От ненависти до любви

В самом деле, какого черта он здесь делает? Зачем заставляет Кари ненавидеть его с каждой секундой все сильнее? Зачем мучит самого себя? И все же, прежде чем уйти, ему нужно было извиниться еще за одну вещь.

Чтобы сосредоточиться, Хантер отошел от нее подальше, заняв позицию возле туалетного столика. Подбирая нужные слова, он рассматривал личные вещи Кари, которыми она пользовалась каждый день, почти не думая о них. Щетка для волос. Золотые часики. Флакон духов. Его охватило желание поднести эту хрустальную бутылочку к носу, чтобы полной грудью вдохнуть их запах, однако ему и на сей раз удалось обуздать свое желание.

– Должен принести вам еще одно извинение, – прозвучал его тихий взволнованный голос.

Реакция Кари была столь болезненной, что можно было подумать, будто он в самом деле притронулся к ней. Она испуганно потянула ноздрями воздух, так что живот ее стал совсем впалым. Кари знала, к чему клонит ее гость, однако говорить с ним на эту тему казалось ей абсолютно бессмыслимым.

– Слышать ничего не хочу, – подавленно прошептала она. – Уходите!

– Простите за то, что я поцеловал вас.

Она застонала, прикрыв рот ладонью.

– Уйдите. Оставьте меня в покое…

– Если уж быть честным до конца, то прошу у вас прощения за то, что сделал это, когда вы были не в состоянии действовать сознательно. А о том, что поцеловал вас, я не жалею.

Кари вскинула голову, вглядываясь в отражение высокого мужчины в зеркале.

– Разве не достаточно вам того, что вы втоптали в грязь репутацию моего мужа? Не достаточно того, что вы выставили меня перед всем светом на позор? Что из-за вас я потеряла ребенка? – Забывшись, она гневно молотила своими маленькими кулачками по простыням. Слезы текли по ее щекам. – Но даже если забыть обо всем этом, вы в любом случае не имели права прикасаться ко мне. Более того, прикасаться так, как это сделали вы!

Лицо Хантера страдальчески сморщилось.

– Все, все понимаю…

– Но как же тогда хватило вам наглости поцеловать меня? – спросила она дрожащим от слез голосом.

И тут его словно подменили. Хантер Макки, собравшийся было уходить, круто повернулся на месте. Вина за случившееся лежала не на нем одном. Она тоже была не без греха, и он, черт возьми, вовсе не намерен был соглашаться на роль козла отпущения!

– А вот представьте себе, хватило! – Перемена его тона была столь неожиданной, что у нее от удивления мгновенно высохли слезы и перехватило дыхание. – И знаете почему? Потому что мне захотелось поцеловать вас еще тогда, когда я впервые увидел вас. С тех пор это желание не покидает меня! И можете орать, визжать, плеваться, бросаться на меня с кулаками, звать своих сторожей… Главное, что теперь вы знаете! Вот именно, мне чертовски хотелось поцеловать вас. Да и вы, кажется, не были против. Кстати, когда я хотел оставить вас в покое, вы даже удержали меня.

– Удержала?.. Вас?.. Да вы килограммов на сорок тяжелее меня!

Кажется, Хантер попал впросак. В самом деле, трудно было придумать что-либо абсурднее утверждения о том, что она оказалась физически сильнее его. И все же в словесном поединке он не собирался отступать. Снова подойдя вплотную к ее постели, он решительно выпалил:

– Но именно ваши руки обнимали меня! И ласкали! Именно вы прильнули ко мне губами. Именно вы…

– Хватит!

– …открыли рот и…

– Ни слова больше! Я запрещаю вам!

– … поцеловали меня!

Она, вытаращив глаза, хватала ртом воздух. Каждый вдох давался ей с трудом.

– Я была без сознания, мне мерещилось… Вовсе не вас я целовала тогда! Я грезила о своем муже!

