7

– Добрый вечер, док! Что вас к нам занесло?

Голос в громкоговорителе принадлежал дежурному санитару Олифанту; этот человек был знаменит тем, что с гордостью, словно боевую награду, носил на голове шрам – след пивной драки, когда какой-то пьяница разбил бутылку о его череп. Он, правда, об этом не распространялся и позволял людям думать, что шрам – дело рук одного из пациентов. Пол его за это не любил.

«Но это и мой грех – позволять людям думать. Может, поэтому я так строг к другим.» – Непредвиденные обстоятельства, – сухо ответил Пол. – Где доктор Радж?

– Входи, Пол, – Натали поспешно сбежала с лестницы, ведущей к кабинетам врачей.

– Я только пошла взглянуть, вернулся ли Фил, а ты уже приехал.

Она заметила девушку и остановилась пораженная.

– Это она?

– Очевидно. Да, это инспектор Хоффорд. Доктор Радж, инспектор: Куда ее лучше отвести, Натали?

– Сестра Кирк приготовила бокс в отделении для буйных – я ожидала увидеть здоровенную амазонку в маниакальном состоянии. – Натали замялась.

– Ладно, давай осмотрим ее в приемной, потом решим, что делать дальше.

Олифант, будьте добры, позвоните сестре Кирк и попросите ее подойти сюда.

В дверях, позвякивая ключами от машины Пола, появился констебль Эдвардс. Пол рассеянно поблагодарил – все его внимание было приковано к девушке. Та же, как и в машине, изучала окружающее со странным выражением на лице – одновременно зачарованным и испуганным.

«Что интересного она находит в самых обычных вещах? Или психоделия?

Стоп, хватит гадать!»

– Пойдем со мной, дорогая, – сказала Натали, но девушка лишь непонимающе таращилась на нее.

– Я не успел сказать, – произнес Пол. – Похоже, она не понимает по-английски.

– Истерическая афазия?

– Нет, она разговаривает. Но на каком-то иностранном языке.

– Она хоть сказала, как ее зовут?

– Арржин. – Пол постарался как можно тщательнее выговорить незнакомые звуки.

Девушка мгновенно обернулась.

– Арчин, – пробормотал из-за спины Хоффорд, все не нарадуясь своей шутке.

– Ну, ей подходит, – ехидно заметила Натали. – Тебе бы лучше пойти с нами, она будет спокойнее. Или ты хочешь уехать?

– Нет, нет, мне все равно нечего делать. Инспектор, вы подождете, или мы можем позвонить, если узнаем что-нибудь новое?

– Да, позвоните, пожалуйста. У меня тоже будет, что вам сообщить. Я послал в Бликхем человека расспросить коммивояжера, и он должен скоро доложить о результатах. Господи, доктор, что у вас с рукой?

Пол удивленно повернул ладонь. На тех местах, за которые держалась девушка, остались пятна почти высохшей крови. Он взял ее руку. Так и есть – под тремя ногтями тоже следы крови.

– Ну и хватка, – удовлетворенно сказал Хоффорд. – Спасибо, доктор…

Доктор Радж… доброй ночи.

– Как писать ее имя? – спросила сестра Кирк, поднимая взгляд от стола, за которым заполняла регистрационную форму. Это была жилистая шотландка с выраженными лесбийскими наклонностями и при этом ярая кальвинистка по убеждениям; Пол иногда думал, что она должна непременно разлететься на куски, как перекрученная часовая пружина. Посмотрев на обнаженную девушку на клеенчатой койке, она добавила: – Маленькая худенькая штучка, правда?

«На самом деле она прекрасно сложена.» Последнее замечание сестры изрядно шокировало Пола. Мирза на его месте, вне всякого сомнения, отпустил бы уже с полдюжины скарбезных шуточек и довел бы беднягу Кирк до истерики, но то Мирза, начисто лишенный чисто английского отвращения к самой мысли о существовании секса.

– Напишите любое имя, – устало произнес Пол. – Хотя нет, лучше не так.

