Тринадцатая рота (Часть 2)

      Карке перевалился с ноги на ногу, колупнул в носу.
      - И еще одно, господин судья. В моем деле фигурирует задняя часть кобылы. Будто ее я тоже выменял на блох, Ничего подобного. Эту кобылятину я приволок в блиндаж по приказу командира роты. Будь он не скошен осколком шрапнели, он сейчас бы подтвердил, что, когда роте нечего было жрать, он меня лично посылал с ножовкой к мерзлой кобыле, валявшейся на нейтральной полосе. Я, господин судья, блестяще решил эту мясную операцию. Под ураганным огнем противника отпилил заднюю часть и две ноги на холодец обер-лейтенанту. Меня надлежало к награде. А мне вот всучили статью. За что же?
      - Военный трибунал учтет все смягчающие обстоятельства, - ответил судья. Другие вопросы, просьбы есть?
      - Никак нет, господин судья.
      - Подсудимый, ответьте. Признаете ли вы себя виновным в предъявленном вам обвинении?
      - Как не признать, когда все было, как и написано. Судья заглянул в папку:
      - На предварительном следствии, подсудимый, вы показали, что не знаете, сколько блох продали. Может, теперь назовете суду точное количество?
      - О да, господин судья. Я подсчитал. В каждом полку я облошил примерно по сто солдат. Каждому солдату пущено под мундир по пять-шесть блох. Отсюда и общая цифра.
      - А тылы, подсудимый? Почему вы укрываете тылы? - задал вопрос сидящий на краю стола прокурор, в котором Карке теперь узнал знакомого следователя (видно, он получил повышение). - Нам известно, что вы там тоже спекулировали блохами.
      - Не смею отрицать. Кое-кому подпускал блох и в тылах. Но там дело шло туго. Тыловики ведь меньше коченеют.
      - Как у вас возникла идея спекуляции блохами? - задал вопрос сидевший по правую руку судьи заседатель Норен.
      - Блошиная идея, господа, возникла у меня на почве высокого патриотического духа! - выпалил Карке.
      - Не юлите, обвиняемый! - стукнул кулаком по столу прокурор. - Не прикрывайтесь лживыми фразами о патриотизме. Отвечайте правдиво и точно.
      - Не смею кривить душой, - вытянулся Карке. - Излагаю всю правду. Во время первого русского мороза, господа судьи, в блиндаже на правом фланге нашей роты задубело шесть превосходных солдат и один превосходный ефрейтор. На левом фланге проклятый мороз тоже натворил бед. Там замерзло тоже шесть превосходных солдат, но седьмой - ефрейтор, мой дружок, остался в живых. Я, конечно, на правах друга поинтересовался, как он спасся, и дружок мне по секрету сказал: "Наше спасение, приятель, в дружбе с паразитами, то есть блохами. Если хочешь сберечь все конечности и себя, запускай под мундир блох. С ними не уснешь, а значит, и не задубеешь". Вот тогда-то, господа судьи, я и понял, что эти мелкие паразиты могут доблестно служить Великой Германии и фюреру.
      Судья махнул черной перчаткой:
      - Обвиняемый, сядьте. Суд приступает к допросу свидетелей, но так как все свидетели в битве за Москву погибли и явиться в трибунал по вышеупомянутой уважительной причине не могут, суд приступает к слушанию сторон обвинения. Прошу вас, господин прокурор.
      Прокурор поднялся на трибуну, оседлал нос черными роговыми очками, поводил, как гусь, сидящий в клетке, своей длинной шеей, заговорил:
      - Господин судья! Господа, сидящие в этом зале! Прежде чем начать свою обвинительную речь, я просил бы всех вас внимательно посмотреть на грудь преступника, сидящего на скамье подсудимых. На ней две награды фюрера, а точнее - два Железных креста. За какие заслуги они получены рядовым Карке? Возможно, он первым кидался в атаку, первым шел на Москву? Ничего подобного. Он выменял Железные кресты на все тех же блох. В связи с этим я заявляю решительный протест и требую немедленно снять с мундира спекулянта паразитами высокие награды фюрера!
