ГЛАВА 8. ДОМ У ДОРОГИ

Вино, которым так щедро угощали писателей, имело еще одну замечательную особенность — в отличие от других спиртных напитков, оно не вызывало тяжкого, скотского опьянения. Приняв внутрь не меньше пары литров, Костя ощущал себя воином-латником, которому после долгого изнурительного похода посчастливилось наконец сбросить свои тяжкие доспехи. Хотелось бежать, прыгать, кувыркаться…

Да и голова была на удивление ясной, в хорошем смысле этого слова (обычно-то Косте на ясную голову приходили самые тяжкие думы). Все вокруг ему нравилось, все люди были братья, и он не ожидал подвоха ни с какой стороны.

Прихватив в автобусе почти полную канистру вина, Костя стал приглядываться к водителям, коротавшим время за игрой в карты. Наиболее благоприятное впечатление на Костю произвел немолодой человек с вислыми усами и клоком седых волос на макушке, что делало его похожим на запорожского казака.

— Можно вас на минуточку? — Костя постарался быть предельно вежливым.

Водитель оценивающе глянул на него, однако встал и вместе с Костей отошел в сторону.

— Шо вам из-под меня надо? — поинтересовался он характерным одесским говорком.

— Помните танцоров, которые участвовали сегодня в конкурсе?

— А то как же! Лихо отплясывали, болячка им в задницу.

— Сейчас они должны обедать. Отвезите меня туда. — Видя, что водитель начинает чесать свой затылок, Костя торопливо добавил: — Не бойтесь, я заплачу.

— Сколько?

— Вот. — Костя продемонстрировал десятидолларовую купюру, уникальную тем, что на ней был изображен не президент США, а всего лишь министр финансов по фамилии Гамильтон.

— За такие деньги вас даже в Биробиджан отвезут, — сказал водитель. — Прошу занять в моей тачке лучшее место.

Когда они тронулись, водитель поинтересовался:

— И где это есть?

— Сам не знаю, — ответил Костя.

— Ладно, вычислим, — буркнул водитель и, помолчав, добавил: — Девушка понравилась?

— Ага, — признался Костя. — Она первое место заняла. Я ей сам приз вручал.

— Правильно, — кивнул водитель. — Кто заказывает музыку, тот и девушку танцует.

У первого же милицейского поста он остановился и долго беседовал с инспектором, показывая рукой то влево, то вправо. Вернувшись в машину, он с удовлетворением произнес:

— Координаты цели ясны.

— А неприятностей у вас не будет? — осведомился Костя.

— Неприятностей? — переспросил водитель. — Вы мне сколько обещали? Правильно, десять баксов. А это моя зарплата за пару месяцев… Почему бы и не рискнуть? Тем более шо они там раньше ночи не угомонятся.

— Да, скромно вы живете, — посочувствовал Костя.

— Это еще шо! — Водитель прибавил скорость, обгоняя запряженную волами повозку. — Скоро и не такое будет. Видите того красавца? — он кивнул на ажурный белый мост, повисший над рекой. — Заминирован. И с той, и с этой стороны, в любой момент может взорваться.

— Так все же будет война? — поинтересовался Костя.

— А я знаю? Это не жизнь, а натуральный фильм ужасов! Одно счастье, шо у них горючего для танков на полторы заправки осталось. А у нас на две… Ну все, кажется, прибыли. Идите вон до того красивого домика и никуда не сворачивайте. Буду ждать здесь ровно десять минут. На тот случай, если зазноба даст вам от ворот поворот.

«Красивый домик» оказался обыкновенной придорожной закусочной. Название ее, хоть и выполненное русскими буквами, было для Кости полной абракадаброй.

Гуляли здесь и на первом этаже, и на втором, и на открытой террасе, оплетенной пыльным плющом. На стоянке сгрудилось с дюжину автобусов — куда похуже тех, на которых возили писателей.

Войдя внутрь, Костя миновал компании гончаров, бочаров, ткачих, наездников, певцов и очутился наконец возле длинного стола, за которым расположились танцоры — парни и девушки вперемежку.

