— Дожжя…

— Ну? У них даже дикторы телевидения, пардон, дикторы говорили чисто, а эти, теперешние, обещают непременно «дощь». Или не обещают «дожжя».

— Ну, Москва… Александр, — Волков официально протянул руку. — Уважаю.

— Элементарно… — Гурский отхлебнул из бутылки. — А кстати, забрось-ка меня домой.

— Чего это? — Петр завел машину и вырулил со стоянки.

— А Берзин проявился. Говорит, что, мол, мы в конце концов на Крестовском оказались и весь вечер в волейбол играли на пляже. На песке. Ноги-то у меня болели, помнишь? Ну это я как-то еще… Вот. А потом девок зацепили и стали их, понимаешь, шампанским поить.

— Ну так это ж…

— Так за шампанским-то ездил я. На тачке. Туда и обратно. И, соответственно, надел на себя штаны и все прочее. И вот шампанское-то меня и добило окончательно. Так в одетом виде я на песочке и заснул. Серега меня на себе домой доставил. Непосредственно в саму жилплощадь. С пельменями в совокупности. А сам с девками уехал. Аж с двумя.

— Так…

— …и хочу я поискать.

— Так там же эти дважды все перевернули, я искал, ты искал.

— Не понима-аешь. Ведь искали-то все трезвые. Так? А засунул я ее куда-то пьяный в жопу. А то, что пьяный спрятал, трезвый никогда в жизни не найдет.

— И ты…— Петр показал глазами на бутылку.

— Именно. Необходимо достичь кондиции, адекватной предыдущей ситуации, вот…

— Может, тебе шампанского?

— Нет. Меня от него пучит. Я, Штирлиц, люблю водку. Простую крестьянскую водку. Она греет душу. Кстати, тормозни где-нибудь, для процесса мне необходим запас.

— А еда-то у тебя есть?

— Это отвлекает. Впрочем, должны быть пельмени.

Войдя в свою квартиру вместе с Волковым, Гурский первым делом зашел на кухню, поставил водку на стол, стянул с себя футболку и тоже бросил на стол. Потом открыл холодильник и, заглянув в морозилку, крикнул в комнату:

— Есть пельмени. Аж две пачки.

— Давай помогу прибраться. Время еще есть.

— Ты настоящий друг, Петр.

Вдвоем рассовали по ящикам и ящичкам в шкафу и на вешалке разбросанные вещи и вновь навели в квартире порядок

— А от вторых ребят бардака меньше.

— Так, Саша, у них и времени оказалось меньше.

— Ты не опоздаешь?

— А в Петрозаводске не говорят «дощь»?

— Петя, он не провинциал. И едет он домой. И потом… Ну, есть фонемы, есть морфемы, сонанты, консонанты, есть специфическое московское "а". А «дощь» — это просто как штамп в паспорте. Кто филолог? Ты филолог? Я филолог. Что я тебе объясняю? Я его слушал. Он не приезжий. Он коренной москвич. Езжай на Московский вокзал. И торгуйся, Петр, торгуйся.

— Ладно, если что — немедленно звони на трубу. У меня еще дела кое-какие, потом на вокзал, а потом я к тебе заеду. Никому не открывай, понял? Я тебя очень прошу. Давай… ищи.

Адашев-Гурский запер за Волковым дверь. Снял с себя джинсы и набросил на плечи короткий халат. Потом взял на кухне недопитую поллитровку и непочатую литру, заглянув в холодильник, достал кусок сыру, поставил все это на поднос вместе с низким и широким стаканом тонкого стекла. Еще раз заглянул в холодильник и присовокупил остатки грейпфрутового сока. Затем перенес нагруженный поднос в комнату, поставил на столик, сел в кресло, посмотрел на натюрморт печальным взглядом, тяжело вздохнул и сказал:

— Кушать подано.

Ровно в десять часов вечера, войдя в главный зал Московского вокзала, Волков сразу увидел давешнего знакомца у витрины табачного киоска. Тот рассматривал через толстое стекло дорогие трубки.

Петр не спеша направился к нему.

— Добрый вечер, Валерий Алексеевич.

