испытание или знать о нем. При помощи Владычицы Моргейна пробудила силу Увенчанного Рогами, и Акколон ушел туда, куда Моргейна не могла за ним последовать.
      Моргейна не знала, сколь долго она простояла, цепляясь за орешник, до боли прижавшись лбом к стволу... А затем ветер стих, и Акколон вновь был с ней. Они стояли рядом, и кроме них, в ореховой роще не было никого; не слышно было ни звука, кроме удара грома, что раскатился по темному безоблачному небу. За темным диском затменной луны раскаленным металлом пылала солнечная корона, и на черном небе горели звезды. Акколон обнял Моргейну.
      - Что это? - прошептал он. - Что это?
      - Это затмение.
      Моргейна сама удивилась тому, сколь спокоен был ее голос. Она чувствовала прикосновение рук Акколона, теплых, живых и надежных, и постепенно ее сердцебиение улеглось. Земля под ногами снова сделалась твердой, превратившись в обычный дерн ореховой рощи; заглянув в озерцо, Моргейна увидела там сучья, обломанные сверхъестественным ветром, что недавно бушевал в роще. В темноте жалобно стенала какая-то птаха, а под ногами у них поросенок копался в слежавшейся листве. Затем свет стал возвращаться - такой яркий, что Моргейна увидела, как тень соскользнула с солнца. Она заметила, что Акколон смотрит в небо, и резко приказала:
      - Отвернись! Ты можешь ослепнуть, когда тьма уйдет! Акколон сглотнул и опустил голову, приблизив лицо к лицу
      Моргейны. Волосы его были растрепаны нездешним ветром, и в них застрял темно-красный лист, и при виде этого листа Моргейна содрогнулась: ведь они стояли сейчас среди орешника, что только начал покрываться листвой.
      - Он ушел... - шепотом произнес Акколон. - И она... Или это была ты? Моргейна... то, что произошло, - это было на самом деле?
      Вглядываясь в его ошеломленное лицо, Моргейна заметила в глазах Акколона нечто такое, чего там прежде никогда не было - прикосновение нечеловеческого. Протянув руку, она извлекла листок из его волос и вручила Акколону.
      - Ты носишь змей - неужто тебе нужно спрашивать? Акколон сдавленно охнул и содрогнулся. Он резко выхватил темно-красный лист у Моргейны и бросил его; лист бесшумно порхнул на землю. Акколон произнес с судорожным вздохом:
      - Я словно скакал над миром и видел такое, чего не видел ни один смертный...
      Потянувшись к ней, он со слепой настойчивостью сорвал с Моргейны платье и увлек ее следом за собой на землю. Моргейна не препятствовала ему; ошеломленная, она лежала на сырой земле, а Акколон, не замечая ничего вокруг, вошел в нее, подгоняемый силой, которую сам вряд ли осознавал. Она безмолвствовала перед напором этой неистовой силы, и ей казалось, что на лицо Акколона вновь падает тень рогов - или пурпурных листьев. Моргейна не была причастна к этому. Она была землей, безропотно принимающей дождь и ветер, гром и удары молний, - и на миг ей почудилось, будто молния прошила ее тело и ушла в землю...
      Затем тьма развеялась, и звезды, горевшие среди дня, исчезли. Акколон помог ей подняться, нежно и виновато, и привести одежду в порядок. Он наклонился и поцеловал Моргейну, бормоча какие-то объяснения, перемешанные с извинениями, - но Моргейна улыбнулась и коснулась пальцем его губ.
      - Нет-нет... довольно...
      В роще вновь стало тихо; не слышно было ничего, кроме обычного лесного шума.
      - Нам пора возвращаться, любовь моя, - спокойно произнесла Моргейна. Нас хватятся. А кроме того, все будут кричать и вопить по поводу затмения ну как же, такое необычайное явление... - она слабо улыбнулась. То, что она увидала сегодня, было необыкновеннее любого затмения. Акколон держал ее за руку, и рука его была холодной и твердой.
      Когда они двинулись в путь, Акколон прошептал:
      - Я никогда не думал, что ты... что ты так похожа на Нее, Моргейна...
      "Но она - это и есть я". Однако, Моргейна не стала говорить этого вслух. Акколон прошел посвящение. Возможно, ему стоило бы лучше подготовиться к этому испытанию. И все же он встретил его лицом к лицу, как и должен был, и был принят силой, превышающей ее скромные силы.
      Но затем сердце ее заледенело, и Моргейна повернула голову, чтоб взглянуть на улыбающееся лицо своего возлюбленного. Он был принят. Но это еще не значило, что он победит. Это значило всего лишь, что он может попытаться пройти последнее испытание, - и оно только началось.
      "Я чувствую себя совсем не так, как в тот раз, когда я, Весенняя Дева, послала навстречу испытанию Артура - не зная, что это Артур... О, Богиня, как же я была молода! Как молоды были мы оба... Милосердно молоды - мы не ведали, что творим. А теперь я достаточно стара, чтобы понимать, что я делаю. Где же мне набраться мужества, чтобы отправить Акколона навстречу смерти?"
      Глава 4
      В канун Пятидесятницы Артур и его королева пригласили на семейный обед тех гостей, кто был связан с ними родственными узами. Завтра должен был состояться традиционный большой пир, который Артур давал для соратников и подвластных ему королей, но тщательно прихорашивавшаяся Гвенвифар чувствовала, что этот обед станет для нее куда более тяжелым испытанием. Она давно уже смирилась с неизбежным. Завтра ее супруг и лорд при всех окончательно и бесповоротно провозгласит то, что и так уже все знали. Завтра Галахада посвятят в рыцари и примут в братство Круглого Стола. О, да, она давным-давно знала об этом, но прежде Галахад был для нее всего лишь светловолосым мальчуганом, подраставшим где-то во владениях короля Пелинора. Думая об этом, Гвенвифар даже испытывала некое удовлетворение; сын Ланселета и ее кузины Элейны (некоторое время назад Элейна скончалась родами) - вполне приемлемый наследник для Верховного короля. Но теперь Галахад казался ей живым упреком - упреком стареющей королеве, так и не сумевшей родить ребенка.
      - Тебе нехорошо? - спросил Артур, взглянув в лицо Гвенвифар, когда та надевала венец. - Я просто подумал, что стоило бы познакомится с парнем поближе, раз уж я должен буду оставить королевство ему. Может, мне сказать гостям, что ты приболела? Тебе вовсе не обязательно присутствовать на этом обеде - ты можешь встретиться с Галахадом как-нибудь попозже.
      Гвенвифар поджала губы.
      - Сейчас или попозже, - какая разница? Артур взял жену за руку.
      - Я не так уж часто в последнее время виделся с Ланселетом - хорошо, что наконец-то представился случай снова поговорить с ним.
      Королева попыталась улыбнуться, но почувствовала, что улыбка получилась странной.
      - Я уж думала, - а станешь ли ты когда-нибудь разговаривать с ним? Ты не испытываешь к нему ненависти?
      Артур неловко улыбнулся.
      - Мы были тогда так молоды... Такое чувство, будто все это происходило в каком-то ином мире. Теперь Ланс - всего лишь мой самый старый и самый близкий друг, все равно что брат, почти как Кэй.
      - Кэй - тоже твой брат, - заметила Гвенвифар. - А его сын Артур - один из самых преданных твоих рыцарей. Мне кажется, он был бы лучшим наследником, чем Галахад...
      - Молодой Артур - хороший человек и надежный соратник. Но Кэй происходит не из королевского рода. Видит Бог, за прошедшие годы мне не раз хотелось, чтобы Экторий и вправду был моим отцом... но это не так, и говорить тут не о чем, Гвен.
      Заколебавшись на мгновение, - он никогда не говорил об этом после той злосчастной Пятидесятницы, - Артур произнес:
      - Я слыхал, что... что другой парень, сын Моргейны... что он на Авалоне.
      Гвенвифар вскинула руку, словно пытаясь заслониться от удара.
      - Нет!
      - Я сделаю так, чтобы тебе никогда не пришлось встречаться с ним, сказал Артур, не глядя на жену. - Но королевская кровь есть королевская кровь, и о нем тоже необходимо позаботиться. Он не может унаследовать мой трон - священники этого не допустят...