Уязвленный в самое сердце, Хантер сорвал с носа очки и навис над ней всей громадой своего тела. Нагнувшись, он оперся о кровать Кари. Ее ноги, испуганно поджатые под одеялом, оказались между его расставленными ладонями.

– Что ж, в таком случае позвольте сделать вам одно признание, Кари Стюарт. Будь я вашим мужем, я не был бы настолько глуп, чтобы рисковать потерять вас.

Его намек был предельно прозрачен. Выходило, что Томас Уинн, проворовавшись, Показал себя просто недоумком.

– Убирайтесь! – злобно прошипела она.

– Можете спорить со мной или с кем-нибудь другим до хрипоты, но вы целовались со мной, и вам это очень нравилось.

– Не было этого!

Из-под полуопущенных век он пару секунд смотрел на ее дергающийся рот, а затем, наклонившись еще ниже, прошептал тихо, но убежденно:

– Было.

– Убирайтесь!!!

На сей раз ее визг был достаточно громок для того, чтобы Пинки и Бонни со всех ног бросились к ним, будто услышав сигнал бедствия. Они вбежали в спальню как раз в тот момент, когда Хантер уже направлялся к двери, надевая на ходу очки. Букет чайных роз полетел ему в спину. Однако он, судя по всему, даже не заметил этого. Пробормотав извинения, Хантер Макки бочком, мимо друзей Кари, выскользнул из комнаты, и через несколько секунд из передней раздался стук закрывшейся входной двери.

Глава 5

Процесс выздоровления был подобен для нее тюремному заключению, которое она отбыла «от звонка до звонка». И все же, побывав у доктора и получив у него разрешение выйти на работу, она должна была признать, что длительный отдых пошел ей на пользу.

Она чувствовала себя полностью обновленной. Почти пять месяцев прошло со дня гибели Томаса. Пора было заняться обустройством собственной жизни. До того как у нее случился выкидыш, Кари витала где-то в заоблачных мирах, однако теперь у нее появилась четкая цель – добиться, чтобы исполняющий обязанности окружного прокурора получил по заслугам.

Хантер Макки добился-таки обвинительного приговора членам городского совета Паркеру и Хейнсу. Хотя Томас Уинн был мертв и не мог защищаться, он был пригвожден к позорному столбу наряду с теми двоими. Этого Кари Стюарт-Уинн прокурору не могла ни забыть, ни простить.

Она проработала после болезни уже три недели, когда до нее дошел слух, заставивший ее сорваться с места и опрометью броситься к рабочему столу Пинки в главной редакции.

– Я только что услышала, что Дик Джонсон уходит от нас на Кей-эй-би-си.

Пинки пустил в потолок столб сигаретного дыма.

– Языки здесь работают быстрее, чем у проститутки счетчик, – буркнул он. – Мне самому эту новость на хвосте принесли каких-нибудь пятнадцать минут назад.

– Я хочу на его место.

Пинки хмуро посмотрел на нее. Его глаза задумчиво застыли на лице Кари, однако это не помешало ему одновременно отдать распоряжение проходившему мимо оператору отправляться с видеокамерой на вертолетную площадку и ждать там репортера.

– На химзаводе рвануло, так что снаряжайтесь как следует! – проорал он и только потом обратился к Кари, уже более спокойно: – Ладно, потом поговорим.

Она охотно последовала за ним в его служебный кабинет, где директор службы новостей бывал лишь в редких случаях. Комната со стеклянными стенами примыкала к главной редакции. Оттуда было видно все: что происходит, кто занят, кто свободен, а кто и просто сгорает от скуки. Если Пинки приглашал кого-нибудь в свой кабинет, это означало, что разговор предстоит непростой. Закрыв за собой дверь, директор разместился за столом. Кари села на стул напротив.

– Зачем? – спросил он без всяких предисловий. Она обескураженно заморгала.

– Как это – зачем?

– Зачем тебе городское правительство?

– Я занималась им до того, как вышла замуж за Томаса. Ты сам знаешь, почему мне пришлось отказаться от этой темы, и знаешь также, что она – моя первая любовь.

