Александр Исаевич Браудо
      (1864-1924)
      Очерки и воспоминания
      Браудо, Александр Исаевич, - писатель. Родился в 1864 г. По окончании Дерптского университета вел обзор литературы по русской истории и помещал статьи в "Русском Историческом Обозрении", берлинских "Jahresberichte der Geschichtswissenschaft", "Биографическом словаре", "Журнале Министерства Народного Просвещения" и др.; перевел на русский язык труды по истории России Grevenbruch'а ("Tragoedia Moscovita", 1606, о Лжедимитрии и Neuville'я ("Relation Curieuse", 1689, о восстании стрельцов); сотрудничал в 82-томном "Энциклопедическом Словаре" Брокгауза-Ефрона. Состоит библиотекарем Императорской Публичной Библиотеки в СПб.; заведует отделом "Rossica". В журнале "Трудовая помощь" поместил ряд статей по вопросам общественного призрения и трудовой помощи.
      ОГЛАВЛЕНИЕ
      От редакции 5 Л. Брамсон. Жизнь и деятельность Александра Браудо 7 П. Милюков. Мои сношения с А .И. Браудо 23 Г. Слюзберг. Личность А. И. Браудо 27 Ек. Кускова. Человек того времени. (Памяти А. И. Браудо) 33 С. Дубнов. Встречи с А. И. Браудо 45 I. Гессен. Подвижник 51 Р. Бланк. Сеятель Добра 57 М. Кроль. Человек он был! 69 С. Познер. Страницы прошлого. (Из воспоминаний об А. И. Браудо) 77
      Роль А. И. Браудо в деле разоблачения Азефа:
      От редакции 93
      Вл. Бурцев. Воспоминания 93
      А. Аргунов. Воспоминания 97
      Д. Мовшовичъ. А. И. Браудо и последние этапы борьбы за эмансипацию евреев в России 103 С. Гинзбург. А. И. Браудо и вопросы еврейской культуры 109 Ек. Лаппа-Старженецкая Деятельность А. И. Браудо на поприще библиотековедения 115 А. Изюмов На сторожевом посту 133 Ида Мовшович. Последние дни Александра Исаевича Браудо 139
      Список трудов А. И. Браудо 147 {5}
      ОТ РЕДАКЦИИ.
      3-го января 1935 года, в связи с исполнившимся десятилетием со дня смерти Александра Исаевича Браудо, был устроен в Париже вечер, посвященный его памяти. Этот вечер привлек многочисленных друзей и почитателей покойного. После общего очерка его жизни и деятельности, сделанного Л. М. Брамсоном, поделились своими воспоминаниями о личности А. И. и его многогранной самоотверженной работе проф. П. Н. Милюков, Г. Б. Слиозберг, Р. М. Бланк, С. В. Познер и Ю. Д. Бруцкус. Среди присутствовавших находились и живущие в Париже члены семьи А. И.
      Вечер воскресил перед собравшимися образ неутомимого борца и сеятеля добра, человека редкой чистоты и больших заслуг перед общественностью своего времени.
      Кружок Русско-Еврейской интеллигенции, ныне преобразованный в Объединение русско-еврейской интеллигенции, по инициативе которого собрание было созвано, считаясь с создавшимся на вечере настроением, постановил собрать по возможности весь материал об этой красивой, полной самозабвения жизни, и издать в память покойного особый "Сборник".
      От имени Кружка избранная для этой цели Комиссия обратилась ко всем друзьям и почитателям А. И. Браудо с просьбой оказать содействие в подготовке Сборника и предоставить в распоряжение редакции личные воспоминания о покойном, связанные с его деятельностью документы, письма, печатные издания, номера недоступных газет и журналов и т. п.
      Непосредственное заведывание изданием и редактирование Сборника было возложено на Р. М. Бланка, Л. М. Брамсона и С. В. Познера. {6} Редакция с удовлетворением констатирует, что все, к кому она обратилась, охотно откликнулись на ее призыв, - и в течение двух лет исподволь накопился ценный материал, давший возможность заполнить разнообразным содержанием выпускаемую теперь в свет книгу.
      Редакция не может не выразить только своего искреннего сожаления по поводу того, что выход ее так замедлился. Одной из основных причин запоздания явилась необычайная, в условиях русской эмиграции, трудность вовремя получить от авторов и других сотрудников - добровольцев, рассеянных по разным странам, их рукописи и другие материалы. Между тем редакция особенно дорожила возможно большей полнотой Сборника и каждым новым штрихом дополняющим светлый образ безвременно ушедшего от нас А. И. Даже в настоящей момент еще не весь ожидавшейся материал находится в распоряжении редакции, но мы уже не считали себя в праве дольше откладывать выпуск "Сборника".
      Отдавая на суд читателей настоящую книгу, - результат коллективного труда друзей, - мы надеемся, что она будет посильною данью памяти А. И. и послужит вкладом в историю нашего общественного движения.
      Всем, кто в той или иной форме способствовали появление Сборника и, в частности, авторам помещаемых ниже статей, редакция приносит искреннюю, глубокую признательность.
      Редакция. Париж, декабрь 1936 года. {7}
      ЖИЗНЬ И ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
      АЛЕКСАНДРА БРАУДО
      (1864-1924)
      Вступительное слово на вечере, посвященном памяти А. И. Браудо
      по случаю 10-летия со дня ею смерти.
      (Л. Брамсон)
      Прошло 10 лет с тех пор, как не стало Александра Исаевича Браудо и далеко, на Лондонском кладбище, в Уильсдене, вырос еще один могильный холм.
      Имя А. И. Браудо редко появлялось в повседневной печати, не гремело на публичных собраниях. Его почти не знали в широких кругах; где-то за кулисами протекала его кипучая, многогранная жизнь. Но всем, кто был в бурном водовороте событий конца XIX-го и начала ХХ-го века, это имя много говорило... Тем памятно было и личное общение с Александром Исаевичем, тем не забыть и особой роли, какую он играл в эту эпоху.
      Освежить сегодня в памяти собравшихся образ этого редкого человека будет не только данью уважения, долгом признательности. Это будет в наше черствое время и передышкой от тяжелых переживаний, освежающей струей бодрости и веры в людей.
      Я встретился впервые с Браудо в Петербурге, в 1891 году. Ему было тогда лет 27-28; он только начинал свою службу в Публичной Библиотеке, и печатал свои первые исторические работы. Мы близко сошлись, и с тех пор в течение 30-ти лет на моих глазах проходило все то, чем жил, дышал и горел А. И. Не подозревал я тогда при первой встрече, что в этом всегда спокойном, ровном {8} "книжном" человеке с тихим голосом, с особым мягким блеском в глазах, таится столько энергии и настойчивости. Не приходило также на ум, что за этой кроткой, почти детской улыбкой скрывается такое глубокое чувство внутреннего возмущения против царившего кругом произвола и насилия.
      Я это скоро почувствовал. Помню, ему лишь недавно было поручено заведывание общественно-юридическим отделом Публичной Библиотеки. Его стаж был еще не велик: лишь пять лет прошло, как он окончил курс Историко-Филологического факультета в Дерпте (Юрьеве). Уже в студенческие годы он обратил на себя внимание любовью к книге, и его привлекали к сотрудничеству в тамошней университетской библиотеке. Всего третий год А. И. был на своем посту в центральном русском книгохранилище, и к нему уже тянулись за советом и указаниями молодые и старые ученые, юристы-практики, экономисты. А вслед за ними - публицисты, члены общественных и политических организаций - оппозиционных, революционных и др.
      И кто знает? Быть может, в таком постоянном общении со столь разнородными элементами, при неизменном желании А. И. их возможно полнее и лучше обслужить книжными сокровищами своего общественно-юридического отдела, уже шел процесс усвоения новых идей, новых запросов времени. Не в постоянном ли обмене впечатлениями с этими читателями мысль молодого библиотекаря постепенно отвлекалась от академического трактования научных проблем государственного права к живым современным вопросам русской жизни? Да оно и было больше по душ самой натуре А. И., "хотя и тихой, не бурной", - как выразился один из писавших о нем, "но подвижной, нуждающейся в более непосредственной и живой деятельности".
      Играл, очевидно, роль и другой момент, более значительный и действенный: то были общественные настроения эпохи конца XIX-го века, когда в царствование Александра III на верхах крепла темная реакция, совершенно не считаясь ни с ростом сознательности в народных массах, ни со вспыхивавшими по всей стране проявлениями недовольства. Не оправдала самых скромных надежд, даже у {9} наиболее робких верноподданных монархистов, и эпоха царствования Николая II. Борьба за основную государственную реформу стала общим лозунгом, объединившим самые различные круги. Борьба эта захватила и мирного Александра Исаевича.
      Уже в юные годы, когда А. И. жил во Владимире на Клязьме, он имел возможность близко наблюдать и серую, безотрадную жизнь русского крестьянства, горе русского пролетария, и сизифову работу тех, кто желал облегчить их судьбу, новых строителей народной жизни - учителей, агрономов, статистиков, врачей, земских деятелей... Наконец, у А. И. билось сердце не только гражданина земли русской, - но и гражданина особой марки: он был евреем. Столкнувшись впервые с задачами еврейской общественности в студенческом кружке, существовавшем в 80-х годах при Дерптском (Юрьевском) университет, он многое понял. Он стал горячим сторонником самодеятельности в еврейской среде, необходимости борьбы за права еврейского народа, за перестройку его экономического быта, за искание новых путей внутренней и внешней эмансипации... В его сознании такая работа должна была идти рука об руку с борьбой за раскрепощение всей России.
      В начале 90-х годов официальный антисемитизм широкой мутной волной разливался по стране, вызывая погромы, кровавые жертвы, жестокие выселения. Пред умственным взором молодого историка вставали картины средневековых преследований и массовых изгнаний.
      Невольно напрашивалось сравнение с происходившей на его глазах травлей на миллионы людей, повинных лишь в том, что в паспорте их имеется роковая отметка: "иудейского вероисповедания".
      Сам А. И. как раз меньше других своих соплеменников страдал от своего происхождения: он попал в университет до введения процентной нормы; был принят по окончании курса на государственную службу, не испытал на себе никаких стеснений по праву жительства. Его повсюду принимали, и вопроса об его еврействе не ставили... Но тем более коробило и волновало А. И-ча то, что проделывалось в тe годы с бесправными массами еврейства в черте еврейской оседлости, или с людьми, приезжавшими в {10} столицу или во внутренние губернии "бес права жительства", обреченными на тюрьму и высылку по этапу...
      Не сразу совершился полный переворот в воззрениях А. И-ча и в характере его общественной работы. С Публичной Библиотекой, с миром книг, он за всю свою жизнь никогда не порывал. Время от времени он продолжал еще печатать обзоры русской исторической литературы, написал интересный анализ исторических трудов проф. Бершадского о Литовских евреях, помещал статьи в Энциклопедии Брокгауза и Ефрона. Но уже со средины 90-х годов мы видим, как наряду с научными работами в области истории он все более приближается к животрепещущим злобам общерусской жизни.
      Привлекший к себе в то время внимание вопрос о развитии сельской, а затем и городской кооперации нашел в Ал. Ис-че одного из самых убежденных, горячих поборников. Вступив деятельным членом в Вольно-Экономическое Общество и Комитет о ссудосберегательных товариществах, он широко снабжал всех интересовавшихся этим вопросом материалами из своего отдела. А. И. составил тщательные обзоры кооперативных учреждений на западе; он же вместе с другими хлопотал о законодательных облегчениях для молодой неокрепшей русской кооперации.
      Он отдал дань "культуртрегерству", участвуя в трудах Комитета Грамотности. Комитетом руководили популярные в то время молодые деятели Г. Фальборк и В. Чарнолусский, поставившие перед русским обществом во всей широте вопрос о всеобщем начальном образовании. - Позднее А. И-ча заинтересовали вопросы о трудовой помощи, и он стоял несколько лет во главе "Вестника рудовой помощи", популяризовал издававшуюся на Запад литературу из этой области, привлекая к "Вестнику" новые силы, выдвигал новые задачи и т. д.
      Из вопросов еврейской жизни А. И-ча влекли к себе прежде всего проблемы, которыми он занимался в общерусском масштабе. Когда в конце 90-х годов и начале ХХ-го века в Петербурге при Еврейском Колонизационном Обществе (ЕКО) начались совещания о том, как бороться с беспрерывно возрастающей экономической обездоленностью еврейских масс в черте оседлости, по инициативе Браудо был {11} поставлен на очередь вопрос об учреждении для евреев особых ссудосберегательных и кредитных товариществ. Браудо отдался этой идее с той тихой настойчивостью, какая была так характерна для него.
      Это он убедил членов Центрального Комитета ЕКО, членов состоявшего при этом Комитете Совещательного бюро в назревшей - по его мнению необходимости создать ряд еврейских кооперативных товариществ. Это он склонил в пользу такой мысли приезжавшего из Парижа директора ЕКО - Эмиля Меерсона, быстро оценившего важность этой проблемы. Учрежденное, при содействии А. И., ссудосберегательное дело в Гродне, стало образцом для других. Дело привилось, и в течение последующего десятилетия (1900-1910) черта оседлости покрылась сетью в несколько сот таких товариществ. Браудо активно помогал в выработке уставов, инструкций, был - особенно в начале душой этого начинания. С тех пор прошло не одно десятилетие, - и когда мне приходится теперь разъезжать по странам Восточной Европы, видеть опять расцвет кооперативных товариществ, - мне невольно вспоминаются усилия А. И-ча ввести в обиход еврейской жизни эту новую форму хозяйственной самопомощи. Но мало кто из нового поколения теперь знает об этом...
      Навеянные Комитетом Грамотности мысли о новых путях насаждения начального образования сделали А. И-ча решительным сторонником реформы "Общества распространения просвещения между евреями", вокруг которого в Петербурге группировались активные силы тогдашней еврейской интеллигенции. Шел спор вот о чем: в какую сторону должны быть направлены главные усилия Общества? Облегчить ли евреям доступ к среднему и высшему образованно? Поощрять ли научно-литературные труды начинающих еврейских авторов? или сосредоточиться на широкой, правильной постановке начального обучения? Правящее большинство Комитета стояло за первую задачу с присоединением небольшой дозы на поощрение научной литературы. А молодая оппозиция определенно отстаивала тот взгляд, что впереди всех забот Общества, в центре его внимания должна стоять начальная, народная школа...
      А. И. естественно стал в ряды поборников {12} распространения элементарного образования среди широких низов. Годами длились бурные прения на общих собраниях Общества просвещения. И не раз бывало, что тех результатов, каких не удавалось достигнуть долгими, горячими дебатами на общих собраниях, того добивался А. И. своими частными беседами с тогдашними руководителями Об-ва Просвещения: Горацием и Давидом Гинцбургами, Яковом Гальперном, и др. Когда нужно было добыть для этой новой цели средства в более широком масштабе, он ездил убеждать представителей ЕКО в Париж, и на переходное время стал даже секретарем О-ва Просвещения, оставив этот пост, как только стало ясно, что победа новому течению надолго обеспечена...
      Позднее, под влиянием толков в еврейской общественной среде о тяжелом положении еврейских масс в черт оседлости, Браудо примкнул к группе, которая в другом центральном еврейском учреждении, "Обществе ремесленного и земледельческого труда среди евреев", в OPT'е, боролась за новые формы экономической самопомощи. Эта группа стояла за систематическое развитие профессионального образования, за общие мероприятия по насаждению промышленных и земледельческих занятий, - в противовес старым традициям, призывавшим продолжать оказание помощи отдельным лицам путем неорганизованной раздачи машин, денежных подачек, и т. д.
      На общих собраниях OPT'a в течение ряда лет (1906-1911) стояла накаленная атмосфера. Враждовавшие партии мобилизовали все силы, разгорались страсти, и нужное для еврейских масс дело тормозилось непримиримыми разногласиями. А. И. был всецело вместе с оппозицией. Но как только цель была достигнута, и новый принцип восторжествовал, он с тою же энергией принимался за примирение обеих сторон, за безболезненное проведение оппозиционных кандидатов, и т. п. И тут сказывалась своеобразная черта А. И., хорошо подмеченная Д. А. Левиным: "всякий раз, когда он приходил в соприкосновение с самыми, казалось бы, неподатливыми, твердокаменными породами людей, - повторялось одно и то же чудодейственное преображение", и он размягчал самые упорные гранитные глыбы. Этот необычайный талант А. И-ча - утихомирить страстно враждующих между собой людей различного толка и {13} объединить их на общей работе - еще в памяти у всех, вместе с кем шло его общественное служение.
      Между тем А. И. сам не менял при этом своих убеждений, оставался им неуклонно верным, - но своим появлением среди спорящих сторон он сразу настраивал всех на примиряющий лад.
      Годы шли. Правительственная реакция все углублялась, и наряду с тем росло острое недовольство во всех слоях населения, а в начале 1900-х годов оно упорно рвалось наружу. Народное брожение искало выхода, и громко напоминало о себе крестьянскими волнениями, рабочими забастовками, уличными демонстрациями и т. д.
      Даже наиболее мирно настроенные люди приходили к выводу, что "нельзя молчать", что так дальше жить нельзя. Волна коснулась, конечно, и чуткого к происходившим кругом событиям Александра Исаевича.
      Из сферы мирных общественных и культурных начинаний он начинает переходить на иной путь - путь политической борьбы. Он стоял уже в это время во главе другого отдела Публичной Библиотеки - Rossica, того отдела, куда стекалось все, что писалось о России в иностранной печати цензурного и нецензурного. А. И. был в ту эпоху одним из лучших знатоков этой литературы, и пребывание на таком посту укрепляло в нем мысль о том, каким могучим орудием в борьбе против "временщиков самовластия" является выходящая за рубежом пресса.
      Необычайную осведомленность А. И-ча широко использовал выходивший заграницей в Штутгарте еженедельник "Освобождение". А. И. стоял близко к кругам, основавшим этот орган, и старался доставлять редакции такую информацию о событиях, для которой были закрыты столбцы русских газет. И эти фрагменты информации, всегда точные, без преувеличений, словно выхваченные из бесстрастной летописи, особенно ценились "Освобождением" и его тайными читателями, жадно глотавшими каждую строку запретного органа. А. И. умел обставлять свое сотрудничество в заграничной вольной печати чрезвычайной осторожностью и конспиративностью. Еще поразительнее было искусство, с каким он организовал получение из-за границы №№ "Освобождения" и др. нелегальных изданий, а затем распространение их в самой {14} России. Отрезанные от страны революционные органы сразу стали ближе, слышнее на родине!... Заслуги А. И. Браудо на этом поприще прошли, как и многое в его политической работе, совершенно незаметными, и они еще ждут своего историка.
      А реакция тем временем выше поднимала голову, и всесильный Плеве неограниченно правил Россией. Произошел Кишиневский погром (1903), предуказанный из Департамента полиции. Началось кровавое подавление крестьянских беспорядков, пошли бесчисленные аресты, высылки, казни.
      А. И. делает еще один шаг на облюбованном им поприще политической работы. С огромным риском для себя и своей семьи, он принимается за систематическое осведомление общественного мнения заграницей о том, где корень зла, о том, куда сходятся нити произвола, творящегося на всем пространстве обширной Российской Империи. Он связывает свое осведомление об общеполитических условиях тогдашней России с разоблачением антиеврейских махинаций. При его участии возникают в Германии, Франции и Англии специальные информационные органы (1903-1910 годы) под названием: "La Correspondance Russe", "Russische Korrespondenz", выезжают молодые писатели для сотрудничества в этих изданиях и т. д.
      И опять он же, Браудо, является главным источником снабжения их неиссякаемым запасом новостей, никому не ведомых. Недаром о нем, шутя, говорили в кругу приятелей, что в любой момент он знал о том, что происходит в чайной Дубровинского "Союза русского народа", и о том, чем заняты в каждый данный момент в министерских кабинетах. Ему всегда было известно, о чем говорят в придворных сферах, и что творится в подпольном мире русской революции.
      Эта широкая осведомленность помогла ему и в тех замечательных разоблачениях, которые - как мало кому известно - составляют самоценную, крупную историческую заслугу покойного А. И.
      По его инициативе были собраны официальные документы, определенно свидетельствующее о том, как в эпоху 1903-1905 г. еврейские погромы либо подготовлялись, либо поощрялись местными властями под покровительством центральных {15} органов в Петербурге. Напечатанная под его редакцией книга "Материалы по истории контрреволюции в России" является настоящим памятником его усилий в этом направлении.
      Ему принадлежит также инициатива по производству частного расследования об убийстве членов 1-ой Государственной Думы - Герценштейна и Иоллоса, расследование, неопровержимо доказавшее причастность к убийству ни кого иного, как членов Союза Русского Народа, действовавших под прикрытием местных гражданских чинов.
      А. И. очень интересовался в свое время (1912 г. и след.) выяснением обстоятельств, при которых чины киевской полиции и прокуратуры, вдохновляемые тогдашним министром юстиции И. Г. Щегловитовым, подготовляли процесс о ритуальном убийстве против Бейлиса. А. И. принимал также активное участие в организации защиты Бейлиса и в широком осведомлении о ходе этого процесса.
      Фактом, совсем мало кому известным, является крупная роль А. И. Браудо в разоблачении знаменитого провокатора - Азефа. Еще не сказано последнее слово обо всех обстоятельствах этого дела, и в частности о роли, которая в этом разоблачении выпала на долю А. И.
      В своих записках об этом деле В. Л. Бурцев упоминает о косвенной помощи, оказанной ему А. И. Браудо. Писал об этом в своих воспоминаниях и А. А. Аргунов (В помещаемых ниже воспоминаниях названные авторы дают более подробные сведения о роли А. И. в этом деле.). Фактически дело происходило так, что только благодаря исключительному доверию, каким пользовался А. И. как со стороны представителей партии социалистов-революционеров. - так и Лопухина и близких ему людей, удалось осуществить то сопоставление показаний, которое в этом историческом разоблачении явилось решающим. Участие в этом разоблачении стоило А. И-чу не мало здоровья и сил.
      Оно представляло, к тому же, огромный личный риск для А. И. Петербургское охранное отделение имело какие-то подозрения о причастности А. И. к этому делу. Был даже момент, когда у А. И. был произведен обыск, ничем {16} однако не кончившийся. Одно время близкие друзья А. И-ча советовали ему бежать заграницу, и помню, какой переполох его отъезд произвел в его семье. Он однако не долго отсутствовал и скоро вернулся.
      Во время процесса Лопухина, обвинявшегося в выдаче важной государственной тайны, был поставлен вопрос, через кого осуществилась связь с заграничными революционерами. Лопухин отказался назвать имя, заявив на суде, что не может этого сделать по моральным соображениям. Только наиболее посвященные люди знали, кого имел в виду опальный сановник, сидевший на скамье подсудимых...
      Большую организационную работу по собиранию документов, изобличавших произвол властей, особенно в отношении евреев, А. И. развил также во время существования Государственных Дум.
      Уже во время первой Думы (Автор настоящей статьи принадлежал к составу 1-ой Думы и близко знал историю этого запроса.), в 1906 г., необычайную сенсацию, - помню, - вызвало появление запроса по поводу обнаруженной в Департаменте Полиции типографской машины ("бостонки"), на которой печатались возбуждающие к погрому воззвания. Отыскать материал для обоснования этого запроса, - запроса, крайне взволновавшего членов первой Думы, - помог никто иной, как А. И.
      Во время 3-ей и 4-ой Госуд. Дум, при содействии А. И., в распоряжение еврейских депутатов, были предоставлены сотни документов, отражающих бесконечную трагедию еврейской жизни в России. Под руководством А. И. шла усиленная разработка этого материала. Он сам был незаменимым участником совещаний при еврейских депутатах, входил в бюро политической защиты, в Центр. К-т Союза полноправия евреев, был инициатором и активным членом "Еврейской Демократической Группы (1905-1906). А. И. Браудо положил также много сил на создание популярной литературы для борьбы с антисемитизмом. Он принимал участие в издательстве "Разум", стоял близко к редакции "Еврейского Mиpa", подготовлял к печати сборники в пользу жертв погромов, и т. д.
      "Метод политической работы А. И. - сказал про него после смерти один из его личных друзей - был не {17} эстрадный, не публичный, не партийный". Он даже не принадлежал ни к какой российской партии. А вместе с тем "его - как утверждает близкий товарищ его по библиотечной работе - не выкинешь из русской истории последнего века. Нельзя написать историю революции 1905 г., историю февральской революции 1917 г., во всем не учитывая роли А. И."
      При Временном Правительстве (март-октябрь 1917 г.) знания и опыт А. И. были использованы для разбора исторических документов разными учреждениями. Он был желанным гостем на частных политических совещаниях эпохи Временного Правительства. Опубликование в марте 1917 г. закона об отмене ограничений для всех исповеданий и национальностей, установившего равноправие для евреев, было большим утешением для А. И., столько лет боровшегося за эту заветную цель.
      После октябрьских дней 1917 г. А. И. отходит от политики и возвращается всецело к своему любимому занятию: библиотечному делу.
      По его инициативе в Библиотечном Государственном Совещании 1918 г. принимаются решения об организации справочного бюро при главном российском книгохранилище, о систематическом обмене книгами между библиотеками, об издании периодического журнала, посвященного вопросам библиотечного дела; учреждаются курсы библиотековедения. Побывав на юге Poccии в разгар советского военного коммунизма, он еще успевает в течение 1919 г. заняться организацией сборов в пользу жертв погромов, посвящает 1920-ый год Одесской библиотеке и к 1921 году возвращается в Петербург-Ленинград. Там, на посту вицедиректора Публичной Библиотеки, А. И. проектирует дальнейшие реформы и самолично проводит их в жизнь. Основная мысль преобразований, поставленных на очередь А. И-чем заключалась в том, чтобы сделать библиотечную книгу возможно более доступной для широких кругов, а из Библиотеки создать живой организм, индивидуально обслуживающий читателя, идущий навстречу его запросам, а не только музей книжных редкостей.
      Охраняя целость богатых коллекций Публичной Библиотеки, А. И. выдержал нелегкую борьбу с покушениями на достояние книгохранилища, с которым он весь сроднился за {18} 40 лет своего служения его задачам. Особых усилий со стороны А. И-ча потребовало посягательство польских делегатов. Они настаивали на возврате значительной части книг, являвшихся - по их словам наследием со времен самостоятельного существования бывшей Речи Посполитой. Мне недавно пришлось побывать в Праге, и от своего старого знакомого проф. А. Ф. Изюмова я наслышался интересных подробностей о том, как А. И., участвуя в работах по выделению книг для других государств, отстаивал каждый том, каждый манускрипт, которого требовала иноземная сторона. Его коллеги прямо заражались этой беззаветной любовью к каждой книге и рвением, с каким проводилась защита прав на то или иное издание. Он прямо подрывал свое здоровье в один очень решительный момент этой борьбы у А. И. появилось усиленное сердцебиение, и с ним сделался обморок... (Об этом эпизоде жизни А. И. см. ниже статью проф. Изюмова.)
      Весь поглощенный планами о том, как снова поставить Публичную Библиотеку на прежнюю высоту, А. И. Браудо в это время дважды едет заграницу, хлопочет о приобретении новых книг, об обмене изданиями с западноевропейскими книжными институтами. Он посетил с этой целью Берлин, Париж, Брюссель, Лондон. Его тут, в Париже, еще помнят в иностранных ученых учреждениях с прежнего времени, ценят его широкий опыт в библиотечном деле, его редкие познания в области библиографии. Во время пребывания его в Париже, французское Общество Библиотекарей избирает его в состав своих членов.
      Весною 1924 года дружно празднуется его товарищами по работе 35-летие его библиотечной деятельности. А поздней осенью того же года, он - в Лондоне, а в ноябре его сердце, давно напряженное, измученное, перестало биться... И скончался он как-то незаметно, неожиданно, на квартире друзей во время разговора. Ушел А. И. в другой мир так же тихо и бесшумно, как жил, как выполнял всю жизнь свое общественное служение...
      --
      Картина жизни А. И. была бы не полна, если не {19} присоединить к ней еще двух основных черт. Не взирая на широкие связи, на общую любовь, А. И-чу никогда не жилось легко в материальном отношении. С того дня как я его помню, во все решительно периоды его жизни, А. И. почти никогда не мог сводить концов с концами...
      Его вечно занимала мысль о каком-либо срочном платеже, о возможности протеста по векселю. Все это тяжело отражалось на здоровье и самочувствии этого никогда не унывавшего человека... При необыкновенной деликатности натуры А. И., при исключительной нежности к своей семье, эти материальные лишения его особенно угнетали. И хотя он с добродушной улыбкой подсмеивался над своими "финансовыми" затруднениями, - всем было ясно, что эта сторона его жизни подтачивала его силы, бодрость, энергию... Кто из нас, близко знавших его, не видел его бесконечно мечущимся по городу, чтобы где-либо перехватить денег на пару дней. Кто не помнит, сколько он набирал добавочных работ: частных уроков, переводов, приведения в порядок частных библиотек и т. д. - лишь бы семья (жена, мать, дочь и сын) не чувствовали лишений. И у всех нас, глядя на него в эти дни, было ощущение, что на этом фоне благородство его натуры, его самопожертвование выступают еще цельнее и ярче. Становилось как-то неловко и совестно, что именно ему надо вести такую трудную борьбу за существование...
      Другая черта, от которой нельзя уйти, прежде чем закончить общую характеристику его личности, это безграничная готовность, с какой этот живший сам в тисках человек откликался на чужое горе и беду. Казалось бы, что он достаточно отдавал себя, все свои силы и помыслы на общие интересы, на борьбу за дело науки, за общественную и политическую эмансипацию... Ему было более простительно, чем кому бы то ни было, не уходить в мелкую, повседневную благотворительность, в хлопоты об отдельных лицах, в искание для них мест, занятий, помощи, кредита. Но не таков был А. И. Кто раз пришел к нему в минуту жизни трудную, не уходил от него с пустыми руками. В самые ответственные моменты его общественной деятельности, у него были полны карманы записок для памяти о том, за кого надо просить власть имущих, для кого ходатайствовать о месте, о приеме в университет, о праве жительства, о {20} денежной помощи. О том как приютить нелегального, как освободить из тюрьмы "политического", как найти защитника и так далее. И он делал все это так просто, так естественно, так убедительно, что ему большей частью не было ни в чем отказа.
      Тут мы подходим к главной загадке в жизни и работе этого человека. Многие себя часто спрашивали, в чем с е к р е т неотразимого влияния на людей, которым пользовался этот "скромный до застенчивости" человек, никогда ничем не блиставший, даже как будто ничем не выделявшийся. Была ли у него какая-то особая гибкость натуры, приспособляемость? Было ли это преднамеренное внушение, сознательное воздействие на чужую психику? Нет, все объяснялось, как единогласно заявляют все близко знавшие его:
      "исключительно особым обаянием его личности, которая, - как сказал о нем покойный М. И. Ганфман, - "как-то покоряла и создавала вокруг себя совершенно своеобразные отношения". Какая-то исключительная благожелательность к людям. Гуманность, соединенная с внутренним достоинством и настойчивым отстаиванием того, что он считал хорошим и нужным.
