- Ужас! Сумасшествие! Карке, побойся бога! - раздались голоса. - Мы же выдохлись. Еле тащим ноги.
      - Смирно! Не пререкаться! - крикнул Карке. - Командование роты в моем лице знает, что приказывает подчиненным. Для ускорения темпа нашего наступления назад мы используем имеющуюся в нашем распоряжении тягу, а именно бельгийскую кобылу. Сейчас я сяду на нее верхом, вы же привяжете к ее хвосту веревку, возьметесь за нее и блицкриг назад! Мы удивим весь фронт. Мы покажем экстра-класс наступления! Вопросы есть? Нет вопросов? Тогда хайль Гитлер! Вперед за хвостом кобылы! Но, стоп! Вначале запомните текст песенки, которая поможет вам быстрее наступать назад. Я не артист, но постараюсь спеть более доходчиво. Слушайте же:
      Пока Эм ждет и не забыла,
      Пока ты ходишь с головой,
      Вперед к победе, дойч кобыла,
      Скорей назад, назад домой!
      Где нет чесотки,
      Где есть красотки
      И где нет мин над головой.
      Вези ж, кобыла,
      Ты не забыла
      Дорогу, милая, домой.
      Карке взобрался на бельгийскую ломовую, солдаты взялись за привязанную к хвосту веревку, и остатки пятой пехотной роты сто пятого пехотного полка с песенкой "Вперед, кобыла!" двинулись в грандиозное наступление назад.
      31. ВТОРОЙ СУДЕБНЫЙ ПРОЦЕСС ПО ДЕЛУ "НАЦИОНАЛЬНОГО ГЕРОЯ" ВЕЛИКОЙ ГЕРМАНИИ РЯДОВОГО КАРКЕ
      - Подсудимый Карке, встаньте! Признаете ли вы себя виновным к преступлениях, предусмотренных статьями сто тридцать четвертой, двести семнадцатой, триста девятнадцатой, семьсот пятьдесят шестой, девятьсот девяносто четвертой и тысяча семьсот семнадцатой пунктов а, б, в, и, ж уголовного военного кодекса рейха?
      - Господа судьи! Я не кончил юридического факультета и потому разбираюсь в этих статьях, как ефрейтор в стратегии военных действии, - сказал Карке.
      - Но... но вам была только что произнесена обвинительная речь военного прокурора, - заговорил раздраженно судья. - Вам было ясно и определенно сказано, что вы преступник первой степени, место которому только на виселице.
      - Господин судья, я готов кинуться в петлю сейчас же, но, позвольте, за что?
      - Подсудимый Карке, не притворяйтесь. Вы великолепно знаете, что совершили тягчайшее преступление перед рейхом, - резко оборвал прокурор. - Во время отхода к Сухиничам вы разлагали моральный дух солдат рейха. Нет вам пощады. Я еще раз требую, господа судьи, этому негодяю смертной казни.
      Знакомый рядовому Карке по первому судебному процессу судья обратился к незнакомому прокурору (того, кто произносил обвинительную речь на первом процессе, убило бомбой):
      - У вас все, господин прокурор?
      - Да, все. Излишние слова к этому преступнику напрасны.
      - Благодарю вас. Военно-полевой суд приступает к допросу обвиняемого. Я повторяю свой вопрос, подсудимый Карке. Признаете ли вы себя виновным в статьях сто тридцать четвертой, двести семнадцатой, триста девятнадцатой, семьсот пятьдесят шестой, девятьсот девяносто четвертой и тысяча семьсот семнадцатой пунктов а, б, в, и, ж уголовного военного кодекса рейха?
      - Нет, не признаю.
      - В таком случае, может, вы нам споете вашу популярную песенку? Как это она у вас называется?
      - "Вперед, кобыла!", господин судья.
      - Вот, вот, эту самую "Вперед, кобыла!". Говорят, она стала очень популярной в вашем батальоне.
      - Не совсем точная информация, господин судья. В нашем батальоне она не могла быть популярной, так как от нашего батальона после наступления от Москвы осталась лишь одна наша рота, да и та в укороченном составе.
      - Господа судьи! - вскочил сидящий на краю стола толстый прокурор. Подсудимый нагло ведет разлагающую пропаганду и на суде. Я требую приобщить к его делу и статью тысяча двадцатую.