Напишите Арчин. Это полицейский инспектор придумал.

Сестра Кирк неодобрительно поджала губы по поводу такого легкомыслия, но послушалась. Натали, рассматривавшая термометр, который только что вытащила изо рта девушки, подняла глаза на Пола и подмигнула. Ему стало немного легче.

«Есть еще люди на этом свете, а не одни только бесконечные копии миссис Веденхол.» – Температура чуть пониженная, – сказала Натали. – Но она не в шоке. Ты согласен?

– Да, конечно, иначе я не смог бы привезти ее сюда. – Пол чуть помедлил. – Я имею в виду, она не в шоке в обычном смысле – насколько можно судить, кровообращение в конечностях нормальное, пульс тоже, я сосчитал в машине, пока держал ее за руку. И все-таки, что-то с ней не так, тебе не кажется? Ты кстати, давление измеряла?

– Еще нет. – Натали встряхнула термометр. – Ты бы отошел пока. Может она… гм… может, лучше, чтобы ее осматривала женщина, а не мужчина.

Пол равнодушно подчинился и принялся открывать и закрывать чехол сфигмаманометра, пока Натали, натянув резиновые перчатки, исследовала живот девушки.

– Черт побери, – воскликнула Натали через несколько минут. – Ей это не нравится.

Посмотри, она уползает от моих рук, как червяк. Давай-ка ты. – Она с хлопающим звуком стянула с рук перчатки.

Безо всякого желания Пол довел процедуру до конца, к нему девушка отнеслась гораздо спокойнее, чем к Натали, лежала тихо, только не сводила с его лица своих миндалевидных глаз.

«Ерунда какая-то. Если Фабердаун действительно пытался ее изнасиловать, и это ее травмировало, она не может так спокойно переносить, когда посторонний мужчина тычет ее пальцами.» – Есть следы? – спросила Натали.

– А? Нет, он до нее не добрался. Только грязь на заду. Даже синяка нет – земля мягкая. Кстати: А, я не заметил, ты уже перевязала ей ногу.

– Что-то ты рассеян, – заметила Натали, – хотя понятно, не успел отдохнуть еще с прошлой ночи.

– Ничего. Если бы я пошел домой, все равно не заснул бы – лежал бы и думал, что с ней такое стряслось.

– Ну, смотри сам. Она девственница, кстати?

– Нет. Но давно и вполне нормально.

– Мирза бы сказал: чисто просверлено, – язвительно прокомментировала Натали, а сестра Кирк мрачно сдвинула брови.

Итак: рефлексы проверены, глаза и уши осмотрены, царапины обработаны, грязь отмыта: Финиш. Они подняли ее с койки, одели в хлопчатобумажную ночную сорочку, кем только до того не ношенную, и потертый халат с вышитой вокруг подола надписью Q Чентская больница», но, по крайней мере, хоть теплый. Они поставили около койки стул, и девушка равнодушно перебралась на него.

– Чаю, – коротко распорядилась Натали, – и : сестра!

– Да?

– Принесите сахар и молоко отдельно.

«Молодец. А я вот не догадался.«» – Ну и что со всем этим делать? – произнес Пол.

– Выкрасить и выбросить. – Натали достала из кармана сигареты и протянула Полу.

Наблюдая, как они закуривают, девушка неожиданно хихикнула.

«Ого, большой успех! Только загадка становится еще непонятнее.

Действительно смешно, когда взрослые люди пускают дым из белых палочек.

Только: Как с машинами.»

– Ты видишь у нее какие-нибудь отклонения? – спросил он.

– Если бы я работала страховым агентом, я дала бы ей самый лучший полис. Она абсолютно здорова. Пощупай эти бицепсы. Я заметила, когда мерила давление.

Твердые, как у боксера. Что бы ни расстроило ее рассудок, на физическом состоянии это не отразилось.

– Если он действительно расстроен. – Пол не хотел говорить это вслух, но слова вырвались против воли – сказывалась усталость.

