Хамуд поддерживал связь с Шахерезадой через посредников. А Дэвид был с этой проновкой. Они заставили всех лихо погоняться за собой. И добрались аж до Нового Орлеана, но с тех пор Хамуд не получал от нее никаких известий. Теперь он вышел в город, попытаться восстановить связь.

А тем временем Эвелин узнавала как действует Подпольная Революционная Организация Народа. С тех пор как Хамуд подцепил ее несколько месяцев назад в неаполитанском баре, он ни разу не оставлял ее без своего присмотра больше чем на несколько часов. Но это означало что и он тоже находился под пристальным наблюдением Эвелин.

Она быстро выяснила, чего ему хотелось на самом деле: славы. Известности. Рекламы. Ему хотелось видеть о себе такие же заголовки в газетах, как о Шахерезаде. Теперь он заимел собственную специалистку по средствам массовой информации, собственную публицистку. И собственный гарем в одну одалиску. Эвелин поняла, что его мужское эго можно было удовлетворить по-настоящему только в постели.

По крайней мере, он изобретателен, морщась, подумала она. Еще несколько недель, и я смогу заняться новым ремеслом — обучением девиц по вызову.

Хамуд мнил себя повелевающим, но Эвелин давно усвоила: если хочешь взаправду командовать мужчиной, предоставь ему считать себя совершенно послушной. Поэтому она скрипела зубами и доставляла ему желанные анальные удовольствия, и помимо их все прочее. Она научилась многому в плане того, как использовать мебель, особенно стулья, достаточно прочные для удержания их дергающихся, извивающихся тел. Настаивала она только на одном — на чистоте. Они всегда мылись под душем перед актом — Эвелин не могла думать об их сношениях как о занятиях любовью. Хамуду, кажется, очень нравилось, когда она намыливала его тело и притворно охала, глядя на пенис.

А в постели он говорил. Всегда не очень-то много. Он был человек немногословный. Но мало помалу Эвелин узнала вполне достаточно, чтобы у нее начала складываться общая картина ПРОН. За пару недель она узнала вполне достаточно, чтобы расшифровать все, что он говорил по видеофону, как бы осторожно он не разговаривал.

Она не удивилась, узнав, что ПРОН финансировалась в основном транснациональными корпорациями. Это имело смысл. И подпольщики, и крупные корпорации хотели свалить Всемирное Правительство.

Копнув поглубже она стала узнавать, какие именно корпорации этим занимались. Названия хранились в глубокой тайне, но постоянно всплывала «Корпорация Остров номер 1», и она не единожды слышала такие фамилии, как аль-Хашими и Гаррисон. Т. Хантер Гаррисон, подсказала ей репортерская память, владелец «Гаррисон Энтерпрайзис», И Вильбур Сент Мать-Его Джордж!

Вытянувшись на шезлонге и предоставляя лучам солнца Барбадоса впитываться в ее усталое тело, Эвелин все еще внутренне кипела при мысли о Сент-Джордже. Неудивительно, что он уволил ее из «Международных Новостей». Ее, как она сообразила теперь, отправили на «Остров номер 1» шпионить за Коббом. А вместо этого она вернулась со статьей, публикации которой Совет никогда бы не допустил.

Дверь в номер отеля открылась и со щелчком закрылась опять. Эвелин выпрямилась на шезлонге и увидела стоявшего посредине номера Хамуда, с обычной нахмуренностью на темном мрачном лице.

Она поднялась и вышла с балкона в номер.

— У тебя новый купальник, — заметил он.

— Он не для купания, слишком непрочен, мигом свалится.

Его это, казалось, ничуть не тронуло.

— Где ты его достала?

— В одной лавке. Он дешевле грязи.

— Когда?

— Несколько дней назад. — Эвелин заставила себя улыбнуться, повела плечами и сбросила лифчик. — Без верха он тебе больше нравится?

— Это улучшение, — натянуто улыбнулся Хамуд.

Она стянула с бедер трусики и выбралась из них.

— Ты предпочитаешь вообще без ничего, не так ли?