      Среди попыток дать ответ на поставленный выше вопрос следует отметить оригинальные замечания Д. А. Левина, сблизившегося с покойным А. И. в последние годы. "Настоящая оригинальность натуры А. И., - говорит он, заключалась в особенном сочетании свойств, которое выходило из всех общепринятых рамок и шаблонов, разбивало общепринятые подразделения людей на категории и "типы". Обыкновенно у людей, посвящающих себя общественной деятельности, самый "темперамент общественности" содержит в себе примесь шумливости, тщеславия, честолюбия. В жизни приходится часто мириться с тем, что личное честолюбие и тщеславие являются своего рода эгоистической лигатурой, которая придает прочность чистому золоту альтруистических стремлений и склонностей, образующих чистую с т и х и ю чистой "общественности" и позволяет чеканить из этого золота ходкую монету.
      А. И. был весь в "общественности", насквозь общественный человек. Все его сердце постоянно билось общественным, {21} миpским интересом, мирскою печалью. Это было поистине золотое сердце, в котором самый тщательный химический анализ не открыл бы и капли неблагородной свинцовой примеси." ("Еврейская Мысль", научно-литературный сборник, Ленинград, 1926 г.).
      Можно ли было сказать про А. И., что он принадлежал к тому типу "тихих" людей, который рисуется в образе человека "созерцательного, пассивного, уступчивого, неспособного на упорную борьбу?" Нет, абсолютно нет. "В нем поражала не только доброта, мягкость, но и неутомимая активность, настойчивость. Все в нем чувствовали также твердое, непреклонное чувство, отчетливое сознание своего человеческого достоинства. Достаточно было посмотреть на его открытое лицо, кроткое выражение глаз, чтобы убедиться, что у него нет ни малейшей надменной черточки, даже складки, в которой выражалось бы сознание своего превосходства или желание навязать его другим".
      И прав был тот же автор, указавший, что А. И. "уважал человеческое достоинство в каждом человеке, на какой бы ступеньке общественной лестницы или умственной иepapxии тот ни стоял. Он не был по натуре партийным человеком и помогал людям всех партий и всем группам в той мере, в какой они соответствовали его представлению о добре и правде".
      Друзей и почитателей он имел поэтому во всех кругах: начиная от столичных "верхов" (в великокняжеских и аристократических дворцах), от баронов Гинцбургов и других представителей haute finance до бундовцев и пролетариев всех оттенков.
      А. И. всегда находился в гуще партийных столкновений и раздоров, - но меньше всего он был человеком диалектической складки. Он сам почти никогда не спорил, не препирался - "никакие диалектические хитросплетения, - как писали о нем, - не могли его сбить с верного пути". Он стоял н а д всем этим. У него "в глубине души был таинственный компас, неизменно указывавший наиболее верный путь человеческому назначению, путь человеческого достоинства и душевного благородства". В этом талисмане следует искать тайну влияния А. И. на людей самого разнообразного положения и характера. {22} А. И. - как сказал о нем Л. Я. Штернберг - был полным, характерным "представителем той гуманной культуры, которая теперь как будто всюду клонится к закату, и в глазах тихого Александра Исаевича сиял тихий вечерний свет этой культуры".
      Не доживем ли и мы - после переживаемого заката - до той зари, когда снова появятся в нашей среде люди типа Александра Браудо: - люди с благородным заветом - тихо, незаметно творить кругом добро, и невидимо бороться против насилия и несправедливости?..
      Л. Брамсон.
      {23}
      МОИ СНОШЕНИЯ С А. И. БРАУДО
      (П. Милюков)
      Судьба свела меня довольно поздно с А. И. Браудо, и я не могу похвалиться особенно близкими отношениями с этим замечательным человеком. Его обычная сдержанность и какая-то прирожденная застенчивость, мешавшая ему открывать свой внутренний мир, не позволяла в сношениях с ним переходить через известную границу. Тем не менее, я могу сказать, что, познакомившись, мы как-то сразу нашли простой дружественный тон, который и не изменялся до самых последних наших встреч.
      Вероятно, нашему быстрому сближению содействовала и та обстановка, в которой мы впервые встретились. Я - прирожденный москвич, и в Петербурге на жительство попал только после своего заграничного пребывания в Болгарии, т. е. в самом начале XX века. Скоро я попал в тюрьму, а эатем жительство в столице мне было запрещено. Я поселился недалеко от столицы, на станции Удельной, и здесь мы оказались соседями по даче с семьей А. И. Мои дети играли с детьми Браудо, и скоро, конечно, между нами завелись непосредственные сношения. По доброжелательному характеру А. И., по сходству наших политических взглядов, и по одинаковому направлению нашей общественной деятельности эти сношения только и могли быть самыми дружественными.
      В свою национально-еврейскую работу, носившую частью конспиративный характер, А. И. ни тогда, ни потом меня не посвящал; но он был русским евреем того поколения, когда различие национальностей не только принципиально отрицалось в нашем политическом круге, но просто не замечалось и в бытовом и культурном отношении. Мы сообща {24} делали русское политическое дело, одинаково нам близкое и одинаково нужное для достижения общих целей. Все это тем более сближало, что окружала нас враждебная атмосфера старого режима и, лицом к ней, мы были естественными союзниками. Вот почему было бы просто невозможно отделить, что в то время делалось для специально еврейских и для общерусских задач. Мы работали с А. И. плечом к плечу, и объединила нас в тогдашнем, довольно тесном литературно-политическом круге Петербурга атмосфера полного и безусловного взаимного доверия.
      Мы перенесли это, уже сложившееся настроение и в те годы, когда стала возможна открытая политическая деятельность. В промежутке, в 1903-1905 гг., меня оторвали от петербургских друзей поездки в Англию, Америку и на Балканы. Вернувшись в Poccию в самый разгар политической борьбы, я снова нашел в А. И. не только старого друга, но и верного союзника.
      Расскажу только один эпизод тогдашнего нашего сотрудничества. Я редактировал газету "Речь", когда, после октябрьского манифеста, горячо обсуждался вопрос об осуществлении данных в манифесте политических обещаний. До нас доходили слухи, что перед созывом первой государственной думы правительство готовится поставить преграду ее учредительной деятельности опубликованием основных законов, долженствовавших заменить ту конституцию, в создании которой собиралась участвовать дума.
      Было ясно, что преграды этому намерению будут поставлены достаточно крепкие, а настроение общественного мнения было тогда еще таково, что считаться с этими преградами оно не хотело. Роль радикального органа заключалась в том, чтобы своевременно раскрыть эти намерения правительства, - и тем самым попытаться изменить их.
      И вот, в один прекрасный день А. И. Браудо принес нам в редакцию не более, не менее, как самый текст проекта основных законов, который он, благодаря своим разнообразным связям, раздобыл в самой лаборатории, в которой эта подготовительная работа производилась. Опубликование этого текста в "Речи" было громадной сенсацией - не только для молодой газеты, но и для всего общественного мнения. "Речь" выступила с своевременной и жестокой критикой проекта, - и настроение по {25} отношению к нему создалось в обществе настолько повышенное, что авторы проекта должны были внести в него кое-какие, правда, не особенно существенные изменения. Все же это была первая наша победа в преддверии ожидаемого парламентаризма, и этой победой русское общество было обязано Браудо.
      Борьба с националистическими течениями в русской политике, проявление национализма в самой прогрессивной среде (Струве и "Вехи"), наконец, защита притесняемых национальностей на трибуне государственной думы, все это сближало нас еще более с сферой ближайшей деятельности Браудо. Мне не упомнить о многочисленных наших сношениях с ним по национальным вопросам - в частности, по еврейскому. Но имеется и внешний след этих сношений: мое участие в сборнике "Щит" (1916) большой статьей о "Еврейском вопросе в России".
      Скоро после этого нас разделила русская революция 1917 г. Но и тут Браудо оказал мне лично большую услугу, которая, при ином ходе событий, могла бы иметь для меня огромное значение, но сохранила общественное значение и помимо этого. В дни победы большевиков над Временным правительством мне пришлось спешно покинуть квартиру и уехать из Петербурга. Это было началом моих скитаний.
      Но в квартире, помимо всякой другой движимости, осталось самое ценное: моя библиотека, которую я собирал в течение более тридцати лет и которая достигла значительных размеров. Судьба огромного большинства этих частных библиотек известна; хорошо еще, если они пошли на полки букинистов, а то они были просто расхищены. Моей библиотеке посчастливилось - благодаря Браудо. В достаточно скором времени после моего отъезда он приехал на мою квартиру с грузовиком, погрузил библиотеку и бумаги, и, благодаря своему положению в Публичной Библиотеке, имел возможность свезти туда то и другое. Сперва, очевидно, предполагалось, что все это сохранится в неприкосновенном виде до моего возвращения; потом, когда это возвращение стало невероятно, часть библиотеки, содержавшая наиболее ходовые книги, была перенесена в читальный зал на общее пользование; другая, наибольшая часть, вероятно из отдельного помещения была рассортирована по предметам - и таким образом все же сохранена для научной работы. На такое употребление ее я, {26} конечно, жаловаться не могу. Мало того, когда прошли годы, в каком-то темном углу, куда Браудо поместил на сохранение мои бумаги, ревнители подобных поисков нашли их - и огласили во всеобщее сведение, что открыли "Архив Милюкова". Опять-таки, мне не на что было жаловаться, особенно после того, когда некоторые, очень важные для истории материалы оттуда, они напечатали в "Красном Архиве". Я получил возможность надеяться после этого, что и другой материал "Архива" не будет потерян для будущих исследователей, - особенно такие его части, как результаты моих археологических раскопок в Македонии, которые уж никакого политического значения иметь не могут. И вот, всем этим, повторяю, я обязан А. И. Браудо.
      К несчастью, указанные последствия его заботы - столько же обо мне, сколько и о науке - обнаружились уже после его внезапной кончины.
      После долгого, безвыездного сиденья в Петербурге Браудо наконец получил возможность в 1924 г. вырваться на временную командировку заграницу и хотел свидеться со мною в Париже. На мое горе, в эти дни я был в отъезде, и по возвращении получил только сообщение через друзей, что А. И. непременно повидается со мной на обратном пути из Лондона. Увы, давно подорванный неутомимой работой в самой неблагоприятной обстановке организм не выдержал этого возврата к нормальным условиям. 8 ноября 1924 г. Александра Исаевича не стало. Он умер, не вернувшись из Лондона.
      И только этим слабым откликом на чествование его памяти, устроенное друзьями, я могу выразить мою сердечную, искреннюю благодарность - не только за то, что он для меня и для русского общества сделал, но и за то, чем он был и какую заметную нить вплел своей личностью, памятным своим прекрасным образом в нашу общую сокровищницу воспоминаний о тех бурных годах борьбы за свободу и правду, которые нельзя уже вычеркнуть из истории.
      П. Милюков.
      {27}
      ЛИЧНОСТЬ А. И. БРАУДО
      (Г. Слиозберг)
      Не много встречается людей, которые за долгую жизнь, не имели бы недоброжелателей. Еще меньше таких людей, о которых после их ухода нельзя не вспоминать с умилением, проникаясь сознанием, что жизнь не так уже печальна, если она дает такие человеческие образцы. Одним из таких редких людей и был Александр Исаевич Браудо. Не осиротела та земля и не осиротел тот народ, который включает в себе, хотя и редкие, образцы, сочетающее в полной мере атрибуты доброты, терпимости и скромности.
      Александр Исаевич Браудо, среднего роста, худощавый блондин, с чудными голубыми глазами, с улыбкой на тонких устах, с тихим голосом, всегда ровным и казавшимся спокойным даже тогда, когда сердце его усиленно билось от волнения, - производил чарующее впечатление. Он был всегда полон сочувствия к людской нужде, всегда готов был помочь; он был верным другом униженных и оскорбленных. Вся его психология, сложная и богатая, сводилась к тому, что он не мог равнодушно видеть человеческое горе, не выносил человеческой злобы, мягко и энергично боролся со всяким злом, будь это частное зло, общественное или государственное. Браудо не принадлежал духовно одной только национальности, он любил все человечество, служил ему, стараясь облегчить печаль и нужду, где бы она ни была и кто бы ее ни испытывал. И если ни в какой другой области Браудо не проявлял столько энергии и не развил такую деятельность, как по отношению к народу, к которому он по рождению принадлежал, то это не потому, что он был духовно связан с еврейским {28} народом боле, чем с другими народами России, находившимися под игом произвола прежнего режима, а потому, что никакой другой народ в России не испытывал столько горя и нужды, как евреи.
      Единственный сын популярного врача во Владимире, Браудо вырос далеко от еврейской среды, в атмосфере, не соприкасавшейся ни в каком отношении с еврейством. Свои университетские годы он провел в немецкой сфере тогдашнего дерптского университета. Только там начал он знакомиться с историй еврейства, историей, которая так преисполнена горя и страданий, что не могла не оставить в чуткой душе А. И. Браудо глубоких следов. И когда он, по окончании университета, переехал в Петербург, он впервые оказался в среде еврейской интеллигенции, в одном из кружков, посвящавших свои мысли и свою деятельность культурным интересам еврейства и улучшению его материального состояния.
      Поверхностному наблюдателю могло казаться, что Браудо - человек раздвоенный, как еврей и русский гражданин. Но в личности Браудо никакого раздвоения не было. Принадлежность к еврейству, сочувствие еврейскому горю сливались у него с горячей любовью к России, с ненавистью к насилию и к правовому произволу, с глубокой симпатией ко всем гонимым народностям. В еврейском бесправии он усматривал зло, которое отравляет не только жизнь евреев, но и разрушает моральные основы всей общественной и государственной жизни. Браудо осуществлял собой тип человека, преисполненного теми идеалами, которые предвозвещены были тысячи лет тому назад еврейскими пророками, открывшими человечество в человеке.
      По прибытии в столицу Браудо, снабженный рекомендациями дерптских профессоров, сделался домашним учителем в домах некоторых высокопоставленных особ. Его быстро оценили, и несмотря на усилившиеся в середине 80-х годов антисемитские настроения, он получил назначение по министерству народного просвещения и поступил на службу в Императорскую Публичную Библиотеку, где работал до конца своей жизни, быстро восходя со ступени на ступень, и скоро стал заведующим отделом "россика", т, е. литературы о России и русских на иностранных языках. В {29} качестве библиотекаря Публичной Библиотеки, он неминуемо должен был входить в сношения со всем литературным и журнальным миром. Его мягкое, внимательное отношение ко всем сталкивавшимся с ним по его службе быстро привлекли к нему симпатии всех. Браудо стал общим любимцем, с которым все делили свои литературный и житейские невзгоды.
      И вот он, обремененный семьей, живя на скудное жалованье по службе и заработки от частного преподавания, уделяет из своих крох все, что мог, тем, которым тяжело жилось. Мы все помним Браудо, который свободные от службы часы, в частности утренние, посвящал беготне по разным банкам и учреждениям, чтобы выхлопотать кредиты для нуждающихся литераторов и ученых, проходивших тяжелую полосу жизни. Симпатии, которые внушал Браудо, достигали цели. Браудо ручался по обязательствам направо и налево и поэтому вечно был обременен заботами о доставании новых кредитов для покрытия прежних займов или для их возобновления. Забывая свое собственное затруднительное материальное положение, он не щадил своих сил и своего влияния для облегчения положения сотен литературных и научных деятелей в столице.
      Тесные связи, которые Браудо имел с высоко стоявшими в служебной иepapxии деятелями, давали ему возможность влиять в отдельных случаях, где справедливость сталкивалась с неправотой, где давало себя знать влияние политических реакционных тенденций, где проявлялся режим произвола, а иногда и насилия. Браудо всюду принимали, все знали его доброе сердце, и его вечные хлопоты не казались никому неожиданными или неуместными.
      Браудо был бесценным источником сведений о настроениях и мерах, предпринимаемых в разных правительственных учреждениях. Своевременное осведомление содействовало во многих случаях предотвращению мероприятий, которые еще больше отягчали бы положение преследуемых при режиме конца прошлого столетия и начала нынешнего. Заслуги Браудо в области облегчения существования угнетенных национальностей, - против которых направлялись стрелы реакции, - были чрезвычайно велики. Но в особенности волновало его отношение к еврейскому народу и к Финляндии. Последняя сделалась мишенью для реакционной {30} политики конца прошлого столетия, когда судьбами Великого Княжества ведал государственный секретарь Плеве и его ставленник, генерал-губернатор Бобриков. Наибольшее влияние Браудо проявлялось в области печати, благодаря его связям с литераторами и журналистами не только русскими, но и иностранными, осведомлявшими Европу о том, что делается в Рoccии. Можно утверждать, что Браудо - один из главных проводников общественного мнения в Европе по поводу событий, имевших место в России в эту эпоху.
      Искренний демократ по своим политическим настроениям, Браудо был тесно связан с представителями правительственной оппозиции начала ХХ-го столетия, в особенности после манифеста 17 октября 1905 г. и открытия деятельности Государственной Думы и обновленного Государственного Совета. Его политическая работа, проходившая бесшумно, без внешнего оказательства, имела огромное значение. Примечательно то, что Браудо никогда не был предметом каких-либо явных полицейских репрессий. Общая любовь к Браудо, по-видимому, отражалась и на отношении к нему всех решительно кругов, которые видели в нем литературного и научного деятеля, доброго человека, всеми ценимого и всеми любимого.
      Я воздерживаюсь от перечисления ряда случаев, когда Браудо оказал неоценимые услуги освободительному движению и положению многих категорий угнетаемых лиц. Но я не могу воздержаться от того, чтобы не упомянуть особо его работу во время великой войны. Искренний русский патриот, он не был дефетистом.
      Но его человеческое чувство глубоко возмущалось теми актами неслыханного насилия над миллионами мирных жителей, имевших несчастье очутиться под властью главного командования в военной зоне и в близком тылу. То, что творило главное командование с еврейским населением, во многих районах сплошь поднятым с мест и загнанным в скотские поезда, блуждавшие по всей западной России, не поддается описанию. И Браудо вместе с другими еврейскими деятелями изыскивали способы смягчения разразившегося несчастья истребления тысяч стариков и детей, лишенных крова и хлеба. Единственный способ борьбы против этого неслыханного варварства, - против которого, впрочем, возражало и центральное правительство, не сумевшее {31} ограничить произвол главного военного командования под водительством Янушкевича, начальника Штаба Верховного командующего, - было осведомление союзников о создавшемся в России в тылу армии настроении, гибельном для успеха оружия союзников. И только благодаря Браудо в европейскую печать - английскую и отчасти французскую - проникали сообщения, касавшаяся этого бесчеловечного обращения с еврейским населением Западного Края.
      Октябрьский переворот 1917 года тяжело отразился на психике этого истинного демократа и доброго человека. Бессудные казни и террор тяжко отозвались на его чуткой душе. Но он превозмог себя и остался в России, продолжая свою работу в Публичной Библиотеке, переименованной в Национальную. Но свойства натуры Браудо имели влияние и на большевистские круги. Положение Браудо осталось неизменным. Он был последние годы своей жизни далек от политики. Советское правительство доверило ему заграницей миссию, связанную с его службой в Библиотеке, и тогда, к безграничному удовольствию всех его друзей, он очутился в нашей среде в Париже и Лондоне. Но недолго мы имели счастье иметь его среди нас. Неожиданная кончина его в Лондоне в кругу дружеской ему семьи прервала связь его с нами. Но его образ жив в сердцах всех его знавших...
      А все его знавшие были его друзьями, и память о нем не изгладится в их душах.
      Г. Слиозберг.
      {33}
      ЧЕЛОВЕК ТОГО ВРЕМЕНИ
      (Памяти А. И. Браудо)
      (Ек. Кускова)
      I.
      А время это было замечательное... Напряженной, полной духовных интересов жизнью жила вся русская интеллигенция. Теперь люди, обожженные огнем революции, говорят: настоящих духовных интересов у интеллигенции не было, - все было политизировано, и вся "духовность" ограничивалась политикой. Это - неправда. Напротив, именно сейчас политика окрашивает все области духовной жизни и даже те, в которых ей, казалось бы, не должно быть места. Но в те времена, - такие теперь далекие! - люди были богаче и многостороннее: работа велась в самых различных областях науки и культуры, независимо от политики или в соседстве с ней, без подчинения и без смешения дисциплин.
      Вот встает в памяти - как живой - образ человека того времени: А. И. Браудо. Прекрасный специалист в библиотечном деле и в то же время политик, тонко разбирающийся и в сложной обстановке, и в людях, делающих политику. Узкий специалист, педант в своем деле, и в то же время человек широкого кругозора и действенной энергии в делах общественных. В те времена такое сочетание встречалось часто: предреволюционная эпоха втягивала людей в общественное движение задолго до революции.
      Первый раз я встретила покойного Ал. Ис. в квартире больших друзей нашей семьи Эм. Вен. и Вас. Як. Яковлевых-Богучарских. Это было в 1902 г., в Петербурге, где строился в то время "Союз Освобождения". В. Я. Богучарский, - {34} публицист и историк русского общественного движения, был душою новой организации, и в его маленькой квартирке на Песках можно было встретить людей самых различных слоев тогдашнего общества, - от князей Долгоруковых до подпольного социал-демократа или эс-эра. Престранное это было время... Над людьми веяло что-то сверхличное, особой связью связывавшее их личные отношения. Быстро завязывались знакомства, и столь же быстро люди понимали, зачем они нужны друг другу.
      Собирались обыкновенно часов в шесть вечера; многие забегали "на минутку". Квартира была не только центром организации и пропаганды целей движения, но и центром информационным. В один из таких вечеров пришел невысокий человек с большой головой, с большим лбом и удивительными "хрустальными" глазами. В руках его был кожаный портфель. При дальнейших наших с ним частых встречах этот портфель всегда присутствовал. Мы смеялись: портфель был полон сокровищ, неоценимых для движения. В этот портфель каким-то чудесным образом попадали и последние нелегальные журналы, и листки, и записи важнейших событий дня: Ал. Ис. был в курсе всех деталей правительственной политики и общественных настроений. И когда затем стал крепнуть "Союз Освобождения", человек с "хрустальными" глазами, с умом критическим и в то же время хорошо угадывающим все возможности для положительных действий, - стал незаменимым элементом движения. Мы стали видеться часто, и на собраниях, и в узком кругу друзей. Помимо делового значения, эти встречи всегда оставляли в душе ощущение какой-то особой человеческой простоты, прямоты и ласковости. С Ал. Ис. нельзя было хитрить или дипломатничать людям, к этому склонным. Посмотрит бывало на такого "хитреца", и, улыбаясь, отведет ненужный штрих:
      - Вам дали неверную информацию: дело, ведь, обстоит вот как... Любили мы также его шутки: всегда легкие, остроумные, никого не обижающие, но метко схватывающие действительно смешное. А смешного в русском общественном движении было не мало: движение молодое, без долгой практики, без особой общественной воспитанности...
      В этих шутках он {35} соревновался с покойным Л. И. Лутугиным, - также деятельным участником "Союза Освобождения". Шутки обоих остроумцев ходили по городу и часто прилипали к человеку, ими задетому, надолго. Появилась, например, на кафедре Тенишевского училища изящная, прекрасно одетая А. М. Коллонтай с горячей речью:
      - Мы, женщины-пролетарки...
      И тотчас же Л. И. Лутугин, прищурившись, изречет:
      - Эк, испортили ей классовое самосознание!..
      А Ал. Ис. добавит:
      - Живое опровержение теории Маркса... Кажется, дочь или жена генерала?
      Иногда шутки его были грустны... Когда заходила речь о борьбе с антисемитизмом, он всегда говорил:
      - Бороться надо... Но - поверьте - еврей всегда будет в ответе: если движение будет успешно, разные неудачники непременно скажут: "евреи захватили все в свои руки!" Если будет провал, - евреям не избежать погрома. Еврей - всегда в ответе при поисках виновного.
      - Вы - пессимист, Александр Исаевич.
      - Нет, я - еврей...
      II.
      К 1900 годам революционное движение рабочего класса и левой интеллигенции было уже в полном разгаре. Стачки, демонстрации, убийства представителей власти чередовались с какой-то нарастающей последовательностью. И только "середина", - скорее оппозиционные, чем революционные слои общества, - в пассивно-созерцательном состоянии стояли между этими двумя ожесточенными борцами: революционерами и правительством. Впрочем, состояние некоторых элементов этой середины было не вполне "созерцательным" : пассивные в своих собственных действиях, они были весьма активны в содействии самым крайним актам революции; террористы могли найти укрытие в весьма фешенебельных квартирах так называемой "буржуазии".
      Спрятать нелегального, прокламации, или дать квартиру под ультра-тайное собрание - сколько угодно, в этом революционеры никогда не испытывали недостатка. Деньги? Пожалуйста, - сколько угодно. Только {36} убивайте людей, нам надоевших и мешающих "прогрессу" страны и нашим собственным устремлениям. Каковы были эти устремления, - понять иногда было трудно: неясность представлений о будущем у отдельных сочувственников революции доходила часто до размеров полного невежества в области политики. Конституция, - да, но какая? Левые с давних пор требовали республики и полной порции всех свобод, вплоть до собраний на открытом воздухе и непременно на рельсах полотна железной дороги, как шутили тогда над этой "бескрайной свободой". Середина не вникала в детали программы. Убить Плеве это хорошо, он чему-то "ихнему" мешает. А вот земля - крестьянам, как стояло в тех программах, которые они прятали, - ну, это мы еще посмотрим...
      Еще туманнее были такие понятия, как "профессиональный союз" или "гегемония пролетариата", - это, ведь, тоже было написано в прокламациях, но до сознания "среднего" сочувственника революции не доходило. Он сочувствовал "борцу", тому, кто разбивал "цепи", кто за "всеобщее счастье человечества". А какое это будет счастье, - там видно будет. Но что будет оно, - это непременно.
      Люди, бичующие теперь "революционеров" и их пособников, совершенно не желают считаться вот с этим состоянием душ среднего российского человека в предреволюционную эпоху. Это состояние готовности идти за теми, кто обещает перемену жизни, создается вовсе не только одной пропагандой. Напротив, пропаганда падает уже на готовую почву, вспаханную каким-то невидимым плугом...
      Но политики хорошо понимали, что это - лишь сырой материал для какой бы то ни было политической деятельности, ставящей определенный цели и их достигающей целесообразными средствами. Люди, просто оппозиционно настроенные, не умели ни найти друг друга, ни связаться для вящего действия. Именно эту задачу связи и выявления - в п о л и т и ч е с к и х о к а з а т е л ь с т в а х - уже существующего недовольства и взял на себя "Союз Освобождения" внутри Poccии с его заграничным нелегальным журналом "Освобождение".
      Журнал "Освобождение" редактировал П. Б. Струве, специально для этой цели посланный земскими и общественными кругами сначала в Штутгардт, а затем в Париж. Для его транспорта в {37} Росcию и в особенности для широкого в ней распространения нужно было создать весьма большой аппарат, приспособленный и для конспирации, и для открытых общественных выступлений, и для пропаганды идей Союза. Такой аппарат и был создан. Центр его находился в Петербурге, внушительное отделение его - в Москве, и затем группы или отдельные уполномоченные во всех важных провинциальных пунктах. Концентрация оппозиционных сил пошла быстро...
      Диапазон объединения - от сочувствующих идеям Союза известнейшего земца Д. Н. Шипова и графа Гейдена до входящих в "ячейки" социалистов-революционеров и соц. - демократов. Последних, впрочем, было в Союзе очень мало: они всегда держались сепаратно, "не пачкаясь" связью с "буржуазией". Тогда они еще не знали, или не понимали, что для всякой общественной работы контакт или даже прямая коалиция с соседями необходима: единый фронт французского типа тогда pyccкие социал-демократы не признали бы.
      Постепенно работа "Союза Освобождения" стала давать результаты: рядом с бесформенной массой "оппозиционеров" стало складываться прочное конституционное ядро с определенными кадрами. В № 1-м журнала были помещены два заявления, определявшие работу Союза и его porte-раrоl'я - органа. Первое заявление от редактора, П. Б. Струве. Оно гласило, что журнал посвятит свои силы борьбе за освобождение родины от политического гнета, за свободу личности, за свободу общественного развития. Статья кончалась декларацией: "Пусть национальное освобождение будет открыто провозглашено общим делом отцов и детей, революционеров и умеренных. Пусть насилию, унижающему наш народ и извращающему всю нашу жизнь, будет брошен в лицо соединенный вызов, будет противопоставлена единая борьба. Такого вызова оно испугается, перед такой борьбой оно не устоит."
      Заявление конституционалистов (главным образом из среды земских деятелей) также являлось декларацией: "Все общество требует от власти серьезной политической реформы, и "Освобождение" рассматривает себя как орган этого единогласного и настойчивого общественного мнения. Отличие нашего органа от других заграничных изданий заключается в том, что мы предполагаем объединить те группы русского {38} общества, которые не имеют возможности найти исход своему возмущенному чувству - ни в классовой, ни в революционной борьбе. Мы желаем выражать исключительно бессословное общественное мнение и на него опираться".
      Хотя конституционалисты и отрекались в этой декларации от "революционной борьбы", но сейчас, оглядываясь назад, следует признать, что выступления этих всегда умеренных элементов с какими бы то ни было антиправительственными заявлениями производили неизмеримо более сильное впечатление, чем взрыв бомбы или очередное убийство агента правительства. ведь это двигались уже не "профессиональные революционеры", а слои, на которые самодержавие в значительной мере опиралось в своей деловой работе.
      Теперь эта опора рушилась... И именно это явление революционизировало всю жизнь и изолировало власть - до полного ее одиночества. Ее чиновничий аппарат мог не поддаваться разложению, пока действовали революционеры. Но когда так называемые "лойяльные", благоразумные слои общества восстали против "отсутствия творческих идей среди правящих кругов", - состояние предреволюционной неуверенности, а иногда и прямой растерянности, охватило и эти правящие круги. Если к этой прошедшей эпохе применить излюбленное современное понятие - необходимость "сильной, решительной власти", - то именно этого атрибута власти, - ее силы, - лишилось в те времена самодержавие!..
      Таково было влияние "Союза Освобождения" и его организаторской работы. Одряхлевшему и ослабевшему самодержави Союз готовил заместителей - из среды земских и радикально-демократических кругов.
      III.
      Работа А. И. Браудо в недрах Союза Освобождения была многообразна и всегда целесообразна. Выступать публично он не любил. Да и вряд ли это было удобно: он был штатным чиновником Императорской Публичной Библиотеки и ее отделения Rossica. Но его работа была неоценима и по его положению в библиотеке, и по участию в огромном издательстве "Общественная Польза": оба места работы связывали его с множеством людей, которых он в свою очередь притягивал к работе Союза или в помощь ему. Если {39} не удавалось найти квартиру под нелегальное собрание или же под новый транспорт литературы , мы шли к Ал. Ис.