Одеты они были в те же самые богато расшитые костюмы, когда-то, наверное, принадлежащие их бабушкам и дедушкам. Похоже, что после завершения конкурса им даже умыться не довелось.

Едва только Костя остановился возле стола, как на него уставились десятки глаз, в своем большинстве черных, как антрацит. Не глядела на Костю одна только Аурика, которой пышные ресницы служили для той же цели, что Верещалкину — темные очки.

— Здравствуйте, — сказал Костя как можно более доброжелательно. — Не возражаете, если присоединюсь?

— Здравствуйте, здравствуйте, — ответили несколько голосов, в основном девичьих.

Место Косте никто не уступил, и он уселся подле Аурики прямо на канистру. Девушка, по-прежнему не поднимая глаз, налила ему стакан вина, что уже само по себе было обнадеживающим знаком.

— За встречу! — Кислятина, которую пришлось выпить Косте, не шла ни в какое сравнение с нектаром, плескавшимся в канистре под его задницей.

Вернув стакан на стол, Костя заметил, что никто его не поддержал. Более того, некоторые танцоры вообще перестали есть, как будто бы своим внезапным появлением он испортил им аппетит.

— Зачем ты пришел сюда? — тихо спросила Аурика.

Падать от восторга в обморок она явно не собиралась, но обращение на «ты» уже что-то значило.

— Затем, что люблю тебя. — Раньше такие слова из Кости нельзя было вырвать даже под угрозой пытки на дыбе. — За эти пару часов я чуть не сошел с ума.

— Ты писатель?

— Вроде того… — Косте недосуг было объяснять, что писатели бывают разные — и такие, как Лев Толстой, и такие, как Топтыгин с Верещалкиным.

— Тогда сначала разберись, кого ты любишь, меня или свои собственные фантазии обо мне, — сказала Аурика. — Ведь ты меня совсем-совсем не знаешь.

— А зачем? Морские черепашки, вылупившись из яиц, бегут прямиком к морю, хотя ничего не знают о нем. Бабочка, покинув кокон, летит к солнцу. Пчелка сразу устремляется на поиски цветов.

— Ты не бабочка, не черепашки и не пчелка, — мягко возразила она. — Хочется верить, что в отличие от них всех у тебя тут что-то есть.

Аурика дотронулась пальчиком до виска Кости. Вопреки всякой логике из них двоих на физический контакт, пусть даже такой мимолетный, первой решилась именно она.

— Мне тоже хотелось бы в это верить, — признался Костя. — Но бывает и так, что чувства побеждают разум. Сейчас ты для меня все — и солнце, и море, и цветок, и даже жизнь.

Один из парней, сидевший почти напротив них, сказал что-то, по-видимому, относящееся к Косте. Понять можно было только одно слово — «пенсия». Кое-кто из танцоров захихикал.

Аурика взяла свой стакан — почти полный — и выплеснула его содержимое прямо в лицо шутнику. Смешки сразу утихли. Пострадавший сидел, закрыв глаза, и даже не пытался утереться. Вино капало с его щегольских усов. Смуглая кожа бледнела прямо на глазах, но как-то странно — пятнами, которые распространялись от шеи к скулам.

— Видишь, какой у нас народ, — сказала Аурика. — Одни трусы.

— Где ты научилась так хорошо говорить по-русски? — Костя решил, что самое разумное сейчас — это делать вид, будто бы ровным счетом ничего не случилось.

— Учусь в университете на кафедре русской филологии, — ответила она с неожиданной горечью. — А ты представлял, что я живу в шалаше на берегу озера и по утрам кормлю с рук диких пташек?

— Если честно признаться, то да. Русская филология как-то не идет тебе. Лучше, если бы ты была русалкой, феей, мавкой, морской девой…

— Я постараюсь, — пообещала она.

Парень, которого она облила вином, встал и деревянной походкой направился к выходу. У самого выхода он утер лицо широким рукавом и внятно произнес:

— Ты еще вспомнишь меня, русская сука!

Все старательно сделали вид, что ничего не слышали, только Костя вопросительно произнес:

— Это он кому?