— У нас нет времени, — отказался он. — Через час мы уезжаем.

— О? Что случилось? Куда мы едем?

Он покачал головой.

— Слишком много вопросов.

Подойдя к нему настолько близко, что ее соски задели его открытую рубашку, она прошептала:

— Некоторое-то время у нас есть, так ведь?

Он положил ей на бедра свои тяжелые руки.

— Для душа времени нет.

— Но мы можем заняться этим и под душем, — сказала она, проводя кончиком пальца по его колючему подбородку. — Там очень мило. Тебе понравится.

Крякнув, Хамуд обхватил ее одной рукой за талию и направился в ванную.

Нагнувшись открыть краны в ванной Эвелин спросила:

— Моя одежда сгодится там, куда мы едем? У меня нет ничего, кроме летних тряпок и тому подобного.

— В Нью-Йорке тебе понадобится пальто. Достанем его там.

Она нахмурилась про себя. Значит летим в Нью-Йорк. Вот там-то мы и встретимся с ними. Она получила ответ. Но теперь ей все равно придется пройти через этот обещанный ему чертов душ.

Сидя с комфортом в авиалайнере, одетый в похищенный в Мехико костюм и с подделанными в Галвестоне удостоверениями, с аккуратно подстриженной бородой, подтемненными волосами и кожей, Дэвид откинулся на спинку кресла и ждал приземления самолета. Он теперь стал тощим как волк, месяцы голода и опасности выжгли легкую гладкость «Острова номер 1». И настороже он держался тоже как волк. Он научился чутко спать.

На какой-то миг он подумал об Эвелин. Она хотела, чтобы я увидел настоящий мир, вспомнил он, глядя на свои потемневшие руки. Они загрубели, покрылись мозолями. Интересно, видела ли она половину того, что видел я.

Бхаджат дремала в кресле рядом с ним. Она выглядела такой хрупкой, такой ранимой. Длинные черные волосы рассыпались по плечам. Полные губы чуть приоткрыты.

Но мы враги, напомнил себе Дэвид. Как только мы попадем в Нью-Йорк, она сдаст меня своим друзьям по ПРОНу. А я рвану в представительство Всемирного Правительства.

Месяцы их близости, общей для них опасностей, совместной жизни и совместной же встрече со смертью — все это закончилось. Вот потому-то она и не хотела заниматься со мной любовью прошлой ночью, сказал он себе.

И, понял он, именно потому-то этого и хотелось ему.

Самолет наконец совершил посадку после долгой задержки, пока он кружил над парящим над Нью-Йорком куполом смога. Дэвид влился в выходящую из авиалайнера бормочущую толпу, а Бхаджат шла прямо позади него. Она предупредила его что в здании аэропорта будут расставлены другие проновцы, стерегущие его, чтобы он наверняка не попытался бежать.

Когда они вышли из перехода к турникетам в здании аэропорта, Дэвид нарочно взял Бхаджат за руку. Она не противилась.

За исключением семидесяти с лишним пассажиров с их же рейса Дэвид не увидел в замусоренном, грязном аэропорту никаких других куда-либо идущих путешественников. За потрескавшимися замызганными окнами виднелось несколько самолетов, но они казались необслуживаемыми, безжизненными.

— Я помню старые времена, — громко пожаловался пассажир чуть впереди Дэвида. — Да, тогда ведь здесь творилось такое! Словно в сумасшедшем доме перед днем Благодарения. Точь-в-точь сумасшедший дом!

— Теперь тут лучше, — утешающе заметила его миниатюрная жена. — Нам не приходится пробиваться сквозь толпу.

Багажа у них не было, и поэтому они не спеша вышли из здания аэропорта — по-прежнему взявшись за руки и прошли по пустому подъездному пути к огромному простору автостоянки. Автомобили занимали всего лишь половину площади стоянки и многие из них были явными развалюхами: ржавые, без колес с выбитыми стеклами, с открытыми капотами и багажниками.