      - О! - перебила его Гвенвифар. - Так что же, если бы священники это допустили, ты, выходит, объявил бы сына Моргейны своим наследником...
      - Многие будут удивляться, почему я этого не сделал, - сказал Артур. Ты хочешь, чтоб я попытался объяснить им причину?
      - Значит, тебе нужно держать его подальше от двора, - сказала Гвенвифар и подумала: "Я и не знала, что мой голос делается настолько резким, когда я разозлюсь". - Что делать при этом дворе друиду, воспитанному на Авалоне?
      - Мерлин Британии - один из моих советников, - сухо отозвался Артур, и так будет всегда, Гвен. Те, кто прислушивается к Авалону, - тоже мои подданные. Сказано ведь: "Есть у меня и другие овцы, которые не сего двора..."
      - Эта шутка отдает богохульством, - заметила Гвенвифар, постаравшись смягчить тон, - и вряд ли уместна в канун Пятидесятницы...
      - Но праздник летнего солнцестояния существовал еще до Пятидесятницы, любовь моя, - сказал Артур. - По крайней мере, насколько мне известно, теперь его костры не загораются нигде ближе трех дней пути от Камелота, даже на Драконьем острове - лишь на Авалоне.
      - Я уверена, что монахи в Гластонбери неусыпно бдят, - сказала Гвенвифар, - и потому никто больше не будет наведываться на Авалон или являться оттуда...
      - Но печально будет, если все это уйдет навеки, - заметил Артур. - И крестьянам будет невесело, если они лишатся своих празднеств... хотя горожанам, скорее всего, нет дела до старинных обычаев. Да-да, я знаю, что под небесами есть лишь одно имя, несущее нам спасение, но, возможно, тем, кто связан столь тесными узами с землей, мало одного лишь спасения...
      Гвенвифар хотела было возразить, но сдержалась и промолчала. В конце концов, Кевин - всего лишь старый калека и друид, а дни друидов казались Гвенвифар столь же далекими, как и времена владычества римлян. И даже Кевина при дворе знали не столько как мерлина Британии, сколько как непревзойденного арфиста. Священники не относились к нему с таким почтением, как некогда к Талиесину, человеку мудрому и великодушному, Кевин был остер и невоздержан на язык, особенно в спорах. И все же Кевин знал старинные обычаи и законы лучше самого Артура, и Артур привык обращаться к нему за советом, если дело оказывалось связано с древними традициями.
      - Если бы мы не собирались устроить встречу в тесном семейном кругу, я велела бы мерлину порадовать нас сегодня своей музыкой.
      Артур улыбнулся.
      - Я могу послать к нему слугу с просьбой, если хочешь, но столь искусному музыканту не приказывают - даже короли. Можно пригласить его за наш стол и попросить оказать нам честь, спеть что-нибудь для нас.
      Гвенвифар улыбнулась в ответ и поинтересовалась:
      - Так кто же кого должен просить - король подданного или наоборот?
      - В подобных делах следует соблюдать равновесие, - отозвался Артур. Это одна из тех вещей, которым я научился за время правления: бывают моменты, когда королю следует просить, а не приказывать. Возможно, римских императоров привело к погибели то, что мой наставник именовал греческим словом hybris - надменность: они решили, что могут повелевать всем, а не только тем, на что по закону распространяется королевская власть... Ну что ж, моя леди, гости ждут. Ты уже довольна своею красотой?
      - Опять ты смеешься надо мной, - укоризненно заметила Гвенвифар. - Ты же знаешь, какая я старая.
      - Вряд ли ты старше меня, - возразил Артур, - а мой дворецкий уверяет, что я до сих пор красив.
      - О, да, но это совсем иное. На мужчинах возраст сказывается не так, как на женщинах.
      - Если бы я посадил рядом с собой на трон юную деву, это выглядело бы странно, - сказал Артур, взяв жену за руку. - Мне нужна ты.
      Они двинулись к двери; дворецкий приблизился к королю и что-то негромко произнес. Артур повернулся к Гвенвифар.
      - За нашим столом будет больше гостей, чем мы думали. Гавейн передает, что приехала его мать, а значит, нам придется пригласить и Ламорака - он ведь ее супруг и спутник, - сказал он. - Видит Бог, я уже много лет не встречался с Моргаузой, но ведь она тоже приходится мне родственницей. И еще король Уриенс с Моргейной и сыновьями...
      - Значит, это действительно будет семейный обед.
      - Да, Гарет и Гавейн тоже придут. Правда, Гахерис сейчас в Корнуолле, а Агравейн не смог покинуть Лотиан, - сказал Артур, и Гвенвифар вновь почувствовала всплеск застарелой горечи... У Лота Оркнейского было так много сыновей... - Ну что ж, моя дорогая, гости собрались в малом зале. Не пора ли спуститься к ним?
      Огромный зал Круглого Стола был владением Артура - местом, где господствовали мужчины, где собирались короли и воины. Но малый зал был украшен тканями, специально привезенными из Галлии; в нем стояли обычные столы на козлах и скамьи, и именно тут Гвенвифар отчетливее всего ощущала себя королевой. В последнее время она становилась все более близорука; вот и теперь, хотя зал был хорошо освещен, Гвенвифар сперва не видела ничего, кроме ярких пятен - платьев дам и праздничных нарядов мужчин. Вон тот здоровяк шести с лишним футов ростом, с пышной копной русых волос - это Гавейн. Подойдя к ним, он поклонился королю, а потом заключил кузена в объятия; хватка у него была медвежья. За братом последовал Гарет - он вел себя более сдержанно. Подошедший Кэй хлопнул Гарета по плечу, назвав его, по старой памяти, Красавчиком, и поинтересовался насчет выводка детворы. Дети Гарета были еще слишком малы, чтобы представлять их ко двору, а леди Лионора еще не вполне оправилась после последних родов и потому осталась дома - замок Гарета находился на севере, неподалеку от римской стены. Столько же теперь у Гарета детей, восемь или девять? Гвенвифар видела леди Лионору всего дважды; а так всякий раз, когда Гарет появлялся при дворе, его супруга то собиралась рожать, то приходила в себя после родов, то кормила грудью младшего ребенка. Гарет потерял былую миловидность, но по-прежнему оставался красивым мужчиной. С ходом лет Артур,
      Гавейн и Гарет делались все больше похожи друг на друга. А вон Гарет обнял стройного мужчину, в темных вьющихся волосах которого появились седые пряди. Гвенвифар прикусила губу. За все эти годы Ланселет не изменился ни капли - разве что сделался еще красивее.
      А вот Уриенс не был наделен этой волшебной способностью - оставаться неподвластным ходу времени. Теперь он действительно выглядел как старик, хотя и оставался по-прежнему крепок. Волосы его сделались белоснежными; Гвенвифар слышала, как Уриенс объясняет Артуру, что лишь недавно оправился после воспаления легких, а весной похоронил старшего сына, убитого дикой свиньей.
      - Так значит, теперь ты станешь в свой черед королем Северного Уэльса, сэр Акколон? - сказал Артур. - Ну что ж, значит, так суждено. Бог дал, Бог и взял - так говорится в Священном Писании.
      Уриенс хотел было поцеловать Гвенвифар руку, но вместо этого королева сама поцеловала старика в щеку.
      - Наша королева все молодеет, - сказал Уриенс, широко улыбнувшись. Можно подумать, родственница, будто ты жила в волшебной стране.
      Гвенвифар рассмеялась.
      - Тогда, наверное, мне нужно будет нарисовать на лице морщины, а то епископ и священники могут подумать, будто я знаю заклинания, недостойные христианки; но нам не следовало бы так шутить в канун святого праздника. О, Моргейна, - на этот раз Гвенвифар хватило сил встретить свою золовку шуткой, - ты выглядишь младше меня, а я ведь точно знаю, что ты старше. Это все твое волшебство?
      - Никакого волшебства, - отозвалась Моргейна грудным, певучим голосом. - Просто в нашем захолустье особо нечем занять свой ум, и мне кажется, что время стоит на месте. Может, потому я и не старею.
