27

Артем не понимал, что с ним происходит. Он сидел в гримерке, откинувшись в кресле, и Мила осторожно вытирала ему лоб влажным полотенцем.

Только что закончилось второе действие. Закончилось с триумфом, вызвав у публики долгие, незатихающие овации. Едва ступив за кулисы, Артем тут же попал в объятия коллег, которые не скупились на комплименты и похвалы.

Но сам Артем почти и не помнил, как он пел. Все было словно в тумане – его сольная сцена, их дуэт с Ларисой, тот, во время которого с ней вчера произошел срыв. Он чувствовал лишь ужасную усталость и какую-то странную, необъяснимую тревогу. Причин этой тревоги Артем понять не мог, как ни пытался.

Сегодня перед спектаклем он хотел было сказать Ларисе правду о Глебе, которую случайно открыл ему подслушанный в гримерной разговор. Но не решился. А позже, увидав Ларису и Глеба на сцене вместе, понял, что поступил правильно, промолчав. У них обоих были такие сияющие, счастливые лица, что Артем усомнился, нужна ли Ларисе его правда. Ну их, пусть разбираются сами в своих запутанных отношениях.

И теперь он не мог взять в толк, что же беспокоит его, сводя на нет радость от небывалого успеха.

– Тема, ты весь мокрый, – Мила покачала головой, – надо закрыть окно, а то еще продует.

Артем недовольно отмахнулся:

– Ничего мне не сделается. Ну что ты точно нянька…

Мила своей трескотней мешала, сбивала его с мысли. Сейчас, вот сейчас он поймет, в чем же дело. Ему необходимо вспомнить нечто, что недавно произошло. Что-то очень важное, нужное, крайне серьезное. Но где произошло? До начала премьеры? На сцене? После действия, за кулисами?

– Тише, Мила, – это сказала стоящая у окна Лариса, – Тема просто очень устал. Выложился на сто процентов. Или даже на сто пятьдесят. В таких случаях лучше помолчать и не суетиться.

Артем согласно кивнул. Вот именно, помолчать. Если сейчас в гримерке наступит благодатная, долгожданная тишина, тогда он вспомнит. Обязательно вспомнит.

Мила обиженно насупилась, но полотенце не бросила, продолжала обтирать теперь уже Артемову спину.

– Ты прямо как секундант на ринге, – засмеялась Лариса. – Не хватает еще помахать на него и дать ценные указания, как половчей набить морду противнику.

Мила прыснула. Артем рассеянно улыбнулся. Нет, не вспоминается. А может, нечего вспоминать? Снова какие-то дикие фантазии, как тогда, во время исполнения квартета на одной из репетиций.

– Ну, ты, может, скажешь нам что-нибудь? – Мила наконец отложила полотенце и протянула Артему последнее яблоко. – Или ты заснул?

– Да нет, – Артем через силу заставил себя хоть немного оживиться. – Просто меня все время не оставляет ощущение, что я забыл что-то сделать.

– А ты действительно забыл? – Мила, так и не дождавшись, пока он возьмет из ее руки яблоко, сама впилась зубами в сочную мякоть.

– Не знаю.

– Это называется дежа вю, – тихонько подсказала Лариса и улыбнулась.

– Точно, – Мила поглядела на часы. – Вы что, трансляцию выключили? Почему никто ничего не объявляет?

В углу действительно молчал отключенный радиоприемник, по которому певцов во время спектакля предупреждали о начале действий и выходе на сцену.

– Это Костя постарался, – пояснил Артем. – Говорит, ему на нервы действует.

– Хотела бы я посмотреть, как ему на нервы подействует, если третье действие начнется без него, – свирепо проговорила Мила, вращая колесиком транслятора. – Куда он, кстати, делся?

– Курить пошел.

– Умник, нечего сказать. И так на генеральной сипел, как последний пропойца. Наемник несчастный! – Мила скрылась в коридоре в поисках нарушившего трудовую дисциплину Спарафучиле – Саприненко, с которым ей предстояло начинать сцену перед квартетом.

Артем и Лариса молчали и улыбались. В ожившем динамике возник треск. В дверь гримерки заглянул Глеб.

– Подъем. Осталось совсем чуть-чуть, и этот день наконец закончится.