— Здравствуйте, — удивленно обернулся московский гость на незнакомый голос. — А, простите, с кем имею честь?..

— Волков. Петр Сергеевич.

— Предполагается, что ваше имя должно мне что-то говорить?

— Да это вряд ли. Словом, я к вам некоторым образом от Льва Кирилыча Невельского.

— «Некоторым образом»… Это как? И где он сам, кстати говоря, некоторым образом?

— Я объясню. Не могли бы мы где-нибудь спокойно побеседовать?

— Да, в общем-то, и здесь не так шумно. А о чем, позвольте узнать?

— Да о чем, собственно… О футболке. Лицо гостя непроизвольно передернулось. Он жестко посмотрел Волкову в глаза, очевидно что-то про себя решая. Потом взглянул на часы и, указав рукой на ресторан, коротко сказал:

— Прошу.

В ресторане они сели за дальний столик в глубине зала. Петр заказал себе салат, мясо и минеральную воду, москвич — рюмку коньяку и кофе.

От Волкова не ускользнуло, как, в ожидании заказа, тот, выложив на стол трубку и дорогой табак, якобы невзначай цепким взглядом окинул практически пустой ресторанный зал.

— Один я, Валерий Алексеевич, один.

— Так это не ваши… товарищи сегодня полдня за мной топали?

Петр помотал головой:

— Не мои. Это, скорее всего, товарищи Льва Кирилыча. Бывшие.

— Поясните? — насторожился собеседник.

— Видите ли, вольно или невольно Невельский привлек к себе внимание определенной группы лиц. Самое пристальное. И интерес у этой компании корпоративный, а значит, они своего добьются. От сих до сих. А у меня — чисто личный. Поэтому я сейчас попытаюсь с вами поговорить, но не исключаю, что разговора у нас не получится. Но мне почему-то так не кажется.

— Интересный вы человек, очень интересный… — Собеседник Волкова внимательно в него всматривался. — Знаете, было бы безумно глупо задать сакраментальный вопрос, дескать: «На кого работаете?» Но, поверьте, нет сил сдержаться…

— На себя. В данной конкретной ситуации — исключительно на себя. А как, извините, конечно, за любопытство, вы тех ребяток-то распознали и уйти от них сумели? Они же профессионалы, уж можете мне поверить.

— Молодой человек… Мы с вами взрослели еще в том обществе, где заметить слежку и уйти от нее, неся за пазухой томик «самиздатовского» Набокова, доверенного тебе всего на одну ночь хорошим приятелем и, предположительно, стукачом, было спортом и забавой. А я, замечу, несколько постарше вас буду и времена, следовательно, застал, что построже были. Гораздо построже. И, знаете, очень в жизни помогают эти вынужденные навыки. Жена вот, царствие небесное, когда жива была, так я, пока до любовницы доеду, раза три проверюсь и оч-чень пикантных, надо сказать, тем самым положений избегал. А вы говорите…

— То-то я смотрю — и там, в зале, чисто, и здесь — чисто.

— Ну, хорошо. Этак вытанцовывать мы можем сколько угодно. Я на вас посмотрел, вы меня послушали. Может быть — к делу?

— Согласен. Только я сегодня целый день ничего не ел, а день, поверьте, был насыщенный. Это ничего, если я?..

— Да Бога ради.

— Спасибо. — Петр приступил к салату. — Так вот. Ситуация сложилась таким образом, что я, по воле Льва Кирилыча, занимаюсь поисками некой загадочной белой футболки. Загадочной для меня потому, что о предмете своего поиска имею информацию, мягко говоря, минимальную. Что очень, — глядя в тарелку, Волков сделал жест вилкой, — очень осложняет поиски. Практически делает их невозможными, вы понимаете?

— Допустим. Что вам известно?

— Ну… Что якобы жизненно необходимо ее найти. — Волков поднял брови и посмотрел собеседнику в глаза. — И я ищу. Но ведь можно искать-искать, да так и не найти, верно?

— Где Невельский?

— М-м… — Петр отрицательно помотал головой, положил в рот кусочек помидора, прожевал и выразительно проглотил. — Это не имеет к делу никакого отношения. Он уже не ищет. И не будет.

