Поморы (книга 1)

Кормщиком на шхуне теперь стал Анисим Родионов. Он во многом зависел от Вавилы. Ряхин был сватом на его свадьбе. Сын Анисима в прошлом году женился на племяннице купца, и тонкая, но довольно прочная родственная нить надолго связала его с судовладельцем. Но не только это удерживало Анисима возле Вавилы. При расчетах тайком от всех Ряхин всегда давал артельному старосте дополнительный куш "за верную службу". И потому в доме Анисима не выводился достаток. "Поветерь" стояла на рейде. Внизу, под обрывом, Вавилу ожидала лодка с двумя гребцами. Ряхин шел по земле, поросшей чахлой приполярной травкой, неторопливо, ступал твердо, уверенно, будто и не было у него никаких неудач. Отправляясь в море, он словно пробовал прочность и упругость родной земли, с которой расставался на длительный срок. А не навсегда ли? В голове у него уже вынашивалось новое решение своей судьбы. Только надо было все хорошенько обдумать... Следом семенил Венька. Он зябко кутался в брезентовый плащишко и часто шмыгал носом. Не удался сын в отца. Другой бы шел рядом, в ногу с батькой, как подобает наследнику. Но Венька, забегая вперед для того, чтобы глянуть батьке в лицо, после опять отставал. Жене провожать его Ряхин не разрешил, ссылаясь на дурную примету, хотя приметы такой не было: рыбацкие жены обычно провожали мужиков на промысел. Но Вавилу всегда тянуло вырваться из-под надзора Меланьи. В последнее время неприязнь меж ним и женой еще больше углубилась. Перед тем как спуститься к лодке, Вавила остановился, посмотрел вдаль на холодное небо с низкими неприветливыми облаками и подумал: "Быть ноне шторму! Пусть... Теперь жизнь пошла так, что каждый день штормит. Привыкать надо". По берегу шел Родька. Увидев Ряхина с Венькой, он невольно замедлил шаг, но решил все-таки идти прямо, не сворачивая, не опасаясь встречи с бывшим хозяином. Вавила приметил его краешком глаза, неторопливо повернул обнаженную голову. Ветер лохматил на ней волосы, сметал на сторону бороду. - Ну что, парень, как живем? В кооперативе-то? - Живем как живем, - ответил Родька, замедлив шаг. - Что делать ноне будете? Песни петь? В гляделки играть? - Сети вяжем к осени, - сказал Родька. - С песнями веселей идет работа. - То-то и есть! Однако на голодное брюхо недолго попоете. Ящик-то железный в конторе пуст! Ни копейки. Панькин вроде с лица сдал. Видать, жрать нечего, в кулак свистит! - Они снова к тебе придут, батя, - угодливо сказал Венька, посмотрев на Родьку с неприязнью. Но отец оставил его слова без внимания. - Ну живи! Прощевай, - сдержанно кивнул он Родьке. И спустился к лодке. Венька - за ним. Ткнулся лицом в бороду, обслюнявил отцову щеку, пустил слезу. Вавила, обняв сына за худенькие плечи, прижал его к себе, погладил по голове и с небывалой теплинкой в голосе сказал: - Оставайся с богом! Матку слушайся. Не озорничай. Пойдешь в школу старайся, учись хорошенько. Ученому легче жить. Помолчал, вздохнул и перешагнул через борт лодки. Гребцы оттолкнулись от берега и взялись за весла. Сидя на банке, Вавила, не отрываясь, смотрел на берег, на одинокую фигурку сына. В груди шевельнулась грусть... Венька стоял неподвижно у самой воды. А наверху Родька не сводил глаз со шхуны. За время плавания в Архангельск он как бы породнился с ней, и теперь сердце заныло от тоски: "Поветерь" уходит, уходит без меня..." Родька не думал о Ряхине. Думал о судне. Ему хотелось посмотреть, как на шхуне поднимут паруса. Лодка с Вавилон маленькой точкой подобралась к борту шхуны, слилась с ней. А немного погодя отделилась от судна и пошла к берегу. Родьке казалось, что в назойливом посвисте ветра он уловил знакомую команду, радостную и властную: - Поднять паруса! Не отрываясь, смотрел он на фок-мачту, где недавно доказал насмешнице Густе, на что способен настоящий зуек. И вот над палубой словно захлопали серовато-белыми крыльями огромные лебеди. Потом крылья расправились и превратились в паруса, которые наполнились ветром до дрожи. Родьке казалось, что он слышит, как паруса поют под ветром. Поют о поморской силушке и отваге. - Прощай, "Поветерь"! - шепнул Родька. - Прощай, батя! - горестно вздохнул Венька. Когда шхуна, чуть накренясь, полетела вперед по зеленоватым со стальным отливом волнам, Родька и Венька разошлись в разные стороны. На другой, день Меланья уехала из Унды с сыном и своими вещами, забрав, какие удалось, ценности и поручив приглядывать за домом Фекле.