      - Вашу просьбу отклоняем, господин прокурор.
      - Основание, господин судья?
      - Основание: документ командования сто пятого пехотного полка, - устало ответил судья. - От второго батальона действительно осталась одна третья рота, так что в этой части обвиняемый прав. Послушаем же его по существу. Спойте нам, подсудимый. Спойте свою "Вперед, кобыла!", суд, к сожалению, не знает ее полного текста. Те, кто сообщил в гестапо об этой песенке, к сожалению, замерзли.
      - С удовольствием спел бы вам, господа судьи. Вы так мне знакомы. Но... Карке пожал плечами. - Я, видит бог, не артист. К тому же у меня простужено горло и к тому же, сами посудите, кто поет бодрые песенки перед петлею. Вот если бы...
      Карке сделал популярный среди мужчин всех наций знакомый жест. Судья обратился к прокурору:
      - У вас нет возражений, господин прокурор?
      - Нет, не имеется.
      Судья кивнул сидящему за столиком на отшибе секретарю - усатому офицеру:
      - Принесите. И яичек...
      - Есть принести! И яичек...
      Не успел судья облизать усы, как секретарь суда поставил около подсудимого канистру со спиртом и решето яичек, при виде которых заметно ободрился не только подсудимый, но и судья.
      Из большой автомобильной канистры подсудимому Карке досталось только две крышки из-под фляжки. Остальное сейчас же уплыло в руки правосудия, и оно в данной ситуации сочло необходимым сделать пятиминутный перерыв, приобщив к перерыву и решето с яичками.
      После перерыва заседание суда пошло гораздо оживленнее и веселее. Гнетущая атмосфера петли уступила место благодушию и размягчению. Скучные глаза судьи теперь весело блестели.
      - Ну-с, подсудимый, мы ждем вас. Запевайте!
      - Не могу, господин судья.
      - Почему же? Мы же вас так взбодрили!
      - Верно, взбодрили. Благодарю вас, но у меня нет той естественной обстановки, в которой я пел.
      - Что вы подразумеваете под этой естественной обстановкой?
      - Я подразумеваю под ней Калужскую дорогу, метель, коченеющих солдат рейха и кобылу, ту самую кобылу, о которой песенка и на которой я пел. Впрочем, с вашего разрешения...
      Ни слова не говоря, Карке схватил за шиворот часового с автоматом толстого фельдфебеля, ловко пригнул его и, вскочив на него верхом, раскачиваясь, запел:
      Пока Эм ждет и не забыла,
      Пока ты ходишь с головой,
      Вперед к победе, дойч кобыла,
      Скорей назад, назад домой!
      Толстый фельдфебель попытался вырваться, но судья одернул его:
      - Фельдфебель Крац! Смирно! Стоять так. Не мешайте суду устанавливать истину преступления. А вы пойте, пойте, подсудимый Карке, свою "Эх, кобыла, ты не забыла!"
      - Извиняюсь, господин судья, не кобыла, эх, не забыла, а Эмма ждет и не забыла, а далее идет припев, господа судьи. Ах какой припев! Но я спою вам все сначала:
      Пока Эм ждет и не забыла,
      Пока ты ходишь с головой,
      Вперед к победе, дойч кобыла,
      Скорей назад, назад домой!
      Где нет чесотки,
      Где есть красотки
      И где нет мин над головой.
      Вези ж, кобыла,
      Ты не забыла
      Дорогу, милая, домой.
      Прослушав и пропев вместе с подсудимым до конца всю песенку, судья сказал:
      - Песенка великолепна, но вредна. Виновность подсудимого суд считает доказанной по всем статьям предъявленного обвинения, за исключением статьи тысяча двадцатой. Суд предоставляет вам, подсудимый, последнее слово.