— А почему, собственно, я должен вам верить? Обоснуйте.

— Вот мой мандат, — Волков вынул из кармана пиджака и протянул через стол белый лоскуток.

Собеседник взял его, надел очки, внимательно вгляделся в ткань, покрутил в руках, рассмотрел шов и, аккуратно сложив, убрал в карман.

Затем снял очки, убрал их, сделал глоток коньяку, набил трубку и раскурил ароматный табак.

Петр выпил минеральной воды и перешел к мясу. Его визави курил трубку, смотрел на собеседника и думал. Волков покончил с мясом, аккуратно положил на тарелку параллельно друг другу вилку и нож, допил минеральную воду и, закурив сигарету, встретился с ним взглядом.

— Ну, допустим, — трубка легла в пепельницу. — Что вы хотите знать?

— Все, — просто сказал Петр.

— Нет, вы мне определенно симпатичны… Знаете, у вас необыкновенно умные глаза. Умные и честные. И я прекрасно знаю, что именно таким глазам верить — сущее безумие, но… У меня есть альтернатива?

— Вам решать. И потом — интерес в этом деле у нас обоюдный.

— Ну, мой-то, я так понимаю, вам, в принципе, понятен, хоть и не до конца, конечно. А ваш? Неужели вульгарная корысть?

Волков с демонстративным наигрышем кивнул, продолжая молча курить.

— Впрочем, воля ваша. Будем считать, что вы типичный частный сыщик из дешевого бестселлера. Вам так удобнее? Извольте. Мне на сей момент выбирать не приходится. Я, волею обстоятельств, вынужден принять ваши условия. Итак…. Я вас нанимаю. Мне действительно жизненно, как вы изволили заметить, необходима эта самая футболка. Оплата ваших трудов будет соответственной. Вполне и даже весьма. Можете поверить. Но… На поиски я вам даю сутки. Я ведь прекрасно понимаю, что она уже у вас. Скажете нет?

— Нет.

— А вы допускаете, что я могу подключить других людей, для которых уже лично вы станете объектом, так сказать, внимания?

Волков опять молча кивнул, а потом потушил в пепельнице сигарету и сказал:

— Валерий Алексеевич, деньги, они, конечно, очень заманчивы и желанны сами по себе, тем более если на самом деле «вполне и даже весьма». Но, видите ли, дело в том, что мне самому хочется свернуть всю эту историю как можно быстрей к чертовой матери. В силу определенных, глубоко интимных обстоятельств. А у вас самолет завтра, лаборатория готова, персонал… Какие подключения других людей? Где на это время? Что вы меня, как фуцена, на понт берете? Прошу прощения. Я же офицер, я же и обидеться могу. А револьверы мы и сами имеем…

— Да… — Собеседник Волкова отхлебнул коньяк, раскурил погасшую трубку и взглянул, прищурясь, сквозь дым на Петра. — Умные глаза…

Лицо Волкова осветилось открытой широкой улыбкой.

— Черт с вами, слушайте. Я, по зрелому размышлению, от откровенности своей перед вами абсолютно ничего не теряю. А рассказав, имею шанс получить завтра футболку. Вы ведь ее иначе не… найдете?

— Не-а, — Петр отрицательно мотнул головой. — Ни Боже мой…

Московский гость обреченно-понимающе кивнул, несколько раз пыхнул, раскуривая, трубкой и начал:

— Собственно, ни в одной другой стране мира эта история не привлекла бы к себе внимания даже самого дешевого репортера. Дело самое заурядное. Но у нас же все через… Мы даже гланды вырезаем через анальное отверстие. Я уезжаю в другую страну, где меня ждут, где мне готовы предоставить все условия для работы. И пытаюсь вывезти свою интеллектуальную собственность. И все. И никаких шпионских страстей. Тем более что это даже не контрабанда в строгом понимании этого термина. Где написано, что из страны нельзя вывозить пирамидон?

— Нигде, — согласился Волков. — А зачем вам вывозить пирамидон?