– Где Саприненко? – спросила Лариса.

– Уже у сцены.

– Ладно. Мы идем.

– Внимание, актерам приготовиться к началу третьего действия, – голосом помрежа объявило радио.

Артем встал с кресла. Усталость слегка отступила, а ощущение тревоги так и не прошло. Глеб и Лариса уже ушли немного вперед, и Артем ускорил шаг, чтобы догнать их.

Раздался звонок. Глеб помахал рукой и отправился на сцену петь свое «Сердце красавиц», которое, как все предполагали, должно было сорвать наибольшее количество аплодисментов.

Остальные терпеливо дожидались начала квартета. Ожидание получилось довольно долгим – песенку Герцога Глебу пришлось повторять дважды. После нее зал долго не мог успокоиться и не давал Миле и Косте начать сцену.

На квартете все почувствовали, что пик подъема миновал. Петь становилось все тяжелее, хотелось отдохнуть как следует, и даже радостное оживление в зале перестало помогать и лишь добавляло напряжения.

Лепехов, прозорливо предвидевший, что именно к этому месту солистов начнут покидать силы, выдумал перед финалом небольшую паузу в действии, которую должен был заполнить своей игрой оркестр, проведя повторно тему вступления, как бы предвосхищая трагическую развязку спектакля.

Глеб, едва закончив квартет, тут же поспешил в буфет – больше, по лепеховской постановке, он на сцене не появлялся, лишь в самом конце звучала фонограмма его песенки.

Саприненко поколебался и побежал вслед за ним.

– Пойду хоть чайку глотну, – проговорил он севшим голосом. – Все в горле пересохло.

Пить хотелось безумно. Лариса хотела было присоединиться к ребятам, но передумала – до конца спектакля оставалось всего ничего, и она решила не расслабляться.

Финал оперы Мишка задумал нестандартный. Традиционная версия оперы заканчивается сценой, где Спарафучиле выносит Риголетто мешок с телом убитого им человека, а после оказывается, что в нем Джильда. В постановке «Оперы-Модерн» все должно было быть несколько иначе.

Риголетто сам должен был вынести из дома бандита мешок с умирающей Джильдой. Лепехов решил, что эффектней всего будет, если наемный убийца спрячет свою жертву в подвале, а несчастный шут там разыщет ее. Увидев, как трагически он ошибся, лепеховский Риголетто не просто сходил с ума, как значилось в либретто, а принимал яд, не в силах смириться с гибелью Джильды.

Для осуществления всего этого замысла как нельзя кстати было подсобное помещение под сценой. Его еще не успели толком отремонтировать и приспособить под театральные нужды. Наверх оттуда вели две лестницы: одна, более или менее приличная и прочная, выходила прямо на сцену. Другая, длинная, шаткая времянка выводила в коридор к хористам. Именно через этот коридор Лариса должна была перед финалом спуститься под сцену и там, в мешке, ждать, когда Артем со сцены на глазах у всего зала спустится к ней по другой лестнице.

Получалось довольно неожиданно и оригинально. Правда, там, внизу, под сценой, царили страшный беспорядок и грязь, и Лариса дважды чуть не грохнулась, зацепившись подолом юбки о торчащий из пола прут арматуры, но Лепехова это не остановило.

– Ничего, – успокоил он Ларису. – Потихонечку. Внимательно гляди под ноги, и ничего не случится.

Зато Артема, появляющегося из подвального люка с мешком за спиной, труппа неизменно встречала овациями и одобрительными криками.

Сейчас, стоя в духоте за кулисами, утомленная пением, Лариса раздумывала: пойти ли ей на время в свою гримерную, или сразу спуститься вниз и там, в холодке, подождать Артема.

Спектакль почти что кончился, скоро она сможет остаться с Глебом наедине.

Лариса решила спуститься. Разговаривать с Артемом и Милой больше не хотелось, тащиться по коридору в гримерку было лень.

– Я пошла, пожалуй, – она сделала шаг по направлению к двери.

– Рано еще, – удивилась Мила. – Чего там торчать? Постой с нами.

– Нет, пойду, – Лариса взялась за ручку. – До скорого!

– Не скучай, – кивнул ей Артем.