      Теперь, когда у нее появилась возможность взглянуть на Моргейну вблизи, Гвенвифар все же заметила у нее на лице следы, оставленные временем; кожа Моргейны оставалась все такой же гладкой, но под глазами пролегли тоненькие морщины, и веки слегка набрякли. Моргейна протянула Гвенвифар руку; рука была худой, почти костлявой, и кольца казались великоватыми. "Моргейна, по крайней мере, на пять лет старше меня", подумала Гвенвифар. И внезапно ей почудилось, будто они с Моргейной - не женщины средних лет, а две юные девушки, встретившиеся на Авалоне.
      Ланселет сперва подошел поприветствовать Моргейну. Гвенвифар и не думала, что до сих пор способна так ревновать... "Элейна скончалась... А муж Моргейны так стар, что может не дотянуть и до Рождества..." Ланселет произнес какой-то комплимент, и Моргейна рассмеялась, негромко и мелодично.
      "Но она не смотрит на Ланселета как на возлюбленного... ее взгляд прикован к принцу Акколону - он тоже хорош собой... что ж, муж старше ее вдвое, если не больше..." И Гвенвифар, внезапно исполнившись ощущения собственной правоты, почувствовала резкое неодобрение.
      Подозвав кивком головы Кэя, королева сказала:
      - Пора садиться за стол. В полночь Галахаду нужно будет идти в церковь, на бдение. И возможно, он захочет перед этим немного отдохнуть, чтобы потом не так клонило в сон...
      - Меня не будет клонить в сон, леди, - произнес Галахад, и Гвенвифар вновь пронзила боль. Как она была бы счастлива, будь этот юноша ее сыном! Галахад сделался высоким и широкоплечим - куда крупнее отца. Лицо его сияло чистотой и спокойным счастьем. - Здесь все так ново для меня! Камелот так прекрасен, что я с трудом верю своим глазам! И я приехал сюда в обществе отца, - а моя мать всю жизнь говорила о нем, словно о короле или святом, в общем, как о человеке, возвышающемся над простыми смертными.
      - О, Ланселет не слишком отличается от простого смертного, Галахад, сказала Моргейна, - и когда ты узнаешь его получше, ты сам это поймешь.
      Галахад учтиво поклонился Моргейне и произнес:
      - Я помню тебя. Ты приезжала к нам и увезла Нимуэ, и моя мать долго плакала... Как поживает моя сестра, леди?
      - Я не видела ее несколько лет, - отозвалась Моргейна, - но если бы с ней что-нибудь случилось, я бы об этом услышала.
      - Я помню только, что очень сердился на тебя: что бы я тебе ни говорил, ты отвечала, что это на самом деле не так - ты казалась такой уверенной в себе, и моя мать...
      - Несомненно, твоя мать сказала, что я - злая колдунья, - улыбнулась Моргейна. "Улыбка у нее самодовольная, словно у кошки", - подумала Гвенвифар. Галахад залился румянцем. - Что ж, Галахад, ты не первый, кто так считает.
      На этот раз Моргейна улыбнулась Акколону, и тот улыбнулся в ответ столь откровенно, что Гвенвифар была неприятно поражена.
      - Так ты и в самом деле колдунья, леди? - напрямик спросил Галахад.
      - Что ж, - сказала Моргейна со своей кошачьей улыбкой, - несомненно, у твоей матери были основания так считать. Раз уж она покинула нас, теперь я могу поведать обо всем. Ланселет, Элейна никогда не рассказывала тебе, как умоляла меня дать ей какой-нибудь талисман, который внушил бы тебе любовь к ней?
      Ланселет повернулся к Моргейне, и Гвенвифар показалось, что его лицо окаменело от боли.
      - Зачем шутить над давно минувшими днями, родственница?
      - О, но я вовсе не шучу, - отозвалась Моргейна. Она на миг подняла глаза и встретилась взглядом с Гвенвифар. - Я подумала, что хватит тебе разбивать сердца всех женщин Британии и Галлии. Потому я и устроила этот брак, и ни капли о том не жалею: ведь благодаря этому у тебя есть замечательный сын, наследник моего брата. А если бы я не вмешалась, ты так и остался бы холостяком и продолжал бы мучить женщин, - ведь он и сейчас на это способен, верно, Гвен? - дерзко добавила она.
      "Я знала это. Но не думала, что Моргейна осмелится так открыто во всем сознаться..."
      Гвенвифар воспользовалась привилегией королевы и сменила тему разговора.
      - Как там поживает моя тезка, маленькая Гвенвифар?
      - Она обручена с сыном Лионеля, - сказал Ланселет, - и в один прекрасный день станет королевой Малой Британии. Священник заявил, что родство слишком близкое, но разрешение на брак все-таки можно выдать. Мы с Лионелем пожертвовали церкви богатые дары, чтоб священник закрыл глаза на это родство. Впрочем, девочке всего девять, и свадьба состоится не раньше, чем через шесть лет.
      - А как там твоя старшая дочь? - поинтересовался Артур.
      - Сир, она стала монахиней, - ответил Ланселет.
      - Так тебе сказала Элейна? - поинтересовалась Моргейна, и глаза ее вновь вспыхнули недобрым огнем. - Она заняла место твоей матери на Авалоне, Ланселет. Ты этого не знал?
      - Это одно и то же, - спокойно отозвался Ланселет. - Жрицы из Дома дев очень похожи на монахинь в святых обителях. Они живут в воздержании и молитвах и служат Богу, как умеют.
      Он быстро повернулся к королеве Моргаузе, которая как раз подошла к нему.
      - Не могу сказать, тетя, что ты совсем не изменилась, но, по-моему, годы обошлись с тобой воистину доброжелательно.
      "Как она похожа на Игрейну! Я слыхала множество шуток о Моргаузе и сама смеялась над ними, но теперь я могу поверить, что молодого Ламорака действительно связала с ней любовь, а не честолюбие!"
      Моргауза была крупной, рослой женщиной; ее густые рыжие волосы, нетуго заплетенные в косы, спускались на зеленое платье - просторное одеяние из шелка, расшитого жемчугом и золотыми нитями. В волосах у нее мерцал узкий венец, украшенный сверкающим топазом. Гвенвифар протянула руки ей навстречу и обняла родственницу.
      - Ты так похожа на Игрейну, королева Моргауза. Я очень любила ее, и до сих пор часто думаю о ней.
      - В молодости я бы просто взбеленилась от таких слов, Гвенвифар. Я до безумия завидовала своей сестре - ее красоте и тому, что столь многие короли и лорды готовы бросить все к ее ногам. Теперь же я помню лишь то, что она была прекрасна и добра, и мне приятно слышать, что ее до сих пор помнят.
      Моргауза повернулась, чтоб обнять Моргейну, и Гвенвифар заметила, что Моргейна попросту утонула в объятиях родственницы, что Моргауза прямо-таки высится над нею... "С чего вдруг я испытывала страх перед Моргейной? Она же всего лишь малявка, королева незначительного королевства..." Моргейна была одета в скромное платье из темной шерсти; единственными ее украшениями были витая серебряная гривна и серебряные браслеты. Ее темные волосы, все такие же пышные, были заплетены в косы и уложены венцом.
      Артур подошел, чтоб обнять сестру и тетю. Гвенвифар взяла Галахада за руку.
      - Садись рядом со мною, родич.
      "О, именно такого сына я должна была родить Ланселету - или Артуру..."
      Когда они уселись за стол, королева сказала:
      - Теперь, когда тебе представилась возможность получше узнать своего отца, ты убедился, что он не святой, как выразилась Моргейна, а всего лишь очень хороший человек?
      - О, но что же тогда - святой? - спросил Галахад. Глаза его сияли. - Я не могу думать о нем как об обычном человеке, леди, - ведь он, несомненно, стоит куда выше. Он - сын короля, и я совершенно уверен, что если бы трон переходил не к старшему сыну, а к лучшему, именно он правил бы сейчас Малой Британией. Счастлив тот человек, для которого его отец является и его героем, - сказал он. - Я успел немного поговорить с Гавейном - он ни во что не ставит своего отца и почти не вспоминает о нем. Но о моем отце все говорят с восхищением!