– Ты шутишь. Допускаю, раз она не дрожит от испуга, то не собирается больше гулять среди зимы голышом. Но большинство людей себя все же так не ведут. – Услышав позади шаги, Натали мотнула головой. – А, вот и чай.

Девушка взяла в руки чашку с блюдцем – из чисто профессиональной вредности сестра Кирк принесла одну чашку без блюдца «для пациента», но Пол оставил ее на подносе – и словно растерялась, не зная, что с ними делать. Она замерла, ожидая, что ей покажут пример.

Пол протянул ей сахар. Она замялась. Потом лизнула палец и окунула его в белый холмик, собрав таким образом достаточно крупинок, чтобы распробовать вкус.

«Вполне разумно, если предположить, что она действительно не знает, что это такое. Но это и есть безумие.» Он показал ей, для чего нужен сахар, насыпав ложечку в свою чашку, и добавил из бутылки молока.

«Какого черта кухня прислала в бутылке, а не в кувшине? А, да, кухня давно закрыта. Господи, уже десять часов.» И словно в подтверждение сверху раздался знакомый водопроводно-булькающий звук, как будто напоминающий пациентам о необходимой гигиенической процедуре перед отходом ко сну.

«О чем еще она не знает? Может, о туалете?» Чай разбавлен молоком, сахар размешан, она сделала маленький глоток, потом быстро допила до дна. Все трое внимательно за ней наблюдали. Пол неожиданно понял, что они сейчас делают то, что он всегда категорически отвергал:

обращаются с пациентом как с неодушевленным предметом, а не как с личностью.

«Только потому, что я не могу с ней поговорить. Гм…» Он резко обернулся к Натали.

– Слушай, у тебя есть блокнот и карандаш? Пусть что-нибудь напишет.

«Неужели и это ей придется объяснять? Нет, слава Богу.» Девушка оживилась, отодвинула в сторону пустую чашку и взяла в руку карандаш.

Она внимательно рассмотрела грифель, провела по бумаге линию, словно хотела удостовериться, что правильно поняла, как эта штука работает, потом что-то быстро написала. Пол отметил, что она правша, но карандаш держит малораспространенным способом, зажимая его между указательным и средним пальцем.

Она показала ему результат и одновременно произнесла:

– Арржин!

На бумаге красовались четыре значка, похожие на детские каракули – две недорисованные рождественские елки, рыболовный крючок и перевернутое копье.

8

Всю дорогу до дома Пола била дрожь, хотя обогреватель в машине работал на полную мощность.

«Страшно смотреть – надежду словно смыло с лица этой девушки, когда она увидела, что я ничего не понял в ее письме. Ужас, который я только воображал, для стал ее жизнью: она попала в мир, где никто не говорит на ее языке и никто не знает, кто она такая.» «И злорадное сочувствие, мол «ага, ты тоже попалась», на лицах пациентов, когда мы вели ее через палату в бокс. Может, самому нужно было пройти через все это вместо того, чтобы прятаться взаперти. Но я бы не выдержал и десятой доли.» «Она наверняка не питает иллюзий насчет того, куда попала. Предметы еще могли сбить ее с толку, но люди, и то, как они живут. Впихнутые голова к ногам, а ноги к голове в комнаты, бывшие когда-то роскошными залами, а сейчас обшарпанные, с отваливающейся штукатуркой и уродливой краской на стенах, решетками на окнах и замками в дверях.» Ключи в кармане звякнули – он скорее вспомнил этот звук, чем услышал.

«Я сказал сегодня Натали, что у нас восемнадцать свободных койко-мест.

Что за убогое слово? Палаты забиты настолько, что едва хватает места для крохотной тумбочки, в которую можно положить разве что детскую игрушку.

Все лишнее или слишком большое – вон. Посредством чего люди осознают себя?