      ГЛАВА ШЕСТАЯ
      1
      Вавила ошибался: в железном ящике в конторе "Помора" еще до отхода купца на Мурман появились деньги. Кооперация предоставила рыбакам товарно-денежный кредит в половинном размере стоимости будущего улова. Панькин воспрянул духом, еще более энергично занялся подготовкой к путине. Теперь ожидали специальный пароход с продовольствием и промтоварами для того, чтобы открыть в селе кооперативную торговлю. Помещение для магазина рыбкоопа было уже готово. К Панькину потянулись рыбаки, которые на собрании из осторожности не вступили в артель, а теперь, видя, что кооператив - дело надежное, принесли свои заявления. Семья Мальгиных собиралась на покос на своем карбасе. Елисей содержал его в порядке, и он был еще довольно крепок, хоть и невелик. За десять дней до отъезда на луга Родька проконопатил его и осмолил. Пошел он поглядеть, хорошо ли застыла смола и можно ли спускать карбас на воду. Дом Мальгиных стоял у берега, в северном конце деревни: крылечком - на улицу села, а четырехоконным фасадом - к реке. Перед окнами - грядки с картошкой. За ними - отлогий спуск к воде, затравеневший до приливной черты, вымытый и глинистый дальше. На травяном откосе карбас был опрокинут на плахах. Родька стал осматривать его и прикидывать, как ловчее спустить посудину на воду. Вечерело. На западе, под тучами, у самого горизонта небо светилось тускловато, словно киноварь на старых иконах. Родька вспомнил о Густе. Внезапно вспыхнуло неодолимое желание видеть ее, слышать, как она смеется, шутит. Шутить она мастерица! "Бывает, говорят, человек влюбляется. Неужели и я влюбился? И возможно ли это?.. А ведь и она тогда вечером после собрания сказала: "Я буду тебя любить". Родька увидел Иеронима Пастухова, который шел по тропинке вдоль берега, опираясь на посошок. На плечах - длинный, чуть ли не до колен, ватник, на голове - цигейковая шапка, на ногах - шерстяные чулки с галошами. - Чегой-то призадумался, добрый молодец? - спросил Иероним, поравнявшись с Родькой. - А-а-а, вижу, карбас высмолил. Проверить пришёл? - он тихонько поколупал ногтем заливку в пазах. - Добро осмолил. Да и вправду сказать, ты, Родя, теперь мужик самостоятельный и член кооператива. Когда на покос-то? - Дня через три, - ответил Родион. - А вы куда путь держите? - Да вот пошел навестить Никифора Рындина. Чего-то он часто стал прихварывать. - Иероним стал рядом с пареньком, посмотрел на устье Унды, на низкие облака. - Годы, брат, свое берут. В молодости нам, Родионушко, не сладко доставалось. Теперь, может, жизнь другая будет, полегче да получше. А мы жили трудно... Родион с вниманием слушал. - А все же интересно было. Опасная наша морская жизнь, а красивая, И чем красива? Морем! И холодное-то оно, и неприютное, и сердитое иной раз до страху, а доброе! Около него - имей только голову да руки - с голода не пропадешь. Не как в иных местах: земля не уродит - иди по миру. Поморы отродясь по миру не хаживали и не пойдут! Только не ленись - пропитание добудешь. Оба стояли на косогоре плечом к плечу - старый и молодой, один уже почти прожил жизнь, другой ее только начинал. - Мно-о-го, Родионушко, надобно знать, чтобы в море-то ходить без опаски. Возьми, к примеру, приливы... Течение воды при отливах и приливах разно бывает. Вот, скажем, три часа идет в нашу сторону - на северо-восток, потом под юго-запад три часа - и прибылая вода, и палая. От берега на Моржовец направленье держим, в голомя1 - тогда вода компасит: два часа идет под полуночник, потом под восток - три, потом под юг - около трех часов, а после под запад - четыре часа... По компасу следим, по опыту знаем... Вот ежели взять Послонку. Дак там хождение воды в ту или другую сторону кротче, медленнее. В Кедах - по-среднему. А на Воронове - быстро. Там волна бо-о-оль-шая! Ежели моря не знаешь - сам на себя не надейся, за людьми иди! Установку морскую должен знать преотменно. Недаром старики говорили: "На промысел поехал, надо знать течение воды и поворот земли". Иероним опирался на посох обеими руками. Родька молча ждал, что он скажет еще. Любо было ему слушать старого помора: у него целый короб знанья. В устье реки из-за мыса выплыли паруса. - Дедушко! Гляди-ко! Чье-то судно пришло. - Чье бы! - Иероним всматривался в даль из-под руки. - Дак это же... погоди, пусть ближе подойдет. - "Поветерь"! - воскликнул Родька, рассмотрев знакомые очертания шхуны. - "Поветерь", - подтвердил старик. - Теперь и я вижу. С чего бы это? Только сутки прошли, как Вавила снялся с якоря. Уж не случилось ли чего? 2 Весь вечер Вавила не показывался на палубе, указав еще в Унде Анисиму, заступившему на вахту у штурвала, курс на северо-восточную оконечность Кольского полуострова, на мыс Орлов. Только когда проходили Моржовец, хозяин постоял с обнаженной головой у фальшборта, провожая остров взглядом. И если бы рыбаки могли видеть в эти минуты его лицо, его глаза, то заметили бы во взгляде глубокую печаль. Остров остался позади: Вавила, резко повернувшись, рванул дверь в каюту и надолго там заперся. Лег на койку, заложил руки за голову. Шхуна бежала бойко, пластая надвое волны носом при килевой качке. Вавила закрыл глаза, и ему показалось, что он совсем маленький, лежит в зыбке на очепе2, и бабка качает его. Очеп поскрипывает и бабкин голос тоже: "Спи, усни, угомон тебя возьми..." Да, раньше ему казалось, что никогда не покинет он родные места: прирос к ним всем сердцем, привык. В Унде родился - там и покоиться на погосте. Но теперь раздумья привели его к иному решению. Ряхин понимал, что Советская власть окончательно отобьет у него мужика, который годами работал на него, и не позволит ему ни торговать, ни промышлять самостоятельно. А быть голытьбой, бессребреником, рядовым рыбаком, как и все? Нет, это не для него. Он привык повелевать, не повиноваться. Первое оправдание в пользу бегства. Семья... Да, у него семья. Но она ему приносит мало радости. Меланья в трудную минуту покинет его - он еще не знал, что она уже уехала. Ведь она рассчитывала на жизнь легкую, богатую, веселую. Такой жизни не будет. Да и нет меж ними ни любви, ни согласия. Нужны были деньги, потому и женился на ней... Сына Веньку жаль. Все-таки своя кровь. Хотелось бы его взять с собой, но неизвестно, какие испытания предстоят впереди. Потом - он его выпишет. Венька подрастет, поумнеет, сам найдет дорогу к отцу, если захочет. С женой они люди разные. Меланья и сейчас ядовита и сварлива. А что будет под старость? Мука! Второе оправдание. И уж, конечно, за него обязательно возьмутся и наверняка накажут за связь с белыми. Не у него ли квартировал поручик? Не Вавила ли снабдил его продовольствием для успешного похода против красных? Третье оправдание. Три оправдания бегства за границу. А команда? Она пока ничего не знает, но не такие уж дураки рыбаки, да и Анисим, чтобы не заметить, что шхуна крадется вдоль пограничной полосы, в чужое государство. А кордоны? Наши он, может, проскочит ночью без огней. Но примут ли норвежцы? А вдруг поворотят обратно "Поветерь", не желая иметь осложнений с Советами? Норвегия в интервенции не участвовала, той враждебности, какая у англичан да американцев, к Советской России не выказывает. "А все же рискну. Команде ничего не будет, а мне все равно пропадать - так или этак..." В свои планы Вавила посвятил только одного Обросима, и то ввиду крайней необходимости. Ряхин за десятую часть стоимости продал Обросиму склад и лавки. Как ни прибеднялся Обросим, а сумел кое-что сберечь в кубышке. Кроме десятины, правда, из него