Сплющенный красный овал солнца глядел на это с бессильной злобой, опустившись к самым «крышам» по другую сторону автострады. Он светил ярко, но не грел. Влажный ветер океана прорывался через тонкий костюм Дэвида.

Из промежутка между припаркованными машинами вышел морщинистый седой мужчина и окликнул Бхаджат. Они обменялись несколькими фразами на арабском. Он провел их в самый дальний угол громадной автостоянки, где большинство машин, казалось, находились в рабочем состоянии. Бхаджат последовала за ним, отпустив руку Дэвида.

Вокруг этой части стоянки, увидел Дэвид, стояли вооруженные охранники, а около помятой песочно-коричневой машины с четырьмя дверцами торчала пара темнолицых юнцов. Старик усадил Бхаджат на заднее сиденье машины и открыл дверцу для Дэвида. Он остался на стоянке и весело помахал им вслед, когда двое молодых людей забрались на передние сиденья и машина тронулась.

— Водитель знает, куда мы едем? — спросил Дэвид.

— Конечно, — ответила Бхаджат.

— А ты?

— Нет, призналась она.

Конечной точкой их поездки оказалось заброшенное старое здание неподалеку от большого парка на Манхэттене. Дэвиду думалось, что он разобрал контуры букв на фасаде здания; они как он думал, складывались в слово ПЛАЗМА. Машина миновала фасад, свернула за угол и припарковалась у тротуара.

Не говоря ни слова, двое юнцов препроводили Дэвида и Бхаджат в отель через боковой вход. Все окна закрывали щиты из досок, а первоначальные двери заменили плитами помятого металла. На одной из дверей висело юридическое уведомление о продаже с молотка, края его обтрепались и свернулись.

В вестибюле отеля суетились целеустремленно сновавшие туда-сюда люди. Стоял гул голосов. Все казались вооруженными либо пистолетами на боку, либо винтовками на плече. Мужчины и женщины. Некоторые с пистолетами и винтовками.

В вестибюле пахло плесенью. Ковры и занавески выглядели серыми от многолетней пыли. Немногие предметы мебели закрывали вымазанные в саже простыни.

— Что здесь происходит? — спросил Дэвид. — Это похоже на армейский штаб.

— Мы сами сюда только что прибыли, — сказал один из юнцов.

— Заткнись, — оборвал его другой, ведший машину. — Не отвечай на вопросы… а ты, — он ткнул большим пальцем в грудь Дэвида, — не спрашивай.

Они прошли мимо ряда лифтов. Большинство дверей стояли настежь и показывали темные пустые шахты. Они поднялись по лестнице, двое юнцов впереди, Дэвид за ними, а Бхаджат замыкающей. Широкая, крытая ковром лестница кончилась после двух пролетов. Дальше они двигались по лязгающей металлической пожарной лестнице в голом гулком колодце из серого цемента. Заходящее солнце давало как раз достаточно света, чтобы позволить им найти дорогу в обход скопившегося на лестнице мусора и сломанного барахла. Дэвид увидел шмыгающих в укрытие жучков и гадал, что же еще жило в древних стенах отеля.

Миновав еще шесть пролетов, они двинулись по коридору. Там тоже пахло плесенью и мочой. Юнцы остановились перед парой соседних дверей и вручили Бхаджат два ключа.

— Наши люди располагаются на этом этаже, а американцы заполнили нижние этажи собственными бойцами. Если он вздумает что выкинуть, только крикни.

Бхаджат ответила им: «Понятно», и они ушли.

Должно случиться что-то крупное, — сказал Дэвид, как только они закрыли за собой пожарную дверь.

— Ты заметил, — спросила Бхаджат, — что все мужчины и женщины в вестибюле были черные?

— Не все, — возразил Дэвид.

— Среди них встретилось несколько латинцев, — согласилась она, — но ни одного белого.

Дэвид с миг подумал.

— Ты права. Среди них ни одного белого человека. Как, по-твоему, что они затеяли?

— Что бы они ни затеяли, — сказала Бхаджат, отпирая одну из дверей, — произойдет это скоро.

