Соло для влюбленных. Певица

Такой удачной репетиции Лариса не помнила. Прошло без малого три часа, а об усталости не было и речи. Наоборот, голос все набирал силу, словно открылось второе дыхание. Довольный Мишка использовал посетившее актеров вдохновение на полную катушку и ухитрился прогнать два действия целиком.

– Если так дальше пойдет, – пропыхтел он в конце, вытирая пот, стекавший по лбу, – через недельку можно будет подключать оркестр и переходить в концертный зал.

Работа на сегодня закончилась, Лепехов отправился в свой любимый буфет восполнять потерянные калории, а труппа поспешила на выход.

Глеб потянул Ларису за руку в коридор:

– Пойдем скорее, покажу тебе мою красавицу. Она у меня как новенькая, даром что пять лет откаталась.

– Подожди, – попробовала задержаться Лариса. – Я с Милой сегодня парой слов переброситься не успела. Да и вообще, не попрощалась ни с кем. Куда так спешить?

Никуда, – Глеб быстро оглянулся по сторонам, в глазах его промелькнуло что-то, похожее на беспокойство.

Лариса удивленно покосилась на него, но нет, лицо Глеба уже стало по-прежнему веселым и беззаботным. А может, ей вообще это показалось?

– Хорошо, идем, – неожиданно для самой себя проговорила она и первая вышла из зала, так и не простившись с ребятами.

– Ключи у тебя? – спохватился Глеб, когда они уж спускались со ступенек кинотеатра во двор. – Не потеряла?

– Да здесь они, – Лариса на ходу раскрыла сумочку, вытащила Глебовы ключи, нащупала на брелке кнопку сигнализации. – Ну, показывай, где твое, приобретение.

– Вот.

Ей показалось, что она раздвоилась и видит сама себя как "бы со стороны. Видит, как продолжает идти к машине, улыбаясь Глебу и болтая о всякой ерунде. Как нажимает на кнопку, залезает в салон, удобно устраивается на мягком велюровом сиденье. Вставляет ключ, плавно трогает педаль газа, пристально смотрит в зеркальце заднего вида.

А в это время другая она стоит на месте как вкопанная. Стоит, не в силах шевельнуться, и широко открытыми глазами смотрит туда, куда указал ей Глеб. На жемчужно-серебристый «опель» с торчащей позади антенной. Он совсем близко от нее, всего в пяти шагах, и Лариса отчетливо видит фары, похожие на квадратные глаза и чисто вымытое лобовое стекло. И висящего на нем над самым рулем малахитово-зеленого краба с огненным взглядом.

Почему она молчит? Почему не закричит, не повернется, не побежит прочь?..

– Осторожней! – Глеб перехватил руль из ее рук, и Лариса увидела, как в полуметре от корпуса машины проскользнул большой раскидистый тополь, стоящий во дворике театра. – Нет, зря я тобой так восхищался. Перехвалил.

– Прости, – она вырулила на улицу. – Что-то в глазах рябит.

– Перепела, – засмеялся Глеб и обнял Ларису за плечи. – Ну что, хорошо идет, верно?

– Неплохо. Когда ты приехал в Москву?

– Что?

– Я говорю, как давно ты в Москве? Неделю?

– Нет, конечно. Почти три. Сразу после конкурса рванул, как только Лепехов позвонил.

– И машину купил три недели назад?

– Практически да. А что? Почему тебя это интересует?

Краб мерно покачивался, поблескивая красными бусинками. Глупо было все это спрашивать. И так ясно.

– Ты никому не давал водить в последнее время?

Последняя маленькая надежда. Вдруг за рулем в тот день был не он? Кто-то другой, с такими же черными, до плеч, волосами? Ну вдруг?

– Говорю ж тебе, она два дня поездила и встала. Стояла у меня во дворе, а неделю назад я ее в сервис отвез. Кому я мог ее давать?

Врет! Снова врет. Еще бы ему не врать! Сбил ребенка – и удрал, как последний трус. Ничтожество, подонок!

– Ты какая-то странная, – Глеб попытался заглянуть ей в лицо.