— Не ерничайте. Видите ли, существовала некая лаборатория, весьма закрытая, я ею заведовал. И было это, казалось бы, совсем недавно. На нужды этой лаборатории, как, впрочем, и многих других, сходных с ней не по профилю, а… м-м… по принадлежности к курирующему ведомству, страна отдавала последние копейки. Да что отдавала, ее никто и не спрашивал. И дело того стоило. Были колоссальные прорывы в чистой науке. Они имели, конечно, и прикладное значение, очень важное для… ведомства, но ценность была не в этом. Мы занимались, вы уж извините, я постараюсь на пальцах, чтобы понятней было… синтезом веществ, воздействующих на психику человека. Радость, боль, счастье, отчаяние — это все химические процессы, происходящие внутри головного мозга. Вам понятно?

— Это мы понимать можем.

— Ничего вы не понимаете. Вам, я уверен, ужасы людоедские рисуются. Страсти всякие. А мы думали о медицине, понимаете? О психиатрии. Эффективно лечить тяжелейшие недуги. Помогать людям, а не уродовать их. Вот в чем была задача.

— А об остальном вы старались не думать.

— А, полагайте, как угодно. Давайте и Курчатова осуждать, и Сахарова. Они над бомбами работали.

— Мы отвлеклись.

— Да. И было одно очень перспективное направление. После появления аминазина, например, исчезло такое понятие, как «буйный больной». А здесь возникало нечто принципиально новое. Ну… Становилось возможным модулировать совершенно иную, новую личность — при патологических изменениях первоначальной. Вы себе это можете вообразить? Никаких клиник с пожизненно содержащимися там полулюдьми. Да и никаких приговоров к высшей мере наказания, если хотите… Никаких пожизненных заключений. Патологическая личность превращается в нового полноценного члена общества.

— А если не так радикально, то из простых призывников — идеальные солдаты, бойцы спецподразделений, да и вообще спецвойска.

Валерий Алексеевич отложил погасшую трубку.

— Будем рассуждать об этике в науке? Ну, давайте остановим прогресс. Давайте ходить без порток и лечить заговорами. Ведь скальпелем-то тоже зарезать можно. Давайте отнимем у хирургов все колющие и режущие предметы и отправим их, всех скопом, в Свято-Заслюнявский монастырь. Пусть они за нас лучше молятся. О нашем здравии. И в конечном итоге об упокоении души. Вот приблизительно так наверняка и рассуждали эти идиоты. А скорее всего, они вообще никак не рассуждали. Просто разворовали все деньги, и все.

— Это вы о ком?

— Да о них, о них… К которым вы, я уверен, не принадлежите. Развалили великую страну, уничтожили созданное поколениями, глумятся над прошлым и на будущее руку подняли!

— По-моему, вы сгущаете краски, Валерий Алексеевич.

— Сгущаю? Я еще мягок в выражениях. Отказ от финансирования фундаментальной науки — что это, как не уничтожение будущего, а? Наша лаборатория — частный случай, согласен, но ведь это происходит в масштабах… ужасающих. Сгущаю краски… Нет, молодой человек, это — крах. Полный крах, поверьте.

— Мы опять отвлеклись, — Волков заказал себе кофе.

— Да, так вот. Лабораторию нашу закрыли, но один мой коллега продолжил работу. В какой-то нищей лаборатории непонятно каким образом существующего НИИ. В условиях каменного века! В свое личное время! И получил препарат!

— Гений.

— Да, да! Отчаянно самоотверженный человек. Естественно, обратился ко мне, я же все-таки… Ну вот, взгляните, дескать! Я обомлел. Не поверил даже сначала. А он, знаете, как это обычно бывает, не от мира сего, словом. «Пойдемте, — говорит, — у вас авторитет, мы им сейчас это покажем, они сразу все поймут. Вернут лабораторию, ведь необходимо продолжать исследования! Ведь вот же он, препарат! Теперь же только работать и работать!» Представляете? Я ему говорю: «Куда? Куда мы пойдем? К этим? Которые тебя уничтожили как ученого? Оглянись вокруг. Они же созидать не способны. Они умеют только разрушать и воровать, воровать». Короче говоря, удалось мне через свои связи, еще со времен того самого ведомства оставшиеся, на тот момент эти каналы еще срабатывали, переправить крохотную частичку продукта в один из европейских центров. Ответ пришел ошеломляющий! И не смотрите на меня так. Я вам в прежние времена про измену Родине сам бы сумел так сформулировать, как у вас и не получится, я вас уверяю… Не верите? Мало бы не показалось.