      Судья в душе был полностью согласен с прокурором, но, соблюдая судебные ритуалы, порядок применения санкций к подсудимому, вежливо отклонил требование прокурора.
      - Ваш протест, господин прокурор, - сказал он, учтиво поклонившись, - суд принимает к сведению, но удовлетворить ваше требование, к сожалению, не может. Подсудимый будет лишен Железных крестов лишь по приговору суда, когда будет установлено, что они получены шельмовским путем, то есть в обмен на паразитов.
      - Я не удовлетворен вашим ответом и настаиваю, - нажимал прокурор.
      Судья снова отклонил протест, и прокурору ничего другого не оставалось, как начать обвинительную речь.
      - Господа! - сказал он. - Во всех войнах, во всех сражающихся армиях существовало правило, по которому солдату должно наступать или обороняться, обороняться или наступать, двигаться вперед или назад. Известно также, что разгром противника достигается лишь общими усилиями воюющих. Вспомним для примера боевую колесницу. Как ее тянули? Ее тянули все. Она двигалась...
      Далее прокурор заговорил о том, как она и куда двигалась; зацепившись за колесницу, он пустился в пространный исторический экскурс, но подсудимый уже его не слушал. Увидев, что конвоиры, попавшие с мороза в тепло, сладко дремлют, а судья, измученный ежедневными процессами, и вовсе спит, уронив голову на бумаги, Карке решил, что настал удобный момент сбыть последнюю партию блох, не изъятых у него при обыске и хранившихся в новом солдатском медальоне с адресом на случай смерти.
      Вытащив тихонько из кармана мундира медальон, он обернулся к сидящим позади двум солдатам и показал им его.
      - Сколько? - спросил один из них.
      - Штук десять, - прошептал Карке.
      - Живые?
      - Свеженькие. Последнего отлова.
      - Ваша цена?
      - Не до жиру. Сколько дадите.
      Медальон с драгоценным товаром исчез в кармане солдата. Карке протянули фляжку со шнапсом и увесистый кусок эрзац-сыра. Остальное было не так уж сложно. Пока прокурор, уткнувшись в бумаги, говорил о боевой колеснице германской армии, которую якобы тянет вместе с солдатами и фюрер, Карке опорожнил фляжку и не спеша закусил. На голодный желудок его развезло. Помурлыкав себе под нос несколько походных песенок, он уронил голову на плечо конвоира и под убаюкивающую речь военного прокурора тихо захрапел.
      Разбудил его стук кулака о стол и резкий голос: "Подсудимый, встать!" Карке подхватился. По залу медленно, степенно, будто на важных похоронах, двигалась длинная процессия солдат. Она несла к столу правосудия вещественные доказательства преступлений подсудимого. Вначале прошли солдаты с чернобурками, лисьими и кроличьими воротниками, потом понесли одеяла, валяную и кожаную обувь, дамский трикотаж и детские игрушки, старушечьи и девичьи платки, стариковские шубы, и в заключение солдат с короткой шеей, обмотанной женским чулком, поставил перед судьей банку с надписью "Блохен".
      - Господа! - заговорил прокурор, когда солдаты, доставившие вещественные улики, удалились. - Перед вами неоспоримые факты преступления подсудимого Карке. Смеет ли он их отрицать еще раз или нет, нам неизвестно, но мне хочется задать подсудимому лишь один вопрос. Знаете ли вы, солдат Карке, кого вы грабили? Вы молчите. Вам нечего сказать. Вы, подсудимый, грабили своего же боевого собрата. Вы за какие-то три-четыре блохи брали ценнейшие вещи, многие из которых добывались подчас в тяжелых схватках.
      Прокурор подошел к столу, взял старую овчинную шубу с четырьмя дырками на спине и показал ее залу:
      - Вот перед вами шуба, принадлежавшая фельдфебелю Гросбаху. Он снял ее с плеч старика вначале мирно. Но едва надел на себя, как получил удар вилами в спину. Как видим, фельдфебель Гросбах пролил за эту вещь собственную кровь. А солдат Карке скупает ее всего-навсего за три блохи. Что это? Это не что иное, как мошенничество, дикий грабеж белым днем. Собственно, что об этом спрашивать, если сам подсудимый откровенно сознается в этом? Обратимся к его же дневникам.