      - Плохо работаете! шутил он. Да я вам найду место под склад у любого министра: очень это либеральный народ стал... Того и гляди без нашей помощи введут конституцию...
      А за шуткой - дело: находились и квартиры, и готовность "принять литературу".
      Однажды он зашел по делу в одну квартиру, ультра-конспиративную, где мы, так называемая "техническая группа", запаковывали свежий номер "Освобождения" и надписывали адреса. А. И. взял список адресов, долго и внимательно его читал, а затем - с лукавой усмешкой - стал наводить критику:
      - Не понимаю, зачем трудитесь?.. Посылаете журнал людям, которые и сами отлично знают дорогу... Устарелые методы. Попробуйте регулярно посылать журнал всем российским губернаторам. Будет много полезнее. По крайней мере свежие головы и непосредственность восприятия...
      Сначала мы подумали, что он шутит.
      - Нисколько, нисколько не шучу. Теперь никому столько не приходится думать, как агентам власти. Кругом забастовки, волнения, никто их слушаться больше не хочет. А тут наш Петр Бернгардович прекрасно и совершенно ясно объяснить им, отчего вся эта кутерьма происходить. Уверяю вас, - будут читать!
      Совет был принят, и с этого номера мы регулярно стали посылать журнал на адрес "Его Превосходительства, господина тамбовского или самарского губернатора", - по всем губерниям... Я уже писала в другом месте, что мне лично дважды пришлось убедиться в интересе, который проявляли эти люди к журналу. Мы рассылали его им вплоть до самого последнего номера... Сам Ал. Ис. имел обширную клиентуру. Как только приходил свежий номер, он наполнял им свой портфель, и - "нужные лица" получали пищу регулярно. И очень часто он приносил для от правки в Штутгардт свежую политическую информацию, всегда ценную и содержательную. "Не для агитации, а для самопознания", говорил он. {40} Так, - в открытой и нелегальной работе, - дожили мы до революции 1905 года. В № 17 "Освобождения" были формулированы задачи русских конституционалистов и прежде всего - для выполнения этих задач - была указана необходимость образования партии. Характер этой партии редактор определил двумя основными положениями:
      1) Партия должна быть открытой и решительно конституционной.. Это требование исключает возможность привлечения в нее лиц так называемого "славянофильского образа мыслей".
      2) Партия должна быть открыто и решительно демократической... Только демократическая партия политического освобождения России будет иметь необходимый для такой партии широкий базис... Для того, чтобы в рядах либеральной партии могли рука об руку действовать и земский дворянин, и разночинец-интеллигент, представитель третьего элемента, и крестьянин, доработавшийся до политического самосознания, партия должна открыто и решительно исповедовать принцип политической равноправности.
      И потому в ее программе необходимо ясное заявление в пользу всеобщей подачи голосов.
      И в 1905 году образовалась конституционно-демократическая партия. Если в Союзе Освобождения собранные конституционные силы пытались создать резко-определенное общественное мнение и направить его против язв старого режима, то в к. - д. партии людям надо было эти язвы лечить, то есть, как тогда выражались, - заняться "положительной и конструктивной работой". Но работать пришлось с помощью столь несовершенного инструмента, как российский quasi парламентаризм, - хилые и бесправные Государственные Думы.
      В наших кружках - в этот период парламентского безвременья - всегда было интересно слушать деловую критику работы парламентов и, в особенности, поведения их антагониста, - самодержавия, - со стороны А. И. Браудо. Он был безусловным западником, высоко ценил политические институты западных народов и едко высмеивал "русских Горемык" в роли "ответственных перед парламентом правителей". С ним всегда было приятно провести час-другой и отдохнуть в деловой, всегда остроумной беседе от широко распространенной российской отсебятины... {41}
      IV.
      А затем минуло "безвременье" и наступили времена... Вторая революция, Временное Правительство, третья революция, - Октябрь... Люди общественно-освобожденческого типа отходят на задний план: инициатива действий переходит в руки совершенно новой породы, - в руки низовой демократии или, вернее, охлократии с небольшой кучкой ленинцев ( "профессиональных революционеров", как называл себя Ленин) во главе. В этот период мне редко приходилось встречаться с А. И. Браудо: он остался в Петербурге, я жила в Москве. Я знала, что он работает на месте своей службы, в Публичной Библиотеке. Но кем он стал после таких землетрясений - я не знала. А изменения в людях шли непрерывной цепью. Одни пятились назад и кляли свои прежние "ошибки" и симпатии. Другие шли в белое движение, чтобы с помощью этого рычага повернуть Poccию на правильный путь. Третьи впадали в безверие, - во все, - в политику больше всего. Четвертые, наоборот, целыми днями простаивали в церквах, вдруг обретя мистическую веру и находя утешение в религии...
      Так менялись люди, еще вчера бывшие на передовых постах движения. Служилая интеллигенция понуро шла на службу к большевикам, рассуждая практически: не умирать же с голоду!
      Осенью или зимою 1919 г., - точно не помню - задребезжал звонок. Открываю дверь нашей квартиры в Николо-Песковском переулке на Арбате и сразу даже не могу узнать посетителя... Передо мной маленький, измученный старичок. Лишь по сохранившимся "хрустальным" глазам я узнала А. И. Браудо. Он ехал с юга (из Одессы) в Ленинград и посетил в Москве своих старых знакомых. На него жутко было смотреть. Только отдышавшись, он стал рассказывать о своих переживаниях и впечатлениях. Да, это был тот же член Союза Освобождения, каким я его знала в "те времена": ни в чем не раскаявшийся и не изверившийся...
      - Трудности перед Россией стоят неисчислимый. Но нам, уцелевшим интеллигентам, надо работать, не разгибая спины. Вызвали духов - из небытия... И формула переменилась.
      {42} Тогда мы говорили: сначала реформа, потом успокоение. Теперь наоборот: сначала успокоение, потом реформа. Успокоение - от революции и гражданской войны... Он стал расспрашивать о знакомых и друзьях. Особенно горячо протестовал против "бездействующих", чего-то ждущих:
      - Ждать положительно нечего. Надо становиться за станки... Кто что умеет. Только не ждать. Чего? Ведь строить придется вот из того материала: нового никто не подвезет. Химер наслушался много. Но ведь химеры нас не спасут. Только работа, упорная работа...
      - Да, ведь, не дают работать, дорогой Александр Исаевич...
      Называю имена ценных работников, сидящих в тюрьмах - ни за что... Просто попадали под колеса "революционных автомобилей" за образ мыслей.
      - Это верно, образ мыслей сейчас преступление. Все революционеры эгоистичны и подозрительны. А вы думаете, - если бы победил юг, - мы с вами беседовали бы здесь, за столом? Нет... Нет... В гражданской войне "мирных и добродушных" победителей не бывает.
      - Это ваше впечатление от "южного" духа?
      - Нет, это мое убеждение...
      Долго мы беседовали с этим умным, хорошо видящим действительность человеком. Как то ни странно, в интеллигентской среде тогдашнего времени такие типы встречались редко. Гораздо больше было людей, совсем "неприемлющих" то, что произошло: пустой туман, который завтра рассеется. Как рассеется, под лучами какого солнца, это не всегда ясно представляли себе. Но царило убеждение: в том, что есть, копаться не стоит; это,временное, короткое, преходящее, не настоящее...
      И жили - вне пространства и времени. Существование, быть может, наиболее тягостное.
      - Что думаете делать в Петербурге? ,- С головой уйду в свое библиотечное дело. Я ведь теперь только "спец"...
      - Занятие скучное? Спец?
      - Не столько скучное, сколько бескрылое... Ну, что же... Надо растить крылья.
      - И лететь за мировой революцией?
      - Нет... Для таких далеких полетов я уже стар. Подожду окрыления отечественного... Это - ближе и нужнее. Тепло простились. Грустно было расставаться с этим близким по духу человеком. В те времена при прощании с кем-нибудь даже из очень близких друзей или родных не было уверенности в новом свидании: людьми играла судьба, - судьба слепая, жестокая, никого не щадящая...
      V.
      Уже здесь, заграницей, прочла известие о его смерти в Лондоне, осенью 1924 года. Человек с "хрустальными" глазами умер, так и не дождавшись "отечественного окрыления", когда мог бы быть использован его глубокий и ценный пафос общественности, а не только его познания, как "спеца".
      Ек. Кускова. {45}
      ВСТРЕЧИ С А. И. БРАУДО
      (Симон Дубнов)
      Человек, который так много делал и так мало говорил, заслуживает, чтобы о нем другие говорили. Близкие друзья покойного, вероятно, расскажут многое о его делах, о которых в свое время знали лишь немногие. Я не принадлежал к этому тесному кругу друзей, но мне приходилось в течение двух десятилетий встречаться с Александром Исаевичем Браудо, часто даже работать в общем деле, литературном и политическом, и я могу на его литературных поминках рассказать о тех впечатлениях, которые сохранились в моей памяти от этих встреч.
      Мы встретились впервые летом 1902 года. После 12-ти летнего отсутствия я приехал на время в Петербург. Здесь предо мною, человеком 80-х годов, предстало "племя молодое, незнакомое", появившееся на общественном поприще в 90-х годах. Среди них был А. И. Браудо, которого мне представили, как молодого историка-библиографа. Кажется, что он уже тогда состоял библиотекарем Императорской Публичной Библиотеки. Увидел я его в кружке сотрудников и друзей обновленного "Восхода", вскоре после перехода журнала к группе Винавера-Сева. Во время товарищеского ужина в литературном ресторане Малоярославец на Морской улице велась оживленная беседа о вопросах дня: о еврейском национальном движении и о позиции "Восхода" между националистами и ассимиляторами. Горячились Сев, Тривус-Шми, спокойнее говорили другие "восходовцы", но Браудо, насколько помнится, либо молчал, либо вставлял односложные {46} замечания.
      Потом я убедился, что это его facon de "parler", что он вообще не признает в речи придаточных предложений и говорит короткими, отрывистыми фразами, говорит редко, но с видом глубокой искренности и убежденности, не желая облекать простую честную мысль в нарядные одежды.
      Таким я его видел спустя несколько лет, во время революции 1905-1906, на съездах Союза Полноправия в Петербурге. Принадлежа к Еврейской Демократической группе, основанной им совместно с Л. М. Брамсоном, Г. А. Ландау и др., он редко вмешивался в прения, даже редко сидел в рядах делегатов, а больше ходил между рядами и вел переговоры в кулуарах с единомышленниками или противниками. А между тем он принимал деятельное участие в исполнении решений Союза, особенно в комиссии для расследования октябрьских погромов и в сношениях с заграничными друзьями в деле информации Запада о том, что делалось с евреями в России.
      Скоро мы сошлись в одном скромном литературном предприятии: в издании исторического сборника "Пережитое", где ближайшими сотрудниками, кроме Браудо, были С. М. Гинзбург и Ан-ский. Помню несколько заседаний нашего редакционного кружка с участием Браудо, который нес заботы по добыванию средств для издания сборника и сам написал для первого тома большую библиографическую статью. С учреждением Еврейского Историко-этнографического общества (1908 г.) я вышел из состава кружка "Пережитого", но Браудо оставался там, хотя в то же время вместе со мною вошел в комитет нового Общества. Здесь он, впрочем, не был активен и через год ушел из комитета.
      Очень часто мы встречались во время нашей совместной работы в журнале "Еврейский Мир" (1908-1909). В нашей коалиционной редакции, где были представлены разные течения: Фолкспартей, Народная группа, сионизм, Браудо был представителем Демократической группы. Он участвовал и в редакционной коллегии, где часто шли партийные споры по поводу той или другой политической статьи, и в секретариате, где нашим больным местом были финансовые заботы. Он сосватал нас с типографией "Общественная Польза", при которой находилась и редакция "Еврейской Старины" в комнатах, выходивших окнами на острый угол Б. Подьяческой {47} и Фонтанки. Помню его тогда, в первые месяцы 1909 года, крайне озабоченным и расстроенным. В нашем кругу шептались о том, что Браудо грозит большая опасность со стороны Департамента Полиции, так как раскрытая тогда афера Азефа заставляла опасаться многих арестов среди "симпатиков" народнических партий, к которым принадлежал и Браудо. Однако гроза прошла, и наш конспиратор успокоился.
      У Браудо были большие связи в Петербурге, особенно в академических кругах. Однажды я узнал, что он пытался оказать мне, важную услугу без моего ведома. Это было в конце, 1912 года, когда министерство внутренних дел делало мне большие пакости при возобновлении моего права жительства. От моего адвоката Айзенберга Браудо слышал об этих пакостях и о моем желании получить разрешение на жительство сразу на несколько лет, чтобы не приходилось ежегодно возобновлять мучительное для меня ходатайство. И вот он попросил академика, ориенталиста Радлова поговорить об этом с министром внутренних дел Макаровым. Министр обещал выдать разрешение на четыре года, но не успел он распорядиться об этом, как товарищ министра уже подписал разрешение на один год. Этo очень огорчило Браудо, который хотел избавить меня от мытарств в министерских канцеляриях, даже без просьбы с моей стороны, так же тихо, "конспиративно", как делал добро во многих других случаях.
      Памятны мне вечера в "придумских совещаниях" (совещания общественных деятелей с еврейскими депутатами Государственной Думы по вопросам их тактики в парламенте) и особенно в большом Политическом совещании военного времени (1914-16), состоявшем из пленума и бюро. Как часто видел я там А. И. Браудо в поздний вечерний час, иногда после полуночи, взволнованным при голосовании тех или других предложений. Вот он стоит между креслами заседающих, готовый в любой моменте вызвать кого-нибудь из них в соседнюю комнату, чтобы проагитировать его, подсказать ему поправку и т. п. Ведь осуществлять принятые решения приходилось в первую очередь ему, ибо он руководил работою секретарей и переписчиков в бюро нашей организации, при квартире депутата Фридмана. Молчавший {48} во время дебатов в заседаниях Браудо был одним из главных двигателей всего аппарата, вне этих говорилен, в исполнительном бюро.
      Пришла февральская революция 1917 года. Засияли хмурые лица ночных заговорщиков еврейского Петербурга, можно было открыто говорить и действовать. Наш тихий конспиратор на время исчезает с моего поля зрения. Но приходит на смену фатальный Октябрь, разрушены наши начинания, опять приходится совещаться, как бороться против контрреволюции слева, против опасностей гражданской войны и еврейских погромов. Помню пасхальный день 1918 года. Мы сидим в квартире сиониста Розова, и Браудо обсуждает совместно с нами план учреждения Еврейского Национального Совета из состава депутатов, избранных в разогнанное большевиками Учредительное Собрание, и делегатов несостоявшегося Всероссийского Еврейского Съезда (ВЕС). Совет учрежден, собирается в течение весенних и летних месяцев, - но хаос большевизма растет и поглощает эту последнюю организацию петербургского еврейства.
      Петербург тонет в волнах этого хаоса. Террор, голод, холод превращают город в обиталище пещерных людей. Разбежались близкие друзья, сотрудники, соратники, а оставшиеся ютятся в своих примитивных квартирах, разобщенные, вследствие разрушения способов передвижения. Надолго я теряю А. И. Браудо из виду. Он получил в Публичной Библиотеке пост вицедиректора, но вероятно живет не лучше других пещерных людей бывшей столицы. Лишь незадолго до моего исхода из большевицкого "дома рабства" я встречался раза два или три с Браудо, на помню уже по какому поводу. Перед отъездом я поехал прощаться с ним. Не застал дома, в квартире рядом с Публичной Библиотекой, и оставил ему записку, которая меня самого взволновала. Я писал, что в течение нашей многолетней совместной работы я научился ценить его глубокую преданность нашему народному делу, прямоту и правдивость его натуры. Это было весною 1922 года, когда я прощался навсегда с Петербургом и со всей Россией.
      Через два года, когда я жил в Берлине, меня посетили двое гостей из Петербурга: А. И. Браудо и Л. Я. Штернберг. Оба имели какие-то "командировки" с научными целями: {49} иначе их не выпустили бы из советского Ленинграда даже на короткое время. В наших беседах они разделили между собой роли: Штернберг говорил, рассказывал о запустении старого Петербурга, а Браудо грустно молчал. Через несколько дней оба ухали, один в Брюссель на конференции этнографов, другой в Лондон.
      Вскоре получилась печальная весть: Браудо внезапно умер в Лондоне от разрыва сердца, сидя в квартире эмигрантской семьи из России. Замолчало и волнующееся сердце этого человека с сомкнутыми устами. Через несколько лет умер в Петербурге и Штернберг, некогда выдержавший сахалинскую ссылку, но не выдержавший моральной пытки современного режима.
      С. Дубнов.
      {52}
      ПОДВИЖНИК
      (И. Гессен.)
      Среди многочисленной петербургской интеллигенции Александр Исаевич Браудо занимал исключительное положение: он был, пожалуй, самой незаметной фигурой, вместе с тем, самым нужным и единственно незаменимым членом ее.
      Еще до образования политических партий в России интеллигенция делилась на различный группировки, между которыми воздвигались высокие непроницаемые перегородки. Каждый имел свое место в одной из таких группировок, и одновременное участие в другой казалось бы неуместным, бестактным.
      С оформлением политических партий в 1905 г. наново произведено было как бы генеральное размежевание, после которого никому уже не полагалось вторгаться в пределы чужих владений. Трудно теперь поверить, что даже необходимость защиты профессиональных интересов разбивалась об эти перегородки и заборы, что, например, лишь во время войны удалось объединить повременную прессу в "Общество редакторов" для борьбы с произволом военной цензуры, а "прогрессивный блок" сформировался лишь тогда, когда стихия окончательно овладела ходом событий, и никакой надежды на избежание катастрофы уже не оставалось.
      Единственный человек, пользовавшийся изъятием из основного правила интеллигентского общения, был Александр Исаевич. Он нигде не имел своего места, но в е з д е, во всех группировках и партиях, (конечно, исключая несамостоятельные, искусственно питаемые властью), был жданным и желанным, и не гостем, а своим. С первого взгляда представлялось непонятным, почему это так сложилось: А. И. как будто не принимал никакого участия в происходившем вокруг него, оставался бесстрастным наблюдателем. Собрания {52} всегда были шумны и страстны, все спорили, горячились, один А. И. сидел молча - разве изредка вполголоса вставить какое-нибудь беглое замечание - со скорбным изможденным лицом и, часто, закрытыми глазами, из которых, когда он смотрел на вас, излучался тихий успокоительный свет. Но как только заседание кончалось, все спешили обступить А. И., и каждый норовил отвести его в сторонку, что-то шепнуть ему, что-то от него услышать. И тут, хоть его на части рвали, он ни на юту не изменял своей благородной степенности. Каждому отвечал ровным, спокойным, тоже скорбным голосом, никогда - думаю - никому ни в чем не отказывая, меньше всего заботясь о себе, меньше всего щадя самого себя.
      Русская интеллигенция - это уже дело прошлого - представляла явление столь же своеобразное, сколь и замечательное. Отличительную, характерную черту ее вижу в том, что для нее на первом месте стояло общественное служение, подчинявшее себе все другие личные и частные интересы. Отсюда повышенное настроение, заставлявшее, точно первая любовь, звучать золотые струны души и поднимавшее над будничной суетой. А. И. ярко выделялся и среди интеллигенции: ему вообще не приходилось считаться с личными интересами, таких у него не было. Жизненный девиз его можно определить проникновенными словами Тургенева: "жизнь не шутка и не забава, жизнь даже не наслаждение, ...жизнь - тяжелый труд. Отречение, отречение постоянное - вот ее тайный смысл, ее разгадка... Не наложив на себя железных цепей долга, не может человек дойти, не падая, до конца своего поприща". Одну только оговорку надо бы внести сюда: А. И. не накладывал на себя железных цепей. Таково было впечатление, что с ними он и родился. Никому, во всяком случае, не дано было видеть, что он чувствует или тяготится тяжестью цепей своих. Напротив, казалось, что они несут его, и походка была у него такая неслышная, спокойная, ровная, словно он не ступает, а несется.
      Этими же цепями неколебимо сковано было изумительное гармоническое сочетание любви к ближнему с любовью к дальнему. Слишком известно, что эти два рода любви, как будто столь близко родственные, нередко проявляют себя непомнящими родства. Отрицательное их сочетание - отсутствие любви к ближнему и к дальнему - явление обычное, но {53} совмещение любви к человеку и к человечеству, увы! встречается далеко не часто. Однако, у А. И. эти непомнящие родства дружески сосуществовали и соперничали только в степени активности, беззаветности и жертвенности.
      За 25 лет нашего сотрудничества и дружбы и - временами - ежедневного общения я положительно не припомню ни одной беседы на тему, выходящую из области общественного долга. Совсем не могу себе представить его сидящим, например, в театре, концерте и т. п. Но за то его можно было встретить везде, где творилось общественное дело или требовалось кому-нибудь помочь. Труднее всего было застать его дома: помню, как однажды удивился моему телефонному звонку сын его, тогда еще мальчик, и недовольно сказал мне : "папы же нет дома", а на вопрос, где бы можно его сейчас найти, уверенно прибавил: "он шлёпает". А. И. действительно "шлёпал" с утра до поздней ночи, потому что дня не хватало, потому что задача так была поставлена, что "где горе слышится, где трудно дышится, будь первый там!" И эта установка становилась с каждым годом все шире известной, все росло количество "клиентов", и все тяжелей становился короб дел, поручений и просьб, с которыми он утром выходил из дому "шлёпать".
      С чем только и кто к А. И. ни обращался и что только ни брал он на себя! Напомню здесь два-три характерных случая: один из них касается громкого разоблачения Азефа, когда эсеры никак не могли преодолеть своего нежелания поверить в предательство главы "боевой организации" и, ради получения все новых, совсем излишних уже доказательств, меньше всего считались с интересами "ближнего".
      К Браудо они и обратились в самый решительный момент с просьбой получить от Лопухина письмо на имя Столыпина, которое должно было рассеять последние сомнения, опустить письмо в почтовый ящик и копию отправить в редакцию "Таймса". Участие А. И. представлялось необходимым, как гарантия, что письмо будет отправлено по назначению, что никакие соображения не отвлекут его от точного исполнения долга, - в этом и Фома неверующий усумниться не мог бы. А Браудо, хоть сам и был уже вполне уверен в предательстве Азефа и отчетливо сознавал, что посредничество станет известным и подвергает его большому риску, ни на минуту не {54} задумался просьбу исполнить, по той простой причине, что кому-нибудь придется же это сделать, а раз так, то разве можно сваливать тяжесть с себя на чужие плечи!
      Другой случай касается "Речи", в редакции коей А. И. был частым и всегда самым дорогим гостем. Я не мог удержаться от радостного восклицания при виде его, ибо, с чем бы он ни пришел, его степенная осанка, задумчиво грустное лицо с лучистыми глазами сразу рассеивали суетливое редакционное настроение, сменявшееся предвкушением душевного отдыха. Случай, о котором я хочу рассказать, относится примерно к 1911 г.,, когда А. Н. Хвостов, впоследствии министр внутренних дел, был нижегородским губернатором, и наш корреспондент настойчиво отмечал все его вызывающие беззакония. А. И. пришел со странным, как он выразился, поручением.
      "Вчера был у меня приехавший из Н.-Новгорода раввин и много рассказывал об ужасных притеснениях евреев ни перед чем не останавливающимся губернатором. А на днях Хвостов вызвал раввина к себе и заявил, что если "Речь" не перестанет писать о нем, то за каждую корреспонденцию будет выслана из города еврейская семья. Раввин уверял, что он никого в редакции не знает и бессилен повлиять на нее, но Хвостов был непреклонен: "если Вы поищете, то найдете нужную связь". Пытался раввин объяснить, что отрицательное отношение "Речи" может только способствовать карьере губернатора. Хвостов признал это правильным, но прибавил, что как раз, когда он прохлаждается за утренним кофе, ему подают петербургскую газету и настойчивое упоминание его фамилии досаждает и отравляет удовольствие. "Поэтому, так и знайте - если мне будут досаждать, то и я вам буду платить неприятностями".
      На этом А. И. оборвал рассказ и, сильно наморщив лицо, задумался. "Ну, как же нам быть?" - спросил я. Он не сразу ответил, и наконец как бы выдавил из себя слова: "какой негодяй!" Но и это произнесено было бес малейшего повышения голоса, просто как констатирование факта, как бы речь шла, например, о змее, которая собиралась ужалить. Что ж тут поделаешь? Такой она создана, и ядовитое жало ее единственное оружие в борьбе за существование. Не нужно было спрашивать, чем кончилась беседа А. И. с раввином, сам же {55} он даже не поставил вопроса о возможности изменения отношения газеты к необузданному губернатору. Верный и преданный сын своего многострадального народа, А. И. и в мыслях не мог бы отделять и противополагать интересы еврейства благу родины своей, как он понимал его.
      Иногда А. И. появлялся с большими и приятными сюрпризами. Особенность его положения среди петербургской интеллигенции была еще и в том, что у него были крепкие связи в высших слоях бюрократии, ему были открыты и двери великокняжеских дворцов. Он и здесь пользовался неограниченным доверием и искренним уважением, а директор публичной библиотеки, в которой А. И. служил до смерти своей, Кобеко горячо любил его. Одним из таких сюрпризов был оказавшийся в его руках проект "основных законов", выработанный в апреле 1906 года и хранившийся в величайшей тайне.
      В своих, вообще весьма неточных "Воспоминаниях" Витте утверждает, что, по состоявшемся уже оформлении этих законов, они были сообщены Треповым В. Ковалевскому, который "пригласил к обсуждению Муромцева, Милюкова, И. Гессена и М. Ковалевского. Они составили записку, которая была передана В. Ковалевским генералу Трепову. В. Ковалевский действительно обращался ко мне, с просьбой о составлении проекта высочайшего манифеста, но это было года за два до основных законов, а в данном случае проект доставлен был мне Александром Исаевичем, который, если не ошибаюсь, получил его от бар. Икскуля фон Гильденбанда. Опубликование проекта в печати заставило правительственные верхи пересмотреть и несколько улучшить окончательную редакцию. Точно так же годом раньше А. И. доставил мне протоколы "петергофских совещаний" о Думе с предложением написать к ним предисловие, с которым он н издал их заграницей.
      Мы расстались при нынешнем режиме, А. И. остался в России. Мысль о бегстве была органически чужда его душевному складу, хотя именно ему легко было бы найти работу и заграницей. Напротив, теперь-то, когда стихия разбушевалась, и надо было стоять на посту и оградить от нее такое ценное государственное достояние, как Публичная библиотека. В Берлин он приехал в 1924 г., чтобы полечиться углекислыми ваннами, но и тут, когда смерть стояла уже за {56} спиной, он весь был поглощен собиранием русских книг, вышедших заграницей.
      Смерть застигла А. И. внезапно в Лондоне, но печальное известие об этом меньше всего было неожиданностью и, отбрасывая прикрасы, нужно сказать, что смерть избавила его от долгого непосильного, надрывного, часто сизифова, труда н мучительной болезненной усталости. Нo для всех знавших и горячо любивших его (по отношению к Александру Исаевичу знать и любить были синонимами), смерть была и осталась подлинно незаменимой утратой, лишением светлой радости.
      Вот и сейчас, как живой стоит он перед глазами, и душа преисполнена благодарности судьбе, на долгие годы скрестившей наши жизненные пути, и так не хочется оторваться от бумаги, так жаль ослабить прикованность памяти к милому образу его, воскрешающему много, много отрадных переживаний. Но как трудно найти слова, которые могли бы отразить обаяние его благородной личности. Было оно не в действиях, не в речах, не в жестах, а в чем то неосязаемом - в благостном выражении лица, в величавом спокойствии, в широко раскрытом сердце, душевной теплоте, напряженном внимании к каждому. Поэтому-то все его знавшие почувствовали себя осиротевшими, они потеряли того, к кому всегда можно было постучаться, кому все можно было рассказать, около кого можно было душевно согреться.
      Однако, великое утешение остается сраженным и рассеянным эпигонам XIX-го века в том, что их век, век проклинаемого теперь индивидуализма, способен был рождать таких подлинных героев неиссякаемой любви и беззаветной жертвенности. И спокойней дано было бы им умирать, если бы можно было питать уверенность, что и новый век - поглощения личности коллективом, сумет вознести сынов своих на эти белоснежные вершины...
      И. Гессен.
      {57}
      СЕЯТЕЛЬ ДОБРА
      (Р. Бланк)
      На поприще общественной деятельности Александр Исаевич Браудо взял на себя миссию, на вид скромную: по существу, преимущественно, "сеятеля" добрых дел. Подвести итоги такой общественной деятельности крайне трудно: она, по необходимости, рассеянная, раздробленная, разбросанная. Плоды такой деятельности пожинаются обыкновенно другими, и вся заслуга за них часто всецело приписывается другим...
      Вполне оценить общественное значение деятельности Александра Исаевича можно было бы, поэтому, только в том случае, если бы все общественные деятели и всё общественные организации, которые пожинали плоды его трудов и воспользовались ими для дел, отмеченных их именами, ясно и в полной мере установили, чем они обязаны в этих делах Александру Исаевичу Браудо. Выполнить этот долг памяти Александра Исаевича, хотя бы отчасти, относительно моей собственной общественной деятельности, составляет задачу настоящего очерка.
      Познакомился я с Александром Исаевичем, и тотчас же с ним подружился и тесно связался для общественной работы, в 1904-м году, в Берлине, где я в то время проживал. Александр Исаевич приехал в Берлин для переговоров с руководителями "Союза Помощи Немецких Евреев" ("Hilfsverein der Deutschen Juden") и для закрепления связи между еврейством Германии и русско-еврейской общественностью, установленной мною после ужасного кишиневского погрома 1903-го года. Александр Исаевич придавал большое значение поддержке борьбы русского еврейства {58} за человеческие и гражданские права со стороны западного еврейства и западного общественного мнения, и он не замедлил использовать для этого приобретенные мною связи и меня лично. Эта задача стала с тех пор одним из главнейших его общественных дел.
      Первым нашим значительным предприятием в этом отношении был созыв конференции представителей западного и русского еврейства, состоявшейся в Берлине под эгидой Союза Помощи немецких евреев, для организации помощи жертвам кишиневского погрома и обсуждения средств предупреждения подобных ужасов. Вторым было - основание в Берлине информационного органа для западной печати. Издание и руководство этого органа, известного под именем Russische Korrespondenz и ставшего одним из главных органов осведомления западного общественного мнения о русском освободительном движении вообще и о борьбе русского еврейства в частности, - взял на себя почетный директор "Союза Помощи", доктор Пауль Натан, занимавший очень влиятельное положение в германской печати в качестве талантливого публициста и выдающегося политического деятеля. Заведывание редакцией "Корреспонденции" д-р Натан поручил талантливому молодому журналисту д-ру Рудольфу Брейтшейду, а в качестве сотрудников привлек, кроме, конечно, Александра Исаевича и меня, Григория Борисовича Иоллоса, Льва Ефиимовича Моцкина и др. Самым усердным и самым ценным сотрудником оказался А. И. Браудо, снабжавший "Русскую Корреспонденцию" чрезвычайно ценными сообщениями из Петербурга.