Лариса ушла. Мила, для которой спектакль уже закончился, продолжала стоять рядом с Артемом, вслушиваясь в мрачные звуки оркестровой музыки, доносящейся со сцены.

– Сейчас отпоете, и будем гулять до утра, – мечтательно проговорила она, пристраиваясь на единственном стуле, стоящем за кулисами. – Ты останешься?

– Не знаю, – Артем пожал плечами.

– Оставайся. Напьемся в стельку, авось вспомнишь то, что хотел, свое дежа вю.

Он промолчал, преувеличенно внимательно разглядывая крошечную дырку в занавесе.

– Между прочим, – сказала Мила, – у меня, если хочешь знать, так тоже бывает. Например, даже сегодня, когда ты пел. Ощущение такое, что это все уже когда-то было… – она помолчала и прибавила с усмешкой: – Может быть, в другой жизни?

– Может быть, – точно эхо, повторил Артем. Внезапно он почувствовал, как перехватило горло.

Было! Это точно было! Мила правильно говорит: было в другой жизни! Кажется, он вспомнил!

– Ты куда? – Мила удивленно уставилась на рванувшего к двери Артема. – Что случилось?

– Потом, – он распахнул дверь. – Не сейчас, потом.

– Да ты что, Тема? – всполошилась Мила. – Оркестр сейчас кончит. Тебе же на сцену! Артем!

Но он уже мчался от кулис вперед, в темноту коридора хористов.

28

Лариса бесцельно бродила по заваленной различным хламом, грязной комнатушке. Пожалуй, она поторопилась: времени до финальной сцены еще вагон и маленькая тележка. Но подниматься наверх, к остальным, ей не хотелось.

Лариса разыскала в углу маленькую, колченогую табуретку и села, блаженно вытянув гудящие ноги. Горло саднило от напряжения и усталости. Зря она поленилась и не сходила в буфет, глоток горячего чая ей бы сейчас точно не помешал.

Она прикрыла глаза и постаралась представить себе, что будет всего через полчаса. Спектакль, конечно, завершится с триумфом, Лепехов небось уже ожил, сбегал в антракте в буфет и заказал работающим там Катюше и Соне грандиозный фуршет на всю труппу. От этой всеобщей пьянки будет не так-то просто отвертеться, поэтому придется задержаться еще на часок, а то и больше. После этого наконец они с Глебом поедут домой.

Больше всего на свете Ларисе хотелось, чтобы это «после» настало прямо сейчас. Рядом никого, они вдвоем в темном салоне машины, за окнами мелькают разноцветные огни. Можно просто молчать, ощущая совсем близко от себя его плечо. Или поболтать ни о чем, посмеяться, вспомнив разные прикольные моменты репетиций и спектакля. А потом, когда они подъедут к самому дому, она ему скажет…

Скажет обязательно, если только он не сделает это первым. Сегодня, когда они стояли друг напротив друга у самой сцены, скрытые от посторонних взглядов кулисами, к ней пришло окончательное понимание того, что происходит между ними. Возможно, в те минуты Глеб подумал о том же самом. Во всяком случае, его глаза говорили именно об этом, она не могла ошибиться.

Итак, она любит Глеба и, видимо, давно. Может быть, с момента их первой встречи. Лишь этим можно объяснить ее готовность полностью оправдать все его поступки. Обманывать себя дальше не имеет смысла.

Лариса мысленно воссоздала в памяти их с Глебом сцену на качелях. Почему Мила говорит, что счастья нет? Неправда, оно есть. Быть рядом с Глебом, слушать его голос, глядеть в эти притягивающие, точно магнит, глаза – разве это не счастье? Они созданы друг для друга, молодые, красивые, талантливые, у них впереди вся жизнь и много, много счастья. А о том, что произошло в день их знакомства, она попробует забыть. Будет стараться изо всех сил…

Тихий шорох в углу за спиной вернул Ларису к действительности. Не хватало еще, чтобы тут водились мыши! Собственно, почему нет – помещение бывшего кинотеатра старое, настоящего ремонта здесь так и не проводилось.