— Да вы знаете, Валерий Алексеевич, вам как-то сразу верится.

— И правильно. Тем более что передай вы кому-нибудь этот наш с вами разговор, все это будет выглядеть бездоказательной болтовней. Нет этого препарата на сегодняшний день для всего так называемого ученого мира. Даже названия нет.

— Я вас умоляю… А кстати, этот коллега ваш, ведь авторство его?..

— Во-первых, он только завершил, пусть гениальным образом, но только завершил работу целого коллектива. А во-вторых… Он погиб. Лаборатория сгорела. Чудовищная нелепость! Остались, конечно, его записи, но в них… он так небрежно… знаете — один пишем, два в уме. И чудом, просто чудом у меня остались компоненты. Но в весьма ограниченном количестве.

— Так какая разница — много, мало? Остальные-то футболки есть. Что за сыр-бор вокруг одной-единственной, если штук двадцать пять в наличии?

— Да-а?.. — Валерий Алексеевич допил свой коньяк и стал задумчиво набивать заново трубку. — Я не буду вас спрашивать, в каком звании вы были, когда послали их к чертовой матери. Я даже не буду спрашивать, чем вы сейчас занимаетесь. Я от одного только вопроса удержаться не могу: что вы-то здесь делаете?

— Живу я здесь.

— Да… И это вы, выходит, знаете. А Невельский?..

— Забудьте. Зачем он друга моего обидел?

— Петр Сергеич, голубчик, помогите мне. Я умею ценить профессионально исполненную работу. Обещаю.

— Так помогите и вы мне, Валерий Алексеевич, в свою очередь.

— Хорошо. Я вас понимаю. Вам важен нравственный аспект. Вам, как это?.. — «за державу обидно». Так нет же державы. Нет ее! Были хамы, но они хоть меру знали. Свою, конечно, хамскую, но меру. Меру! А эти? Это их вы отождествляете с державой, чьи интересы должны оберегать?

— Мы постоянно отвлекаемся.

— Нет, уж позвольте. Вы что же считаете, я не понимаю, какого черта мы здесь сидим и битый час лясы точим? Я прекрасно уяснил, что сломать вас могу, поскольку вы — одиночка, но напугать вас невозможно. Мне не нужно вас уничтожать, вы мне, поверьте, симпатичны. И выход на футболку у меня только через вас. Значит, я должен убедить. Убедить в том, что, вернув мне ее, вы не сделаете ничего дурного. Я таких людей, как вы, поверьте, знаю. Работал с ними. И эти идиоты еще локти кусать будут, когда поймут, что они наделали, когда отвергли таких, как вы. Только поймите, наконец, Россия — это вы, я, Бог знает кто еще, но ни в коем случае не те учреждения, которые управляются из Кремля.

— Вы меня почти убедили. Почти…

— Ну хорошо… Не двадцать пять, а девятнадцать перевез этот урод Невельский. Понимаете?

— Нет,

— Ну двадцать, двадцать их было изначально. Двадцать должно и быть. Ну… препарат возникает на конечном этапе синтеза из двух компонентов. Назовем их "А" и "Б". И соединиться они должны в строго определенной пропорции по отношению друг к другу. Все, что осталось после гибели моего коллеги, — его записи, в которых еще разбираться и разбираться, и эти самые два компонента в той самой пропорции "А" по отношению к "Б". И все. Понятно?

— В общих чертах.