Аурика ладонью прикрыла его рот, и Костя так растерялся, что даже не успел эту ладонь поцеловать.

— Не обращай внимания, — шепнула она. — В мире есть не только цветы, море и солнце. Есть еще грязь, мрак и бури. Впрочем, кому это я говорю…

— Можно угостить твоих друзей вином? — осведомился Костя. — У меня с собой очень хорошее вино.

— Наверное, можно. Только лучше я сама скажу это за тебя.

Держа в руке пустой стакан, она встала и что-то горячо заговорила, искоса поглядывая на Костю. Из этой застольной речи он понял только единственную фразу — «товарищ Жмуркин».

Девушки да и некоторые парни одобрительно зашумели. Костя поставил на центр стола канистру с вином, а взамен ему передали стул, опустевший после ухода горе-шутника.

На этот раз выпили дружно — толк в хорошем вине здесь понимали даже дети. Щедрость «товарища Жмуркина» удостоилась сдержанных похвал.

— Почему ты называешь меня по фамилии? — шепотом спросил Костя.

— Так тебя называли друзья. Вспомни.

— То был совсем другой случай. У меня, между прочим, есть имя. Костя.

— «Товарищ Жмуркин» нравится мне больше. Это звучит! Не хуже, чем виконт де Бражелон. Или бравый солдат Швейк.

— Я ведь и обидеться могу.

— Нет. Сегодня не можешь. Сегодня у тебя от любви горят глаза. Как у кота в марте.

— Значит, ты мне веришь?

— Я не дурочка… Скажи, а ты полюбил бы меня, если бы я, скажем, не танцевала, а пела? Или плела из лозы корзины. Или просто стояла бы в сторонке.

— Не знаю. Наверное… Но твой танец, конечно, произвел на меня большое впечатление.

— Танцы бывают разные, — произнесла она загадочно. — Посмотрим, будешь ли ты любить меня после такого танца…

ГЛАВА 9 ОЧАРОВАННАЯ ДУША

Аурика быстро извлекла из прически многочисленные шпильки и резко встряхнула головой, отчего ее волосы в беспорядке упали на лицо и плечи. Затем она сбросила туфельки и поправила на груди тяжелое монисто.

В зале, переполненном пирующим народом, почти не было свободного места, и тогда, опершись на Костино плечо, она легко вскочила на стол (ни один стакан не дрогнул при этом). Одна из девушек, сразу разобравшись в сути происходящего, швырнула Аурике бубен, печально зазвеневший при этом.

— Вот вам и кимвалы бренчащие, — сказала Аурика.

Лениво потряхивая бубном, она прошлась из конца в конец стола (лицо ее при этом приобретало все более отрешенное и загадочное выражение), потом вдруг резко изогнулась, ударила бубном о бедро и стала выделывать такое, что танцем можно было назвать чисто условно.

Для Кости, познакомившегося с Аурикой всего несколько часов назад, было наслаждением просто наблюдать, как она сидит, как неторопливо цедит вино, как ковыряет алюминиевой вилкой засохшую общепитовскую котлету. От того, что он видел сейчас, по его телу пробежали мурашки, а в паху сладко заныло.

«Если я переживу это, то буду жить очень долго, — подумал Костя, — хотя и в глухой скуке».

Нет, это был не танец — это был целый спектакль, грозная, трагическая и бесстыдная мистерия, схватка стихий и страстей, единственным инструментом для выражения которой было гибкое и легкое девичье тело.

Верещалкин был трижды прав, когда говорил, что в древности этот край являлся тюрьмой народов, местом изгнания для всех тех, кто не вписывался в рамки общества, чьи необузданные желания и опасные способности выходили далеко за пределы нормы.

Хотя Костя Жмуркин имел о своих предках весьма смутное представление, не вызывало никакого сомнения, что все они были обыкновенными землепашцами или скотоводами, в число которых лишь случайно мог затесаться странствующий коновал-цыган или плененный солдат-француз.