Она уже сегодня слышала, что странная. Черт возьми, куда она его везет? К себе домой? Зачем?

– Может быть, ты все-таки поговоришь со мной? Эй! Язык проглотила?

Только не смотреть на него. Не смотреть, не оборачиваться. И голоса его не слышать. Пусть замолчит. Может быть, если она не будет ему отвечать, он замолчит?

– Ну и крыса ты, Лариса!

Она незаметно смахнула навернувшиеся на глаза слезы. Машина въезжала во двор ее дома.

– А у меня колеса не упрут? – забеспокоился Глеб, оглядывая пострадавший Ларисин автомобиль.

– Надеюсь, что нет, – она, не оборачиваясь, зашла в подъезд. Какое счастье, что на лавочке нету Галины Степановны, только беседы с ней Ларисе сейчас не хватает.

Щелкнул замок. Вспыхнул свет в просторной прихожей.

– Ну поцеловать-то тебя, по крайней мере, хоть можно?

Что ж, кто-то ведь и в тюрьму ездит на свидания, и любит сидящих там бандитов, воров и убийц. Целует их, обнимает, спит с ними.

– Пойдем в комнату, – шепнул Глеб ей на ухо. – Не будь ты такой замороженной! Похоже, ваш Лепехов из тебя последние соки выжал…

За стеной у соседей на полную громкость врубился телевизор. Слов было не разобрать, в комнату долетал лишь неясный, монотонный вой. Было сумрачно, несмотря на шесть часов вечера: на улице наконец разразился грозовой ливень, по оконному стеклу струились водяные потоки.

Лариса долго, не отрываясь, смотрела на спящего рядом Глеба. Он спал тихо, дыхание его было спокойным и ровным, как у ребенка.

Она последний раз взглянула на него и осторожно слезла с дивана.

Зашла на кухню, прикрыла распахнутую настежь форточку, взяла полотенце, вытерла со стола лужицу, набрызганную дождем.

Сверкнула молния, и почти сразу же за окном грохнуло. Эпицентр грозы был совсем рядом, во дворе под ветром в три погибели гнулись деревья.

Лариса налила себе стакан воды из чайника, села за стол, сделала глоток, поморщилась. Вода была теплой и пресной на вкус.

Что-то надо делать. Но что? Поехать в прокуратуру к Весняковской, сообщить ей, что она, Лариса, знает, кто является убийцей девочки? Навсегда лишиться того, что приобрела за эти сумасшедшие дни?

Нет, она не сделает этого. Сегодня она поняла, что он значит для нее, тот человек, который мирно спит сейчас в ее постели. Человек, в один момент излечивший ее от тоски по ушедшему мужу, сделавший ее жизнь яркой и радостной, как в ранней юности.

Потерять его? Ни за что. Лучше смириться и терпеть, уговорить себя, что он не так уж и виноват – не справился с управлением, испугался ответственности. Кто ж ее не боится? Кому хочется сидеть в тюрьме? Никому. А ему особенно. Он должен быть на свободе, должен петь, радовать людей своим голосом, делать карьеру. «Шедевр природы».

Лариса с горечью усмехнулась. Знала бы Мила, как оказалась права. Похоже, она, Лариса, действительно упала к ногам Глеба. Никогда ни к кому не падала, а тут вдруг упала. И подниматься не хочется, ну нисколечко.

Она вздохнула, выпила залпом весь стакан, сполоснула его под краном. Вернулась обратно в комнату, легла рядом с Глебом. Аккуратно отодвинула у него со лба темные волосы. Ссадина уже зарубцевалась, но все еще была заметна. Та самая ссадина, якобы от удара о дверцу шкафа в ванной. На самом деле Глеб разбил голову, упав на руль от сильного толчка машины. И капот «опеля» свежевыкрашен. Как раз то место, которое ударило несчастную девочку.

Глеб во сне заворочался с боку на бок, открыл глаза, сонно взглянул на Ларису.

– Уже утро?

– Нет, еще только вечер. Ты просто уснул посреди бела дня.

– А что так гудит?