Принадлежащее, окружающее, вспоминаемое: все, что можно потрогать, доказывает, что память не лжет. А мы кусок за куском выколупываем цемент их жизней. Господи, и как же меня занесло в психиатрию?» Свет фар скользнул по фасаду дома, и Пол затормозил. Не было нужды выходить под дождь и открывать ворота – он оставил их открытыми утром.

«Это как раз то, что Айрис не позволяет мне делать. Жизнь с Айрис означает бесконечную череду хождений к воротам под дождем, потому что открытые они «некрасиво выглядят». Да, еще в сад могут забрести собаки.» Он остановил машину и выключил двигатель. Темнота навалилась вместе с усталостью, и он несколько минут сидел неподвижно, позволяя мыслям течь в том же направлении. Машина была «триумф-спитфайер» – не потому, что у Айрис не хватило денег на что-нибудь более престижное, а потому что машина, которую она выбрала сначала, оказалась на четыре дюйма длиннее, чем позволяли ворота, перевесить их так, чтобы открывать наружу, тоже не получалось, потому что перед домом не было тротуара, только узкий поребрик. Поставить же современные ворота, которые складывались бы секционно, означало пожертвовать одной из стоек, сделанных, как утверждала приходящая прислуга, столяром из Бликхема, таким знаменитым, что даже лондонские антиквары привозили ему мебель на реставрацию.

«Удивительно, как одно тянет за собой другое. Предположим, что человек, выстрогавший наши ворота, когда был еще простым подмастерьем, умер, не успев прославиться – тогда ничего не помешало бы нам выкинуть их вон: Хотел бы я, чтобы Господь Бог, чьи желания воплотились в Поле Фидлере, следовал другим курсом.» Пол заставил себя вылезти из машины: сознание его опять заполнилось вытесняющими друг друга видениями того, как сложилась бы его жизнь, если бы он выбрал другую карьеру, не медицинскую, если бы тот срыв остался навсегда, если бы его не взяли на работу в Чент.

«Почему мне никогда не удается вообразить что-нибудь хорошее так же ясно, как я вижу катастрофы, от которых был на волосок? «Все к лучшему в этом лучшем из миров!» Ха!» Ключ не хотел попадать в замок, и он, повозившись минуту, он вернулся к машине и включил фары, чтобы осветить фасад дома.

«Фасад – какое точное слово. Как я был рад, когда Айрис влюбилась в него с первого взгляда и решила, что пара лет в Ченте – это не так плохо, как она думала. Оказалось еще хуже. За фасадом – и моим, и дома – гниль, древесные черви, жуки-могильщики.» Он хлопнул дверью так, что задрожали стекла.

Дом был совершенно обычным для этой части Англии. По-своему привлекательный, обшитый черно-белыми панелями. Но внутри:

Он приехал из Лондона в Чент на собеседование и, когда оно завершилось, был на девяносто процентов уверен, что получит эту работу. Она была нужна ему; от мысли устроиться поближе к Лондонскому учебному центру он почти отказался, поскольку – по мнению Айрис – в условиях жесткой столичной конкуренции его карьера будет двигаться слишком медленно. Но едва бросив взгляд на Йембл, он уже знал, что жена с тем же пылом возненавидит и здешнюю жизнь.

С одной стороны место психиатра-регистратора в Ченте позволяло ему не только сэкономить год на служебной лестнице, но и наверстать еще один, потерянный в прошлом, о чем Айрис пока не знала.

«Дурак. Круглый дурак.»

С другой стороны: Йембл почти сливался с неряшливым Бликхемом, чьей единственной достопримечательностью служила елизаветинских времен ратуша, зажатая с двух сторон гаражом и общественной баней. В восьми милях дальше был Корнминистер – довольно симпатичный и гораздо более чистый городок, но что он мог предложить богатой и красивой лондонской девушке? Дважды в неделю обновляемую программу в открытом кинотеатре? Или объявления общества любителей бальных танцев, которые малевала акварелью пятнадцатилетняя дочь балетмейстера?

