Двое из ларца (№2) - Дежа вю

— Ну, пока. Запирайся покрепче. …Звонки телефона в квартире Петр услышал еще на лестнице.

Телефон звонил и звонил, пока он вставлял ключ в замок, отпирал дверь, запирал ее за собой, пока прошел в гостиную, пока включал свет и снял, наконец, трубку.

— Слушаю.

— Петя?

— Нет, с вами говорит Маргарет Тэтчер мужским голосом по-русски.

— Чего делаешь-то?

— Да вошел только. А что?

— Да так. Я тут сижу, выпиваю-закусываю. Дай, думаю, тебе позвоню. Узнаю, как дела, что делаешь, а то тут у меня подружка наша объявилась, ей тоже интересно.

— Это которая? Беленькая такая?

— Ага.

— Так, может, я подъеду? А то она тебя, пьяного, динамит вечно, опять слиняет, а так — хоть у меня шанс будет.

— Не-ет, Петь. Мы с ней уже спать укладываемся.

— А где пропадала-то, не говорит?

— Завтра расскажу. Ой!.. Она холодная. Все, Петя, спокойной ночи. Роджер.

…Собственно говоря, описывать пробуждение Александра Васильевича Адашева-Гурского не имеет никакого смысла.

Люди, которым доводилось выпить накануне практически без закуски где-то около полутора литров водки, живо представят себе весь букет психофизиологических ощущений, включая панические и судорожно-паралитические потуги рассудка определить — кому он, собственно, принадлежит?

Людям же, которым не доводилось проводить таким образом свое свободное время, рассказывать что-либо об этом первом толчке нарождающегося дня, который нежной, но крепенькой ножкой, еще пребывая в утробе, бьет маменьку в под дых, и вовсе глупо.

Отметим лишь, что голова у него не болела.

Примечательным в данной ситуации было лишь то, что лежал он, свернувшись калачиком, не решаясь раскрыть глаз, и двумя руками прижимал к груди мокрую футболку.

Наконец что-то высшее подсказало ему, что звуки, разбудившие его, не были пульсацией горячей крови внутри головы, а являлись телефонными звонками.

Александр медленно переместил свое тело к телефонному аппарату, осторожно снял трубку и робко прислушался.

— Алло! Сашка! Алло! Ты меня слышишь? — Не отрывая трубки от уха, Адашев кивнул.

— Алло! Сашка! Ты там чего, помер, что ли? — Держа в одной руке влажную футболку, а другой все так же прижимая трубку к уху, он отрицательно помотал головой.

— Да что ты там, в самом-то деле!

— О-ох…— наконец выдохнул Гурский и спросил горячим, низким и хриплым шепотом: — Ты кто?

— Ну, слава Богу. Я — это Петр.

— Здравствуй… — Гурский судорожно сглотнул и добавил: — Петя.

— Ну, что ты там? Как?

— Трудно сказать…

— Слушай, бери тачку и езжай немедленно ко мне. Реанимировать буду. Я к тебе сейчас никак не могу, колесо пробил, а запаски нет. Должны подвезти. Стою, жду. Прямо возле дома.

— Петя, давай через пару часов, а? Сколько у нас сейчас?

— Да десять почти.

— Часам к двенадцати, ладно? Ты не волнуйся, все нормально.

— Ну давай…

Гурский повесил трубку, посмотрел на футболку, взял двумя руками за плечи и встряхнул.. Снизу, по самому ее краю, был оторван лоскуток. Скомкал и вытер ею лицо. Потом приложил ко лбу и пошел в ванную. Там открыл кран с холодной водой, намочил футболку, отжал и обвязал вокруг головы. Потом долго смотрел на себя в зеркало. Попытался дышать носом. Нос был заложен.

— Ничего, Петя. Успеем. Есть время.

Пошел на кухню.