      Карке, почесав за ухом, заговорил:
      - Господа судьи! Обвиняя меня в тяжких грехах и еще черт знает в чем, господин уважаемый прокурор обозвал меня изменником, предателем, разгильдяем и вполне законченным идиотом, место которому в петле. Что ж... Пускай я идиот, пускай я подлец и мерзавец, но при всем при этом, господа, я патриот. Великий патриот Германии и к тому ж еще и национальный герой. Я уже не говорю о том, что у меня есть любящая жена, у которой на постое штурмовик. Так что вам, господа судьи, господин прокурор, грешно надевать мне петлю на шею. Не за что, господа. Вы лишь на минуту представьте себе, что бы было с нашей пехотной ротой, если бы я ее не взбодрил песенкой и не привязал к хвосту кобылы, в то время как наседала кавалерия Доватора. Роту наверняка бы всю с потрохами захватили в плен или оставили без головы. А так наша доблестная рота блестяще наступала назад на Сухиничи, и ее не могла догнать даже кавалерия. Под моей командой ни один солдат не остался в кювете и не задубел. За что же вы меня судите? Где же логика?
      - Да, - сказал судья. - Логики нет. Суд удаляется на совещание - поискать ее.
      32. ВОЗВРАЩЕНИЕ ГУЛЯЙБАБКИ ИЗ ДЕМЯНСКОГО КОТЛА ПОД МОСКВУ
      - Прохор Силыч! Голубчик! Сто лет, сто зим!!! - увидев на опустелом дворе гостиницы своего кучера, воскликнул обрадованный Гуляйбабка. - Какое счастье! Какая великая радость, что я вас увидел!
      В свою очередь Прохор также взмахнул руками и произнес примерно то же самое, лишь добавив несколько вздохов, означавших, что он так долго и безнадежно ждал Гуляйбабку. Об этом же возвестила своим тяжким вздохом и застоявшаяся в возке заиндевелая на морозе тройка белогривых.
      - Где наши? Почему меня никто из свиты не встречает?
      - Да кому же встречать, коли уехали, сударь. Все до единого. Вам тоже велено ехать туда.
      - Куда же?
      Прохор неопределенно махнул рукавицей:
      - Туда. В Сухиничи. Вслед за войсками фюрера. Разве вы не видите, что все горит и рушится? Я за три дня, кои жду вас, оглох от бомбежек. Вот только что до вашего прихода на меня опять пикировал наш ястребок. Ударил из пушки, да промахнулся, а потом второй заход сделал, и вижу, стрелять у него нечем, так он кулаком мне погрозил:
      "Ну погоди, дескать, хрыч старый, сивая твоя борода, я до тебя доберусь. Будешь ты знать, как фрицев возить на тройке". Я ему, тому летчику, и так и этак показываю, что не фашиста, мол, вожу, пойми ты, голова еловая, а своего же товарища командира, а он шиш понимает. Прицепился, и ни в какую. Третий день из пушек по возку, да по мне. Как отбомбится, так сейчас же сюда. Вот и опять на бомбежку пошли. Едемте, сударь. Едемте скорей! Он непременно опять прилетит.
      Гуляйбабка сел на возок, изрешеченный пулями.
      - Да подождите вы, Прохор Силыч, не тараторьте. Толком объясните, что тут в мое отсутствие произошло и происходит. Я из-за этих "куропаток" фюрера совсем оторвался от подмосковного фронта. Ни газет, ни радио, решительно никакой информации,
      - В дела войск, сударь, я вмешался за всю жизнь только один раз, когда обхаживал в Полесье Матрену. Чем все это кончилось для меня, вам хорошо известно.
      - Да, помню, помню. "Сто дивизий вправо, сто дивизий влево", - засмеялся Гуляйбабка.
      - А раз командующий из меня, как из хрена тяж, то не лучше ли вам прочесть листовку, которыми, видите, усеян весь двор. Тут их лежит слоя три-четыре. Сначала город посыпали самолеты фюрера, потом наши... Умный прочтет - сразу поймет, а дурень и уши развесит.
      Гуляйбабка поднял листовку на белой лощеной бумаге, прочел: "Доблестные войска рейха одержали под Москвой неслыханную победу. Вся русская армия уничтожена. Вся ее техника захвачена. Отчаянно сопротивляется и пытается наступать лишь жалкая кучка фанатиков, которая в ближайшие дни будет уничтожена".
      Гуляйбабка бросил листовку фюрера и поднял другую - с крупным черным заголовком "Смехотворные измышления гитлеровских фальшивомонетчиков о потерях советских войск".
