Двустворчатая дверь в боковой стене была настежь распахнута. Марина прошла в соседнюю комнату. На полках, привинченных к стене она нашла несколько старых пластинок, на полу валялись пожелтевшие трубы чертежей, осколки стекла, эмалированная кружка и карандашная точилка с отломанной ручкой. К обоям был приклеен плакат "Роллинг Стоунз" и на лбу у прославленного солиста было нарисовано (или написано) что-то, что впоследствии было тщательно зачирикано черной шариковой ручкой. Марина задумчиво надула огромный пузырь жевательной резинки и вышла в коридор. В конце коридора, в открытой двери ванной стояла Кореянка Хо и целилась в Марину из прозрачного водяного пистолета. Зеленоватый плексиглас пистолета как бы светился у нее в руке фантастическим неярким светом. За ее спиной, над покосившейся раковиной виднелось большое пятнистое зеркало в крашеной деревянной раме. Марина заметила в зеркале свое отражение. - Хлоп! - сказал незнакомый мужской голос. Пузырь жевачки у Марины во рту громко лопнул. Из ниппеля на конце пистолетного ствола ей на плечо прыснула тонкая струйка воды. Кореянка Хо вздрогнула и слегка пригнулась. Канарейка понюхала упавшие на пол капли. Марина осторожно выглянула из-за угла на кухню. В дальнем конце кухни, возле выхода на черную лестницу за столом сидели Харин и два его телохранителя. Харин держал в руке какие-то бумаги и улыбался. Неожиданно Кореянка Хо хрипло засмеялась. - Посмотри на себя, Маринка. Марина заглянула в зеркало. Пол-лица у нее было залеплено жевательной резинкой. Она аккуратно сняла розовую пленку с лица, скомкала и сунула в рот. - У меня железные нервы, - сказала Кореянка Хо, выпрямляясь, - ты знаешь. Но тут даже я испугалась. Вы кто? - спросила она, входя в кухню, - бомжи? Харин тоже засмеялся. Он посмотрел на часы. - Вы что тут делаете, двоечницы? - Мы здесь жили раньше, - сказала Кореянка Хо, - когда отличницами были. А вы что тут делаете? - она пригляделась. - Водопровод ремонтируете? - Ладно, - сказал Харин серьезно, - кончай звонить. - В каком смысле? - спросила Кореянка Хо настороженно. - Я думала, вы слесарь, - простодушно объяснила она, - из жилконторы. - Небось искали, где вмазаться, - предположил Харин. - Вмазаться? - поморщившись, переспросила Кореянка Хо. Она обернулась к Марине. - По-моему, это не слесарь, - сказала она с подозрительным выражением лица, - Как ты считаешь? Вмазаться, - повторила она, брезгливо передернув плечами. - По-моему, это наркоманы, - нерешительно предположила Марина. Наркоманы, между прочим, - сказала она, приглядываясь к Харину, - очень опасны бывают. - Она потянула Кореянку Хо за футболку. - Пошли отсюда. - Мы печники, - сказал Харин без улыбки. Он внимательно смотрел из темноты на Марину. - Вы на собачьи бои ходили когда-нибудь? Марина посмотрела на Канарейку. Канарейка обнюхивала ботинки Харина. - Нет, - ответила Кореянка Хо. - Хотите посмотреть? - А вы уверены, что нам понравится? - спросила Марина, беря Канарейку на руки. - Многим нравится, - пожал Харин плечами, вставая. - Он не идиот, - крикнула Кореянка Хо из ванной, когда они поднялись на минуту домой, чтобы оставить Канарейку и переодеться, - не животное, не придурок лагерный. - Не частный предприниматель, - сказала Марина, - по крайней мере, не только. - Совсем не такой, как на фотографии. Я думала, он строитель. Они посмотрели друг на друга. Марина отвернулась к зеркалу и вставила в ноздрю еще одно серебряное колечко. - Он бандит, - сказала она небрежно,- обыкновенный. Ты действительно хочешь на эти собачьи бои? Она кинула в рюкзак еще несколько дисков. - Он кекс. - подытожила Кореянка Хо, завязывая шнурки. - А что? Я их никогда в жизни не видела. Они приехали, когда уже окончательно стемнело. Лимузин остановился на просторной заасфальтированной стоянке, среди производственных безоконных построек, из-за которых виднелись туманные черные пятна низкорослых