6

Ему опять снился этот странный сон. Как всегда, он начинался со смутного, неопределенного ощущения тревоги, опасности. И как всегда, не возможно было понять, откуда грозит эта опасность. Он не мог предугадать ее, хоть и старался, изо всех сил старался, напрягал волю, упорно вглядывался в зыбкую темноту сновидения.

И оттуда, из мрака, навстречу ему, вновь выплывало т о лицо. Лицо, которое, наверное, будет видеться ему до самой смерти и никогда не оставит в покое.

Эти странные, затуманенные глаза, тонкие, пересохшие, вытянутые в ниточку губы, бледный лоб, покрытый испариной… Постепенно чернота вокруг тает, превращаясь в серый песок. Бесконечный, безграничный песок, сплошь покрытый оспинами начинающегося дождя. Болезненным изломом на мокром песке неловко вывернутая рука, бессильно вытянутые ноги в черных ботинках.

Видение набирает силу, становится все ярче и отчетливей, точно хорошо выдержанная в проявителе фотография. Все реальней взгляд страшных, пустых глаз, все неотвратимей кривая улыбка.

Он хочет что-нибудь сделать, со всех сил ударить кулаком по этому лицу, смять, растерзать тщедушную, жалкую фигуру, скрючившуюся на мокром песке. Но руки словно свинцом налиты, и нет ни малейшего шанса сделать ими хотя бы крошечное движение. Все тело немеет, голос застревает глубоко в горле. Он знает, что произойдет дальше, и это приводит его в такой ужас, что становится невозможно дышать. Опять на его глазах в бесчисленный раз свершится кошмар, и опять он не в силах будет остановить его!

Последняя, безнадежная попытка хотя бы закричать.

Получается слабый, едва слышный стон….

…Артем открыл глаза и услышал этот стон. Свой стон. И еще какой-то странный, жалобный, тихий звук. Он с трудом повернул голову чуть вправо: рядом с тахтой на ковре сидела Степанида, огромная ротвейлерша, и едва слышно поскуливала. Преданные карие глаза смотрели на Артема с невыразимой любовью и состраданием.

Он пошевелил затекшими руками.

– Ну, Стеша, перестань. Перестань, все в порядке. Я знаю, я тебя напугал. Сейчас я встану, и мы пойдем гулять.

При слове «гулять» собака вздрогнула, коротко гавкнула и стремительно завертела хвостом.

– Сейчас, Стеша, сейчас, девочка…

Надо подняться. Снова начать собирать себя по частям. Что поделать, август. В августе он всегда видит этот сон, он уже привык к этому, научился бороться с собой. Только вот зачем? Не лучше ли было бы однажды просто не проснуться?

Стеша взвизгнула и облизала Артему ладонь. Он медленно поднялся с низкой тахты, стараясь ступать твердо и уверенно, прошел в ванную. Включил на полную мощность кран с холодной водой. Глянул в зеркало.

Белый как мертвец, а глаза – красные, воспаленные. Да, Артем Владимирович, так, пожалуй, и до Кащенко недалеко!

Он попробовал усмехнуться, но лицо точно маска стянула.

Артем глубоко вздохнул, зачерпнул полную пригоршню воды и умылся. Подумал секунду и сунул под ледяную струю голову.

Сначала помогло. Тело сразу стало оживать, кожа обрела пластичность, руки и ноги – силу. Однако минут через пять тяжесть вернулась. Тогда Артем побрел на кухню, достал из навесной полки наполовину пустую бутылку коньяку, налил и выпил залпом одну за другой две стопки, не закусывая. Средство было проверенным и помогало в девяноста случаях из ста.

Он осторожно прислушался к себе: кажется, и на этот раз помогло. Артем нерешительно глянул на остатки коричневой жидкости в бутылке, потом закрыл ее и вернул на место. Две стопки – норма, а больше – это уже смахивает на алкоголизм, тем более с утра.