      Прокурор взял в руки маленькую записную книжку:
      - Так, десятого ноября подсудимый делает такую запись: "Под Москвой стало дьявольски жарко и чертовски холодно. Жару поддают русские. Холод подпускает мороз. От жары вряд ли что поможет. Разве что собственные ноги. Ах как жаль, что у меня нет ног страуса! А что спасет от мороза? На мне же легенький мундирчик. Гнусь, как собака. Надо что-то придумать".
      Прокурор перевернул три странички:
      - Двумя днями позже подсудимый делает новую запись: "Хох фюреру! Придумал. Вчера на кухне раздобыл два мешка из-под картошки, прорезал дырки для ног и влез в эти мешки, надев сверху мундир. Сразу потеплело. Но проклятой ночью уснул и чуть не отдал богу душу. Спасибо русской "катюше". Она разбудила. Бежали три километра и хорошо согрелись".
      Войдя в азарт, прокурор начал читать далее без выбора, все подряд:
      - "Сегодня ночью на правом фланге роты задубел весь блиндаж. Остался в живых, да и то с отмороженной конечностью, мой старый приятель Глобке. Его спасли... о, кто бы мог подумать! Обыкновенные блохи. Глобке всю ночь ворочался, чесался, не заснул и уцелел".
      "Не сплю вторые сутки. Меня все время гложет дума:
      "А нельзя ли пустить блох на службу фюреру?" Сейчас ему так тяжело! Может, помогут блохи?"
      "Сегодня у меня большой праздник. Запустил под мундир первого клиента первую партию блох. Пока бесплатно, а дальше даром ни блохи. Раз с землей ничего не вышло, надо поднакопить побольше марок".
      "Блохи пошли в ход. Клиентов полно. Только успевай задирать рубахи. Все страшно благодарят и несут что попало - шнапс, мыло, эрзац-сыр, губные гармошки..."
      "Вчера у одного ефрейтора выменял за пять блох лисий воротник. Хлюпик скулил: "Дорого". А самому, собаке, этот воротник достался вовсе бесплатно. Он содрал его с женщины, которую встретил на дороге".
      "Спрос на паразитов все больше растет. Я не успеваю их отлавливать. С завтрашнего дня придется повысить цены. Конечно, клиенты взвоют. Но ничего. Не захочешь задубеть - купишь".
      "Выменял три блохи на пуховую шаль и дамские рейтузы. Отослал первую посылку тетушке Кларе. Теперь ей надо соорудить посылку с продовольствием и теплыми вещами.
      "Торговля блохами совсем приостановилась. Не до блох. Адский огонь. Контратаки. Сильно нажимает конница генерала Доватора. О, если б нам заячьи ноги!"
      "Мы наконец-то остановились. Надолго ли? Русские дьявольски наседают. Молю бога, чтоб дали передышку. Снова бы пошли в ход мои милые, славные блохи".
      "Морозы усилились. Пять солдат отвезли на кладбище, восемь - в лазарет с отмороженными конечностями. Я срочно возобновляю торговлю. Первая партия распродана за полчаса. Мой рюкзак не вмещает выручку".
      "Сегодня был крупный разговор с фельдфебелем. О моем бизнесе он, собака, все пронюхал. Дал ему взятку - теплое трико и бюстгальтер. Придется теперь все половинить. Бесчестный мерзавец".
      "На блошином фронте новая победа. Сегодня запустил восемь блох под мундир господина майора. Он тоже боится уснуть и замерзнуть. В награду дал бутылку рома, хотя мог бы заплатить и больше. Адъютант говорил, что у него награблено два чемодана барахла".
      "Боюсь разоблачения. Живу мечтой. Одной мечтой. Как бы запустить блох под мундир..." - тут стоят точки и далее: "У этого гусака тоже много нахапано барахла, есть даже трофеи с храмов".
      Прокурор оторвался от дневника, поднял глаза на подсудимого, который, казалось, забыв о суде, что-то жевал!