Обдумывая, как бы лучше сказать Айрис, что он принимает должность в Ченте, нравится ей это или нет, он медленно ехал вдоль улицы, выискивая ту единственную дорогу, по которой можно было бы выбраться из Йембла. Тогда у него был подержанный «форд» – отец Айрис умер всего месяц назад, и, хотя она имела полное право тратить все деньги, что он ей оставил, она чувствовала в этом что-то вроде дурного вкуса.

Все встало на свои места, когда он увидел этот дом с табличкой о продаже. В девять вечера он парировал возражения Айрис букетом цветов и фотографией дома, и в ближайшую субботу они отправились на смотрины.

В одном только Пол слукавил – когда представил дом как нечто исключительное. Как он быстро выяснил, проехавшись по округе, Корминистер мог похвастаться дюжиной очень похожих, и даже в задрипаном Бликхеме имелось еще несколько. Но он ставил на то, что Айрис не знает запада, и приманка сработала как нельзя лучше.

«Ах, дорогой, как мило с твоей стороны! Эта волшебная дубовая отделка!

И раздвижные окна! Как будто вернуться назад в историю! И так дешево!» В ответ Пол молчал: о неудобном расположении окон, из-за которого придется жечь свет в дневное время, о двери в кухню, где он треснулся головой о косяк, о каминах, отдающих половину тепла в никуда.

«Телевизор можно поставить в эту нишу, но придется купить новую тумбочку, так чтобы она была похожа на старинный сундук, тогда мы будем сидеть, смотреть телевизор и слышать, как трещат поленья: Дорогой, а ты уверен насчет этой работы? Я не хочу, чтобы ты соглашался только из-за меня.» Стаскивая мокрый плащ, Пол продолжал рыться в памяти.

«А потом она привыкла к нашему жаргону. Слово 'консультант' стало для нее вроде заклинания. Когда же я им стану, о Господи, неужели так долго?

Надо бы что-нибудь поесть, иначе проснусь среди ночи и буду искать, чем набить живот.

Фил Керанс думает, что я живу в роскоши. Ему бы прогуляться в три часа ночи по этой комнате в пижаме и послушать, как воет ветер в проклятой трубе.» Пить было нечего, если не считать остатков вина на дне одной из бутылок, предназначенного, видимо, для кулинарных целей. Айрис была гастрономическим снобом, и готовила всяческие профитроли и суфле, которые, впрочем, редко ей удавались, или ей не хотелось возиться, и тогда она предлагала ограничиться консервами или сходить в ресторан. При регистраторской зарплате Пол предпочитал консервы.

Он отрезал горбушку от черного каравая, достал из холодильника яйца и сосиски, мысли его при этом бродили далеко от еды.

«Обманута внешностью – вот что такое моя жена. Моей и дома. Выложить все папины деньги, нет, простите, деньги, полученные от продажи папиной недвижимости, полно радужных планов о розовой ванне с душем, а когда стали прокладывать трубы, почувствовать запах сухой гнили, едкий, как дым. Лучше бы она обвиняла меня, чем ругалась с агентом по продаже. Или себя саму: «Инспекция? Зачем, это единственно возможное для нас жилье, пока ты в Ченте!«» Несмотря на то, что он проткнул их вилкой, одна из сосисок лопнула и начала самым непристойным образом вылезать из кожуры.

«Черт подери, неужели Мирза прав?» Надеясь, что пиво и виски уже благополучно переварены организмом, и у него не будет завтра болеть от смеси голова, Пол вышел из кухни и налил себе полный стакан выдохшегося вина. Остановившись посреди гостинной, он вдруг вспомнил тот жуткий вечер, когда привел домой пакистанца.

«Где, интересно, учат этому искусству – дать почувствовать нежеланному гостю все его ничтожество, и при этом не оскорбить явно? Впитывают с молоком матери. Не иначе. А потом: «Дорогой, я конечно понимаю, что ты должен быть в хороших отношениях с коллегами, но ты уверен, что твой друг иммигрант останется в Англии? Или он вернется в свою страну?» Понимать надо так: «Держись подальше от всякой швали и угождай начальству».