— Ну, слава Богу! Так вот. С транспортировкой компонента "А" ~ никаких проблем. Абсолютно инертная жидкость. Положил в карман пробирку и полетел. А вот "Б"… В нем-то все и дело. Он же наркосодержащий. И главное, формула его мне непонятна. И стоит одному тупому таможеннику сунуться с глупыми вопросами, и все. Все рухнет. А каналами прежними уже не воспользоваться. Нет их уже. Людей тех нет, да и структур тоже. Так, одни обломки. Вот я и заказал сначала в одном месте определенное количество конкретной ткани. Абсолютно чистый хлопок. Затем пропитал ее определенным образом компонентом "Б". Далее, в другом месте сшил из этой ткани футболки. Получилось ровно двадцать. Одни из них побольше, другие — поменьше, чтобы минимальное количество отходов при раскрое. Отходы все собрал, до ниточки. Они у меня.

— Так это же целая ванна нужна…

— Не старайтесь казаться глупее, чем вы есть, у вас не получается. Естественно, технология процесса пропитки такова, что на носовом платке — не получится, к сожалению. Но когда из всей этой ткани будет извлечен компонент, его будет ровно столько, сколько было изначально, — лабораторное количество. Необходимое для дальнейшего синтеза.

— Пардон.

— И вот, когда все готово, когда я уже получил определенное финансовое обеспечение от европейских коллег, вот в этот самый момент и появляется этот… идиот. Я, знаете, был дружен с его сестрой в свое время. Бываю здесь в Питере наездами, люблю этот город. Ну и встречались, общались по старой памяти. Но так — без амикошонства. И вот как-то, сам не знаю как, возникла эта идея с его поездкой в Прибалтику. Ну явно бес попутал. Ведь что соблазнительно: Пыталовская таможня — это вам не Брест. А там… Этот подлец клялся, что опыт имеет. Мне бы, дураку, по одной в неделю отправлять, коллеги бы организовали… но соблазнился. Не терпелось очень поскорее к работе приступить. И пожалуйста, получите…

— Вы меня извините, а что, нельзя, что ли, если футболок девятнадцать, ну и… компонента этого "А" немножко отлить?

— Немножко. Нет, он говорит — немножко… А сколько это — немножко?! Да на поиски пропорций вся жизнь уйдет! Может быть, у этого… случайно получилось?! Это же — тончайший синтез!

— Но ведь вы же отослали туда на анализ, помните? У них же есть препарат? Ну, пусть чуть-чуть.

— «Кока-кола» продается по всему миру. Это конечный продукт. А секрет компонентов содержится в трех разных сейфах. В том-то и дело. Препарат есть, но как получен — непонятно. Ну непонятно…— собеседник Волкова втянул голову в плечи и широко развел руки. — Для исследований необходимы два компонента "А" и "Б" по отдельности, но в строго определенной пропорции плюс анализ компонента "Б" и дальнейшее наблюдение за процессом синтеза. Все. Есть еще вопросы?

— Да нет.

— Футболка у вас? Сколько вы хотите?

— Валерий Алексеевич… — Петр положил на стол обе руки ладонями вниз. — Повторяю, ее у меня нет. Во всем, что я вам сказал, не было ни слова лжи. Но у меня есть соображения, где искать. И после разговора с вами — убежденность в том, что искать стоит. Стоит…

— Сколько стоит?

— Ну… — Петр пожал плечами. — Сколько не жалко.

— Хорошо. Давайте так. Этот подонок Невельский со мной торговался. И выторговал весьма… весьма, вы знаете, достаточную цену, хоть он и сотой доли не знал того, что теперь известно вам. Этот дурак пытался мне деньгами компенсировать утраченную им футболку. Подозревал, сукин сын, что какой-то супернаркотик переправляет. О дальнейших партиях пытался выяснить… Я его не разубеждал, разумеется. Так вот. Я, поскольку человек честный, даже счет на его имя открыл. Там. На него его деньги должны были быть переведены. Но не будут. Их я вам отдам. Наличными. Не побрезгуете? Далее. Завтра вечером вам позвонят. Вы встретитесь с этим человеком и совершите обмен. Почему-то мне кажется, что завтра футболка у вас будет.

— Полагаете?

— Оставим… Записывайте цифры: четыре, один, ноль, восемь. Записали? Ваш номер телефона. Дадите?