На столе лежали две расплывшиеся от жары пачки пельменей. Взял их и засунул в морозильник. Потом долго смотрел на оставшуюся в литровой бутылке водку. Несколько раз вдохнул и выдохнул. Взял водку, выплеснул в стакан, выдохнул и быстро выпил тремя большими глотками. Запрокинул голову и, глубоко вдохнув, застыл с зажмуренными глазами. Потом шумно выдохнул. Поставил стакан.

Достал из холодильника визин и закапал в глаза.

Пошел в комнату, сел в кресло и закурил сигарету.

— Все успеем.

Такси остановилось возле дома Волкова где-то около часу пополудни. Из него вышел Ада-шев-Гурский с полиэтиленовым пакетом в руке и медленно вошел в парадную.

— Ну наконец-то, — сказал Петр, открывая дверь.

— Извини.

— Ты хоть ел что-нибудь?

Адашев отрицательно мотнул головой.

— Иди на кухню.

— Вот… — Александр подал пакет. Волков вынул футболку, расправил и принюхался:

— А чем воняет?

— Я дичего де чувствую. У бедя дасморк.

— А где была-то?

Гурский неопределенно взмахнул рукой и пошел на кухню.

Волков засунул футболку в пакет и положил на тумбочку.

— Ладно, — Петя открыл холодильник. — Давай я тебя чинить буду.

Он поставил на стол запотевший графинчик, банку с маленькими-маленькими маринованными огурчиками и, отойдя к плите, стал что-то жарить. Спустя короткое время на столе стояли две большие плоские тарелки с жареными купатами, горчица и миска с салатом. Отдельно пучками лежала зелень.

Адашев выпил вторую рюмку, обильно намазал купаты горчицей и стал есть, прихватывая маринованные огурчики и веточки кинзы с укропом, которые он складывал вдвое, а то и вчетверо, макал в солонку и отправлял в рот.

Потом он выпил третью рюмку, слизнул горчицу с ножа, улыбнулся и сказал:

— А салатные листья резать нельзя. Только ломать. И заправка, я тебе потом покажу, там — уксус, масло постное, немножко горчички, сачь, сахар… и вот так все перемешать.

— Ну? Где была-то?

— В морозилке.

— Где?

— Петя, я бардака не переношу. И свинства.

— Поэтому трусы должны лежать в холодильнике.

— Sure[3]. Это же естественно. Что я сделал, когда мы с тобой вчера ко мне пришли? Ты не помнишь, а я тебе скажу — поставил водку на стол и, поскольку было невыносимо жарко, снял футболку и тоже бросил на стол.

Потом мы прибрались, ты ушел, а я в кондицию входить начал. Ну и… постепенно вошел.

Потом, уже позже гораздо, когда ты от меня ушел, а я уже вполне соответствовал, еще добавил и чувствую — все. Но ведь не оставлять же бардак. Прибраться же надо. Со стола убрать и по местам все расставить. Я на поднос все поставил, а сам сплю уже, чисто механически заношу все на кухню, расставляю, расставляю и вдруг ловлю себя на том, что вместе с оставшейся водкой футболку со стола в холодильник сую. А? Тут я все и понял.

В тот-то раз, мне Берзин говорил, я все пельменей хотел и на том настаивал. Он мне и купил пачку в круглосуточном, я сам был уже не в состоянии. С этой пачкой он меня домой и доставил. Понимаешь?

Я вошел на кухню, положил пельмени на стол, снял потную футболку, бросил туда же, потом пошел дверь запирать за Серегой, но не мог же я пельмени на столе оставить… Вот я все туда и запихнул. А поскольку действовал я на автопилоте, утром — ноль информации.

Я еще удивлялся — откуда у меня вторая пачка?

Но она — в глубине, примерзла, вся в инее, отдирать-то ее лень. А футболка — за ней, в самом углу, тоже вся в инее, белым комком. И за пачкой ее и не видно совсем. Так бы она там и лежала. Я очень не люблю холодильник размораживать. До последнего жду. Пару месяцев точно бы пролежала. Если не до Нового года.