ничего выжать не удалось. Одно твердил: "И продать твой товар не успею - торговлю прихлопнут. Станет на ноги государственная торговля - весь этот нэп похоронят и заупокойную спеть не позволят". И он, пожалуй, прав. "Так. Только так, - окрепла решимость. - Курс на Норвегию. Есть там знакомые по прежним делам рыбопромышленники. Помогут первое время. Шхуна еще крепка, - думал Вавила. - Найму команду, буду ловить треску, сельдь. Куплю дом либо усадьбу. Есть золотишко, оно везде в цене. Не то что бумажные ассигнации". Уходя, Вавила выгреб из тайников золотые монеты царской чеканки, кольца, перстни и другие ювелирные изделия. То, что было в комнатах - в комоде да шкатулке, оставил нетронутым, чтобы Меланья не заподозрила неладное. Спустилась ночь. Качка усилилась, перешла в бортовую. Каюта заходила ходуном. Вавила встал с койки, накинул дождевик и вышел на палубу. Там было все в порядке. Горели сигнальные огни. В рубке у штурвала тенью шевелился Анисим. Свет от фонаря падал на его лицо снизу. Ветер дул с северо-востока - полуночник. По волнению, по характеру качки Вавила определил: шхуна пересекает горло Белого моря. Он не мешал Анисиму управлять судном, вернулся в каюту. Вавила рассчитал время так, чтобы Орловский мыс пройти рано утром, когда маячная команда, отстояв ночную вахту, погасит огонь и отправится на отдых, а дневные дежурные только встанут ото сна. Он бывал на маяке и знал существовавший там распорядок. Важно было поскорее пройти мыс незамеченным. ...Маяк остался позади. Шхуна со свежим ветром ходко огибала северо-восточную оконечность Кольского полуострова. Справа по борту и впереди раскинулись просторы Баренцева моря. Вавила вышел из каюты, заглянул в рубку: - Доброе утро, Анисим! Сменишься - зайди ко мне. Анисим молча кивнул. Вскоре у руля встал второй кормщик - Николай Тимонин. - Садись, Анисим, - Вавила показал на рундук, обтянутый брезентом, сам расположился в кресле, у столика. - Устал, поди? Всю ночь стоял на вахте! - Ничего, не привыкать, - Анисим снял картуз, с видимым облегчением провел руками по утомленному лицу. - Следующую ночь сам стану у руля. Ты будешь отдыхать. Вавила замялся, видимо, не зная, с какой стороны подойти к самому главному, хотя об этом "главном" думал всю ночь и, кажется, все учел и предусмотрел. Анисим набил табаком трубку и вопросительно посмотрел на хозяина. - Кури, - разрешил Вавила. - Много лет ты служишь мне, Анисим, честно, как и подобает истинному помору и мореходу. И поэтому я тебе во всем доверяю. Думаю, что в это трудное время ты будешь со мной рядом. За благодарностью моей дело не станет... Анисим насторожился, кинул на хозяина удивленный взгляд. Но молчал. - Обманывать тебя не стану, скажу прямо: я ухожу в Норвегу. Брови Анисима изумленно поползли вверх. Он вынул изо рта трубку. - Но ведь ты говорил - на Мурман, за селедкой. Команда ничего не знает. С твоей стороны... - С моей стороны, - прервал его Вавила, - нечестно скрывать от команды истинный замысел. Однако, признаюсь тебе, надумал я это только сегодня ночью. - В Норвегу? За товаром? В конце концов это не так уж и худо. Не впервой нам в Норвегу ходить. Только команду надобно предупредить да объяснить ей причину перемены курса. Я сделаю это. - Спасибо, Анисим. Но... видишь ли... дело в том, что в Норвегу я ухожу навсегда. В Унду мне возврата нет. Судя по всему, купечеству приходит конец. А я жить без своих судов, без торговли никак не мыслю. Лучше уж сразу в гроб! Вот почему ухожу. Анисим, помолчав, спросил: - Только поэтому? - Да. Но ведь это для меня главное. Цель жизни моей. Годами я копил добро, своим горбом добывал в трудах великих. А теперь все это потерять? - Ну, хорошо, - тихо сказал Анисим. - Понимаю тебя, Вавила Дмитрич. Но ведь я-то да и