      - Ну что ж, в таком случае, я надеюсь, что ты всегда будешь видеть в нем безупречного героя, - сказала Гвенвифар. Она посадила Галахада между собою и Артуром, как и подобает сажать усыновленного наследника королевства. Артур пожелал посадить рядом с собой королеву Моргаузу. Следом сидел Гавейн, а за ним - Увейн; Гавейн был дружен с молодым рыцарем и покровительствовал ему, как некогда Ланселет покровительствовал юному Гарету.
      За следующим столом сидели Моргейна со своим мужем и другие гости; все они были родичами, но Гвенвифар не могла толком разглядеть их лица. Она вытянула шею и сощурилась, пытаясь рассмотреть их, - потом выбранила себя (она знала, что становится некрасивой, если щурится) и потерла лоб. Неожиданно ей подумалось: может, давний, преследующий ее еще с детства страх перед открытыми пространствами порожден всего лишь ее плохим зрением? Может, она боялась окружающего мира лишь потому, что не могла как следует его разглядеть?
      Она спросила у Артура через голову Галахада - тот ел со здоровым аппетитом юноши, все еще продолжающего расти:
      - Ты попросил Кевина отобедать с нами?
      - Да, но он передал, что не сможет прийти. Поскольку он не может сейчас находиться на Авалоне, возможно, он как-то сам отмечает святой праздник. Я приглашал также епископа Патриция, но он служит в храме всенощную. Он будет ждать тебя к полуночи, Галахад.
      - Мне кажется, что посвящение в рыцари чем-то сродни принятию священнического обета, - звонко произнес Галахад. Как раз в этот момент разговоры среди гостей утихли, и голос юноши разнесся по всему залу. - И тот и другой клянутся служить людям и Богу, и поступать по справедливости...
      - Что-то в этом роде чувствовал и я, - сказал Гарет. - Дай тебе Бог всегда так думать, парень.
      - Я всегда хотел, чтобы мои соратники были преданы справедливости, сказал Артур. - Я не требую от них благочестивости, но надеюсь, что они всегда будут благородны.
      - Возможно, - сказал Ланселет, обращаясь к Артуру, - нынешним юношам предстоит жить в мире, где легче будет вести себя благородно.
      Гвенвифар показалось, будто в голосе его прозвучала печаль.
      - Но ведь ты и так благороден, отец! - воскликнул Галахад. - Повсюду твердят, что ты - величайший из рыцарей короля Артура.
      Ланселет смущенно рассмеялся.
      - Ну да - как тот герой саксов, что оторвал руку чудищу, выходившему из озера. Мои слова и деяния превратили в песни, потому что истинная история недостаточно интересна, чтоб рассказывать ее зимой у очага.
      - Но ведь ты же вправду убил дракона - разве нет? - спросил Галахад.
      - О, да! И это, пожалуй, была достаточно жуткая зверюга. Но твой дед бился тогда рядом со мной и сделал не меньше меня, - отозвался Ланселет. Гвенвифар, госпожа моя, нигде нас не угощают так хорошо, как у тебя за столом...
      - Даже слишком хорошо, - заметил Артур, похлопав себя по животу. Если бы подобные празднества случались почаще, я бы растолстел, словно какой-нибудь король саксов, поглощающий пиво без меры. А завтра Пятидесятница и очередной пир, на котором будет еще больше гостей - просто не представляю, как моя леди справляется со всем этим!
      Гвенвифар невольно почувствовала себя польщенной.
      - Я и вправду могу гордится сегодняшним пиром; а вот завтрашний - это уже заслуга сэра Кэя; быков для него начали жарить уже сейчас. Мой лорд Уриенс, вы совсем не едите мяса...
      Уриенс покачал головой.
      - Ну, разве что птичье крылышко. С тех пор, как погиб мой сын, я поклялся не есть больше мяса свиньи.
      - А твоя королева присоединилась к этой клятве? - спросил Артур. Моргейна, как всегда, ест, словно во время поста. Неудивительно, сестра, что ты такая, маленькая и худая!
      - Для меня это не лишение - не есть мяса свиньи.
      - Но голос твой остался все таким же прекрасным, сестра? Раз уж Кевин не присоединился к нам, может быть, тогда ты нам сыграешь или споешь...
      - Если б ты сказал о своем желании заблаговременно, я не стала бы так наедаться. Сейчас я просто не смогу петь. Может, спою попозже.
      - Тогда спой ты, Ланселет, - сказал Артур.
      Ланселет пожал плечами и велел слуге принести арфу.
      - Завтра это будет петь Кевин, а мне с ним не равняться. Я перевел песню некого стихотворца саксов. Когда-то я сказал, что способен ужиться с саксами, но не с тем, что они именуют музыкой. Но в прошлом году, когда я некоторое время жил среди них, я услышал эту песню и не смог удержаться от слез - и попытался в меру своих скромных способностей переложить ее на наш язык.
      Он встал из-за стола и взял маленькую арфу.
      - Это о тебе, мой король, - сказал он, - и о той печали, что я познал, пребывая вдали от двора и моего лорда, - но музыка здесь саксонская. До того я думал, что саксы способны петь лишь о войне и сражениях.
      И он заиграл негромкую грустную мелодию. Ланселет действительно управлялся со струнами далеко не так искусно, как Кевин, но печальная песня обладала собственной силой, и постепенно все гости утихли. Ланселет запел хрипловатым голосом необученного певца.
      Чья печаль сравнится с печалью того, кто одинок?
      Некогда я жил при короле, которого любил всем сердцем,
      И руки мои были полны колец, что дарил он,
      И сердце мое было полно золотом его любви.
      Лик короля подобен солнцу для тех, кто окружает его,
      Но ныне мое сердце опустело,
      И я один бреду по миру.
      Рощи шумят листвою,
      Луга полнятся цветами,
      И лишь кукушка, печальнейший из певцов,
      Твердит о тоске одинокого изгнанника.
      И теперь сердце мое рвется в странствия,
      Чтоб найти то, что я утратил навеки.
      Я не вижу более лика моего короля, и потому все люди для меня на одно лицо.
      Я не вижу более прекрасных полей и лугов моей страны,
      И потому все страны одинаковы для меня.
      И вот я поднимаюсь и следую за своим сердцем.
      Но что для меня даже прекрасные луга родины,
      Если я не вижу лица моего короля?
      И золото на моих руках превратилось в оковы,
      Когда сердце мое лишилось золота любви.
      И потому я обречен скитаться
      По дороге рыб и дороге китов,
      И за страною волн,
      И нет у меня друзей
      Лишь память о тех, кого любил я,
      Да песни, что льются из сердца моего,
      Да эхо крика кукушки.
      Гвенвифар склонила голову, пряча слезы. Артур спрятал лицо в ладонях. Моргейна смотрела куда-то перед собой, и королева заметила у нее на щеках влажные дорожки, оставленные слезами. Артур встал со своего места и обошел стол; он положил руки на плечи Ланселету и дрожащим голосом произнес:
      - Но теперь ты снова со своим королем и другом, Галахад. И сердце Гвенвифар исполнилось давней горечи. "Он поет о своем короле, а не о своей королеве и своей любви. Его любовь ко мне - всего лишь часть его любви к Артуру". Королева закрыла глаза, не желая смотреть на их объятия.
      - Это было прекрасно, - тихо произнесла Моргейна. - Кто бы мог подумать, что какой-то грубый сакс способен создать подобную музыку... Наверно, это Ланселет...
      Ланселет покачал головой.
      - Музыка действительно их собственная. А слова - всего лишь бледная тень их слов...
      Тут послышался чей-то голос, казавшийся эхом голоса Ланселета:
      - Среди саксов есть не только воины, но и поэты, и музыканты, моя леди.
      Гвенвифар повернулась к: тому, кто произнес эти слова. Это оказался молодой мужчина в темном наряде, худощавый и темноволосый; впрочем, королеве он казался размытым пятном. Но хоть он и выговаривал слова мягко, на северный лад, голос его по высоте и тембру в точности напоминал голос Ланселета.
      Артур кивком подозвал молодого человека к себе.
      - Я вижу за своим столом человека, которого не знаю, а это неправильно - ведь у нас семейный обед. Королева Моргауза?
      Моргауза поднялась со своего места.