Слава богу, сон преследует его не ежедневно или ежемесячно, а всего раз-другой в году и лишь только в августе. А то он бы давно сошел с ума. Впрочем, Артему и одного раза вполне хватает:..

Стеша терпеливо сидела рядом, и. лишь смешной, тонкий хвост, который ротвейлерам полагается отрезать, легонько бил по полу, демонстрируя истинное состояние ее собачьей души. Артем залез в холодильник, достал кусок колбасы, масло, сделал себе пару бутербродов, а колбасный остаток отдал Стеше, хотя миска ее была с вечера полной. Для Степаниды ничего не жалко, она – единственное близкое Артему существо, с тех пор как четыре года назад умерла мать.

– Уже идем, – пообещал он собаке и отправился в комнату. Через три минуты он вышел оттуда в джинсах и футболке, снял с крючка в прихожей поводок, надел на шею собаки, повизгивающей от нетерпения.

Теперь он был почти совсем спокоен. Не в его правилах жаловаться или роптать. Сон снится ему затем, чтобы он не забывался. Да он и так все хорошо помнит и ни на что не надеется. К вечеру он полностью вернется в свое обычное состояние спокойной безнадежности. Он – просто робот, которого окружающие принимают по ошибке за человека. Робот, умеющий лишь выполнять свои деловые функции, но у которого никогда уже не будет никаких человеческих чувств…

Артем нагнулся, чтобы зашнуровать кроссовки, и тут его что-то забеспокоило. Что-то было не так. Нечто мешало полному возвращению в роботообразное состояние. Какая-то крамольная, вольнолюбивая мысль. Он попробовал уцепиться за нее, но мысль ускользала, не давалась.

Отчаявшись понять себя, Артем махнул рукой, поднялся и открыл дверь. Стеша ураганом вынеслась на площадку. Он вышел следом за ней, вставил в замок ключ и тут же понял, о чем подсознательно думает все время, почти с момента пробуждения.

Лариса. Она обещала, что сегодня будет репетировать с ним. Она попросила его позвонить. Как он мог об этом забыть! Вот что мешает ему снова стать полностью замороженным, окончательно уйти в себя.

Значит, сегодня у него будет праздник. Пусть тайный, маленький, но праздник.

Артем решительно распахнул так и не запертую дверь и переступил через порог, не обращая внимание на залившуюся возмущенным лаем Стешу. Прямо в кроссовках зашел в комнату, снял телефонную трубку, набрал номер. В ответ раздались длинные, тягучие гудки.

Нет дома? В такую рань?

Артем нажал на рычаг, снова накрутил диск. Он насчитал девять гудков, но упорно не вешал трубку. Наконец в телефоне что-то щелкнуло, и Ларисин далекий тихий голос произнес:

– Я слушаю.

Он не сразу ответил, и она повторила громче:

– Але! Говорите!

– Это я. Привет.

– Артем, ты? – Голос был веселый, вовсе не сонный. Значит, не разбудил.

– Тебя едва слышно, – сказала Лариса. – Как дела?

– Нормально.

– Ты, как всегда, очень разговорчив, – она засмеялась. Слишком громко и чересчур звонко, как показалось Артему.

– Ты не забыла? – медленно проговорил он. – Мы хотели встретиться, порепетировать.

– Что? – переспросила она, все еще со смехом. – Репетировать? А, ну да, конечно. Я что-то позабыла… подожди…

– Я подожду, – согласился Артем.

– Да нет, – мягко ответила Лариса, – это я не тебе… Послушай, – в ее голосе послышалась неловкость, – давай мы в следующий вторник, ладно? Или в пятницу после прогона. А то сегодня у меня никак… – в трубке раздался треск и невнятный шепот.

– Хорошо, – спокойно сказал Артем. – Тогда в следующий вторник. Как настроение?

– Отличное, – она вздохнула с явным облегчением.

Артем давно уже все понял.

– Ну пока, – сказал он в трубку, – до завтра.