— Отчего же… — и Волков продиктовал номер сотового телефона. — Один вопрос. Возможно, я и найду ее, но… неизвестно ведь, где она за это время побывала, через чьи руки прошла, в каком состоянии. Ведь тончайший синтез…

— Петр Сергеевич, вы мне ее найдите только, а там я сам разберусь.

— Значит, найти и предоставить.

— И все. За все остальное никакой ответственности вы не несете. Ну? Всего наилучшего?

— Очень приятно было познакомиться.

В квартиру Адашева-Гурского Волков позвонил около полуночи условным еще со времен юности звонком.

— Никого нет дома! — послышалось из-за двери.

— Это я, Сашка, открывай.

— Нет! — голос приблизился и раздавался из-за самой двери. — Я тебе не верю. Ты убил моего друга Петра Волкова, украл его голос, а теперь хочешь меня съесть. Я тебе не открою, убийца…

— Саня, ну посмотри в глазок.

— Это унизительно… ну ладно, ну-ка отойди. А если ты убил моего друга и напялил на себя его кожу?

— Ну хочешь, я ушами пошевелю? Смотри.

— Ой, Петя! — Гурский открыл дверь и обнял Волкова. — Как же я тебя сразу не узнал? Но знаешь, в наше время необходимо постоянно быть максимально бдительным. А то, ты не поверишь, такие истории бывают, стоит открыть дверь, а тебе тут же тюк по голове, и готово дело. Я, например, так никогда не поступаю. Пошли…

Они вошли в комнату и уселись в кресла.

— Ну как? — спросил Волков. — В кондиции?

— Нет, Петя. Еще нет. Без компании тяжело. Необходимо общение, а так в сон клонит. Но кое-какие мысли уже есть. Вот, пожалуйста, — и Александр указал рукой на развернутый телевизор со снятой задней крышкой.

— Да, слушай, действительно…

— А как? Нет, ну а как? Работаем. Будь спок.

— Паркет вскрывать будешь?

— О! Это мысль. Не исключено… А впрочем, что это я все о себе да о себе. Ты-то как? Не хвораешь?

— Слушай, дай-ка я тоже выпью, день сегодня… да и на тебя смотреть больно.

— Выпей, Петя, выпей. Но не налегай на стратегический запас, мне еще с ним работать и работать.

— Может, пельменей сварить? — Петр вернулся из кухни со стаканом.

— Не кокетничай. Сырок вот — закусывай. За победу?

— За нашу победу.

— Ну так и что? — Гурский выпил, взял ломтик сыру, занюхал и положил на место. — Как там на фронтах?

— Сейчас. — Волков выпил полстакана водки, зажевал сыром, прикурил сигарету и, чуть расслабившись, попросил:

— Подожди чуть-чуть… Это же просто чума какая-то.

— И почумее видали.

— Ты когда-нибудь замечал, что у меня умные глаза?

— Буркалы и буркалы. А что — барышня оценила?

— Мужик.

— Петр… Ты меня пугаешь. Нашего же большинства и так все меньше и меньше. Ты же офицер, в конце концов. Держи себя в руках.

Где-то очень высоко в прозрачных небесах над застывшим в своей зыбкой неподвижности городом Святого Петра мелодично динькнула полночь, но таинственный звук этот совпал во времени с «диньком» открывшейся крышки волковской «Зиппы» и остался незамеченным ни городом, ни самим Волковым, прикурившим очередную сигарету, и, конечно же, его не заметил агностически настроенный к виртуальной, по его мнению, природе реальности белых ночей Адашев-Гурский.

— Ну вот… — Волков расстегнул пиджак и вытянул ноги. — Саша, ты себе не представляешь, насколько трудно что-то там из себя корчить. Да мне проще было его застрелить.

— Был достоин?

— Помнишь «Мертвый сезон»?

— Это шпионские страсти с Банионисом?

— Ну да. Там еще все крутилось вокруг газа такого, которым из нормальных людей можно было служебных придурков делать. А заправлял всем проектом некий доктор Хасс. Его Банионис и выслеживал.

— Так вот этот наш Валерий Алексеевич и есть «доктор Хасс»?

— Этот чуму покруче замутил. Под воздействием его препарата полное изменение личности. И еще про чистую науку втирает, пидор… И вот эту-то самую ерундовину мы ему и должны вернуть.