      - Кто кроется за этими точками? Ответьте, подсудимый.
      Карке встал, опустил глаза долу.
      - Я вас спрашиваю. Отвечайте!
      - Вы, господин прокурор. Извиняюсь! Прокурор взметнул кулаки:
      - Мразь! Грабитель! Вы потеряли облик доблестного солдата германской армии. У вас нет ничего святого. Именем закона я требую, господа судьи, для этого растленного типа смертной казни!
      Перечисляя статьи, на основании которых грабителя Карке надлежало казнить, прокурор несколько раз обращался к судье, но тот так увлекся просмотром вещественных улик, главным образом чернобурок, что ни разу и не взглянул на обвинителя.
      Ах какие это были славные чернобурки! Какие роскошные меховые воротники! Судья то дул на лежащий перед ним отливающий сизью мех, то ласково гладил его, как кошку. Потом пальцы левой руки правосудия как-то тихонько, по-рачьи уцепились за кончик хвоста и этак незаметно стащили чернобурку под стол, а затем также незаметно препроводили ее в собственный портфель.
      Заполучив воротник, судья как-то сразу повеселел и, потеряв интерес к мехам, занялся теперь куклами, матрешками и прочими пустяковыми вещицами. Когда же иссяк интерес и к этим уликам, судья взял в руки коробку с надписью "Блохен", повертел ее, постучал по ней ногтем, и тут произошло нежданное. Крышка с банки свалилась, и блохи все враз сиганули на судью и заседателей. Ошарашенный судья вначале сделал вид, что ничего не произошло, но вскоре он не утерпел и начал ерзать, чесать то шею, то бока, то лопатки, а вслед за судьей заерзали, зачесались заседатели и даже прокурор, произносящий речь на отшибе.
      Не выдержав атаки изголодавшихся блох, судья поспешно встал:
      - Подсудимый Карке! Ваше последнее слово! Да не тяните. Короче! Так же быстро, как ловили блох!
      - Совсем коротко, господин судья, - подхватился Карке. - Всего два слова. Не смею отрицать, я подлец, разбойник, грабитель, которого надо вздернуть на перекладину. Но прошу учесть, господин судья, что я патриот. Я использовал паразитов только во имя победы и обожаемого фюрера.
      - Короче, Карке!
      - Совсем коротко, господин судья. Я прошу сохранить мне жизнь. У меня любящая жена. Ей трудно. У нее квартируют штурмовики. Что будет с нею, если меня...
      - Короче, Карке! - выходя из терпения, крикнул судья, которому было уже невмоготу от блох.
      - Еще словечко, господин судья. Всего полслова. К ней, то есть моей жене, сейчас напрашивается на постой еще один штурмовик. Его тоже надо будет кормить. А без моих посылок...
      - Суд удаляется на совещание! - оборвал судья и, подхватив портфель, из которого предательски торчал хвост чернобурки, рысью поспешил в алтарь для совещаний.
      Приговор военного трибунала слушался стоя. - "Именем третьей империи и фюрера, - читал возвышенно судья, все еще поеживаясь от блох, - военный трибунал в составе председателя трибунала майора Шторре, судебных заседателей Нормана и Штурмбумбахера, рассмотрел уголовное дело по обвинению рядового пятой роты сто пятого пехотного полка Фрица Карке в преступлениях, предусмотренных статьями сто тридцать девятой, двести пятнадцатой и семьсот десятой пунктов пятого и сорок шестого, признал подсудимого Карке виновным по всем статьям за исключением пунктов пятого и сорок шестого, и постановляет. Пункт первый. Руководствуясь законом, рядового Карке лишить Железных крестов, как приобретенных незаконным, мошенническим путем, а именно путем обмена на блох-паразитов".
      Судья подождал, пока конвоиры сдерут с мундира обвиняемого кресты, и продолжал:
      - "Пункт второй. Военный трибунал приговаривает подсудимого Карке за грабеж своих боевых товарищей к высшей мере наказания - смертной казни!"