И все удивляется, почему я не приглашаю в гости главврача (произносится благоговейно). Потому что не хочу быть ублюдком, вот и все.» Он отправил в кастрюлю яйцо – составить компанию сосискам.

«Эта сегодняшняя девушка и ее совершенно потерянное состояние: Что я, собственно знаю о женщинах? «Брак, подобный твоему, – недостаточная основа, чтобы понять женщину». – У проклятого Мирзы уже сейчас больше проницательности, чем я смогу накопить годам к девяноста. Но я же отлично знаю, почему Айрис вышла за меня замуж, и только лгу самому себе, когда делаю вид, что это не так. Блестящий молодой студент-медик, стоящий всего на одну, правда высокую, ступеньку ниже ее по социальной лестнице, что, между прочим, даст ей возможность руководить его карьерой и видеть, как он ей благодарен, при этом отнюдь не безнадежен, чему свидетельство – множество стипендий и амбициозные родители, знающие, где их место, но выталкивающие своего мальчика наверх – следовательно, мальчик привык, что его толкают. Мне нужно было твердо взять все в свои руки еще тогда, когда она попыталась склонить меня заняться общей терапией (Харлей-стрит, мечта ипохондрика, ослепленного «роллс-ройсом«), а не пускаться в пространные рассуждения о психиатрии, как о переднем крае медицины, или подкидывать ей идею Консультанта, на которого снизу вверх смотрит весь больничный персонал.» Лопнувшая сосиска прилипла ко дну кастрюли и подгорела. Не соображая, что делает, он выложил еду на тарелку и выключил плиту. Потом проверил еще раз и заговорил, обращаясь в пространство.

– Будьте вы прокляты, я могу убежать от кого угодно, кроме себя, с которым должен жить пока не помру! Я сошел с ума от перегрузки после двух лет медицинского колледжа, и никто в целом мире не может этого отменить. Я потерял целый год, накачивая себя транквилизаторями так, что глаза на лоб лезли, пялился на сад и дважды в неделю слушал излияния этого полоумного краснорожего фрейдистского ублюдка Шроффа! И, черт подери, меня просто должно было занести в этот мусорный ящик Чент, чтобы я никогда не смог забыть, что так же легко могу разлететься на осколки, как они!

Удивительно, но звук собственного голоса унес прочь ядовитые мысли. Он успокоился, доел свой разномастный ужин, и, едва добравшись до постели, провалился в глубокий измученный сон.

Позже, однако, он проснулся, выдернув себя из видения, в котором , словно Алиса в Стране Чудес, стоял безпомощный в комнате, заполненной самыми обычными предметами, а вокруг хохотали люди, потому что он не мог вспомнить ни одного английского названия ни единой вещи.

9

– Хороша куколка, это твоя Арчин, – сказал Мирза, встречая Пола в вестибюле больницы.

– Что? – поглощенный своими мыслями, Пол не сразу понял, затем ответил, по привычке поддразнивая Мирзу и намекая на вчерашний вечер. – А, я так и знал, что ты не утерпишь ее оценить.

– Мне сказала Натали, – невозмутимо продолжал Мирза, – и я решил на нее взглянуть, пока эта тюряга не стерла с нее все признаки жизни.

– А как же твоя защита морали?

– Все в порядке, спасибо. Но пациенты тоже люди, впрочем как и врачи – правда с некоторыми исключениями, – добавил он, понизив голос и устремив взгляд через плечо Пола. – Доброе утро, доктор Холинхед!

– Доброе утро, – кратко ответствовал главный врач. – А, Фидлер! Зайдите ко мне на минутку. – Он прошествовал в кабинет, оставив дверь открытой в расчете, что Пол немедленно последует за ним.

– Жди неприятностей, – прокомментировал Мирза.

– Уже, – пробормотал Пол и двинулся к двери.

Холинхед был тощий йоркширец среднего роста с волосами цвета табачного сока, неряшливо торчащими вокруг макушки. Любимой сентецией Мирзы по этому поводу было утверждение, что он потому занялся административной работой, что за час общения с любым из пациентов доводил беднягу до слез.

