— Объясни-ка мне еще раз, — обратился к Рафику Калум, пока Акорна шагала впереди, держа за руку Гилла, — объясни, каким именно образом наворачивание меня в кокон из полишелка способствует осуществлению твоей стратегии переговоров? И не смей хихикать! — резко добавил он, едва не запутавшись в подоле многослойного платья.

— Не задирай юбку, это неприлично, — заметил Рафик. — Если ты будешь ходить маленькими шажками, как настоящая леди, то не будешь все время наступать на подол. О, дядя Хафиз!.. Благодушие твоей улыбки озаряет этот сад ярче, чем летнее солнце!

— Есть ли радость большая, чем наслаждение обществом возлюбленных родственников, — ответил Хафиз, — возлюбленных родственников и, хм… — он взглянул на веснушчатое лицо Гилла и его огненно-рыжую бороду, — родственников и друзей , — с явным трудом закончил он. — Надеюсь, у тебя было время и возможность переговорить со своей семьей и партнером, дорогой мой племянник? Ничто не нарушало твоего уединения?

— Мы принимаем твое предложение, — ответил Рафик. — Зарегистрируй новый маяк, продай наши акции и..

Он кивнул в сторону Акорны, которая весело щебетала, рассказывая Гиллу о новых долях, которые она узнала — таких, как три к двум или шесть к четырем.

— Отлично! — теперь дядя Хафиз и вправду сиял. — Я знал, дорогой мой мальчик, чтобы поступишь разумно. Мы с тобой так похожи, ты и я… Если бы и твой кузен Тафа мог так же удачно вести дела!

Похоже, Рафика несколько удивило сравнение с дядиным наследником.

— Кстати, а где Тафа?

Улыбка исчезла с лица Хафиза.

— Я послал его на южную половину континента: Юката Батсу достаточно долго правил ею, и мне казалось, что Тафа вполне сможет вести там дела.

— И что же случилось?

— Где все остальное, я не знаю, — ответил Хафиз, — но уши его Юката Батсу мне прислал.

Он вздохнул:

— У Тафы никогда не было нужной хватки. Я должен был знать, беря в жены его мать, что у нее не хватит мозгов, чтобы подарить мне действительно достойного наследника. Она все только болтала и болтала, да еще все время жаловалась мне на то, что могла сделать карьеру, танцуя топлесс на станции “Орбитальный Гриль” или в “Доме Свиданий”.Только и говорила, что о себе и о своих чертовых сиськах! Я ей говорил: Ясмина, при нулевой гравитации у любой женщины грудь не хуже, ты ничего особенного из себя не представляла, и тебе повезло, что нашелся хороший человек, который увез тебя оттуда. Но разве эта женщина меня слушала?.. — Хафиз вздохнул, но тут же снова просиял: — Однако же я еще не так стар, чтобы не предпринять вторую попытку. И теперь, когда я нашел женщину, чей интеллект соответствует моему… — он перевел взгляд на Акорну. — Кстати, ты разве не возражаешь против того, чтобы она держалась за руки с этим псом-неверным?

— Она ведь всего-навсего маленькая девочка, — напряженным голосом ответил Рафик.

— Но это ненадолго, — возразил Хафиз. — Они растут гораздо быстрее, чем ты думаешь.

Из-под многослойной вуали, скрывавшей лицо Калума, донесся странный звук, словно бы он поперхнулся. Хафиз был удивлен.

— Что с твоей старшей женой? Ей нехорошо?

— Она страдает нервными припадками, — хватая Калума за руку и оттаскивая его от Хафиза, ответил Рафик.

— Весьма печально, — проговорил Хафиз. — Когда успокоишь своих женщин, Рафик, зайди ко мне, и мы скрепим наше соглашение клятвой на Трех Книгах.

Он направился прочь, бормоча себе под нос: “Уродливая, припадочная, с большими ногами и такими волосатыми руками! Ничего странного, что он не хочет расставаться со второй… но с кораблем и деньгами на руках он легко купит себе другую жену”.

— И что это с тобой случилось? — шепотом спросил Рафик, когда Хафиз зашел домой.

— “Они растут гораздо быстрее, чем ты думаешь”, — процитировал Калум. — Если бы он только знал, насколько быстро! Да он бы никогда не поверил, что два года назад, когда мы нашли Акорну, она была еще младенцем!