      "В приказе по немецкой армии Гитлер хвастливо объявил о начавшемся решающем наступлении против советских войск. Гитлер немцам в тылу и войскам наобещал, что это наступление нанесет советским войскам смертельный удар и война закончится еще до наступления зимы. Но, как говорит русская пословица, "страшен черт, да милостив бог", обещанное Гитлером наступление началось... и с треском провалилось. Зима наступила, советские армии не только не уничтожены, а в огне войны еще более окрепли, а гитлеровская грабьармия, вшивая, раздетая и голодная, щелкает зубами от холода и голода. Гитлер теперь опять вынужден извиваться ужом перед населением Германии и опять врать и хвастать, хвастать и врать. Он врет, что его войска далеко продвинулись к Москве, что могут рассматривать ее в бинокль. Но нет. Не видать шулеру Гитлеру Москвы, как свинье неба".
      Дочитав листовку, Гуляйбабка покачал головой:
      - Несчастный фюрер. Как грубо обругали его. "Фальшивомонетчик", "шулер". С горя можно удавиться.
      Над крышами уцелевших домов с обвальным ревом и свистом пронесся краснозвездный штурмовик. Кони вздрогнули. Прохор кинулся в возок:
      - Он! Он, сударь. Унеси бог ноги.
      - Кто он? Чего ты?
      - Да летчик тот, молоденький. Сейчас развернется и пыль от нас оставит. Дело в принцип зашло. Уверяю!
      Рев не затухал, а усиливался. Было похоже, что штурмовик заходит для атаки, а спрятаться на дворе гостиницы некуда. Гуляйбабка махнул рукой:
      - Поехали!
      - Куда прикажете? - крикнул, сжавшись от нарастающего рева, Прохор.
      - Вслед за войсками рейха. На Старую Калужскую... Смотреть на победу фюрера.
      ..."Победа", одержанная войсками фюрера под Москвой, была видна на Калужской дороге как на ладони. О "победе" кричали опрокинутые вверх колесами автобусы и легковики, "победу" славили, задрав в небо дула стволов, тяжелые и легкие пушки. "Победе" улыбались, широко раскрыв свои люки, застрявшие в сугробах танки. Весть о неслыханной "победе" войск рейха уносили господу богу доблестные солдаты и офицеры. Души их уже были там, в небесах, но посиневшие, окровавленные руки и ноги их все еще торчали из снега и славили фюрера. Некоторые так спешили поделиться своей радостью с богом, что позабыли на дороге сапоги и шали, котелки и ранцы, винтовки и пулеметы.
      "Бог" был милостив. Он принял всех явившихся к нему с вестью о "победе". Только одному отказал - длинному, рябому, натянувшему на голову теплые женские рейтузы. А он просил. Так долго просил, бедняга, прислонясь к телеграфному столбу, что и застыл с протянутыми к небу руками.
      Меж тем как одни докладывали богу о "победе" фюрера под Москвой, другие герои рейха, оставшиеся на земле, готовили новую "победу". С факелами и гранатами в руках они расчищали от собственной техники Калужскую дорогу. Ухали взрывы, взметались в небо все новые и новые костры, слышались крики "хох". Целые взводы и роты наваливались на автобусы, грузовики и сталкивали их в кюветы. Артиллерийская канонада, наползавшая тяжелой грозой с востока, поторапливала их.
      - Мать моя! Как же мы проедем? - воскликнул Прохор, приподнявшись с облучка и глядя на запруженную техникой дорогу.
      - Валяй в объезд, по целине, - кивнул Гуляйбабка.
      - Какой объезд, коли слева болото, а справа снег коням по брюхо.
      Гуляйбабка спрыгнул с возка.
      - Тогда обожди, пока расчистят. А я пройдусь пешочком. Разомнусь, ноги погрею.
      - Только не уходите, не затеряйтесь ради бога, - попросил Прохор. - Мне велено вас в целости в Сухиничи доставить.
      - Не беспокойтесь. Я вас на горке обожду.
      Все заметенное снегом взгорье, куда направился Гуляйбабка, запрудили легковые машины. Каких только тут не было красавиц! И "оппели", и "мерседесы", и "адмиралы", и французские "шевролеты", и всех их постигла одна участь. Лишь некоторым счастливцам удалось добраться до вершины горы, но там их подстерег гололед, и они так и пристыли на ветру.
