Очерки и воспоминания

      Но личных сил его было не достаточно. Необходимы были общие соединенные усилия, единый еврейский фронт.
      А между тем жизнь еврейской интеллигенции Петербурга сложилась так, что создание единого фронта казалось делом немыслимым. Кружковщина разделила еврейскую общественность. Четыре главные группировки - сионисты, народная группа, демократы и народная партия, не говоря уже о других, менее значительных, держались обособленно, враждовали между собою, неохотно шли на совместные действия. К тому же лидеры всех этих "течений" были в отсутствии, - война их застигла заграницею, - а без них их сторонники были еще менее склонны сесть вместе за "круглый стол". А.И. взял на себя трудную задачу объединения {89} враждовавших партий. Путем настойчивых переговоров с наличными их членами, воздействия на каждого из них в отдельности, ему удалось добиться своего.
      Я вспоминаю эти первые объединенные собрания на дому у А. И-ча или у меня. Трудны были первые шаги, "неувязка" давала себя заметно чувствовать. Но А. И. был на страже: обычно хранивший молчание, он здесь часто брал слово, сглаживал полемические выпады, примирял споривших, всегда удачно привлекал общее внимание к основному, всех волновавшему вопросу. Он был фактическим руководителем заседаний, хотя от председательства на них неизменно уклонялся, не говоря уже о том, что он всегда брал на себя исполнение принятых решений.
      Так, благодаря его инициативе и энергии, объединение еврейских общественных сил Петербурга стало совершившимся фактом, когда месяца через полтора отсутствовавшие деятели вернулись на родину. Оставалось лишь придать заключенному союзу организационную форму, смягчить властные навыки одних, самолюбивые претензии других, успокоить подозрительность третьих и кружковое рвение четвертых. А. И. все это сделал. Он побывал у всех, кого надо, у кое-кого по нескольку раз, поговорил, как только он умел: мягко, сердечно, но настойчиво, затронул у каждого его сокровенные струны, сам ко всем благорасположенный, расположил всех друг к другу, сплотил всех в общей работе.
      Образовалась единая еврейская организация, в которую входили члены всех партий на пропорциональных началах, организация, собиравшаяся раз в месяц на общие собрания, и выбравшая бюро, в которое входили также ех officio члены Государственной Думы, и которое заседало еженедельно. Работа закипала. И было над чем трудиться.
      Из Польши и Западного края приходили грозные вести. Еврейское население целых городов и уездов изгонялось в течение суток. Ни в чем не повинные люди подвергались расстрелу, еврейские религиозные святыни - надругательству. Каждое собрание пленума открывалось сообщением поступившей информации, и сердце обливалось кровью при чтении этого синодика жестоких гонений. Сильное волнение охватывало присутствовавших, лились страстные речи. А. И. обычно молчал. Он знал уже все докладывавшиеся материалы, ибо часто сам поставлял {90} их, он успел уже их изучить и обдумать, он уже кое-что успел сделать, чтобы уменьшить размеры бедствия.
      Молча присутствуя на собраниях, он следил лишь за тем, чтобы не было нарушено единство настроения, чтобы в пылу дебатов не сказалась партийная рознь, чтобы были вынесены общие, всеми одобренные решения. Еще значительнее была его роль в подготовке, материала для таких собраний и в исполнении постановленных решений.
      При организации было создано информационное бюро, имевшее целью собирать сведения о положении евреев в сфере военных действий. А. И. его организовал и им руководил. Он приходил в бюро каждый день и оставался по нескольку часов, перечитывая всю корреспонденцию, напутствуя эмиссаров, отправляемых для собирания материалов, вникая во все детали текущей работы. Покончив с этой работой, он переходил в другую комнату, где составлялись докладные записки власть имущим людям, запросы для представления в Государственную думу, сборники материалов для передачи в редакции газет и т. п. Здесь он тоже все просматривал, давал ценные указания. Он был душою работы.
      Так изо дня в день в течение долгих, мучительных годов войны...
      Петербургские писательские круги не оставались глухими к гонениям на евреев. По инициативе Максима Горького, Леонида Андреева и Федора Сологуба, образовалось общество, поставившее себе целью борьбу с "кровавым наветом" и за уравнение евреев в политических и гражданских правах. В него вошли представители литературы, науки и искусства. А. И. был одним из немногих евреев, привлеченных к делу. Он бывал на всех собраниях, редко вмешивался в прения, но когда требовалось фактическое разъяснение, последней информации, взоры всех обращались на него. Сконфуженный этим, он давал нужную справку, сообщая подробности неизвестные и самым осведомленным из присутствовавших.