тополей. Вдалеке, над входом в один из складов, висела желтая бабочка света, приколотая над железными дверями бриллиантовой булавкой ночного фонаря. Посередине просторного пакгауза, на утоптанном земляном полу была устроена невысокая деревянная загородка, огораживающая квадрат размером приблизительно три на три метра. Загородка была плотно окружена толпой мужчин. Из толпы доносились возбужденные крики, ругань, смех. В середине квадрата неистово грызлись две южнорусские овчарки. У одной из них была разорвана щека и кровь ветвистыми струйками стекала по плечу и по передней ноге. У другой на боку виднелись три красные параллельные царапины. На возвышении, за небольшим канцелярским столом сидел пожилой мужчина в нарукавниках. На столе стояли две коробки, оклеенные зеленой бумагой. Высоко под потолком висели плоские складские лампы. Марина и Кореянка Хо стояли в стороне, на куче мешков. По помещению ходили люди, некоторые подходили к небольшой стойке, на скорую руку установленной у стены, за которой толстый небритый татарин со шрамом, наискосок пересекавшим лицо, торговал пивом, водкой и сигаретами. Бритый наголо парень с заплывшими глазами, в кожаной куртке и с массивными золотыми перстнями на пальцах подошел к Марине. - Девчонки, пива хотите? - спросил он простуженным, заранее равнодушным голосом. - Нет, спасибо, - вежливо ответила Марина. - А что так? - нахмурился парень. - Отойди, - лениво вмешался телохранитель. - Ты кому это сказал, бык? Парень, как бы нехотя, ткнул себя пальцем в грудь, оборачиваясь к телохранителю. - Мне?! К ним подошел удовлетворенно улыбающийся Харин. В руке он держал пачку денег. - Ну как, нравится? - спросил он, не обращая внимания на бритого парня. Я выиграл. Хотите, научу на кого ставить нужно? В этот момент из толпы послышались громкие гортанные крики на непонятном языке. Все обернулись в сторону загородки. Толпа расступилась. Два человека в спортивных костюмах и меховых шапках вывели из толпы мужчину с порезаннвым лицом. Другой мужчина кричал что-то ему вслед, держа в руке нож. - А вы на балет ходили когда-нибудь? - спросила Марина. Она оглядывалась по сторонам, стараясь отыскать бритого парня, который во время этой короткой суматохи куда-то бесследно исчез. - Нет, - сказал Харин растерянно. Он сложил пачку пополам и сунул ее в карман брюк, - я бы с удовольствием сходил, честное слово. Не с кем. Кореянка Хо слегка толкнула Марину локтем и показала глазами вниз. Бритый парень, упираясь ладонями в землю, нетвердо стоял на коленях около мешков, прямо у нее под ногами и озадаченно тряс головой. Носком начищенного ботинка, жестом родителя, подталкивающего ребенку мячик, телохранитель аккуратно стукнул парня по руке и парень, проехавшись лицом по мешковине, окончательно упал на пол. - А одному как-то неудобно, - виновато закончил Харин. Секунду спустя, - потому что полтора часа, которые понадобились им, чтобы, перекусив по дороге в японском ресторане, доехать до оперного театра, купить билеты и выпить по бокалу шампанского в буфете перед началом "Жизели", это тоже была секунда, только большая, планетарная, - они уже сидели в креслах первого ряда мариинского партера. Марина плохо разбиралась и давно не была в балете и стук шагов по паркету сцены поначалу раздражал ее, однако необыкновенный свет, пудривший лица и плечи танцоров тончайшей матовой пылью, прозрачный многослойный пейзаж с небом, золотящимся позади неподвижных искусственных деревьев, изящество, с которым танцовщица смиренно склонялась перед принцем, оркестровая симфоническая повелительность, - все это быстро заворожило ее, почти как собачья грызня два часа тому назад, с той только разницей, что грубое и жестокое зрелище захватывало мгновенно и почти сразу же вызывало отвращение, тогда как танец, музыка, театр привлекали ее постепенно, как бы нехотя, как притягивает профана таинственный церковный