      - Я собиралась представить его тебе еще до того, как мы уселись за стол, но ты был поглощен беседой со старинными друзьями, мой король. Это сын Моргейны, воспитанный при моем дворе, Гвидион.
      Молодой человек вышел вперед и поклонился.
      - Король Артур, - сердечно произнес он, и у Гвенвифар закружилась голова. И голосом, и внешностью этот юноша был истинным сыном Ланселета, а вовсе не Артура. Но затем она вспомнила, что Ланселет был сыном Вивианы, приходившейся Моргейне теткой.
      Артур обнял юношу и произнес дрожащим от волнения голосом - так тихо, что уже в трех ярдах от него ничего не было слышно:
      - Сын моей возлюбленной сестры будет принят при дворе, как мой сын. Садись рядом со мной, юноша.
      Гвенвифар взглянула на Моргейну. На скулах у Моргейны горели пятна румянца - яркие, словно бы нарисованные, и она беспокойно покусывала нижнюю губу маленькими, острыми зубками. Так значит, Моргауза и ее не предупредила, что собирается представить ее сына отцу - нет, Верховному королю, напомнила себе Гвенвифар. Нет никаких причин полагать, что мальчик знает, кто его отец. Хотя если он имеет привычку смотреться в зеркало, то должен считать, как и все вокруг, что приходится сыном Ланселету.
      Впрочем, он отнюдь не мальчик. Ему сейчас должно сравняться двадцать пять - взрослый мужчина.
      - Вот твой кузен, Галахад, - произнес Артур, и Галахад порывисто протянул руку новому родственнику.
      - Ты приходишься более близкой родней королю, чем я, кузен - и у тебя куда больше прав сидеть на моем нынешнем месте, - произнес он с мальчишеской непосредственностью. - Просто удивительно, что ты меня не ненавидишь!
      - А откуда ты знаешь, что это не так, кузен? - с улыбкой поинтересовался Гвидион.
      Гвенвифар не сразу заметила улыбку и была потрясена. Да, это истинный сын Моргейны - он даже растягивает губы в точно такой же самодовольной кошачьей улыбке! Галахад растерянно моргнул, потом решил, что кузен, видимо, пошутил. Королева в этот момент могла прочитать его мысли - так отчетливо они были написаны на лице у юноши. "Неужели это сын моего отца? Уж не приходится ли Гвидион мне незаконным братом, рожденным от королевы Моргейны?" Но в то же самое время Галахад казался уязвленным, словно щенок, который от чистого сердца хотел с кем-то подружиться, а его грубо оттолкнули.
      - Нет, кузен, - сказал Гвидион. - То, что ты думаешь - неверно.
      У Гвенвифар перехватило дыхание. Гвидион унаследовал даже эту потрясающую улыбку Ланселета, от которой у всех вокруг замирало сердце; эта улыбка озаряла его лицо, обычно грустное и задумчивое, и преображало до неузнаваемости.
      - Но я же... я ничего... - оправдываясь, пробормотал Галахад.
      - Нет, - дружелюбно отозвался Гвидион, - ты ничего не сказал. Но твои мысли были так очевидны - и всякий в этом зале, наверное, думает точно так же.
      Он слегка повысил голос - так похожий на голос Ланселета, невзирая на северное произношение:
      - У нас на Авалоне, кузен, род числится по материнской линии. Я принадлежу к древнему королевскому роду Авалона, и с меня этого довольно. Это было бы чересчур заносчиво и самонадеянно для любого мужчины заявлять, что он приходится отцом ребенка Верховной жрицы Авалона. Но, конечно же, мне, как и большинству людей, хотелось бы знать, кто меня породил, и ты не первый, кто предположил, что я - сын Ланселета. Люди постоянно подмечали это сходство - особенно саксы, среди которых я прожил три года, обучаясь воинскому делу. Они до сих пор помнят тебя, лорд Ланселет! - добавил Гвидион. - Мне столько раз говорили, что в этом нет ничего зазорного - быть побочным сыном такого человека, - что я просто со счета сбился!
      Негромкий смех Гвидиона был словно жутковатое эхо смеха человека, что стоял с ним лицом к лицу. Судя по виду Ланселета, ему было сильно не по себе.
      - Но, в конце концов, мне приходилось говорить им, что они ошибаются. Изо всех мужчин этого королевства лишь о тебе я точно знаю, что ты не можешь быть моим отцом. И потому я сообщал саксам, что это всего лишь семейное сходство, и не более того. Я твой кузен, Галахад, а не твой брат.
      Гвидион небрежно откинулся на спинку кресла.
      - Неужто тебя так сильно беспокоит, что всякий, кто увидит нас, усомнится в этом? Но ведь не можем же мы только и делать, что ходить и рассказывать всем правду!
      - Я бы вовсе не возражал, если бы ты и вправду оказался моим братом, Гвидион, - отозвался смущенный Галахад.
      - Но тогда я был бы сыном твоего отца, и, возможно, королевским наследником, - сказал Гвидион и улыбнулся. И Гвенвифар вдруг поняла, что замешательство присутствующих доставляет Гвидиону истинное удовольствие. Уже по одному этому злорадному ехидству можно было понять, что юноша - сын Моргейны.
      - Я бы тоже не возражала, Гвидион, если бы Ланселет был твоим отцом, негромко, но отчетливо произнесла Моргейна.
      - Я в этом не сомневаюсь, леди, - отозвался Гвидион. - Прошу прощения, леди Моргейна. Я привык звать матерью королеву Моргаузу...
      Моргейна рассмеялась.
      - Если я кажусь тебе не самой подходящей матерью, Гвидион, то и ты кажешься мне не самым подходящим сыном. Спасибо за этот семейный обед, Гвенвифар, - сказала она. - Иначе я могла бы столкнуться со своим сыном завтра, во время большого пира - безо всякой подготовки.
      - Думаю, всякая женщина должна гордиться таким сыном, как юный Гвидион, - вмешался Уриенс, - равно как и всякий мужчина. Кто бы он ни был - тем хуже для него, что он не признал тебя своим ребенком.
      - О, я в этом сомневаюсь, - отозвался Гвидион, и Гвенвифар заметила, как он исподтишка бросил взгляд на Артура.
      "Он может утверждать, будто не знает своего отца, но он лжет".
      Королеве сделалось как-то не по себе. Насколько же неприятнее все было бы, если бы Гвидион обратился к Артуру и при всех потребовал объяснить, почему король не назначил наследником его, своего сына.
      Авалон, проклятое место! Хоть бы он погрузился на дно морское, как страна Ис из древних сказаний, чтоб и духу его не осталось!
      - Но сегодняшний вечер принадлежит Галахаду, - сказал Гвидион. - а я привлек общее внимание к себе. Собираешься ли ты посвятить сегодняшнюю ночь бдению в церкви, кузен?
      Галахад кивнул.
      - Таков обычай соратников Артура.
      - Я был первым, кого посвящали так, - сказал Гарет. - И это - хороший обычай. Наверно, для мирянина это единственная возможность так близко подойти к священничеству и дать обет служить с оружием в руках своему королю, своей стране и Богу. - Он рассмеялся. - Каким же глупым мальчишкой я был тогда! Артур, лорд мой, простил ли ты меня за то, что я отверг твое предложение и попросил, чтобы рыцарское посвящение мне дал Ланселет?
      - Прощать? Да я тебе завидовал, дружище! - с улыбкой отозвался Артур. - Или ты думаешь, будто я не знаю, что Ланселет - куда лучший воин, чем я?
      Изуродованное шрамом мрачное лицо Кэя осветилось улыбкой, и он заговорил - впервые с начала обеда.
      - Я сказал тогда мальцу, что он - хороший боец и наверняка станет хорошим рыцарем, но хорошим придворным ему не бывать!
      - Тем лучше! - искренне откликнулся Артур. - Видит Бог, придворных у меня и без того довольно!
      Он подался вперед и обратился с Галахаду:
      - Может быть, ты хочешь, чтобы тебя посвятил твой отец? Он оказал эту честь многим моим соратникам...
      Юноша склонил голову.
      - Сэр, это надлежит решать моему королю. Но мне кажется, что рыцарство исходит от Бога, и неважно, через кого оно даруется. Я... только поймите меня правильно, сэр... я хочу сказать, что да, эта клятва дается вам, но еще в большей мере - Богу...