команда в Норвегу уйти не можем, не хотим! Куда ж ты нас денешь? И ведь один ты шхуной не управишь! - В этом-то все дело. Давай думать вместе, как быть. Вы бы могли высадить меня на норвежском берегу и повернуть домой, - сказал Вавила, размышляя вслух. - Но что я буду делать там без судна? Один выход: придем в Норвегу - я договорюсь с властями, чтобы вас отправили в Архангельск с первым же идущим на Двину судном. Подмажу, где следует. Команде при расчете выдам по двести, нет, по триста рублей, тебе - тысячу целковых. Идет? - Рискованное дело, Вавила Дмитрич. Деньги одно, а совесть и жизнь другое. А ну как норвежцы нас не пустят обратно, заарестуют? - Не беспокойся: золотишко вам откроет дорогу домой. И визы не потребуется. Любой капитан спрячет в трюме... - Думаешь, так просто? Не знаю... Ох, не знаю, Вавила. Нехорошо ты задумал! Мужики ведь тебе доверяли. Да нас еще на границе задержат. - Уйдем ночью без огней. Это я все обмозговал. Знаю место, где можно будет проскочить. Соглашайся. Решил я твердо. К цели пойду напролом! На пути не вставай! - Грозишь? - Нет. Но говорю прямо: мне надо уйти. У меня боле выхода нет. - Ты о себе только думаешь. - Нет. И о вас думаю. Договоримся: об этом знаешь ты один. Больше никому ни слова. До самого перехода границы. Переходить будем ночью. Я стану к рулю, ты заговоришь вахтенных. - Так нельзя. Надо, чтобы мужики знали, на что идут. - Узнают - не пойдут. Пустое говоришь. Родионов вытряхнул пепел из трубки, набил ее снова. Угрюмо размышлял, стараясь прятать взгляд от хозяина. - Надо подумать, - наконец сказал он. - Думать времени нет. Решай сейчас. - Вавила выдвинул ящик стола, деловито достал наган и стал набивать барабан патронами. Латунь гильз тускло поблескивала при слабом свете. - Не вздумай команду мутить. Помни: я хожу прямо и наверняка. - Ладно, - вздохнул Анисим. - Быть по-твоему. - А без обмана? - недоверчиво спросил Вавила. - Что-то уж очень быстро ты согласился! - Дак как не согласишься-то? Выбора и у меня нет. Тем более что ты и пугач показал... - Это просто так. Не обижайся. Ну, по рукам? Анисим не очень охотно протянул руку. Глаза его недобро блестели.
      Проснулся Вавила уже днем и пошел на корму. Когда вышел оттуда, сзади кто-то крепко обхватил его локтевым сгибом за шею - не продохнуть. Хозяин рванулся, взмахнул руками - и руки схватили с двух сторон дюжие мужики. - Вяжите его линьком! - спокойно сказал появившийся из-за рубки Анисим. Крепче, по рукам и ногам! Хозяина вмиг растянули на палубе, спутали веревкой. Он бесновался, изрыгал проклятия: - Ах, гады! Хозяина-то эдак? Разбойники! Анисим! Это ты продал меня? Паскуда! Прохвост! Забыл, сколько я для тебя добра делал? Ну, погоди же. Анисима уже возле него не было. Взломав дверь каюты, он взял из ящика стола револьвер. Мужики, словно больного, втащили Ряхина в каюту, положили на койку. Привязали к ней крепко-накрепко морскими узлами. Заботливо подложили под голову подушку, чтобы было удобнее лежать. - Спи до дому. В целости-сохранности доставим. У Меланьи очухаешься, чайку напьешься. Дурные мысли из головы выбросишь! - Ах, гады, гады! Ах, разбойники! Хозяина-то эдак? - повторял Вавила. - Молчи, а то рот законопатим паклей! - Ах, супостаты! Вавила рвался всем телом, пытаясь освободиться от пут, дергался, стонал, говоря, что ему плохо, затекли руки-ноги. Но его стенания рыбаки пропускали мимо ушей. Потом он заплакал. Слезы текли по щекам на подушку слезы бессильной ярости и злости. Шхуна шла обратным курсом на Орловский мыс, а оттуда - на Моржовец. В каюте хозяина поочередно дежурили матросы, передавая друг другу вороненый ряхинский револьвер. Вавиле сказали: - В Норвегу эдаким манером нам идти негоже. Коммерческим рейсом, законно пожалуйста. А так - нет!