А в жилах Аурики, наверное, смешалась кровь многих великих народов. В клетках ее тела и в глубинах подсознания жила память бесчисленных сестер-предшественниц: и разнузданных жриц богини Иштар, губивших своей любовью и простых людей, и героев; и иудейских танцовщиц, с одинаковым успехом вдохновлявших мужчин и на подвиг самопожертвования, и на самое подлое злодейство; и греческих гетер, в общении с которыми воины черпали мужество, а поэты вдохновение; и римских весталок, чья показная девственность только разжигала порочную чувственность толпы.

Древняя незамысловатая мелодия, сопровождавшая это представление, была одновременно и зовущей, и дурманящей. Подчиняясь ее ритму, Аурика то извивалась змеей, то порхала птицей, то принимала позы, в обычной жизни считающиеся верхом непристойности.

Неизвестно, чего в ее телодвижениях было больше — угрозы, мольбы, скрытой похоти или прямой провокации.

Наверное, именно так выглядел танец коварной Соломеи, выпрашивающей у царя Ирода голову Иоанна Предтечи.

Разговоры в закусочной давно умолкли, и все взоры были обращены на Аурику. Бочары, наездники и виноградари как зачарованные ладонями отбивали такт. Ткачихи раскачивались словно в молитве. Кто-то из гончаров стал на свирели вторить мелодии бубна.

Напряжение нарастало, и даже трудно было судить, как оно разрядится — всеобщим ликованием, побоищем или свальным грехом. Уж очень возбудимы и горячи были души этих людей, уж очень темные инстинкты пробуждал этот танец.

Трясти начало даже Костю, раньше от избытка темперамента никогда не страдавшего.

И тут Аурика, совершив самый головокружительный пируэт, а заодно извернувшись в самом бесстыжем телодвижении, швырнула бубен в потолок и с криком: «Держи!» — прыгнула Косте на руки.

Это могло означать только одно — она верила ему и ради этой веры даже готова была рискнуть целостностью костей.

Действуя чисто инстинктивно, Костя поймал девушку. Первым его побуждением было убежать отсюда, унося на руках свой бесценный груз, свою добычу, но со всех сторон их уже окружали люди, благодарившие Аурику, а заодно и Костю.

Их снова усадили за стол, и теперь уж вино полилось рекой.

— Ну и как? — Аурика лукаво глянула на него. — Ты не разлюбил меня?

— Наоборот. — Костя дышал так тяжело, как будто бы танцевать пришлось именно ему. — Это уже даже не любовь… Это что-то совсем другое… Я потерял голову…

Теперь в пляс пустились сразу трое парней, в руках у которых неведомо откуда появились топорики на длинных ручках, похожие на индейские томагавки. Пространства для танца было так мало, что им оставалось только подпрыгивать, приседать и вертеться на одном месте, но все это, надо сказать, они проделывали безукоризненно.

Костя, руки которого еще совсем недавно сжимали тело Аурики, попытался снова обнять ее, но девушка отстранилась и, почти не разжимая губ, прошептала:

— Уходи отсюда и попытайся сделать это как можно незаметнее. Жди меня через четверть часа в кустах за автомобильной стоянкой.

Костя послушно кивнул и, следуя примеру присутствующих, принялся равномерно хлопать в ладоши. Так, прихлопывая и притопывая, он встал и прошелся по залу. Никто, похоже, не обратил на это внимания, тем более что табачный дым и вечерний сумрак уже сгустились в закусочной.

Оказавшись на свежем воздухе, он первым делом глубоко вздохнул, словно вынырнув из глубокого омута, и обходным путем направился туда, куда послала его Аурика.

Земля еще хранила тепло дня, но воздух источал прохладу. Низко над горизонтом висела Венера, звезда любви и плодородия. Не исключено, впрочем, что это был Сириус. Костя хотя и писал фантастику, но в астрономии разбирался еще меньше, чем в симфонической музыке.

От автобусов, похожих на стадо уснувших слонов, пахло бензином. В кустах перекликались ночные птицы, но, какие именно. Костя сказать не мог. Орнитолог из него был еще хуже, чем астроном.