Две комнаты соединялись между собой общей дверью. Они осмотрели обе при последних сумеречных лучах заходящего солнца.

— Какую ты предпочитаешь комнату? — спросила Бхаджат. — Красную или синюю?

Драные украшения в обеих комнатах отличались друг от друга только цветом. В каждой комнате стояла большая кровать, комод без ящиков и шкаф без дверцы. Дэвид стянул единственное покрывало на постели в синей комнате; под ним не оказалось ничего, кроме голого матраса. Он прошел в красную комнату и увидел, что в ней над комодом висит треснувшее зеркало. В синей комнате место, где некогда висело зеркало, показывал квадратный участок более чистой стены. Он остановился в соединявшем комнаты дверном проеме. Бхаджат находилась в красной.

— Полагаю, — сказал он, — тебе следует занять комнату с зеркалом.

— Ты как всегда любезен, — улыбнулась она.

Она зашла в ванную красной комнаты.

— Ах, — воскликнула она, — они положили тут мыло и мочалку. Полотенце… и даже бритвенные принадлежности, для тебя.

Она вышла держа набор для бритья.

— Но никакой косметики. Мужчины никогда об этом не думают.

— Ты пользуешься косметикой? — притворно удивился Дэвид.

— Ты видел меня без косметики, — усмехнулась ему Бхаджат.

— И ты была без нее такой же прекрасной, как и с ней.

— А ты выглядишь очень красивым с бородой. Наверное, тебе следует ее оставить.

Он почесал подбородок.

— Мы добры друг к другу, верно ведь?

— Да. — Она почти застенчиво посмотрела ему в глаза. — Ты ведь в первый раз сказал, что считаешь меня прекрасной.

— В самом деле? За все это время…

— Да, — подтвердила она, — за все это время.

— Ну, ты красива, Бхаджат, очень красива.

— Спасибо.

Он не знал что сказать дальше. А затем услышал, как спрашивает ее:

— Что случится завтра?

Бхаджат чуть пожала плечами.

— Либо Тигр встретится с нами здесь, либо мы отправимся туда, где он находится.

— И что вы собираетесь со мной делать?

— Не знаю. Это еще не решили.

— А что будешь делать ты?

Просто покачивание головой.

— Все что должна.

— Что бы это ни было?

— Что бы это ни было.

Показав на дверь, ведущую в коридор:

— Ты намерена запереть меня?

— А нужно?

— Разницы особой нет, — Дэвид медленно прошел к постели в синей комнате. — Я могу вышибить ее одним пинком, когда только захочу. — Он сел на кровать. Та провисла под ним, и от нее поднялся затхлый запах.

Бхаджат дошла до дверного проема между комнатами и устало прислонилась к косяку.

— Не говори глупостей. Ты не сможешь убежать.

— Штаб-квартира Всемирного Правительства не слишком далеко от сюда, — сказал Дэвид. — Это не Мессина, но сойдет.

— Понимаю.

— Ты все время знала, что я хочу попасть в Мессину, — сказал он. — Я не хранил от тебя никаких тайн.

— Да… но я думала, что… после всего этого времени со мной… навидавшись всего этого голода и несправедливостей, увиденных нами вместе…

— Что я присоединюсь к твоей революции?

Она кивнула.

— Взрывать мосты и стрелять по людям? Грабить банки и угонять космические челноки? Какой с этого толк? Это не положит пищи на стол бедняков.

— Разумеется. Как же иначе? — отрезала она. — Вот после того, как мы свергнем угнетателей… после того, как уничтожим Всемирное Правительство, вот тогда…

— Когда? Вы всего-навсего разрушите одну форму правительства. Вы не измените форму жизни народа. Вам не открыть никаких новых золотых копей. И манна небесная не посыплется по вашей воле.

— Ты ничего не понимаешь! — глаза ее горели.

— Я знаю больше чем тебе кажется! — закричал в ответ Дэвид. — Вся эта ерунда с автоматами и убийствами, свержением правительств. Это ерунда! Хуже, чем ерунда — это играет на руку тем самым людям, которых ты хочешь свергнуть.