      В Унде рыбаки передали Вавилу с рук на руки Панькину, который приставил к нему охрану, вооружив ее все тем же револьвером. Домашний арест на купца был наложен по решению сельсовета. Вскоре из Мезени на моторном боте прибыл следователь с двумя милиционерами. Допросив Ряхина и свидетелей, следователь увез всех в Мезень. Пришлось туда ехать и Анисиму. Он сначала не хотел давать показания, ссылаясь на родственные связи с Вавилой, но его отказ во внимание не приняли: надо было судебным порядком установить истину. Пустующий дом Вавилы опечатали. Фекле наказали присматривать за скотиной. По решению уездного исполкома, шхуну, бот, требующий ремонта, карбасы и другое промысловое снаряжение Ряхина передали кооперативному товариществу "Помор". 3 Сенокосная страда прошла быстро: спешили ундяне высушить и доставить домой корм. Погода в этих краях изменчива. Бывает - зарядят дожди на неделю, на две, а то и больше - пропало дело. Семьи работали на лугах в верховьях реки от темна до темна, пока видно. Год был урожайный на травы: они выросли высокие, густые, сочные, и сено получилось хорошее, духмяное1. Мальгины и Киндяковы косили вместе. Силы поровну: три мужика и три женщины. Тишка, хоть и мал, а неутомим и напорист. От Густи в косьбе отставал чуть-чуть. Когда трава высохла, сгребли ее в кучи, сносили к берегу. Спарили вместе карбаса Дорофея и Родьки и уложили на них, как на паром, сено, чтобы сплавить его вниз по течению. Такие спаренные вместе карбаса с сеном назывались стопaми. Ефросинья, Парасковья и Густя пошли домой берегом. А Дорофей с Родькой сидели у руля, огибая мелкие и каменистые места. Тишка на верху сенного вороха сделал себе ямку и угнездился в ней, словно кукушонок. Прибыли в деревню - новая забота: сносить сено на повети. Дул резкий холодный сиверко. Несмотря на конец июля, было зябко. Деревянными вилами-тройчатками Родька сгружал сено в копешки на берег. Когда он поднимал над головой ворох, тот парусил на ветру, и было очень трудно удерживать его на весу. Немели плечи, мускулы напрягались до предела. В ватнике становилось жарко - снимал его. Но тотчас же тело охватывало стужей. И он снова, чертыхаясь, натягивал ватник на плечи. Копешку укладывали на деревянные жерди-носилки. Когда набирался порядочный ворох, Родька брался за передние концы носилок, а сзади сено поднимала Парасковья. Нелегко было взбираться вверх по глинистому береговому откосу. Старались идти в ногу, подбадривая друг друга. Заносили копну на сеновал и, передохнув малость, снова спускались к карбасу. Рядом так же переправляли сено к дому Дорофей с Густей.
      Едва успел Киндяков закончить сенные дела - вызвали в контору. - Ну, Дорофей! - весело сказал Панькпн, когда кормщик переступил порог. Принимай судно и - попутного тебе ветра! - Это как понимать? - спросил Дорофей, догадываясь, о каком судне идет речь, но не зная, куда предстоит идти. - Пойдешь на "Поветери" в Кандалакшскую губу за сельдью. Так решило правление. С тобой, правда, не советовались, но ты был на покосах. - Ловить чем? - спросил Дорофей, зная, что у кооператива сельдяных снастей нет. - Вавила ходил на Мурман, то бишь в Норвегию с кошельковым неводом. Он в целости и сохранности. Еще послужит. "Вон как обернулось дело! - подумал Дорофей. - Вавилино судно теперь в кооперативе. И как скоро! Нда-а-а..." - А команда? - спросил он. - Насчет команды давай обговорим. В рейс просятся те рыбаки, которые ходили с Вавилой. Им, видишь ли, обидно, что плавали зря - и невод не обмочили. Ничего не заработали, а время потеряли. Однако они сделали доброе дело: не дали Ряхину смыться за кордон. Пожалуй, надо бы их взять в команду вместе с Анисимом. Он мог бы стать тебе хорошим помощником. Согласен? - Согласен, - сказал Дорофей, повеселев. Он так истосковался по штурвалу! И уже потерял было всякую надежду. О наважьем промысле зимой Киндяков вспоминал без особенного подъема: не привык норить2 снасти. Ему больше по душе зыбкая палуба, свист ветра, упругий звон такелажа да кипенье воды в шпигатах3. - Хотелось бы взять Родьку Мальгина, - сказал Дорофей. - Грезит парень морем! Подрос, окреп - будет ладный матрос. - Родьку? Возьми, пожалуй, - согласился Панькин. - Когда отплывать? - А хоть завтра. Шхуна стоит на рейде в полной готовности. Дедко Пастухов там кукует уж десятый день, охраняет...