Лариса поспешно встала с табуретки. До прихода Артема еще минут десять. Если, не дай бог, это все-таки мышь, нужно запастись против нее каким-нибудь оружием. Например, вот этим: она сделала пару шагов вперед и потянулась к большому бутафорскому кубку, лежащему на столе, поверх прочего реквизита. «Сейчас я тебя, мышка…»

Она не успела ни произнести эту фразу вслух, ни додумать про себя. Что-то тяжелое и молниеносное налетело на нее сзади, толкнуло с силой. Лариса выронила кубок и грохнулась на колени, на грязный, бетонный пол. И тут же чьи-то железные пальцы сомкнулись на ее шее.

Сразу заложило уши, а перед глазами поплыли разной величины зеленоватые круги.

– Ну что, допрыгалась? – Голос был точь-в-точь как по телефону, такой же низкий, тягучий, но все же в нем что-то неуловимо изменилось. Она не могла понять что. Зелень перед глазами сгущалась в черноту, воздуха не хватало. – Я же предупреждал тебя! Так нет, не послушалась! Не поймешь вас, баб, – трусливы, как зайцы, а с огнем играть не боитесь. – Хватка слегка ослабла, давая Ларисиным легким сделать судорожный вдох. Всего один. Затем горло сдавило вновь. – Что скажешь, красивый мальчик, не правда ли? – Голос хрипловато усмехнулся. – Все при нем, и фейс, и фигура. И голосок что надо. Молчишь? – Неумолимые руки тряхнули Ларису так, что она стукнулась лбом о ножку стола. – Слюни распустила, шлюха! Думаешь, для тебя такие, как он?

Она не понимала. Ничего не понимала. В голове оглушительно стучало, сильно тошнило.

Кажется, он имеет в виду Глеба. Но что ему надо, этому сумасшедшему? И где она могла слышать его голос?

Если бы чуть-чуть вздохнуть! Совсем немного, капельку. Тогда она вспомнит, точно вспомнит. Отчего-то хочется спать. Вокруг что-то сгущается, что-то ватное, вязкое, плотное, как облако за бортом самолета…

– Думаешь, повесилась ему на шею и все у тебя будет тип-топ? Как бы не так! Это для тебя, сучки, очередное постельное развлечение! А для меня… – руки на секунду разжались, чернота начала рассеиваться. – Для меня это любовь! Понимаешь, курва, любовь. Я люблю его!

Внезапно Лариса поняла, что изменилось в голосе по сравнению с телефонным вариантом. Из него ушло оканье.

– Я же наизнанку вывернулся, чтобы ты наделала в штаны со страху и не приближалась к нему! Мне казалось, я добился цели, разлучил вас. Но нет, ты снова за прежнее, черт поймет, что у тебя в голове! Ни логики, ни здравого смысла. Блудливая кошка, тебе лишь бы трахаться, а с кем – все равно! Да и он, паршивец, хорош, и тут и там решил успеть. Не выйдет! – Голос смолк, но молот внутри Ларисиной головы продолжал стучать как безумный, словно хотел разнести ее череп на куски. В то же время Лариса слышала как бы со стороны свое шумное, прерывистое дыхание. – Теперь ты умрешь. Другого выхода нет. Сцена будет потрясающей. Кретин Риголетто выносит мешок, а в нем – мертвая Джильда. Жаль только, некому будет вручить цветочки. Шикарные такие розы, как вчера. Помнишь, дорогая?

В этот момент Лариса все поняла. Господи, как глупо. Как ужасно глупо. Мрачный Глеб на ступеньках театра в день их первой репетиции. Его таинственный разговор по сотовому. Жуткие, неуловимые взгляды, преследующие ее везде, на улице, в театре. Рядом всегда был один и тот же человек. Она видела его, когда, сидя в машине, дожидалась Глеба, чтобы отметить их знакомство и начало сезона. Он, этот человек, подвозил ее домой от дверей прокуратуры, когда ей стало плохо после разговора с Верой Коптевой. И, значит, не монтировщик сегодня бродил по пустой сцене, пока они с Глебом стояли за кулисами?

Обернуться Лариса не смогла. Стальные пальцы, давшие ей временную передышку, сжались с новой силой.