– Угу… – Не видно было, чтобы ее объяснение Пинки счел достаточно убедительным. Закурив новую сигарету, он внимательно всмотрелся в собеседницу сквозь поднявшуюся дымовую завесу. – Но ты ведь уже застолбила за собой культуру. Весь шоу-бизнес – твой.

– Ты не представляешь себе, какая это скукотища, Пинки. Жизнь большого города со всеми его проблемами – вот чего мне не хватает. Кстати, у меня до сих пор сохранились отличные источники в городском правительстве.

– Что и говорить, умеешь ты лапшу на уши вешать, но я-то не дурак. – Пинки положил коротенькие ручки на стол и многозначительно подался вперед. – Тебе нужна сковорода, чтобы поджарить этого гуся – Хантера Макки.

Кари смущенно опустила глаза.

– Но я же профессиональный репортер, Пинки. Я не допущу, чтобы на мою журналистскую позицию влияли личные переживания. – Босс бросил на нее подозрительный взгляд, и она в отчаянии выкрикнула: – Честное слово, не допущу!

Откинувшись в кресле, он положил ноги на край письменного стола.

– Ну и что же будет с разделом программы, который ты ведешь сейчас? Давай рассмотрим этот вопрос чисто умозрительно. Потому что я еще не сказал, что согласен перевести тебя на другую работу.

– Отдадим его Салли Дженкинс. Она вполне сносно справлялась с этой работой, пока меня не было.

– Ты не хуже меня знаешь, какое это хлебное место, Кари. Тебя не то что подсидеть – зарезать готовы, лишь бы на него пробиться. В таких случаях ведь как иной раз бывает, а? Возвращаешься из отпуска – глядь, а местечко-то твое тю-тю… Так что если уступишь свой кусок хлеба с маслом мисс Большой Попке, а сама подашься вон туда и облажаешься, – Пинки мотнул головой в направлении центра города, где располагался комплекс зданий муниципалитета, – тогда уж на себя пеняй. Обратно ничего не получишь! Так стоит ли рисковать? Подумай хорошенько.

– Ей-богу не облажаюсь, Пинки! Ты что, уже совсем в меня не веришь?

– Верю. Но знаю также, что ты в первую очередь – женщина, которая живет не разумом, а эмоциями. И к тому же упрямая как осел. Надулась, видишь ли, на окружного прокурора, вот и вздумала…

– Ни на кого я не надулась.

– Черта с два не надулась! – взорвался Пинки. – Нечего меня на слове ловить! «Надулась» еще слишком мягко сказано о том, какие чувства ты к нему питаешь. – Он угрожающе поднес к ее носу похожий на обрубок указательный палец. – Короче, заруби себе на носу: мне вовсе не нужно, чтобы наша главная редакция превратилась в поле боя между тобой и Макки!

– До этого дело не дойдет. Я обещаю.

– Не позавидую тебе, если ты свое обещание нарушишь, – проворчал он, опуская ноги на пол.

Ее глаза радостно загорелись.

– Значит, решено? Новое место – мое?!

– Твое, твое…

– Спасибо, Пинки! – Она стремительно поднялась. – Когда приступать?

– Дик уходит в конце недели. Понедельник тебя устраивает?

– Значит, понедельник? Отлично! – Она повернулась было, чтобы уйти, но, вспомнив о чем-то важном, замерла на месте. – А можно Майк Гонсалес останется моим оператором?

– А прибавки к жалованью попросить не хочешь?

– Об этом я и не мечтаю.

– В таком случае забирай своего Майка, – ухмыльнулся Пинки, и она подпрыгнула на месте от радости. Поднявшись из кресла, директор отдела новостей глубоко затянулся сигаретой. Вид у него был не очень веселый. – Ты для меня все равно что дочь, Кари, и поэтому я хочу сказать тебе одну умную вещь: кинжал мести – оружие обоюдоострое. Иной раз колешь им кого-нибудь, а попадаешь в собственную задницу.

