ГЛАВА 13. ЧТО-ТО СТРАШНОЕ ГРЯДЕТ…

Окончательно он выдохся только в ранних сумерках, когда коровы, уже нуждавшиеся в дойке, стали проявлять признаки беспокойства.

— Небольшой перерывчик. — Аурика, на этот раз лежавшая сверху, потерлась своим носом о его щеку. — Побудь пока здесь, а когда взойдет луна, я вернусь за тобой.

Костя только расслабленно кивнул, поскольку от изнеможения у него даже язык не ворочался. Хотя надо ли говорить, что это было приятное, сладостное изнеможение, знакомое людям, хотя бы однажды сделавшим какое-либо важное дело, — футболистам, выигравшим финальный матч, писателям, завершившим книгу, взломщикам, очистившим банковский сейф.

Аурика, завернувшись в плащ, который спасал ее от непогоды и от безжалостного солнца, исчезла, хотя издали еще долго доносилось мычание коров, щелканье бича и лай Шандора.

Земля приятно холодила разгоряченное тело, небо, уже утратившее яркие краски дня, зачаровывало своей беспредельностью, и Костя вдруг подумал, что на этой земле и под этим небом ему, наверное, когда-нибудь придется умереть. Впрочем, такая перспектива сейчас совсем не печалила его.

Он ощущал себя Полем Гогеном, нашедшим на Таити свой маленький рай, Робертом Стивенсоном, построившим свое последнее жилище на далеком южном острове, в конце концов, тем же Овидием Назоном, на склоне лет написавшим: «Долго скитаться пришлось, но вот я достиг побережья, где от страстей и невзгод оградит меня муза моя».

Сейчас самое страшное для Кости было — остаться наедине с самим собой, и, дабы избежать этого, он постарался заснуть, тем более что к отдыху стремилась каждая клеточка его организма.

Сон его был тяжким, а пробуждение тревожным — мрак уже поглотил мироздание, но на севере, в той стороне, откуда текла невидимая сейчас река, разгоралось багровое, зловещее зарево восходящей луны.

Аурики рядом не было, однако он слышал ее быстро приближающиеся шаги и дыхание, такое частое, словно весь путь от дома до реки ей пришлось преодолеть бегом.

— Ты только не пугайся, но этой ночью может случиться большая беда, — сказала девушка, опускаясь возле него на землю.

— С чего ты взяла? — Костя еще не успел окончательно проснуться.

— Подслушала разговор братьев. Говорят они редко, но метко. Зря не треплются и впустую не суетятся.

— Честно говоря, я пока не врубаюсь…

— Когда врубишься, будет поздно. Времени в обрез. Велосипед тебе сейчас не поможет. Убьешься в темноте. На тропинку я тебя выведу, а там до шоссе уже сам доберешься. Голосуй на любую попутную машину, хоть на военную, хоть на милицейскую. Покажешь диплом, если надо — дашь денег. Главное сейчас — добраться до города. А уж там поступай как знаешь. Но самое лучшее — сразу уехать, пока еще ходят поезда.

Тревога девушки была неподдельной, и Костя невольно заразился от нее этим чувством, хотя виду старался не подавать. Поглаживая дрожащие пальцы Аурики, он сказал:

— Возможно, ты все преувеличиваешь. Психов хватает везде, и слова их не всегда нужно принимать за чистую монету. Но даже если ты права хотя бы наполовину и какая-то опасность существует, зачем тебе оставаться здесь? Давай уйдем вместе.

— Да ты что! — Она резко отдернула руку. — Я и так сказала, что иду искать отбившуюся корову. Минут через десять меня хватятся, и тогда здесь начнется такое!

— Ладно, допустим, я сейчас уйду. Как же мы отыщем друг друга потом?

— Я записала для тебя свой адрес. Вот, — она сунула ему клочок бумаги, наверное, оторванный от газеты. — Ведь когда-нибудь это безумие кончится, правда? Тогда ты вернешься или пришлешь весточку.

— Обязательно! — Он крепко прижал девушку к себе и ощутил, как частит ее сердце. — Тебе страшно?

— Немного, — прошептала Аурика.

