– Поцелуй моего мужа совсем не… – начала Миранда, потом покраснела, сделав такое признание, и сложила руки на заметно округлившемся животе, служившем доказательством того, что она считает поцелуи своего мужа такими, как требуется.
      Леди Чарлз перевела взгляд на Джамиллу.
      – Я не имею ни малейшего понятия о том, кто вы такая.
      – Я принцесса…
      – Да, да, не продолжайте. Кем бы вы ни были, я сомневаюсь, что это имеет какое-то отношение к этим вопросам. – Она посмотрела на леди Роду: – А вы что скажете, миссис Тулуз? Следует ли моей невестке продолжать упорствовать или ей следует вернуться со мной домой к мужчине, которого она любит? Сколько вам потребовалось лет, чтобы решиться выйти замуж за мистера Тулуза вопреки возражениям вашего отца против брака с нетитулованным дворянином? Хотя он и благородный человек, было сомнительно, что он стал бы вас ждать, но вам повезло, и он вас дождался. – Она обвела взглядом присутствующих. – Вы все должны быть благодарны судьбе. – Леди Чарлз поднялась и протянула руку Фелисити: – Ты можешь вести себя так же глупо, как эти женщины, которым не хочется сейчас признаваться в том, что они были не правы, даже когда это едва ли не стоило им их великолепных браков, или ты можешь послушаться меня, женщину, которая любила своего мужа каждый день его жизни и до сих пор ужасно тоскует по нему. Поезжай-ка домой к моему сыну, пока он не покинул Лондон.
      Фелисити запаниковала:
      – Он уезжает?
      Леди Чарлз вздохнула:
      – Да. Примерно полчаса тому назад он приказал Стейнсу укладывать свои вещи.
      Фелисити вскочила:
      – Куда он уезжает?
      – Откуда мне знать? – сказала леди Чарлз. – Он в отвратительном настроении.
      Э нет. Тэтчер не может уехать без нее.
      – Как вы думаете, он простит меня?
      – Конечно, простит, – сказала Джамилла, поглядывая на нее поверх чашки с чаем. – Не забудь о взгляде, дорогая. Воспользуйся им.
      Ах да, взгляд! Она им воспользуется, а если это не поможет, то будет просто умолять его о прощении. Фелисити бросилась к двери, но остановилась.
      – Нет, мне не успеть туда вовремя.
      Мать Тэтчера улыбнулась и кивком показала, чтобы Фелисити продолжала путь.
      – Возьми мой экипаж. Он стоит прямо перед главным входом.
      – Спасибо, леди Чарлз, – сказала Фелисити. – Как я сумею вас отблагодарить?
      – Роди мне внуков. Много внуков, чтобы я могла баловать их.
      Фелисити кивнула, потом вдумалась в ее слова, глаза ее округлились, и она ощупала свой очень плоский живот.
      – Детей?
      – Да. И целый дом, пожалуйста, – приказала леди Чарлз бодрым голосом.
      Бросившись к двери, Фелисити возблагодарила судьбу за то, что она вовремя прислала сюда леди Чарлз.
      Судьба, как оказалось, почти не имела к этому отношения.
      Леди ждали еще некоторое время после того, как захлопнулась дверь и отъехал экипаж, сразу же набрав бешеную скорость. Потом леди Чарлз уселась и кресло и одарила аудиторию лучезарной улыбкой.
      – Отличная работа, Роузбел, – сказала леди Рода. – Мне понравилось твое представление, дорогая. Великолепно. Очень драматично. А твоя, дорогая Диана, реплика относительно расторжения брака была гениальна! Ты заметила, как она побледнела?
      Диана усмехнулась:
      – Да, мне кажется, все прошло идеально!
      Миранда наклонилась вперед, насколько позволял ей большой живот, и сказала леди Чарлз:
      – Как я понимаю, ваш сын тоже ничего не подозревает?
      – Он поверил абсолютно всему, – заявила леди Чарлз.
      Все присутствующие зааплодировали, разумеется, за исключением Джека, который стоял в дверях и, открыв рот, смотрел на них.
      – Значит, вы поставили весь этот спектакль? – Это был не вопрос, это был мужской ужас, облаченный в словесную форму. – Вы позволили Фелисити думать…
      Все леди дружно кивнули.
      Он покачал головой, как будто все еще сомневаясь, можно ли этому верить.
      – Интересно узнать, чья это была безумная идея?
      В уголке поднялись вверх две руки.
      – Наша, – сказала Талли, кивая на Пиппин. – Это взято из финальной сцены нашей новой пьесы «Исчезнувший герцог».