– Это дождь. Гроза. Спи.– Она обняла его, словно пытаясь закрыть, заслонить от всего мира, от его собственного страшного проступка, от реальности, которой отныне объявила войну.

10

Одна за другой пролетели незаметно две недели. Репетиции набрали обороты, и спектакль зрел в рекордные сроки, обещая быть готовым к началу сентября. Лепеховское рвение невольно увлекло всех. Работали, не считаясь с усталостью, практически без выходных, отпевая в день по четыре-пять часов вместо положенных трех.

Артем все больше проникался образом, который создал ему Лепехов. Первоначальное раздражение на главрежа прошло, роль стала понятной и удобной, как становится удобной, комфортной много раз ношенная одежда. В таких случаях вокалисты говорят про партию, что она впета.

Но сейчас Артем осознавал, что партия не просто хорошо, крепко выучена. Она была прожита, прочувствована до самой мельчайшей подробности, до деталей.

Артему нравилось, что Лепехов отошел от традиционной трактовки Риголетто как уродливого, мерзкого, старого шута, отвратительного в своей злобе на весь мир и проявляющего человеческие стороны натуры только по отношению к собственной дочери, Джильде. В постановке «Оперы-Модерн» главреж приблизил Риголетто к другому персонажу того же Гюго, по драме которого Верди написал свою знаменитую оперу. Этот герой был всем известный Квазимодо из «Собора Парижской Богоматери». Именно его свойствами, в том числе и внешними, наделил Лепехов Риголетто в исполнении Королькова. Не хилый, злобный старец, а мрачный, угрюмый великан, отгороженный от людей стеной непонимания, собственным уродством, таинственный, пугающий своей фантастической силой и в то же время скрывающий на дне души преданность и нежность. Именно таким виделся Лепехову главный герой Верди, и именно таким он больше всего подходил самому Артему, с его почти двухметровым ростом, развитой мускулатурой и немногословностью, которую правильнее было бы назвать молчаливостью.

Словом, Артем увлекся и с головой ушел в работу. Сон больше не снился, и он почти совсем успокоился. Утром и днем пропадал в театре, по вечерам долго гулял со Стешей, беседуя с ней о том о сем и, в частности, о своей роли. Ротвейлерша внимательно слушала, помахивая пощаженным хвостом и время от времени отвечая хозяину негромким гавканьем. Такой диалог вполне устраивал обоих, и собаку, и человека.

Единственным, что вызывало у Артема негативные эмоции, было присутствие на репетициях Ситникова. Он и сам не мог объяснить себе, почему так раздражает его этот «плейбой», как с первого же знакомства Артем окрестил про себя Глеба. Не признать, что поет новый тенор великолепно, Корольков не мог, не глухой же он, в самом деле, слышит, какой у парня голос. Дай Боже каждому, явный талант, спору нет. Да и характер Ситников имел уживчивый, не выпендривался перед остальными солистами труппы, был достаточно уважителен к театральным «старичкам» – так в молодежной «Опере-Модерн» называли тех, кому было за сорок: Саприненко, Славу Медведева, второго баритона, меццо-сопрано Ольгу Ковалеву и еще пару человек. Чрезмерным зазнайством Глеб тоже не страдал, и поэтому причин для плохого к нему отношения у Артема не должно было быть. И тем не менее, лишь только Ситников появлялся в репетиционном зале, Артем испытывал неприятное и тягостное чувство, вызывавшее в нем самом стыд и отвращение к себе. В глубине души он прекрасно знал, в чем истоки его неприязни к партнеру.

Отношения Глеба с Ларисой давно перестали быть тайной для кого бы то ни было из солистов. Они приезжали в театр вместе, вместе уходили домой, в перерыве часто стояли в коридоре обнявшись или просто сидели рядом, тихонько беседуя о чем-то своем. Ни удивления, ни осуждения это ни у кого не вызывало: роман между певцами, исполняющими главные лирические роли, – вещь естественная и закономерная.