      В октябре 1905-го года, после "манифеста о свободах", я переехал на жительство в Петербург. Вскоре после того д-р Брейтшейд отказался от редактирования нашей "Корреспонденции", в виду других своих общественных обязанностей, а затем и д-р Натан, по той же причине, фактически отошел от этого дела. Но Александр Исаевич его не покинул: он никогда не покидал начатого полезного общественного дела. И он взял на себя всю заботу о нашем берлинском органе, обеспечивая ему не только информацию, но также необходимые для ведения дела финансовые средства. Более того: убедившись в высокой пользе такого информационного органа для дорогого ему дела, он основал подобный же орган в Париже, на французском языке, поручив {59} заведывание его редакцией Соломону Владимировичу Познеру, и побудил Люсьена Вульфа создать такой же орган на английском языке в Лондоне. Редактирование берлинской "Корреспонденцией" возложено было на Л. Е. Моцкина.
      Эти три издания имели большое влияние на западную печать и много содействовали развитию и углубленно в общественном мнении Европы и Америки сочувствия к борьбе русского еврейства за его права и к русскому освободительному движение вообще. - "Семена", посеянные Александром Исаевичем Браудо через посредство этих изданий дали со временем чрезвычайно ценные плоды.
      Когда грянула страшная война, все три издания, конечно, немедленно были приостановлены (Парижское издание, впрочем, уже раньше пришлось приостановить, вследствие переезда С. В. Познера в Петербург). - В такой критический для России момент Александр Исаевич, как и все ответственные русско-еврейские общественные деятели, считал непозволительным вести заграницей борьбу против правительства России, каково бы оно ни было.
      Но "истинно-pyccкие патриоты" своей борьбы против русского еврейства не прекратили и в это время - ни внутри России, ни вне ее. Напротив, они стали пользоваться этим страшным временем для страшного "разрешения" еврейского вопроса в Poccии. - Началась бешеная кампания новых наветов на евреев, самых опасных в военное время: в шпионстве в интересах врагов России, в предательстве России и т. п.
      К "истинно-русским патриотам" присоединились "истинно-польские патриоты", у которых кроме общих с русскими "патриотами" чувств по отношению к евреям, были еще свои особые политические побуждения к тому, чтобы сделать евреев ответственными за предательство дела России и ее союзников известной частью польского народа. Польские политические деятели поэтому усердно распространяли "патриотические" наветы против евреев не только в самой России, но также, через своих эмиссаров, в союзных с Россией странах. Возникла, вследствие этого, серьезная опасность, что общественное мнение союзных стран также будет отравлено этим "патриотизмом".
      {60} Эта опасность не ускользнула от внимания Александра Исаевича, и по его инициативе образовавшийся в Петербурге с начала войны объединенный комитет еврейских политических организаций решил делегировать в союзные страны представителя для осведомления еврейской общественности этих стран о действительных мотивах и целях новой вакханалии наветов и погромов против евреев и об истинных настроениях русского еврейства.
      Выбор делегата пал на автора настоящего очерка, - вероятно также благодаря Александру Исаевичу. Осуществление этого решения, во всяком случае, оказалось возможным только благодаря усилиям А. И. - Александр Исаевич убедил меня в общественной необходимости этой миссии и побудил принять ее на себя. Александр Исаевич снабдил меня всеми необходимыми для выполнения этой миссии сведениями, рекомендациями и средствами. Александр Исаевич поддерживал затем постоянную связь с делегатом. Все, что последнему удалось сделать в союзных странах для защиты чести и интересов русского еврейства, было, таким образом, в сущности, заслугой Александра Исаевича.
      Выехал я из Петербурга в конце ноября 1914-го года и, через Финляндию, Швецию, Норвегию и Северное море прибыл в Лондон, в начале декабря. Поручение, возложенное на меня Петербургским Комитетом, было первоначально довольно скромного характера: осведомить Комитет Британского Еврейства по иностранным делам, так наз. Joint Foreign Comittee и французский комитет Alliance Israelite Universelle о положении русского еврейства.
      Но оказалось, что оба эти комитета постановили прекратить свою деятельность в области защиты еврейства вне их собственных стран на все время войны, полагая, что в это время еврейские граждане должны, как все граждане, сосредоточить все свое внимание на своих обязанностях по отношению к их родным странам.
      Это непредвиденное положение поставило меня перед непредвиденной дипломатической задачей: - убедить эти почтенные еврейские организации, что политические интересы всех союзных стран, а следовательно также Англии и Франции, настоятельно требуют внимания к положению русского {61} еврейства. - Задача эта, однако, оказалась менее трудной, чем можно было предполагать. Английский комитет, к которому я, находясь в Лондоне, прежде всего обратился, охотно согласился назначить специальное заседание для выслушания моего доклада и, выслушав последний с большим вниманием, вскоре после того принять соответствующее нашим интересам решение.
      Этим успехом мы, вероятно, в значительной мере обязаны чуткости и мудрости английской дипломатии. Английское министерство иностранных дел, которому еврейский комитет сделал сообщение о моем докладе, тотчас же вполне признал справедливость основных положений последнего, которые я вкратце отмечу в виду их исторического интереса.
      Варварская политика по отношению к русскому еврейству, систематически отталкивающая русских евреев от общерусского дела, не может не отразиться неблагоприятным образом на общесоюзном деле, компрометируя последнее в. общественном мнении всех стран и лучшей части общественного мнения в самих союзных странах;
      Обязанности английского еврейства во время этой роковой войны по отношению к своему собственному отечеству, поэтому, отнюдь не требуют отказа от сопротивления возмутительной, безумной, в сущности, предательской политике русских юдофобов, а, напротив, настоятельно требуют энергичных усилий для скорейшего прекращения этой политики; Евреи России должны быть и оставаться, - и они горячо того желают, преданными гражданами России и верными друзьями ее союзников, Англии и Франции, с которыми их отечество тесно связало свою судьбу в этой страшной войне. A для этого живая связь между английским, французским и русским еврейством, и чуткое, отзывчивое отношение евреев Англии и Франции к ужасным переживаниям евреев в России, являются необходимыми, основными условиями.
      Эти положения легли в основу всей нашей работы во время войны в Англии и Франции, куда я, после соглашения с английским еврейским комитетом, немедленно отправился. Французский Комитет Alliance Israelite Universelle также вполне согласился с этими положениями и также постановил немедленно возобновить свою деятельность в указанном {62} нами духе. Вполне согласился с нами также покойный барон Эдмонд Ротшильд, оказавший в дальнейшем ценные услуги нашему делу.
      Первым практическим результатом нашей работы в Англии и Франции была приостановка кампании наветов в этих странах, исходившей от польских эмиссаров, часто наезжавших во время войны в Лондон и Париж по своим польским делам. Правительственные круги, политические партии и руководящие органы печати Англии и Франции были осведомлены о мотивах и целях этой кампании, и каждый раз когда польские "патриоты" начинали разговор на излюбленную ими тему: "наше несчастье - евреи", их немедленно останавливали дружеским советом: "об этом вы лучше не распространяйтесь, этим вы только вредите вашему собственному делу!"
      Выполнив данное мне поручение, я вернулся, через Италию, Грецию, Болгарию и Румынию в Poccию и Петербург. Но, выслушав мой отчет, Объединенный Еврейский Комитет тотчас же постановил, что я должен продолжать начатое дело и снова для этого отправиться в союзные страны. Я не сопротивлялся. Время было военное, и дисциплина военная. Личные дела и интересы все обязаны были отложить до лучших времен. - Черные сотни неистовствовали больше чем когда либо. Под их влиянием начались массовые выселения евреев из военной зоны, десятки, если не сотни тысяч еврейских семей были с корнями вырваны из родных пепелищ. Военное командование объявило евреев врагами отечества, и армия стала соответственно с ними расправляться. Положение еврейства в России, действительно, стало катастрофическим, и необходимость вмешательства культурных союзников России для прекращения этого варварства стала неотложной.
      Но Комитет снова ограничился постановлением о необходимости моей новой поездки в союзные страны, снова предоставив все заботы о практическом осуществлении этого постановления Александру Исаевичу Браудо. Александр Исаевич, как всегда, беспрекословно и с полной готовностью взял на себя эту заботу, и я вскоре снова отправился в дальний путь.
      Но теперь моя задача была значительно боле сложная, {63} чем при первой поездке в союзные страны. - Что могли сделать английские и французские евреи против варварских мероприятий верховного главнокомандующего русской армии в областях, всецело подчиненных его дискреционной власти? Обычные в мирное время публичные протесты были для них во время войны невозможны.
      Единственное, что они могли, было - осведомлять свои правительства о том, что происходит в России и просить о возможном воздействии на российское правительство и, может быть, на самого верховного главнокомандующего... Но, ведь это было бы "вмешательство во внутренние дела", которое дипломатия всегда тщательно избегала "принципиально" (по принципам, правда, известным только дипломатам...). Необходимо было, следовательно, убедить английское и французское правительства, что варварские дела российских черносотенцев, позорящие дело союзников перед всем культурным миром, близко, "внутренне" затрагивают жизненные интересы союзников.
      Это, после некоторых колебаний, было признано как английским, так и французским правительствами. Большую роль сыграло при этом, вероятно, американское общественное мнение, в котором дела российских "патриотов" вызвали глубочайшее негодование и сильно поколебали симпатии к делу союзников. Английское и французское правительства поставили это на вид русскому правительству, - конечно, в безукоризненно дипломатической форме и вполне дружески, - и, после продолжительных переговоров - дипломатических, политических и иных, верховный главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич сделал распоряжение о прекращении массовых высылок евреев из военной зоны.
      Этим успехом в очень трудном и крайне деликатном деле мы больше всего обязаны секретарю и фактическому руководителю Английского Еврейского Комитета, Люсьену Вульфу, тонкому и опытному дипломату, имевшему большие связи и большое влияние в английских правительственных сферах. Конечно, и в самой России Александр Исаевич Браудо и другие еврейские общественные деятели неутомимо работали в том же направлении. Сам в. к. Николай Николаевич в своем приказе о прекращении изгнания евреев из родных пепелищ ссылался на дурное впечатление этих "мероприятий" заграницей.
      {64} Но общественное мнение Америки, поддержка которой становилась все более и более необходимой для успеха союзников в этой страшной войне, отнюдь не удовлетворилось этим успехом. Его глубоко возмущала вся российская политика по отношению к евреям, и вообще вся внутренняя политика российского правительства. Это дало нам право, даже возлагало на нас обязанность, сказать нашим английским и французским друзьям, то они должны сделать все, что возможно, для того чтобы русское правительство возможно скорее повернуло на другой путь. Друзья наши вполне с этим согласились и стали работать в этом направлении. Следы этой работы можно найти в мемуарах представителей Англии и Франции при русском правительстве и в опубликованных дипломатических документах. Достигнуты были также некоторые практические результаты, мизерные, правда, по нынешним масштабам, но имевшие в то время не малое значение. Однако, предупредить роковые последствия безумной политики царизма для всей России оказалось невозможным. В феврале 1917-го года разразилась революция, и царизм вместе со всей его политикой были сметены с исторической сцены.
      --
      После революции я, конечно, поспешил в Петербург, но это было нелегко в то время, и я туда прибыл только в мaе 1917-го года. Александра Исаевича и всех других наших общественных деятелей я нашел в крайне тревожном состоянии. - Старый государственный строй развалился до основания. Начал разваливаться также весь социальный строй Poccии. A постройка нового строя требовала чрезвычайных усилий. Между тем все силы и все внимание должны были быть сосредоточены во время страшной войны, угрожавшей самому существованию Российской империи, на внешней ее защите. Как Дамоклов меч висела эта дилемма над Poccией. - Как она может быть разрешена? - Кем она может быть разрешена? - Эти роковые вопросы не давали покоя ни днем ни ночью ни одному общественному деятелю, близко принимавшему к сердцу судьбы России и ее народов. А Александр Исаевич Браудо был всей душой предан России.
      Мы знаем теперь, как и кем роковая дилемма была "разрешена"... - С врагами России был заключен {65} позорнейший "мир". - Союзники России были предательски покинуты. - И, вместо войны внешней, за Россию и за общее интересы всех народов Poccии, Российская империя была ввергнута в войну внутреннюю всех против всех, - народов, классов, партий и пр. В этом ужасном хаосе мрачные силы русского народа, естественно, снова воспрянули и возобновили свою войну. Началась новая яростная кампания против евреев. Условия были так благоприятны для этого!
      Так легко было свалить на евреев вину за все несчастия, постигшие Poccию... Так просто было сказать, что Керенский - "е в р е й", что Ленин "е в р е й", что Николай II был добрым и мудрым царем, что революция и последовавший за нею хаос были вызваны евреями для каких-то дьявольских целей...
      Снова стало необходимым осведомить наших друзей в союзных странах о том, что в действительности произошло в России. Не для того, конечно, чтобы просить их заступничества. Ничего они тогда не могли сделать ни для России, ни для евреев России. Но для восстановления истины и для защиты чести русского еврейства. Я указал на это Александру Исаевичу, - он тотчас же вполне с этим согласился и немедленно стал подготовлять новую экспедицию в союзные страны. Объединенного Еврейского Комитета в это время уже не было. Этот комитет также развалился после революции. Пришлось поэтому на этот раз организовать дело в частном порядке, - опять таки, главным образом при содействии А. И. Браудо. Возложена была эта миссия снова на меня.
      Выехал я из Петербурга 11-го марта 1918 г., но в Лондон прибыл, вследствие разных задержек на пути, лишь в мае этого года. О положении, которое я застал в Лондоне, красноречиво свидетельствует тот факт, что даже такого верного друга союзного дела как покойного Максима Моисеевича Винавера обвиняли в лондонской печати, что он будто бы повел свою партию, "Партию Народной Свободы", в германский лагерь... Я, конечно, поспешил разрушить эту опасную легенду. Для этого я обратился к английскому Министерству Информации с соответствующим заявлением и с убедительной просьбой проверить этот слух и мое опровержение через дипломатических представителей Британского {66} Правительства. Министерство отнеслось к этой просьбе с полным вниманием и через некоторое время сообщило мне, и одновременно английской печати, что упомянутый слух оказался лишенным всякого основания, что M. M. Винавер остался, как всегда был, верным другом Англии и Франции и старается всеми своими силами поддерживать связь с ними в России.
      Но я не считал более возможным ограничиваться расчисткой мусора антисемитической пропаганды. Я полагал, что Англия и Франция должны теперь, с своей стороны, дать решительный отпор юдофобским поползновениям и интригам, и публично заявить о своем сочувствии русскому еврейству в его борьбе за право и справедливость. Я это высказал в своем докладе Английскому Еврейскому Комитету и просил последний принять необходимые для этого шаги.
      Такое требование могло показаться слишком смелым для того мрачного времени, когда собственные судьбы Англии и Франции, казалось, висли на волоске. Но Комитет отнесся к моему требованию не только с полным сочувствием, но горячо его приветствовал и представил его британскому правительству. И последнее дало нам очень скоро полное удовлетворение. Артур Бальфур, стоявший тогда во главе Британского Министерства Иностранных дел, прислал Английскому Еврейскому Комитету формальное письменное заявление, что Британское Правительство сделает с своей стороны на Конференции Мира все, что оно будет в состоянии, для удовлетворительного разрешения еврейского вопроса в России. Это заявление я, конечно, немедленно сообщил в Poccию для опубликования в русской печати. Затем я обратился к французскому комитету Alliance Israelite Universelle с просьбою побудить к такому же заявлению правительство Франции. И скоро получилось от тогдашнего министра иностранных дел Франции, Пишона, столь же определенное обещание, что французское правительство сделает на Конференции Мира все от него зависящее для удовлетворения справедливых требований русского еврейства.
      Эти обещания были в полной мере выполнены на Конференции Мира 1919 года. Это было заключительным аккордом заграничной работы Александра Исаевича Браудо. {67} Участвовали в этой работе и содействовали ее успеху, правда, еще другие общественные деятели, в довольно значительном числе и с очень большим общественным весом и влиянием, но едва ли кто-либо из них приобрел больше прав на признательность еврейства за это дело, чем Александр Исаевич Браудо. Александр Исаевич начал это дело. Александр Исаевич неустанно заботился о нем и всеми силами его поддерживал. Александр Исаевич обеспечил возможность его доведения до конца.
      "До конца", конечно, только относительно. - От принципиального признания прав евреев до фактического осуществления этих прав - дистанция огромного размера. Много требовалось и требуется усилий для того, чтобы действительно и окончательно обеспечить всем евреям бывшей Российской империи достойные условия существования. В этих усилиях Александр Исаевич, совершенно отрезанный от культурного миpa роковым октябрьским переворотом, к несчастью, не мог принимать участия.
      Лишь в 1924 году он был выпущен на время заграницу. Тут все друзья и товарищи горячо и настоятельно просили Александра Исаевича остаться с ними и вместе с ними продолжать великое дело его жизни. Но Александр Исаевич на это возражал, что он не может оторваться от друзей и товарищей, оставшихся в России, с которыми его также связывают общественные обязанности. - Разрешила дилемму сама судьба: Александр Исаевич остался заграницей, в Лондоне, на еврейском кладбище...
      Десять лет прошло с тех пор. Но друзья Александра Исаевича все еще живо чувствуют этот удар судьбы. Место, которое Александр Исаевич занимал в русско-еврейской общественности, пустует до сего дня. До сегодняшнего дня не нашлось замены этому замечательному общественному деятелю. Да! Он был "только" сеятелем. Но сеял Александр Исаевич семена самой высокой ценности: разумное, доброе, вечное!
      Р. Бланк. Париж. 1935 г.
      {69}
      ЧЕЛОВЕК ОН БЫЛ!
      (М. Кроль)
      Обаяние Александра Исаевича Браудо чувствовали все знавшие его, хотя, вероятно, немногие из них задумывались над тем, почему этот тихий и скромный человек так очаровывает сердца, так покоряет душу. Его любили, потому что он нес с собой всегда какое-то успокоение, радостную готовность делать для обращающегося к нему за помощью или услугою максимум того, что он был в состоянии делать.
      А возможности у него были огромные, так как его удивительная способность завоевывать симпатии и дружбу помогала ему завязывать связи в самых избранных и влиятельных кругах общества.
      Александр Исаевич не делал разницы между большими и малыми делами. Он с одинаковой настойчивостью и внутренней страстью добивался пособия для нуждающегося писателя, как и секретного документа большой государственной важности.
      Делать добро было его натурой, его призванием, причем под добром он понимал и самую ответственную работу для блага родины, и помощь ближнему, в чем бы она ни состояла.
      Он любил Poccию и русский народ горячею любовью прежде всего потому, что он любил всех людей, а затем и потому, что, как историк и человек, не мог не чувствовать любви и удивления к русскому народу, который, не взирая на века рабства и на весь гнет царского режима, дал России и миру Пушкина, Лермонтова, Герцена, Белинского, Толстого, Гоголя, Тургенева, Достоевского и целый ряд других замечательных людей, которыми гордилась бы любая цивилизованная страна. Высокий диапазон русского гения не мог {70} не пленить души Александра Исаевича, столь чуткого ко всему возвышенному и прекрасному.
      Своих братьев евреев Александр Исаевич любил особенной любовью, быть может потому, что еврейский народ был наиболее гонимым и страждущим, и что трагическая судьба русских евреев слишком глубоко ранила его отзывчивое ко всякому горю сердце.
      Не удивительно поэтому, что Александр Исаевич всю свою энергию и весь жар своей души отдал делу борьбы за освобождение России и за избавление русского еврейства от экономического гнета и унизительного бесправия. И эту борьбу Александр Исаевич вел упорно и систематически в течение всей своей сознательной жизни.
      Александр Исаевич, конечно, был демократом в самом высоком смысле этого слова и не только потому, что признавал за каждым народом право наслаждаться благами свободы и устраивать свою жизнь так, как он сам находить нужным. Но еще больше потому, что по его, Александра Исаевича, мнению, делать добро, помогать ближним так, как этого требует человеческая совесть, возможно только в атмосфере свободы.
      Многие друзья Александра Исаевича искренно удивлялись тому, как спокойно, радостно и неутомимо он выполнял ту колоссальную работу, которую он брал на себя.
      Со стороны просто не верилось, что один человек, к тому же еще занятый целый день, как ответственный работник в Публичной библиотеке, в состоянии справиться с той массой политических, общественных, литературных и благотворительных дел, которыми он был всегда занят, но Александр Исаевич поспевал повсюду, и этот подвиг ему удавался только благодаря тому, что он смотрел на всякую свою работу, как на "служение" людям.
      Поработать с утра почти до вечера в Публичной библиотеке, посетить в один вечер целый ряд лиц, чтобы собрать у них важный информационный материал; побывать в течение этого же вечера на нескольких собраниях, затягивавшихся часто далеко за полночь, объехать после всего этого несколько редакций газет и в заключение попасть на центральный телеграф, чтобы сообщить срочные сведения кому нужно - таков бывал обычный рабочий день {71} Александра Исаевича. И при всей этой лихорадочной и напряженной работе он умудрялся сохранять редкое спокойствие духа и ясность мысли.
      Характерной чертой Александра Исаевича была его нелюбовь к дискуссиям. При самых горячих дебатах он сохранял молчание. И это никого не удивляло: все чувствовали, что его молчаливость - это потребность его души. К нему был вполне применим стих Байрона: "Когда мы чувствуем очень глубоко, мы молчим".
      Александр Исаевич чрезвычайно сильно переживал все ужасы, творившиеся в России: и дикий произвол администрации, и безжалостный правительственный террор, и гонения на евреев... И для борьбы со всем этим злом он выбрал особое оружие: печатное слово. Эта борьба - одна из самых замечательных и славных сторон деятельности Александра Исаевича.
      Трудно поверить, хотя это несомненный факт, что Александр Исаевич в течение десятилетий снабжал Европу и Америку самыми точными и важными сведениями о том, что происходило в России во всех областях жизни, вскрывая нередко гнусные махинации, которые совершались в глубокой тайне в правительственных канцеляриях.
      Информация Александра Исаевича ценилась за рубежом настолько высоко, что она сплошь и рядом оказывала огромное влияние на общественное мнение Западной Европы и Америки. Бывало и так, что благодаря усилиям Александра Исаевича такие могущественные державы, как Франция, Англия и Соединенные Штаты предпринимали серьезные шаги, чтобы побудить русское правительство смягчить строгость режима и улучшить положение евреев в России.
      Разоблачая темные стороны царского режима перед общественным мнением Европы и Америки, Александр Исаевич подвергал себя величайшей опасности. Узнай департамент полиции, кто именно распространяет заграницей столь компрометирующая сведения, Александру Исаевичу пришлось бы закончить свою жизнь в Шлиссельбургской крепости или в другой какой-либо политической каторжной тюрьме. Но эта опасность его не останавливала, и он в течение многих лет с необычайным мужеством, можно сказать, с героизмом {72} оставался на своем посту и продолжал свою подвижническую работу, которая давала такие плодотворные результаты.
      Познакомился я с Александром Исаевичем в 1896 году, когда я, после долгих скитаний, окончательно поселился в Петербурге. Но сблизились мы с ним несколько позже. Началом нашего сближения послужил следующий эпизод.
      Кажется, в 1901 году появилась в либерально-консервативной газете кн. Ухтомского "Петербургские Ведомости" статья некоего Бернса под заглавием "Арийцы и евреи". Это была мерзкая клеветническая статья, написанная в духе и стиле гитлеровской книги "Моя борьба". Крайне возмущенный наглостью Бернса, я поместил в "Северном Курьере" "Ответ г-ну Бернсу". Статья моя, по-видимому, понравилась Александру Исаевичу, так как он при первой же встрече со мною предложил мне писать для нелегального "бюро прессы", в котором он тоже сотрудничал. Я, конечно, охотно дал свое согласие. Вскоре после этого я вошел в состав "Бюро защиты", основанного Г. Б. Слиозбергом, М. М. Винавером, М. И. Кулишером, А. И. Браудо и Л. М. Брамсоном.
      И вот, работая бок о бок с Александром Исаевичем, встречаясь с ним очень часто, я имел возможность близко узнать и подружиться с этим мягким и обаятельным человеком.
      Наши семьи тоже подружились, и я часто заглядывал к Александру Исаевичу в часы, когда была некоторая надежда застать его дома. И в кругу своей семьи Александр Исаевич предстал передо мною в совершенно новом свете - нежным, ласковым, трогательным.
      Семья его обожала, а он, лаская своих славных детей, шутя с ними и дурачась, как будто черпал в эти короткие минуты личной радости новые силы для своей самоотверженной работы.
      Помню, как я был поражен, застав однажды Александра Исаевича за роялем: он играл с Любовью Ильинишной (своей женой) какую то классическую вещь в четыре руки. Оказалось, что Александр Исаевич был страстным любителем музыки и хорошим пианистом. И я тогда же {73} подумал, какой огромной силой воли, какой нравственной стойкостью должен был обладать этот человек, чтобы уйти целиком в "дела", заведомо себя лишая радости частого общения с любимой семьей и тех эстетических наслаждений, в которых у него была такая большая и глубокая потребность.
      Мы работали с Александром Исаевичем вместе долгие годы, и я был одним из тех многочисленных его сотрудников, которые снабжали его необходимыми материалами.
      Когда я по поручению "Бюро защиты" произвел в гор. Житомире негласное расследование обстоятельств, при которых происходил житомирский погром, то все собранные мною материалы, конечно, поступили в распоряжение Александра Исаевича.
      Осенью 1904 года, в г. Гомеле слушалось дело о еврейском погроме, происшедшем в этом городе в сентябре 1903 года. Среди десятка адвокатов, взявших на себя защиту интересов евреев, пострадавших от погрома, был и я. И вот, чтобы держать Александра Исаевича в курсе того, что происходило в зале суда, я посылал ему почти ежедневно обстоятельные телеграммы о ходе процесса, который, как известно, был богат драматическими моментами. Кроме того, я вел весьма подробные протоколы заседаний суда, которые "Бюро защиты" впоследствии сочло необходимым напечатать в виду их значительного общественного интереса. Это решение "Бюро защиты" было выполнено в 1906 году Александром Исаевичем, который добыл нужные для этого издания средства и устроил так, что протоколы были напечатаны издательством "Общественная Польза" в виде обширного тома, несмотря на явный противоправительственный их характер.
      Надо сказать, что расследование о причинах, вызвавших еврейские погромы, и об участии в подготовке этих погромов полиции и жандармских властей производилось многими адвокатами, и все собранные последними весьма ценные материалы сдавались Александру Исаевичу, который предполагал их издать в виде целой серии томов. К сожалению, этот план не был полностью осуществлен, по целому ряду обстоятельств, от Александра Исаевича не зависевших. Но часть материалов увидела свет - это сборник секретных документов и донесений целого ряда высокопоставленных {74} чиновников, по поручению правительства выяснявших на местах причины возникших погромов и преступного бездействия властей. Этот сборник "материалов по истории контрреволюции" был напечатан нелегально, конечно, по инициативе Александра Исаевича и на деньги, опять таки добытые им.
      В конце 1908 года я переехал на постоянное жительство в Иркутск, и работа моя в петербургских общественных и политических организациях оборвалась. Прекратилось также мое сотрудничество с Александром Исаевичем. Но, наезжая в Петербург, я имел возможность убедиться, что Александр Исаевич продолжал свою работу с неослабевающей энергией.
      Февральская революция 1917 года дала Александру Исаевичу передышку. Царский режим рухнул. Евреи стали полноправными гражданами. Для всех слоев и классов населения великой страны открылась возможность вести свободно культурную, общественную и политическую работу.
      Радовался Александр Исаевич этой перемене от души, и в его голове уже роились планы о новых формах общественной деятельности в создавшейся новой обстановке. Но приход большевиков к власти рассеял в прах все его планы. Как он писал с горечью своим друзьям, он оказался при большевиках совершенно ненужным человеком. Его только терпели, как "спеца" по библиотечному делу. И он ушел с головой в это дело, которое ему всегда было дорого и стало еще дороже, когда надо было спасать любимое учреждение от развала, а его сокровища от расхищения.
      Нужда, лишения, чрезмерный труд и глубокие страдания за распинаемую Poccию окончательно надорвали здоровье Александра Исаевича. Но он не сдавался. В 1924 году он получил командировку в Западную Европу для ознакомления с постановкой библиотечного дела в самых передовых странах - в Германии, Франции, Англии. Не щадя своих сил и своего слабого здоровья, Александр Исаевич целые дни проводил за работой, сначала в Берлинской библиотеке, затем в Парижской Национальной Библиотеке и наконец в Британском музее. Но ему не суждено было довести до конца намеченный им план работ. 24 ноября 1924 года он, вернувшись к себе после тяжелого трудового дня в {75} Британском музее, внезапно скончался...
      Он умер, как праведник, уснув спокойным вечным сном.
      Смерть была к нему милостива, - она избавила его от тяжких предсмертных страданий... И он ушел из мира так же тихо, как и жил... Но светлая память о нем будет жить в наших сердцах...
      М. Кроль.
      {77}
      СТРАНИЦЫ ПРОШЛОГО
      (Из воспоминаний об А. И. Браудо).
      (С. Познер)
      I.
      А. И. Браудо был одним из первых, с кем я познакомился в Петербурге, когда, в конце прошлого века, приехал туда с братом для поступления я - в университет, а брат - в Технологический институт. На второй или третий день после нашего приезда наш старший брат, живший там уже давно, вернулся домой к обеду с товарищем и, войдя в комнату, представил нас Александру Исаевичу. Перед нами стоял молодой человек среднего роста, широкоплечий. На его открытом лице блуждала мягкая улыбка, он с первого вида располагал к себе. В завязавшейся беседе не чувствовалось и тени превосходства старшего над младшими, покровительственного отношения к нам, юношам, он разговаривал с нами, как с равными, расспрашивая о предстоящих занятиях, о наших устремлениях. Беседа длилась долго; уходя, он звал нас приходить к нему запросто.
      Так началось мое знакомство с этим редким человеком, знакомство, перешедшее с годами в тесную, неразрывную дружбу. Посещение дома Александра Исаевича, его журфиксов по пятницам, на которых собирались представители молодой столичной интеллигенции, для нас с братом стали обычным и крайне приятным делом. Мы внимали оживленным спорам, которые велись за чайным столом, с юношеской горячностью вмешивались в них и часто находили поддержку в лице добродушного хозяина. Вскоре я зачастил к нему в Публичную Библиотеку, - он тогда {78} работал еще в общественно - юридическом отделении, - за книгами и указаниями. Я делал это тем более охотно, что, как скоро убедился, я был не один из числа студентов, которые посещали его на службе с тою же целью. А. И. был очень популярен среди студенческой молодежи Петербурга того времени. Эта популярность сильно возросла впоследствии, когда возник первый еврейский студенческий кружок взаимопомощи: А. И., исполнявший обязанности секретаря Общества распространения просвещения среди евреев, всячески нас поддерживал.