– До свидания, Темочка. Ты не волнуйся, если Лепехов будет приставать, вали все на меня. Я сама с ним объяснюсь.

– Хорошо.

Он повесил трубку. Что ж? с праздником не вышло. А на что он, собственно, надеялся? Разве могут у него быть какие-то праздники? Ему остался только августовский сон, вечное напоминание о его вине, страшной, непоправимой вине, которую сам себе он никогда не простит.

7

Глеб уехал от Ларисы во вторник вечером.

Накануне они чудесно провели время в недавно открывшемся ресторанчике-погребке неподалеку от Ларисиного дома. Она давно уже присмотрела это милое и уютное заведение и пару раз бывала здесь одна, ужинала, пила кофе. Ей нравилось тут все: и обслуживание, умелое и ненавязчивое, и приличная публика, и интересно составленная развлекательная программа, а главное, вполне приемлемые цены.

Лариса и Глеб просидели в погребке почти до полуночи, а потом отправились к Ларисе домой. Ночь получилась бессонной, сумбурной и сумасшедшей, как и предыдущая. Однако к утру Лариса чувствовала себя свежей и бодрой как никогда.

Она приготовила легкий завтрак, который был уничтожен с завидным аппетитом. Затем часа два они с Глебом откровенно валяли дурака, изображая совместные сцены из разных действий и пытаясь сфантазировать, как бы трактовал их Лепехов. То, что получалось, кажется, превосходило самые смелые режиссерские замыслы.

Вдоволь напевшись и насмеявшись, они прогулялись до магазина, купили кое-что к обеду и продолжили свое веселое добровольное затворничество.

Словом, полтора дня пролетели, как на крыльях.

Около семи вечера Глеб засобирался домой. Лариса хотела было удержать его, но он неожиданно проявил непреклонность, сказав, что его ждут важные дела.

Спорить с ним она не стала, но, лишь только захлопнулась дверь и в квартире впервые за три последних дня наступили тишина и безмолвие, Ларису охватила тоска. Чтобы избавиться от нее, она с энтузиазмом принялась за хозяйственные дела.

Пять лет жизни с Павлом, более всего любившим и ценившим уют и комфорт, сделали из Ларисы отменную чистюлю. В общем-то она и сама не терпела беспорядка в квартире, немытых полов, пыльной мебели. И сейчас, увлеченно орудуя шваброй и пылесосом, до блеска натирая зеркало и кафель на кухне, Лариса чувствовала даже некоторое удовольствие. Ее радовало сознание того, что она не сидит бесцельно, в унынии ожидая, когда наступит завтрашнее утро и можно будет вновь увидеться с Глебом, а занята полезным делом, незаметно поглощающим время, оставшееся до их встречи.

Совсем поздно вечером, когда все вокруг блестело, а в крышку кастрюли можно было наблюдать за своим отражением, Лариса все-таки не выдержала и набрала номер Глеба, наспех записанный им перед самым уходом. Но ей никто не ответил. Мобильного номера она не спросила, поэтому надежду поговорить с Глебом пришлось оставить до утра.

Перед тем как лечь, Лариса все-таки позвонила ему еще раз, но телефон по-прежнему молчал. Это было неприятно, потому что свой уход Глеб мотивировал именно необходимостью быть вечером дома. Ей сразу вспомнились таинственный разговор его по сотовому в машине и та поспешность, с которой он нажимал на кнопку сброса, не желая, чтобы она, Лариса, слышала, о чем он говорил.

Но ведь полтора дня Глеб был с ней рядом, полтора дня они смеялись вместе, вместе ели и пили, были одной плотью и кровью, и ничто не стояло между ними! Ничто! Так стоит ли быть столь подозрительной, разыскивать его, шпионить за ним, точно стерва-жена за неверным мужем? Тем более что Глеб ей вовсе не муж. Да ей и не нужно, чтобы он был им. Достаточно того, что дни пролетают, как во сне, и хочется, чтобы поскорее наступило завтра.