Дико, парадоксально — но ее испуг и ее трогательная беззащитность вызвали у Кости такую вспышку страсти, что даже во рту пересохло.

— Сколько, ты говорила, у нас в запасе времени?

— Минут десять. Пятнадцать. Не знаю.

— Тогда давай еще разок. — Он стал освобождать ее от плаща, как устрицу от раковины.

— Нет, — она задрожала еще сильнее. — Лучше только поцелуемся.

— Целуйся с подружками! А мне позволь самому решать, что делать и как. Ты уже моя, понимаешь Моя навсегда!

— Хорошо, — она покорно обмякла в его руках. — Только люби меня не так, будто это в последний раз, а так, будто бы мы сейчас собираемся уснуть, а утром все повторим опять.

— Обещаю, — простонал он. — Обеща-а-а-ю…

Выполнил Жмуркин это обещание или нет, осталось неизвестным даже ему самому, однако, когда все закончилось, Аурика рыдала — впервые за время их знакомства.

Так они и расстались — он, унося на своих губах ее слезы, она, унося в своем лоне его семя…

Глухой мрак и полное безмолвие воцарились на земле. Не лаяли собаки, не пели птицы, умолкли даже неутомимые цикады. Временами Косте начинало казаться, что во всем необъятном мире их осталось только двое — он сам да огромная, недобрая луна,

Пусто было на стоянке возле закусочной, пусто было и на шоссе.

Потеряв в тщетном ожидании полчаса, он двинулся в сторону города пешком. Весь остаток ночи единственным развлечением Жмуркина был подсчет километровых столбов, через равные промежутки времени выплывавших из мрака ему навстречу.

Однажды к Косте присоединилась бродячая щенная сука, соски которой свисали почти до самой земли, как у римской волчицы, но вскоре отстала и она, видимо, разочаровавшись в попутчике.

Городскую черту он пересек уже в рассветных сумерках, впервые в жизни приобщившись ко всем стадиям, фазам и этапам полноценной южной ночи, с ее загадочными нюансами, с восходом и заходом луны, с круговращением созвездий, с вечерним теплом и утренней свежестью, с игрой далеких пятен призрачного света и явлением из мрака абсолютно черных дыр.

У блокпоста, сложенного из железобетонных фундаментных блоков, под надписью «Проезд без остановки запрещен, стреляем без предупреждения» дремал на лавочке солдат в бронежилете и каске, но без оружия.

Костя осторожно тронул его за плечо и на всякий случай отступил назад, но солдат только сонно зачмокал губами да взмахнул рукой, отгоняя несуществующую муху.

Пришлось встряхнуть его хорошенько.

— Вам что? — наконец-то разлепил глаза солдат.

— Не знаю, может, это совсем не мое дело… — не очень уверенно начал Костя. — Сегодня ночью я был на берегу реки, километрах в двадцати отсюда. Там происходит что-то неладное. Люди на хуторах не спят. Одни впали в панику, другие, как говорится, подняли голову и явно к чему-то готовятся. Лучше будет, если вы сообщите об этом своим командирам. Пусть будут настороже. Все войны начинаются на рассвете.

— Ерунда, — зевнул солдат. — Не сунутся они сюда. А если сунутся, так мы их встретим. Здесь вокруг эшелонированная оборона. Кровью умоются гады… А вы, собственно говоря, кто такой? — спохватился солдат.

— Так, прохожий… Гражданин Вселенной. Стивенсон Гогенович Овидий. Лицо без определенных примет и места жительства… — Сразу потеряв интерес к собеседнику, Костя двинулся дальше.

Ног под собой он не чувствовал и мечтал только об одном — скорее прилечь где-нибудь. Улицы, по которым он шел, радовали глаз толстым слоем асфальта, над которым на гнутых опорах висели троллейбусные провода, но это был еще не город, а так — предместье, большая деревня. Кирпичные многоэтажки перемежались кварталами частной застройки, а затем тянулись пустыри.

Проходя мимо огороженного высоким забором парка, Костя наконец-то встретил первых горожан (если, конечно, не брать в расчет солдата). Парень и девушка — совсем еще молокососы — в обнимку брели прямо посередине мостовой. Судя по измазанным зеленью брюкам парня и измятому платью девушки, эту ночь они провели не впустую.

