Очередь в винно-водочный отдел была приличная. Последним в ней стоял доморощенный политик и частный издатель Рабинович. Не было уже на нем ни золотой цепи, ни драгоценного перстня, ни неброского прикида от Армани. В данный момент он тщательно пересчитывал кучу мелких бумажных купюр, из тех, что только на паперти подают.

— Добавить? — вежливо поинтересовался Костя.

— Отвали! — Рабинович мельком глянул на него и, похоже, не узнал.

— Зря отказываешься, — продолжал Костя. — На армянский коньяк у тебя точно не хватит.

— Что? — Рабинович недоуменно уставился на него. — Э-э-э… Гражданин Кронштейн, если не ошибаюсь?

— Он самый.

— Изменился ты…

— Могу и тебе сделать тот же комплимент. Как поживает «Эпсилон»?

— Никак. Нет уже «Эпсилона». Обанкротился. Все с торгов ушло. Еще и должны остались.

— Как же так могло случиться? — Голос Жмуркина непроизвольно дрогнул, как у преступника, чья вина вылезла вдруг наружу.

— Зарвались… Деньгами сорили без счета. Не на того политика ставку сделали. Ссуды давали не тем, кому нужно… Да и наелся уже народ этим Руби Роидом. Тиражи до минимума упали.

— Извини. — Костя направился к выходу.

— За что извинить? — не понял Рабинович. — Подожди! На бутылку вина наскребем!

— Нет, извини. — Костя непроизвольно втянул голову в плечи. — Нельзя нам с тобой общаться. Боюсь, как бы хуже не стало.

— Мне хуже уже не станет!

— Не обольщайся…

Килька, уже давно превратившаяся в кашалотиху, встретила его истерическими воплями:

— Где ты, старый козел, пропадал столько времени? Хоть бы весточку семье прислал! Я уже тебя с жилплощади выписать собралась! Болтаешься неизвестно где, а у твоего сына, между прочим, дочка родилась.

— Я рад за него, — буркнул Костя, которому его родное жилье казалось теперь чужим.

— Рад он, видите ли! — Килька всплеснула руками. — Лучше бы денег внучке на крестины дал, алкоголик проклятый! Все небось пропил!

— Отстань! — Костя так глянул на нее, что Килька от греха подальше смылась на кухню.

В старой записной книжке он отыскал номер квартирного телефона Верещалкина и долго накручивал диск. Ответила ему Катька. Не вдаваясь в подробности, она сообщила, что Верещалкин здесь больше не живет и звонить ему следует совсем по другому номеру. Едва только Костя успел записать его, как Катька без предупреждения оборвала разговор.

До бывшего директора ТОРФа удалось дозвониться только под вечер.

— Жмуркин! — обрадовался тот. — Вот не ожидал! Мы тебя как-то потеряли из виду.

— Какие новости? Вы что, разошлись с Катькой?

— Она со мной разошлась. Отсудила и квартиру, и машину, и счет в банке, и все барахло. Я семь судебных процессов пережил, представляешь? Теперь гол как сокол. Кормлюсь тем, что сочиняю жизнеописания местных боссов.

О том, что война кончилась (притом — абсолютно безрезультатно, если не считать, конечно, жертв и разрушений), Костя уже знал из газет, поэтому он сразу перешел к делу, ради которого, собственно говоря, и звонил сейчас Верещалкину.

— Ты мою просьбу выполнил?

— Какую? — насторожился тот.

— Девушку нашел?

— А-а… Я думал, ты про нее давно забыл.

— Нет, не забыл.

— Понимаешь, какие пироги… — Верещалкин замялся. — Пропала она. Вместе со всей родней. Возле их хутора десант высадился. Вот его и накрыли из установок залпового огня. Так все перепахали, что сейчас там и пырей не растет… Пустыня Калахари… Жмуркин, ты куда пропал? Алло!

Но Костя уже отшвырнул телефонную трубку, вслед за которой улетел и аппарат. На шум из кухни выглянула Килька.

— Ты что себе позволяешь, пьянь! — протявкала она. — Если залил зенки, так веди себя пристойно!

— Убью! — не выдержал Костя. — Изыди! Исчезни!

— Вот как! Сейчас ты сам исчезнешь!

Даже не сняв домашних тапочек, Килька помчалась в опорный пункт милиции, где ее по старой памяти изредка трахали, если не подворачивалось другой, более достойной кандидатуры. На этом основании она считала себя важной персоной, находящейся под особой защитой закона.

Когда участковый вместе с понятыми прибыл на квартиру Жмуркиных, Костя уже и ногами дрыгать перестал. Виселицей для себя, по примеру поэта Есенина, он избрал верхнюю трубу отопительной системы, а под петлю приспособил брючный ремень.

К счастью, участковый не растерялся и сразу подхватил его снизу, а уж перерезать ремень было делом минутным.

— Ты капитан? — просипел Костя, посредством искусственного дыхания возвращенный к жизни. — Ненавижу тебя! Поэтому дослужишься до генерала…

— Забирайте его в дурдом! — потребовала Килька. — Я с таким шизиком жить не собираюсь. Если он себя жизни лишить не побоялся, то уж меня точно прикончит!

Первый посетитель явился к Косте только через неделю — кому, спрашивается, охота шляться по психушкам?

Костю под присмотром санитара отвели в специальную комнату для свиданий, где на окнах имелись решетки, а на дверях отсутствовали ручки. Оказалось, что интерес к его особе проявил не кто иной, как известный народный целитель Ермолай Сероштанов.

Угостив Костю фруктами, он поинтересовался:

— Как тебе здесь?

— Оставайся — узнаешь, — лаконично ответил Костя.

— Пока воздержусь.

— Долг пришел сыскивать? Так это зря. Денег нам иметь не полагается.

— Долг я тебе давно простил. — Ермолай постукивал себя по колену папочкой, в которой содержалась история болезни Константина Жмуркина. — Думаю, это еще не повод полюбить меня… Я, между прочим, все это время следил за тобой. Сначала ты в гору двинул. Писателем стал. По стране поездил. Потом, правда, пошла невезуха…

— Не пошла, а повалила.

— Тут про твое психическое состояние много написано. — Ермолай помахал папочкой. — Только у меня свой собственный диагноз имеется.

— Интересно бы послушать.

— Случай, конечно, сложный… Но излечимый. Хочу забрать тебя с собой. С администрацией договоренность имеется.

— Куда забрать? — не понял Костя.

— Ко мне в клинику. Я сейчас практикующий врач-психотерапевт. Лечу от неврозов, депрессии, истерии.

— А меня от чего будешь лечить?

— От любви. От ненависти. От всего того, что мешает тебе нормально жить. Согласен?

— Согласен! — Костя рванул на себе больничную рубашку. — Вылечи меня от любви! А еще лучше — помоги умереть!