— Давай-ка не будем ему говорить об этом, — предложил Рафик. — Вся наша сделка основана на взаимном доверии, а, если я скажу ему, насколько быстро растет Акорна, он сочтет меня ужаснейшим лжецом. Кроме того, она здесь пробудет не так долго, чтобы он смог это заметить сам.

— Но ведь это же правда! — возразил Калум.

— Правда, — ответил Рафик, — в данном случае имеет мало общего с правдоподобием.

Гилл продолжал развлекать Акорну в саду, в то время как Рафик и Калум направились в кабинет Хафиза. Тот сидел за полукруглым полированным столом с обычными пультами и контрольными панелями; впрочем, приглядевшись, Калум понял, что не знает назначения некоторых из них. Все было расположено и встроено так, чтобы не нарушать гармоничных плавных линий стола. Удивляло то, что среди всего этого новейшего оборудования лежали две древние книги — в твердых обложках, заключавших в себе сшитые вместе листы бумаги: устаревшие и неудобные шестигранные хранилища данных.

— Вам нравится мой стол? — любезно обратился дядя Хафиз к Калуму. — Он вырезан из цельного ствола “пурпурного сердца”… одного из последних огромных стволов этих деревьев на Танкке-III.

— Моя жена предпочитает не вести разговоров с другими мужчинами, — жестко проговорил Рафик.

“Он нас вычислил, — с отчаяньем подумал Калум. — Он знает, что я не женщина. О, этот Рафик с его дурацкими играми, будь они прокляты!.”

— Но, дорогой мой мальчик, — возразил Хафиз, — конечно, в такой семье, как наша, где все так близки между собой, а вскоре станут еще ближе благодаря обмену женами, даже такой нео-хаддит, как ты, мог бы расстаться с частью этих нелепых… о, ладно, ладно. Я вовсе не собирался оскорблять твою… религию, — последнее слово он произнес с тенью отвращения, как человек, который приказывает слугам выкинуть прочь падаль, которую затащила в дом, да так и не доела кошка.

Рафик нахмурился и весьма убедительно, по мнению Калума, изобразил человека, которого смертельно оскорбили и который с трудом удерживается от резкого ответа.

— Твой корабль, — продолжал дядя Хафиз, — теперь зарегистрирован как “Ухуру”; порт приписки — Кездет.

— А почему Кездет?

— Именно такой была первоначальная регистрация маяка, который вам удалось достать. Уничтожить все следы предшествующей истории этого маяка, в принципе, можно, но это крайне дорогостоящее удовольствие. Полагаю, вполне достаточно того, что можно получить электронные данные о трех перепродажах корабля. На корпус корабля уже нанесено соответствующее название; также произведены некоторые… скажем так, косметические изменения.

Калум поперхнулся.

— Все негодяи в Галактике регистрируются на Кездете, — возмутился Рафик. — Это известное логово воров, отщепенцев, лжецов и прочего отребья!

Брови дяди Хафиза поползли вверх:

— Дорогой мой мальчик! У моего скромного личного флота тоже регистрация на Кездете!

— Вот именно, — пробормотал Калум, но так тихо, что Хафиз его не услышал. Он ткнул Рафика в бок локтем, прикрытым белой многослойной тканью, надеясь, что это напомнит его товарищу о том, что с регистрацией на Кездете у них может возникнуть еще одна проблема.

— Кроме того, — продолжал Рафик, — так случилось, что у нас было… некое досадное недоразумение с патрулем Кездета. Одна из этих мелких, но досадных проблем с нарушением границ, которая может случиться и с лучшими людьми… однако, боюсь, их это раздосадовало.

Конечно, с точностью ничего сказать было нельзя, однако, скорее всего, Стражи Мира были все еще огорчены тем фактом, что, прежде чем сбежать с грузом титана, Рафик, Калум и Гилл вывели из строя их крейсер.

— В таком случае, — спокойно заявил дядя Хафиз, — у тебя есть прекрасный повод не возвращаться в порт регистрации, верно? А теперь вот что: ваши акции были проданы за… — и он назвал сумму, которая заставила Калума судорожно вздохнуть под его белыми вуалями.

Однако Рафику как-то удалось сохранить разочарованный вид:

— О, — печально протянул он, — но это, конечно, уже с вычетом твоей доли, дядюшка?

— Никоим образом, — ответил дядя Хафиз, — но я предлагаю взять не более двадцати процентов от общей суммы, которая, уверяю тебя, едва покроет мои расходы по… улаживанию бюрократической волокиты и выплате некоторых издержек.