Она наступала на него, упершись кулаками в бока.

— Что ты об этом знаешь? Ты прожил всю свою жизнь в укрытом от бурь раю, словно какое-то редкое животное, которое холят, ласкают и кормят, потому что оно слишком глупое, чтобы выжить в реальном мире за прутьями его клетки.

Он схватил ее повалил на постель рядом с собой. Она попыталась стукнуть его коленом, но он принял удар на бедро и навалился на нее всем телом. Руки ее он прижал к затхлому покрывалу.

Она глядела на него в упор. Глаза ее не показывали ни малейшего страха и ни малейшего гнева.

Он поцеловал ее, накрыв ее губы своим ртом, отпустил ее руки, взял обеими ладонями ее замечательное, хрупкое, невыразимо прекрасное лицо, и держал ее так, словно она была самым драгоценным, самым тонким и самым чудесным сокровищем в мире.

Ее руки скользнули ему по плечам и вцепилась в его длинные спутанные волосы. Он чувствовал ее дыхание — сильные бурные вздохи внезапной страсти.

Их одежда исчезла словно по волшебству. Он упивался худощавой, пластичной гибкостью ее обнаженного тела, ее золотистой смуглой кожей — гладкой, теплой и податливой. Он вошел в нее без усилий, два теплых сверкающих тела соединились, отчаянно стучали сердца, метались руки, и его внезапно охватил спазм, когда ее спина выгнулась дугой, и они вместе пульсировали долгий, мучительный экстатический миг пламени.

Они лежали бок о бок, внезапно притихшие, неподвижные.

Затем Бхаджат хихикнула.

— Чего смешного?

— Я гадала, хотел ли ты, чтобы я заперла тебя в твоей комнате.

Он засмеялся и повернулся к ней.

— Я же сказал тебе, что могу вышибить дверь одним ударом ноги.

— А ты можешь вышибить эту дверь дважды? — спросила она.

— Могу попробовать.

На этот раз дело шло нежнее, но пыл остался тем же самым, а страсть стала еще сильнее. Дэвид чувствовал на своем теле ее руки, ее ногти прочерчивали легкие тонкие линии, вызывавшие у него дрожь возбуждения. Он пососал ей соски, потом почувствовал, как они набухли и одновременно почувствовал, как и сам набух.

— Рано пока, — прошептала она. — Подожди… еще чуть…

— Скорее он прочерчивал собственные линии на ее животе и дальше между бедер. — Скорее.

Она издала долгий резкий вдох, и он схватил ее за бедра и втащил на себя. Она содрогнулась и забилась в конвульсиях, когда он закрыл глаза и увидел повсюду горящие звезды.

Они уснули. Когда Дэвид проснулся, за окном стояла глухая ночь. Он тихо встал с постели, чуть не споткнувшись о сваленную комом на полу собственную одежду. Найдя в темноте ванную, он затем бесшумно прокрался к единственному в комнате окну. Город походил на затемненное кладбище, безмолвное и неподвижное. Ни одного уличного фонаря в поле зрения, но где-то вдали горел свет.

На темные часы все плотно закрывается, понял Дэвид. Улицы по ночам пустые.

Он вернулся к постели, где лежала Бхаджат.

С рассветом. Я уйду на рассвете.

— Мой султан вернулся ко мне? — сонно прошептала она.

— Я тебя никогда не покину, — сказал ей Дэвид.

Но скоро уйдешь, не так ли?

— Да.

— Тогда давай хорошенько воспользуемся теми немногими часами, какие у нас остались.

Медленно взошла Луна и бросила мягкий грустный свет в заплесневелую старую комнату. На сей раз говорила в освещенной лунной тени Бхаджат, рассказывая Дэвиду о себе, о своем детстве, о смерти матери, о строгой отцовской любви.

— Он был словно ястреб… орел, — говорила она лежа рядом с Дэвидом, — гордый и неистовый, готовый растерзать в клочья всякого, кто мне угрожает.

— И держал тебя в орлином гнезде, заключил Дэвид.