За сорок с лишним лет жизни он не нажил ни знаний, ни ума, ни денег. Нельзя было также занести в актив стерву-жену, вялотекущий алкоголизм и сына неизвестного происхождения.

Что оставалось? Несколько дюжин довольно посредственных рассказов. Пара друзей. Заначка в полсотни долларов. Любимые книги. Да еще совершенно абсурдный дар обращать свою ненависть на пользу врагам, а любовью причинять зло близким.

Теперь вот появилась еще и Аурика — не то божий дар, не то дьявольский соблазн. Уже начавший трезветь Костя понимал, что она ему не пара, что девку такого класса, пусть и выросшую в глуши, возле себя долго не удержать, чему есть масса примеров, что сумасшедшая любовь, на которую так падки все ее ровесницы, в конце концов выйдет бедняжке боком.

Понимать-то все он это понимал, да вот только поделать с собой ничего не мог, совсем как наркоман, вполне осознающий гибельность избранного пути, но даже не помышляющий сойти с него. Ни страх смерти, ни даже угроза гибели человечества не заставили бы его отказаться от Аурики.

«Что будет, то и будет», — подумал Костя и попытался укусить себя за руку, однако боль не отвлекла, а еще больше взвинтила его.

Аурика появилась не через четверть часа, как обещала, а минут через сорок, когда Костя дошел до такого состояния, что стал швырять в сторону закусочной камни.

Теперь девушка была одета в джинсы и коротенькую кофточку, едва прикрывавшую пуп. Волосы она стянула на затылке в тугой пучок.

— Заждался? — спросила она с обнадеживающим сочувствием. — Не так-то легко было вырваться. Сам понимаешь, у нас не Париж. Девушки по вечерам должны сидеть дома, ухаживать за скотиной и молиться богу.

— Тебе тоже приходилось это делать?

— Конечно. А почему ты спрашиваешь?

— Это известие внушает надежду, что ты сумеешь управиться и с такой скотиной, как я.

— Почему бы и нет? Мне даже приходилось водить нашу корову на случку к быку. Не хочу хвалиться, но я справилась. Но тут есть одна… как бы это лучше выразиться… особенность, тонкость…

— Нюанс? — подсказал Костя.

— Пусть будет нюанс. Я, конечно, могу что-то строить из себя. Говоря по-вашему, выпендриваться. И тем не менее я остаюсь дочерью своих родителей, своего народа. Поэтому управляться со мной придется тебе. Так уж мы воспитаны… Только вот этого пока не надо! — Аурика решительно пресекла робкую попытку Кости дотронуться до нее.

— Прости… — пробормотал он.

— Потерянная голова еще не нашлась?

— Где там…

— Ну вот и славно!

В стороне, прямо противоположной той, где горела неопознанная звезда, небо расцветилось феерическими вспышками.

— Смотри, салют! — обрадовался Костя.

— Нет, это стреляют по самолету-разведчику, прилетевшему с той стороны.

— У них даже самолеты есть?

— Говорят, что целых три… На, выпей для смелости. — Только теперь Костя заметил, что она принесла с собой глиняный кувшин, один из тех, что сегодня напоказ изготовляли гончары.

— От меня требуется смелость?

— Смелость никогда не помешает мужчине. Как и стыдливость девушке.

Он жадно припал к краю кувшина. Там было то самое вино, которое он привез с собой. Хмель, уже почти улетучившийся из Костиной крови, взыграл с новой силой. Его влекло к Аурике, как железо к магниту, как лосося к нерестилищу, как теленка к вымени, как, наконец, единственного на свете мужчину к единственной на свете женщине, но было похоже, что сама она на ласки не настроена.

— Пойдем прогуляемся, — предложила Аурика.

— Далеко?

— Не очень. Ко мне домой. Я живу неподалеку. — Она взяла его под руку.

— Хочешь познакомить меня с родителями?