      Артур медленно кивнул.
      - Я понимаю, что ты хотел сказать, мальчик мой. Именно так обстоит дело и с королем - он клянется править своим народом, но клятву он дает не людям, а Богу...
      - Или, - вмешалась Моргейна, - Богине и именам ее, как символу той земли, которой предстоит править этому королю.
      Произнося это, она в упор смотрела на Артура, и король отвел взгляд, а Гвенвифар прикусила губу... Опять Моргейна напоминает, что Артур клялся в верности Авалону, - чтоб ей пусто было! Это все осталось в прошлом, и теперь Артур - христианский король... И над ним нет иной власти, кроме Бога!
      - Мы все будем молиться за тебя, Галахад, чтобы ты стал хорошим рыцарем, а в свой час - еще и хорошим королем, - сказала Гвенвифар.
      - Итак, - подал голос Гвидион, - принося свои обеты, ты, в некотором смысле, заключаешь Священный Брак с этой землей, как в старину это делал король. Но, возможно, тебе не захочется проходить столь суровое испытание.
      Галахад покраснел.
      - Мой лорд Артур доказал свое право на трон в сражении, кузен, - но нынче нет возможности испытать меня подобным образом.
      - Я могла бы найти возможность, - негромко произнесла Моргейна. - И если ты намереваешься править и Авалоном, а не одними лишь христианскими землями, когда-нибудь тебе придется на это решиться, Галахад.
      Юноша сжал губы.
      - Возможно, этот час настанет не скоро... Ведь ты, мой лорд, будешь жить еще много-много лет... А тем временем уйдут и старики, доныне преданные языческим обычаям.
      - Я так не думаю, - возразил Акколон, заговорив впервые с начала пира. - Священные рощи стоят, и древние обряды вершатся в них, как вершились испокон века. Мы и впредь будем почитать Богиню, ибо не хотим, чтобы она отвернулась от своего народа, лишила нас урожаев и погасила самое солнце, дарующее нам жизнь.
      Галахад потрясенно уставился на него.
      - Но ведь это христианская страна! Неужто ни один священник не приходил к вам, дабы показать, что нечестивые древние боги, среди коих таится и дьявол, не имеют больше силы?! Епископ Патриций говорил мне, что все священные рощи давно вырублены!
      - Не вырублены, - отозвался Акколон, - и не будут, пока жив мой отец или я после него.
      Моргейна открыла было рот, но Гвенвифар заметила, как Акколон коснулся ее руки. Моргейна улыбнулась ему и промолчала. Вместо этого заговорил Гвидион.
      - И не на Авалоне - пока жива Богиня. Короли приходят и уходят, но Богиня пребудет вовеки.
      "Какая жалость, - подумала Гвенвифар, - что этот красивый юноша оказался язычником! Ну что ж, зато Галахад - благородный и благочестивый христианский рыцарь, и из него получится настоящий христианский король!" Но хоть она и попыталась утешиться этой мыслью, ее все же пробрала легкая дрожь.
      Артур - словно его достиг отзвук мыслей Гвенвифар - обеспокоенно повернулся к Гвидиону.
      - Не за тем ли ты прибыл ко двору, чтобы стать одним из моих соратников, Гвидион? Думаю, мне нет нужды говорить, что я буду рад видеть среди своих рыцарей сына моей сестры.
      - Что ж, признаюсь, что именно для этого я его сюда и привезла, сказала Моргауза. - Но я не знала, что нынешний праздник посвящен Галахаду. Мне не хотелось бы лишать его великолепия момента. А это дело можно решить и попозже.
      - Я охотно разделю бдение и обеты со своим кузеном, - искренне заверил ее Галахад.
      Гвидион рассмеялся.
      - Ты слишком великодушен, кузен, - сказал он, - и мало искушен в искусстве властвовать. Когда провозглашается наследник Верховного короля, никто не должен делить с ним торжественность момента. Если Артур одновременно посвятит в рыцари нас обоих - а при этом я намного старше тебя и куда больше похож на Ланселета... - ну, о моем происхождении и без того ходит предостаточно слухов. Не следует бросать тень на твое посвящение. Да и на мое тоже, - добавил он со смехом.
      Моргейна пожала плечами.
      - О родичах короля всегда будут сплетничать, хочешь ты того или нет, Гвидион. Нужен же им какой-нибудь лакомый кусочек.
      - А, кроме того, - непринужденно заявил Гвидион, - я вовсе не собираюсь нести свое оружие в христианскую церковь и там сидеть над ним всю ночь. Я с Авалона. Если Артур пожелает принять меня в число своих соратников таким, каков я есть, - хорошо, если нет - тоже неплохо.
      Уриенс поднял узловатую старческую руку, обнажив потускневших синих змей.
      - Я сижу за Круглым Столом, хоть и не приносил никаких христианских обетов, пасынок.
      - Равно как и я, - поддержал его Гавейн. - Мы заслужили свое рыцарское звание мечом, - все, кто сражался тогда, не нуждались в подобных церемониях. Некоторые из нас вряд ли его получили бы, будь это обставлено всякими придворными клятвами, как сейчас.
      - И даже мне, - сказал Ланселет, - не очень-то хотелось бы давать подобный обет, зная, насколько я грешен. Но я верен Артуру в жизни и в смерти, и ему это ведомо.
      - Боже упаси, чтобы я когда-нибудь в этом усомнился! - отозвался Артур и с искренней любовью улыбнулся старому другу. - Вы с Гавейном - истинная опора моего королевства. Если я когда-либо лишусь хоть одного из вас, должно быть, трон мой расколется и рухнет с вершины Камелотского холма!
      Тут он вскинул голову и взглянул в дальний конец зала. Находившаяся там дверь отворилась, и вошел священник в белом одеянии. Его сопровождали двое юношей в белом. Галахад нетерпеливо вскочил со своего места.
      - Прошу прощения, мой лорд...
      Артур тоже поднялся и обнял своего наследника.
      - Будь благословен, Галахад. Отправляйся на бдение. Юноша поклонился и повернулся, чтоб обняться с отцом.
      Гвенвифар не слышала, что сказал ему Ланселет. Она протянула руку, и Галахад поцеловал ее.
      - Благослови меня, госпожа.
      - От всей души, Галахад, - отозвалась Гвенвифар, а Артур добавил:
      - Мы еще увидимся в церкви. Ты должен будешь провести эту ночь в одиночестве, но мы немного побудем с тобой.
      - Это большая честь для меня, мой король. А у тебя не было бдения перед коронацией?
      - А как же, было, - улыбнувшись, ответила за короля Моргейна. - Только совсем не такое.
      Когда все гости двинулись в церковь, Гвидион немного задержался и оказался рядом с Моргейной. Моргейна подняла взгляд на сына; он был не таким рослым, как Артур, уродившийся в Пендрагонов, но рядом с ней казался высоким.
      - Я не думала увидеть тебя здесь, Гвидион.
      - Я не думал здесь оказаться, госпожа.
      - Я слыхала, что ты участвовал в этой войне, сражался среди саксов, союзников Артура. Я и не знала, что ты воин.
      Гвидион пожал плечами.
      - У тебя было не так уж много возможностей узнать что-либо обо мне, леди.
      И внезапно, неожиданно даже для себя самой, Моргейна спросила:
      - Ты ненавидишь меня за то, что я тебя бросила, сын? Гвидион заколебался.
      - Возможно, какое-то время ненавидел, пока был молод, - наконец ответил он. - Но я - дитя Богини, и то, что я не мог видеться со своими земными родителями, помогло мне это осознать. Я больше не держу на тебя сердца, Владычица Озера, - сказал он.
      На миг мир вокруг Моргейны превратился в размытое пятно; казалось, будто рядом с ней и вправду стоит молодой Ланселет... Сын учтиво поддержал ее под руку.
      - Осторожно, дорожка тут не совсем ровная...
      - Как там дела на Авалоне? - спросила Моргейна.
      - У Нинианы все хорошо, - ответил Гвидион. - С прочими же сейчас меня мало что связывает.
      - А не видел ли ты там сестру Галахада, девушку по имени Нимуэ?