— Вчера было семнадцать процентов.

— Задержка, — возразил дядя Хафиз, — увеличивает затраты. Какое счастье, что ты принял мудрое решение! Остается только завершить сделку. Если ты поклянешься на Трех Книгах чтить наше соглашение, тогда зови сюда Акорну и разведись с ней: я немедленно на ней женюсь, и вы сможете спокойно улететь.

Рафик выглядел крайне опечаленным.

— Если бы только все было так просто!.. — проговорил он. — Но я должен предупредить тебя, что вера хаддитов требует, чтобы между разводом и новым замужеством для женщины прошел хотя бы один закат и один восход…

— Я что-то не припомню такого в верованиях хаддитов, — жестко прервал его Хафиз.

— Это новое откровение Мулей Сухейла, — возразил Рафик. — У него было видение, в котором ему явился Первый Пророк, да будет благословенно Имя Его, и выразил беспокойство, говоря, что женщина, будучи слаба в понимании вещей и легко поддаваясь искушению, может впасть в невольный грех из-за слишком поспешного развода и нового замужества. Разведенная женщина должна провести одну ночь в молитвах, прося наставления Первого Пророка, прежде чем она сможет заключить новый союз.

— Хм-м… — неопределенно протянул дядя Хафиз. — Я бы не сказал, что эта юная редкость, ожидающая нас в саду, слаба в понимании сути вещей. Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь так быстро схватывал идею двойной бухгалтерии в отношении Федерации!

Калум снова поперхнулся, и Рафик наступил ему на ногу. Сейчас было не время обсуждать, подходит ли для Акорны то, чему ее учил дядя Хафиз.

— Однако, — заявил Рафик, — чтобы ты не тревожился, я сделаю кое-что получше, чем просто поклясться на Трех Книгах. Я поклянусь на этой Священной Книге Хаддитов, благословленной самим Мулеем Сухейлом и самой святой как для меня, так и для всех истинных верующих, — с этими словами он вынул из кармана какую-то книжечку и почтительно поднес ее к губам, после чего протянул дяде Хафизу на раскрытых ладонях. Дядя Хафиз отшатнулся от нее, как от змеи.

— Можешь клясться на этом, — ответил он, — а я поклянусь на Книгах Трех Пророков. Таким образом, каждый из нас окажется связан клятвой на самом святом, что для нас есть.

— Великолепная мысль! — ответил Рафик.

За этим последовали клятвы, весьма длинные и витиеватые, причем большей частью произносимые не на интерлингве, а на языке той культуры, которая была родной для Рафика и Хафиза. Калуму их речь казалась щебечущей перебранкой двух птиц, и он изрядно заскучал. Затем Рафик и Хафиз призвали в кабинет Акорну; она стояла совершенно прямо и неподвижно, скрытая облаком вуалей, пока двое мужчин обменивались все новыми и новыми трелями на своем птичьем языке. В конце церемонии Хафиз поцеловал верхнюю из Трех Книг, а Рафик снова коснулся губами своей непонятной книжечки (Калум начинал подозревать, что это просто записная книжка), после чего оба улыбнулись, словно были крайне довольны удачной сделкой.

— С твоего позволения, дядюшка, я сейчас отведу мою бывшую жену в отведенную для нее отдельную комнату, где она сможет начать свое молитвенное бодрствование. Я знаю, тебе не захочется откладывать финальную церемонию, — сказал Рафик.

— Поскольку я сам не являюсь нео-хаддитом, — возразил Хафиз, — я вовсе не вижу причин для подобной задержки.

— Я должен сообщить ее семье, что все было сделано достойно и в соответствии с положенным церемониалом, — возразил Рафик. — Это дело, затрагивающее мою честь, дядюшка.

Хафиз поворчал некоторое время, однако в конце концов отпустил их, получив заверения Рафика в том, что молитвы Акорны вовсе не помешают ее присутствию на свадебной церемонии, которая должна была состояться вечером.

— Только семья, — уверил он племянника. — Будут присутствовать только члены семьи и твой партнер.

Рафик выглядел удивленным:

— И ты преломишь хлеб с неверующим, дядюшка?

— Ты считаешь его членом своей семьи и доверяешь ему свою честь в лице своих жен, — ответил Хафиз. — В знак любви и уважения к тебе, мой дорогой племянник, я просто не могу не сделать этого.

Выглядел он при этих словах, однако же, так, словно только что проглотил что-то весьма неприятное.