обряд, с тем, чтобы поглотить впоследствии полностью, - и уже через пятнадцать минут после начала она, вместе с Кореянкой Хо, безвозвратно сбежавшей в раннем детстве из пятого класса Вагановского училища и побывавшей однажды на этой сцене в качестве девочки в толпе в "Чио-Чио-сан", наблюдала, не отрываясь, необъяснимо красноречивую трагедию танца. Харин тоже глядел на сцену во все глаза, поверяя иногда программкой житейский смысл всей этой красивой и загадочной суеты. Как будто в ответ на осторожно-требовательное оркестровое вступление телефон в кармане у Харина внезапно и отчетливо прочирикал два раза начало соль-минорной симфонии Моцарта. Марина неподвижно застыла в кресле, Кореянка Хо едва сдержалась, чтобы не рассмеяться. Харин вытащил трубку из кармана и нажал на кнопку. - Да убей ты его на хер, - сказал он после паузы негромко и внятно, - и его и всю эту кодлу еврейскую вместе с ним. Пока они сами яйца тебе не откусили. Я? - удивленно переспросил он и слегка пожал плечами. - Я ничего против не имею. Все, будь, я занят. Он выключил телефон, спрятал его в карман и снова, как ни в чем не бывало, уставился на сцену. Подошедшая было билетерша постояла некоторое время в проходе, глядя на него, и вернулась обратно к дверям. - Я не могу его совсем выключить, - объяснил он позже, в машине. - Если мне кто-то звонит на мобильный, значит им нужно именно сейчас со мной связаться, сию секунду, иначе они бы не стали звонить. Иначе они могли бы мне домой, на обычный телефон позвонить. Мобильный телефон с автоответчиком - это же бред, это же для школьниц, которые друг другу хвастаются, кто из пацанов им сколько назвонил. - Как вам спектакль понравился? - светским тоном спросила Кореянка Хо, высыпая из пластмассовой коробочки на развернутую программку сушеные псилоцибиновые грибы. Они ехали по ночному Невскому. В темноте, за дымчатыми стеклами сонно скользили огни витрин и реклам. В машине, в распахнутом зеркальном ящичке бара горел неяркий желтый свет. - Я раньше тоже танцами занимался, - сказал Харин, - бальными, пока меня из школы не выгнали. - За что? - спросила Марина. - Хотите грибов? - спросила Харина Кореянка Хо. Харин посмотрел на Марину и нерешительно взял из кучки крошечную черную арабскую букву. - Завуча ножом ударил. А как они действуют? - поинтересовался он. - Как бюро путешествий. Попробуйте, вам понравится. Марина и Кореянка Хо синхронно положили в рот по горсточке грибов и запили их коньяком из больших пузатых рюмок. - Берите больше, - предложила Кореянка Хо, протягивая Харину коробочку. Он высыпал себе на ладонь несколько щепоток из коробочки, подумал, посмотрел на затылки своих телохранителей, видневшиеся за стеклянной перегородкой, покосился на Марину и, как лошадь сахар, подобрал грибы губами с ладони. Он с хрустом пожевал, проглотил и выпил коньяку. - Вкусно, - сказал он задумчиво. - Вот скажите, вы какое искусство больше любите, - спросила Кореянка Хо, продолжая светскую беседу и одновременно пряча коробочку в рюкзак, классическое или современное? - Классическое, - ответил Харин. - А я современное, - сказала Кореянка Хо. В начале ночи, в туалете клуба собралось не меньше семидесяти девушек. Кое-кто из них переодевался, некоторые красились или чистили зубы над рукомойниками, перед просторными, освещенными сверху зеркалами. Некоторые целовались, прислонясь к дверцам кабинок, другие нюхали кокаин, насыпав его на крышки фенов или, закрывшись на минутку вдвоем в кабинке, покупали экстази. Одна девушка плакала, сидя на кафельном поребрике, другая стояла около входной двери и, не отрываясь, смотрела на лампу дневного света. Женщина лет тридцати рядом с Мариной поливала себе голову флюоресцентной розовой краской из распылителя. Проститутка в черном обтягивающем платье с широким золотым ремнем, бесконечно, как заведенная, покупала презервативы, бросая, одну за другой, монеты в