Обогнав влюбленных, Костя свернул к центру города, ориентируясь на высокий шпиль, венчающий здание горисполкома, а ныне Верховного Совета республики.

Где-то за домами, наперерез ему, с лязгом двигалось что-то тяжелое — не то гусеничный трактор, не то самоходный экскаватор из тех, в чей ковш вмещается сразу по три куба грунта.

Костя едва успел подумать, что вряд ли этот шум благотворно отразится на сне горожан, как на перекресток, в ста шагах от него, вылетел широкий, приземистый танк, из кормы которого била в сторону черная струя отработанных газов.

Где-нибудь в чистом поле под Прохоровкой или Смоленском он, возможно, и смотрелся бы, но здесь, на городской улице, между детским садом и молочным кафе, казался чем-то столь же противоестественным, как доисторический динозавр.

Да он и впрямь был похож на какого-нибудь алчущего крови тираннозавра — серо-зеленый, стремительный, грозно ревущий, весь покрытый квадратами толстой чешуи (только впоследствии Костя узнал, что эта чешуя, навешиваемая на броню танка перед боем, называется «динамической защитой»).

От резкого поворота танк занесло почти на тротуар, и он ушиб свой бок об осветительную мачту, которой, естественно, тоже пришлось не сладко. Не в силах стерпеть боль, а может, и обиду, танк выпалил из своей длинной толстоствольной пушки.

Пыль взлетела столбом на сотни шагов вокруг, снаряд пронесся чуть ли не над головой Жмуркина и разорвался в той стороне, где находился блокпост (можно было представить себе, что испытал в этот момент сонный солдатик).

Нет, это были не маневры и не перегруппировка сил. Это была даже не провокация, о возможности которой постоянно твердило местное радио. Это была настоящая война. Значит, права была Аурика и не правы те, кто надеялся на эшелонированную оборону, разведывательную сеть и пресловутый интернационализм, впитанный советскими людьми с молоком матери.

Танк выстрелил еще раз и, круша гусеницами все, что находилось на тротуаре и возле него, двинулся прямо на Костю.

Совершенно обезумев от происходящего, тот бросился в ближайшую калитку, проскочил двор, где едва не стал добычей цепного пса, преодолел высокий плетень и оказался уже на совсем другой улице, выходившей прямо в пригородные поля, белые от росы и цветущего клевера.

По этим самым полям, оставляя за собой широкие следы, ползли вперемешку танки и боевые машины пехоты с десантом на броне. Часть техники поворачивала к городу, часть огибала его, беря в кольцо. Со стороны блокпоста слышался дробный треск автоматов.

Небо на востоке еще только наливалось нежными красками зари, а султаны черного дыма уже пятнали его во многих местах. День обещал быть жарким во всех отношениях.

Костя зайцем метнулся назад, проскочил за кормой удаляющегося танка и напоролся на тела обоих влюбленных. Они лежали там, где еще совсем недавно шли в обнимочку — прямо на середине мостовой.

Туфли парня и босоножки девушки отлетели шагов на двадцать в сторону. Платье, задравшееся на голову девушки, мешало рассмотреть ее лицо, а у парня лица вообще не было. Даже такому профану в медицине, как Костя, было ясно, что помочь этим двоим уже нельзя. Говоря официальным языком, оба имели травмы, несовместимые с жизнью…

ГЛАВА 14. ВОЙНА

Дальнейшие события детальному и последовательному описанию не поддавались. В Костиной памяти они запечатлелись как серия ничем не связанных между собой кошмаров.

Город, заснувший в тревоге, проснулся в ужасе. По улицам мчались пожарные и санитарные машины. Метались полуодетые люди. Детей почему-то было гораздо больше, чем взрослых. Кто-то уже сооружал из подручных материалов баррикады.

Позади грохотало так, словно извергался вулкан (и вообще все происходящее очень напоминало картину Брюллова «Последний день Помпеи», что только усиливало ощущение кошмара). Костя на бегу оглянулся только один раз и увидел, что позади стоит сплошная стена дыма.