      В километре позади себя Гуляйбабка увидел две большие команды немцев, расчищающих дорогу. Одна с криком и свистом сваливала машины в кювет, другая шагала с факелами в руках и поджигала их. Взвивался копотный дым, морозное небо чернело.
      По обочине расчищенной дороги мчалась пара гнедых, впряженных в сани, на санях поблескивал стеклом и никелем кузов новенького "мерседеса". Из кузова неслись музыка, женский визг и развеселейшие, как на свадьбе, песни.
      Гуляйбабка и подумать не успел, что бы это такое значило, кто в такую грустную для фюрера пору мог жениться, как "мерседес" в оглоблях остановился рядом и из кузова, забитого по крышу разгромленными ящиками, тряпьем, чемоданами, бутылками, высунулась взлохмаченная голова майора Штемпеля, сидящего в шоферском отсеке в обществе двух расфуфыренных красоток.
      - Мой гость! Господин Гуляйбабка! - закричал вне себя от радости начальник полевой почты. - Давай сюда. Поехали!
      - Благодарю за приглашение. Рад бы, но у меня так много дел по оказанию помощи фюреру.
      - Плюнь на все к черту! Садись. Смотри, какие у меня красотки! - Штемпель облапил расфуфыренных, и они завизжали. - Ах, что за прелести эти мои почтовые девочки! Бери любую. Они меня замучили. Ну, хотя б вот эту белокурую хохотушку, ту самую лань, про которую вам говорил. Заехал было к знакомому генералу, но ему теперь не до ланей. Нет ни генерала, ни дивизии.
      В веселый разговор вступила хохотушка, в которой Гуляйбабка без труда узнал рекордсменку по маранию солдатских писем Берту Ляшке. Тогда в Смоленске она вела себя сдержанно-игриво, теперь она была в полном угаре. Распахнув полы мехового манто и обнажив груди, полупьяная, потерявшая приличие, она поманила языком и глазами:
      - Поехали, усатенький. Но пожалеешь. Ах как мило я тебя обласкаю! Миллион горячих поцелуев! Десять! Ах, едемте же! Едем!!
      - Польщен! Очарован! Рад бы получить ваши бесценнейшие горячие миллионы, но увы! Не могу. Помощь фюреру! Помощь...
      Штемпель дал знак сидящему на передке саней кучеру-солдату, чтоб трогал, выхватил из одной разгромленной посылки бутылку и, сунув ее Гуляйбабке, крикнул:
      - Жду в Сухиничах! Поджидаю! "Лань" держу за тобой... Слово Штемпеля лучшего в рейхе почтовика! - И, обняв женщин, загорланил:
      Толкай в посылки
      Меха, бутылки,
      Хоть голову, отбитую с тряпьем,
      Мы все отправим,
      Мы все доставим.
      Себе ни крошки,
      Ни бутылки не возьмем!
      "Фаэтон" майора Штемпеля исчез так же быстро, как и появился. Гуляйбабка подошел к новенькому, сверкающему чистым никелем "оппель-адмиралу", уткнувшемуся носом в сугроб. Машину замело доверху, но мотор почему-то работал. В щель чуть опущенного стекла выбивался парок. Из мигающего зеленым глазом радиоприемника лилась джазовая песенка.
      Гуляйбабка повнимательнее заглянул в машину и застыл в изумлении. На заднем сиденье, сладко похрапывая, засунув руки в муфту, спал человек в знакомом овчинном тулупе, укутанный в пуховую шаль.
      Ба! Да это же старый знакомый - генерал Шпиц! А может, не он? Может, ошибся? Скорее снег, отгрести снег и распахнуть дверцу, разбудить, узнать...
      Пока Гуляйбабка отгребал ногами снег, к "оппель-адмиралу" подошла команда поджигателей с горящими факелами и канистрами с бензином. Офицер взмахнул перчаткой:
      - Сжечь! Живо!
      Гуляйбабка не успел опомниться, как машина оказалась облитой бензином и долговязый детина с наволочкой на голове и детским одеялом на шее занес над ней пылающий факел.
      - Стойте! Что вы делаете?! - крикнул Гуляйбабка. - В машине генерал! Главный квартирмейстер армии! Генерал фон Шпиц.
      - Извините. Не знали.