— Как же ты ее выколупал? И не порвал.

— Ну… так и выколупал. Только вот на этот раз все наоборот получилось. Ни футболки в морозилке на ночь, ни пельменей. Петь, я вздремну, а? А то ведь это не спанье было, а беспамятство.

— Ложись.

— Я — там, на диванчике, часок буквально.

— Давай.

— А ты говоришь, что поступки пьяного лишены логики, — бормотал Гурский, засыпая. — Есть логика. Только иная. Кто не знает — не поймет.

— И ничего я не говорю.

Адашев проснулся, взглянул на часы и сел на диване.

— Ничего себе! Десять…

— Нормально. Как раз с полчаса назад звонил некто Ольгерт.

— Ольгерт. Просто Пер Гюнт какой-то.

— Так он и говорил с акцентом. С небольшим таким.

— И что говорил, с акцентом?

— Что ждет в Москве.

— Ни фига себе…

— Да нет, — поправился Волков, — в гостинице «Москва».

— А я уж думал… Ну что, поехали?

— А надо тебе со мной ехать?

— Ну, знаешь! Во всех боевиках как раз в тот момент, когда товар против денег, самая стрельба и начинается. Куда ж ты без меня? Пропадешь.

— Ну, поехали, — Петр надел пиджак, взял пакет с футболкой и ключи.

— А парабеллум? — Александр заправлял рубашку в брюки.

— Нет резона. Если ждут нас, так все равно упредят. А не ждут — глупо волыну таскать. Мы же не к шпане едем.

— Слушай, а она у тебя здесь, дома?

— Имею право.

— Дашь пострелять как-нибудь? Очень люблю. Я же и многоборьем ради этого, в частности, занимался.

— Постреляем. Готов? Поехали. Они спустились вниз, вышли из парадной, сели в машину и не спеша поехали в сторону Каменноостровского проспекта. На часах было около одиннадцати вечера, но ощущалось это только по тому, как опустели улицы.

Оставив машину на стоянке у фасада, Волков и Гурский пошли к главному входу. Петр шел спокойно, а Гурский поглядывал по сторонам, будто бы высматривая знакомых.

— Бессмысленно, Саша. Если здесь засада, все равно не успеем ничего. Да и пока кто-нибудь из них не дернется, ты ничего и не заметишь. А дернутся — уже поздно будет. Так что дыши ровнее.

— Дай-ка мне пакет. Ко мне пришла, пусть от меня и уйдет. Хоть так, хоть эдак. Тебе-то чего подставляться.

— Держи.

Они вошли в просторный холл, подошли к лифтам и поднялись на четвертый этаж. Вышли из кабины лифта и, пройдя по пустому коридору полтора десятка шагов, подошли к нужному номеру.

Гурский собрался.

Волков расслабился и постучал в дверь.

— Да! — ответили из-за двери.

Волков открыл дверь номера и вошел первым, Александр — за ним.

В небольшом прохладном номере их встретил молодой мужчина среднего роста, худощавый, но жилистый. Светло-русые волосы его были зачесаны назад. Голубые глаза служили не для того, чтобы что-нибудь выражать, а для того, чтобы смотреть и оценивать расстояние до собеседника, взаимное расположение относительно окон и двери и многое другое, что отметил, в свою очередь, про себя и Петр Волков, сразу распознав и оценив по достоинству в посланце Валерия Алексеевича профессионала. Увидев, что в комнату вошли двое, тот чуть переместился в пространстве и встал так, что яркий еще свет из окна стал бить Волкову в глаза, а за спиной Адашева-Гурского оказалось кресло, развернутое к нему спинкой.

— Господин Волькофф? — глядя на Петра, мужчина стандартно улыбнулся, но руки не подал.

— Петр Сергеевич.

— Менья зовут Ольгерт, — мужчина коротко кивнул, не опуская глаз.