      Петербургская радикальная интеллигенция стала с 1916-го-года собираться для обсуждения политических проблем, выдвигавшихся жизнью. В них принимал участие очень ограниченный круг лиц, допускавшихся после тщательной фильтровки организаторами этих собраний. А. И. бывал и {91} здесь и молча внимал разговорам. Надо было, чтобы оратор говорил совсем "несосветимые" вещи, чтобы А. И. попросил слово и заведомо волнуясь, но владея собою, вернул увлекшегося оппонента к печальной действительности, показал несостоятельность его утверждений. Общее одобрение было обычной реакцией на его редкие выступления.
      IV.
      Когда А. И. в 1924 году приехал в Париж, он собрал нас, бывших своих сотрудников, и убедительно развивал перед нами мысль о необходимости общими усилиями написать историю русско-еврейской интеллигенции за четверть века, предшествовавшую февральской революции, историю нашей борьбы за полноправие. Он говорил, что значительная часть подготовительной работы для этого труда им уже проделана, множество материалов собрано, средства на издание книги получены. Он уехал в Лондон, уговорившись с нами, что, по его возвращении, то есть через несколько дней, мы снова соберемся и примем окончательное решение, распределим роли и условимся о сроке представления рукописей.
      Судьба решила иначе. А. И-чу не суждено было вернуться в Париж, нам не суждено было опять поработать с ним, написать сообща книгу, в которой была бы воссоздана интереснейшая полоса русско-еврейской общественности. Конечно, А. И. протестовал бы против частого упоминания его имени в книге, но мы, ее составители и друзья его, не имели бы права его слушаться: история того времени, годов общей борьбы за честь и достоинство русских евреев, за лучшее будущее родного народа была тесно переплетена с его личностью, она слишком многим ему обязана, чтобы его имя могло остаться в тени, как он сам всегда старался это делать.
      Если когда-нибудь история этого замечательного периода в жизни русско-еврейской интеллигенции будет написана, - а она должна дождаться своего историка! - А. И. Браудо по праву будет фигурировать в ней на одном из первых мест, как неустанный, самоотверженный, бесстрашный и дальновидный деятель, истинный рыцарь без страха и упрека.
      С. Познер.
      {93}
      РОЛЬ А. И. БРАУДО В ДЕЛЕ
      РАЗОБЛАЧЕНИЯ АЗЕФА
      Среди многочисленных заслуг А. И. Браудо его содействие в деле разоблачения провокаторской деятельности Азефа представляет особый интерес. Участие Александра Исаевича в этом деле было, по-видимому, весьма значительно. Но, как всегда, он никому о том не рассказывал более того, что было необходимо для успеха дела. Печатаемые ниже воспоминания В. Л. Бурцева и А. А. Аргунова, особенно близко стоявших к этому делу, ярко показывают, как неохотно А. И. Браудо говорил о себе и своих общественных заслугах. Вследствие этого роль А. И. Браудо в этом большом деле, как в большинстве других его крупных общественных дел, едва ли будет выяснена когда-либо полностью. Но и по сообщениям этих двух авторов и помещенным выше в начале настоящего сборника воспоминаниям близких А. И-чу лиц, роль его в этом историческом разоблачении обрисовывается достаточно выпукло.
      Редакции.
      I.
      (Вл. Бурцев)
      С А. И. Браудо я впервые встретился в 1906 г. в Петербурге, в редакции нашего журнала "Былое". Мои товарищи по редакции, В. Я. Богучарский и П. Е. Щеголев были раньше знакомы с ним. Как библиотекарь Петербургской Публичной Библиотеки, А. И. Браудо всем нам, занимавшимся историческими изданиями, оказывал большие услуги. Сколько я знаю, Богучарский в начале 1900 г. пользовался его указаниями в своих работах по известному изданию {94} политических процессов. Эти издания были столь необычны для того времени, что только драгоценная помощь таких людей, как Браудо, и позволили Богучарскому предпринять эти издания и довести их до конца.