С этой мыслью Лариса уснула. Спала она крепко, без сновидений, честно отсыпаясь за все предыдущие ночи.

8

Утром ее разбудил не будильник, а телефонный звонок. «Глеб!» – первое, что она подумала спросонья, поспешно вскочила, схватила трубку. Но это оказался не Глеб. Звонил Павел. Скучным, будничным голосом, каким всегда говорил с Ларисой после своего ухода, он сообщил, что находится сейчас поблизости и минут через двадцать зайдет за какими-то книгами, оставшимися на антресолях. Спросил, не возражает ли она против его столь раннего визита.

Лариса не возражала. С тех пор как они развелись официально, Павел заходил сюда, в свою прежнюю квартиру, раз пять или шесть. Кое-какая его одежда До сих пор так и осталась лежать в шкафу на верхних полках, пересыпанная шариками нафталина. Остались старые, ненужные бумаги и документы, которые Лариса не стала выбрасывать, а Павел не спешил забирать, пара папок с любительскими рисунками – в свободное время он увлекался живописью и неплохо рисовал с натуры.

Каждый из таких приходов бывшего мужа был серьезным испытанием для Ларисиных нервов. Он заходил в прихожую, и дом сразу преображался, словно радуясь возвращению настоящего хозяина. Оживали картины, мебель, каждая безделушка на высоком дубовом комоде, каждая со вкусом продуманная деталь интерьера – все это они некогда покупали вместе, радуясь, как дети, любой удачной покупке, придавая значение всякой смешной мелочи.

Лариса с трудом сдерживала себя, чтобы привычно не выбежать навстречу, не прижаться щекой к его щеке, не разреветься от одиночества и тоски и одновременно от радости, что он пришел, что снова здесь, стоит рядом, и куртка на нем все та же, серая, из тонкой, вкусно пахнущей кожи. Но она молча стояла на пороге гостиной, улыбалась приветливо и сдержанно, наблюдала, как Павел обычной своей уверенной походкой двигается по комнатам, спокойно и даже весело отвечала на его вопросы о том, как она живет. Потом она неизменно предлагала ему выпить кофе, и он неизменно отказывался, глядя при этом куда-то в сторону. На этом его визит заканчивался. Он уходил, коротко и сухо попрощавшись, она оставалась. Пару раз он поинтересовался, не нужны ли ей деньги, и если да, то пусть не стесняется и в любой момент обратится за помощью.

Ей не нужны были его деньги, только он сам. Только он и то время, когда они были так счастливы, когда оба учились в институтах и он встречал ее вечером на Арбате. А потом они долго гуляли по бывшему Калининскому, по набережной, и Ларисе жутко хотелось мороженого, а было нельзя, потому что садились связки и преподавательница ругалась. И тогда Павел покупал-таки ей это мороженое, они ехали домой и долго растапливали его в блюдечке, пока не получалась белая, сладкая жидкость.

Не было тогда ни обид между ними, ни ссор, ни этих ужасных и бесконечных выяснений отношений, не надо было выбирать: любимый человек или любимая работа…

После таких посещений Лариса неделю чувствовала себя больной, разбитой, раздражалась на всех и даже на Лепехова, злиться на которого было практически невозможно. Потом постепенно все проходило, и жизнь возвращалась в привычную колею.

…Лариса взглянула на часы. Ровно восемь. До ухода в театр оставалось чуть больше полутора часов – Лепехов стал человеком и назначил репетицию на четверть одиннадцатого. Что ж, у Павла в распоряжении будет достаточно времени.

Она вдруг с удивлением обнаружила, что думает о нем не так, как всегда, а совершенно спокойно и отстранение И даже с некоторой досадой за то, что он разбудил ее в такую рань.

Прежде такого никогда не было. Когда бы Павел ни пришел, Лариса всегда тайно ждала этого момента, дорожила каждой минутой его пребывания рядом. Почему теперь все изменилось? Неужели благодаря Глебу? Не может быть, ведь она знает его всего три дня.