Она смешливо наморщила нос.

– Хорошо, запомню.

Однако у него оставались серьезные сомнения в том, что его предупреждение надолго задержится в ее белокурой головке.

– Ох, Кари, не нравится мне это.

– Да будет тебе ныть, трус несчастный. Где твоя любовь к приключениям? Сам подумай: ну что они могут с нами сделать, даже если и застукают?

Мученически вздохнув, Майк Гонсалес поволок свою тяжелую ношу выше по лестнице. В лифте госпиталя громоздкая видеокамера наверняка привлекла бы к себе излишнее внимание. Именно этого они сейчас пытались избежать.

– Да пойми же ты, не врачей с санитарками я боюсь, а Пинки.

Она тихо рассмеялась.

– Если мы притащим ему слезливую историю, которую можно вставить в шестичасовой выпуск, ему наплевать будет, каким образом мы ее раздобыли.

– А об окружном прокуроре ты подумала? Он такой тарарам устроит – только держись! Зря, что ли, он этого мужика ото всех прячет?

– Вот этим я и заинтригована. Отчего такая секретность? Почему никто из нас не видел этого человека, после того как он был арестован за убийство жены? Чего добивается Макки?

– Но как ты узнала, что его в тюрьме кондрашка хватил?

– Почаще в суд наведываться надо. Там в кафетерии много чего болтают. – Услышав это объяснение, Майк уважительно хмыкнул. – Мои невольные информаторы уточнили даже, в какой именно госпиталь его уложили.

– А номер палаты ты откуда вынюхала? – спросил оператор.

Кари ответила ему озорной улыбкой.

– А это мой маленький секретик.

Так за разговором они в конце концов дошли до нужного этажа. Приоткрыв дверь, Кари настороженно вгляделась в глубь коридора.

– Надеюсь, наш несравненный мистер Макки не выставил охрану.

Охранников видно не было. Бесшумные и невидимые, телевизионщики шмыгнули в коридор, а затем в палату. Мужчина средних лет лежал на кровати, нервно вцепившись в одеяло.

– Кто вы? – спросил он, похожий на перепуганного кролика, когда Кари и Майк приблизились к нему.

– Меня зовут Кари Стюарт, мистер Гопкинс. Как вы себя чувствуете? – вежливо поинтересовалась она.

Его затравленный взгляд бегал от Кари к Майку, навьюченному устрашающим оборудованием. Затем в его настороженных глазах что-то промелькнуло: он узнал ее.

– Так вы та самая девушка с телевидения? – спросил пациент. На сей раз в его голосе звучал уже не испуг, а неподдельный интерес.

За долгие годы репортерской работы Кари усвоила психологическую закономерность: тех, кто каждый вечер появляется на экране домашнего телевизора, люди со временем начинают воспринимать как давних знакомых. В ситуациях, подобных этой, такая иллюзия личного знакомства как нельзя лучше играла ей на руку.

– Да. – Сев на стул рядом с кроватью, она украдкой нажала на кнопку диктофона. Еле заметного кивка Майку было достаточно, чтобы включить видеокамеру. Палату в ту же секунду наполнило мягкое, почти успокаивающее жужжание. – Вы видели меня по телевизору?

– О, конечно, мы с Эммой… – Мужчина тут же осекся, его губы затряслись, а в глазах сверкнули слезы. – Теперь ее уже нет…

– Я читала об этом в газетах. Может быть, вы расскажете нам, что все-таки произошло?

– Я не хотел убивать ее, даже не помню ничего. – Он заплакал, и камера Майка тут же отобразила его лицо крупным планом.

– Признайся, сильная вещь получилась, а?

– Что и говорить. Да только вонь от нее еще сильнее будет. А уж в том, что она поднимется, если мы дадим этот кусок в эфир, сомневаться не приходится.

Раздосадованно вздохнув, Кари повернулась к нему спиной. Она нервно мерила шагами крохотную монтажную, в то время как Пинки во второй раз просматривал интервью с Гопкинсом, обвиняемым в убийстве собственной супруги.