      Редакцию "Былого" Браудо посещал одновременно с бывшим директором департамента полиции А. А. Лопухиным и бывшим губернатором князем С. Д. Урусовым, с которым А. И. был близко знаком. Bcе они трое хорошо знали, как я заинтересован был в то время борьбой с провокацией. Но тема была очень острая для того времени, и я никогда никому из них не ставил прямых вопросов о своих разоблачениях провокаторов. Но они прекрасно понимали что меня интересует, и не редко, как будто между прочим, длились со мной своими нужными для меня сведениями.
      В 1907 г. все они трое, а Лопухин более их всех понимали, что я занят разоблачением провокации в центре партии с. р. Лопухин, по-видимому, в то время большого значения не придавал разоблачению лично Азефа, которого, как агента департамента полиции, он знал прекрасно. Когда я был уже в положении полулегального и жил в Финляндии, не решаясь приезжать в Петербург, я в конце декабря 1907 г. вызвал туда как своего знакомого, Лопухина и сообщил ему, что я еду заграницу и там приступлю к разоблачение важного эсеровского провокатора. Лопухин тогда, видимо, не хотел идти мне навстречу и как-то неожиданно прервал нашу беседу. Он сказал, что скоро приедет заграницу, и там мы сможем побеседовать на свободе.
      Но заграницей целые полгода я не мог дождаться Лопухина. Он туда приехал только летом 1908 г. Его письмо ко мне почему-то до меня не дошло, и Лопухин должен был уезжать в Poccию. В это время Браудо был заграницей у Лопухина. Знал ли он о моих обвинениях против Азефа, - я не знаю. Но он хорошо знал вообще о моих разоблачениях провокации и прекрасно понимал важность моей встречи заграницей с Лопухиным.
      По собственной инициативе он решил устроить нашу встречу. Делал это он только потому, что считал это нужным сделать в общих интересах, а не потому, что это ему надо было или этого требовал от него Лопухин или я.
      {95} В августе 1908 г. в Париже на мою квартиру эмигранта, который несомненно находился под бдительным надзором русской полиции, неожиданно явился Браудо. Он, конечно, понимал опасность этого визита ко мне для него, находящегося на правительственной службе. Он меня ни о чем не расспрашивал, и мы вообще говорили на общие темы. Но он только как будто мимоходом сообщил мне адрес Лопухина и указал точно день, когда он уезжает в Poccию, и когда у него будет пересадка в Кельне на поезд, идущий в Берлин. Я понял, что ему ясна важность для меня этого сообщения. Я поблагодарил его за сообщение, но мы не говорили, почему для меня встреча с Лопухиным так важна.
      Через несколько дней я был в Кельне и стал осматривать все поезда, на которых мог приехать Лопухин. И, действительно, в одном из этих поездов я встретил Лопухина, и мы вместе доехали до Берлина. Дорогой у меня произошел с Лопухиным очень важный разговор об Азефе. То, что было дальше, - известно. Но тут был один эпизод, о котором до сих пор не рассказывал никто из тех, кто мог бы рассказать.
      В октябре 1908 г. в Париже был суд надо мной по обвинению Азефа в провокации. По настоянию судей, П. А. Кропоткина, Г. А. Лопатина и В. Н. Фигнер, мне пришлось рассказать о моем разговоре с Лопухиным. Мои обвинители настаивали на том, что Лопухин был подослан ко мне, что он сознательно оклеветал Азефа, и мне сообщили, что в Петербурге будет послан специальный представитель с. р. для допроса Лопухина.
      С. р. были убеждены, что в Петербурге они докажут провокацию Лопухина. Я понял, какая туча сбирается над головой Лопухина в случай какой-либо ошибки с. р. при расследовании. Член Центр. Ком. с. р. должен был немедленно выехать в Петербург. Я считал нужным предупредить Лопухина, что его имя делается, помимо моей воли, связанным с разоблачением Азефа и может дойти до департамента полиции. У меня не было никакой возможности снестись непосредственно с Лопухиным.
      Я тогда написал письмо прямо в Петербургскую Публичную Библиотеку. Во внутреннем конверте была моя записка с просьбой передать это письмо, подписанное вымышленным именем, библиотекарю А. И. Браудо, а в письме к нему я уже от своего имени писал очень сухо, что буду очень благодарен, {96} если он лично передаст мое письмо нашему общему знакомому Лопухину, адреса которого я, к сожалению, якобы не знал. А. И. Браудо исполнил мою просьбу, и Лопухин был вовремя предупрежден. Тем же путем я потом успел написать еще два письма к Лопухину до его ареста. Одно из них, третье, Лопухин нарочно сохранил и во время известного обыска, сделанного жандармами у него, он передал им мое письмо и сказал: - "Это письмо от Бурцева. Это самое интересное для вас. У меня более ничего интересного для вас нет".