Не переставая удивляться себе, Лариса быстро собралась, позавтракала и в ожидании прихода Павла попробовала снова дозвониться Глебу. Трубку по-прежнему никто не брал, из чего Лариса заключила, что дома он не ночевал либо уже выехал в театр. Второе было маловероятным, учитывая его нелюбовь к раннему вставанию.

Павел пришел ровно через двадцать минут после своего предупредительного звонка, демонстрируя тем самым присущую ему всегда пунктуальность. Лариса открыла ему дверь, внимательно прислушиваясь к себе. Боли не было. Не было волнения, тоски, вообще ничего. Перед ней стоял чужой человек, совершенно ей безразличный, который не вызывал у нее никаких эмоций. Единственное ее желание -чтобы он поскорее забрал то, что ему нужно, и ушел, а она наконец поехала бы на репетицию, увидела бы там этого вруна несчастного, и пусть посмеет не сказать ей, где ошивался весь вечер и ночь!

– Ты опять не поставила машину в гараж, – вместо приветствия произнес Павел.

Он еще воспитывать ее будет с утра пораньше! Лариса вызывающе скрестила руки на груди.

– По-моему, это теперь моя машина, – холодно проговорила она. – Я не могу каждый вечер ехать на ней в гараж, а потом тащиться до дому пять остановок на автобусе. К тому же не забывай, что утром мне надо будет проделать тот же путь, но в обратном направлении. И вообще, здравствуй, для начала!

– Здравствуй, – невозмутимо кивнул Павел, проходя в коридор. – Машина, безусловно, твоя, и ты вольна делать с ней, что пожелаешь. Но я бы на твоем месте не был столь ленивым и ездил бы пять остановок до гаража и обратно. Это лучше, чем ездить своим ходом до самой работы.

– Что ты хочешь этим сказать? – не поняла Лариса.

– Только то, что пока ты спала ночью, какой-то гад свинтил с твоей старушки оба передних колеса, – он сочувственно посмотрел на вытянувшееся Ларисино лицо и прибавил: – Придется покупать. Я попробую заняться этим завтра.

– Не надо, – Лариса уже овладела собой, – завтра я куплю сама.

– Брось, Лара, к чему этот выпендреж? – Павел снял ботинки и прошел на кухню. – Это не женское занятие.

Значит, этим займется мужчина, – спокойно сказала Лариса, входя за ним следом. – Дать стремянку?

– Спасибо, я и с табуретки достану, – Павел влез на табурет и потянулся к дверцам антресолей, расположенных в стене над притолокой. – И что, достойный мужчина?

– Достойный для чего? – саркастически уточнила Лариса. – Для того, чтобы колеса поставить?

– Да нет, вообще.

– А это, прости, не твое дело, – Лариса улыбнулась, подошла к плите. – Хочешь кофе?

– Да нет, спасибо, – Павел уже вытащил с полки то, что искал: связка книг оказалась прямо под рукой. Он захлопнул дверцы антресолей, спрыгнул вниз, стряхнул пыль с верхнего переплета – Я пойду. Может, тебя подвезти?

– Нет.

– Ну, как знаешь, – он прошел обратно в коридор, не спеша натянул ботинки, распахнул дверь. – Ты сегодня какая-то странная. Давно это с тобой?

– Недавно, – сказала Лариса, глядя на него в упор и наслаждаясь ощущением свободы и независимости. Пройдено. Забыто. Ушло. И никогда больше не будет беспокоить. Пока, – она кивнула и, не дожидаясь, пока он захлопнет дверь, прошла в комнату.

В окно четвертого этажа хорошо был виден двор и красная Ларисина «ауди». Под ее днище кто-то заботливо подложил две аккуратные стопочки кирпичей. «Сволочи! – подумала Лариса, с грустью глядя на бедную обездвиженную машину. – Теперь придется брать частника, иначе на репетицию не успеть».