      Зал качнулся, тяжко вздохнул. Судья, воспользовавшись шоком зала, почесался и снова повторил:
      - "К высшей мере наказания - смертной казни! Однако, учитывая то, что паразиты, а именно - блохи использовались в интересах защиты солдат рейха от замерзания, а также то, что прибыль от продажи блох подсудимый отправлял жене домой на содержание доблестного офицера гестапо, а также учитывая чистосердечное признание и высокий патриотический дух подсудимого, военный трибунал, руководствуясь статьями пятой и семнадцатой, признает солдата Карке невиновным и освобождает его из-под стражи!"
      Карке, не помня себя от радости, крикнул: "Хайль паразитам!" - и полез было к судье через стол целоваться, но судья остановил его жестом руки:
      - Минуточку! Еще не все. "Пункт третий. Военный трибунал считает необходимым возбудить ходатайство о награждении рядового Карке за спасение солдат рейха от замерзания медалью "За зимовку в России". Военный трибунал будет также просить командование распространить с помощью листовок и бесед опыт рядового Карке во всех полках дивизии, полагая целесообразным придать этому движению организованный характер вплоть до специальных блошиных команд".
      Карке выносили из зала на руках. Судьи занялись трофеями.
      29. ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ КВАЧКЕ СПАСАЕТ РОТУ ОТ ВРАЖЕСКИХ ЛИСТОВОК. РОКОВОЙ ПОДАРОК СОЛДАТА КАРКЕ
      Проснувшись рано утром и выглянув из землянки, Карке увидел траншею, усыпанную листовками, как видно разбросанными ночью с советского самолета. По траншее, согнувшись, бегало несколько солдат вместе с фельдфебелем. Они собирали листовки и бросали их в костер, разожженный прямо в траншее.
      Пригибаясь от свистящих над траншеей мин, Карке почесался и нагнулся, чтобы взять и прочесть листовку, но его заметил фельдфебель и крикнул:
      - Не читать! В костер вражескую пропаганду! В костер!
      Карке присоединился к солдатам своего взвода и начал собирать довольно-таки большие и красиво напечатанные листовки. Ему так хотелось прочесть, что в них написано, но в траншее было еще темно, и он от души позавидовал тем солдатам, которые собирали листовки ближе к костру.
      Жег "вражескую пропаганду" сам фельдфебель. Он бросал подносимые солдатами охапки в костер и не отходил до тех пор, пока не убеждался лично, что все сгорело и прочесть ничего невозможно. А чтобы солдаты не ухитрились припрятать листовки, он время от времени грозно на них покрикивал:
      - Всякого сукина сына, у кого окажется листовка, самолично сдам в гестапо, расстреляю на месте, как собаку, вздерну на первой же перекладине.
      - Напрасно беспокоитесь, господин фельдфебель, - сказал Карке, подойдя к костру с охапкой листовок. - Наша преданность фюреру, Геббельсу и прочим обожаемым руководителям вам хорошо известна, и мы давно уже доказали, что служим верно, как псы. Да вы и сами посудите: разве стали б мы, ваши подчиненные, сидеть тут в мерзлых, вшивых окопах без этой песьей преданности. Дудки! Мы давно бы подняли руки и ушли в плен, тем более что тот солдат из нашей роты, что сбежал на прошлой неделе, дважды кричал оттуда в рупор и сообщал, что жив-здоров и что его неплохо кормят.
      - Прищеми свой собачий язык, Карке, и скройся с моих глаз, - сказал фельдфебель. - От тебя больше вредной болтовни, чем патриотизма, и будь у меня хотя бы один факт, я б тебя сию же минуту сдал в гестапо.
      - Фактов не ждите, господин фельдфебель. Их не будет, ибо солдат Карке не просто солдат, а, как вы сами знаете, национальный герой Германии.
      - Солдат Карке! - крикнул выведенный из терпения фельдфебель. - Я что вам сказал? Вы забыли?
      - Никак нет, господин фельдфебель. Вы сказали мне прищемить свой собачий язык, хотя он у меня и не собачий, и скрыться с ваших глаз.
      - Исполняйте!