— Вот… — просто сказал Гурский и протянул пакет.

Ольгерт взял пакет, вынул футболку, не поворачиваясь спиной к присутствующим, что можно было расценить и как вежливость тоже, расстелил ее на столе, достал из кармана прозрачный пластиковый пакетик, вытряхнул из него оторванный лоскуток, приложил его к родному месту и, взяв в руки лупу, быстро и внимательно рассмотрел место отрыва.

— О'кей, — удовлетворенно сказал он наконец, достал сотовый телефон и, набрав длинный номер, стал говорить в микрофон по-немецки.

— О'кей, — еще раз произнес он, закончив говорить по телефону, и обратился к Петру:

— Господин Волькофф дольжен знать цифра. Это так?

— Так, — ответил Петр.

— Момент. — Мужчина, умудряясь все время быть лицом к собеседникам, открыл большой чемодан, вынул из него и с металлическим стуком положил на стол небольшого размера, обтянутый натуральной желтой кожей кейс. Потом вынул из кармана портмоне, а из него — два маленьких ключика, висящих на брелоке, и протянул Волкову:

— Битге.

Петр, повернув ребристые колесики замка, набрал четыре цифры, вставил ключик, повернул его и открыл кейс. В нем ровными рядами, как раз под размер, лежали банковские упаковки долларов. Гурский отметил, что купюры — сотенные.

— Все так?

— Все так, — Волков опустил крышку, запер замок, а ключи положил в карман пиджака. — Ауф видерзейн.

— Чюс.

— До свидания, — сказал Гурский. Выходя в коридор, Петр заметил, что дверь номера, расположенного напротив, плотно закрылась.

Они спокойно спустились на лифте, пересекли холл и при выходе из гостиницы стали свидетелями того, как упакованый в черные бронежилеты и вооруженный короткими автоматами доблестный ОМОН, помогая процессу прикладами, оперативно загружал в фургон явно свежепобитых «лиц кавказской национальности».

— А ведь на их месте должны были быть мы, — изрек Гурский.

— На чьем конкретно? — усмехнулся Петр.

Возле джипа Волков отдал кейс Адашеву, они забрались в машину и отъехали от гостиницы. В полном молчании проехали по набережной Невы, потом — мимо Смольного собора, потом опять выехали на набережную, переехали по Троицкому мосту, вблизи Петропавловской крепости, через Неву и покатились по Каменно-островскому проспекту.

— Поехали на острова? — предложил Гурский.

— Туда и едем.

Проехав станцию метро «Петроградская», Волков с визгом шин заложил в запрещенном месте левый поворот, пролетел на Чкаловском проспекте под два красных светофора, затормозил у круглосуточного магазина и вышел из машины. Гурский сидел и безучастно смотрел прямо перед собой. Петр вернулся с двумя большими пакетами, бросил их на заднее сиденье и сел за руль. Машина тронулась с места.

— А я все ждал, честно говоря, — задумчиво сказал Гурский, — когда же нас грохнут? Или арестуют. Или уж кинут, в конце концов.

— Нас, Саша, просто честно купили. Использовали и расплатились. Как с проституткой.

— Ну и как тебе?

— Да так… — Волков пожал одним плечом.

Через Большой Крестовский мост они попали на Крестовский остров, проехали прямо, повернули налево, пересекли трамвайные рельсы и покатили по парку вдоль воды. Потом сквозь какие-то кусты выехали прямо на пляж.

Остановив машину, Петр протянул руку назад, вынул из пакета бутылку водки, с треском отвинтил и вышвырнул пробку, запрокинул голову и, крутанув бутылку, влил в себя больше половины.

— На, — протянул он Адашеву-Гурскому. — Вот оно, настоящее лекарство от всего этого безумия. Истинное.

Гурский сделал несколько глотков и вернул бутылку.