автомат. - Он влюбился в тебя, - сказала Кореянка Хо. - Маринка, почему в тебя все влюбляются, а меня все только как этот рассматривают, - как его? На который подавленное либидо направлено? - Потому что ты еще маленькая, - сказала Марина. - Глупости, - недовольно сказала Кореянка Хо. - В меня все влюблялись, когда я еще в школе училась. А потом перестали. Они пробрались к выходу из туалета. - Женись на нем, - сказала Кореянка Хо, - и застрели его прямо в церкви. Священник скажет: целуйтесь. Он повернется к тебе. Ты откинешь паранджу эту белую с лица, вытащишь пистолет и - бах! Бах! Смотри, - он все пирожные слопал! Смотри, - добавила она, драматическим шепотом, - Темка! Они остановились там, где начиналась стойка бара. В глубине отделанного в индустриальном стиле помещения, за маленьким металлическим столиком сидели на железных стульях Харин и телохранители. Еще два крашеные разноцветными эмалями стула, пустые, стояли около стола. За спиной Харина, кто на больших розовых полиэтиленовых мешках, набитых пенопластовой крошкой, кто прямо на ковровом полу, сидели разнообразные посетители со стаканами и бутылками в руках. По помещению деловито и неторопливо курсировали женщины-охранницы в темно-синей униформе военного покроя, с черными мушками микрофонов около рта. На столе, перед Хариным стояла тарелка, к краю которой сиротливо жались три оставшихся мини-эклера. Харин пил чай. Телохранители пили томатный сок. За стойкой бара, на высоком табурете сидел Тема, пил джин-тоник и оживленно разговаривал с коротко стриженой девицей, сидевшей напротив него, спиной к Марине. Приглядевшись, Марина заметила, что платье у Теминой собеседницы порвано на спине по шву. Докатился, - подумала Марина, - уже путается со всякой рванью. Девица поманила бармена пальцем. Тот наклонился. Красивая рука, - отметила про себя Марина с нарастающим неудовольствием, - красивый жест. Бармен профессиональным движением подкинул бутылку рома, демонстрируя этикетку. Тема отвернулся и уставился в один из тридцати телевизионных экранов установленных за стойкой вместо зеркал, глядя, как в голубом пластмассовом пейзаже растут зеркальные кактусы. Марина и Кореянка Хо прошли мимо него и сели за свой столик. Харин аккуратно поставил чашечку на блюдце, с которого свисал ярлычок чайного пакетика, подумал, взял еще один эклер и отодвинул от себя тарелку. - Я тут подумал, - сказал он Марине. - Иди ко мне секретаршей работать? Он посмотрел на Марину и неожиданно покраснел. - Ко мне, это куда? - спросила Марина, постукивая бултыхавшимися в виски, оплывшими по краям кубиками льда о толстые, запотевшие снаружи стенки стакана. - И секретаршей, - это как? Она посмотрела на Харина и за его головой в зеркале увидела, как незнакомая девушка обнимает Тему. Она опять почувствовала в горле истерический спазм. Ей ужасно захотелось швырнуть стакан в Харина, опрокинуть столик, упасть на спину и, колотя ногами и руками по полу, завизжать что есть сил в потолок, так, чтобы на танцполе слышно стало. Она посмотрела вверх. Над ее головой сложно переплетались блестящие оцинкованные трубы. Силы небесные, подумала Марина, глядя на красивые трубы, сделайте так, чтобы он подошел и извинился. В три глотка она выпила свою порцию. - Обычно, - сказал Харин и взялся за свой стакан. Он заглянул внутрь, в прозрачные переливы, нехотя отпил глоток и поставил стакан обратно. Акционерное общество. Экспорт-импорт. Четыреста долларов в месяц. - Я пойду потанцую, - сказала Кореянка Хо. - А то знаете, - сказала Марина, глядя на Харина, - моя подружка тоже секретаршей работает, так ее начальник, тоже, кстати, директор акционерного общества, просит, чтобы она после работы оставалась, заставляет ее в военную форму переодеваться, сам голый приковывает себя наручниками к батарее парового отопления, включает Вагнера на полную громкость - "Полет валькирий" - и требует, чтобы она его