      Карке круто повернулся кругом и, высоко поднимая ногу, молотя каблуками по мерзлой земле, зашагал в землянку.
      В небольшой первобытной пещере, пропахшей ружейной смазкой, портянками, окровавленными бинтами и другими запахами, от которых воротило нос, сидели все солдаты, собиравшие листовки, и при свете двух спиртовых плошек молча занимались своими утренними делами. Одни переобувались, другие, раздевшись до пояса, обрабатывали ногтями и молоточками рубцы в рубашках, третьи грызли сухари, четвертые торопились до дневного сражения написать письма.
      Старое, обогретое ночью место в углу на соломе оказалось занятым (там чесался солдат-новобранец, купивший за сухарь блоху), и Карке уселся у входа в землянку, завешенную плащ-палаткой.
      - Кончили с листовками? - спросил один из солдат.
      - Кончили, - ответил Карке.
      - Все сожгли?
      - Все.
      - Где же все, когда за траншеей валяются, перед бруствером...
      - Не ори, а то фельдфебель и под пули погонит собирать, - сказал солдат, купивший блоху.
      - Нет, туда он не погонит, а вот в траншеях он их как огня боится. Видать, что-то в них было написано непустячное. Карке, ты не читал, что там написано?
      - Нет, не читал. Не знаю. Пропагандой противника не интересуюсь. Случайно видел лишь несколько слов, когда листовка горела. Но там все вранье. Пишут, что Гитлер жулик и бесчестный игрок, что карта его бита и он все равно войну проиграет. А больше ничего и не заметил.
      Не интересуюсь, - Карке достал из голенища половинку листовки. - Оставил вот лишь клок, как хорошую папиросную бумагу. А тут вовсе и читать нечего. Сплошная брехня. Пишут, будто бы фюрер в сто раз уменьшил свои потери. А разве это правда? Разве в сто? Ну, например, в нашей роте. Сколько мы под Москвой потеряли? Было нас сто двадцать человек, а осталось двадцать. Разве это в сто раз? Это же всего каких-нибудь восемьдесят пять - девяносто процентов. А если учесть, что наша храбрая рота много раз пополнялась, то и вовсе наши потери совершенно ничтожны.
      Карке аккуратно, ровными дольками свернул листовку и разорвал ее на четыре части.
      - Так что и вам не советую брать листовки, - сказал он наставнически. Разве только подбирайте на курево, если хорошая бумага. Ни пса в них нет интересного. Вот в этой, к примеру, пишут: "Гитлер неслыханный обманщик немецкого народа. Он обещал вам взять Москву до наступления холодов, а взял ли он ее? Увы! Вы гнетесь в окопах, как бездомные собаки, спите на холодной земле, а на ваших постелях в Германии с вашими женами спят хахали-штурмовики". Ну скажите, не брехня ли это? Самая настоящая брехня. Я, например, доподлинно знаю, что штурмовики, которые квартируют в моем доме, не спят с моей супругой, а только изредка ее развлекают. Да и одет я прилично. На мне шерстяная юбка, байковая кофта... Так что в листовке сущее вранье.
      Плащ-палатка, которой был завешен вход в землянку, с шумом приподнялась, и цепкая рука фельдфебеля выхватила из рук Карке обрывок листовки, а другая ухватила побледневшего беднягу за шиворот.
      - А-а! Попался, субчик. Попался, скот, - просиял фельдфебель. - Вот теперь-то ты не отвертишься, от гестапо не улизнешь. Идем-ка, я тебя лично куда следует сдам.
      Карке послушно вылез на карачках из землянки, отряхнувшись, сказал:
      - Верно, господин фельдфебель. Правильно поступили. Благодарю. Успокоили вы меня. А то я так волновался, так переживал!
      - О чем ты?
      - Да как же. На зорьке вот-вот начнут артподготовку русские, и я мог запросто угодить под снаряд. Теперь же, слава богу, мне опасаться нечего. Вы меня уводите в тыл. Я только и мечтал об этом. Один-то я уйти не мог.