      Но в те годы, годы моего пребывания в университете, политическая сторона деятельности А. И. ускользала от моего внимания. Ведь сам он никогда о себе ничего не рассказывал; я же, по молодости лет, не входил в те круги, где она непосредственно протекала. Я знал про существование заграницею органа П. Б. Струве "Освобождение", часто читал этот журнал, который потом стал получать по почте в запечатанных конвертах, но не подозревал, что А. И., которого я в это время видал чуть ли не ежедневно, стоит близко к этому изданию, и что ему я обязан тем, что получаю "Освобождение".
      Но вскоре я начал догадываться об этом, хотя полной уверенности гак и не обрел, потому что А. И. продолжал хранить тайну своего сотрудничества. А стал я догадываться вот почему.
      В последние годы моего пребывания в университете, я стал регулярно ездить заграницу, на каникулы; ездил я преимущественно в Париж, где свел знакомство с французскими литературными кругами левого направления.
      Конечно, по возвращении я рассказывал об этом А. И., и он стал давать мне информационный материал для моих французских друзей. Для него это была лишь разновидность той его деятельности, которой он себя посвящал, сотрудничая в "Освобождении", следуя приемам русской интеллигенции в ее борьбе с самодержавием еще со времен Герцена, для меня же - приобщение к политической активности. Мои французские друзья были в восторге от сведений А. И-ча. Такого материала о внутреннем положении России, трактовавшего с большим знанием предмета самые основные вопросы русской жизни, французская пресса еще не получала, хотя некоторые из ее органов и имели в Poccии {79} своих корреспондентов. Сообщения А. И-ча печатались в Париже, в то время, преимущественно в еженедельнике "L'Europeen", во главе которого стоял покойный ныне редактор журнала "Mercure de France" Люи Дюмюр.
      То был орган передовой еврейской демократии. В составе его официального редакционного комитета входили известные пацифисты Фредерик Пасси и сенатор д'Эстурнелль де Констан, профессор Сорбонны Габриэль Сэайль, писатели Георг Брандес, Бьернстерне-Бьернсон и др. Журнал имел много подписчиков не только во Франции, но и за пределами ее. В Poccию доступ ему был закрыт, но в Императорской публичной библиотеке он получался, так что А. И. мог читать свои сообщения в нем. Получали его в России, в виде исключения, и такие лица, как Л. Н. Толстой.
      Это отмечает в своих "Яснополянских записках" Д. Маковицкий, прибавляя, что Л. Н. с интересом просматривал это французское издание. Появление в "L'Europeen" сведений, доставлявшихся А. И., обратило на журнал внимание всей французской печати, его русскую информацию стали перепечатывать, ею заинтересовались даже деловые круги, имевшие дела с Россией.
      После Кишиневского погрома эта сторона деятельности А. И. приняла новую форму и расширилась. Кружок еврейских общественных деятелей Петербурга, в котором А. И. принимал самое близкое участие с его возникновения, решил апеллировать к европейскому общественному мнению. Проведение соответствующей компании было возложено на А. И. Он привлек к делу своих заграничных друзей, в Париж же командировал пишущего эти строки, снабдив его рекомендательными письмами как к представителям русской политической эмиграции, так и к видным французским друзьям.
      Письма, данные А. И., значительно облегчили мою работу в Париже, в особенности, письмо М. Я. Острогорского, известного исследователя политической жизни Англии и Северной Америки, автора труда "Демократия и политические партии", к его близкому другу Люсьену Герру, библиотекарю Высшей Нормальной школы. Это имя хорошо известно всем культурным людям Франции. Занимая, казалось бы, скромный пост библиотекаря, он играл, однако, очень видную роль в духовной и политической жизни страны, о чем в {80} последние годы не мало писалось во Франции. Профессор Шарль Андлер посвятил его жизнеописанию целое исследование, а муниципалитет города Парижа окрестил его именем одну из площадей Латинского квартала. Люсьен Герр был доподлинным вождем молодого поколения своего времени, но к его голосу внимательно прислушивались и представители поколения старшего. Социалист, он был близким другом Жореса, своего товарища по Высшей школе, звезда которого тогда ярко горела на политическом небосклоне.
      Люсьен Герр принял весьма радушно эмиссара А. И-ча. Он познакомил меня с Жоресом, Анатолем Леруа-Болье, всегда проявлявшим большой интерес к русским евреям и считавшимся лучшим во Франции знатоком России, с Франси де-Прессансе, депутатом и передовиком по вопросам иностранной политики в газете "Le Temрs" и др. Быстро установились связи с влиятельнейшими органами печати. Тем временем А. И. постарался, чтобы сведения приходили регулярно и в большом количестве.
      Раскрывая утром газету, парижане находили сообщения относительно судебных процессов о погромах в Кишиневе и Гомеле, о том, что выяснило неофициальное расследование этих событий, вообще о положении евреев в России и нередко негодующие редакционные комментарии по поводу этих известий. По мысли Люсьена Герра, был организован близкими к Жоресу людьми грандиозный митинг в Тиволи-Холл, собравши до десяти тысяч человек. Ораторами выступили Жорес и де-Прессансе, произнесшие горячие речи. Печать всех оттенков дала подробные отчеты о собрании.
      Митинг в Тиволи-Холл был завершением первой стадии кампании, намеченной А. И., и я вернулся в Петербург, но не прошло и нескольких месяцев, как я должен был снова, по его предложению, поехать в Париж, чтобы продолжать прежнюю работу, но в большем масштабе. Теперь осведомление о правительственной политике по отношению к евреям должно было распространиться на французскую провинциальную прессу, а равно на печать прилегающих к Франции стран - Бельгии, Швейцарии, Испании и Италии. В газетных кругах Западной Европы эта агитация встречала живой отклик. Редактора и сотрудники газет охотно принимали {81} доставлявшийся им материал, считая своим нравственным долгом защищать гонимые народности.
      Некоторые из них по тем или иным причинам принимали близко к сердцу интересы одной из них и с увлечением, свойственным французам, отдавались делу защиты ее. Вспоминаю, что в один из моих первых визитов к Жоресу я встретил у него одного недавно умершего французского журналиста, который пришел к нему просить заступничества за финляндцев, страдавших от бобриковского режима. Впоследствии он передал свою миссию финляндскому общественному деятелю Кони Циллиакису, который приехал для этого в Париж.
      Ныне покойный французский журналист Пьер Кильяр занимался специально защитой турецких армян, редактируя журнал "Pro Armenia" Какая только из угнетенных народностей не имела своего представителя или представителей во французской прессе довоенного времени! А когда таких сотрудников среди местных тружеников пера не было, представители национальностей работали сами, снабжая газеты сведениями. Нынешний президент чехословацкой республики Бенеш с кружком друзей вел газетную кампанию за самостоятельную Чехию. Испанские радикалы и социалисты, среди которых вспоминаю Александра Леру, не прекратившего политической деятельности и до наших дней, снабжали парижские газеты сведениями, направленными против абсолютистского и реакционного режима их родины. Pyccкие политические эмигранты тоже развивали большую работу в западноевропейской прессе.
      Сведения А. И-ча охотно печатались не только социалистической печатью, но также радикальной и либеральной. Из газет первого направления самой влиятельною была "La Petite Republique", во главе которой стоял Жиро-Ришар, а главным сотрудником коей был Жорес. Последний не только печатал все, что мы ему доставляли, но постоянно требовал побольше материала по общим вопросам русской жизни. Он был ему нужен не только для газеты, но также для его выступлений в парламенте. Клемансо редактировал газету "l'Aurore",которая сыграла такую видную роль в деле Дрейфуса. Когда я приходил в редакцию, он всегда сам выходил ко мне, быстро пробегал принесенные заметки, клал их в задний карман своего длинного сюртука и говорил: {82} "Хорошо, пойдет", и, действительно, наутро я находил свои сообщения в газете. Когда он бывал занят, материал принимал Жорж Мандель, недавний министр почт и телеграфа, занимавший тогда пост помощника Клемансо в газете.
      Следуя указаниям Люсьена Герра и Жореса, который я довел до сведения А. И., он наряду с сообщениями о положении евреев в России стал присылать материал общего характера, который он в таком обилии доставлял П. Б. Струве для "Освобождения". Посольские круги обеспокоились; было, должно быть, дано знать в Петербург, потому что вскоре в Париж пожаловал сотрудник "Нового Времени" и одновременно департамента Полиции Мануйлов-Манусевич для работы в газетной среде. Приехал также редактор-издатель "Гражданина" кн. Мещерский и стал выпускать еженедельник "La Revue russe". Мануйлов-Манусевич обходил редакции газет, снабжая их своей информацией, но не повсюду ее у него брали. При этом даже те, что помещали ее, нередко печатали одновременно сообщения А. И-ча. Мануйлов-Манусевич избрал штабом своих газетных операций редакцию "Фигаро", но был бессилен побороть здесь противодействие заведующего иностранным отделом, который буквально не впускал его к себе в кабинет. Кн. Мещерский, приехавший с миссией непосредственного общения с французскими политическими деятелями, может быть, преуспевал в правых кругах, но отнюдь не в левых. Он попробовал нанести визит Клемансо, но был с позором им выпровожен, о чем Клемансо мне со смехом рассказывал несколько дней спустя после этого происшествия.
      Революция 1905 года и прокатившаяся за нею по России волна еврейских погромов побудили А. И. и его друзей развить обличительную деятельность заграницею. В Берлине, Париже и Лондоне стали выпускаться периодические бюллетени о внутренней жизни России и в частности о положении евреев. В Париже "La Correspondance russe", organe des Amis du mouvement liberateur en Russie выходил сначала три раза в неделю, потом пять, сначала на ротаторе, затем в печатном виде. Издание рассылалось бесплатно в редакции газет, парижским корреспондентам заграничной прессы, многим органам печати прилегающих к Франции стран, {83} виднейшим политическим деятелям, писателям, ученым и так далее. Через некоторое время к этому основному изданию прибавилась еще экстренная рассылка по вечерам сообщений, поступавших от А. И. по телеграфу.
      "La Correspondance russe" просуществовала пять лет, прекратившись лишь в 1910 году. За это время она успела занять видное положение в парижской прессе, завоевать доверие и снискать многочисленных друзей. Среди них было не мало выдающихся писателей - Анатоль Франс, Октав Мирбо, Жюль Ренар, Виктор Маргерит, ученых - Люсьен Леви-Брюль, читавший тогда лекции в Сорбонне, Анатоль Леруа-Болье, Луи Гаве, профессор Коллеж де Франс, Шарль Сеньобос, Поль Буайе, журналистов - мадам Северин, Франси де-Прессансе, Анри Беранже, ныне сенатор, а тогда редактор газеты "L'Action" и др. Клемансо, вошедший в министерство Сарьена в качестве министра внутренних дел, не переставал интересоваться сообщениями А. И-ча. По его указанию, они доставлялись ему в министерство немедленно по получении и, по прочтении, направлялись им в редакцию газеты "Le Temps", где неизменно печатались.
      Друзья и читатели нашего бюллетеня часто задавали вопрос, кто тот всезнающей в России человек, который так обстоятельно и объективно информирует их о русской жизни. Некоторые спрашивали, не приезжает ли он в Париж, и нельзя ли с ним познакомиться. За редкими исключениями имя А. И-ча не подлежало огласке. В Париж он наезжал; будучи здесь, навещал даже редакцию бюллетеня, от чего я его всегда, но тщетно отговаривал, потому что за редакцией была установлена агентами Рачковского слежка. От знакомств с французами он неизменно уклонялся, сделав исключение лишь для Люсьена Герра, и то больше по настоянию M. M. Винавера, бывшего одновременно с А. И-чем в Париже. Они посетили Люсьена Герра в редакции "L'Humanite", где Люсьен Герр заведывал иностранным отделом; говорил больше М. М., А. И. молчал, редко вставляя замечания в оживленную беседу, по все же впечатление на Люсьена Герра он произвел неотразимое.
      II.
      В конце 1907 года я покинул Париж и вернулся в {84} Петербург. Друзья, в свое время командировавшие меня во Францию, вызвали теперь меня на родину для заведывания здесь организованною ими кампаний литературной борьбы с черносотенством. Было намечено устройство большого издательства, которое должно было при помощи книг, брошюр, народных календарей, листовок, знакомить широкие массы с фактическим положением русских евреев, разрушать сложившиеся на их счет предрассудки, изобличать злостные измышления черносотенной печати, вообще, проповедывать идею мирного сожительства народов, населяющих Poccию. С тою же целью издательство "Разум", - так его окрестили, - издавало осведомительный бюллетень, рассылавшийся редакциям газет, членам Государственной Думы, писателям, и т. д., и поставляло в редакции газет, преимущественно провинциальных, статьи по вопросам еврейской жизни. Инициатива и организация этого начинания принадлежала Еврейской Народной группе, одному из четырех основных еврейских общественно-политических объединений в предвоенную эпоху.
      Представители других группировок не принимали участия в создании "Разума", некоторые из них относились к нему враждебно. Нe таково было отношение А. И-ча: партийные перегородки для него не существовали, раз начатое кем-нибудь дело было, по его мнению, общеполезно.
      А. И. принял самое близкое участие в основании и ведении "Разума". Могу удостоверить, что он принимал даже более близкое участие в деятельности издательства, чем многие члены Народной группы, на которых было возложено заведывание им. Он вникал во все детали текущей работы, подыскивал сотрудников, давал указания по вопросам технического и литературного характера, помогал в деле распространения изданий и пр. В то время как другие члены правления "Разума" приходили лишь на субботние собрания для заслушания отчетов и принятия решений, кроме, скажу мимоходом, М. М. Винавера, который и в промежутках между заседаниями следил за работой издательства, А. И. приходил чуть ли не ежедневно в контору узнать, как идет дело, не нужна ли его помощь. Одно время он имел в "Разуме" свой рабочий кабинет, куда регулярно приходил заниматься своими делами, чтобы быть одновременно всегда наготове, если бы его помощь оказалась необходимой.
      {85} Деятельность издательства развивалась успешно, но "скорпионы" полицейского режима не замедлили объявиться. С первых же его шагов начались цензурные гонения: составленная А. Б. Петрищевым брошюра "Письма мещанина о городских делах-делишках" была задержана в типографии до выхода в свет. За издание "Альманаха-Календаря" на 1908 год я, как ответственное лицо издательства, был привлечен к суду. Приходилось сдерживать рвение сотрудников, порывавшихся изобличать помыслы черносотенной прессы: с болью и сердце приходилось возвращать им рукописи, зачастую прекрасно написанные.
      Как то под вечер звонок по телефону.
      - Приходите чай пить, зовет А. И. - Познакомлю вас с интересным человеком.
      Я пошел. Против обыкновения А. И. повел меня не в столовую, где были все его домашние, а в кабинет, и, когда мы вошли, запер дверь.
      На диване сидел С. А. Басов-Верхоянцев. Я уже слышал о нем. Социалист-революционер, нелегально проживавший в Петербурге, он был известен в левых литературных кругах. Особенно удавались ему произведения в стиле народных сказок.
      - Видите ли, - обратился к мне, А. И., - я думаю, что было бы полезно издать народную сказку на тему о еврейском погроме. Надо рассказать русскому человеку в занятной форме, кто в действительности устраивает погромы, кому они нужны, как лживы все, официальные версии...
      - Мысль прекрасная, но как такую книжку распространить? - спросил я.
      - На этот счет не беспокойтесь, - ответил, улыбаясь, А. И., - Есть кому помочь в этом. Ведь вы видите, что возможности "Разума" весьма ограничены.
      Спорить против этого нельзя было. Мы перешли к обсуждению темы намеченного издания, объема его, размера тиража. А. И. взял на себя всю техническую сторону: найти типографию, закупить бумагу и организовать распространение книжки. Через некоторое время она появилась на книжном рынке под невинной обложкой "Сказки о коньке-скакунке". С. А. Басов-Верхоянцев был ее автором, но имени его, {86} разумеется, на ней не значилось. Она разошлась в количестве 10.000 экземпляров.
      За ней последовала другая, тоже составленная Басовым и изданная А. И-чем.
      Кое-где, в провинции полиция перехватывала эти книжки, начинала дознание, но добраться до их автора и издателя не сумела...
      Как А. И-чу удалось отпечатать и распространить сказки С. А. Басова, этого он никому не рассказывал. Я знал только, что на помощь ему пришла революционная организация. Но поддерживая связи с левыми политическими кружками, работавшими в подполье, А. И. в тоже время сильно интересовался деятельностью таких же кружков, но крайне-правого направления. Это ему было нужно для расследования убийств Г. Я. Герценштейна и Г. Б. Иоллоса и покушения на С. Ю. Витте. Он был уверен, что то и другое - дело одной и той же преступной шайки, он давал ceбе ясный отчет, что расследование ее махинаций заведет его очень далеко и высоко, но не останавливался в розысках.
      Шаги его в этой области не раз вызывали у меня резкие протесты.
      - Хотите познакомиться с д-ром Дубровиным? - спросил меня как-то всерьез А. И.
      На моем лице сказалось, очевидно, крайнее изумление, потому что он добавил:
      - Да, с председателем Союза русского народа. Я сейчас иду на свидание с человеком, который познакомит меня с ним.
      Я отказался от чести быть представленным Дубровину и стал горячо убеждать А. И-ча "не прать на рожон", не рисковать собою.
      - А откуда они знают, кто я? - возражал он. - Я пойду не под своим именем. А они мне нужны, я от них многое узнаю.
      Его нельзя было отговорить. Так, рискуя собою, он собрал материал, изобличавший черносотенных главарей в убийстве членов первой Думы, в организации еврейских погромов и т. д.
      Когда весь материал был собран, надо было подумать об издании его. Было очевидно, что книга будет конфискована {87} немедленно же по отпечатании ее. Надо было следовательно выискать типографа, который бы согласился сдать книгу одновременно с представлением ее в цензурный комитет. Надо было тоже позаботиться о месте хранения ее. То и другое удалось сделать. Одна из типографий, работавших на "Разум", взялась отпечатать "Материалы к истории контрреволюции", экземпляров ее она в цензуру не послала, не занесла заказа А. И-ча в реестр своих работ, подлежавший просмотру инспектора типографии. Для хранения же книги мы сняли большой сарай в одном доме на Николаевской улице.
      А. И. был очень доволен "операцией". Когда ему нужна была книга, артельщик "Разума", бывший моряк Балтийского флота Александр ходил на Николаевскую и приносил нужное количество экземпляров.
      Все шло как по маслу, но вдруг стряслась беда. Воришки-мальчуганы проделали дыру в сарае, где хранилось издание, выбирали оттуда книгу и стали продавать ее на Невском по полтиннику за штуку. Полиция поинтересовалась узнать, какую это толстую книгу они продают, доложила в градоначальство. Началось дознание.
      А. И. был огорчен, но не тем, что полиция могла напасть на его след, а что она заарестует и, конечно, уничтожит книгу.
      На выручку пришел тот же Александр. Прежде чем полиция ycпела наложить на "Материалы" свою лапу, он явился на Николаевскую улицу с подводой, погрузил на нее все экземпляры и средь бела дня, через весь Невский проспект отвез ценный груз в надежное место на Петербургской стороне.
      Начатое же градоначальством "дело о содержании нелегального склада" удалось свести к пустякам.
      А. И. ликовал.
      III.
      Когда разразилась война, А. И. был в Петербурге. Как некоторые другие петербуржцы, он застрял в городе, семья его была на юге. Я был в таком же положении. Жили мы оба на одной и той же улице - Фуршгадтской, почти насупротив. Видались еще чаще прежнего.
      Не прошло и двух-трех недель с начала военных {88} действий, как у А. И-ча появились новые заботы, новые дела. Каждый раз при встрече он вынимал из своего объемистого портфеля сложенный лист бумаги и, подавая его мне, говорил:
      - Прочтите.
      То было очередное сообщение о жестоком обращении военных властей с еврейским населением на театре военных действий или в прифронтовой полосе. Такие известия поступали все чаще и чаще, и концентрировались они у А. И-ча. Собирание их стало теперь его главным делом.
      Но одним собиранием этой прискорбной информации он не ограничивался. Часто, заходя к нему по вечерам, я заставал его погруженным в работу.
      - Вот, говорил он, отбирая некоторые бумаги из множества лежавших перед ним, на основании этих документов надо составить докладную записку. Другие я сам обработаю. Только чтобы было готово завтра, к одиннадцати часам утра. В двенадцать я должен уже сдать.
      - Кому?
      Он загадочно улыбался, не давая ответа.
      Начиналась кампания "кровавого навета" на евреев, поднятая некоторыми элементами польского населения на театре войны и активно поддержанная ставкой главнокомандующего. А. И. раньше всех других еврейских общественных деятелей усмотрел в первых мелких известиях об обращении военных властей с евреями приближение большого общественного бедствия и пытался противодействовать ему.
      Но личных сил его было не достаточно. Необходимы были общие соединенные усилия, единый еврейский фронт.
      А между тем жизнь еврейской интеллигенции Петербурга сложилась так, что создание единого фронта казалось делом немыслимым. Кружковщина разделила еврейскую общественность. Четыре главные группировки - сионисты, народная группа, демократы и народная партия, не говоря уже о других, менее значительных, держались обособленно, враждовали между собою, неохотно шли на совместные действия. К тому же лидеры всех этих "течений" были в отсутствии, - война их застигла заграницею, - а без них их сторонники были еще менее склонны сесть вместе за "круглый стол". А.И. взял на себя трудную задачу объединения {89} враждовавших партий. Путем настойчивых переговоров с наличными их членами, воздействия на каждого из них в отдельности, ему удалось добиться своего.
      Я вспоминаю эти первые объединенные собрания на дому у А. И-ча или у меня. Трудны были первые шаги, "неувязка" давала себя заметно чувствовать. Но А. И. был на страже: обычно хранивший молчание, он здесь часто брал слово, сглаживал полемические выпады, примирял споривших, всегда удачно привлекал общее внимание к основному, всех волновавшему вопросу. Он был фактическим руководителем заседаний, хотя от председательства на них неизменно уклонялся, не говоря уже о том, что он всегда брал на себя исполнение принятых решений.
      Так, благодаря его инициативе и энергии, объединение еврейских общественных сил Петербурга стало совершившимся фактом, когда месяца через полтора отсутствовавшие деятели вернулись на родину. Оставалось лишь придать заключенному союзу организационную форму, смягчить властные навыки одних, самолюбивые претензии других, успокоить подозрительность третьих и кружковое рвение четвертых. А. И. все это сделал. Он побывал у всех, кого надо, у кое-кого по нескольку раз, поговорил, как только он умел: мягко, сердечно, но настойчиво, затронул у каждого его сокровенные струны, сам ко всем благорасположенный, расположил всех друг к другу, сплотил всех в общей работе.
      Образовалась единая еврейская организация, в которую входили члены всех партий на пропорциональных началах, организация, собиравшаяся раз в месяц на общие собрания, и выбравшая бюро, в которое входили также ех officio члены Государственной Думы, и которое заседало еженедельно. Работа закипала. И было над чем трудиться.
      Из Польши и Западного края приходили грозные вести. Еврейское население целых городов и уездов изгонялось в течение суток. Ни в чем не повинные люди подвергались расстрелу, еврейские религиозные святыни - надругательству. Каждое собрание пленума открывалось сообщением поступившей информации, и сердце обливалось кровью при чтении этого синодика жестоких гонений. Сильное волнение охватывало присутствовавших, лились страстные речи. А. И. обычно молчал. Он знал уже все докладывавшиеся материалы, ибо часто сам поставлял {90} их, он успел уже их изучить и обдумать, он уже кое-что успел сделать, чтобы уменьшить размеры бедствия.
      Молча присутствуя на собраниях, он следил лишь за тем, чтобы не было нарушено единство настроения, чтобы в пылу дебатов не сказалась партийная рознь, чтобы были вынесены общие, всеми одобренные решения. Еще значительнее была его роль в подготовке, материала для таких собраний и в исполнении постановленных решений.
      При организации было создано информационное бюро, имевшее целью собирать сведения о положении евреев в сфере военных действий. А. И. его организовал и им руководил. Он приходил в бюро каждый день и оставался по нескольку часов, перечитывая всю корреспонденцию, напутствуя эмиссаров, отправляемых для собирания материалов, вникая во все детали текущей работы. Покончив с этой работой, он переходил в другую комнату, где составлялись докладные записки власть имущим людям, запросы для представления в Государственную думу, сборники материалов для передачи в редакции газет и т. п. Здесь он тоже все просматривал, давал ценные указания. Он был душою работы.
      Так изо дня в день в течение долгих, мучительных годов войны...
      Петербургские писательские круги не оставались глухими к гонениям на евреев. По инициативе Максима Горького, Леонида Андреева и Федора Сологуба, образовалось общество, поставившее себе целью борьбу с "кровавым наветом" и за уравнение евреев в политических и гражданских правах. В него вошли представители литературы, науки и искусства. А. И. был одним из немногих евреев, привлеченных к делу. Он бывал на всех собраниях, редко вмешивался в прения, но когда требовалось фактическое разъяснение, последней информации, взоры всех обращались на него. Сконфуженный этим, он давал нужную справку, сообщая подробности неизвестные и самым осведомленным из присутствовавших.
      Петербургская радикальная интеллигенция стала с 1916-го-года собираться для обсуждения политических проблем, выдвигавшихся жизнью. В них принимал участие очень ограниченный круг лиц, допускавшихся после тщательной фильтровки организаторами этих собраний. А. И. бывал и {91} здесь и молча внимал разговорам. Надо было, чтобы оратор говорил совсем "несосветимые" вещи, чтобы А. И. попросил слово и заведомо волнуясь, но владея собою, вернул увлекшегося оппонента к печальной действительности, показал несостоятельность его утверждений. Общее одобрение было обычной реакцией на его редкие выступления.
      IV.
      Когда А. И. в 1924 году приехал в Париж, он собрал нас, бывших своих сотрудников, и убедительно развивал перед нами мысль о необходимости общими усилиями написать историю русско-еврейской интеллигенции за четверть века, предшествовавшую февральской революции, историю нашей борьбы за полноправие. Он говорил, что значительная часть подготовительной работы для этого труда им уже проделана, множество материалов собрано, средства на издание книги получены. Он уехал в Лондон, уговорившись с нами, что, по его возвращении, то есть через несколько дней, мы снова соберемся и примем окончательное решение, распределим роли и условимся о сроке представления рукописей.
      Судьба решила иначе. А. И-чу не суждено было вернуться в Париж, нам не суждено было опять поработать с ним, написать сообща книгу, в которой была бы воссоздана интереснейшая полоса русско-еврейской общественности. Конечно, А. И. протестовал бы против частого упоминания его имени в книге, но мы, ее составители и друзья его, не имели бы права его слушаться: история того времени, годов общей борьбы за честь и достоинство русских евреев, за лучшее будущее родного народа была тесно переплетена с его личностью, она слишком многим ему обязана, чтобы его имя могло остаться в тени, как он сам всегда старался это делать.
      Если когда-нибудь история этого замечательного периода в жизни русско-еврейской интеллигенции будет написана, - а она должна дождаться своего историка! - А. И. Браудо по праву будет фигурировать в ней на одном из первых мест, как неустанный, самоотверженный, бесстрашный и дальновидный деятель, истинный рыцарь без страха и упрека.
      С. Познер.
      {93}
      РОЛЬ А. И. БРАУДО В ДЕЛЕ
      РАЗОБЛАЧЕНИЯ АЗЕФА
      Среди многочисленных заслуг А. И. Браудо его содействие в деле разоблачения провокаторской деятельности Азефа представляет особый интерес. Участие Александра Исаевича в этом деле было, по-видимому, весьма значительно. Но, как всегда, он никому о том не рассказывал более того, что было необходимо для успеха дела. Печатаемые ниже воспоминания В. Л. Бурцева и А. А. Аргунова, особенно близко стоявших к этому делу, ярко показывают, как неохотно А. И. Браудо говорил о себе и своих общественных заслугах. Вследствие этого роль А. И. Браудо в этом большом деле, как в большинстве других его крупных общественных дел, едва ли будет выяснена когда-либо полностью. Но и по сообщениям этих двух авторов и помещенным выше в начале настоящего сборника воспоминаниям близких А. И-чу лиц, роль его в этом историческом разоблачении обрисовывается достаточно выпукло.
      Редакции.
      I.
      (Вл. Бурцев)
      С А. И. Браудо я впервые встретился в 1906 г. в Петербурге, в редакции нашего журнала "Былое". Мои товарищи по редакции, В. Я. Богучарский и П. Е. Щеголев были раньше знакомы с ним. Как библиотекарь Петербургской Публичной Библиотеки, А. И. Браудо всем нам, занимавшимся историческими изданиями, оказывал большие услуги. Сколько я знаю, Богучарский в начале 1900 г. пользовался его указаниями в своих работах по известному изданию {94} политических процессов. Эти издания были столь необычны для того времени, что только драгоценная помощь таких людей, как Браудо, и позволили Богучарскому предпринять эти издания и довести их до конца.
      Редакцию "Былого" Браудо посещал одновременно с бывшим директором департамента полиции А. А. Лопухиным и бывшим губернатором князем С. Д. Урусовым, с которым А. И. был близко знаком. Bcе они трое хорошо знали, как я заинтересован был в то время борьбой с провокацией. Но тема была очень острая для того времени, и я никогда никому из них не ставил прямых вопросов о своих разоблачениях провокаторов. Но они прекрасно понимали что меня интересует, и не редко, как будто между прочим, длились со мной своими нужными для меня сведениями.
      В 1907 г. все они трое, а Лопухин более их всех понимали, что я занят разоблачением провокации в центре партии с. р. Лопухин, по-видимому, в то время большого значения не придавал разоблачению лично Азефа, которого, как агента департамента полиции, он знал прекрасно. Когда я был уже в положении полулегального и жил в Финляндии, не решаясь приезжать в Петербург, я в конце декабря 1907 г. вызвал туда как своего знакомого, Лопухина и сообщил ему, что я еду заграницу и там приступлю к разоблачение важного эсеровского провокатора. Лопухин тогда, видимо, не хотел идти мне навстречу и как-то неожиданно прервал нашу беседу. Он сказал, что скоро приедет заграницу, и там мы сможем побеседовать на свободе.
      Но заграницей целые полгода я не мог дождаться Лопухина. Он туда приехал только летом 1908 г. Его письмо ко мне почему-то до меня не дошло, и Лопухин должен был уезжать в Poccию. В это время Браудо был заграницей у Лопухина. Знал ли он о моих обвинениях против Азефа, - я не знаю. Но он хорошо знал вообще о моих разоблачениях провокации и прекрасно понимал важность моей встречи заграницей с Лопухиным.
      По собственной инициативе он решил устроить нашу встречу. Делал это он только потому, что считал это нужным сделать в общих интересах, а не потому, что это ему надо было или этого требовал от него Лопухин или я.