– Так ведь получилось-то хорошо. Разве не так, Пинки?

– А я и не говорю, что плохо, – поднялся он со стула. – Но хорошо ли это с точки зрения журналистской этики? Вот в этом у меня серьезные сомнения.

– Что ты имеешь в виду?

– В материале должны быть представлены позиции обеих сторон – таков железный закон. А ты этого не сделала.

– Позиция другой стороны уже представлена. Ты же читал утверждения Макки в газетах. Он добивается для этого человека обвинительного приговора. Причем не просто приговора, а смертной казни.

– Ошибаешься, он вел речь только об обвинительном приговоре. Но ни слова о том, что это должна быть именно казнь.

– Все равно он и ее добьется – не мытьем, так катаньем. – Она положила подбородок на сцепленные пальцы. Ее поза была похожа на молитвенную. – Вспомни, сколько раз люди, по сути дела, оказывались осужденными заочно. И только лишь потому, что еще до суда пресса успевала изобразить их отпетыми негодяями.

– А ты, значит, поставила перед собой святую цель снять этого Гопкинса с крючка?

– Нет. Я просто дала ему возможность высказаться.

– Такая возможность у него еще будет. В суде.

Она с трудом удержалась от того, чтобы вспылить.

– Пинки, я уже два месяца сижу на городском правительстве. Скажи, я хоть раз бросила грязью в сторону мистера Макки?

– Еще нет, но ты вплотную подошла к этому, – напомнил он ей.

– Зато люди не оставляют это без внимания, и наш рейтинг растет.

Ему было нечего возразить на это. В конечном счете все упиралось в этот самый проклятый рейтинг, и нравились ему ее методы или нет, но репортажи о городском правительстве, в особенности те, где затрагивалась деятельность Хантера Макки, получались у Кари не менее задиристыми и яркими, чем критические обзоры событий в мире шоу-бизнеса.

– Ладно, – сдался директор отдела новостей. – Хоть и не нравится мне это, но твой материал пойдет сегодня в вечернем выпуске.

– Спасибо, Пинки. – Она восторженно чмокнула его в щеку.

Он раздраженно вытер ее поцелуй.

– Не хотел бы я оказаться рядом с Макки, когда он увидит это по телевизору.

Пинки как в воду глядел. Кари оказалась совершенно одна, когда прокурор, кипя от негодования, ворвался в главную редакцию. В то утро она приехала на работу раньше, чем обычно, воодушевленная широким откликом, которое получило ее интервью с Гопкинсом. И сейчас в ее голове было тесно от мыслей о том, каким образом продолжить сенсационную тему сегодня.

Кое-кто из репортеров и операторов к этому времени тоже уже подтянулся на телестанцию, однако в ранний час народ в основном кучковался вокруг кофеварок. Рядом с Кари никого не было, когда она в своем «загончике», подняв голову от письменного стола, внезапно увидела перед собой лицо Макки, перекошенное от злости.

– А-а, мистер Макки… Доброе утро. Чему обязана столь ранним визитом?

– Шутки в сторону, Кари! Я видел ваш сюжет во вчерашнем выпуске.

– В самом деле?

– Да. И не скрою, я зол как черт!

– А вот злиться вредно, особенно вам. Это может повредить вашему общественному облику.

Его губы сжались в тонкую линию.

– Каким образом вы проникли в палату к Гопкинсу?

– Ножками.

Он угрожающе надвинулся на нее. Его внушительная фигура, казалось, вот-вот целиком заполнит собой крохотный «загончик». Чтобы не чувствовать себя беззащитной, Кари поднялась со стула и тут же оказалась нос к носу с прокурором. Что и говорить, для двоих ее «загончик» был явно тесноват.

– До сих пор я мирился с намеками в свой адрес, которые то и дело проскальзывают в ваших репортажах. Да-да, можете быть уверены, ничто не остается незамеченным, однако я предпочел оставить ваши выпады без ответа.