Глеб – Герцог, она – Джильда, и плата за ее любовь – смерть. Не об этом ли думала она, смотря кассету с записью оперы? Тогда ей показалось, что это бред…

Она попробовала рвануться из жестоких, неумолимых рук, но напрасно. Шансы были равны нулю. Молот в висках замедлил свои удары: реже, еще реже. Тишина. И чернота.

Откуда-то сверху послышался шум. Лариса уже ничего не видела, но остатками сознания уловила последовавший за ним жуткий грохот. Черное, ватное пространство вокруг нее прорезали крики. Сразу вслед за этим Ларису резко швырнуло вперед, и затем горло отпустило.

Она почувствовала щекой холод бетона. Из-за спины доносилось громкое, хриплое дыхание и брань. Потом что-то булькнуло, словно лопнул огромный мыльный пузырь. И все смолкло.

Зрение возвращалось постепенно и медленно. Очень медленно рассеивалась мгла, и перед глазами появлялись светлые, клочковатые пятна. Грязная плита пола, опрокинутый кубок, ободранная ножка стола, какая-то пыльная тряпка, валяющаяся под ногами.

Вокруг стояла звенящая, неправдоподобная тишина, и Ларисе вдруг пришло в голову, что, может быть, она все-таки умерла. Так тихо может быть только на том свете. Она попробовала шевельнуться и с удивлением почувствовала, что тело слушается ее. С трудом и жгучей болью, но выполняет приказы мозга. Одновременно с движениями вырвался тихий, слабый стон.

– Лара.

Голос был негромким, спокойным. Голос Артема. Где же он?

– Ты где? – Она хотела спросить, но из горла не донеслось ни звука, только невнятное сипение.

– Ты можешь встать? Только не пытайся ничего говорить, дай связкам прийти в себя. Голос сам вернется.

Лариса оперлась ладонями о пол и слегка приподнялась. Потом села. Клочковатые круги перед глазами сразу поплыли с утроенной скоростью, подкатила резкая дурнота.

– Не спеши, – сказал Артем, – потихоньку.

Почему он не подойдет, не поможет ей? Ведь она чуть не погибла. Лариса сглотнула. На глазах тут же выступили слезы от невыносимой боли, рвущей горло на куски. Медленно-медленно, точно в тысячекратно замедленной съемке она обернулась назад.

Артем сидел в трех шагах от нее, привалившись спиной к большому картонному ящику, невесть откуда здесь взявшемуся. Лицо его было спокойным и даже будничным, словно он не был свидетелем только что разыгравшихся событий, а попал сюда с дивана, на котором смотрел телевизор. Поза тоже была диванной – полулежа, с вытянутой вперед ногой.

Удивиться такому странному виду Артема Лариса не успела – ее взгляд невольно переместился дальше, вбок. Туда, где, обмякнув, точно тряпичный куль, лицом вниз, висел на арматурном пруте Женька Богданов.

Лариса дрожащими руками закрыла рот, чтобы не выпустить наружу рвущийся оттуда крик, затравленно и беспомощно посмотрела на Артема.

– Ситников был его любовником, – тихо проговорил тот, не шевелясь и не меняя своей дурацкой расслабленной позы. – Богданов занимался наркосбытом и, видимо, снабжал своего друга травой. Возможно, и деньгами. Я вчера нечаянно подслушал их разговор в гримерке после репетиции. Это была настоящая сцена ревности.

Лариса кивнула, не в силах оторвать расширенных глаз от пронзенного, точно шпагой, тела.

– Давай, скажи что-нибудь, – попросил Артем. – Надо убедиться, что с голосом все в порядке. Давай, Лара.

Она еще раз кивнула и прошептала, давясь слезами:

– Я не смогу петь. Спектакль сорвется.

– Он и так сорвется, – утешительно и обреченно произнес Артем. – У меня нога сломана.

Неровные, рваные пятна перед Ларисиными глазами наконец слились воедино, в общий тусклый свет, и она увидела, что в лице Артема нет ни кровинки. Лариса поспешно обернулась на лестницу, ведущую в коридор хористов, но лестницы не было. Вместо нее громоздилась гора деревянных обломков.

– Будем ждать, когда за нами придут, – Артем сделал попытку улыбнуться. – Не вылезать же тебе в таком виде прямо на сцену!

29

– Вован, глянь, какая баба за рулем!

– Где?