      Мне не нужно комментировать, какую услугу оказал мне А. И. Браудо, устроив в Кельне мое свидание с Лопухиным, уезжавшим в Poccию. Большую услугу он нам оказал и передачей моих трех писем Лопухину.
      Во всей истории с моими письмами Лопухину имя А. И. Браудо нигде никем не было упомянуто.
      В 1909 г. Лопухин, после знаменитого своего процесса, был с лишением прав сослан в Восточную Сибирь, а в 1912 г., когда и правительству было ясно, что представлял собою Азеф, Лопухин был возвращен из Сибири, восстановлен в правах и жил в Петербурге.
      В сентябре 1914 г. я, добровольно возвращавшийся в Poccию во время войны, был тоже арестован. После суда я с лишением прав был сослан в Восточную Сибирь, в Туруханский край, - кстати сказать - в то село, где я встретил среди ссыльных Свердлова и Сталина. Потом туда же, когда я еще был в Сибири, был сослан и Каменев со всеми с. д. депутатами членами Гос. Думы.
      В конце 1915 г. я тоже был амнистирован, восстановлен в правах и мог жить свободно в Петербурге.
      Там, в Петербургской Публичной Библиотеке я встретил А. И. Браудо и сказал ему,
      - Я вам очень благодарен за все ваши указания, которые вы мне в свое время сделали.
      - Очень рад, если я мог быть вам полезным, - ответил он мне. Между нами не было и тогда произнесено ни имени Лопухина, ни имени Азефа.
      Тогда же в Петербурге я встретился с Лопухиным. С ним мы говорили уже более подробно об Азефе. Много говорили и обо всем деле с его высылкой. Много мне {97} пришлось потом на эту тему говорить с Лопухиным и в Париже, в последние годы его жизни.
      Во время этих бесед я понял, какую огромную роль в моем разоблачении Азефа сыграл А. И. Браудо. Понял и то, что А. И. все это делал по личной инициативе, потому что это нужно было для общего дела.
      Сделав дело, он сам постарался остаться в тени.
      Вл. Бурцев.
      II.
      (А. Аргунов)
      Встречи мои с покойным А .И .Браудо были кратковременны.
      Мы знали друг о друге давно, но встретиться пришлось спустя долгое время и в такую пору и в таких условиях, которые не располагали к частым встречам и долгим беседам. Я - глубоко ушедший в революционное подполье вперемежку с тюрьмой, с редкими вылазками из подполья на желанный вольный свет; он - каким-то образом сумевший удерживаться на легальном поприще, хотя и с постоянной угрозой провалиться в это же подполье.
      В период, о котором идет речь (годы 1905-910), много интеллигентной публики было на таком полуподпольном, полулегальном положении. Особенно это наблюдалось в столицах, в кругах профессорских, литературных, адвокатских и пр.
      А. И. Браудо был широко связан с этой средой, в особенности с той ее частью, которая не довольствовалась ролью наблюдателя, а активно реагировала на окружающую обстановку, будировала.
      Таким будирующим, хлопочущим, подвижным, рисует мне память А. И. Браудо.
      В 1906-08 гг. революционное подполье переживало тревожные дни. Разгром организации, смертные приговоры, расстрелы... А главное - толки о провокации, и притом о провокации в самом центре, который руководил движением... Все это делало атмосферу подполья совершенно невыносимой. Доходило до того, что прямо указывали на центр партии с. р., как на рассадник провокации с указанием имени одного из членов его, который ведал как раз наиболее опасным орудием борьбы - террором. {98} Эти толки росли и ширились, особенно в связи с загадочными неудачами и провалами террористических групп, повлекшими гибель немалого числа участников.
      Освободившись в 1907 г. из петербургской одиночной тюрьмы, я поспешил навстречу всем этим толкам и слухам. Нужно было найти источник их и принять какие-то меры.
      И вот тут мы столкнулись с А. И. Браудо. Он, как и многие связанные так или иначе с подпольем, был в курсе этих толков, но подобно другим не имел тогда определенной оценки их. Слухи ведь шли разные и с разных сторон, в том числе и из заграницы через В. Л. Бурцева.