— Да… Тут, Петя, просто необходимо выпить.

— Не вижу повода… для отказа. Волков налил водку в стаканы, разломил пополам оставшийся кусок сыра и задумчиво произнес:

— Прямо твоя Сцилла и Харибда.

— А может, плюнуть? Вернем не вернем, одинаково хреново получается. И еще неизвестно, что хреновее.

— Если б он один в этом деле был… А то ведь там уже и препарат где-то в Европе засвечен, и деньги в проект вложены. Да и я засветился. Почикают нас, Саша.

— А может, не достанут?

— Эти — достанут.

— Значит, если вернем, у нас с тобой, так сказать, моральные утраты и угрызения совести. А если не вернем…

— Доходит постепенно?

Гурский устало склонил голову набок и задумался.

— Утомила меня, Петя, история эта — сил моих нет. Выбирай, не выбирай — оба варианта хуже получаются. Да еще и тебя втянул… Может, лучше мне погибнуть в открытом бою? Я ведь воински обучен, ты же знаешь. Только покажи, куда целиться.

— Да некуда показывать.

— Так пидарас-то, который тебе про чистую науку втирал?

— Нет его. А завтра у него вообще аэроплан за кордон. Но, если мы ему футболку не вернем, он, Саша, нас достанет. Отвечаю.

— Да кто он такой-то, этот Валерий Алексеевич?

— Объясняю. Была в Москве шарашка гэбэшная, и делали они всякую психотропную лабуду. Ближе к нашим временам их закрыли. Но какой-то там гений, вроде того, что осмий тут у нас на даче делал, получил такой препарат, что просто туши свет. Короче — лекарство от безумия. Полное изменение личности. Из подонка — мать Терезу, и наоборот. Представляешь? А наш с тобой Валерий Алексеевич — его бывший начальник. Этот гений его зовет и показывает, что скомстролил. Тот опупел, послал каплю в Европу, там вообще на уши встали. «Езжайте, говорят, комрад, к нам. У нас тут ружья кирпичом не чистют». А тот, который изобрел, хочет нашу научную общественность осчастливить. Ну, тут, как я понимаю, Валерий Алексеевич его грохнул, а лабораторию спалил. И остались у него на руках бумаги, в которых он ни уха ни рыла, да два компонента. Один — ерунда, а во втором вся суть. И вот этим вторым компонентом он футболки и пропитал, чтобы вывезти. Но все дело в том, что количества для получения препарата нужно ровно столько, сколько содержится во всех футболках. Иначе компоненты неправильно соединятся, и ничего не выйдет.

— Совсем ничего?

— Ну, что-то выйдет, наверное. Например, пирамидон.

— А чем им плох пирамидон?

— Ну, тут, понимаешь, чистая наука, третье тысячелетие, движение человечества вперед, так сказать, в общепланетарном смысле…

— И мы должны поспособствовать? Невзирая на узкособственнические великодержавные амбиции и приоритеты?

— Типа того. Чистая наука не знает границ.

— Ну… За науку?

— А давай…

— И что сулил?

— Да, говорит, не сомневайтесь, достаточно будет.

— А сумму конкретную?

— Нет. Он те деньги, что Леве обещал, нам отдаст.

— А. если это мало?

— Так они же — грязные. Это же государственная тайна. Мы же Родину продаем.

— Ну и что. Я, может быть, и не возьму. Но все равно обидно, когда тебе предлагают Родину продать за «фу-фу».

— А мы за «фу-фу» и не отдадим. Мы сначала посмотрим. И вообще… не отвлекайся. У тебя она, Сашка, здесь где-то. Ты напрягись. Поищи.

— Да я ее с детства ищу. И напрягаюсь всем своим существом.

— Кого?

— Да Родину. Чувствую, что здесь где-то, а руку протянешь — и весь в дерьме…

— Ладно, Феофилактий, давай еще на посошок, да я поехал. Завтра, кстати, уже человек от него будет. Не найдешь — придется воевать.

— Вот так?

— Вот так.

Волков выпил водки и встал из-за стола.