Какие-то светящиеся шары в замедленном темпе летели над городом и, встретив какую-нибудь преграду — чаще всего стену или крышу дома, — вдребезги сокрушали ее.

На пути у Кости оказался человек с белой повязкой на рукаве и с противогазом через плечо.

— Скорее в укрытие! Скорее в укрытие! — кричал он, размахивая руками.

Кто-то игнорировал его призывы, а кто-то, наоборот, заворачивал в подъезд, на стене которого действительно была намалевана указывающая вниз стрелка с надписью «Бомбоубежище». Костя, противный любым стадным инстинктам, хотел было проскочить мимо, но тут по улице словно град прошелся, только оставлял он на асфальте не ледяные горошины, а глубокие пробоины.

Вслед за какой-то старухой он заскочил в подъезд, и вовремя — следующая порция страшного града шибанула уже по тротуару и стене дома. Зазвенели разбитые стекла. Призывные вопли человека с противогазом оборвались истошным воплем.

В просторном подвале, где не было ни одного окна, а под потолком блестели жестяные короба вентиляционной системы, на свежесколоченных нарах сидели и лежали люди. Костя оказался среди них единственным мужчиной призывного возраста.

Грохот на улице продолжался, но в бомбоубежище больше никто не спускался. Люди затравленно молчали, только в дальнем углу подвала непрерывно плакал младенец. У одного мальчишки был при себе транзисторный приемник, однако он транслировал только музыку и вполне обычные мирные новости. Весть о происходившем здесь ужасе, похоже, еще не разнеслась по миру.

Чрезмерная активность, проявленная Костей при спасении своей жизни, еще больше измотала его. Он прилег на жесткие нары, но уснуть так и не смог. Стоило только закрыть глаза, как пережитый кошмар возвращался — полоска зари, перечеркнутая султанами черного дыма, исполосованное гусеницами клеверное поле, цепь сеющих смерть боевых машин, изувеченные тела несчастных влюбленных.

Текущий момент отнюдь не благоприятствовал сочинительству, однако в воспаленном сознании Жмуркина быстро и как бы сами собой сложились стихи:

Дальнейшему стихотворчеству помешал сильнейший удар, от которого затрясся не только дом, но и весь его фундамент. Свет тревожно замигал и погас. Дружно зарыдали не только дети, но и женщины. Послышались панические возгласы: «Завалило!», «Задохнемся!», «Заживо сгорим!»

Костя ощупью добрался до дверей бомбоубежища и чуть приоткрыл их. Наверху хоть и клубилась пыль, но дневной свет сквозь нее пробивался, а это означало, что связь с внешним миром сохранилась. Такая весть немного успокоила обитателей бомбоубежища. Кое-где на нарах зажглись свечи.

Вскоре, однако, появилась новая проблема — жажда. Все, а в особенности дети, хотели пить, но воды в подвале не оказалось, как, впрочем, и многих других необходимых вещей — пищи, медикаментов, одеял.

Кто-то подсказал, что все это, включая резервный электрогенератор и установку по обеззараживанию воды, находится в смежном помещении, однако на его дверях висел надежный замок, ключи от которого остались у коменданта — того самого типа с противогазом, загонявшего людей в бомбоубежище.

Косте пришлось совершить еще одну вылазку. Первым делом он констатировал, что им еще повезло. Ход в подвал уцелел просто чудом, а вот лестничную площадку первого этажа завалило кирпичом и рухнувшими перекрытиями. Дверь подъезда вообще бесследно исчезла, остались только искореженные завесы.

Не преминул Костя выглянуть и наружу. Улица была пуста. Живые разбежались, а убитых и раненых убрали. Примерно в том месте, где утром находился комендант, осталась лужа крови, уже припорошенная пылью, и клочья противогаза.

Грохот продолжался, однако имел уже иной характер — пушки рявкали намного реже, чем раньше, зато вовсю трещали автоматы. Это могло означать только одно — в городе начались уличные бои.

Вот с такими невеселыми новостями Костя возвратился в подвал.

К вечеру жажда из пытки превратилась в казнь. Дети ослабели так, что даже не могли плакать. Проклятый замок пробовали открыть и шпильками для волос, и ножами, и отвертками — но все безуспешно.