И однако именно из-за нее, Ларисы, Артем терпеть не мог Ситникова. Он упорно не желал сам себе признаться в этом. Ревность? Ерунда, какая у него может быть к ней ревность, если не было ничего. Никаких отношений, ни даже полслова намеков, ничего. Просто дружба, хорошая, крепкая дружба, какая иногда возникает между коллегами по работе.

Да и вообще, о чем говорить! Ревность – это чувство, страсть, это совсем не по его адресу. У него, Артема, никаких чувств нет и быть не может. Все осталось там, в далеком прошлом. В том прекрасном прошлом, в котором не было августовского сна, одиночества, разговоров со Стешей. И нечего сопли распускать, все равно не поможет.

Так Артем убеждал сам себя, и ему это почти удавалось. Почти потому, что какая-то часть его рассудка все-таки противилась этим уговорам.

Так или иначе, но Артем старался избегать Ситникова, разговоров с ним и даже к Ларисе подходил, только когда Глеба рядом с ней не было.

Сам же Глеб, наоборот, стремился сойтись с Артемом поближе, и это раздражало Королькова еще больше.

На одной из репетиций Глеб проявил особую настойчивость в своем стремлении завязать с Артемом беседу. Дело было в перерыве. Артем и еще несколько певцов сидели за столиком в буфете и не спеша пили кофе. Глеба среди них не было. Он вошел в буфет десятью минутами позже, один, без Ларисы. Очевидно, та осталась в гримерке приводить себя в порядок перед новым выходом на сцену: репетиции теперь шли в костюмах и почти полном гриме.

Глеб взял себе чашку кофе и прямиком направился к компании. Тон за столом задавал Саприненко, известный любитель анекдотов, смешных и пикантных историй и вообще наиболее разговорчивый из всех собравшихся. Костя пересказывал очередной курьез из своей богатой любовными приключениями личной жизни. Остальные вяло и молча внимали ему, поглядывая каждый в свою чашку. Байки Саприненко многие слышали уже не один раз. Кроме того, все устали от многочасового пения в душных костюмах и жары, которая так и не проходила, а, казалось, только становилась сильней с каждым днем.

Глеб пододвинул к столику соседний стул, втиснулся между Артемом и Медведевым, поющим в опере графа Монтероне, проклятье которого оказалось пророческим для Риголетто. Саприненко, обрадовавшись новому слушателю, удвоил свои усилия, прибавляя к рассказу разнообразные красочные подробности. Глеб, которому вокал давался поразительно легко за счет природного широкого дыхания, выглядел намного свежее других и с готовностью стал смеяться над Костиными прибаутками, периодически пытаясь втянуть в беседу и сидящего слева от него Артема. Тот на обращенные к нему реплики Ситникова отвечал односложно – «да» и «нет»,. Однако Глеб и Костя разошлись не на шутку, заразили своим весельем Медведева, и вскоре за столом царило буйное ржание. Теперь все трое травили анекдоты, один другого похабней, сами же хохотали над ними и разрабатывали идею, не взять ли прямо сейчас по пятьдесят граммов по случаю жары и нечеловеческой усталости.

!: Артем отвернулся от Ситникова и перехватил угрюмый взгляд Женьки Богданова, направленный на ребят и Глеба. Видимо, его тоже коробило от такого неуемного, фонтанирующего смеха. Евгений вообще был Артему симпатичен. Такой же молчаливый, как и сам Корольков, Богданов всегда отличался среди певцов труппы своей колоссальной начитанностью. Он мог наизусть крыть цитатами из творчества практически любого писателя, будь то Пушкин, Булгаков или кто-нибудь из современных. Когда он что-нибудь рассказывал, слушать его было крайне интересно. Случалось это довольно редко. Обычно же Богданов сразу после репетиций уходил, вежливо попрощавшись со всеми, во время перерывов сидел в зале с книгой или журналом, иногда они с Артемом перекидывались партией в шашки, причем Богданов неизменно побеждал.

В «Риголетто» Евгению досталась лишь эпизодическая роль, но, несмотря на это, он присутствовал в зале на всех репетициях, тем самым вызывая у Артема уважение. Немного нашлось бы людей, которые, будучи лишь частично заняты, согласились бы ежедневно посещать театр без обид и амбиций по поводу того, что им не хватило сольных партий.