мухобойкой стегала. - У нас тоже, - после паузы произнес Харин, - был один на зоне: тоже просил, чтобы его лопатой по спине били. Не мог иначе. - Он помолчал, отмахнулся. - Я не об этом. Я серьезно. - Можно тебя на минутку? - спросил Тема у нее над головой. - Добрый вечер, - вскользь поздоровался он. Харин задумчиво посмотрел на него и не ответил. Марина задрала голову. Тема смотрел на нее сверху недоверчиво, как настороженный пьяный бог на опечатку в собственном недавнем творении. Она протянула руку и потрогала его щеку. - Тебе что нужно? - спросила она. - Иди к своей подружке. - Я хочу с тобой поговорить, - настойчиво сказал Тема. - Мне надо подумать, - серьезно сообщила Марина Харину, - я сейчас приду. Вместе с Темой они поднялись по лестнице на второй этаж и сели на железную скамейку возле стеклянной стены, по которой снаружи распластался претендующий на перспективу пейзаж с черным небом, оранжевыми фонарями, троллейбусом, остановившимся на светофоре и двумя-тремя разноцветными окнами, догоравшими в доме напротив. Марина посмотрела вниз, на толпу желающих проникнуть в клуб. Народу было много, люди, освещенные опереточными вспышками разноцветной вывески, терпеливо ждали перед глухой железной дверью. - Кто это? - спросил Тема, показывая пальцем за перила балюстрады. - Знакомый, - поморщилась Марина. Кореянка Хо двум повстречавшимся подружкам сказала, что это к ним дедушка приехал из Ростова-на-Дону. - Я хочу извиниться, - сказал Тема ученическим голосом. - Я был неправ. - Ну и дальше что? - спросила Марина недоверчиво. - Извинился? - Извиняюсь, - сказал Тема сдержанно. Она ожидала, что обрадуется и не обрадовалась. Она прислушалась к себе и с удовольствием ощутила сладкое онемение: вот теперь внутри нее была настоящая пустота, беззвучная, как прерванная трансляция. Она незаметно принюхалась. От Темы пахло, - нет, несло, нет - просто воняло самыми лучшими, модными и дорогими на сегодняшний день духами. Надо бы помириться скорее, - принудительно, без энтузиазма подумала она, - начерно, по крайней мере, пока я не ляпнула что-нибудь не то. И одновременно подумала: наобнимался, гад. Мысль была незнакомая, будто чужая. Она представила себе, как руки... Ох, нет, лучше не надо. - Иди к своей приятельнице, - сказала она, с растущим отчуждением прислушиваясь к собственным словам. - Не потому что я от тебя отделаться хочу. - с усилием добавила Марина, - просто я устала и не могу сейчас серьезно разговаривать. Я тебе позвоню. Тебе деньги нужны? - спросила она, глядя на его недовольное, напряженное лицо. Тема неловко улыбнулся. - Хочешь, я тебя домой отвезу? - спросил он как только мог непринужденно. - Увы, - сказала Марина, - не сегодня. Аудиенция окончена, - добавила она, видя, что Тема не собирается уходить. Тема встал. - Неужели ты не можешь хоть раз в жизни обойтись без этих женских штучек? - спросил он зло. Марина открыла рот, настолько это было неожиданно. Как будто он процитировал строчку из советской пьесы. Она почувствовала, что еще минута, - и они станут ссориться как супруги, прожившие тридцать лет вместе и выучившие замысловатые тексты своих скандалов, как реплики в театре абсурда, наизусть. Это могло с кем угодно случиться, только не с ними. С открытым ртом она смотрела на Тему так, будто это был не он, а его новенькая, только что отштампованная копия. Близкие люди, - безнадежно подумала она, вспоминая родителей, - постепенно съедают друг друга, - если им больше ни до кого не дотянуться, - пережевывают друг друга так, что ничего не остается, никакого вкуса, кроме изжоги. - Не хочу, - сказала она так громко, что проходившие мимо нее двое молодых людей с коктейлями в руках одновременно обернулись. - Не хочу. Отвали. Она поймала удивленный Темин взгляд. Первый раз в жизни она сказала мальчишеское школьное слово "отвали". Все, подумала она, все, конец, я сбросилась как мешок с песком, и