      Шхуна отплыла ранним утром. На берегу толпился народ. Уходила "Поветерь" в море от нового хозяина. Явление небывалое и преудивительное. Как водится, были пересуды: - Ноне "Поветерь" стала общественной, как ящик с деньгами у Панькина в кабинете! - Да-а-а, времена! Суденышко у владельца отобрали, а самого хозяина бог знает куда закатали! - И поделом! От родных мест в Норвегу бежать затеял! - Поплавал Вавила - и хватит. Пущай теперь мужики плавают. Как весной, Родьку провожала мать с Тишкой. Уходил Родька полноправным матросом. Тишка гордился братом: шел рядом, цепляясь за Родькин рукав, и важно посматривал по сторонам, время от времени поправляя картузишко, сползавший ему на глаза. В толпе провожающих Родька заметил Густю. Она прощалась с отцом. На Родьку, казалось, не обращала внимания или не видела его. Но едва он сел в карбас, услышал ее голос: - Род-я-я! До свидания! Оглянулся - Густя у самой воды машет ему косынкой, сдернутой с головы. Он снял кепку и степенно помахал ею девушке. И когда карбас отчалил и направился к шхуне, вдогонку неслось: - Доброй тебе поветери-и-и! Рыбаки многозначительно переглядывались. Дорофей поигрывал бровями, кидая на Родьку оценивающий взгляд: "Посмотрим, на что ты способен. Достоин ли моей дочери?"
      На судне Родька старался вовсю. Каждую команду кормщика схватывал на лету. К парусам его пока не ставили, велели присматриваться. Дорофей, приоткрыв дверь рубки, перекинулся с Анисимом несколькими словами. Тот кивнул и, круто повернув штурвал, взял курс на остров Моржовец. Рыбаки недоумевали: - Зачем повернул на север? - Обойдем Моржовец с этой стороны. Надо! - сказал Дорофей. Часа через полтора шхуна оставила слева по борту остров, а еще через полчаса на ней приспустили паруса и сбавили ход. Дорофей, выйдя на бак, подозвал к себе Родьку, вытянул вперед руку: - Вон там, должно быть, погиб твой батя... Между Конушиным и Орловым мысами. Не повезло - ни к тому, ни к другому берегу не прибило. И снял шапку. Родион жадно всматривался в серо-зеленый простор. Там без конца шли и шли волны, одна догоняла другую. Вечное, неутомимое движение... Над шхуной висело одно-единственное облако - серое, с округлыми краями, похожее на грозовое. Небо было в этот час удивительно ясным и прозрачным, с золотинкой. Но вдали, у черты горизонта еле различались низкие, густо подсиненные снизу осенние облака, предвещающие холода и ненастье. - Прощай, батя! Вечная тебе память, - прошептал Родион, склонив голову на грудь. Пройдя еще немного на север, "Поветерь" описала полукруг и взяла курс на юго-запад.