— Пойду дровишек насобираю. Насобирав сухих палок, щепок и каких-то бумажек, Александр, демонстрируя определенные навыки, сложил все это определенным образом и щелкнул зажигалкой. Скоро, шарахаясь от ветерка бледно-желтым, почти прозрачным в свете белой ночи огнем, разгорелся небольшой костерок.

— Что у тебя там? — спросил он, заглядывая на заднее сиденье и открывая пакеты. — Ух ты! Прутиков бы нарезать…

— А сейчас. — Волков вышел из машины, открыл багажник и выташил из него сверток, завернутый в клеенку, в котором оказались четыре стальные рогульки, две перекладинки и пучок тонких шампуров.

— А солька-горчичка?

— А эва? — Петр показал две пластиковые упаковочки.

— И хлебушек черненький?

— Обижаешь…

Вскоре на шампурах у них, шкворча, жарились охотничьи колбаски, а на расстеленной клеенке лежали порезанный крупными ломтями черный хлеб, огурцы и помидоры.

Водку они налили в пластиковые стаканчики.

— Петя, а ведь радости нету.

— Так ведь нет счастья на свете. Но есть покой и воля.

— Разве что…

Петр Волков и Адашев-Гурский вылили, Петр, предварительно разрезав свежий огурчик вдоль на две половинки и посыпав крупной солью, потер их друг о друга и протянул одну Гурскому. Друзья с хрустом закусили.

— Хоть бы спер кто-нибудь эти деньги, на самом-то деле, что ли… Я специально машину не закрыл.

— Ага… Нас вон, вон смотри! Нас и менты-то за сто метров обходят. Сопрут, губы раскатал… Придется тратить. Не выбрасывать же.

Поспели колбаски.

Адашев, стараясь не заляпаться, аккуратно снял их ножом на картонные тарелки. На тарелки же выдавил и горчицу. Разлил по стаканам водку.

Волков хитро прищурился:

— А футболочка-то — ты говоришь, и на пляже ты в ней валялся, и в морозилке она у тебя комком. А как новенькая, а?

— Так я же, Петя, пока к тебе добирался, ее в химчистку сдавал, в срочную. Потому и опоздал. Уж извини.

— А я знаю.

— Откуда?

— Так от нее же химикатами несло, как… А у тебя же насморк после того, как ты с ней, заледеневшей, всю ночь в обнимку проспал, вот ты и не чувствовал.

— А этот, Ольгерт?

— А я ее, пока ты спал, в машине простирнул. «Омо», — Петр поднял палец, — с липосистемой. Очень хороший порошок. Все химикаты вместе с запахом… к Бениной маме!

— Они посмотрели друг на друга, взяли по помидору, чокнулись, выпили и закусили, брызгая соком.

— Слушай, Петь, а может, хоть пирамидон-то у них получится, а?

— Ай!.. — отмахнулся Волков. Они принялись за вареные колбаски, беря их прямо руками, обмакивая в горчицу, и, стараясь уберечься от капающего жирка, подносили ко ртам, держа над крупными ломтями свежего душистого ржаного хлеба, от которых немедленно и откусывали по большому куску.

Наконец, доев очередную колбаску, Адашев-Гурский тщательно вытер бумажной салфеткой руки. Он наполнил пластиковые стаканчики водкой и, подняв один из них как бы для тоста, склонился к Волкову, протянул в его сторону руку полураскрытой ладонью кверху, как на «Сотворении мира», и негромко напел:

— Чужой земли мы не хотим ни пяди…

— Но и своей, — в тон ему ответил Петр Волков, — вершка не отдадим. — Они чокнулись, выпили и закусили.

Потом переглянулись, и над пляжем Крестовского острова, разносясь далеко окрест, ревуще взметнулось:

— Гр-ремя огнем, свер-ркая блеском ста-а-ли!..

5 августа 1999 г. Санкт —Петербург

Примечания

1

Кокс— кокаин

2

Скроить — утаить в свою пользу.

3

Sure — конечно