— Что это все значит? — требовательно спросил Калум, как только они остались одни в уединенных комнатах второго этажа.

— Ну, ведь не хотел же ты, чтобы я передал ему Акорну здесь и сейчас? Я нашел причину отсрочить этот момент. Теперь, когда наши финансовые дела в порядке, корабль готов к отлету, а я получил все необходимые пароли, мы можем бежать. Сегодня же ночью. Впрочем, нам придется дождаться окончания этой чертовой церемонии, — Рафик нахмурился. — Хотел бы я знать, почему он настаивает на том, чтобы при этом присутствовал Гилл. Несмотря на то, что его присутствие дяде явно неприятно.

— Нам же удобнее, — заметил Калум.

— Именно это, — ответил Рафик, — меня и беспокоит.

Из уважения к предполагаемым суровым религиозным убеждениям Рафика, в соответствии с которыми женщины не должны были показываться на людях, Хафиз устроил все так, чтобы на праздничном ужине не было слуг.

— Как видишь, дорогой мой мальчик, — проговорил он, обведя широким жестом просторный обеденный зал с резными ширмами и покрытыми цветным шелком диванами, — все готово. На столе есть даже устройства для подогрева и охлаждения блюд, чтобы каждое было подано при нужной температуре. Что может быть приятнее, чем простой ужин en famille ? Десятки слуг, приносящих подносы с едой разливающих напитки — это всего лишь устаревшая традиция, та излишняя роскошь, от которой предостерегал нас Третий Пророк. Разве ты не согласен со мной?

Гилл был рад тому, что он, как неверующий, и Калум, как старшая жена Рафика, были избавлены от необходимости отвечать на это замечание. Гиллу нужно было только сохранять нейтральное выражение лица, пока Рафик превозносил скромность и простоту приготовлений Хафиза… пытаясь, впрочем, при этом не смотреть на стол, накрытый с изысканной роскошью.

По сторонам этого длинного низкого стола, стояли два дивана, покрытых изумрудно-зеленым и алым шелком. Сам стол был уставлен яствами: миски с пловом, серебряные подносы с горячими пирожками, нарезанные ломтиками фрукты, уложенные на специальных охлаждающих подносах изящными натюрмортами, шашлык из ягненка на длинных шампурах, пиалы йогурта с нарезанной мятой, моллюски с Килумбембы, зажаренные в тесте, засахаренные розовые лепестки… Между блюдами разместились высокие бокалы, охлаждаемые во льду на подносе, а на втором подносе, неподалеку от стоявшего во главе стола дивана, предназначенного для хозяина дома, стоял кувшин с каким-то фруктовым напитком. Дальняя стена обеденного зала представляла собой поросшую мхом скалу, по которой тонкими ручейками сбегала вода, собиравшаяся в поток, омывавший подножие миниатюрного утеса. Из-за ширм доносились звуки китеранских арф, сливавшиеся со звоном водяных струй.

— Мы даже будем сами наливать себе напитки, — сказал Хафиз, указывая на кувшин. — Я видел, что, будучи добрым нео-хаддитом, ты следуешь слову Первого Пророка и отказываешься от вина, не принимая смягчения обычаев, которое позволяют Второй и Третий Пророки. Я сам как правило за обедом пью килумбембское пиво, но сегодня разделю с тобой охлажденный сок мадигади, приготовленный для моих дорогих гостей.

Рафик кивнул, правда, не без сожаления. Как прекрасно знали и Гилл, и Калум, он с удовольствием выпил бы кружку холодного килумбембского пива, которым эта планета славилась — так же, как и жареными моллюсками.

— Даже и не думай, — прошептал ему на ухо Калум. — Если я могу носить все эти тряпки и быть похожим на белый воздушный шар, чтобы поддержать твою игру, то и ты как-нибудь обойдешься сегодня фруктовым соком. Да не забывай делать вид, что он очень тебе нравится.

— Твоя старшая жена чем-то недовольна? — спросил Хафиз. — Надеюсь, это не очередной припадок?

Рафик попытался наступить на ногу Калуму, но наступил только на подол его платья.

— Она в добром здравии, благодарю, дядюшка, — ответил он, — ей просто захотелось поболтать о каких-то мелочах, как это любят делать женщины.

— Женщины, которые не носят вуалей и не прячутся от мужских взглядов, — довольно язвительно заметил Хафиз, — имеют больше возможностей найти интересные темы для беседы… о, ладно, ладно! Я больше ни слова не скажу об откровениях Мулей Сухейла.