Евгений еще пару минут послушал застольную беседу, затем встал, вынул сотовый и отошел в сторону, к окну. Артем, оставшийся один среди общего веселья, почувствовал себя совсем скованно и поспешил вслед за Богдановым.

Тот уже набрал номер и ждал ответа. Артем, чтобы не мешать, направился к буфетной стойке за новой чашкой кофе. В принципе он знал, кому звонит Богданов. В Астрахани у него жила одинокая, больная сестра, и Женя поддерживал с ней связь почти ежедневно. Раз в месяц, а то и чаще Богданов встречал на вокзале поезд из Астрахани. С проводником сестра пересылала в Москву различный мелкий товар, закупленный у себя в городе оптом по знакомству или со скидкой. Товар предназначался для продажи в столице, где все идет втридорога. Богданов забирал присланное сестрой у проводника, в свою очередь отдавал ему деньги, вырученные за продажу предыдущих вещей, а новую партию реализовывал в течение месяца с помощью знакомых торговок на рынке. Артем догадывался, что суммы, посылаемые в Астрахань Евгением, несколько превышают истинную стоимость сестриного товара, и считал, что Богданов поступает абсолютно верно и благородно. Пусть больная, пожилая женщина думает, что ее не содержат Христа ради, а лишь помогают достойно существовать. Сам Артем на месте Жени, наверное, поступал бы точно так же, будь у него на свете хотя бы один близкий человек, о котором можно было бы позаботиться. Но такого человека у Артема не было, а потому он относился к родственной миссии Богданова с большим уважением.

Буфетчица, совсем юная девица с шикарной рыжеватой косой, перекинутой через плечо, и ярко подведенными глазами, протянула Артему стоящую на блюдечке чашку:

– Пожалуйста, ваш кофе.

Он поблагодарил, взял чашку из наманикюренных рук девицы, вернулся обратно к окну. Богданов действительно говорил с сестрой.

– Я слышу, – обратился он к трубке. – Поезд пятьдесят седьмой, вагон третий, прибывает в Москву в девять ровно. – Богданов сделал пометку ручкой в раскрытом на подоконнике блокноте – Проводницу зовут Валя Да, понял, понял, не Галя, а Валя. Валентина. Не беспокойся, все будет в порядке. Береги себя. О'кей, пока.

Он нажал на кнопку и спрятал телефон Артему показалось, что Евгений выглядит усталым Лицо его было чуть желтоватым и осунувшимся, под глазами залегли синяки.

– Какая сегодня духота, – пожаловался Богданов, видя, что Артем смотрит на него с сочувствием, – а тут еще правый бок прихватило с самого утра Так и тянет прилечь, а нужно еще на вокзал ехать после репетиции.

Теперь, внимательно приглядевшись к коллеге, Артем ясно увидел, что белки глаз Богданова слегка желтоваты.

– Не тошнит? – спросил он Евгения, ставя чашку на подоконник.

– Поташнивает, – признался тот. На лбу у него выступила испарина.

– Тебе нужно срочно лечь. И хорошо бы вызвать врача, – сказал Артем.

– Обойдется, – отмахнулся Богданов и взялся рукой за подоконник, – не впервой.

– Не обойдется. Это печеночный приступ, возможно, разлилась желчь. И температура может подскочить в любой момент.

– Ты прямо как доктор, – Богданов криво, через силу усмехнулся. Видно было, что ему на самом деле очень скверно, рука, вцепившаяся в подоконник, слегка подрагивала, губы пересохли, в лице не было ни кровинки. – Откуда ты знаешь, что это именно печень?

– Знаю, – спокойно проговорил Артем. – И знаю еще кое-что. Если сию минуту не вызвать «скорую», то часа через три, возможно, придется тебя оперировать.