падаю и никакой тяжести в себе не чувствую, пока об землю не брякнусь. Дирижабль улетает, подумала она, вон разворачивается на лестнице, огибает двух несовершеннолетних испорченных подростков, спускается по ступенькам. Отличная пара была: дирижабль и детородная машина. Жалко, распалась. Она усмехнулась включившейся невпопад усмешкой, встала, подошла к перилам и посмотрела вниз. Харин сидел за столиком и читал книжку. В своем вызывающе дорогом и вызывающе консервативном костюме он выделялся среди разноцветной богемной публики как первый хиппи среди оксфордских выпускников. Тема взгромоздился внизу на свободный табурет. Он опять уставился в телевизионный экран, в виртуальном пространстве которого умирающие одушевленные существа танцевали - или дрались, сверху было не разобрать, - с ожившими неодушевленными. Через некоторое время он вскочил и отправился искать свою приятельницу. Марина заметила, что один из телохранителей Харина смотрит на нее снизу, поверх пергидролевых голов двух проституток, примостившихся с рюмками на дальнем конце длинной, залитой разноцветным блеском, стойки. Она увидела, как Кореянка Хо прошла в служебное помещение в обнимку с каким-то относительно пожилым вундеркиндом. Марина отошла от перил и забралась на табуретку верхнего бара. Здесь народу было поменьше, чем внизу, и вентиляция получше работала. Слава Богу, знакомых сегодня нет почти никого. Силы небесные, не обижайтесь на меня, - попросила она, - я все испортила, - и посмотрела вверх. У нее над головой висела яркая лампа. Она купила себе водку, разбавленную апельсиновым соком, и посмотрела на себя в зеркало, кусочек лица между разноцветными наклейками. Цугцванг, подумала она, - что я ни делаю, все неправильно. Она пригляделась: левая щека у нее была блестящая, мокрая. Зато я здесь единственный живой человек, подумала она и вспомнила строчки Б. Л. Пастернака, обведенные трехцветной рамочкой. О, Господи! Это что еще за глупости? Живая. Смешно. Детский сад. Живая, как маньяк на электрическом стуле, - и это еще не самое худшее сравнение, которое может в голову прийти. Прозрачные, населенные замерзшей воздушной паутиной айсберги выступали из-под ярко-желтого апельсинового сока. Просила (грохот музыки) без (когда (сейчас) хочется сразу выпить, половина между застревает и мокрым съехавшим холодом потом по губам), и этот (в дурацкой оранжевой футболке с китайским драконом (о!) на груди, загорелый (магнолии, светлячки (ночью, когда мокрая, и с полотенцем на плечах), длинные белые волны из темноты), голубоглазый), рассеянный (косился по сторонам все время, как преступник из немого кино, рукой кому-то (двум (одна рыжая (Тема тоже рыжий, особенно на солнце), веснушчатая, в черном латексе) лесбиянкам) махал), глуховатый робот (взял, открутил, наклонил, открыл, зачерпнул(!), насыпал(!), потряс, поискал, отрезал, налил, помешал, поставил), все равно положил. Отчаяние охватило ее. Я его ненавижу, подумала она, ненавижу, всегда ненавидела за его тупость и больше видеть его не хочу, видеться не хочу, не хочу с ним больше встречаться и разговаривать не хочу никогда, слышать не хочу, никогда, никогда больше, никогда, подумала она, никогда, никогда, никогда, никогда. Ах! Мир - дрянь. Все, подумала она, немедленно пора старой становиться. Бармен походя улыбнулся ей и автоматически подмигнул. Единственный способ быть живой. Она быстро выпила и с удовольствием услышала приглушенный грохот льда, падающего на дно пустого стакана. Прямо сейчас. - Что случилось? - услышала она у себя за спиной заботливый голос Харина. - Проблемы? - Что вы читаете? - спросила Марина. - Фридрих Ницше, - ответил Харин, - "Веселая наука". - Интересно? - спросила Марина. Когда они подъехали к дому, Кореянка Хо, подхватив на сгиб руки сноп роз, преподнесенный Хариным еще по дороге на балет, сразу же выкарабкалась из машины. - Маринка, я побежала, - она