      {95} В августе 1908 г. в Париже на мою квартиру эмигранта, который несомненно находился под бдительным надзором русской полиции, неожиданно явился Браудо. Он, конечно, понимал опасность этого визита ко мне для него, находящегося на правительственной службе. Он меня ни о чем не расспрашивал, и мы вообще говорили на общие темы. Но он только как будто мимоходом сообщил мне адрес Лопухина и указал точно день, когда он уезжает в Poccию, и когда у него будет пересадка в Кельне на поезд, идущий в Берлин. Я понял, что ему ясна важность для меня этого сообщения. Я поблагодарил его за сообщение, но мы не говорили, почему для меня встреча с Лопухиным так важна.
      Через несколько дней я был в Кельне и стал осматривать все поезда, на которых мог приехать Лопухин. И, действительно, в одном из этих поездов я встретил Лопухина, и мы вместе доехали до Берлина. Дорогой у меня произошел с Лопухиным очень важный разговор об Азефе. То, что было дальше, - известно. Но тут был один эпизод, о котором до сих пор не рассказывал никто из тех, кто мог бы рассказать.
      В октябре 1908 г. в Париже был суд надо мной по обвинению Азефа в провокации. По настоянию судей, П. А. Кропоткина, Г. А. Лопатина и В. Н. Фигнер, мне пришлось рассказать о моем разговоре с Лопухиным. Мои обвинители настаивали на том, что Лопухин был подослан ко мне, что он сознательно оклеветал Азефа, и мне сообщили, что в Петербурге будет послан специальный представитель с. р. для допроса Лопухина.
      С. р. были убеждены, что в Петербурге они докажут провокацию Лопухина. Я понял, какая туча сбирается над головой Лопухина в случай какой-либо ошибки с. р. при расследовании. Член Центр. Ком. с. р. должен был немедленно выехать в Петербург. Я считал нужным предупредить Лопухина, что его имя делается, помимо моей воли, связанным с разоблачением Азефа и может дойти до департамента полиции. У меня не было никакой возможности снестись непосредственно с Лопухиным.
      Я тогда написал письмо прямо в Петербургскую Публичную Библиотеку. Во внутреннем конверте была моя записка с просьбой передать это письмо, подписанное вымышленным именем, библиотекарю А. И. Браудо, а в письме к нему я уже от своего имени писал очень сухо, что буду очень благодарен, {96} если он лично передаст мое письмо нашему общему знакомому Лопухину, адреса которого я, к сожалению, якобы не знал. А. И. Браудо исполнил мою просьбу, и Лопухин был вовремя предупрежден. Тем же путем я потом успел написать еще два письма к Лопухину до его ареста. Одно из них, третье, Лопухин нарочно сохранил и во время известного обыска, сделанного жандармами у него, он передал им мое письмо и сказал: - "Это письмо от Бурцева. Это самое интересное для вас. У меня более ничего интересного для вас нет".
      Мне не нужно комментировать, какую услугу оказал мне А. И. Браудо, устроив в Кельне мое свидание с Лопухиным, уезжавшим в Poccию. Большую услугу он нам оказал и передачей моих трех писем Лопухину.
      Во всей истории с моими письмами Лопухину имя А. И. Браудо нигде никем не было упомянуто.
      В 1909 г. Лопухин, после знаменитого своего процесса, был с лишением прав сослан в Восточную Сибирь, а в 1912 г., когда и правительству было ясно, что представлял собою Азеф, Лопухин был возвращен из Сибири, восстановлен в правах и жил в Петербурге.
      В сентябре 1914 г. я, добровольно возвращавшийся в Poccию во время войны, был тоже арестован. После суда я с лишением прав был сослан в Восточную Сибирь, в Туруханский край, - кстати сказать - в то село, где я встретил среди ссыльных Свердлова и Сталина. Потом туда же, когда я еще был в Сибири, был сослан и Каменев со всеми с. д. депутатами членами Гос. Думы.
      В конце 1915 г. я тоже был амнистирован, восстановлен в правах и мог жить свободно в Петербурге.
      Там, в Петербургской Публичной Библиотеке я встретил А. И. Браудо и сказал ему,
      - Я вам очень благодарен за все ваши указания, которые вы мне в свое время сделали.
      - Очень рад, если я мог быть вам полезным, - ответил он мне. Между нами не было и тогда произнесено ни имени Лопухина, ни имени Азефа.
      Тогда же в Петербурге я встретился с Лопухиным. С ним мы говорили уже более подробно об Азефе. Много говорили и обо всем деле с его высылкой. Много мне {97} пришлось потом на эту тему говорить с Лопухиным и в Париже, в последние годы его жизни.
      Во время этих бесед я понял, какую огромную роль в моем разоблачении Азефа сыграл А. И. Браудо. Понял и то, что А. И. все это делал по личной инициативе, потому что это нужно было для общего дела.
      Сделав дело, он сам постарался остаться в тени.
      Вл. Бурцев.
      II.
      (А. Аргунов)
      Встречи мои с покойным А .И .Браудо были кратковременны.
      Мы знали друг о друге давно, но встретиться пришлось спустя долгое время и в такую пору и в таких условиях, которые не располагали к частым встречам и долгим беседам. Я - глубоко ушедший в революционное подполье вперемежку с тюрьмой, с редкими вылазками из подполья на желанный вольный свет; он - каким-то образом сумевший удерживаться на легальном поприще, хотя и с постоянной угрозой провалиться в это же подполье.
      В период, о котором идет речь (годы 1905-910), много интеллигентной публики было на таком полуподпольном, полулегальном положении. Особенно это наблюдалось в столицах, в кругах профессорских, литературных, адвокатских и пр.
      А. И. Браудо был широко связан с этой средой, в особенности с той ее частью, которая не довольствовалась ролью наблюдателя, а активно реагировала на окружающую обстановку, будировала.
      Таким будирующим, хлопочущим, подвижным, рисует мне память А. И. Браудо.
      В 1906-08 гг. революционное подполье переживало тревожные дни. Разгром организации, смертные приговоры, расстрелы... А главное - толки о провокации, и притом о провокации в самом центре, который руководил движением... Все это делало атмосферу подполья совершенно невыносимой. Доходило до того, что прямо указывали на центр партии с. р., как на рассадник провокации с указанием имени одного из членов его, который ведал как раз наиболее опасным орудием борьбы - террором. {98} Эти толки росли и ширились, особенно в связи с загадочными неудачами и провалами террористических групп, повлекшими гибель немалого числа участников.
      Освободившись в 1907 г. из петербургской одиночной тюрьмы, я поспешил навстречу всем этим толкам и слухам. Нужно было найти источник их и принять какие-то меры.
      И вот тут мы столкнулись с А. И. Браудо. Он, как и многие связанные так или иначе с подпольем, был в курсе этих толков, но подобно другим не имел тогда определенной оценки их. Слухи ведь шли разные и с разных сторон, в том числе и из заграницы через В. Л. Бурцева.
      Согласившись со мной, что нужно как-то обследовать среду, в которой особенно усердно говорили о провокации и провокаторах, А. И. Браудо указал ряд лиц, и я, пользуясь своим кругом знакомств, попробовал провести это обследование. Проба не дала желаемых результатов. Выяснилась лишь картина нездоровой атмосферы, насыщенной подозрениями и недоумением. Было, впрочем, и нечто новое: имя Азефа, которое не произносилось, но напрашивалось на уста собеседников.
      С такого рода материалами пришлось уехать заграницу, куда перебрался центр партии, где собиралась общепартийная конференция, и дело о провокации становилось наконец на реальную почву.
      Осенью 1908 г. я снова оказался нелегально в Петербурге. Единственным заданием поездки было на этот раз проверка личности и данных важного свидетеля против Азефа, которого выдвинул в Париже В. Бурцев. Свидетелем этим явился быв. директор департамента полиции тайный советник А. А. Лопухин.
      Нужно было во что бы то ни стало увидеть этого свидетеля, узнать суть его свидетельства и мотивы, которыми он руководился, выступая разоблачителем Азефа. Задача была не из легких. О личности Лопухина у меня было представление, основанное на весьма скудных и односторонних данных: как бывший руководитель политического розыска, он, думалось мне, не утратил того духовного склада, который порождается такого рода службой, и кроме того наверное считает себя связанным чиновничьей дисциплиной хранения тайн.
      {99} Всплывала невольно и "обида", которую, в ряде бесчисленных "обид" вообще, причинил мне лично Лопухин, скрепя своею подписью в 1903 г. приговор административной ссылки на 10 лет в Якутскую область. Как, спрашивается, добраться до такого лица, а, главное, как расположить его к беседе на столь щекотливую тему об Азефе?
      Я отправился прежде всего к Браудо за советом и неожиданно наткнулся на деятельную поддержку. Он, оказывается, знаком с Лопухиным и берется помочь мне найти к нему дорогу.
      При поддержке Браудо и при участии Кальмановича (моего знакомого еще по Саратову), который жил в одном доме с Лопухиным (где-то в районе Таврического сада) и который, как и Браудо, был с ним знаком, я стал понемногу приближаться к цели. Оба они, Браудо и Кальманович, сообщили кое-что о жизни и деятельности Лопухина за последнее время, об его оппозиционности правящим сферам, о желании вступить в кадетскую партию и пр., - что уже существенно изменяло первоначальное мое представление о Лопухине.
      Но дни шли за днями, а впереди все еще стояло много трудностей для выполнения миссии "следователя", которую я взял на себя. И прежде всего разговор с Лопухиным. Как это устроить? Предложить свидание? А вдруг откажется? Или согласится, но замкнет уста, когда узнает суть моего визита и услышит имя Азефа? Колебания были тем невыносимее, что нужно было спешить, ибо жить приходилось под ежедневной угрозой ареста и под неотступной слежкой агентов охранки.
      Помог случай. И сыграл в нем свою роль А. И. Браудо. 18 ноября вызвал меня в экстренном порядке Кальманович и сообщил ошеломляющую новость. Он видел А. И. Браудо, и тот передал ему рассказ Лопухина о том, что 11 ноября на его квартиру явился Азеф, умоляя Лопухина спасти его, опровергнуть сведения о его службе в охранке и т. д. Сообщив все это, Кальманович добавил, что по собственной инициативе и по совету А. И. Браудо он предложил Лопухину свидеться со мной, на что тот дал согласие. {100} Свидание назначено на тот же день, т. е. 18 ноября вечером на квартире Кальмановича.
      Свидание состоялось в назначенный срок и тянулось до раннего утра.
      Здесь не место передавать подробности этой ночной встречи с Лопухиным, которая и сейчас, несмотря на почти тридцатилетий срок, не утратила волнующего значения для меня (См. об этом, как и вообще о деле Азефа в моих воспоминаниях, напечатанных в №№ 6 и 7 сборника "На чужой стороне", изд. под ред. С. П. Мельгунова.).
      Нас было четверо: Лопухин, Браудо, Кальманович и я. Лопухин говорил спокойным тоном о фактах из прошлого Азефа, описывал до деталей фигуру Азефа, каким он только что видел его на своей квартире, спокойно отвечал на мои придирчивые вопросы. По выражению лица и поведению Браудо и Кальмановича я видел, что они уже покорены правдой свидетельства Лопухина. Но я еще не сдавался перед этой правдой.
      Сдаться и поверить пришлось очень скоро, в ближайшие же дни. От А. И. Браудо пришло новое сообщение о Лопухине, а именно, что к нему, вслед за Азефом, явился на квартиру 21 ноября ген. Герасимов и в грубой форме, с угрозами репрессий, требовал отказа Лопухина от свидетельства против Азефа. Я попросил А. И. Браудо убедить Лопухина свидеться еще раз со мной. А. И. Браудо сообщил об этом Лопухину. Последний ответил, что он "к моим услугам", но просил перенести свидание в Лондон, куда он едет на днях, что это будет удобнее во многих отношениях и, в частности, потому что он сильно опасается "прямых действий" со стороны ген. Герасимова, который уже поставил слежку за его квартирой.
      В доказательство же своего твердого решения не уклоняться от роли обвинителя Азефа, Лопухин написал письмо в трех копиях на имя Столыпина, Макарова и Трусевича, где, именуя Азефа полицейским агентом и сообщая о визите и угрозах ген. Герасимова, просил избавить его от подобных "махинаций". Этот шаг открытого письменного {101} выступления был, думается мне, подсказан Лопухину или во всяком случае поддержан никем иным, как А. И. Браудо.
      Письма были мне вручены через А. И. Браудо незапечатанными с пожеланием Лопухина, чтобы я сам их бросил в почтовый ящик. Пожелания этого я не мог исполнить, опасаясь слежки и ареста. Взял и отправил письма А. И. Браудо.
      Такова справка об отдельных эпизодах давно минувших лет. Следует, пожалуй, еще отметить, что потом, когда судили Лопухина, ни в обвинительном акте, ни в материалах следствия, нигде не упоминалось ни словом о наших с Лопухиным встречах в Петербурге и Лондоне, не было и имен участников, как Браудо и Кальманович.
      Заканчивая краткую заметку о роли покойного А. И. Браудо в деле разоблачения Азефа, могу засвидетельствовать, что она была очень существенной, как это мог, надеюсь, убедиться читатель. И следует еще добавить, что, берясь помогать в такого рода рискованных делах, А. И. Браудо действовал не в порядке партийной заинтересованности (он не был эсером), а просто как человек чуткий к вопросам общественного значения, готовый на помощь. На помощь не словами лишь, а опытом практика.
      Таким он, вероятно, был и во всех иных делах, число коих велико.
      А. Аргунов. {103}
      А. И. БРАУДО И ПОСЛЕДНИЕ ЭТАПЫ
      БОРЬБЫ ЗА ЭМАНСИПАЦИЮ ЕВРЕЕВ
      В РОССИИ
      (Д. Мовшович)
      После разгрома второй Думы и изменения избирательного закона, давшего для третьей Думы состав, в котором прогрессивный элемент, склонный к реформам в управлении страной, составлял слабое меньшинство, вопрос об изменении законодательства об евреях отошел на задний план.
      О систематической работе путем разумной пропаганды нечего было и мечтать. Даже либеральное крыло Думы было настолько подавлено заботами об общих государственных делах, о расширении в этой области влияния и роли законодательной власти, что и от него трудно было требовать проявления какой бы то ни было энергии. Все бремя этой работы в Думе должны были нести почти исключительно еврейские депутаты, которые получали возможность выступать в Думе в сравнительно редких случаях, когда их выступления не могли помешать общей тактике кадетской партии, в которую они входили. Для помощи еврейским депутатам существовал Еврейский Общественный Комитет, одной из задач которого было влиять на общественное мнение и через него на правительство. С общественным мнением правительство мало считалось, и борьба его с русской прессой достаточно известна, чтобы надо было описывать ее здесь.
      Ход событий привел к тому, что разбитое в России либеральное крыло русского общественного мнения стало искать себе поддержки в западноевропейском общественном мнении, и русская эмиграция в Лондоне, Париже и Швейцарии стала быстро расти. В этих центрах стали появляться органы печати, открыто критиковавшие русское правительство, и многие из эмигрантов, которые несколько лет позже, после {104} мартовской революции, играли крупную роль, искали возможности сотрудничать в общей, не только русско-эмигрантской прессе.
      Руководящие еврейские круги в России знали о том сближении, которое понемногу, благодаря активному старанию французского правительства, начинало налаживаться между русским и английским правительством в целях укрепления политики так называемой Антанты.
      Русское правительство было сильно заинтересовано в том, чтобы создать в английском общественном мнении дружественное отношение к России, и с английским общественным мнением, за которым следили как министр Иностранных Дел, так и министр Финансов, очень считались.
      В английской прессе следовательно была та опорная точка, к которой должен был быть приложен рычаг давления на русское правительство. Никто из русских евреев не был в состоянии выполнить эту задачу лучше Александра Исаевича. Он был лично знаком с некоторыми виднейшими представителями английского еврейства; в среде их видную роль в делах политических и особенно литературно-полититических играл Люсьен Вульф, редактор иностранного отдела "Дейли График", к мнению которого в вопросах иностранной политики прислушивались во всей Европе.
      Еще до созыва третьей Думы Александр Исаевич предпринял вместе с Вульфом издание книги Семенова о погромах в России после революционных событий 1905 года, и уже тогда А. И. содействовал подбору материала для этой книги, к которой Л. Вульф написал резкое против русского правительства предисловие.
      Когда после первых двух-трех лет работы новой Государственной думы сделалось совершенно очевидным, что нужно искать путей влияния на правительство через английское общественное мнение, А. И. Браудо снесся с Люсьеном Вульфом. Вульф согласился взять на себя все дело по изданию журнала с тем, чтобы нужный материал доставлялся из России А. И. Уже с первых шагов по организации этого дела выяснилось, с какой осторожностью А. И относился к интересам России. Он настаивал на том, чтобы в новом органе ясно была проведена линия, что русское правительство это не Poccия, и требовал, чтобы это был {105} орган не боевой, а теоретический и умеренный.
      Характерно для мнения А. И. в этом вопросе было его отрицательное отношение к самому названию органа, который в Англии хотели сделать именно боевым и резким. Журнал был назван "Darkest Russia". Несмотря на протесты А. И., название журнала (которое имело уже некоторую известность, так как подобный журнал под этим же названием издавался в 1888 году) не было изменено. Люсьен Вульф стоял тогда в резкой оппозиции к сэру Эдуарду Грею, министру Иностранных Дел, главным образом из-за его русской политики. Для руководящих политиков и журналистов того времени (всего за 2-3 года до войны) было уже ясно, что только чудо могло предотвратить мировой конфликт, и английское министерство не хотело портить свои отношения с русским правительством.
      Люсьен Вульф же не желал замалчивать темные стороны русской политики в еврейском вопросе. А. И. имел не мало терзаний и в письме к Вульфу от 17-го марта 1912 года он писал: "Ваше последнее письмо меня убедило, что недоразумение между нами все еще не устранено. То, что вы пишете о "боевом" тоне еженедельника, и есть именно то, что нам всем здесь кажется бесцельным. Если тот материал, который мы вам посылаем, вам кажется слишком академичным, то это не случайно. Мы все здесь того мнения, что этот журнал должен именно вестись в духе академической объективности и так, чтобы все события изображались в полном соответствии с действительностью. Название издания противоречит тому изменению тона, которое нам желательно, и мы очень жалеем, что это несоответствие пока еще не может быть устранено.
      "Я показывал полученные здесь номера журнала целому ряду видных политических деятелей (исключая крайних левых), и общее мнение совпадает с моими вышеизложенными взглядами. Особенно нравятся всем ваши собственный статьи (редакторские заметки). Тем более приходится жалеть, что мы расходимся в принципиальной постановке вопроса об отношении к России в вашем органе. Надеюсь, что при личной встрече с вами мне удастся наши недоразумения устранить."
      Борьба А. И. за бережное отношение к интересам Poccии и его настояния на том, чтобы понятия "русское правительство" {106} и "русский народ" ясно разграничивались в виду особых условий в Poccии того времени, затруднялись тем, что из-за трудностей сношений с Россией, немало материала доставлялось в газету видными русскими и еврейскими политическими эмигрантами левого крыла - социалистами-революционерами и социал-демократами. Достаточно сказать, что среди сотрудников журнала были такие лица, как Рубанович, Черкесов, Степанковский, Фельдман, Трусевич, Житловский, Соскис, Расторгуев, Маслов, Дан, Вельтман-Павлович, Алексинский, Ракитников. Максимов, Рафалович, Петров, Вера Фигнер и целый ряд других лип, впоследствии игравших крупную роль в революционном движении 1917 и 1918 годов, чтобы понять как трудно было Александру Исаевичу проводить свою точку зрения.
      "Darkest Russia" имела значительный успех, так как журнал расходился в 5.000 экземпляров, посылался многим членам парламента в Англии, в редакции газет, писателям, журналистам и целому ряду других лиц, которые могли иметь влияние на общественное мнение. Пока русское правительство не спохватилось и не встревожилось, газета получалась замаскированным путем и в России.
      В Америку посылалось по специально отобранным адресам свыше тысячи экземпляров, и хотя газета перестала выходить в день объявления войны Англией (4-го августа 1911 года), еврейское общественное мнение Америки к тому времени было достаточно подготовлено, чтобы требовать, как цену за доброжелательное отношение к Антанте, вмешательства со стороны Англии и Франции в вопросе об изменении еврейской политики русского правительства.
      В 1912 году устроена была поездка английских парламентариев в Poccию. Entente Cordiale к тому времени считалась уже фактом твердо установленным, и английские парламентарии, которым предстояло поддерживать свое правительство во время войны, имели в виду войти в контакт с руководящими сферами Думы и убедиться, насколько в предстоящих совместных испытаниях можно полагаться на то, что русское правительство сможет опираться на русское общественное мнение. Как впоследствии и оказалось в действительности, еврейский вопрос в Poccии был большим тормозом в укреплении влияния союзников в {107} нейтральных странах, особенно в Америке.
      В интересах самой России и для того, чтобы она могла играть соответствующую роль среди западноевропейских держав, надо было ослабить остроту еврейского вопроса, т. е. провести какую-нибудь реформу, которая показала бы общественному мнению мира, что Poccия сама готова устранить причины розни внутри страны. Предполагалось, и оптимисты, в том числе и А. И., надеялись, что английская парламентская делегация во время пребывания в России, могла бы побудить и думцев, а через них и правительство к такому изменению тона. При помощи своих друзей специалистов А. И. подготовил записку, которая подробно излагала юридическое и социальное положение евреев в России и предлагала минимум необходимых реформ. Записка была обработана на английском языке Л. Вульфом и издана в виде отдельной брошюры (The legal sufferings of the jews in Russia) с предисловием известного государствоведа Дайси.
      Все члены парламентской делегации были снабжены экземпляром ее. С целым рядом членов этой делегации велись в Лондоне предварительные разговоры, и когда они очутились в Петербурге, А. И. взял на себя устройство всех тех разговоров с представителями русской бюрократии, на которых англичане должны были влиять.
      Контакт А. И. с Лондоном оказался в высшей степени важным во время разбирательства дела Бейлиса, когда суд потребовал приложения к делу заверенного текста известной папской буллы по поводу обвинения евреев в ритуальных убийствах. А. И. принимал самое активное участие в организации защиты и подготовки исторического материала, нужного защитникам. Когда эта булла понадобилась, телеграмма А. И. в Лондон побудила лорда Ротшильда обратиться в английский форейн-офис, который послал телеграфную инструкцию английскому послу в Риме получить эту буллу. В течение трех дней после отсылки телеграммы в Лондон булла была с нарочным доставлена из Рима в Киев.
      С началом войны методы влияния на русское правительство должны были радикально измениться. В условиях военных действий нельзя было вести пропаганды в иностранной прессе за внутреннюю реформу, как бы ни важна была эта реформа для самого успеха войны. Пришлось ограничиться {108} переговорами исключительно в политических кругах, которые имели сношения с правительством. Опять на долю А. И. выпала задача установления регулярных сношений с еврейскими Комитетами в странах союзников.
      Благодаря материалам, которые А. И. доставлял в Англию, английское и французское правительства, очень осторожно и с большими колебаниями, подготовили целый ряд шагов, которые должны были сдвинуть русское правительство с точки сопротивления улучшению правовых условий жизни русского еврейства. В 1916 году английское правительство просило Англо-еврейский Комитет получить от его друзей в Петрограде тот минимальный план реформ, который бы временно, пока длилась война, удовлетворил русских евреев. Летом 1916 года этот план был прислан в Лондон Александром Исаевичем.
      Правительства союзников вели между собой по этому поводу переговоры, когда вспыхнула революция. Реформа была осуществлена новым русским правительством.
      Д. Мовшович. {109}
      А. И. БРАУДО И ВОПРОСЫ ЕВРЕЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ
      (С. Гинзбург)
      Принято говорить о решающем влиянии среды и воспитания на личность, на выработку основных черт ее характера. Если бы еще требовались новые подтверждения, что правило это не во всех случаях может претендовать на безусловную достоверность, то разительным примером тому мог бы служить А. И. Браудо.
      Он родился в ассимилированной еврейской семье, которой чужды были еврейские интересы; юность провел в городе Владимире, вдали от злополучной "черты", где не имел еврейских товарищей и редко встречался с единоверцами вообще. Еврейский элемент играл весьма незначительную роль в его воспитании; древнееврейского языка и его литературы он не знал и даже с разговорным "идиш" он совершенно не был знаком. Казалось бы, все складывалось так, чтобы выработать из него человека ассимилированного, оторванного от своего народа. Между тем, в действительности произошло совершенно иное. Интересы еврейства оказались ему чрезвычайно близкими и дорогими.
      Я разумею не только его неустанные труды и усилия, направленные к борьбе за еврейское равноправие, к борьбе против клеветы и поклепов, сыпавшихся непрерывно на русских евреев со стороны известной части печати и реакционных общественных кругов. Гуманист, в лучшем смысле этого слова, политический деятель, глубоко преданный заветам свободы, права и равенства, - А. И. несомненно откликался бы на еврейские страдания и в том случае, если бы он лично не был евреем.
      Достаточно вспомнить, напр., с каким активным сочувствием он относился к борьбе финляндцев или поляков за освобождение от гнета, {110} тяготевшего над ними во времена царизма. Я в данном случае имею в виду также его живой интерес к вопросам еврейской литературы, науки и культуры вообще - явление совершенно изумительное, если вспомнить условия его воспитания. Очевидно в нем крепко было заложено то нечто, что преодолело всё неблагоприятные нивелирующие обстоятельства и сотворило прекрасный образ человека, глубоко проникнутого всеми лучшими достояниями европейской культуры и в то же время беззаветно преданного еврейским идеалам, - гордо несущего свое еврейство.
      Вероятно не всем известен один чрезвычайно характерный эпизод из жизни А. И. Когда он еще учился в дерптском университете, один немецкий бурш-корпорант его однажды оскорбил, как еврея. Типичный русский интеллигент, молодой А. И. был, конечно, противником дуэлей вообще. Но в данном случае, отстаивая свою честь, как еврея, он не счел возможным уклониться от принятого у дерптских буршей обычая, и вызвал обидчика на поединок. Дуэль состоялась, и А. И. получил опасную рану в грудь, от которой чуть было не умер.
      Познакомился я с А. И. Браудо в 1890 г., когда работал над своей кандидатской диссертацией, на тему по истории "бумаг на предъявителя". А. И. тогда уже служил в Публичной Библиотеке, где заведывал в ту пору отделом юридической литературы на иностранных языках. Мне, конечно, приходилось непрерывно обращаться к нему за разными книгами и библиографическими справками. Излишне распространяться о том, какую предупредительность я тут всегда встречал с его стороны. Все те, кто сталкивались с ним в продолжении его десятилетней работы в Публичной Библиотеке, знают хорошо эту его черту его всегдашнюю готовность служить каждому своими обширными познаниями и большим библиографическим опытом. Я хочу здесь только отметить следующий любопытный штрих. Когда часть моей диссертации вскоре была напечатана в журнале "Вестник Права", А. И. выразил мне свое удовлетворение по поводу того, что я одну главу посвятил изложению талмудического законодательства о бумагах на предъявителя.
      Признаюсь, это меня несколько удивило. Будучи с ним еще мало знаком, я предполагал в нем совершенный индифферентизм к вопросам еврейской литературы или науки. {111} Но недолго спустя я имел полную возможность убедиться в своей ошибке. Совместная работа с ним в Обществе распространения просвещения между евреями показала мне, с каким вниманием и интересом он относился к вопросам еврейской культуры. Он был одним из инициаторов Историко-этнографической комиссии при названном Обществе, и много содействовал развитию ее деятельности.
      Нельзя не отметить той чуткости, которую А. И. проявил в конце 1905 года к интересам периодической печати на древнееврейском языке и на идиш: когда Комиссия под председательством Кобеко работала над составлением проекта нового закона о повременной печати, явилось опасение, что в виду совершенного незнакомства членов Комиссии с характером еврейской прессы, она оставлена будет в прежнем, подцензурном положении. Браудо немедленно использовал свою близость к Кобеко, занимавшему пост директора Публичной Библиотеки, и в заседание Комиссии были приглашены два представителя еврейской печати - редактор "Гацефиры" Н. Соколов и я, в качестве редактора газеты "Фрайнд". В результате, в отношении еврейских периодических изданий в новом законе, не было сделано никаких изъятий.
      В 1902 г, при моих хлопотах о получении разрешения на издание газеты "Фрайнд", А. И. оказал мне содействие через одного своего товарища по Дерптскому университету, занимавшего довольно влиятельный пост в Главном управлении по делам печати. Со стороны Браудо это было не только дружеской услугой, но и шагом, который ему подсказывали мотивы более общего характера. Хотя он сам не владел разговорно-еврейским языком, он тем не менее прекрасно понимал, как важно в культурном и политическом отношении дать еврейской массе ежедневную газету на ее родном языке. Другом "Фрайнда" он неизменно оставался за все время существования этого органа, всегда приходя ему на помощь советами, указаниями и моральной поддержкой вообще.
      Нет надобности перечислять все отдельные факты, в которых сказывался живой интерес А. И. к еврейской литературе и науке. Без него не обходилось ни одно литературное начинание, и всюду он вносил много инициативы, внимания и практического умения. И еще нечто особенно ценное всегда исходило от него: его способность сглаживать резкие {112} шероховатости, устранять партийные разноглася, находить примиряющее начало. Бывшие участники редакции "Восхода", "Еврейского Mиpa", или издательства "Разум" многое могли бы рассказать об этой стороне его деятельности, о том авторитете, каким всегда пользовалось его слово, лишенное внешнего блеска, но исполненное глубокого внутреннего убеждения.
      А. И. Браудо особенно интересовался историей евреев в России (по этому предмету он напечатал в "Восходе" обширную работу о трудах проф. С. Бершадского). Когда в 1908 г. возникла мысль об издании сборников "Пережитое", посвященных культурной и общественной истории русского еврейства, он немедленно примкнул к редакционному кружку, взявшему на себя эту задачу. Можно без преувеличения сказать, что он был живой душой этого начинания: добывал средства, принимал деятельное участие в подборе литературного материала, в привлечении сотрудников и т. п. Без его горячего, любовного участия появление в свет четырех увесистых томов "Пережитого" было бы совершенно невозможно.
      С таким же увлечением А. И. отнесся и к возникшей в 1914 г. мысли об издании обширной "Истории евреев в России". Будучи участником московского издательства "Мир" и его литературным представителем в Петербурге, А.И. Браудо предложил "Mиpy" принять на себя выполнение этого издания. Подробный план пятитомной "Истории евреев в Росcии" был разработан покойным П. С. Мареком и обсужден в ряде заседаний редакционной Коллегии (А. И. Браудо, М. И. Кулишер, С. Л. Цинберг, Ю. И. Гессен, С. М. Гинзбург и М. Л. Вишницер). Браудо и я поехали в Москву для переговоров с издательством "Мир".
      Помню, какую настойчивость и вместе с тем деловитость обнаружил здесь А. И. Если "Мир", доселе стоявший в стороне от еврейской литературы, взял на себя это трудное начинание, то в значительной мере это объяснялось влиянием Браудо.
