Позже, однако, вычитав в книгах о машинах, летоисчислении и прочем, она изменила свое мнение, но не стала мне говорить, чтобы не расстраивать. Сейчас она думает – думала этой ночью, – что история одна, нет никаких речных дельт, лишь извилистая дорога. Они забросили ее не на пятьсот лет назад, как предполагали, а почти на десять тысяч, в век, когда были еще в земле уголь, нефть и руды, промотанные после, когда наша цивилизация рухнет под гнетом собственной расточительности; коллапс будет столь полным, что чудом выжившим кочевникам Средней Азии придется заново учиться письменности, делая ржавыми ножами зарубки на деревьях. Она думала сначала, что великую империю, погибшую в глубине веков, и оставившую людям ее времени лишь несколько малопонятных следов, можно как-то связать с Римом; поняв, что это не так, она решила, что ветвь ее истории отделилась от нашей еще до Рима. И только совсем недавно она пришла к заключению, что эта цивилизация – наша.» «Она права в том, что история противится переменам. Другой уровень ее защиты работал слишком хорошо, и прятал от меня глубины ее сознания вплоть до сегодняшней ночи. Создать призрак будущего, настолько прекрасного и желанного, что даже если люди прошлого обманом, пытками или случайно узнают в ней гостя из другого времени, они не станут переделывать историю из страха, что она не приведет тогда к Ллэнро. Они сделали для нее этот мир реальнее настоящего, как мои видения.» «Они были очень неглупы, эти ублюдки, пославшие ее назад. Даже в тот момент, когда она, казалось бы, вырвалась, наконец, на свободу, она попала в еще одну яму, которую они для нее приготовили. Потому что я никогда не смог бы принять то утешение, которое она предлагала мне в своих последних словах, несмотря на то, что они не оставили ей ничего другого.» «Я вдруг понял со всей отчетливостью, к какому безнадежному берегу пристал, погнавшись за красивой ложью по имени Ллэнро. Нищий беженец в чужой стране.

Тогда она сказала сочувствующе: «Но, Пол, ведь в твоем мире, если девушка умеет хорошо заниматься любовью она может заработать…«»

Ветер гнал волны, словно бегущих в панике диких зверей. Они плескались вокруг его ног. Их обжигающий холод мгновенно вынес на поверхность его сознания того человека, которого он знал когда-то под настоящим именем; так каприз бури ставит иногда опрокинутую лодку обратно на киль.

Он пожал плечами и повернулся, словно хотел услышать со стороны города какие-то звуки. Он долго смотрел на мерцающие вдалеке огни – единственный признак, указывающий на существование знакомого ему мира. Но он не делал шагов ему навстречу, просто стоял, чувствуя, как соленая вода смывает прочь сомнения, которые вдруг охватили его несколько ударов сердца назад.

Он думал, что знает правду до того, как наткнулся на противоречия в той, прежней истории Арчин; новых сомнений ему не вынести. Обратной дороги нет, какой бы ни была причина. Он уже не вернется в прежнее время.

Он решительно повернулся спиной к Лузу и стал расстегивать рубашку.

«Я знаю то, что знаю. Я знаю, что все это будет потому, что вы делаете то, что делаете, – вы, там, на берегу, за этими яркими желтыми огнями, однажды ваших праправнучек стерилизуют на потеху тиранам. Я знаю, что они будут рваться прочь из тусклого безнадежного существования, из огромных бараков размером с современный город, они будут страдать от голода и болезней, потому что то немногое, что осталось, достается им. Я могу предупредить вас, изменить приговор, записанный на этих звездах…» «Но я не буду.» Он выпустил из рук рубашку и стянул ботинки.

«Давайте сочтемся: что вы получили от меня – вы, дети дьявола. Считайте как следует. Все шансы на счастье, когда вы преподнесли мне предприимчивых родителей («наш мальчик – хороший мальчик, он вырастет и будет врачом!»), брак («а с чего ты взял, что это твой ребенок?»), детей («ходят анекдоты в каждом медицинском колледже Британии!»), карьеру («Главный Медицинский Консультант!») и, наконец, последнее – невыносимую и странную возлюбленную Арчин.» Он тупо посмотрел на часы. Тридцать минут прошло. Окно их комнаты по-прежнему тихо и черно, как вакса. Он снял часы и швырнул их в море.

Затем, сбросив остатки одежды, последовал за ними, руки и ноги мгновенно закоченели и не послушались бы команды плыть, даже если бы она поступила, потом море сомкнулось над его головой, но он упорно брел в сторону потерянного Ллэнро, и лишь одна мысль билась в его мозгу так сильно, что он был уверен: весь мир слышит его, – а потом исчезла и она, а вместе с нею и все остальное:

«Мне все равно, будьте вы все прокляты! Мне все равно!»

Примечания