ткнулась губами в маринино ухо, - я умираю писать хочу, - сообщила она конфиденциально и еще раз просунула голову в кабину по направлению к Харину. - Спасибо за прекрасно проведенный вечер. Пока Марина говорила "до свиданья", дверца захлопнулась и верхний свет в машине погас. Она пошарила в темноте по бугристой шершавой поверхности и вопросительно обернулась к Харину. В черном костюме с белой рубашкой, озаренный снизу церковным светом из открытого бара, Харин напоминал миролюбивого вампира. Он задумчиво смотрел на Марину. Казалось, он хочет что-то сказать и не решается. Марина представила себе, как она, в эту, несомненно романтическую минуту, вытаскивает пистолет, стреляет Харину в лицо, стреляет телохранителям в затылки, - и не может потом из машины выйти, потому что ей дверь не открыть в темноте. - Выходи за меня замуж, - неожиданно сказал Харин охрипшим голосом. Он недовольно откашлялся. Второй раз за этот вечер Марине показалось, что она ослышалась. - То есть, как? - тупо спросила она. - Просто, - ответил Харин. - В церкви. Священным браком. Целуйтесь, - вспомнила Марина восторженную физиономию Кореянки Хо. Ты откидываешь фату с лица, вытаскиваешь пистолет, стреляешь, бежишь к выходу в развевающемся подвенечном платье, надо, кстати, его продать, больше, видимо, не понадобится, (флердоранж падает на пол), - и порог не можешь переступить, потому что это, видимо, святотатство, в церкви людей убивать, особенно за деньги. Подвенечное платье подарила ей мама, когда узнала, что Марина собирается замуж. Мама взяла с нее слово, что она непременно в церкви обвенчается. После знакомства с Темой, мама хотела забрать платье обратно, но было уже поздно, они уже дату назначили, двенадцатое августа. Марина улыбнулась, вспоминая, как они втроем обсуждали на кухне ее житейские перспективы. - Ну так как? - спросил Харин упрямо. - Да или нет? Марина очнулась. - Нет, - ответила Марина. - Извините, конечно. Вы мне безусловно симпатичны, но я уже практически замужем. Она хотела добавить: мне очень жаль, но передумала. Жаль ей, безусловно, не было. Она никак не могла смириться с мыслью, что мать ее, судя по всему, была права и что Тема, вероятно, - полнейшее ничтожество. Она отыскала, наконец, ручку, обозначенную, как выяснилось, тускловато тлеющим белым огоньком, и потянула на себя, но дверь не открылась. Марина устало повернулась к Харину и только тут поняла, что машина уже некоторое время едет по неосвещенной улице с неразличимой за темными стеклами ночной архитектурой. Она подумала, что у нее началась галлюцинация, но в этот момент машину достаточно материально тряхнуло. - Это плохо, - сказал Харин монотонно. - Это неправильно. Марина пригляделась. Харин молча, глядя вниз, упрямо и раздраженно, расстегивал брюки. Однако почти в тот же момент, когда Марина, чувствуя озноб в наполняющемся невесомостью теле, посмотрела на него, выражение упрямства и раздражения исчезло с его лица, и оно снова сделалось абстрактной неровной поверхностью, местами матовой, местами отполированной до стеклянного блеска. Марина пригляделась повнимательнее к двум овальным блестящим выпуклостям, но прочитать на них ничего не смогла. Вытаскивая скользкие пуговки из тесных петель пояса, Харин представлял себе стену своего будущего кабинета. В дорогих черных рамочках с тонкой золотой окантовкой внутри, вместо дипломов, свидетельств и аттестатов на стене будут висеть изречения великих людей, каждое из которых стоило ему не меньше, чем любой диплом, свидетельство или аттестат. "Когда идешь к бабе, бери с собой кнут", например, - наклонным старинным шрифтом на идеально белой бумаге. - Вы с ума сошли, - исчезающим шепотом выговорила Марина и задохнулась от ужаса и возмущения. Реальность распалась на составные части. Она увидела отдельные светящиеся пятна, расчлененные черными сквозными щелями, пульсирующие, плавающие в пустоте, она