– Ваше поведение в высшей мере похвально.

– Я думал, что вам скоро надоест эта мелкая игра, недостойная профессионала, и вы начнете освещать события честно и беспристрастно, как это делают другие корреспонденты.

Это был чувствительный укол. Ее глаза вспыхнули от гнева.

– Но я и есть настоящий профессионал, и я информирую людей только о том, что вижу.

– Но только после того, как эта информация поварится достаточное время в вашем ядовитом мозгу, – повысил голос Макки. – Скажите, чего вы хотели достичь, давая в эфир это слезливое интервью с Гопкинсом?

– Ничего. Просто удачное интервью получилось. Мне подумалось, что люди имеют право увидеть этого надломленного, раскаивающегося человека, которого вы хотите отдать в руки палача.

Сейчас, казалось, он и сам не прочь был стать палачом, чтобы прямо здесь, у письменного стола, свернуть ей шею.

– Понятно, вы хотели пробудить в обществе жалость к убийце. А меня выставить кем-то вроде троюродного братца Адольфа Гитлера только за то, что я осмелился привлечь к уголовной ответственности убийцу.

– Но у него был сердечный приступ!

– Вам следовало повнимательнее прочесть медицинское заключение, мисс Стюарт! У него всего лишь ангина. Да-да, хроническая ангина, которой он страдает уже не первый год. А в тюрьме он начал жаловаться на боли в груди, вот я и поместил его в лазарет на всякий случай. Послушайте, могу я сказать вам кое-что не для записи? – В ответ Кари упрямо выпятила подбородок, и у него мелькнуло подозрение, что она в следующую секунду откажется от дальнейшей беседы. – Так могу я надеяться, что сказанное останется между нами? – упрямо повторил он.

– Конечно.

– Что ж, отлично! – Хантер Макки протянул ей руку. – Разговор начистоту, но не для передачи. Ну что, по рукам?

Глядя на его открытую ладонь, Кари не решалась ответить ему рукопожатием. Какое-то шестое чувство подсказывало ей, что если она сейчас прикоснется к нему, то это будет иметь для нее крайне серьезные последствия. И все же она взяла его руку, дважды энергично тряхнув ее.

– Ладно, пусть будет не для передачи, – неохотно согласилась Кари.

– Гопкинс, каким бы жалким и подавленным он ни выглядел сейчас, все же убил свою жену. Лишь через две недели после того, как он избавился от ее тела… Надеюсь, вы знаете, что он сделал с ее телом?

Подавив поднимающуюся изнутри тошноту, она кивнула.

– Да, знаю, если, конечно, газетные сообщения соответствуют истине.

– Соответствуют, соответствуют… Я сам был на задворках его дома, когда криминалисты проводили там раскопки. Им пришлось вырыть двадцать шесть ям.

Кари зябко поежилась.

Он же снял очки и сунул их в нагрудный карман пиджака. У него были очень необычные глаза. Она снова обратила на это внимание. Сердце затрепетало в груди – совсем как тогда, в его кабинете, когда он сказал, что на телеэкране она всегда красива.

– Так на чем я остановился? – рассеянно спросил Хантер Макки.

– Через две недели…

– Ах, да! Прошло целых две недели, прежде чем ее наконец хватились. Соседям показалось странным, что его жена так долго не выходит из дому. Но если он был так потрясен содеянным, то почему же не пришел к нам в слезах раскаяния сразу же после того, как зарубил ее топором?

Кари болезненно наморщила лоб.

– Не знаю, мистер Макки. Должно быть, он был просто раздавлен случившимся. Напуган до смерти. Испытывал сильнейший стресс. По его словам, она более тридцати лет изо дня в день пилила его.

Хантер горько рассмеялся:

– По-вашему, выходит, всякий раз, когда выясняется, что человек убил свою жену лишь из-за того, что она пилила его, мы должны говорить: «А-а, ну тогда другое дело».