      Издание "Истории евреев в России" было задумано весьма широко, как коллективный труд, в котором должны были принять участие все лучшие силы, все лучшие специалисты, как в России, так и в Польше. Редакция, в составе перечисленных выше лиц, находилась в Петербурге, и в ней, как ранее в "Пережитом" видную роль играл А. И., {113} благодаря своей вдумчивости, практической опытности и тем обширным литературным связям, который он имел. Столь серьезное коллективное издание, естественно, требовало продолжительной подготовительной работы.
      В 1916 г. появился в свет его первый том, и уже сдана была в набор большая часть второго тома. Заказано было уже много статей и для третьего. К глубокому сожалению, налетевший затем вихрь революционных событий положил конец этому ценному предприятию, и издание остановилось на первом же томе.
      Особенно памятным для меня осталось участие А. И. Браудо в работе Комиссии по составлению положения о "высшей школе, еврейского знания". Мысль о создании такого рассадника еврейской науки в России давно уже лелеяли лучшие представители нашей интеллигенции. Но практически осуществимой она стала только после февральской революции 1917 г. При Обществе просвещения тогда образовалась Комиссия для составления плана и программы проектированной высшей школы. Koмиссия, под председательством М. И. Кулишера, была немноголюдной, сплоченной и весьма работоспособной.
      В ней принимал усердное участие А. И., и здесь особенно ярко сказались широта его кругозора, его глубокий интерес к вопросам еврейской культуры, его серьезная вдумчивость, его уменье устранять резкие разногласия. Комиссия работала весьма интенсивно и, в сравнительно короткий срок, она составила подробное положение о еврейском научном институте в Петербурге. Падение Временного Правительства и приход большевиков к власти, к несчастью, не дали осуществиться этому важному начинанию.
      В других статьях настоящего сборника будет, вероятно, подробно охарактеризована политическая и общественная деятельность незабвенного А. И. Браудо.
      Мне хотелось обрисовать его хотя бы в самых общих чертах, как еврея. Редко кому удается так гармонично сочетать в себе вселенское с народным, общечеловеческое с национальным, как это дано было покойному А. И. Браудо.
      И в памяти всех тех, кто имел радость его близко знать и с ним работать, его образ сохранится навсегда, как одно из лучших воплощений человека - и еврея.
      С. Гинзбург.
      {115}
      ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ А. И. БРАУДО
      НА ПОПРИЩЕ БИБЛИОТЕКОВЕДЕНИЯ
      (Ек. Лаппа-Старженецкая)
      (Мы перепечатываем эту статью из журнала "Библиотечное Обозрение", 1925 г., кн. 1-ая. Редакция сборника извиняется перед ее автором, что была лишена возможности снестись с ним, чтобы получить разрешение на перепечатку очерка.)
      В глазах стороннего наблюдателя работа библиотекаря в научных книгохранилищах не поддается учету с точки зрения подлинного научного творчества. Временами о ней говорят предисловия чужих ученых трудов, но о ней забывают, а порой даже ее и вовсе не хотят признавать, когда подходят к личности самого библиотекаря, к оценке того наследия, которое он оставляет своим преемникам в работе.
      На последних, поэтому, силою самих вещей, возлагается моральное обязательство подвести итоги трудам их учителя и старшего товарища, и обязательство это приобретает особенно императивный характер, когда подобный заключительный подсчет производится в отношении библиотечного работника, отдавшего всю свою жизнь, всего себя служению своему любимому делу.
      Таким именно библиотекарем, которому дано было знать "одной лишь думы власть", думы о родной библиотеке, об ее нуждах и улучшениях и был заместитель директора Российской Публичной Библиотеки Александр Исаевич Браудо, внезапно скончавшийся 8 ноября 1924 года, в Лондоне при возвращении в Ленинград из своей заграничной командировки.
      Двадцати пяти лет, почти прямо с университетской скамьи, А. И. Браудо попал в 1889 году в Публичную Библиотеку. Он не был уже новичком в библиотечном деле, {116} потому что еще студентом работал в качестве сотрудника в университетской библиотеке в Юрьеве, но тем не менее мы бы не решились утверждать, что национальное хранилище привлекало его само по себе, как таковое. Напротив того, если взять его первые печатные работы, то можно совершенно точно установить, что его интересы концентрировались тогда всецело на литературе иностранцев о московском государстве XVI и XVII веков, и уже это наименование темы показывает, что отделение Rossica Публичной Библиотеки своим богатым подбором литературы по данному вопросу могло предопределить сделанный им выбор службы.
      И действительно, через год после поступления Александра Исаевича в Библиотеку, в "Журнале Мин. Нар. Просв." появляется его статья о лифляндцах Таубе и Крузе, скромно озаглавленная автором "библиографической заметкой". Конечно, в условиях того времени, при существовавшей тогда привычке интересоваться больше личностью, чем общим историческим процессом, нельзя было ожидать, чтобы молодой автор дал изображение той сложной политической обстановки, в которой действовали эти авантюристы, забредшие в Москву Иоанна Грозного, но не надо забывать, что до исследования Браудо "Послание" Таубе и Крузе не подвергалось критическому анализу, и в частности оставалось невыясненным, что заставило их представлять свое описание московского царства магистру ордена меченосцев Кеттлеру.
      Опираясь на имеющийся в Публичной Библиотекe список "Послания", Александр Исаевич доказывает, что в действительности оно было адресовано не Кеттлеру, а гетману Ходкевичу, и что изданная в 1581 году брошюра некоего Hoff'a является ничем иным, как перепечаткой "Послания" лифляндских выходцев. Позднейшие разыскания укрепляют предположения, высказываемые в этой биобиблиографической заметке и, несмотря на свою непритязательность, она сохранила и до последнего времени свое значение в историографии данного вопроса. (См. предисловие Ю. В. Готье к статье М. Г. Рогинского: "Послание И. Таубе и Э. А. Крузе, как исторический источник", "Русский Исторический Журнал", 8, стр. 11).
      Через два года после этого в том же "Журнале Мин. Нар. Просв." появляется вторая статья Александра Исаевича под названием "Новые материалы по истории русско-голландских {117} отношений", где, давая отзыв об исследовании Uhlenbeck'a автор обращает внимание на то, как мало сделано в области выяснения вопроса о влиянии голландцев на историю русской торговли и промышленности, хотя, добавляет он, "роль голландцев в этом отношении была несравненно важнее, чем роль их постоянных соперников, англичан".
      В связи с этими изысканиями в области иностранных повествований о Московской Руси стоят еще две переводный работы Александра Исаевича. Первая из них появилась в "Русской Старине" в 1891 г. Это - "Записки де-ла Невилля о Московии", которые были в свое время переведены Н. А. Полевым ("Русский Вестник", 1841 г.). Но, сообщая много интересных сведений по истории смуты 80-х годов XVII-го века, памятник этот в переводе Полевого утрачивал всякое научное значение. Он был сделан с английского текста, а не с подлинника, и являлся, по отзыву Браудо, скоре "сокращенным пересказом, часто притом весьма неточным.".
      Это обстоятельство и побудило Александра Исаевича приступить к новому переводу французского текста записок. Второй аналогичной работой является перевод с латинского анонимной брошюры 1608 года "Tragoedia Moscovitica", сделанный Браудо совместно с Н. Росциусом в 1901 году. Этому переводу предпослано Александром Исаевичем предисловие, в котором он с обычной тщательностью останавливается на разборе литературных мнений об авторе данной брошюры и устанавливает источники, использованные в этом произведении, посвященном описанию событий смутного времени.
      К этому же периоду усиленных работ Александра Исаевича в области русской истории относятся также обзоры литературы по русской истории, которые он печатал в "Историческом Обозрении" и в "Jahrberichte der Geschichtswissenschaft". Нельзя не упомянуть также и о выступлении его на диспуте Чечулина, когда этот последний защищал свою докторскую диссертацию: "Внешняя политика России в начале царствования Екатерины II", причем в обсуждении и этой далекой от его прямых интересов темы А. И. Браудо выдвигал вопрос об отношениях России со Швецией, Данией и Англией ("Неделя", 1896, № 50, стр. 1694). Наконец, {118} следует упомянуть еще об исследовании Браудо, посвященном трудам С. А. Бершадского по истории русского еврейства; суммируя выводы многочисленных работ С. А. Бершадского, Браудо оценил их прежде всего с точки зрения их свежести. По его мнению, Бершадский первый понял, что невозможно писать историю литовского еврейства, не обратившись к богатым материалам того архива, который хранит в себе всю историю Литовского государства. ("Восход", 1896. IV, стр. 103. 118).
      Вспоминая собственные научные работы Александра Исаевича, нельзя не признать, что в этом слышатся отзвуки того подхода к изучению исторических вопросов, какой был принят Александром Исаевичам в своих исследованиях. Знакомясь теперь с последними можно определенно сказать, что начинающему автору их была открыта плодотворная ученая деятельность.
      В то время, когда Александр Исаевич поступил в Публичную Библиотеку, последняя находилась в апогее того внешнего блеска, которого она достигла в 60-х годах прошедшего столетия, в так называемую Корфовскую эпоху. Пополнение Библиотеки, если и оставляло желать многого, то все-таки производилось с интенсивностью, предоставляющей право говорить о мировом значении целого ряда ее коллекций, и развиваемые с особым вниманием собрания, вроде Rossica, требовали для своего упорядочения большой и упорной работы библиотечного персонала. Кто входил в Библиотеку, вживался в ее интересы, в ее нужды, тот не мог уже делить работу в ней с другими занятиями. Библиотека поглощала такого человека полностью, - поглотила она и Александра Исаевича.
      Он любил рассказывать о том, что через 2-3 месяца после поступления на службу в Библиотеку, ему пришлось на время летних каникул, взять на себя заведывание одним из крупнейших отделений Библиотеки; факт этот показывает, что с первых же дней службы Александра Исаевича Библиотека потребовала от него самостоятельной работы и, как бы ни относиться к библиотечному стажу, приобретенному им в Юрьевской университетской библиотеке, все же совершенно ясно, что без серьезной и напряженной работы {119} такая самостоятельная деятельность в книгохранилище абсолютно не мыслима. Александр Исаевич вступал в это книгохранилище с большими положительными данными, с вполне сложившимися умственными интересами, с умением хорошо ориентироваться в литературе - и, само собой разумеется, все это в значительной мере облегчало его работу в Библиотеке или, точнее говоря, делало ее плодотворной. Но самый объем работы от этого нисколько не уменьшался. и нам думается, что будущему биографу Александра Исаевича придется в самой серьезной мере учесть это обстоятельство при выяснении причин, обусловивших столь ранний отход его от научно-исследовательской работы.
      Казалось бы, что совершившийся в 1902 году переход Александра Исаевича в отделение Rossica в качестве библиотекаря и заведывающего отделением должен был уничтожить все препятствия к дальнейшим его научным занятиям. Но все знакомые с условиями, в которые были тогда поставлены работники Библиотеки, будут согласны с тем, что одного пребывания около близкого по интересам материала еще слишком не достаточно для того, чтобы сосредоточиться на его научной обработке. Созданное в 60-х годах минувшего века отделение Rossica к 90-м годам определилось совершенно отчетливо в своем составе; творческая работа была, так сказать, закончена, и на очереди стояло иное - надо было приложить немало труда и инициативы для того, чтобы сделать доступными для всех желающих работать эти богатейшие собрания.
      Неотложная по своей срочности и незаметная для постороннего глаза работа должна была выполняться крайне ограниченным числом сотрудников, а потому большая доля ее выпадала на самого заведывающего.
      При таких условиях, когда руководителю отделения приходилось чуть ли не писать самому карточки, для творческой деятельности оставалось как будто мало места. Но тот, кто знает отделение Rossica, несомненно в отдельных мелочах, в традициях отделения найдет весьма много следов работы, и притом многолетней, Александра Исаевича. Если остановиться на пополнении этого отделения, имевшего до того скорее библиофильский характер, то мы обнаружим крупный шаг вперед; эта сторона дела становится на вполне научную почву.
      Термин собрания иноязычных книг о России начинает раскрываться {120} в сторону научной Rossica, и Александр Исаевич принимал все меры к тому, чтобы любимое им и близкое ему по интересам отделение в этом отношении не терпело какого-нибудь ущерба. Bместе с тем перед заведывающим Rossica, вставал и другой вопрос - схема систематического каталога этого отделения создавалась постепенно, бес особого углубления и не всегда давала возможность ответить на запросы читателей; не разрушая существующего, Александр Исаевич пытался внести изменения в отдельные части этой схемы, дать ей более жизненное содержание. И эта работа, какой бы будничный характер она по существу своему не имела, постепенно выковала из Браудо тот тип библиотекаря крупного калибра, каким он показал себя в годы революции.
      Однако, деятельность Александра Исаевича как библиотекаря не ограничивается его работой в национальном книгохранилище. Он организовал и прекрасно поставил библиотеку Попечительства о трудовой помощи, систематический каталог которой был напечатан по его плану и под его непосредственным руководством. В этой библиотеке могли найти применение современные методы работы, хорошо изученные Александром Исаевичем; прекрасные каталоги, образцовый порядок, царивший в этом детище Браудо, свидетельствовали о том, что здесь приложена была рука настоящего библиотекаря, любящего свое дело, проводящего здесь все, о чем ему нельзя было и мечтать в своем отделении Публичной Библиотеки, в виду громоздкости последнего и тех исторических напластований, которые нередко не дают возможности в крупных книгохранилищах осуществлять то, что казалось бы необходимым. В эти же годы Александр Исаевич принимал близкое участие в издаваемом Попечительством журнале "Трудовая Помощь"; мы находим здесь целый ряд его рецензий, переводов и других работ.
      Но этим не исчерпывается деятельность Браудо в областях, связанных с книгой. Он очень много времени уделял редакторской работе, руководил отделами в издательствах, внося в жизнь последних присущую ему кипучую энергию, инициативу и настойчивость в достижении поставленных целей. Много труда было вложено им в издания "Общественной Пользы", пожалуй еще больше в крупные начинания издательства "Мир". Здесь он явился одним из {121} организаторов большого коллективного труда "История еврейского народа"; много требовалось усилий для образования компетентной редакции, а также и для привлечения сотрудников, рассеянных по различным странам; живое участие Александра Исаевича сказалось и в редактировании поступавшего материала и в выпуске в свет появившихся I и XI томов этой истории. Кроме того, он вел сношения с сотрудниками другого большого издания, предпринятого тем же издательством, а именно - "История западной литературы XIX века", для которой он подбирал также и иллюстрационный материал. Ему же приходилось вести переписку с авторами, работавшими над "Историей русской литературы XX века" для того же издательства.
      Большие услуги в качестве одного из редакторов оказал Александр Исаевич изданию, посвященному общественной и культурной истории евреев в России, сборников "Пережитое", в I томе которых напечатана его работа "Материалы Еврейской Энциклопедии", а также и для "Энциклопедического словаря" Брокгауза и Эфрона.
      Стремление Александра Исаевича внести свою долю участия в общее дело любимой им профессии намечалось еще в дореволюционную эпоху. Так он принимал участие в работах подготовительной комиссии по академическим библиотекам (1-ая секция) Bcepoccийского съезда по библиотечному делу в 1911 году.
      В Александре Исаевиче гармонически сочетались мощные порывы к широким преобразованиям строительства научных библиотек с большим библиотечным опытом, - как мы видели, приобретенным не только долголетней работой в национальном книгохранилище, но и в специальной библиотеке Трудовой Помощи, - и с детальным знакомством с устройством и деятельностью всех крупнейших книгохранилищ Запада. В условиях старого режима эти способности и знания Александра Исаевича не могли найти себе надлежащего применения. Вызванное революцией пробуждение интереса к научным книгохранилищам страны открыло перед Браудо широкие перспективы, и он целиком ушел в творческую работу созидания новой научной библиотеки. Как же понимал он эту новую библиотеку?
      Для него было прежде всего ясно, {122} что какими бы сокровищами ни обладало то или иное книгохранилище, оно не может достичь максимума своей активности, если будет действовать изолированно от других научных библиотек. И вот, будучи блестящим знатоком постановки библиотечного дела на западе, Александр Исаевич привносит осуществляющуюся там идею кооперации в строительство библиотечного дела у нас и на первом в революционную эпоху Государственном Библиотечном Совещании, в июле 1918 года, проводит, уже в качестве вицедиректора Российской Публичной Библиотеки, два проекта:
      1) об обмене книгами между научными библиотеками и
      2) об организации справочных бюро при национальных книгохранилищах.
      Смысл и значение этих первых шагов к объединению, кооперированию деятельности наших научных библиотек получили должную оценку, и проекты были утверждены заместителем Народного Комиссара просвещения М. Н. Покровским; прошло уже почти 7 лет, но не найдется, вероятно, таких скептиков, которые признали бы ошибочность этого начинания. Мы знаем, что декабрьская конференция научных библиотек высказалась за необходимость пойти еще дальше по тому же пути и организовать справочное бюро и при других научных библиотеках; об этом в 1918 году Александр Исаевич еще не мог и мечтать; чисто справочные функции о местонахождении той или иной книги разрастаются теперь в справочно-библиографические, и таким путем в научных библиотеках должен создаться аппарат, который поможет им выйти на дорогу обслуживания книгой широких читательских кругов.
      Не менее плодотворным было и другое начинание Александра Исаевича по организации обмена книгами между библиотеками. Неблагоприятные условия транспорта и другие причины, связанные с эпохой переходного времени, не дали возможности развить практику такого обмена, но отсюда ни в каком случае нельзя сделать вывода относительно несвоевременности проведения этой меры. С ростом краеведческого движения теперь перед центральными книгохранилищами открывается полная возможность отозваться на новые требования жизни и предоставить свои собрания в пользование всех нуждающихся в научной книге, внося тем самым оживление в работу краеведов.
      Но учитывая с поразительной отчетливостью назревшую {123} у нас потребность в совместной деятельности научных библиотек, Александр Исаевич в тоже время прекрасно понимал, что для надлежащего осуществления этих начинаний недостаточно такого спорадического объединения, что нужно нечто большее. И здесь он искал опору в достижениях Запада.
      В виду этого осенью 1918 года мы встречаем его в ряду первых организаторов Комитета Государственных Библиотек, и, по утверждении положения этого нового органа, он берет на себя заведывание такой ответственной секцией, как научно-статистическая, принимая в то же время самое живое участие в работах пленума. Многие из начинаний этого учреждения не были доведены до конца вследствие отсутствия материальных средств, затруднений, связанных с печатанием, и большая часть этих начинаний падает именно на научно-статистическую секцию. Но два из них, пожалуй, даже самые крупные и самые ценные, благодаря исключительной энергии Александра Исаевича, были претворены в жизнь.
      Первое - это курсы библиотековедения, второе - издание периодического органа научных библиотек. Кто знает условия работы наших научных библиотек дореволюционного периода, тому известна та вопиющая нужда, которая царила у нас в то время в отношении специальной библиотечной подготовки. О курсах библиотечного дела много говорилось на съезде 1911 года. Но власть слишком бдительно относилась к стремлениям библиотекаря выйти из под его опеки и не давала возможности осуществить что-либо реальное. Не удивительно поэтому, что как только пала эта преграда, в библиотекарях снова стала оживать надежда на создание курсов. Однако, на твердую почву это дело стало лишь тогда, когда оно перешло в руки государственного учреждения.
      В Maе 1919 года Комитет Государственных Библиотек открыл при содействии Общества Библиотековедения свои курсы. Программа этих курсов, привлечение административного и преподавательского персонала, оборудование вновь зарождающегося учреждения, все это прошло через руки Александра Исаевича. И если учесть, что строить новое дело приходилось в обстановке начала 1919 года, то едва ли будет преувеличением сказать, что без Браудо осуществление этого долгожданного дела не могло бы иметь места.
      Далее, пользуясь средствами, отпускаемыми Комитетом, {124} Александр Исаевич провел в жизнь еще одно крупное начинание в области библиотечного дела у нас - именно издания Комитета и, прежде всего, возрождающегося ныне органа научных библиотек, "Библиотечное Обозрение".
      Зная по личному опыту, как трудна работа библиотекаря без какого бы то ни было осведомления о том, что делается в других библиотеках, какие задания ставятся последними, что нового в тех или иных вопросах дает западная практика, Александр Исаевич с первых же дней существования Комитета поставил вопрос об издании журнала, который освещал бы жизнь отдельных книгохранилищ и намечал бы разработку основных линий их развития и их работы. Технические трудности, которые встречались на пути, не испугали Александра Исаевича; он лично ездил, вернее ходил пешком по типографиям, выбирать шрифты, отыскивал бумагу, и старания его увенчались успехом.
      Несуществовавший до того журнал научного библиотековедения увидел свет; в эпоху тяжкого кризиса хозяйственной жизни было выполнено такое начинание, о котором не могло быть и речи при старом режиме. Вместе с тем, однако, Браудо отдавал себе отчет в том, что один журнал не в состоянии дать научной библиотеке всего того, к чем она нуждается. Для того, чтобы последняя могла планомерно развиваться, чтобы она была в состоянии не только наметить общие перспективы будущего, но и конкретные пути к новым, большим задачам необходимо было усвоить опыт Запада, взять из него все то, что нужно, что пригодно для современности. И Александр Исаевич приступает к разработке плана издания материалов, касающихся западных библиотек; над собиранием их работает ряд лиц, их переводят на русский язык; но издать удалось лишь небольшую часть, а именно проект французской инструкции по составлению алфавитного каталога и правила по управлению государственными библиотеками Италии.
      Необходимо также отметить работу Браудо в качестве одного из выдающихся специалистов своей профессии на Библиотечной ceccии, имевшей место в Москве с 25 января по 1 февраля 1919 года. Он принимает самое живое участие в обсуждении вопроса об осуществлении библиотечной сети, входит в состав Комиссии, занятой разработкой этой реформы, {125} и редактирует в сотрудничестве с другими специалистами проект организации сети.
      В Комиссии Государственных и Академических Библиотек он выступает с докладом о систематическом и сводном каталоге. Кроме того, его привлекают к работам в комиссии по централизации библиотечного дела, а также и к выработке проекта Книжной Секции при Народном Комиссариате Просвещения. Достаточно сухого перечня этих комиссий для того, чтобы стало совершенно ясно, что не было вопроса, затрагивающего ту или иную сторону жизни библиотеки, и котором Александр Исаевич не принял бы участие.
      На этой сессии он сразу же выдвинулся и ряды наиболее активных работников библиотечного дела.
      По возвращении в Ленинград, поглощенный хлопотами о курсах, об изданиях, Александр Исаевич всю весну 1919 года работает над подготовкой материалов для устава академических библиотек, который должен был стать предметом обсуждения съезда академических библиотекарей, намечавшегося на осень того же года.
      Но в июне этого года Александр Исаевич уехал из Ленинграда на юг к своей семье и, вынужденный обосноваться на время в Одессе, он, по приглашению местного Губ. Отдела Нар. Образования, принял на себя обязанности директора Одесской Государственной Библиотеки. В нашем распоряжении не имеется достаточно точных данных об этом периоде его жизни, но общее направление его деятельности там сводилось опять таки к тому, чтобы приблизить такую замечательную по своим собраниям библиотеку, как Одесская, к широким массам населения.
      Он принимает меры к пополнению этой библиотеки, к передаче ей тех собраний, которые могли бы попасть в другие учреждения; наряду с этим ему удается, несмотря на неотапливаемые помещения, провести целый ряд улучшений в общих работах библиотеки. Он ни на минуту не забывает, что ни старые, ни новые собрания библиотеки не должны являться какими-то мертвецами, благоговейно хранимыми и ни для кого не доступными. В глазах Александра Исаевича библиотека была всегда живым организмом, существование которого оправдывается лишь только тогда, когда она обслуживает читателя, дает ему научное знание, и, насколько мы можем судить по рассказам его сослуживцев по Одесской библиотеке, эту мысль он {126} обстоятельно проводил в отношении того книгохранилища, куда случайно забросила его судьба.
      Сослуживцы, однако, не забывают отметить и другое. Они вспоминают, что что бы ни делал Александр Исаевич, как бы ни казался он увлеченным работой, он никогда не забывал "своей" библиотеки; все мысли его были с оставленной им Публичной Библиотекой. И как только явилась возможность, он в теплушке, без какого бы то ни было багажа, отправился в Ленинград. По дороге ему особенно не посчастливилось, и он сломал ногу. Так, совершенно измученный и больной приехал он в декабре 1920 года в Ленинград и к великому своему огорчению долгое время еще не мог своими глазами увидеть свою любимую библиотеку. Ему приходилось довольствоваться беседами со своими ближайшими сотрудниками и таким образом входить во все детали, во все нужды Публичной Библиотеки.
      А время было трудное, - помещения не отапливались, большой читальный зал был закрыт, читатели ютились в небольшом помещении, обогреваемом чугунками, персоналу приходилось работать в неприспособленных временных помещениях. Когда Александр Исаевич начал добираться до библиотеки, временами на подводе, едущей по пути, временами пешком, то контраст для него оказался разительным по сравнению с тем, что он оставил летом 1919 года. Как только ему позволяют силы, Александр Исаевич принимается за борьбу сo всеми этими нестроениями и, одушевленный обычной своей энергией, начинает хлопотать об ассигновании кредитов на ремонт здания, на обеспечение Библиотеки топливом. Результаты оказались блестящими - в первый же год по возвращении его в Ленинград Библиотека возвращается к своему прежнему состоянию, и перед Александром Исаевичем открывается возможность проведения тех работ, который с его точки зрения могли теснее сблизить национальное книгохранилище с читателями.
      В многочисленных докладах в коллегиальных учреждениях Библиотеки он отстаивает следующий план: ударной работой по Библиотеке должна быть признана работа по читальному залу; все силы должны быть брошены туда, и все должно быть сделано для того, чтобы читатель мог получить в Российской Публичной Библиотеке нужную ему книгу. Но наряду с этим Александр Исаевич {127} полагал, что принципы каталогизации библиотеки читального зала должны быть изменены в корне - каталоги должны быть доступны читателю, ему должна быть предоставлена самостоятельность в работе. И вот с большой обстоятельностью и не щадя сил, Браудо принимается за разработку плана подготовительных работ по предоставлению в пользование читателей будущих каталогов читального зала.
      Он неоднократно возвращается к одному и тому же, сам входить во все детали, выбирает наиболее подходящие ящики для этих каталогов, собирает бесчисленное множество совещаний; ставит вопрос о желательности предоставления читателю, кроме алфавитного каталога библиотеки читального зала, еще и другого, предметного или систематического - останавливается на первом и начинает огромную работу по составлению Perсonalia на основании исчерпывающего материала всего Русского отделения. Александр Исаевич неустанно был занят этими вопросами, он читал все, что относилось к вопросу о предметном каталоге и мечтал во время поездки заграницу на месте ознакомиться с лучшими из них, созданными за последние годы. Отъезд заграницу заставил его отойти от этого дела; осуществление его было только начато, и читатель получил с осени этого года (1925) алфавитный каталог библиотеки читального зала.
      Но дело, начатое Александром Исаевичем, будет развиваться и дальше и, если преемникам его придется в отдельных частностях отступить от его предначертаний, то только лишь потому, что на ряде конкретных случаев им придется убедиться, что именно эти отступления будут лучше служить поставленной им цели - создать в Публичной Библиотеке могущественный центр народного просвещения.
      Заботы о читальном зале не заслоняли, однако, от Александра Исаевича и другого момента в деятельности Библиотеки. Он ясно сознавал, что, если иностранные собрания перестанут пополняться в такой же мере, как это делалось до войны, то Библиотека силою вещей утратить занимаемое ею положение в ряду других мировых книгохранилищ. Поэтому он прилагал все свои силы к тому, чтобы возобновить получение иностранной литературы, а когда это было осуществлено, он организовал особый комитет, где научные работники могут без потери времени знакомиться со всеми {128} новыми поступлениями, получаемыми из-за границы. Практика показала всю жизненность этого начинания, и в Публичной Библиотеке создался таким образом второй читальный зал (1921), где перебывали все те, кто работает в той или другой отрасли знания.
      Организация кабинета иностранной литературы и внимательное изучение его деятельности заставило Александра Исаевича снова подойти к тому вопросу о сводных каталогах, который он поднимал еще в 1919 году, в Комитете Государственных Библиотек. Но то была эпоха широких начинаний, и тогда, как писал Александр Исаевич в своей статье "Первые шаги по пути объединения научных библиотек" (Б. О., кн. I, стр. 32), наиболее важным признавалось существование четырех каталогов: периодических изданий на иностранных языках, таких же изданий на русском языке, русской библиографической литературы и новых приобретений на иностранных языках.
      И в первую очередь была начата работа по сводному каталогу иностранной периодики; но при тогдашних условиях проведение этих работ, кроме основных трудностей, связанных с этим делом, натолкнулось на совершенно непреодолимые препятствия, вызванный чисто внешними причинами: неотапливаемые помещения, отcyтствие средств на приглашение специального кадра работников. В настоящее время (1925) практические подробности жизни заставили подойти к этой программе с ее конца.
      Отсутствие средств на пополнение библиотеки в прежнем масштабе нарушает планомерность этого пополнения и ставит читателя перед необходимостью затрачивать много времени на разыскание нужных ему книг в отдельных книгохранилищах, где он думает их найти. Поэтому вопрос о сводном каталоге иностранных поступлений в ленинградские научные библиотеки за последние годы приобретает актуальное значение. Наряду с этим Александр Исаевич ставил также вопрос о насущной необходимости, в виду все той же неурегулированности иностранных поступлений, выпустить также каталог периодических изданий за время с 1 августа 1914 года, когда нормальные сношения с Западом были нарушены вследствие войны. Вопрос о том или другом сводном каталоге был предметом обсуждения ряда совещаний представителей ленинградских научных книгохранилищ, {129} и таким путем не только достигалась непосредственная задача совещаний по разрешению всех вопросов, связанных с выпуском в свет каталогов монографической иностранной литературы, но точно также намечались и основания для объединения научных библиотек Ленинграда и их работников и Публичной Библиотеки, как организующего центра. Здесь же совершенно естественно всплывал и большой вопрос о специализации научных библиотек, и если ближайшее будущее даст нам какие-нибудь конкретные достижения в этом отношении, то первым инициатором их по справедливости можно будет считать именно Александра Исаевича. Ему не суждено было увидеть и первого выпуска сводного каталога, над подготовлением которого он столько потрудился, входя во все детали, выбирая шрифты и т. д.
      Точно так же не суждено было ему увидать в законченном виде выставочный зал Российской Публичной Библиотеки, который был создан по его инициативе для того, чтобы дать возможность путем периодических выставок знакомить широкие массы с собраниями Библиотеки.
      Работая над восстановлением нормальной жизни библиотеки Александру Исаевичу приходилось в то же время уделять много сил вопросу о применении к Библиотеке постановлений Рижского мирного договора; принимая участие в качестве эксперта в специальной смешанной комиссии осенью 1922 года, он представлял по этому поводу обширный доклад.