      – Мне следовало бы давно об этом догадаться, – простонал Джек.
 
      Когда Фелисити прибыла к дому на Гросвенор-сквер, на обочине перед домом выстроилось несколько экипажей, в которые шла погрузка, казалось, всего имущества Холлиндрейка. Легион лакеев, облаченных в голубые с белым ливреи дома Холлиндрейков, таскал сундуки и коробки, а также всевозможные чемоданы.
      Короче, происходящее было похоже на вавилонское столпотворение.
      Пробираясь сквозь весь этот хаос к дому, она заметила, как один из лакеев пронес мимо нее очень знакомый чемодан. Ее чемодан.
      – Минуточку! – остановила она лакея. – А с этим что вы собираетесь сделать?
      – Погрузить его в телегу, мисс.
      – Оставьте его, это мой чемодан.
      Лакей презрительно фыркнул:
      – Он принадлежит герцогине Холлиндрейк.
      Фелисити уперла в бока руки. Пусть даже она не переоделась со вчерашнего вечера, а лицо ее припухло и покраснело от выплаканных слез, но она не зря все эти годы отрабатывала манеры герцогини в расчете на свой будущий высокий статус.
      – Я и есть герцогиня Холлиндрейк, – сказала она. Лакей взглянул на нее скептически, но это продолжалось одно мгновение, а потом выражение его физиономии изменилось.
      – Прошу прощения, ваша светлость. Куда прикажете отнести это, ваша светлость?
      Фелисити приходилось в своей жизни часто переезжать в связи с новыми назначениями отца, причем нередко делать это в спешке или даже среди ночи, так что она оказалась в своей стихии.
      – Грузите это в головной экипаж, – приказала, она. Потом, оглядевшись вокруг, она вдруг поняла, что все уложено неправильно, и принялась исправлять положение.
      – Нет, нет, нет, – говорила она одному из злополучных парней, спускавшемуся по лестнице с сундуком. – Это следует грузить не в телегу, а в экипаж его светлости. А вдруг он решит поехать верхом, а не внутри экипажа? Ему потребуется, чтобы одежда для верховой езды была под рукой!
      С верхней ступеньки лестницы послышался голос, при звуке которого сердце ее сделало толчок и сильно-сильно забилось.
      – С какой стати мне бы вдруг захотелось покинуть твою восхитительную компанию?
      Фелисити круто повернулась.
      – Тэтчер? – Она бросилась вверх по лестнице к нему в объятия, но остановилась, не добежав одну ступеньку, все еще не уверенная в том, как вести себя дальше, несмотря на задорный блеск в его глазах.
      – Я не тот человек, который писал тебе эти письма, – сказал он. – И не тот человек, в которого ты влюбилась.
      – Я это знаю, – сказала она. – По-настоящему я влюбилась только в одного мужчину. Я влюбилась в тебя.
      Он посмотрел на нее сверху вниз.
      – Я хотел сказать тебе вчера, но ты…
      – Но я ушла. Признаюсь, что тогда я поступила глупо. Но теперь я вернулась. Если, конечно, ты хочешь меня простить…
      Казалось, что замер каждый член персонала Холлиндрейков, как будто в этот момент решались и их судьбы.
      И счастливый Тэтчер не заставил их долго ждать. Схватив свою молодую жену в объятия, он крепко поцеловал ее в нарушение всех правил приличия.
      – Я так рада тому, что ты оказался моим Холлиндрейком. Хотя я уже почти примирилась с мыслью о том, что буду бедной и неприметной.
      – Боюсь, что тебе придется привыкать быть чрезвычайно богатой и ужасно избалованной.
      Фелисити улыбнулась:
      – В таком случае почему бы вам не начать баловать меня прямо сейчас и не поцеловать еще разок, ваша светлость? Это, конечно, неприлично, тем более на глазах у всего Мейфэра, но мы могли бы таким образом добавить последние штрихи к нашей дурной славе перед отъездом на медовый месяц и дать кому-нибудь другому шанс скандализировать высшее общество. – Она взглянула на экипажи, в которые продолжали грузить вещи. – Значит, мы уезжаем на медовый месяц, не так ли?
      Он кивнул и наклонился, чтобы еще разок как следует поцеловать ее, представляя себе при этом, как он будет заниматься с ней любовью в последующие дни, недели, годы. И, к его большому удовольствию, никто не беспокоил их, давая возможность герцогу и герцогине Холлиндрейк целоваться столько, сколько они пожелают.
      И тут Тэтчер понял две вещи: во-первых, что он простил дедушке его своеволие, а во-вторых, что не так уж плохо быть герцогом.

Эпилог