— Еще чего! — рассмеялась она. — Будет сразу четыре трупа. Нас зарежут. Отец повесится, а мать утопится. Лучше я познакомлю тебя со своей собакой и со своей коровой. Жаль, что кошка где-то гуляет…

Ночь сияла всеми своими звездами, ночь окутывала мир черным бархатом, ночь пела голосами сверчков и цикад, ночь ласкала порывами южного ветра.

Они шли в полной темноте, почти на ощупь, и только иногда шум листвы да журчание воды выдавали ручей или рощу. Впрочем, Аурика так прекрасно ориентировалась в этих местах, что могла бы, наверное, найти верный путь даже с завязанными глазами.

— Ты мой Вергилий, — пошутил Костя.

— Вергилием наслаждались здесь еще в те времена, когда на месте ваших столиц росли леса и выли волки, — сказала она. — Представляешь, осенью и весной трактора выворачивают из земли осколки античной керамики. В речном песке можно найти и кремневый нож, и золотую монету. В самом задрипанном школьном музее есть и греческие амфоры, и римские мечи, и сарматские стремена. Знаешь, какие поэты воспевали эту страну?

— Знаю. Самые великие. Гомер, Овидий, Пушкин, Верещалкин.

— Насчет первого и последнего я не уверена, а в остальном ты прав. Хотя и для Овидия, и для Пушкина это было место ссылки… А сам ты умеешь писать стихи?

— Смотря что называть стихами. Если говорить о рифмоплетстве, то ответ будет положительным. А что касается высокого искусства… — Тяжкий Костин вздох был красноречивее всяких слов. — Хотя, конечно, хотелось бы написать нечто такое, что останется после тебя надолго. Десять строчек, где будет все — и эта ночь, и эта земля, и ты сама, и моя любовь к тебе… Почему так темно кругом? Ни одного огонька. Это что — светомаскировка?

— Ты будешь смеяться, но у нас на многих хуторах нет электричества. Я выросла при керосиновой лампе.

Теперь Костя ощущал под ногами узкую, хорошо утоптанную тропу. Она то ныряла в какие-то овраги, о чем можно было судить по внезапному исчезновению части звезд, то взбиралась на вершины холмов, и тогда взору открывались тусклые пятна света, которые на самом деле были далекими городами.

— Это место у нас называется турецкими могилами, — сказала Аурика. — В детстве мы находили здесь старинные свинцовые пули. Каждая была величиной с орех.

— Да, калибр у пищалей и мушкетов был неслабый. Говорят, что примерно такой же пулей был ранен Кутузов. Она вошла ему в левый висок, а вышла из правого глаза. Интересно то, что до этого он был вполне заурядным офицером, а потом стал стремительно делать карьеру. Как говорится, повезло…

Где-то совсем рядом сначала заворчала, а потом залаяла собака. Насколько мог судить Костя, это была не угроза, а скорее дружеское приветствие.

— Это мой Шандор, — сказала Аурика. — Радуется, что я вернулась… Теперь иди осторожно, а то наткнешься на борону или грабли. У папочки привычка бросать инвентарь где попало.

Что-то огромное, лохматое, часто-часто дышащее, пахнущее мокрой шерстью, подбежало к ним, ткнулось в колени Аурики, а заодно задело и Костю.

— Иди, Шандор, гуляй! Не до тебя сейчас! Вот дурак, русского языка не понимает… — Она добавила несколько быстрых мелодичных слов, и пес, тихо подвывая, убрался прочь.

Теперь на их пути оказалось что-то еще более темное, чем ночь. Аурика звякнула щеколдой и за руку втащила Костю в какое-то строение, где пахло парным молоком, увядшей травой, мышами и еще многим другим, чем не пахнет в человеческом жилье. В темноте кто-то почти по-человечески вздохнул, заворочался и неторопливо зачавкал.

— Привет, Илона, — сказала Аурика. — Ешь себе спокойно. Мы тебе не будем мешать.

— Разве коровы и ночью едят? — удивился Костя.

— Они почти всегда едят, разве ты не знал? На пастбище корова не ест, а просто щиплет траву. Как косилка. В брюхе у нее что-то вроде бункера. А потом она эту траву отрыгивает и спокойно жует… Вот тут лестница, лезь наверх.