— Пока не отправил в Европу, — уточнила она. — Он думал, там я буду в безопасности, — ведь меня всегда сторожили дуэнья и его собственные агенты. Но я одурачила их всех и стала Шахерезадой.

— Он так и не узнал?

— Судя по его действиям, так и не узнал. Но теперь знает.

— А Хамуд, этот Тигр, с которым ты переговаривалась — ты там, в Европе, и встретилась с ним?

— Когда я впервые встретилась с ним, Хамуд не разу не выезжал за пределы Багдада, — тихо засмеялась она. — Он мнит себя бесстрашным вождем, но руководил им мой мозг.

— Но как же ты стала революционеркой? Как все это началось?

Он почувствовал, как она чуть напряглась.

— Это было игрой, дерзкой игрой. В Европе встречалось много интересных людей… и в Париже, и во Флоренции, и в Милане. А потом я отправилась в Рим и влюбилась в прекрасного итальянца. Революционера, очень мудрого и решительного, и старше меня. Ему было по меньшей мере лет тридцать. Отец его был революционером, а дед — коммунистом, и сражался с фашистами в Сопротивлении.

— И поэтому ты тоже стала революционеркой.

— Не подражая ему, — сказала Бхаджат. — Я не повторяю других просто потому, что они мужчины, а я всего лишь женщина. Отец хотел бы, чтобы я вела себя именно так, но я — не украшение для какого-нибудь мужчины.

— Конечно нет.

— Джованни учил меня — он показал мне, какая я была избалованная, в каком убожестве живут бедняки. Он открыл мне глаза.

— Поэтому ты присоединилась к нему в его борьбе.

— Да. Но для меня это все-таки была игра. Я была Шахерезадой. Думается, я хотела, чтобы отец узнал про меня.

— Но теперь это больше не игра.

— Да, больше не игра. — И она рассказала ему о Дэннисе, о том, как архитектора убили по приказу ее отца… из-за нее.

— Поэтому теперь я уничтожу все, что смогу, из созданного им, — голос ее сделался холодным и твердым, как сталь. — Все.

— Включая себя?

— Это не имеет значения. Мне все равно.

— Но мне не все равно, — возразил Дэвид. Затем он вдруг понял. — Прошлой ночью… в Новом Орлеане… ты ведь думала о нем, о том архитекторе, так?

— Да, — едва слышно ответила она.

— Ты по-прежнему любишь его?

— Да.

— Но он умер, — сказал Дэвид. — Нельзя провести всю свою жизнь среди мертвых. Твое место с живыми; ты чересчур чудесная, чтобы выбрасывать свою жизнь.

Она повернулась к нему и мягко коснулась ладонью его щеки.

— Ты очень добрый Дэвид. Тебе не место здесь, в этой крови и грязи. Тебе следует вернуться на твой «Остров номер 1».

— Без тебя ни за что.

Долгий миг она ничего не отвечала.

— Вернемся вместе, — настаивал он.

— Ты не понимаешь.

— Значит ты любишь Хамуда? — спросил он.

— Упаси Аллах!

— Как, по-твоему, — спросил Дэвид, и в горле у него пересохло, когда в нем образовывались слова: — Ты можешь полюбить меня?

— Я… — она поколебалась, а потом замолкла.

— Я люблю тебя, Бхаджат. Люблю всем сердцем.

Она молчала так долго, что Дэвид стал гадать, а стоило ли ему говорить ей это. Я ведь люблю ее, дивился он. И был дураком, раз не понял этого раньше.

И тут он сообразил, что она плачет, тихо рыдая в темноте.

— Извини, — быстро сказал он. — Я не хотел…

— Нет, — ответила она. — Я не знаю, почему я плачу. Мне не следует быть такой слабой.

Она обвила руками его шею и прильнула к нему. Они снова занялись любовью и уснули в объятиях друг друга. Небо за окном побледнело до серебристо-серого цвета. Рассвет стал настоящим днем, и солнце карабкалось к зениту, пока они мирно спали.

Разбудила их оружейная стрельба.