— Мы всего лишь возвращаемся к чистым традициям нашей истинной веры, — довольно-таки напряженно ответил Рафик.

— Тогда давайте же сегодня последуем еще одной традиции, — предложил Хафиз, — и выпьем из одного кувшина в знак полного доверия, царящего в нашей семье.

Он устроил целый спектакль из разливания по их кружкам холодного сока мадигади, налил себе последним и сразу отпил большой глоток, словно желая показать, что напиток безвреден. Рафик поднял свою кружку, однако внезапно раздавшийся снаружи шум отвлек его и заставил вернуть кружку на место. До тех, кто собрался за столом, доносились возбужденные голоса и тонкие пронзительные причитания какой-то старухи.

— Амина! — вздохнул Хафиз, поднимаясь с места. — Старая нянька Тафы. Она использует любую новость с юга, чтобы разыграть очередную сцену из мыльной оперы. Лучше мне ее успокоить. Простите за то, что ваш покой был нарушен, и продолжайте трапезу — я могу задержаться на какое-то время.

С этими словами он, нахмурившись, быстро покинул комнату.

Гилл взял горсть моллюсков, жареных в масле, и принялся с наслаждением уплетать их за обе щеки.

— :Ну, он же сказал, что мы можем продолжать, — ответил рыжебородый на молчаливый укор Рафика. — К тому же, хотя этот стол и подогревает блюда, но навряд ли моллюски смогут бесконечно оставаться хрустящими, — он глубоко вздохнул и потянулся за своей кружкой. — Надо признаться, раньше я не пробовал их такими горячими и острыми.

— Любая пристойная еда кажется вам, варварам, слишком острой, — заметил Рафик. — Акорна, что ты делаешь?.

Девочка возилась со своими вуалями, пока они не образовали спутанный клубок.

— Подожди-ка, милая, дай, я поправлю, — предложил Гилл. — Рафик, а что, есть причины, по которым ей по-прежнему стоит скрывать лицо за ужином? Что-то мне не кажется, что Хафиз увидит нечто такое, чего еще не успел увидеть раньше.

— Да, только тогда он может спросить, почему я не позволяю и второй своей жене открыть лицо, — утомленно ответил Рафик. — Полагаю, тогда мне пришлось бы объяснять, что она так уродлива, что самый ее вид может испортить удовольствие от трапезы…

Калум пнул его под столом.

— Вот странность… — проговорил Гилл, ощупывая лоб Акорны.

— Что? Ты думаешь, у нее жар?

— Ее кожа достаточно прохладна. Но вы посмотрите на ее рог!

По всей длине рога образовывались большие капли прозрачной жидкости, которые Акорна безуспешно пыталась стереть краем вуали.

— Выпей холодного сока, милая, ты сразу почувствуешь себя лучше, — предложил Гилл, подавая ей кружку.

Мгновение Акорна растерянно смотрела на него, потом взяла у Гилла кружку и, вместо того, чтобы поднести его ко рту, опустила в него свой рог.

— Что ты делаешь?..

— Так же она поступала и с грязной водой в ванной. Акорна, дорогая моя, ты думаешь, что этот сок грязный? Но он в порядке, то, что в нем плавает — это только сок мадигади!

— Не грязный, — твердо ответила Акорна.

— Ну что ж, хорошо…

— Плохой , — она снова наклонила голову, на этот раз опустив рог в кружку Гилла. — Теперь на сто процентов хороший, — сообщила она ему.

Трое мужчин переглянулись.

— Он так демонстративно налил всем из одного кувшина… — проговорил Гилл.

— С чего бы ему хотеть отравить нас? Он думает… я хочу сказать, — поправился Калум, тщательно подбирая слова: а вдруг кто-нибудь их подслушивает? — мы согласились пойти навстречу всем его желаниям.

— О, это всего-навсего глупые детские фантазии, — беспечно ответил Рафик, однако, поднявшись, протянул Акорне две кружки — свой и Калума. — Не о чем волноваться. Давайте продолжим трапезу!

При этих словах он слегка покачал головой, давая понять, что его не следует понимать буквально.

Когда Акорна склонилась к кружке Рафика, на ее роге снова проступили капли испарины. Она погрузила его в сок и удовлетворенно улыбнулась.