услышала звук, который, скорее всего, был человеческим голосом. Звук повторился несколько раз, упругий, как жевательная резинка, душной горячей волной прижался к лицу и растаял в оранжевом летнем солнце, сиявшем у нее над головой в невероятно синем небе. Она мчалась на водных лыжах позади белого катера и свежая прохладная пена летела ей в лицо вместе с прозрачными морскими брызгами, под тугими зеркальными поверхностями которых в аквамариновом растворе вскипали ослепительные протуберанцы пузырьков. Впереди себя она видела отчетливую линию горизонта, которая мало-помалу приближалась и, в конце концов, черной повязкой забинтовала ей глаза. Марина почувствовала, что задыхается, рванулась, ударилась обо что-то и пришла в себя. Шел мелкий дождь. Быстрые белые дробинки вылетали из неведомой космической глубины и исчезали, прежде чем заново обозначить себя коротким холодным прикосновением. Прямо перед ней начиналась кривая стена, изогнутый край которой приходился как раз на уровень ее глаз. Сбоку из-за спины уходила во мрак изгибающаяся тонкая колонна, желтая, с темно-коричневой, въевшейся в поверхность расплывающейся линией. К затылку было прижато что-то твердое и теплое. Марина осторожно повернула голову. Она лежала на мостовой под покореженным и ржавым ремонтным ограждением. Она попыталась поднять голову и снова стукнулась лбом о низкую железную перекладину. Она выползла из-под ограждения и села на край тротуара, рядом с кучей щебня, опираясь спиной о жесткое колесо компрессора. Где-то вверху и в стороне горел одинокий синий фонарь и деревья шумели под дождем. Остатки пространства таяли в кромешной темноте под эту нехитрую музыку. Пятнадцать минут прошло, прежде чем послышался следующий звук. "Томку забыли пригласить" - сказал кто-то над головой и стукнула балконная дверь. Она просидела эти пятнадцать минут, с удовольствием глядя на гипнотически поблескивающие в озере мокрого асфальта трамвайные рельсы. Сигарета упала сверху, мягко ударилась об асфальт, перекувырнулась в воздухе, рассыпала пару искр и потемнела в луже, намокая. Марина вспомнила историю, расказанную Кореянкой Хо. Вспоминалось ей сейчас легко и, хотя мысли после обморока текли не вполне связно и временами сразу в нескольких направлениях, но зато свободно и бурно, как бы компенсируя минуты телесной слабости преувеличенной интенсивностью и яркостью. Кореянка Хо работала одно лето в больнице. (Почему все мои близкие друзья так или иначе связаны с медициной, - между прочим удивилась Марина. Тема и Антон учились в медицинском институте, Маленькая Будда работала в больнице в регистратуре, когда совсем была маленькая. Это похоже на американский бестселлер: подружки в колледже обнаруживают, что и ту и другую пытались в детстве изнасиловать отцы, и в следующей главе оказывается, что они обе влюблены в приблизительные копии совратительных родителей. Американский бестселлер в металлизированной обложке с двумя длинными телефонными номерами, наспех записанными на титульном лесте, испачканный помадой, забытый в салоне красоты на Брайтоне, где она работала три месяца перед тем, как вернуться обратно в Россию. Как попал американский бестселлер в салон красоты? - за три месяца она в этом салоне ни одного английского слова не услышала.) История, соответственно, была больничная. Вспоминала Марина эту историю на протяжении примерно пятнадцати секунд, события промелькнули перед ней в виде пяти-шести примитивно ярких, фрагментарных, проступающих одна сквозь другую картинок: вытаращенные глаза Кореянки Хо, окровавленная простыня, блестящие черные крылья бандитских автомобилей, гулкое и сырое помещение бани на ходу превращающееся в утомительное ресторанное застолье. Одновременно она подробно чувствовала, как толкается кровь в сосудах, как шевелится ребенок во сне и как воздух, свежий ночной, пахнущий пыльными липами воздух прополаскивает ей легкие.