      Согласившись со мной, что нужно как-то обследовать среду, в которой особенно усердно говорили о провокации и провокаторах, А. И. Браудо указал ряд лиц, и я, пользуясь своим кругом знакомств, попробовал провести это обследование. Проба не дала желаемых результатов. Выяснилась лишь картина нездоровой атмосферы, насыщенной подозрениями и недоумением. Было, впрочем, и нечто новое: имя Азефа, которое не произносилось, но напрашивалось на уста собеседников.
      С такого рода материалами пришлось уехать заграницу, куда перебрался центр партии, где собиралась общепартийная конференция, и дело о провокации становилось наконец на реальную почву.
      Осенью 1908 г. я снова оказался нелегально в Петербурге. Единственным заданием поездки было на этот раз проверка личности и данных важного свидетеля против Азефа, которого выдвинул в Париже В. Бурцев. Свидетелем этим явился быв. директор департамента полиции тайный советник А. А. Лопухин.
      Нужно было во что бы то ни стало увидеть этого свидетеля, узнать суть его свидетельства и мотивы, которыми он руководился, выступая разоблачителем Азефа. Задача была не из легких. О личности Лопухина у меня было представление, основанное на весьма скудных и односторонних данных: как бывший руководитель политического розыска, он, думалось мне, не утратил того духовного склада, который порождается такого рода службой, и кроме того наверное считает себя связанным чиновничьей дисциплиной хранения тайн.
      {99} Всплывала невольно и "обида", которую, в ряде бесчисленных "обид" вообще, причинил мне лично Лопухин, скрепя своею подписью в 1903 г. приговор административной ссылки на 10 лет в Якутскую область. Как, спрашивается, добраться до такого лица, а, главное, как расположить его к беседе на столь щекотливую тему об Азефе?
      Я отправился прежде всего к Браудо за советом и неожиданно наткнулся на деятельную поддержку. Он, оказывается, знаком с Лопухиным и берется помочь мне найти к нему дорогу.
      При поддержке Браудо и при участии Кальмановича (моего знакомого еще по Саратову), который жил в одном доме с Лопухиным (где-то в районе Таврического сада) и который, как и Браудо, был с ним знаком, я стал понемногу приближаться к цели. Оба они, Браудо и Кальманович, сообщили кое-что о жизни и деятельности Лопухина за последнее время, об его оппозиционности правящим сферам, о желании вступить в кадетскую партию и пр., - что уже существенно изменяло первоначальное мое представление о Лопухине.
      Но дни шли за днями, а впереди все еще стояло много трудностей для выполнения миссии "следователя", которую я взял на себя. И прежде всего разговор с Лопухиным. Как это устроить? Предложить свидание? А вдруг откажется? Или согласится, но замкнет уста, когда узнает суть моего визита и услышит имя Азефа? Колебания были тем невыносимее, что нужно было спешить, ибо жить приходилось под ежедневной угрозой ареста и под неотступной слежкой агентов охранки.
      Помог случай. И сыграл в нем свою роль А. И. Браудо. 18 ноября вызвал меня в экстренном порядке Кальманович и сообщил ошеломляющую новость. Он видел А. И. Браудо, и тот передал ему рассказ Лопухина о том, что 11 ноября на его квартиру явился Азеф, умоляя Лопухина спасти его, опровергнуть сведения о его службе в охранке и т. д. Сообщив все это, Кальманович добавил, что по собственной инициативе и по совету А. И. Браудо он предложил Лопухину свидеться со мной, на что тот дал согласие. {100} Свидание назначено на тот же день, т. е. 18 ноября вечером на квартире Кальмановича.
      Свидание состоялось в назначенный срок и тянулось до раннего утра.
      Здесь не место передавать подробности этой ночной встречи с Лопухиным, которая и сейчас, несмотря на почти тридцатилетий срок, не утратила волнующего значения для меня (См. об этом, как и вообще о деле Азефа в моих воспоминаниях, напечатанных в №№ 6 и 7 сборника "На чужой стороне", изд. под ред. С. П. Мельгунова.).
      Нас было четверо: Лопухин, Браудо, Кальманович и я. Лопухин говорил спокойным тоном о фактах из прошлого Азефа, описывал до деталей фигуру Азефа, каким он только что видел его на своей квартире, спокойно отвечал на мои придирчивые вопросы. По выражению лица и поведению Браудо и Кальмановича я видел, что они уже покорены правдой свидетельства Лопухина. Но я еще не сдавался перед этой правдой.