– Не смейтесь надо мной!

Он мгновенно посерьезнел.

– Мне не до смеха, Кари. Я не вижу абсолютно ничего смешного в вашем вчерашнем поступке. И дело вовсе не в том, убил Гопкинс свою жену или нет, действительно он сумасшедший или хитрее всех нас, вместе взятых. Вся проблема в том, что вы взяли на вооружение избитые приемчики желтой прессы. В чем заключается ваша цель, Кари? В том, чтобы настроить против меня общественное мнение?

– А что, если вы и в самом деле заслуживаете этого?

– Но почему? Ведь я всего лишь выполняю свой служебный долг. Долг, состоящий в том, чтобы преследовать преступников и помогать поддерживать правопорядок. Ну почему вы с такой одержимостью кидаете камни в мой огород? Потому что я делаю то, чего ожидают от меня законопослушные граждане?

– Потому что мне не нравятся ваши методы. – Она отвернулась от него, но он, схватив Кари за руку выше локтя, в ту же секунду повернул ее снова к себе лицом.

– А мне не нравятся ваши! И еще мне не нравится, когда нарушают мои распоряжения. А я распорядился, чтобы к Гопкинсу никого не пускали. Кто вас провел к нему в палату?

– Никто! И отпустите меня. Мне больно!

Это не вполне соответствовало истине. Его пальцы вовсе не причиняли ей боли. Но Кари и Хантер стояли вплотную друг к другу, и близость его тела действительно доставляла ей беспокойство. Не говоря уже о странном чувстве беззащитности, которое она испытывала, ощущая его горячее дыхание на своем лице.

Он растерянно посмотрел на свои пальцы, сжимавшие ее руку, и медленно разжал их. Дав волю чувствам, он, судя по всему, был сконфужен своей несдержанностью. Она же, чтобы скрыть собственное смущение, потерла руку, где только что были его пальцы, делая вид, что боится теперь синяков.

Кари первой нарушила молчание. Она говорила с ним таким тоном, каким обычно разговаривают с собакой, которую только что отстегали за непослушание.

– У двери не было полицейского. Я вошла в палату беспрепятственно.

Однако Хантер вовсе не чувствовал себя побитым псом.

– Кто-то назвал вам номер палаты. Кто именно?

– Это тоже останется без последствий?

– А вот это уж черта с два! Я прямо отсюда поеду в госпиталь и оторву виновному голову.

– В таком случае, мистер Макки, весьма сожалею, но я никогда – слышите? – никогда! – не открою вам своих источников. Вам следовало бы знать, что это неписаный закон каждого уважающего себя репортера.

Хантер Макки едва не дымился от ярости, и Кари испытала сладкое ощущение триумфа. Она загнала его именно туда, куда хотела. Вот он, перед ней, униженный, разозленный. Такое же бессилие чувствовала и она, когда Макки выдвигал обвинения против Томаса.

Однако триумф оказался недолгим. Хантер Макки не замедлил показать, что его еще рано списывать со счетов. Не торопись, Кари. Он сделал шаг вперед, так что их одежда соприкоснулась. Стоило ему двинуться еще немного, и она оказалась бы прижатой к стене. Его загадочные глаза впились в ее рот и замерли. Остановились… Наконец он мягко вымолвил:

– Вы сами напрашиваетесь на неприятности, Кари.

Его глаза оставались прикованными к ее губам. Она же не двигалась с места, не желая подавать виду, что этот пристальный взгляд порождает в ее душе величайшее смятение. Наконец, не выдержав, Кари облизнула губы.

– Я не боюсь вас, – произнесла она низким голосом.

Уголок его рта дернулся. Очевидно, это должно было означать ухмылку. Затем, медленно подняв глаза, Хантер посмотрел ей прямо в лицо. Казалось, он заглянул ей в душу, и от этого у нее похолодело в груди.

– Думаю, все-таки боитесь.

Не сказав больше ни слова, он вышел.