За спиной грянул телефон. Господи, ну кто еще с утра пораньше?!

– Але! – сердито сказала Лариса.

– Еще не уехала?

Она едва не подскочила. Наконец-то! Легок на помине.

– Ты откуда? Из дома? Где был весь вечер? Я тебе звонила.

– Нет, я не из дома, – Глеб слегка понизил голос. – А что, соскучилась?

– Еще чего! Очень надо!

– А я – да. Слушай, подхвати меня на машине у Садового кольца в районе Павелецкой. Через полчаса успеешь?

– Нет, не успею, – ехидно ответила Лариса, – у меня колеса свистнули, целых два. Так что придется тебе своим ходом, не обессудь!

– Елки зеленые! И как ты теперь?

– Как все. Возьму тачку.

– Ну, ясно. Тогда знаешь что, я слегка задержусь, ты Лепехову скажи, чтоб не волновался, я приеду обязательно, только чуть позже. Заберу из сервиса свою развалюху.

– Какую еще развалюху?

– Машину.

– А у тебя есть? – удивилась Лариса.

– Купил, как приехал в Москву, у одного знакомого. Всю конкурсную премию на нее грохнул, а она два дня покаталась и встала. Пришлось чинить. Вчера еще готова была, да я поленился забрать. А сегодня возьму, раз такое дело. Только, чур, до театра я, так уж и быть, доеду как-нибудь, а назад ты меня повезешь. Идет?

– Идет, – засмеялась Лариса, – смотри, осторожно, не грохни свой автомобиль. Москва – не Нижний Новгород.

– Все будет нормально, – успокоил Глеб, – сервис почти рядом с театром. До встречи!

– Счастливо!

Лариса повесила трубку и, подхватив сумочку, поспешила к двери.

9

Она все же опоздала, хотя и незначительно. Застряла в пробке на кольце. Водитель, молодой белобрысый парень, то и дело выключал двигатель, раздраженно поглядывая в окно на скопление машин.

Лепехов, однако, на Ларисино опоздание никак не отреагировал. Он был полностью поглощен сценой Спарафучиле и Маддалены. Той, в которой красотка уговаривает своего брата-бандита пощадить Герцога, а лучше убить вместо него первого встречного, кто войдет к ним в дом.

– На сцене стоял необъятных размеров стол. За ним, понурившись, сидел Саприненко – Спарафучиле, с ног до головы закутанный в черное. На столе в весьма фривольной позе полулежала Мила. Лепехов носился вокруг них взад-вперед, то приседая на корточки, то, наоборот, вытягивая шею и поднимаясь на цыпочки. Он сильно смахивал на фотографа, получившего возможность сделать уникальные кадры.

Зина тихонько наигрывала аккомпанемент, Мила и Костя подавали свои речитативные реплики, которые Лепехов то и дело прерывал своими указаниями.

– Мила, руку! – просил он, приближаясь к столу справа. – Руку подними. Выше, еще выше! Вот так, хорошо. Костя, не веселись! Тебе деньги заплачены за убийство, ты честный бандит, ты должен их отработать! Просьба сестры для тебя – что острый нож. А ты ухмыляешься, как придурок!

– Так он и есть придурок,.– возразил Саприненко, прерывая пение. – Бандюга, что с него взять!

Э нет, – запальчиво заспорил Лепехов. – Это нынешние бандиты сплошь придурки бритоголовые. А в те времена профессия наемного убийцы была не из легких и требовала недюжинного ума. Трудно свой хлеб добывал человек и репутацией опять же дорожил! Вот так, Костик. Поэтому давайте все сначала, и посерьезней. Мила, старайся быть поэротичнее.