– Тьфу! Типун тебе на язык, – проворчал Богданов, однако слова Королькова его явно озадачили – Вообще-то я и правда расклеился, – он оторвал руку от подоконника и попытался сделать шаг навстречу Артему, но тут же сморщился от боли и пошатнулся. Корольков подхватил его под руку и подвел к ближайшему столику.

– Все, я вызываю «неотложку». Присядь пока.

Богданов послушно опустился на стул, прижимая ладонь к правому боку.

Пока Артем по телефону вызывал «скорую», вокруг столпился немногочисленный бывший в буфете народ. Все наперебой интересовались, что случилось, сочувственно качали головой, давали советы. Кто-то раздобыл таблетку эссенциале и пытался всучить ее Богданову в совокупности со стаканом воды.

– Ничего не нужно, – Артем решительно отодвинул от Евгения руку, протягивающую новомодное лекарство. – Единственное, что можно в таких случаях, – стакан минеральной воды. Боржоми, например.

Буфетчица с рыжей косой, услышав его слова, тут же открыла бутылку и принесла наполненный до краев стакан. Богданов отпил несколько глотков и помотал головой:

– Больше не могу, а то сейчас вывернет наизнанку.

– Больше не надо, – успокоил его Артем.

«Скорая» приехала через полчаса. Врач, сухопарая, носатая женщина предпенсионного возраста, мельком оглядела Богданова, пощупала ему живот и, подтверждая диагноз, поставленный Артемом, проговорила:

– Спазм желчного пузыря. Нужно в больницу. Денька три отлежитесь, а там, как пойдет.

После того как «неотложка» укатила, подняв столбик пыли, Артем немного постоял во дворе, глядя вслед удаляющейся машине, затем отправился обратно в зал, где Лепехов уже начинал прогон третьего действия.

Первой шла сцена у дома Спарафучиле, в которой Риголетто и пришедшая с ним Джильда тайком наблюдают за неверным Герцогом, явившимся на свидание к красотке Маддалене.

Артем и Лариса отошли на авансцену, а на самой сцене, все возле того же длинного стола, происходило объяснение Герцога с Маддаленой, то есть Глеба с Милой.

Зина, игравшая сегодня в последний раз перед тем, как ее заменит оркестр, перевернула очередную страницу и заиграла вступление.

Артем поглядел на стоящую рядом Ларису. Она едва заметно улыбнулась На мгновение Артему показалось, что на самом дне ее глаз затаилась какая-то тень, то ли печали, то ли тревоги. Он попытался приглядеться пристальней, но в это время наступил его черед петь. После нескольких реплик Риголетто, обращенных к дочери, в квартет вступали Герцог и Маддалена. Глеб, прохаживаясь взад-вперед перед столом, начал уверять Милу – Маддалену в своей любви и верности.

– «Вижу, сударь, без сомненья, вы смеетесь надо мною!» – кокетливо вертясь перед ним, запела Мила.

– «То же мне твердил, неверный!» – вплела в ансамбль свою партию Лариса, не отрывая глаз от Глеба, теперь уже обнимающего Милу за талию.

Артема вдруг охватило странное ощущение того, что происходящее сейчас на сцене вовсе не спектакль, не вымысел, не прихоть композитора и режиссера, а сама жизнь. Жизнь, в которой рядом с ним страдает Джильда – Лариса, по которой играючи скользит повеса Герцог – Глеб, где неумело и оттого грубо и жалко пытается завлечь мужчин Мила. И где сам он, Артем – Риголетто, наблюдает за этим с тайной болью, не в силах что-либо изменить или исправить.

Он даже зажмурился на мгновение, до того ярким было это чувство, и допел до конца на автопилоте.

Квартет закончился. Артем по очереди оглядел одного за другим его участников. Да нет, кажется, у него от жары крыша поехала. Обыкновенные люди, усталые, выложившиеся, которые только что играли свои роли. Просто роли, и не более того.

Однако на протяжении всего оставшегося действия его продолжала преследовать непонятная, смутная тревога.

Наконец репетиция подошла к концу. Артем проводил взглядом Ларису и Глеба, покидающих зал в обнимку, постоял немного на месте без всякой цели и побрел на выход.

У дверей его догнала Мила.