— Тут рядышком гастроном есть, — сказал отставной офицер примерно семидесяти лет от роду. — Как стемнеет, надо туда наведаться. Хоть чем-нибудь, да разживемся.

— Но это же… воровство! — возмутилась интеллигентная дама средних лет, одетая в одну только ночную рубашку.

— Ну и что! Не подыхать же нам! — поддержали старика другие обитатели подвала. — В военное время все прежние законы отменяются.

Стали ждать ночи. Она в конце концов наступила, но темноты не принесла. Горели ближайшие дома, в небе одна за другой вспыхивали осветительные ракеты, проклятые огненные шары, выискивая жертвы, плавно скользили над городом. Сквозь треск автоматов и взрывы гранат теперь слышались и редкие одиночные выстрелы — привет от снайперов.

— Ерунда, — решительно произнес старик. — Я на фронте в разведке служил. При штурме Будапешта и не такое видел.

— Только обязательно возвращайтесь, — стали просить его женщины. — Дети от жажды умирают.

Старик ушел и как в воду канул.

— Деру дал наш разведчик, — сказал парнишка, владевший транзисторным приемником. — Набрал мешок жратвы и сбежал. Очень ему нужно с нами делиться.

Прежде чем Костя успел удержать парнишку, тот исчез за дверями.

Спустя час, не выдержав томительного ожидания, женских слез и сдавленных детских стонов, Костя спросил:

— Так где же этот чертов гастроном находится? На Луне, что ли?

— Нет, — ответили ему. — В соседнем доме налево. До него и ста шагов не будет.

— А через улицу другой магазин расположен, — добавил кто-то из темноты. — Тот коммерческий. В нем раньше даже шпротами торговали.

— Да-да! — загомонили все. — Идите в частный! Там товаров больше! Молока возьмите! Минералки! Напитка! Детского питания! Спичек! Свечей! Хлеба!

— За один раз все не унесешь, — ответил Костя. — Сначала надо пробный рейс сделать.

— А вы нас не бросите? — Это был почти вопль.

— Куда мне деваться. Я не местный…

Выбравшись наверх, он некоторое время стоял под защитой стен, присматриваясь к обстановке. До коммерческого магазина, хорошо видного отсюда, было метров двести пустого и совсем не безопасного пространства. Поэтому Костя решил сначала наведаться в гастроном.

До него действительно оказалось рукой подать — шагов сто от силы. И старик, и парнишка — оба были здесь. Дряхлый фронтовик, похоже, даже не успел проникнуть внутрь, а в судорожно сведенных пальцах подростка был зажат надкушенный батон. Под другую сторону крыльца лежало еще несколько мертвецов.

Спиной ощущая холод смерти, Костя сквозь разбитую витрину пробрался в гастроном. Отблески пожаров и свет ракет позволяли свободно ориентироваться внутри. Сразу стало ясно, что здесь уже успели пошуровать. Касса была взломана, полки разорены, прилавки опустошены. Однако хлеба и газированной воды в пластмассовых бутылях еще хватало. Тут же нашелся и пустой мешок из-под сахара.

Теперь оставалось самое опасное — вместе с добычей вернуться в подвал. Предыдущих посыльных. скорее всего срезал снайпер, и, дабы избежать его пули, Костя решил бежать зигзагами, как теща из знаменитого анекдота о сердитом ковбое. Конечно, он понимал всю мизерность своих шансов, но иного выхода просто не видел. Легче было погибнуть самому, чем присутствовать при медленном умирании детей.

Вскинув мешок на плечо, так чтобы хоть голову прикрыть, Костя выскочил на улицу и угодил прямо в лапы вооруженному детине, одетому по меньшей мере странно. Камуфляжную гимнастерку и форменное кепи дополняли синие галифе с широкими красными лампасами и щегольские сапожки со шпорами. Очевидно, это был казак — земляк сотника-заочника Бубенцова.

Чуть поодаль, возле крытого армейского грузовика, околачивались его товарищи.

— Мародер! — взревел казак, ухватив Костю за шиворот. — Мышкуешь, пока другие кровь проливают! На человеческом горе наживаешься! К стенке, сука!