– Закройте, пожалуйста дверь, Фидлер, – сказал Холинхед. – Я не хочу, чтобы кто-нибудь слышал наш разговор. Сядьте. – Он сделал короткий жест в сторону викторианского кресла для посетителей, стоявшего с противоположной стороны резного обитого кожей письменного стола.

«Да, кабинет впечатляет: старинная мебель, псевдо-чиппендловский книжный шкаф, монографии, портреты Фрейда, Эрнста Джонса, Крафт-Эбинга: Только кажется мне, что голова его забита точно таким же антиквариатом.» – Вчера вечером ко мне поступила весьма серьезная жалоба, – продолжал Холинхед.

– Не знаю, нужно ли называть источник?

«Ох!»

Сегодня, в отличие от вчерашнего дня, Пол держал себя в руках. Он спросил только:

– Жалоба какого сорта, сэр?

– Вы не припоминаете, что оскорбили вчера вечером некую влиятельную особу?

– Нет, я не заметил. – Пол сделал честное лицо.

– Тогда либо вы чрезвычайно нечувствительны, либо я вынужден считать ваши слова ложью. Тем тяжелее мне будет доверять вам в дальнейшем. – Холинхед облокотился на спинку кресла и сложил на животе руки. – Вчера вечером мне домой позвонила миссис Барбара Веденхол и сказала, что вы публично оскорбили ее, и что, более того, были в этот момент пьяны. Что вы на это скажете?

– Второй пункт – целиком неправда. И должен добавить, сэр, что, надеюсь, вы достаточно давно меня знаете, чтобы в это поверить.

«Хороший выстрел. Холинхед всегда гордо заявлял, что «прекрасно знает свой персонал».» – Что касается так называемых оскорблений, то говорила ли вам миссис Веденхол, в чем они заключались?

Холинхед замялся.

– Действительно, – согласился он. – Миссис Веденхол лишь охарактеризовала их как непередаваемые.

– Точнее сказать, несуществующие, – пробормотал Пол. – Вы смотрели отчет о событиях прошлой ночи?

– Нет, конечно! Вы же видели, я только что пришел.

– Миссис Веденхол упоминала о той помощи, которую она предлагала полицейскому инспектору Хоффорду?

– Я как раз собирался к этому перейти. Я уверил ее, что если бы кто-то из наших пациентов пропал, я немедленно был бы поставлен в известность. Но так или иначе, действительно какая-то выведенная из равновесия личность набросилась на прохожего?

– Я с трудом представляю, чтобы вы, сэр, одобрили бы охоту за выведенной из равновесия личностью с помощью ружей и пистолетов. Инспектор Хоффорд был возмущен не меньше моего, и если я и говорил с миссис Веденхол черезчур резко, то только по причине уверенности, что выражаю взгляды, с которыми согласны и инспектор, и вы, сэр. Пресловутый маньяк, между прочим, оказался девушкой пяти футов ростом и семидесяти девяти фунтов весом, которую я привез сюда безо всяких затруднений.

«Кажется, я удовлетворил своего начальника. Достаточно и «сэров» и его любимых вычурных оборотов».» Пол приободрился – утро, похоже, прояснялось. Внимательно изучив его из-под насупленных бровей, Холинхед, наконец, произнес:

– Вы спрашивали миссис Веденхол, страдала ли она когда-либо от преступных посягательств?

«Ну, это уже мелочи.»

– Видите ли, на лице у раненого были следы ногтей, по которым часто обнаруживают насильников. Один из полицейских видел подобные следы у человека, которого арестовывал по схожему обвинению. Поскольку миссис Веденхол является мировым судьей, я счел возможным поинтересоваться – да, я помню дословно, – имеет ли она опыт изнасилования. Если я плохо сформулировал вопрос, готов признать свою вину.

Но прошу вас принять во внимание, сэр, что я был чрезвычайно возмущен ее предложением прочесать местность с ружьями и собаками.