      - Надо смотреть! Так вы можете и самого фюрера сжечь.
      Гуляйбабка сунулся в машину, схватил Шпица за рукав:
      - Господин генерал! Господин главный квартирмейстер!
      - Езжай, езжай, Курт. Поторапливай, - пробормотал сквозь сон генерал. Кстати, далеко ли мы уехали?
      - Никуда вы не уехали, господин генерал. Вы стоите на месте.
      - Не болтай лишнего, Курт. Вперед!
      - Не на чем "вперед", господин генерал, да и Курт ваш сбежал.
      Генерал очнулся:
      - Кто вы такой? Как смели меня тревожить?
      - Я - Гуляйбабка!
      Генерал подскочил. Заиндевелые брови его долезли на лоб:
      - Вы! О, что я вижу! Как вы здесь оказались?
      - Я снова пришел вам на помощь, господин генерал.
      - Что же случилось? Почему мы стоим? Где мой водитель?
      - Ваша машина, как и сотни других, господин генерал, безнадежно застряла в снегу. Шофер, по всему видать, сбежал.
      - Мерзавец! Предатель! Застрелю! Повешу!
      - Стрелять и вешать будете после, господин генерал, а сейчас надо спасаться. Русские наступают.
      К машине подкатила тройка. Указывая в поле батогом, Прохор, чуть не плача от радости и пряча ее, крикнул:
      - Танки! Кавалерия, сударь! Гуляйбабка погрозил Прохору кулаком:
      - Спокойствие. Без паники.
      Прохор смахнул рукавом тулупа с заросших щек слезу. Улучив минуту, проговорил:
      - А может, туда... к своим?
      - Цыц! Ни слова. На то нет приказа.
      - Слушаюсь, сударь!
      Гуляйбабка посмотрел в ту сторону, откуда доносилось все нарастающее "ура-а", и у него самого навернулись на глаза слезы. По ослепительной белизне ровного, как стол, поля, вздымая снежную пыль, лавиной катились кавалерия и танки. Один танк вырвался далеко вперед. На башне его полыхало костром расчехленное знамя.
      - О, майн гот! Мы погибли! - воскликнул генерал. - Прощай, мои внуки...
      Гуляйбабка сгреб в охапку генерала, сунул его под фанерный полог возка, вскочил на возок сам, крикнул:
      - Прохор, валяй!
      - Куда прикажете, сударь?
      - Вперед, в Брянские леса!
      33. ОТЕЛЬ "ВЕЧНОЕ ЦАРСТВО ИМ"
      Выйдя на привокзальную площадь, Трущобин, оставшийся за Гуляйбабку, окаменел. Возле стоянки автомашин и подвод самозванцы Цаплин и Чистоквасенко приколачивали к телеграфному столбу большой, с дверь величиной, рекламный щит БЕИПСА. На щите было наспех намалевано:
      "Ахтунг, ахтунг! Офицеры и солдаты рейха! "Благотворительное единение искренней помощи сражающемуся Адольфу" (БЕИПСА) любезно предлагает свои услуги. Оно может помочь вам:
      1. Смазать буксы в колесах.
      2. Уничтожить всех нательных и прочих паразитов.
      3. Указать дорогу в комендатуру, гестапо, городскую управу, а также на Брянск, Смоленск и Берлин.
      4. Подвезти вас на своем транспорте до городской гостиницы.
      5. Поднести ваши чемоданы, рюкзаки, тюки и прочее, за исключением перин, одеял, шуб, валенок, подушек, лыж, которые состоят на особом учете германской администрации, как стратегическое сырье военного времени.
      6. Вынести из вагона и внести в вагон на санитарных носилках калек, обмороженных, душевно расстроенных и отощавших.
      7. Написать письмо, телеграмму лицам, оставшимся без конечностей.
      Заказы на продукты питания, обогрев, смену белья, лечение, устройство на ночлег, ремонт одежды и обуви, гадание о прогнозах войны не принимаются.
      За всеми справками обращаться к администратору БЕИПСА - первый газетный киоск за углом на площади Геббельса".
      Трущобин подбежал к Цаплину и Чистоквасенко, которые к тому времени уже прибили щит и теперь, отойдя на почтительное расстояние, любовались творением своей фантазии и рук. И уж очень упивался выдумкой Чистоквасенко. Он то заламывал шапку, то взмахивал руками.