      Сдаться и поверить пришлось очень скоро, в ближайшие же дни. От А. И. Браудо пришло новое сообщение о Лопухине, а именно, что к нему, вслед за Азефом, явился на квартиру 21 ноября ген. Герасимов и в грубой форме, с угрозами репрессий, требовал отказа Лопухина от свидетельства против Азефа. Я попросил А. И. Браудо убедить Лопухина свидеться еще раз со мной. А. И. Браудо сообщил об этом Лопухину. Последний ответил, что он "к моим услугам", но просил перенести свидание в Лондон, куда он едет на днях, что это будет удобнее во многих отношениях и, в частности, потому что он сильно опасается "прямых действий" со стороны ген. Герасимова, который уже поставил слежку за его квартирой.
      В доказательство же своего твердого решения не уклоняться от роли обвинителя Азефа, Лопухин написал письмо в трех копиях на имя Столыпина, Макарова и Трусевича, где, именуя Азефа полицейским агентом и сообщая о визите и угрозах ген. Герасимова, просил избавить его от подобных "махинаций". Этот шаг открытого письменного {101} выступления был, думается мне, подсказан Лопухину или во всяком случае поддержан никем иным, как А. И. Браудо.
      Письма были мне вручены через А. И. Браудо незапечатанными с пожеланием Лопухина, чтобы я сам их бросил в почтовый ящик. Пожелания этого я не мог исполнить, опасаясь слежки и ареста. Взял и отправил письма А. И. Браудо.
      Такова справка об отдельных эпизодах давно минувших лет. Следует, пожалуй, еще отметить, что потом, когда судили Лопухина, ни в обвинительном акте, ни в материалах следствия, нигде не упоминалось ни словом о наших с Лопухиным встречах в Петербурге и Лондоне, не было и имен участников, как Браудо и Кальманович.
      Заканчивая краткую заметку о роли покойного А. И. Браудо в деле разоблачения Азефа, могу засвидетельствовать, что она была очень существенной, как это мог, надеюсь, убедиться читатель. И следует еще добавить, что, берясь помогать в такого рода рискованных делах, А. И. Браудо действовал не в порядке партийной заинтересованности (он не был эсером), а просто как человек чуткий к вопросам общественного значения, готовый на помощь. На помощь не словами лишь, а опытом практика.
      Таким он, вероятно, был и во всех иных делах, число коих велико.
      А. Аргунов. {103}
      А. И. БРАУДО И ПОСЛЕДНИЕ ЭТАПЫ
      БОРЬБЫ ЗА ЭМАНСИПАЦИЮ ЕВРЕЕВ
      В РОССИИ
      (Д. Мовшович)
      После разгрома второй Думы и изменения избирательного закона, давшего для третьей Думы состав, в котором прогрессивный элемент, склонный к реформам в управлении страной, составлял слабое меньшинство, вопрос об изменении законодательства об евреях отошел на задний план.
      О систематической работе путем разумной пропаганды нечего было и мечтать. Даже либеральное крыло Думы было настолько подавлено заботами об общих государственных делах, о расширении в этой области влияния и роли законодательной власти, что и от него трудно было требовать проявления какой бы то ни было энергии. Все бремя этой работы в Думе должны были нести почти исключительно еврейские депутаты, которые получали возможность выступать в Думе в сравнительно редких случаях, когда их выступления не могли помешать общей тактике кадетской партии, в которую они входили. Для помощи еврейским депутатам существовал Еврейский Общественный Комитет, одной из задач которого было влиять на общественное мнение и через него на правительство. С общественным мнением правительство мало считалось, и борьба его с русской прессой достаточно известна, чтобы надо было описывать ее здесь.
      Ход событий привел к тому, что разбитое в России либеральное крыло русского общественного мнения стало искать себе поддержки в западноевропейском общественном мнении, и русская эмиграция в Лондоне, Париже и Швейцарии стала быстро расти. В этих центрах стали появляться органы печати, открыто критиковавшие русское правительство, и многие из эмигрантов, которые несколько лет позже, после {104} мартовской революции, играли крупную роль, искали возможности сотрудничать в общей, не только русско-эмигрантской прессе.
      Руководящие еврейские круги в России знали о том сближении, которое понемногу, благодаря активному старанию французского правительства, начинало налаживаться между русским и английским правительством в целях укрепления политики так называемой Антанты.