      Моргейна задумалась, пытаясь припомнить, сколько же лет сейчас должно быть Нимуэ. Галахаду исполнилось шестнадцать. Значит, Нимуэ, по крайней мере, четырнадцать - уже почти взрослая.
      - Я ее не знаю, - отозвался Гвидион. - Старая жрица-предсказательница - как там ее имя, Врана? - забрала ее к себе, в место безмолвия и уединения. Мало кто из мужчин видел ее.
      "Интересно, почему Врана так поступила?" Внезапно Моргейну пробрала дрожь. Но она лишь поинтересовалась:
      - Ну, а как там сама Врана? С ней все в порядке?
      - Я не слыхал, чтобы с ней было неладно, - сказал Гвидион. - Но когда я в последний раз видел ее во время обряда, она казалась старше самого старого дуба. Впрочем, голос у нее по-прежнему молод и прекрасен. Но я никогда с ней не беседовал.
      - Никто из ныне живущих мужчин не беседовал с нею, Гвидион, - сказала Моргейна, - и мало кто из женщин. Я провела в Доме дев двенадцать лет и слышала ее голос не более полудюжины раз.
      Ей не хотелось более ни говорить, ни думать об Авалоне, и она произнесла, стараясь, чтоб ее голос звучал как можно более непринужденно:
      - Так значит, ты приобрел воинский опыт среди саксов?
      - Да, и в Бретани - я некоторое время жил при дворе Лионеля. Лионель принял меня за сына Ланселета и велел называть себя дядей; я не стал с ним спорить. В конце концов, если о Ланселете будут думать, что он способен произвести на свет бастарда, ему от этого хуже не станет. Кстати, саксы Кеардига дали мне имя, как и благородному Ланселету. Его они прозвали Эльфийской Стрелой - у них вообще в обычае давать прозвище всякому незаурядному человеку. Мне они дали имя Мордред: на их языке это означает "смертоносный советчик" или "злой советчик", и, думаю, это отнюдь не было похвалой!
      - Не так уж много коварства требуется, чтоб быть лукавее сакса, сказала Моргейна. - Но поведай мне, что же заставило тебя прийти сюда до избранного мною срока?
      Гвидион пожал плечами.
      - Мне показалось, что было бы неплохо взглянуть на своего соперника.
      Моргейна испуганно огляделась по сторонам.
      - Не говори этого вслух!
      - У меня нет причин бояться Галахада, - спокойно отозвался Гвидион. Не похоже, что он проживет достаточно долго, чтобы взойти на трон.
      - Это Зрение?
      - Я и без Зрения вполне способен понять, что для того, чтобы сидеть на троне Пендрагонов, нужно быть посильнее Галахада, - сказал Гвидион. - Но если тебе так будет спокойнее, леди, то я готов поклясться Священным источником, что Галахад не умрет от моей руки. Равно как и от твоей, добавил он мгновение спустя, заметив, как содрогнулась Моргейна. - Если Богиня не захочет видеть его на троне нового Авалона, то мы вполне можем предоставить ей самой разобраться с этим делом - я так полагаю.
      Он на миг коснулся руки Моргейны, и, хотя прикосновение было нежным, ее снова пробрала дрожь.
      - Пойдем, - сказал Гвидион, и Моргейне почудилось, будто голос его бесстрастен, словно голос священника, дающего отпущение грехов. Посмотрим, как там мой кузен несет бдение. Нехорошо было бы испортить ему столь торжественный момент. У него в жизни их будет не так уж много.
      Глава 5
      Сколько бы Моргауза ни бывала в Камелоте, ей никогда не надоедало любоваться пышными торжественными церемониями. И ей, как одной из подвластных Артуру королев и матери трех самых давних его соратников, должны были сегодня предоставить почетное место среди зрителей турнира; а пока что она сидела в церкви, рядом с Моргейной. По окончании службы Галахада должны будут посвятить в рыцари; теперь же он стоял на коленях рядом с Артуром и Гвенвифар, бледный, серьезный и сияющий от радостного возбуждения.
      Сам епископ Патриций приехал из Гластонбери, чтобы отслужить в Камелоте праздничную обедню; сейчас он стоял перед собравшимися в своей белой ризе и говорил нараспев:
      - Тебе мы приносим этот хлеб, тело Сына единородного...
      Моргауза прикрыла рот ладонью, пряча зевок. Хоть ей и часто приходилось присутствовать на христианских церемониях, королева никогда не задумывалась об их сути; они были еще скучнее, чем авалонские ритуалы Моргауза знала их, поскольку все детство провела на острове. Она еще лет с четырнадцати считала, что все боги и все религии - лишь порождение людской фантазии. Все они никак не были связаны с реальной жизнью. И тем не менее в праздник Пятидесятницы Моргауза послушно ходила к обедне, чтоб порадовать Гвенвифар - ведь та была здесь хозяйкой дома, да к тому же и Верховной королевой, и близкой родственницей Моргаузы; и вот теперь Моргауза вместе с прочими членами королевского семейства двинулась к епископу, чтоб принять святое причастие. Единственной, кто так этого и не сделал, была Моргейна. Моргауза лениво подумала, что Моргейна сделалась сущей дурочкой. Мало того, что она оттолкнула от себя простой люд - теперь самые набожные из придворных между собой именуют Моргейну ведьмой и чародейкой, а то еще и похуже. Ну какая ей разница? В конце концов, все религии лгут, только каждая лжет на свой лад. Вот Уриенс, тот лучше умел чувствовать свою выгоду; Моргауза ни капли не сомневалась, что Уриенс ничуть не благочестивее любимого кота Гвенвифар. Она видела, что Уриенс носит на руках змей Авалона, - но это не помешало старому королю, равно как его сыну, Акколону, подойти к причастию.
      Но когда богослужение почти закончилось, и стали читать молитву за усопших, Моргауза почувствовала, что вот-вот расплачется. Ей не хватало Лота: он был так бесстыдно весел и верен ей - на свой лад; и, в конце концов, он ведь дал ей четырех прекрасных сыновей. Гавейн и Гарет стояли сейчас на коленях рядом с ней, наряду с прочими домашними Артура - Гавейн, как обычно, поближе к Артуру, а Гарет - бок о бок со своим молодым другом, Увейном, пасынком Моргейны. Увейн звал Моргейну матерью, да и сама Моргейна говорила с ним с воистину материнской теплотой; Моргаузе бы и в голову не пришло, что ее племянница способна на такое.
      Домашние Артура поднялись на ноги - послышался шелест платьев и негромкое позвякивание мечей в ножнах - и двинулись к выходу из церкви. Гвенвифар казалась немного усталой, но все же была очень хороша собою, с этими ее золотистыми косами и красивым платьем, перехваченным сверкающим золотым поясом. Артур тоже выглядел великолепно. На поясе его висел Эскалибур - все в тех же ножнах, обтянутых красным бархатом, в которых король носил свой меч вот уж больше двадцати лет. И почему только Гвенвифар не вышьет для него новые ножны, покрасивее? Галахад преклонил колени перед королем; Артур взял из рук Гавейна красивый меч и произнес:
      - Вручаю его тебе, мой возлюбленный родич и приемный сын.
      Он подал знак Гавейну, и тот препоясал стройного юношу мечом. Галахад поднял взгляд - на лице его сияла совершенно мальчишеская улыбка, - и звонко произнес:
      - Благодарю тебя, мой король. Этот меч всегда будет служить лишь тебе одному.
      Артур возложил руки на голову Галахада.
      - Я с радостью принимаю тебя в число своих соратников, Галахад, сказал он, - и жалую тебе рыцарство. Всегда будь верен и справедлив, всегда служи трону и правому делу.
      Он поднял юношу, обнял и поцеловал. Гвенвифар тоже поцеловала Галахада; затем королевское семейство двинулось в сторону огромного турнирного поля. Прочие последовали за ними.
      Моргауза оказалась между Моргейной и Гвидионом; за ними шли Уриенс, Акколон и Увейн. Поле было украшено вымпелами и лентами на зеленых древках, и маршалы турнира размечали места для схваток. Моргауза увидела, как рядом с Галахадом появился Ланселет; он обнял сына и вручил ему простой белый щит.