— О… минутку, — остановил ее Рафик, когда девочка намеревалась сделать то же с кружкой Калума. Поставив кружку на место, он предложил девочке на проверку другой — тот, из которого пил сам Хафиз. Никакой реакции рога это не вызвало.

— Как он это сделал? — беззвучно спросил Гилл.

— Должно быть, зелье было не в кувшине, а в кружках, — еле слышным шепотом ответил Рафик. Он быстро поменял местами кружки Калума и Хафиза, затем сел и положил себе риса с пилавом. — Давайте же, жены мои, — жизнерадостно и добродушно проговорил он в полный голос, — праздновать и радоваться!

На тарелку Акорны он положил целую гору фруктов и зелени; как раз в этот момент в зале снова появился Хафиз.

— Похоже, новости с юга вовсе не так плохи, дядюшка?

Губы Хафиза искривились в неприятной гримасе:

— Могло быть и хуже, — ответил он. — А могло быть и лучше. Юката Батсу вернул мне всего остального Тафу. Живого, — прибавил он почти безразлично. — Амина не может решить, радоваться ли ей возвращению ее воспитанника или горевать о потере его ушей.

— Примите поздравления со счастливым возвращением вашего сына, — сказал Гилл. — И мне… хм… очень жаль, что так получилось с его ушами.

Хафиз пожал плечами:

— Мой хирург их заменит. Не слишком большая потеря: все равно его уши уж слишком оттопыривались. А что до самого Тафы… — Хафиз вздохнул. — Ни одному хирургу не исправить то, что должно находиться между его ушей. Он, понимаете ли, ожидал, что я тоже поздравлю его со счастливым возвращением, словно не понимает, что Батсу освободил его в знак презрения, чтобы показать, как мало его тревожит все, что Тафа может против него предпринять. Он так же глуп, как и его мать! — с этими словами Хафиз скатал из клейкого пива шарик, обмакнул его в пилав и проглотил одним глотком. — Ешьте, ешьте, друзья мои. Прошу простить меня за то, что эти мелкие заботы прервали наш приятный семейный ужин. Попробуйте сок мадигади, пока он не нагрелся: когда сок нагревается, он теряет часть своего тонкого вкуса, — Хафиз снова отпил глоток из стоявшей перед ним кружки.

— Действительно, — последовав примеру своего дядюшки, заметил Рафик, — у этого сока какое-то тонкое, незнакомое мне послевкусие.

— Почти горькое, — заметил Гилл. — Хотя и приятное, — прибавил он, поспешно отпив большой глоток, прежде чем Хафиз успел удивиться его словам или что-то заподозрить.

Поскольку никто из них не знал, какое именно зелье Хафиз подсыпал в их кружки, и как быстро оно должно начать действовать, они пристально следили за Хафизом, ища подсказки. Минут через пятнадцать Хафиз почти перестал есть, словно забыл о еде на своей тарелке. Его речь стала бессвязной, он начал забывать, о чем говорил, и стал повторяться.

— Слышали когда-нибудь насчет двух лошадей, Суфи-дервиша и джина? — он пустился рассказывать длинную запутанную историю, которая, как подозревал Гилл, была бы очень интересной, если бы Хафиз то и дело не терял нить рассказа.

Рафик и Гилл также перестали есть; они сидели, опираясь на стол, и смеялись так же громко, как и сам хозяин. Калум прислонился к стене, более всего напоминая бесформенный сверток белой ткани, и принялся похрапывать. Акорна переводила взгляд с одного мужчины на другого, ее зрачки сжались в узкие черточки, но тут Гилл крепко сжал руку девочки, стремясь успокоить ее.

— Не тревожься, милая, — прошептал он, когда Хафиз разразился новым приступом хохота, — это только игра.

Наконец, Хафиз прервал рассказ на середине и бессильно ткнулся лицом в свою тарелку с рисом. Остальные трое мужчин зорко следили за ним, пока мерное похрапывание не убедило их в том, что хозяин уснул.

— Хорошо, а теперь давайте выбираться отсюда, — прошептал Гилл, поднимаясь и подхватывая Акорну на плечо. Калум поднялся следом, а Рафик на мгновение наклонился над спящим дядей, роясь в его запачканных шелковых одеждах.

— Давай же, Рафик!

Наконец, он тоже выпрямился и продемонстрировал остальным голографическую карту с изображенными на ней сложно переплетенными трехмерными узлами.

— Ключ к скиммеру дядюшки и его пропуск в порт, — радостно объявил он. — Или вы намеревались идти в порт пешком ?..