      - Ах, вот оно что?! Значит, ты нарочно взял листовку в надежде, что я увижу, сдам тебя в тыл и ты таким образом смотаешься с передовой. Не выйдет. Будешь сражаться. Марш в окоп! Я один пойду и доложу о тебе.
      - Вы, видимо, забыли, господин фельдфебель, что во взводе есть телефон, лениво зевнул Карке. - Я могу позвонить и сказать, что вы придумали себе предлог и сбежали от артогня.
      Фельдфебель остановился:
      - Да, от тебя, скотины, всякое можно ожидать. Придется пойти на уступку, как-либо твое моральное разложение замять. Словом, давай сделаем так. Ты мне отдашь чернобурку, которую сегодня выменял на чесотку, а я...
      - Какую чесотку? - вытаращил глаза Карке.
      - Не хитри. Я все знаю о шулерстве твоем. Теперь ты распространяешь от замерзания не блох, а чесотку. За нее и чернобурку получил. Так что давай ее и не раздумывай, иначе за чтение листовки останешься без головы.
      Карке расстегнул шинель и, достав из-под мундира чернобурку, протянул ее фельдфебелю:
      - Держите, господин фельдфебель. Так и быть. Выручу вас. Надо же вам как-то украсить супругу, чтоб и у нее квартировали штурмовики.
      Фельдфебель схватил чернобурку, прижал ее к груди, потом, как заправский скорняк, подул на нее. Глаза его загорелись дьявольским счастьем.
      - О мой бог! Какой мех! Какая теплота! Карке, ты останешься тут за меня, а я на почту. Скорее на полевую почту. О мой бог!
      Фельдфебель выскочил из траншеи, пригибаясь, пустился в тыл. И в это время... И надо же быть такому! Раскололось небо, разлетелась в комья и прах земля, тысячи железных цепов и кувалд замолотили по заснеженным перелескам и полям. Всепожирающий огонь метнулся справа налево, в глубину, и при свете его Карке вдруг увидел своего фельдфебеля. Его подбросило в дыму и грязи, рвануло и опустило на черный снег.
      От Квачке остался только кусок сапога, рядом с которым лежал хвост от чернобурки.
      По всполохам сотен артиллерийских зарниц, по обвальному грохоту адских "катюш", по реву заведенных танков было видно, что "национальным героям" сто восьмой егерской дивизии и всего фронта будет тяжко.
      30. ГРАНДИОЗНОЕ НАСТУПЛЕНИЕ НАЗАД. НОВАЯ БЛЕСТЯЩАЯ КАРЬЕРА РЯДОВОГО КАРКЕ
      Ранним декабрьским утром на Старой Калужской дороге разорвало фугасным снарядом геббельсовского пропагандиста. Разорвало в клочья. От несчастного остались лишь лоскут одеяла, которым он был утеплен, и листок речи, с которой он собрался выступить перед отходящими на запад солдатами пятой роты сто пятого пехотного полка. А так как в роте теперь не осталось ни одного командира, а заодно и фельдфебеля (все они доблестно полегли во славу фюрера под Москвой), то военная чародейка-судьба выбросила на гребень волны "национального героя" Великой Германии рядового Карке.
      - Доблестного пропагандиста надлежало бы похоронить со всеми почестями, сказал "национальный герой", собрав в колонну остатки роты. - Именно с почестями, как этого и требует воинская субординация, но, видит бог, хоронить нам нечего. От нашего вдохновителя осталось лишь одно воспоминание. Возьмем же на память хоть этот клок одеяла и отошлем эту святую реликвию его разнесчастной супруге. Пусть этот клок одеяла утешит ее в безутешном горе. Вообще-то я должен сказать, что вашему пропагандисту чертовски повезло. От него хоть это осталось, а вот от десятого командира нашей роты, как вы знаете, мы ничего не нашли, так что бедная супруга нашего десятого ротного осталась без семейной реликвии. Не знаю, хорошо это или плохо, но я не смог удержаться от проявления жалости и послал молодой вдове на утешение пуговицу от собственного мундира, якобы найденную в той воронке, где остался ее любящий Карл.