– Домой?! – то ли спросила, то ли объявила она.

– Домой.

– Поехали вместе.

Они были соседями, жили почти в одном дворе в рядом стоящих домах.

Мила уютно ухватила Артема под руку. Ростом она с трудом доставала ему до плеча. Они вышли в холл, Милины каблуки гулко зацокали по плиточному полу.

– Что там стряслось с Богдановым? – Она, не останавливаясь, на ходу взглянула в зеркало, быстрым жестом взбила прическу. – Говорят, что-то ужасное?

– Приступ холецистита. Думаю, что через неделю он окончательно оклемается.

– Говорят, ты его чуть ли не спас! Ты что, разбираешься в медицине?

– Да нет, просто имею в таких делах кое-какой опыт.

Мила уважительно покивала головой.

Разбирается ли он в медицине! Еще бы ему не разбираться в ней, когда… Впрочем, откуда все они могут знать? Незачем вспоминать, все это опять же осталось там, в другой жизни, до того как было бледное лицо на мокром песке…

Подошел троллейбус. Салон был почти пустым, лишь на двух передних сиденьях развалилась подвыпившая компания подростков, две девчонки и трое парней. Все пятеро громко гоготали, ребята нещадно матерились, девчонки пронзительно визжали. Парни с вызовом оглянулись на вновь вошедших, но, оценив рост и комплекцию Артема, не стали нарываться и слегка поутихли.

Мила, как всегда, болтала, не требуя от собеседника ответных реплик, что было очень удобно. Артем слушал ее вполуха, погрузившись в свои мысли.

Жарко. Стеша, наверное, совсем измучилась. И соскучилась. Уже вторая неделя, как он возвращается домой лишь к вечеру. Целый день собака дома одна. Сегодня ей будет небольшой презент – в перерыве Артем взял в буфете говяжьей вырезки на смену вечному «Педигри»…

Почему Лариса так смотрела тогда, во время вступления к их квартету? Ведь у них с Ситниковым, кажется, все на пятерку с плюсом. Отчего же это смятение в глазах? Или все-таки показалось? Наверное, показалось…

– …Надо на вокзал, – громко закончила Мила фразу, начало которой Артем не уловил. – Там хороший курс почти всегда. Ведь правда?

– Правда, – подтвердил Артем, вовремя догадавшись, что она говорит про обменный пункт. Слово «вокзал» вызвало в нем какую-то неясную ассоциацию. Странно, вроде у него не было никаких дел, связанных с поездкой на вокзал.

Троллейбус сильно тряхнуло на повороте, девчонки завизжали громче. А, понятно, в чем дело. Это же Богданову надо было на вокзал. Он должен был встретить поезд. Артем даже номер его помнит – пятьдесят седьмой. И вагон – третий. Проводница Валя напрасно будет ждать, что за переданным с ней товаром кто-то придет. Женьке сейчас явно не до сестриных тряпок, или что там еще она посылает брату в столицу.

Внезапно Артему пришла в голову мысль, что он вполне мог бы выручить Богданова в этой ситуации. В самом деле, не возвращаться же передаче обратно в Астрахань. Времени уйма, поезд приходит только в девять вечера, а сейчас без малого шесть. Он все успеет. Побывает дома, покормит Стешу, погуляет с ней и сгоняет на вокзал. Что еще ему делать? Дома сидеть весь вечер, снова думать о Ларисе и Глебе? Лучше провести время с пользой для людей.

Он довел Милу до ее подъезда, за весь их совместный путь сказав не более десяти слов. Однако она отнюдь не выглядела обиженной. Чмокнула Артема в щеку на прощание, повернулась и побежала в парадное. А он зашагал к себе домой.

Намеченный в троллейбусе план Артем выполнил полностью. Нарезал мясо аппетитными ломтями, устроил Стеше пир. Потом долго гулял с ней по округе, стараясь компенсировать свое длительное отсутствие. В половине восьмого он поджарил себе яичницу, выпил чаю и ровно в восемь уехал на вокзал.