От сильнейшего толчка Костя отлетел обратно к витрине гастронома, однако мешок из рук не выпустил — очень уж тот дорого ему достался.

— Подождите! — страстно взмолился он (ведь не за себя просил, за других). — Это не мне! Это детям! Здесь рядом дети умирают от жажды!

— Кого ты хочешь наебать, мандавошка! — Казак вскинул автомат. — Получай без сдачи!

Только встретившись с казаком взглядом, Костя понял, что тот беспробудно пьян. Сейчас у него не вымолила бы пощады и мать родная. Обидно было принимать смерть из рук этой скотины с глазами-стекляшками и лицом столь тупым, что сразу было понятно — он не читал не то что Бубенцова, а даже Шолохова.

— Давай покороче! — крикнули из грузовика. — Возишься, как целка с гондоном!

Огни войны были такими яркими, что Костя ясно видел, как корявый палец казака стронул спусковой крючок автомата. Однако очереди не последовало, а раздался звук, словно палкой ударили по спелому арбузу. Под глазом казака появилась дыра, из которой обильно хлынула черная кровь.

Он еще только начал оседать, храпя, как заезженный конь, а Костя уже бросился наутек. Правда, сделать ему удалось от силы шагов пять — правую ногу рвануло так, словно она в волчий капкан угодила.

Кто именно подстрелил Костю — тот самый снайпер, который за мгновение до этого спас ему жизнь, или кто-то из приятелей погибшего казака, — так и осталось тайной. По крайней мере, последние уже ничего не могли сказать на сей счет. Один из вездесущих светящихся шаров вдруг резко пошел на снижение, и крытый армейский грузовик, а равно и весь его экипаж превратились в столб ревущего пламени.

До подвала Костя все-таки добрался, пусть и на карачках. Мало того, он даже доставил по назначению свой драгоценный груз. Когда женщины, к этому времени уже утратившие всякую надежду, стали делить его, в мешке обнаружилось еще два пулевых отверстия.

Костину рану кое-как дезинфицировали (у одной дамы в ридикюле нашелся флакончик одеколона) и забинтовали клочьями белья, однако крови он успел потерять столько, что вскоре впал в глубокое забытье.

Очнулся он при свете карманных фонариков. Снова рыдали женщины, снова хныкали дети.

«Наверное, опять вода кончилась, — тупо подумал Костя. — Нет, я свое уже отходил. Теперь пусть другие идут».

Ему бесцеремонно ткнули сапогом под ребра. Оказалось, что в подвал набилось много других людей, от которых пахло табаком, бензином и пороховой гарью.

— А это кто такой? — рявкнул грубый голос. — Солдат? Милиционер? Почему он ранен?

— За водой выходил, — попыталась объяснить одна из женщин.

— Врешь! Против нас, наверное, сражался! Обыскать!

Костю стали трясти и теребить, как сушеную воблу, которую собираются употребить вместе с пивом. В свете фонарика мелькнул его паспорт, тут же разорванный на клочья, а затем и лауреатский диплом, вызвавший куда более пристальное внимание.

— Ого! — произнес все тот же грубый голос. — Еще та птичка! Тащите его наверх. Он нам еще пригодится, если не сдохнет, конечно…

Оказывается, Костю вытащили из одного подвала только для того, чтобы заточить в другой, еще более темный да вдобавок и вонючий. Там отсутствовали даже нары, зато людей набилось, как сельдей в бочку. На сей раз это были сплошь мужчины, большинство из которых страдало от ран и контузий.

Здесь не давали ни есть, ни пить, а ходить по нужде приходилось прямо под себя. Раненая нога распухла, как колода, и горела так, что к ней нельзя было даже прикоснуться.

Смерть, целые сутки кружившая возле Кости, теперь подобралась к нему почти вплотную.

Его опять волокли куда-то, но сейчас стоял ясный день. Лица обоих конвоиров были скрыты под черными масками, а один ни на секунду не отрывал от Костиного виска пистолетный ствол.

Грохот боя утих, только изредка где-то постреливали. Улица впереди была пуста, а дома по обе ее стороны — мертвы. Окна зияли пустыми глазницами, фасады пестрели оспинами от пуль и осколков.