      - Я вас спрашиваю, что вы повесили? - наседал Трущобин. - Кто вас об этом просил? Или вы захотели в гестапо?
      - Так не сидеть же сложа руки, - вступился за товарища Цаплин. - Работать надо. Помогать! Трущобин погрозил кулаком:
      - Ну, погоди! Дай Гуляйбабка вернется. Мы вас "проработаем". Снять! Сейчас же снять эту мазню. И немедля сжечь! Живо!
      - А як же...
      - Что "як же"?
      - Та мы ж и помогаты вже почали.
      Трущобин посмотрел вокруг. На площади ни одного солдата. Не проснулся еще вокзал. Тишина. Только гудки в морозном воздухе да отдаленный гул канонады.
      - Наша помощь одна. Разведка. Эшелоны считать на станции.
      - А мы разве не считаем? Все тютелька в тютельку. А это так, между дел.
      - Что вы затеяли?
      - Пустяки, - махнул рукавицей Цаплин. - Отец Ахтыро-Волынский одного хапугу повез.
      - Какого хапугу? - спросил Трущобин.
      - Фашиста из Берлина. Приезжал в подмосковные церкви золото с икон сдирать. Теперь с панталонами на шее отступает. Ногу отморозил. Не мог идти, вот и пришлось...
      - Куда он его?
      - В овраг.
      - В какой овраг?
      - В готтель "Вично царство им", - перекрестился Чистоквасенко.
      - Да вы не волнуйтесь, - поспешил с успокоением Цаплин. - Тут недалечко. Сейчас вернется батя. До оврага рукой подать. Свалит и назад.
      - Вы что, уже прихлопнули его?
      - А чего с ним канителиться? Служба у меня такая. Помощник президента по свадьбам и похоронам.
      - Ох, Петька! - вздохнул Трущобин. - Не сносить вам головы. - И дал команду снимать рекламу.
      Цаплин и Чистоквасенко живо приступили к делу. Затрещала отдираемая фанера, а вместе с ней и ветхий забор. Еще минута, и реклама была бы снята, но тут к орудовавшим топорами откуда-то вдруг притопал в соломенных ботах, укутанный в шаль фельдфебель с автоматом под мышкой. Под шинелью у него было что-то напихано, да так, что он еле поворачивался и казался похожим на огромный куль с мякиной.
      - Что здесь происходит? - спросил фельдфебель, кивнув на рекламу.
      - Готовим топливо, господин фельдфебель, - быстро нашел что ответить Трущобин. - Для отопления вокзала.
      - Обогрев замерзающих солдат фюрера - это сверхпатриотично! - похвалил фельдфебель. - Вы великие патриоты. Я тоже великий патриот и к тому же национальный герой фатерлянда! Рассказал бы вам, как я стал национальным героем, но дьявольски холодно и к тому же я тороплюсь раздобыть кое-какие утепляющие вещицы для господина полковника, к которому я прикомандирован телохранителем.
      Фельдфебель оторвал от кончика носа сосульку и продолжал:
      - Господин полковник большой специалист по ликвидации вражеских прорывов и брешей в рухнувшей обороне. Он сказал, что брешь под Сухиничами он заткнет, как пивную бочку пробкой. И он заткнет. Я верю ему, как своей жене, у которой квартирует уже второй штурмовик. Но... но, чтобы эта "пробка" лучше затыкалась, моего господина полковника надо утеплить. Он большой щеголь и приехал на русский фронт в одном кожаном реглане. К нему, правда, пришит воротник из эрзац-меха, но это не меняет положения. Господин полковник гнется от проклятого русского мороза, как старая собака.
      - Что же он требует для обогрева? - спросил Трущобин.
      - Он хотел бы влезть в русскую шубу, но претендентов на русские шубы оказалось так много, что в Сухиничах не осталось даже драного рукава от них. Так вот, теперь господин полковник согласен утеплить себя хотя бы подушками. Кстати, не могли бы вы помочь мне достать парочку пуховых?
      - Нет. Ни в наличии, ни на примете таковых не имеется.
      - Жаль, - вздохнул фельдфебель. - Господин полковник за них бы хорошо заплатил...