Пол умолк. Через некоторое время Холинхед хмыкнул и потянулся к ящику с бумагами.

– Ладно, Фидлер. Не будем больше поднимать эту тему. Но имейте в виду, что отношения с населением для нас необычайно важны, и вы не должны позволять профессиональному рвению подавлять ваш такт. Вы меня понимаете?

– Конечно. – С трудом сдерживая смех, Пол поднялся.

– Спасибо. Это все.

В свой кабинет Пол входил со вздохом облегчения. Но вместо того, чтобы сесть за стол и начать разгребать утренние бумаги, он встал у окна, закурил и принялся наблюдать, как расходятся по своим местам рабочие.

«У Чента есть один плюс: здесь не позволяют беднягам отсиживать зады в палатах.

Интересно, кто завел такой порядок? Вряд ли Холинхед. Наверно его предшественник, или кто-то еще раньше.» День намечался не то чтобы ясный, но все же лучше вчерашнего. Зевая, он рассматривал бригаду садовников, ожидавших, когда принесут их безопасные инструменты – если, конечно, садовый инвентарь вообще может быть безопасным. На всякий случай им давали только носилки и березовые метлы, да и то лишь тем, чье состояние признавалось стабильным.

«Трудно отличить занятых трудотерапией пациентов от обычных рабочих, разве только сестры – в белых халатах. Интересно, могла бы психиатрическая больница жить как средневековый монастырь, самообеспечиваюшейся коммуной?

Вполне. С той только разницей, что все устремления пациентов направлены в прямо противоположную сторону – вернуться во внешний мир.» В дверь постучали – первый раз за это утро. Посетителем оказался Олифант – слишком свежий, видимо дежурство было спокойным.

– Доброе утро, док. Привет от подопечных, и не могли бы вы устроить, чтобы доктор Элсоп посмотрел сегодня мистера Черрингтона? Мы еле подняли его из постели, а за завтраком он изрисовал весь стол овсяной кашей.

– Черт. – Пол потянулся за папкой, которую он называл про себя пожарным списком.

Бессмысленно, на самом деле, все пациенты и их болезни были экстренны, за исключением хронических гериатриков.

«Все сумасшедшие неотложны, но некоторые более неотложны, чем другие.» – Хорошо. Что-нибудь еще?

– Ну: – Олифант замялся. – Экономка сказала, что вы велели переселить Джинглера и Рилли из Буйного на место тех двоих, которые выписались. Не могли бы вы оставить их еще на пару дней?

– Боюсь, что нет. Чем меньше эти двое будут среди хронических больных, находящихся в худшем состоянии, чем они сами, тем лучше.

– Мы так и думали, – пробормотал Олифант.

– Перестаньте! Согласен, старый Джинглер так и будет мотаться между домом и больницей до конца жизни, но Рилли только двадцать два года, и он слишком умен, чтобы ставить на нем крест.

– Но он избил собственную мать.

– В некотором смысле она это заслужила, – вздохнул Пол. – И заметьте, его прислали к нам, а не в Рэмптон и не в Бродмур. Но мне некогда с вами спорить.

Займитесь этим прямо сейчас. Доктор Элсоп будет примерно через полчаса, и я попрошу его сразу посмотреть Чаррингтона.

– Спасибо, – кисло пробормотал Олифант и вышел.

«Может, если бы я тоже проводил среди пациентов целые дни, я бы относился к ним так же, как он.» Пол покачал головой и взялся за бумаги.

Телефон зазвенел, как раз когда часы пробили полдесятого. Раскладывая бумаги по папкам – «без изменений, без изменений, без изменений», – Пол снял трубку.

– Это Натали, – произнес голос, – я иду в палаты. Пойдешь со мной к Арчин или будешь ждать Элсопа?

– Подожди. – Одной рукой зажимая трубку, Пол другой сгреб бумаги в ящик. – Я догоню тебя в женском отделении через десять минут, годится?