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      ПОЛЕ ПОМОРСКОЕ
      ГЛАВА ПЕРВАЯ
      1
      Дом Вавилы на угоре, обдуваемый со всех сторон крепкими холодными ветрами, пустовал. В десятке саженей от него, под берегом, стоял бот "Семга". На нем Вавила лет пять назад поставил дизельный мотор, приобретенный по случаю в Архангельске. Однако бот был не на ходу: в шторм повредило о камни днище, и хозяин не успел его починить. Сиротливо накренившись на правый борт, суденышко обсыхало напротив опустевшего купеческого жилья. Мачта, словно сухостойное дерево без сучьев, нацеливалась на серые облака, стаями плывущие по небу. В оттяжках посвистывал ветер. На двери ряхинского дома висели замок и большая сургучная печать. Жена Вавилы Меланья словно забыла о деревенском хозяйстве: писем не шлет и сама в Унду носа не кажет. Каждый день во двор аккуратно являлась Фекла Зюзина, задавала двум коровам и десятку овец-ярок с бараном корм из хозяйских запасов. Подоив коров, оделяла молоком детишек из семей бескоровных рыбаков, потому что девать его было некуда. Так и повелось: к утренней и вечерней дойкам являлись ребятишки с кувшинами, бидонами, чайниками, и Фекла молча раздавала им молоко, кидая из-под платка, повязанного по-монашески, низко над бровями, равнодушные взгляды на мальчишек и девчонок, одетых в рваные сапожонки, мешковатые, с родительского плеча пиджаки, кацавейки, полинявшие ситцевые платки. Жила бывшая кухарка замкнуто, редко появляясь на улице. Сходит за хлебом в лавку и опять запрется в своей зимовке. Одна из ряхинских коров растелилась. Фекла приняла телка, выдержала его возле матери сколько требуется, а потом тихонько ночью привела на свой двор, так оправдав этот поступок: на Ряхина трудилась шесть лет, не получая никакой платы, лишь за хлеб да обувку-одежку. Да и сам Вавила поговаривал: "Растелятся коровы - подарю тебе телушку. Будешь иметь животину. А то в хлеве у тебя поселились мыши да домовой". "Раз Вавилы нет, - а телка он мне обещал, - возьму и уведу, - решила Фекла. - Вернется, потребует - отдам обратно", Дом наглухо заперт для всех, кроме нее. С повети через сени в него был внутренний, обычный для крестьянских изб ход, который Фекла запирала сама, храня у себя ключ. Об этом в сельсовете знали, но ключа не требовали, надеясь, что Фекла зорко стережет хозяйское добро. Лучшего сторожа желать не надо. Фекла старалась как можно реже заходить в комнаты. Пустота купеческого жилья пугала ее. На все - на мебель, на одежду, даже на комнатные цветы лег густой слой пыли. Фекла не тронула ничего из хозяйского имущества, даже не взяла спичек, хотя они как-то понадобились. Но у нее кончались маленькие свои сбережения, стало не на что покупать, хлеб. В чулане у Ряхина стоял большой ларь с мукой, которой бы хватило надолго. Но трогать муку она боялась. Подойдет к ларю - кажется, что Вавила стоит за спиной и вот-вот схватит ее за руку: "Куда полезла? Хозяйское добро воровать?". И Фекла питалась молоком без хлеба. Оно вскоре приелось до тошноты, и тогда кухарка решилась пошарить в комнатах - не найдет ли каких-нибудь, хоть самых мелких, денег. Под вечер она отперла замок и пошла бродить по пустым хозяйским покоям. Осмотрела ящики комода, буфета, платяной шкаф, обшарила карманы оставленной одежды - пусто. В спальне в ночном столике нашла двугривенный... Продать что-либо из вещей? Нельзя. По селу разговоры пойдут. Да и кому продашь? А вдруг скоро вернется хозяин... Как она будет ответ держать? Подумав, Фекла пошла к Обросиму. Тот принял ее неласково, и когда она попросила у него денег, отказал: - Сам скоро пойду по миру. Все товары кончились, Лавки надо закрывать... Торговля у Обросима и впрямь шла плохо. Фекла окинула взглядом наполовину пустые полки. Из мануфактурной лавки Обросим перетаскал остатки товаров в продуктовую. И теперь на полках вперемешку с закаменелыми мятными пряниками и монпансье-ландрин в больших жестяных банках, сушеной картошкой и крупой, "сдобренной" мышиным пометом, лежали немыслимых фасонов и размеров башмаки, завалящее, тронутое молью сукно, свечи и ламповые стекла. На стенах - хомуты, не имевшие спроса, так как лошадей в Унде держали мало - некуда выезжать. В лавку лишь изредка приходили ребятишки за ландрином, который Обросим пустил вразвес, да старухи за ламповыми стеклами. Свечей не брали - невыгодно их палить. Рыбкооп постоянно имел в продаже керосин. Вид Обросима вполне соответствовал его делам: небрит, одет в какую-то засаленную ватную безрукавку, круглое лицо одутловато. Так Фекла и ушла от него ни с чем. Раздумывая о своем невеселом житье-бытье, вернулась она в ряхинские хоромы.