– Трудновато тебе придется. Сунуть руку тигру в пасть и то легче.

Хантер Макки, сидевший, закинув ноги на край письменного стола, снял очки и устало потер глаза.

– Сам знаю. Да тут еще присяжных таких набрали – хуже некуда.

Они с Гаем Брейди уже несколько часов листали объемистые тома уголовного дела. Было уже поздно, и прокурор изрядно устал. Сбросив ноги вниз, он поднялся и с наслаждением потянулся, уперев кулаки в поясницу.

– Хорошо хоть судья постановление вынес в нашу пользу. Мы получили право судить этого парня как взрослого, – заметил Хантер.

Со времени ареста Гопкинса прошел ровно месяц, однако тот так и не предстал перед судом. Проведя дотошную психиатрическую экспертизу, несколько врачей огласили заключение: подсудимый невменяем, а потому неподсуден. И Гопкинса упекли в психушку с тем условием, что, как только он выйдет, его можно будет привлечь к уголовной ответственности за убийство жены.

Новое дело было не менее скользким. Перед Ханте-ром стоял неумолимый выбор: выпустить убийцу на волю или претерпеть немыслимые муки, но все-таки добиться обвинительного приговора.

Гай, хмурясь, с трудом разбирал собственные каракули.

– Представляю, какой хай поднимут правозащит-нички. И за что нас только бог карает? Ну почему ему всего шестнадцать?

– Шестнадцать – всего лишь цифра в метрике, – отозвался Хантер, беря на себя роль адвоката дьявола. – Зато делишек за ним столько, что не всякий взрослый уголовник похвалиться может. Ты список арестов, которым он подвергался, видел? Вслух читать – язык отсохнет. Мелкое воровство, кража со взломом, ограбление, разбойное нападение, вандализм, хранение наркотиков, незаконное ношение оружия… Это тебе не какой-нибудь шестнадцатилетний молокосос-старшеклассник. Этот паренек с девяти лет чудит. От него все только одного ждали: когда же он замочит кого-нибудь? Ну вот и дождались.

– Он утверждает, что это была вынужденная самозащита. Оправдание вообще-то довольно хлипкое – попробуй докажи, что твоей жизни действительно угрожали.

– Об этом пусть у защиты голова болит. На мой взгляд, заключение медэксперта на руку скорее нам, чем адвокату. Мыслимое ли дело – пырнуть собственного отца сорок три раза, а потом говорить, что убивать его даже в мыслях не было. – Из россыпи съедобной дряни, купленной в автомате, Хантер выбрал печенье «Твинки», с сомнением посмотрел на него, а затем, освободив от обертки, сунул в рот. – Для меня это дело ясное как божий день. Мальчишку я допросил, все материалы изучил. Мнение однозначное: у парня ни стыда ни совести.

– Но не забудь про козыри защиты: низкий социально-экономический статус семьи, переполненная квартира, безответная мать, побои от отца-алкоголика…

– Ты, случаем, к Кари Стюарт в союзники не метишь? – сухо заметил Хантер. – Кажется, я только что слышал ее голос.

Гай хмыкнул:

– Ну и вцепилась же она тебе в холку! Хватка у нее почище бульдожьей.

– Не спорю, этот процесс для нее – просто дар судьбы. Очень скоро у нее на руках будет полный комплект фактов, чтобы в очередной раз сделать из меня кровожадного мерзавца. Надеюсь, господь не допустит, чтобы все поверили в то, что я получаю извращенное удовольствие, добиваясь обвинительных приговоров. Такова печальная необходимость. К тому же именно за это мне платят жалованье.

Засунув руки в карманы, он подошел к окну. Ночной дождь дочиста вымыл городские улицы. Машины мчались, оставляя на мокрой мостовой красные и белые полосы следов габаритных огней. На улице до сих пор моросило – к дождю прибавился еще и мелкий снег. Пробежав по силуэтам городских зданий, задумчивый взгляд Хантера остановился на телебашне Даблъю-би-ти-ви.