Поезд уже стоял на платформе, грязный, с покрытыми пылью оконными стеклами. Пассажиры только что вышли. На полу опустевших тамбуров валялся мусор, бумажки, бутылки. Проводники стайками стояли у вагонов, некоторые нетвердо держались на ногах.

Артем отыскал третий вагон. Рядом с ним никого не было. Он зашел внутрь. Купе проводников было заперто, из крана напротив капал кипяток, занавеска – на ближнем окне сорвалась и висела боком.

Артем прошелся по коридору, на всякий случай заглядывая в раскрытые двери купе. Там тоже было пусто. Так и не найдя Валю, он снова вернулся на платформу и направился к группе проводников, стоивших у первого вагона.

Их было четверо. Усатый мужик средних лет курил, то и дело сплевывая себе под ноги. Рядом молодой, белобрысый парень тискал тощую крашеную девицу в мятой голубой форме со съехавшим набок галстуком. Чуть поодаль, но явно принимая участие в общем разговоре, стояла другая девушка, стройная, высокая брюнетка. В отличие от своей товарки, вид она имела подтянутый и аккуратный.

Артем понадеялся, что черноволосая и есть Валя, которая отошла от своего вагона к друзьям.

– Ребята, – обратился он к расслабляющейся компании, – не подскажете, где можно найти проводницу третьего вагона? Ее Валентиной зовут.

Брюнетка не повела ухом. Зато тощая девица оживилась. Она оттолкнула белобрысого, норовившего залезть ей под блузку, и поглядела на Артема из-под густо и неряшливо накрашенных ресниц.

– Валька-то? Пойдем, отведу. Да пусти ты, козел белесый! – цыкнула она на бесцеремонного ухажера. – Пардон, это я не вам! – Крашеная улыбнулась, обнажив полный рот сверкающих металлических зубов, и, слегка пошатываясь, зашагала по платформе в хвост поезда. Блондинистый приятель тощей девицы рассеянно и тупо поглядел ей вслед, негромко икнул и, переместившись вбок, ухватил за грудь черноволосую подружку своей прежней пассии.

Артем невольно усмехнулся и поспешил следом за своей провожатой.

– Тебе Валька зачем сдалась? – на ходу оборачиваясь, полюбопытствовала та, кокетливо стреляя на Артема глазами, под одним из которых отчетливо проступал запудренный фингал. – Знакомый будешь ей или кто?

– По делу, – коротко пояснил Артем.

– По какому такому делу? – захохотала девица, замедляя шаг и пристраиваясь сбоку. – Ладно дурить-то! В поезде, что ль, познакомились? Да? Я Вальку знаю, ей всегда везет на знакомства. Вон, глянь, какого отхватила! – Она снова захохотала, и Артему стало ясно, что девчонка пьяна в доску, хоть каким-то невероятным образом держится на ногах.

– Далеко еще? – Он забеспокоился, что крашеная с пьяных глаз позабыла, куда идет. – Где ж она пропадает, ваша Валентина? Ей положено в третьем вагоне быть.

– А здесь! – насмешливо и с вызовом проговорила девица и указала на последний вагон. – Обожди, щас! – Она постучала кулаком по плотно занавешенному окну. Спустя несколько секунд одна из шторок приоткрылась, и в окне показалось девичье лицо.

– К тебе, – прокричала крашеная, сложив ладони рупором.

На лице девушки отразилось удивление. Она махнула рукой, приглашая подождать. Шторка упала.

– Видал, чем твоя знакомая занята? – развязно поинтересовалась тощая. – Это она с Лехой, бригадиром поезда. Теперь морду ей набьешь или как?

Почему-то Артема задело то, с какой легкостью и даже радостью крашеная закладывает подругу. Девушка в окне показалась ему вполне приличной. И лицо симпатичное, слегка ошалевшее, почти детское.

– Слушай, – обратился он к золотозубой проводнице, – тебя как звать?

– Вика, – с готовностью ответила та.

Так вот, Вика, шла бы ты по своим делам. За то, что проводила, спасибо, а на все остальное зря надеешься. Я девушкам морду не бью. Ясно?