      - А Ланселет будет сегодня сражаться? - поинтересовалась Моргауза.
      - Думаю, нет, - отозвался Акколон. - Я слыхал, будто его поставили распорядителем турнира; он и так слишком часто их выигрывал. Между нами говоря, Ланселет ведь уже немолод, и если какой-нибудь молодой, крепкий рыцарь вышибет его из седла, это вряд ли пойдет на пользу репутации поборника королевы. Я слыхал, что Гарет не раз брал над ним верх, а однажды это удалось и Ламораку...
      - Думаю, Ламораку лучше было бы не похваляться этой победой, - с улыбкой сказала Моргауза, - но мало кто устоит перед искушением похвастаться, что победил самого Ланселета, - пускай даже всего лишь во время турнира!
      - Нет, - негромко произнесла Моргейна. - Мне кажется, большинство молодых рыцарей горевали бы, узнав, что Ланселет более не король битвы. Он - их герой.
      Гвидион рассмеялся.
      - Ты хочешь сказать, что этим молодым оленям не следует бросать вызов рыцарю, что был для них Королем-Оленем?
      - Я думаю, что никто из старших рыцарей просто не станет этого делать, - заметил Акколон. - Что же касается молодых рыцарей, мало у кого из них довольно силы и опыта для такого дела. А если кто и осмелится, думаю, Ланселет и сейчас сможет показать дерзкому пару ловких приемов.
      - Я бы не стал, - тихо сказал Увейн. - Думаю, при этом дворе нет ни одного рыцаря, который не любил бы Ланселета. Гарет теперь в любой момент сумеет победить Ланселета, но он не станет так позорить его в день Пятидесятницы, а с Гавейном они всегда были примерно равны. Я помню, как-то на Пятидесятницу они сражались больше часа, 'пока Гавейну не удалось наконец-то выбить у него меч. Уж не знаю, смогу ли я победить Ланселета в единоборстве, но пусть он остается непревзойденным, покуда жив. Лично я ему вызов бросать не собираюсь.
      - А ты попробуй! - рассмеялся Акколон. - Я вот попробовал, и Ланселет за каких-нибудь пять минут выколотил из меня всю мою самонадеянность! Может, Ланселет и постарел, но ни силы, ни ловкости он не утратил.
      Акколон провел Моргейну и своего отца на приготовленные для них места.
      - С вашего позволения, я пойду запишусь для участия в турнире, пока не стало поздно.
      - И я тоже, - сказал Увейн, поцеловал руку отцу и повернулся к Моргейне. - Матушка, у меня нет своей дамы. Не дашь ли ты мне какой-нибудь знак?
      Моргейна снисходительно улыбнулась пасынку и отдала ему свою ленту. Увейн повязал ленту на руку и заявил:
      - Моим противником в первой схватке будет Гавейн.
      - Леди, - с очаровательной улыбкой произнес Гвидион, - может, тебе тогда лучше сразу отобрать знак своей милости? Много ли тебе будет чести, если твой рыцарь сразу потерпит поражение?
      Моргейна рассмеялась, взглянув на Акколона, и Моргауза, заметив, как засияло лицо племянницы, подумала: "Увейн - ее сын, и он ей куда дороже Гвидиона; но Акколон ей еще дороже. Интересно, старый король знает? Или его это не волнует?"
      Тут в их сторону направился Ламорак, и у Моргаузы потеплело на душе. Она чувствовала себя польщенной: на турнире присутствовало множество прекрасных дам, и Ламорак мог бы попросить знак милости у любой из них, но он склонился перед нею - на глазах у всего Камелота.
      - Госпожа моя, не дашь ли ты мне свой знак, чтобы я мог пойти с ним в схватку?
      - С радостью, мой милый.
      Она отколола от груди розу и вручила Ламораку. Ламорак поцеловал цветок; Моргауза протянула ему руку. Ей приятно было сознавать, что ее молодой рыцарь - один из самых красивых среди присутствующих здесь мужчин.
      - Ты совсем приворожила Ламорака, - заметила Моргейна. Хотя Моргауза и вручила молодому рыцарю знак своей благосклонности на глазах у всего двора, бесстрастное замечание Моргейны заставило ее покраснеть.
      - Ты думаешь, я нуждаюсь в чарах или заклинаниях, родственница?
      Моргейна рассмеялась.
      - Мне следовало бы выразиться иначе. Но молодых мужчин, по большей части, не интересует ничего, кроме прекрасного личика.
      - Знаешь, Моргейна, Акколон ведь моложе тебя, но так тобою увлечен, что даже не взглянет на женщин помоложе - и покрасивее. Только не подумай, моя дорогая, - я вовсе не собираюсь тебя упрекать. Тебя выдали замуж против твоей воли, а твой муж годится тебе в деды.
      Моргейна пожала плечами.
      - Иногда мне кажется, будто Уриенс все знает. Быть может, он рад, что я завела такого любовника, который не станет подбивать меня бросить старика мужа.
      Слегка поколебавшись - после рождения Гвидиона она ни разу не разговаривала с Моргейной на столь личные темы, - Моргауза все-таки спросила:
      - Так что, вы с Уриенсом не ладите?
      Моргейна вновь пожала плечами - все так же безразлично.
      - Пожалуй, Уриенс слишком мало меня волнует, чтоб думать, ладим мы или не ладим.
      - Как тебе твой Гвидион? - поинтересовалась Моргауза.
      - Он меня пугает, - призналась Моргейна. - И все же он настолько обаятелен, что перед ним трудно устоять.
      - Ну, а ты чего ожидала? Он красив, как Ланселет, и умен, как ты, - а в придачу еще и честолюбив.
      - Как странно: ты знаешь моего сына куда лучше, чем я... - сказала Моргейна, и в словах ее было столько горечи, что Моргауза - первым ее порывом было отбрить племянницу, поинтересовавшись, чего же странного та в этом находит, раз бросила сына еще в младенчестве, - погладила ее по руке и утешающе заметила:
      - Ну, моя дорогая, когда сын растет вдали от матери, та знает его хуже всех. Думаю, Артур со своими соратниками - даже тот же Увейн - знают Гавейна куда лучше, чем я, а ведь Гавейна еще не так сложно понять - он человек простой. А Гвидиона ты бы не понимала, даже если бы сама его вырастила: я вот честно признаюсь, что совершенно его не понимаю!
      Моргейна не ответила - лишь неловко улыбнулась. Она повернулась и уставилась на турнирное поле; шуты Артура устроили там потешный турнир. Вместо оружия у них были мочевые пузыри свиньи, а вместо щитов разрисованные тряпки, и они выкидывали такие коленца, что зрители от смеха уже падали со своих мест. В конце концов, шуты остановились и раскланялись; Гвенвифар, преувеличенно серьезно изобразив тот самый жест, которым она обычно вручала награду истинному победителю, бросила им полную пригоршню сладостей. Шуты устроили из-за них потасовку, вызвав новый взрыв смеха и рукоплесканий, и ускакали в сторону кухни - там их ждал хороший обед.
      Глашатай возвестил, что первая схватка состоится между поборником королевы, сэром Ланселетом Озерным, и поборником короля, сэром Гавейном Лотианским. Рыцари вышли на поле, и зрители разразились восторженными воплями. Ланселет был строен и так красив, несмотря на морщины и седину в волосах, что у Моргейны перехватило дыхание.
      "Да, - подумала Моргауза, наблюдая за племянницей, - она по-прежнему любит его, хоть столько лет уже прошло... Быть может, она сама этого не осознает, - но так оно и есть".
      Схватка Гавейна и Ланселета походила на тщательно отрепетированный танец: противники кружили друг вокруг друга, обмениваясь ударами. На взгляд Моргаузы, ни одному из них так и не удалось ни в чем взять верх над другим, и когда рыцари, наконец, опустили мечи, поклонились королю и обнялись, зрители с равным рвением приветствовали обоих одобрительными возгласами и рукоплесканием.
      Затем последовали конские игрища: всадники показывали искусство управления конем и состязались, кто быстрее подчинит необъезженную лошадь. Моргаузе смутно припомнилось, что когда-то и Ланселет в этом участвовал кажется, на празднествах, устроенных в честь свадьбы Артура.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.