      Русское правительство было сильно заинтересовано в том, чтобы создать в английском общественном мнении дружественное отношение к России, и с английским общественным мнением, за которым следили как министр Иностранных Дел, так и министр Финансов, очень считались.
      В английской прессе следовательно была та опорная точка, к которой должен был быть приложен рычаг давления на русское правительство. Никто из русских евреев не был в состоянии выполнить эту задачу лучше Александра Исаевича. Он был лично знаком с некоторыми виднейшими представителями английского еврейства; в среде их видную роль в делах политических и особенно литературно-полититических играл Люсьен Вульф, редактор иностранного отдела "Дейли График", к мнению которого в вопросах иностранной политики прислушивались во всей Европе.
      Еще до созыва третьей Думы Александр Исаевич предпринял вместе с Вульфом издание книги Семенова о погромах в России после революционных событий 1905 года, и уже тогда А. И. содействовал подбору материала для этой книги, к которой Л. Вульф написал резкое против русского правительства предисловие.
      Когда после первых двух-трех лет работы новой Государственной думы сделалось совершенно очевидным, что нужно искать путей влияния на правительство через английское общественное мнение, А. И. Браудо снесся с Люсьеном Вульфом. Вульф согласился взять на себя все дело по изданию журнала с тем, чтобы нужный материал доставлялся из России А. И. Уже с первых шагов по организации этого дела выяснилось, с какой осторожностью А. И относился к интересам России. Он настаивал на том, чтобы в новом органе ясно была проведена линия, что русское правительство это не Poccия, и требовал, чтобы это был {105} орган не боевой, а теоретический и умеренный.
      Характерно для мнения А. И. в этом вопросе было его отрицательное отношение к самому названию органа, который в Англии хотели сделать именно боевым и резким. Журнал был назван "Darkest Russia". Несмотря на протесты А. И., название журнала (которое имело уже некоторую известность, так как подобный журнал под этим же названием издавался в 1888 году) не было изменено. Люсьен Вульф стоял тогда в резкой оппозиции к сэру Эдуарду Грею, министру Иностранных Дел, главным образом из-за его русской политики. Для руководящих политиков и журналистов того времени (всего за 2-3 года до войны) было уже ясно, что только чудо могло предотвратить мировой конфликт, и английское министерство не хотело портить свои отношения с русским правительством.
      Люсьен Вульф же не желал замалчивать темные стороны русской политики в еврейском вопросе. А. И. имел не мало терзаний и в письме к Вульфу от 17-го марта 1912 года он писал: "Ваше последнее письмо меня убедило, что недоразумение между нами все еще не устранено. То, что вы пишете о "боевом" тоне еженедельника, и есть именно то, что нам всем здесь кажется бесцельным. Если тот материал, который мы вам посылаем, вам кажется слишком академичным, то это не случайно. Мы все здесь того мнения, что этот журнал должен именно вестись в духе академической объективности и так, чтобы все события изображались в полном соответствии с действительностью. Название издания противоречит тому изменению тона, которое нам желательно, и мы очень жалеем, что это несоответствие пока еще не может быть устранено.
      "Я показывал полученные здесь номера журнала целому ряду видных политических деятелей (исключая крайних левых), и общее мнение совпадает с моими вышеизложенными взглядами. Особенно нравятся всем ваши собственный статьи (редакторские заметки). Тем более приходится жалеть, что мы расходимся в принципиальной постановке вопроса об отношении к России в вашем органе. Надеюсь, что при личной встрече с вами мне удастся наши недоразумения устранить."
      Борьба А. И. за бережное отношение к интересам Poccии и его настояния на том, чтобы понятия "русское правительство" {106} и "русский народ" ясно разграничивались в виду особых условий в Poccии того времени, затруднялись тем, что из-за трудностей сношений с Россией, немало материала доставлялось в газету видными русскими и еврейскими политическими эмигрантами левого крыла - социалистами-революционерами и социал-демократами. Достаточно сказать, что среди сотрудников журнала были такие лица, как Рубанович, Черкесов, Степанковский, Фельдман, Трусевич, Житловский, Соскис, Расторгуев, Маслов, Дан, Вельтман-Павлович, Алексинский, Ракитников. Максимов, Рафалович, Петров, Вера Фигнер и целый ряд других лип, впоследствии игравших крупную роль в революционном движении 1917 и 1918 годов, чтобы понять как трудно было Александру Исаевичу проводить свою точку зрения.