Мила со стола поглядела в зал на вошедшую подругу, и скроила такую физиономию, что Лариса невольно прыснула. И тут же увидела Артема. Он сидел у самой сцены в первом ряду и, обернувшись, смотрел на нее. Смотрел спокойно и внимательно, точно чего-то ожидая. Лариса вспомнила, как нахально профилонила вчера их репетицию, и ей стало стыдно. Сама она не помнила, что плела Артему по телефону, ведь рядом стоял Глеб и шептал ей на ухо всякую чепуху.

Она потихоньку, стараясь ступать бесшумно, пробралась к первому ряду, поздоровавшись с Артемом, села рядом.

– Ты еще не пел?

– Еще нет, – он улыбнулся. – Кажется, Костян сейчас Мишу укокошит. Он его достал с этой бандитской честностью до печенок, вся сцена на три минуты, а они репетируют полчаса.

Саприненко действительно злился. Он больше не улыбался, а угрюмо смотрел куда-то вбок, мимо Милы, тщетно воссылающей ему свои мольбы о пощаде Герцогу.

Лариса собралась было тихонько засмеяться, но вдруг остановилась, пораженная тем, что увидела на сцене. Перед ней действительно был Спарафучиле. Не примитивный бандит-качок, а страшный наемный убийца, углубленный в себя, усталый, непоколебимый. С потемневшим, каменным лицом, сгорбившись, он восседал за столом, вполуха внимая просьбам Маддалены.

Воистину Лепехов был гениален и знал, чего хотел. Кажется, и Корольков заметил трансформацию Саприненко, молча глядел на сцену, не говоря больше ни слова.

Лепехов, достигнув цели, застыл у кулис, и Костя с Милой допели до конца в полной тишине.

– Ладно, – Мишка махнул рукой, – годится. Пойдет. Давайте теперь беседу Риголетто и Джованны. Артем, Ирочка, идите сюда!

Корольков и Ира поднялись на сцену, и началась столь же длительная работа над эпизодом, где Риголетто строго-настрого наказывает служанке беречь Джильду как зеницу ока.

Тихо скрипнула дверь в коридор. Лариса быстро обернулась. В зал вошел Глеб. Она вздохнула с облегчением. Все то время, что шла репетиция, Лариса никак не могла побороть волнение за него: как он доедет до театра по московским улицам с их сумасшедшим движением?!

Она незаметно поманила Глеба рукой. Тот подошел, сел возле Ларисы, потихоньку взял ее руку, повернул ладонью вверх.

– Вот, держи.

В Ларисину ладонь уютно улеглась связка машинных ключей.

– Заводится с пол-оборота, – похвастался Глеб, – но как вы тут ездите, я ума не приложу. Дважды чуть не врезался, пока доехал.

– Глеб! – крикнул со сцены Лепехов. – Ну-ка подпой Ирине. Там, где ты ее хочешь подкупить, чтобы она привела тебя в сад к Джильде. Давай поживее.

– Ну вот, – тихо проворчал Глеб, неохотно поднимаясь с места, – вздохнуть спокойно нельзя.

Однако на сцену к Артему и Ирочке он вышел, как всегда, веселый и улыбающийся.

Лариса в который раз за эти дни наблюдала, как при первых же звуках его голоса невольно подтягивались, оживлялись все певцы труппы, и те, что сидели в этот момент в зале, и те, которые были на сцене. Она была почти уверена, что следующей Лепехов попросит выйти ее, и чувствовала нетерпение. Ей как никогда хотелось петь. Быть на сцене рядом с Глебом, слушать, как сплетаются воедино их голоса, полностью перевоплотиться в свою героиню, юную, страстную, влюбленную…

– Лара! – вкрадчиво позвал Лепехов.

Как хорошо, что на свете есть Мишка, его «Опера-Модерн», музыка Верди, такая простая и такая волнующая…

И снова они с Глебом пели сцену в саду на качелях, а потом Лариса пела одна свою арию из второго действия и слушала, как поет Глеб. Лепехов почти не делал им замечаний, молча стоял у края сцены, и лицо его было сосредоточенным и удовлетворенным..