Навстречу им двигалась другая процессия, также состоявшая из трех человек. Тот, кто был в центре, еле ковылял, опираясь на самодельный костыль. Двое в масках подталкивали его в спину стволами автоматов.

Когда обе тройки встретились, Костя понял, что его собираются менять на женщину. Изорванный камуфляжный комбинезон не мог скрыть стройную фигуру, багровое от побоев лицо когда-то было прекрасно, клочья волос сохранили свой медвяный цвет, а единственный уцелевший глаз светился сразу и янтарем, и алмазом, и яхонтом.

Сердце Жмуркина затрепетало.

— Аурика! — простонал он.

Девушка презрительно скривилась разбитым ртом и плюнула в его сторону. Нет, это была вовсе не Аурика…

Конвоиры молча обменялись пленниками и стали расходиться — медленно, пятясь, не спуская друг дружку с прицела…

— Жмуркин! Ты меня узнаешь? — Над Костей склонилась чья-то бородатая физиономия в черных очках. — Это же я, Верещалкин!

— А-а-а, — Костя с трудом разлепил губы. — Привет. Как дела?

— Какие сейчас могут быть дела! Сам все видел. Ты хоть как?

— Как видишь. Почти труп.

— Это ты брось! Хирурги у нас отличные. Заштопают тебя в лучшем виде. Даже ногу обещают сохранить.

— Зачем писателю нога… Оставьте голову да правую руку…

— А ты все шутишь!

— Как там наши ребята?

— Почти всех, слава богу, удалось вывезти. Только Кырля без вести пропал. А Урицкий молодец! Воюет в интернациональном отряде пулеметчиком. Лихой парень. Отсюда собирается в Югославию податься…

— Как Катька?

— Ничего. Она-то нигде не пропадет. При первых выстрелах сбежала и кассу с собой успела прихватить. А вот Валечку изнасиловали. — Верещалкин едва не разрыдался.

Кто такая Валечка, Костя не знал даже приблизительно, однако сочувственно кивнул. Остатка сил ему могло хватить слов на двадцать, не больше, и он тихо попросил:

— Нагнись… Ниже…

— Ну? — борода Верещалкина уже щекотала ему лицо.

— У меня в кармане адрес. Очень тебя прошу, найди эту девушку. Скажи, чтобы ждала меня. А если умру, помоги ей чем сможешь… Обещаешь?

— Постараюсь, — ответил Верещалкин без особого энтузиазма.

— Уж постарайся… А не то я тебя найду. Не на этом свете, так на том…

— Конечно, найдешь! Через месяц будем водку вместе пить.

— А ведь это я во всем виноват, — закрыв глаза, прошептал Костя.

— В чем виноват? — Верещалкину, чтобы слышать, пришлось приложить ухо к губам Кости.

— Во всем… В беде этой… В твоих неприятностях… В смертях, в слезах… Мне нельзя любить. А я вас полюбил… Вот такая я сволочь…

— Уносите! — Верещалкин махнул кому-то рукой. — Бредить начал!

ГЛАВА 15. САМОУБИЙЦА

Местные хирурги Косте Жмуркину ничем помочь не смогли. Пока он исповедовался Верещалкину в своем страшном грехе, шальная ракета класса «земля — земля», запущенная своими же, накрыла госпиталь.

Его едва успели погрузить в санитарный вагон последнего отходящего поезда, однако на ближайшей узловой станции, уже совсем в другой стране, сняли и сначала даже не знали, куда отвезти — в морг или в реанимацию.

К счастью, все обошлось. Удалось сохранить и жизнь, и ногу. Каких мук это стоило Жмуркину, знал только он один.

Домой Костя возвращался уже поздней осенью, исхудавший, как медведь после зимовки, и совсем седой. Вся одежда на нем была с чужого плеча.

В его родном городе многое успело измениться — и цены, и деньги, и власть, и даже форма у милиции. За благополучное возвращение стоило бы выпить, и Костя первым делом направился в привокзальный магазин. Трость, без которой он теперь и шага не мог ступить, придавала ему некоторую солидность.