      Солдаты хором подтвердили, что Карке поступил правильно, и он, ободрясь, продолжал:
      - Словом, вопрос о почестях решен сам собой, что же касается той беседы, которую было собрался проводить с нами покойный господин майор, то вы за нее не волнуйтесь. Сохранился листок с тезисами, и беседу по нему проведу я. Прошу повернуться спиной к русской метели, высунуть из-под платков уши и слушать ободряющую речь покойного господина майора.
      Карке развернул опаленный взрывом листок, повысив голос, начал читать:
      - "Сукины сыны! Шкурники и жалкие трусы! Вшивые зайцы! За что вас кормят? За что так тепло одевают и обувают? Я по вашим глазам вижу, что вы, мерзавцы, заражены пессимизмом". Это, извиняюсь, не я вижу, а господин покойный майор видит. То есть он уже не видит, а ранее видел. "Вы больше печетесь о собственной шкуре, чем о победе. Вы наивно думаете, что мы разбиты и отступаем. Но тот, кто так думает, предатель и изменник рейха. На самом деле мы не отступаем, а ведем грандиозное наступление назад. Это наше грандиозное наступление неизбежно приведет нас..." - Карке повертел листок в руках, заглянул на обратную сторону; сказал: - На этом тезисы господина майора кончились, вернее, их оторвало осколком русского снаряда. Жаль.
      На левом фланге поднял руку солдат, укутанный в конскую попону:
      - Вопрос можно?
      - Хоть двести, - ответил Карке.
      - Скажите, пожалуйста: почему господин покойный пропагандист считает наше отступление из-под Москвы наступлением?
      - Почему это он так считает, это мне, к сожалению, не известно, но лично я знал одну женщину, которая, ссорясь с мужем, всегда пятилась назад и при этом царапалась. Знал я также и одну собачку, которая успешно применяла эту тактику. Она яростно гавкала на своего противника, а сама тем временем пятилась в свою подворотню. Так что вполне возможно, эти и им подобные примеры и послужили господину покойному майору доводом назвать наше отступление наступлением. А возможно, этот новый военный термин "наступление назад" вовсе и не принадлежит господину покойному майору. Не исключено, что это открытие сделано и самим верховным командованием. Но давайте не будем гадать на кофейной гуще, а обратимся лучше к своим насущным задачам. Что нам нужно во-первых? Во-первых, нам нужно хорошо почесаться и поесть. Но так как поесть нам нечего, то остается вопрос о чесании. С этих минут я, как ваш новый командир, разрешаю вам чесаться в строю и вне строя. Чешитесь на здоровье, сколько кому необходимо. Во-вторых, поскольку по всему нашему фронту идет грандиозное наступление назад, всем надо подумать о вкладе нашей роты в это грандиозное наступление. Конечно, если бы разгромленные нами русские не захватили под Москвой нашу технику, мы теперь наступали бы назад высокими темпами, а так как мы теперь наступаем пешком, высшее командование, вероятно, и вполне законно, нами недовольно. Что же нам сделать, чтоб резвее наступать? В нашей роте из механизированной техники осталась лишь одна бельгийская кобыла. Что же нам с ней делать? То ли использовать ее как тягу для наступления назад, то ли пустить в котел для поддержания бодрости желудка. Лично я за бодрость желудка, но вот закавыка. Успеем ли мы съесть кобылу? Не захватят ли нас русские вместе с кобыльим рагу?
      - Отходить надо! Отходить! Русские наседают! - зашумели солдаты. - Не до вареной кобылы!
      - Мудро! Молодцы! Хвалю за бодрость духа и понимание задачи! - выкрикнул Карке. - А теперь слушать приказ об отходе, извиняюсь, наступлении назад.
      Карке протоптал своими большущими соломенными ботами дорожку в намете на дороге и, пройдясь по ней, взмахнув рукой, всунутой в женский чулок, начал отдавать приказ:
      - Разгромленный под Москвой противник пытается догнать нас на лыжах и танках, но это ему не удается. Пятая пехотная рота сто пятого пехотного полка отходит, извиняюсь, наступает назад на Сухиничи сверхдоблестно и организованно. Темп ее марша назначаю на сегодня пятнадцать километров в час.