– Да вон. Не видишь? Глаза протри, вон, в иномарке. Красивая.

– Ага, вижу. Телка высший класс. Познакомимся?

– Да она спит, кажись.

Лариса равнодушно вслушивалась в голоса, доносящиеся в машину с улицы. О ком это они? Один голос был совсем юный, почти мальчишеский, другой принадлежал парню постарше. Лариса выпрямилась на сиденье, открыла глаза. В открытое окошко на нее с любопытством смотрели двое подростков лет по шестнадцати, а то и меньше.

– Вам плохо? – спросил тот, что выглядел помладше, с едва пробившимися темными усиками на смуглом, востроносом лице. Кажется, это и был Вован, судя по тонкому, петушиному голосу.

Лариса покачала головой.

– А чего вы тут сидите, – вступил старший, смазливый, кудрявый блондин в бейсболке, – никуда не уезжаете и глаза закрыли? Спать охота? – Он всунулся в окно и дохнул на Ларису пивным перегаром.

– Пошел вон, – тихо сказала она и снова прикрыла глаза.

– Ну зачем так грубо? – обиделся блондин. – Мы, можно сказать, с самыми добрыми чувствами, а она… – он длинно и грязно выругался, совершенно, впрочем, без злости, сплюнул себе под ноги.

– Брось, Макс, – неуверенно произнес Вован. – Видишь, человек не в себе. Отвянь.

– Слышь, я понял. – Парень убрался из окошка. Послышался громкий, но нечленораздельный шепот, ржание. Затем голос Вована заинтригованно проговорил:

– Ври!

– Точно! Я тебе говорю, она артистка. Из этого самого… ну, где раздетыми поют. Вспомнил, «Модерн». Я ее сто раз здесь видел, как она из здания выходит, и машина знакомая. Всегда торчит под окнами.

Очевидно, Вован и Макс жили в доме по соседству с театром. Лариса, не открывая глаз, протянула руку, чтобы поднять стекло, но блондин поспешил снова просунуть голову в салон.

– Эй! – миролюбиво позвал он. – А правду говорят, у вас в театре сегодня чуть тетку не задушили во время спектакля? Она там какую-то роль играла, зашла за кулисы, и тут ее бабах! Мать мне рассказывала. Она мимо шла, а тут менты, и «скорая», и шум-гам.. Ну ты ответить-то можешь или язык проглотила?

Лариса точно очнулась от забытья, в котором пребывала. Открыла глаза. Парень в бейсболке ухмылялся прямо ей в лицо.

– Где твоя мать? – спокойно поинтересовалась она у Макса. – Которая тебе все это рассказывала?

– Дома, – недоуменно ответил тот.

– Вот и давай топай к ней. Она тебя заждалась, время позднее, девятый час, – Лариса резким движением нажала на кнопку стеклоподъемника.

Блондин неохотно убрал голову, снова выругался, скорчил презрительную гримасу. Оба пацана еще пару минут потоптались на месте, что-то обсуждая вполголоса, затем медленно, вразвалку ступая, ушли во двор.

Лариса взглянула на часы. Действительно, девятый час. Сказала просто так, наобум Лазаря, а попала в точку. Сколько же она здесь сидит? Час, а то и больше.

Она совершенно не помнила, как пришла сюда. Ей казалось, что только мгновение назад рядом было множество людей, крики, шум, переполох. Кто-то куда-то бежал, ее что-то спрашивали. Взад-вперед сновали милиционеры и люди в форме «неотложки». И лейтмотивом всей этой суеты было бледное, перекошенное лицо Лепехова, мелькающее то здесь, то там.

И вдруг она непостижимым образом осталась одна. Куда-то рассосалась, исчезла гудящая толпа, разъехались машины. И вот теперь она сидит в салоне «ауди», не то спит, не то грезит наяву. Если бы не мальчишки, заглянувшие внутрь, может быть, Лариса так бы и не пришла в себя, продолжая в оцепенении сжимать руками руль.

Она вдруг отчетливо вспомнила, что за все время, прошедшее с того момента, как Саприненко обнаружил их с Артемом в полутемном помещении под сценой рядом с трупом Богданова, она ни разу не видела Глеба. Куда он делся? Кажется, его искал оперативник и не мог найти.