      10 марта 1924 года библиотека и ряд научных учреждений праздновали 35-летний юбилей Александра Исаевича на службе в любимом им учреждении, и тогда уже многими подводились итоги его деятельности не только как выдающегося специалиста в области своей профессии. Возрождавшееся Общество Библиотековедения, в числе учредителей которого был и Александр Исаевич, выбрало его своим председателем, глубоко ценя его заслуги и богатую осведомленность в библиотечном деле.
      И тогда уже Александр Исаевич был непрестанно занят мыслью о поездке заграницу для того, чтобы ознакомиться со всеми достижениями, столь нужными особенно теперь, когда перед Публичной Библиотекой возникли такие сложные задания. Его интересовали в особенности каталогозационные {130} работы. Второй целью его командировки было стремление поскорее восстановить сношения с теми учеными учреждениями, который снабжали прежде Библиотеку своими изданиями.
      С подорванным здоровьем, но полный энергии, Александр Исаевич ухал заграницу в июне 1924 года; проработав целый месяц в Берлине и освоившись с современным состоянием хорошо знакомых ему ранее библиотек, он едет в Вену, где его особенно привлекает университетская библиотека; оттуда он направляется во Францию и, отдохнув немного в одном из курортов, поселяется в Париже; здесь он работает без устали в библиотеках, заводит личные сношения с целым рядом библиотечных деятелей, а также и исследователей Востока. Ему удается заручиться обещаниями относительно высылки в Публичную Библиотеку изданий отдельных учреждений.
      А письма его полны самых настойчивых вопросов о состоянии тех или иных начатых им работ; он пишет о своих планах, ссылается на те удобства, которыми пользуются читатели научных библиотек заграницей, и мечтает осуществить все это по мере возможности в нашей библиотеке. Мелькает в этих полных интереса письмах мысль о том, что сил не хватает у него самого на то, чтобы использовать как следует командировку, что надо было бы охватить еще многое, но по-видимому "силы" в расчет не принимались, и программа работ все расширялась.
      Библиотекари Франции отметили исключительные знания и опыт русского библиотекаря и избрали Александра Исаевича в число своих членов. Он всячески стремился повысить интерес к Публичной Библиотеке, во всех своих работах он думал лишь о ней. Из Парижа в конце сентября он выехал в Лондон; здесь его совершенно захватила работа в Британском музее, и он проводил там целые дни. К концу своего пребывания, когда ему уже надо было вернуться в Париж, чтобы пуститься в обратный путь через Германию, Александр Исаевич во что бы то ни стало захотел побывать еще в Брюсселе и поехал туда на одни сутки.
      Но сил уже действительно не хватало. По возвращении в Лондон здоровье его стало внушать серьезные опасения.
      8 ноября, проработав по обыкновению целый день в библиотеке Британского Музея, Александр Исаевич вернулся {131} домой и через несколько часов скончался. Перестало биться усталое сердце.
      Так, на пороге первого в мире книгохранилища, оборвалась жизнь, цельная и прекрасная, полная самоотверженного служения любимому делу, полная беззаветной преданности, великой любви к родному учреждению. Оборвалась как раз в такой момент, когда, казалось, цель была достигнута - все что хотел узнать Александр Исаевич, все о чем он так мечтал, все стало ему доступным, и оставалось только весь этот ценный материал воплотить в жизнь у себя, в своей Библиотеке.
      Не стало Александра Исаевича, нет его больше среди нас, но дела его обязывают, и нет такой стороны жизни нашего книгохранилища, где бы мы могли работать без мысли об этом незаменимом библиотекаре.
      Ек. Лаппа-Старженецкая.
      Автор - сотрудница Публичной Библиотеки, выпускница Высших Бестужевских курсов (одна из около 20 женщин, работающих в то время в этом книгохранилище)
      {133}
      НА СТОРОЖЕВОМ ПОСТУ
      (А. Изюмов)
      Мне пришлось встретиться с этим исключительным человеком только в самые последние месяцы моей жизни на родине. До этого времени я знал А. И. только понаслышке. Свои встречи с ним под свежим еще впечатлением я описал в первой книжке "Временника Общества друзей русской книги", вскоре после смерти А. И. И вот теперь, получивши предложение редакции сборника, я прочитал свои воспоминания об А. И. и вижу, что нечего добавлять: чересчур короткое время отпустила мне судьба для знакомства с этим человеком. Больше десяти лет прошло со дня смерти А. И., больше двенадцати лет продолжается моя изгнанническая жизнь. За эти годы я мысленно много раз возвращался к тому периоду, когда вместе с А. И. мы делали работу, которая многими осуждалась, но которую мы считали необычайно важной. Вот и сейчас, когда обращение инициаторов сборника вновь напомнило об этом периоде, я думаю, что для характеристики А. И. имеют значение мои краткие воспоминания о последней его работе, которая свела его преждевременно в могилу. Вот эти строки:
      "С Александром Исаевичем судьба столкнула меня уже в последние годы его жизни, точнее в первой половине 1922 года. Я был привлечен к работе в русско-польской делегации, образованной в Москве для выполнения Рижского договора при Комиссариате иностранных дел.
      До этого времени я знал А. И. Браудо только понаслышке. Все эксперты по библиотекам, архивам и музеям входили в одну из подкомиссий Делегации, часто имели совместные подготовительные заседания и участвовали в пленарных заседаниях с поляками для совместного обсуждения поставленных вопросов.
      {134} Живо помню первое появление Александра Исаевича на одном из подготовительных заседаний, происходивших в кабинете заместителя председателя Делегации С. И. Мрачковского. А. И., только что приехавший из Петербурга, явился на заседание с портфелем, туго набитым разными книгами и материалами. К решению вопроса о выдаче полякам книг из Петербургской Публичной Библиотеки еще только начали приступать, но А. И. был уже, что называется, во всеоружии. Все материалы у него были подобраны и систематизированы.
      Председательствовал на этих неофициальных собраниях обычно С. И. Мрачковский, очень культурный большевик, с большими способностями схватывать очень специальные доводы и рассуждения. Мрачковский, по-видимому, вполне оценил и знания А. И. и его преданность Публичной библиотеке. Это и не могло быть иначе.
      Нас, специалистов по архивам, тоже захватывала та горячая убежденность, с какой А. И. отстаивал каждую книгу, каждую рукопись, на которую претендовала польская сторона. Нам часто приходилось и во время заседаний, а еще чаще во время перерывов, успокаивать А. И. уговорами, чтобы он поберег свое расшатанное здоровье. А. И. так любил Библиотеку, что больно чувствовал каждое предстоящее из нее изъятие, что успокоился бы только тогда, когда поляки заявили бы, что они отказываются от всяких требований. Для юридической помощи по вопросу о Библиотеке был приглашен В. И. Нечаев, человек очень спокойный и с хорошими юридическими познаниями. И ему трудно было иногда убедить А. И. в безнадежности его некоторых доводов. А. И. тогда беспомощно опускался на стул и нервно говорил: "нет, не могу, это культурное варварство!".
      Действительно, польские требования, если бы их удовлетворить в полной мере, грозили тем, что громадная работа, проделанная по каталогизации в течение всего 19 века, пошла бы насмарку. Некоторые библиотечные фонды были бы совершенно разрушены.
      Первые официальные заседания с поляками по вопросу о Публичной библиотеке прошли в моем присутствии. А. И. настолько волновался, что мы серьезно начали опасаться за его здоровье. Позднее, без меня уже, как мне передавали, с А. И. случился во время заседания тяжелый обморок. Больше {135} всего на него действовали утверждения поляков, что вся культурная Европа разделяет их требования. Я помню, как в перерыв А. И. нервно говорил мне: "Вы поймите нашу беспомощность: ведь я каждый год раньше ездил по Европе и знаю хорошо культурную среду. Если бы я мог выехать сейчас, я смог бы доказать полякам, что их утверждения неправильны. Никогда культурная Европа не одобрит того, что они хотят сделать с нашей Библиотекой".
      Сколько боли было в этих искренно сказанных словах А. И.! Была полная беспомощность в нашем положении. Даже в Москве мы часто чувствовали на себе косые взгляды, якобы за то, что мы своей работой помогаем большевикам. А. И. больнее других переживал эти намеки. Один раз он пришел на заседание необычайно расстроенный. В перерыве мы с ним разговорились, и он поделился со мной своими мыслями.
      - Представьте, был сейчас в одном очень культурном семействе. Разговор зашел о нашей работе. Мне пришлось услышать не мало упреков за участие в Делегации. Говорили о том, что поляки лучше нас сохранят культурные ценности. Зачем мы их отстаиваем? Что я мог сказать на это? Ведь я так сжился с Публичной Библиотекой. Я не могу помириться с этим грабежом! При чем же тут большевизм?
      Я старался, как мог успокоить А. И., но этот разговор его очень обеспокоил, и он ушел, не дождавшись возобновления заседания.
      В июле 1922 года я собирался на месяц в деревню. Как то перед моим отъездом мы шли с А. И. с позднего заседания. Он жаловался, что вот уже в течение нескольких лет не может поехать за границу. "Ведь раньше я каждое лето, хоть на один месяц, скрывался туда. А сейчас вот, кроме желания посмотреть, что там делается, еще прибавилась болезнь, которая меня временами так сильно мучает". - "Почему же Вам не попытаться получить разрешение на выезд за границу?" - спросил я. "Нет, сейчас это невозможно. Как я могу покинуть Библиотеку, когда на нее идет такой нажим? Вот кончим работу и, может быть, в будущем году мне удастся вырваться".
      Через месяц мне суждено было увидать А. И. в последний раз. По приезде из деревни мне было предложено ГПУ {136} покинуть пределы России вместе со многими лицами московской интеллигенции. Обыск у меня был произведен в мое отсутствие. После двухдневного домашнего ареста, я был приглашен в ГПУ, где мне и сообщили о том, что я должен в недельный срок убраться. Вечером я пошел на соединенное заседание с поляками.
      Не удивляйтесь, читатель. Это возможно только у большевиков. Объявленный государственным преступником, я был еще не на одном заседании, хотя они считались секретными. Работа моя в Делегации продолжалась еще около месяца, так как председатель П. Л. Войков долго не хотел верить моей высылке и даже хлопотал о моем оставлении в Москве. А. И. на прощанье старался меня утешить, но и тут не забыл о Публичной Библиотеке. Уж очень его угнетала мысль о том, что заграницей не знают о польских требованиях. Он прямо упрашивал меня тотчас же по приезде за границу написать об этом.
      Его просьбу я выполнил, так как и сам видел чрезмерность польских требований. Свою статью "Культурные ценности России и Польши" я сознательно поместил в Новой Русской Книге (№ 9, 1922 г.), издававшейся проф. А. С. Яшенко. В Poccию тогда свободно проходило это издание. Копии статьи я разослал в газеты и некоторым видным ученым.
      Заграницу А. И. попал лишь летом 1924 года. Болезнь, видимо, шагнула вперед. Я уверен, что работа в Делегации и волнения, связанные с судьбой Библиотеки, были одной из главных причин, ускоривших развязку. Говорят, что последние заседания, в которых решалась судьба Библиотеки, А. И. провел особенно нервно. У него участились сердечные припадки. Он приехал сюда уже совершенно больным, но не потерявшим интереса к своему делу. Мне не удалось повидаться с А. И. в Берлине, но я получил через одного общего знакомого просьбу от А. И. доставить ему некоторые печатные материалы по библиотечному делу.
      Понятно, эту просьбу я выполнил охотно, как маленький дар культуре родной страны и маленькую услугу человеку, стойко стоявшему на своем посту. Увы, поездка за границу для А. И. имела роковой конец. Сердце не выдержало новых впечатлений. А может быть, здесь в нормальной культурной {137} обстановке встали в памяти все эти кошмарные годы. И его не стало.
      Я мало знал А. И., но его и не нужно было долго знать для того, чтобы увидать эту исключительную преданность русской культуре. Он не любил вспышек, но горел ярким и постоянным огнем.
      --
      Прошло больше 10 лет со дня смерти А. И. Сколько было пережито тяжелых минут там, на родине, и здесь, на чужбине!
      Русская культура вместе с ее представителями расплескалась по всему миру. Но те культурные ценности, который сохранились в России, сохранены трудами лиц, который как А. И., стойко стояли на страже накопленного, несмотря на все величайшие трудности. Придет новый расцвет русской культуры, и тогда с благодарностью вспомнят и Александра Исаевича Браудо.
      А. Изюмов. Прага Чешская.
      (дополнение, ldn-knigi: http://www.vgd.ru/I/izrael.htm
      ИЗЮМОВ АЛЕКСАНДР ФИЛАРЕТОВИЧ 1885-1951.
      В 1918-1922 инспектор архивов при Московском областном управлении архивным делом, страший инспектор Главного архивного управления; в 1922 выслан за границу, жил в Берлине, сотрудничал с Русским научным институтом в Берлине; в 1925 по приглашению А.А. Кизеветтера переехал в Прагу, член Русского исторического общества, заведующий отделом (с 1925), заместитель управляющего (с 1934) Русского заграничного исторического архива; в 1941 интернирован и заключен в концлагерь, в 1945 освобождён американскими войсками; принимал активное участие в подготовке отправки документов РЗИА в СССР.
      http://catalog.booksite.ru/localtxt/zol/ota/ya/zolotaya_kniga/14.htm
      ИЗЮМОВ Александр Филаретович (25.7.1885, с. Озерки, Чухломского у., Костромской губ. - 1950) - историк, архивист. Окончил Костромскую духовную семинарию, затем в 1914 - историко-филологический факультет Московского университета; был оставлен для подготовки к магистерскому экзамену у профессора М. Любавского. В 1914-18 находился на фронте. С июля 1918 по май 1922 работал инспектором архивов при Московском областном управлении архивным делом, старшим инспектором Главного архивного управления. Организовал вывоз в Москву ряда архивов: документов Ставки Верховного главнокомандующего в Могилеве (март 1919), из Петрограда - библиотеки и документов Государственного совета (апр. 1919), из Кирилло-Белозерского монастыря - документов, эвакуированных туда Временным правительством (май 1920). Читал курс русской истории на Пречистенских курсах в Москве. В сентябре 1922 в числе большой группы ученых выслан за границу как "элемент общественно вредный".
      С 1922 по 1925 находился в Берлине, читал лекции по русской истории в Русском научном институте. В октябре 1925 переехал в Прагу, работал в должности заведующего отделом документов Русского зарубежного исторического архива, член его ученой комиссии, с 1934 - заместитель директора архива, принимал активное участие в формировании его коллекций. В январе 1930 вместе с Н. Астровым, М. Новиковым, А. Кизеветтером входил в состав комиссии по организации праздника Татьянина дня в связи с 175-летием Московского университета. В 1940-х активный член Русского исторического общества в Праге.
      Автор статьи "Московский центральный исторический архив" в сборнике исторических трудов в честь 70-летия П. Милюкова (Прага, 1929). Статьи И. "Декабристы", "Шпионство за декабристами" и др., включенные в историко-литературный сборник "На чуждой стороне" (1923-25), а также обзор "Литература о декабристах за последние годы" (Славянская книга, 1926) способствовали изучению декабристского движения. Интересны также работа "В поисках бумаг последнего царя" (На чужой стороне, 1923, № 3) и статья "Толстой и Герцен" в журнале "Современные записки" (1937, № 63).
      Соч.: Краткое curriculum vitae / Пашуто В.Т. Русские историки-эмигранты в Европе. М., 1992.
      Лит.: Павлова Т.Ф. Заграничный исторический архив в Праге // Вопр. истории, 1990, № 11. ) {139}
      ПОСЛЕДНИЕ ДНИ
      АЛЕКСАНДРА ИСАЕВИЧА БРАУДО
      (Ида Мовшович)
      Десять лет прошло с тех пор, и так еще свежо воспоминание о том вечере и его трагическом конце, унесшем в могилу Александра Исаевича. Судьбе угодно было, чтобы я одна приняла его последний вздох; вдали от всех тех, кто был ему близок и дорог.
      С самого начала войны и до конца 1917 года я находилась с Александром Исаевичем в постоянном, почти ежедневном контакте. Мои обязанности секретаря Совещательной Коллегии при фракции еврейских депутатов 4-ой Государственной Думы поставили меня в общение со значительной группой еврейской интеллигенции в Петербурге, которая обнимала преимущественно несоциалистические элементы ее. Александр Исаевич был членом этой коллегии.
      Менялись председатели ее, прибывало и убывало количество ее членов, но душой этой коллегии, человеком, который вынес всю ее наиболее ответственную и в то же время черную работу, был Александр Исаевич. Он всегда куда-то ездил, что-то приносил, к кому-то звонил по телефону, зачем-то забегал в Бюро Депутатов на Захарьевскую улицу. Он не знал покоя до поздней ночи, и часто после вечерних заседаний, затягивавшихся за полночь, ездил еще в редакции газет, чтобы потом попасть домой и затем рано утром поспеть в обычный час к исполнению своих обязанностей в Публичной Библиотеке.
      Но вот настал желанный час. Закон о еврейской эмансипации стал совершившимся фактом. В Пасху 1917 года все находившиеся в Петрограде члены Совещательной Коллегии собрались вместе с членами Думы, чтобы отпраздновать банкетом достижение еврейского равноправия. Было {140} произнесено много речей, но одна речь - слово М. С. Алейникова о роли Александра Исаевича в этом завоевании и о душевной кpacoте его - вызвала самое большое сочувствие присутствовавших, которые поистине чувствовали, что истинным героем этого праздника был Александр Исаевич.
      Шум революционной борьбы в годы революции совершенно заглушил всякое внимание к еврейской общественности. Александр Исаевич, несмотря на свою личную близость ко многим членам передовой русской интеллигенции, отдавшейся борьбе за революционную власть, в ней непосредственного участия, насколько я знаю, не принял.
      Борьба была связана с применением насилия, с риском причинить вред стране в тяжелое время. Душевные качества Александра Исаевича не мирились с тем, что революция требовала от политика. Он с головой ушел в свое любимое библиотечное дело. Он работал без передышки и был счастлив, что его любимое детище нашло более благоприятную обстановку, чтобы расправить свои крылья. Но этот покой длился недолго.
      В Публ. Б-кe началась борьба элементов, выдвинутых революцией, с теми, которые не видели нужды в проведении политики в библиотечных делах. К тому же в эту пору уже всей русской и русско-еврейской интеллигенцией, которую революция выбросила с прежних постов, велась тяжкая борьба за существование.
      В ней, конечно, Александр Исаевич оказывался незаменимым человеком. Его никто не боялся беспокоить. Его всегда можно было найти, и он всегда с готовностью вызывался делать все необходимое. Мне припоминаются десятки поводов, по которым я лично обращалась к нему за помощью для друзей и знакомых.
      Александр Исаевич ездил к Горькому хлопотать об освобождении племянника проф. Л., который по недоразумению был арестован и без теплых вещей выслан в Архангельскую губ.
      Он устраивал людей на работу в самой Публичной Библиотеке и в разных других учреждениях, где у него были многочисленные связи. Он доставал переводы для людей, которых по болезни нельзя было устроить на службе.
      Он находил для больных места в клиниках (по тому времени это было дело почти безнадежное для простого смертного). Он доставал средства для нуждавшихся и был в восторге, приписывая мне заслугу, когда на деньги, им же добытые, мне удалось подкормить и поставить {141} на ноги нашего общего друга члена Государственной Думы, который заболел от истощения.
      Я встретила его перед своим отъездом в Лондон в последний раз в Москве, в июле 1919 г., когда он сам делал попытку проехать на время к своей семье на Украину. Он выглядел усталым, осунувшимся, но помню, как он все-таки как то сказал в разговоре мне:
      "Мой отец умер в 44 года, и в моей памяти он остался стариком, а мне вот уже 54 года, а я себя старым еще совсем не чувствую".
      В течение следующего года я не получала от Александра Исаевича никаких известий. Я слыхала только, что он на обратном пути из Украины в Петроград серьезно заболел и был поставлен на ноги только благодаря наличию преданных друзей в Одессе.
      В начале 1921 года несколько человек его друзей в Лондоне и Париже устроили для него отправку посылок АРА; была сделана попытка перевести ему немного денег. У меня сохранилось несколько писем Александра Исаевича за 1921 и 1922-ой годы. Он болезненно чувствовал отсутствие друзей, с которыми его связывала долголетняя совместная общественная работа.
      Как этот человек, который так легко всем помогал, приходил в необычайное волнение от малейшего внимания, которое ему оказывали его друзья. "И я никогда не забуду, - писал он 10-го марта 1922 года, - "как при получении первой посылки Любовь Ильинишна (Жена А. И. Браудо.) плакала, а мы почти плакали. Так плачут, надо думать, от волнения в тюрьме при получении писем с воли. И вот сейчас мы сыты и все-таки ужасно несчастны. Я взят на содержание, а кругом нас гибнут люди, заброшенные и обреченные...
      Ежедневно приходят к нам знакомые, близкие и неблизкие, при которых совестно хорошо питаться". Александр Исаевич тосковал из-за отсутствия общественной работы, хотя признавал, что на нее уже не было ни сил, ни времени, даже, если бы она была.
      В январе 1923 г. он писал: "Служебная работа, которой я предан всем существом, в течение последнего года требовала особенного напряжения физических сил и нервов, в результате чего я в конце октября, возвратившись в {142} Москву, куда я езжу очень часто, имел первый сердечный припадок, т. е. так называемую первую повестку...
      За пределами этой работы нет ничего, - к нашей общественности я уже, кажись, никакого отношения не имею, во всяком случае она никакой роли в жизни моей не играет и лишь изредка меня по тому или иному вопросу вытягивает на поверхность".
      В конце 1922 года удалось в Лондоне добиться, чтобы Еврейский Комитет Помощи Жертвам Войны выслал нуждающейся интеллигенции в Петрограде несколько сот посылок АРА. Посылки были выданы в распоряжение Александра Исаевича, который распределял их по соглашению с лицами, привлеченными им для этой цели. День получения известия о посылках был для Александра Исаевича истинным праздником. Наш друг, который принимал участие в распределении посылок, писал мне потом, что он "никогда не видел, чтобы чужая нужда и чужое горе воспринимались так, как А. И-чем.
      Все его невзгоды, которых было не мало, переставали для него существовать, отошли на второй план". А. И. сформировал тогда небольшой Комитет, который принял на себя заботу о нуждающейся интеллигенции. Он напрягал остаток своих сил на то, чтобы раздобыть нужные для этого средства, и занимался этим делом, щедро расточая свои слабые силы, до последнего дня.
      В 1924 году Александр Исаевич получил библиотечную командировку в Западную Европу. За время войны и революции Публичная библиотека была отрезана от Запада, и А. И. все мечтал о том, как бы восстановить контакт с Европой и начать снова получать европейские издания. Когда я в 1919 году уезжала в Лондон, он просил меня помочь ему в этом отношении. Он несколько раз писал мне, прося сговориться с редакциями русско-еврейских журналов заграницей, чтобы они посылали свои издания в Публичную Библиотеку. 5-го июля 1924 г. А. И., вместе с Любовью Ильинишной и со своим сыном, выехали из Петрограда и направились в Берлин. Случилось так, что как раз в эти дни я тоже попала в Берлин и в одно прекрасное утро узнала по телефону от Я. Г. Фрумкина, что Браудо прибыли и скоро будут у Веры Владимировны Брамсон (Л. М. Брамсон был тогда в Америке).
      Я поспешила туда в указанный час и, увидев их, с трудом справилась с {143} овладевшим мною чувством ужаса. Предо мною был старик с потускневшим взглядом и провалившимися щеками; в поношенном костюме, в истоптанной обуви, исхудавши наполовину против того, как я оставила его в Москве в 1919 г. Мы все были так взволнованы, что не могли говорить. Совестно было в их присутствии чувствовать в себе еще достаточно физических сил. Я сидела с ними недолго и убежала, пообещав еще раз встретиться в тот же день. У всех наших друзей в то время только и было на устах: "Александр Исаевич!".
      С ним как бы вернулся центр нашей петроградской жизни, было вокруг кого объединиться, было у кого расспросить о той жизни, которая была так близка. На кого еще можно было так положиться, от кого как не от Александра Исаевича можно было услышать слово правды?
      Сам он был до такой степени взволнован и так остро ощущал свой "последний приезд в Европу", что мне жутко становилось при чтении его писем, который он довольно часто присылал мне за те четыре месяца, которые провел в Европе.
      В первом письме, которое я получила от него 18 июля из Берлина он писал: "Я все еще не пришел в себя и не могу еще обрести душевного спокойствия. Да и обрету ли вообще? Mне так много нужно сделать за этот последний, по всей вероятности, приезд сюда, что у меня идет кругом голова, и я совершенно не могу еще справиться со своими заботами". А забот у него, действительно, было не мало. Он решил в интересах Публичной Библиотеки посетить и познакомиться с управлением всех крупнейших европейских библиотек и посетить Берлин, Вену, Париж и Лондон, а также целый ряд крупных книжных центров для установления контакта по снабжению европейскими изданиями. Одной этой работы, требовавшей большого напряжения духовных и физических сил, было бы достаточно для ослабевшего до крайности организма Александра Исаевича. Но это было только незначительной частью его работы. Все его душевные силы были направлены на то, чтобы раздобыть средства для организации помощи нуждающимся петроградцам. Без этого он не мог вернуться домой. И он писал мне в сентябре из Вены:
      "Только что получил Ваше письмо. Чек я получил {144} (это был чек из Еврейского Комитета Помощи Жертвам Войны в Лондоне) и страшно ему обрадовался. Переведу его в Poccию. С тем, что мы собрали в Берлине, мы обеспечим помощь особо нуждающимся интеллигентам на 4 месяца в том размере, весьма экономном, в котором мы ее оказывали до сих пор. Но ведь 4 месяца это только 1/3 года. Моя мечта - обеспечить эту помощь на год с тем, чтобы те, кто поедут в следующем году, сделали то же самое. Приходится, значит, ловить по Европе всех тех, от кого можно ожидать помощи. Вот я и ловлю.
      А между тем с этой ловлей перекрещивается библиотечная работа, которая увлекает меня все больше и больше, и как никак есть тоже необходимость полечиться и отдохнуть." Далее следует сообщение о том, что он должен повидать одного человека в Вене, другого в Париже и третьего в Брюсселе, и что вследствие этого его библиотечные поездки в Штуттгарт и Франкфурт придется совершить уже после лечения. Тут же он меня просит телеграфировать ему, если я узнаю, где находится г. Г. из Нью-Йорка. Ему необходимо его повидать.
      Но вот он наконец попал во Францию, где он должен был полечиться и отдохнуть. Он поселился на время в Шатель-Гюион и писал оттуда длинные письма по поводу предстоящего приезда в Лондон. Он обдумывает свою поездку, чтобы в короткий срок успеть по возможности больше; спрашивает о том, как проникнуть в святая святых Британского Музея, чтобы познакомиться с деталями библиотечной администрации, просит выписать ему библиотечный журнал и т. д., и т. д. В том же письме он мне сообщал, что подготовлял план работы по "Истории борьбы за эмансипацию русских евреев".
      "Я уже с целым рядом лиц переговорил, замечал он, и я имею надежду, что это дело наладится (о материальной части я не говорил еще ни с кем". Он собирается работать над этим по возвращении в Россию.
      Дождались мы и его приезда в Лондон. И здесь я видала его в течение почти двух недель изо дня в день. Он жил у нас в Гэмстэде, и я старалась все время сопровождать его в его разъездах по городу, чтобы облегчить ему передвижение по подземной дороге и нахождение нужных {145} адресов. Когда мы поднялись с ним на второй этаж Британского Музея, и он увидел ценные книги в шкафах за стеклом, он был тронут до слез: "Мы об этом можем только мечтать". Он не мог пробыть все две недели в Лондоне без перерыва, ему надо было ехать на два дня в Брюссель повидать одного из тех, кого он "ловил по Европе" и, не долго думая, в плохую ноябрьскую погоду, он поднялся и уехал.
      Из Брюсселя он писал, что переезд был очень тяжел, но что он отдохнул и едет обратно в Лондон. Больно было видеть его, когда он вернулся. Хотя к нему быстро вернулся прежний вид красивого русского европейца, глаза его остались тми же тусклыми и усталыми, как в день приезда в Берлин. Он не только не отдохнул, но с трудом передвигался. На улице мы останавливались по его просьбе, чтобы он мог перевести дыхание. Он при этом шутил, но я видела как трудно ему было справиться с болью в сердце.
      В день смерти (то была суббота 8-го ноября), он утро провел в Британском Музее и вернулся домой к чаю в 4 часа. Мы сидели у камина, и он обсуждал с Давидом Ефимовичем, моим мужем, вопрос о том, какие шаги можно было бы предпринять, чтобы получить субсидию в фонде Карнеги для составления общего каталога всех Российских библиотек. По его предположению, составление такого каталога продолжалось бы лет двадцать, но это было бы таким большим делом!.. Какой бы это был ценный вклад в русское библиотечное дело, он был бы так счастлив, если б ему привелось взяться за это дело...
      Часам к семи пришел Л. Е. Моцкин, его старый приятель и многолетний сотрудник по заграничным изданиям. Мы сели обедать. А. И. ел мало, но был чрезвычайно оживлен и разговорчив. Вспоминали старину, рассказывали анекдоты и эпизоды начала войны в Германии, где Л. Е. тогда очутился. Оба они наперерыв старались вспомнить отдельные моменты их совместной работы в разных начинаниях. И сколько в этих людях было идейности и чистой любви к тому, чему они служили. Так мало они хотели для самих себя. Мы засиделись за столом в чудесной теплой атмосфере старых друзей, говоривших на родные темы.
      Около 9 часов Л. Е. поднялся и сказал, что ему надо позвонить по {146} телефону к H. Соколову. Телефон стоял тут же на буфете. Л. Е. поговорил по телефону и собрался уходить. Я предложила, чтобы мы все вышли его проводить к станции подземной дороги, в пяти минутах от дома, но А. И. посоветовал нам идти без него, сославшись на то, что "не совсем годится для ходьбы". Мы все вышли к дверям проводить гостя, и Д. Е. один пошел проводить Л. Е. на станцию.
      Я осталась с Александром Исаевичем одна в квартире. Проходя мимо его комнаты, в которую он вошел, я спросила его, почему он не зажигает света. Он шутя предложил мне зажечь его, и я увидела, что он ищет соду, которую часто принимал. Я предложила ему стакан воды, и мы оба вернулись в столовую, он с содой, а я со стаканом воды в руке.
      Он опустился в кресло, в котором сидел во время обеда и, протянувши руку к соде, лежавшей на столе, сказал мне: "Как Вам сегодня понравился Л. Е.? Это не тот Л. Е., который занимается политикой. Прекрасный человек!"
      А затем, вспомнив последний анекдот, слышанный от него, он стал его повторять, но не закончив первой фразы, откинул голову на спинку кресла и застыл. Смерть наступила моментально. Он умер смертью святого, не дойдя до конца своего жизненного пути, с добрым словом о друге на устах...
      Ида Мовшович.
      Лондон.
      [Image005]
      [Image006]
      [Image007]
      [Image008]