– Не знаю, – равнодушно сказала Лариса.

– И ты два года не пользовалась такой роскошью! – укорила Мила.

– Вот воспользовалась.

Раздался первый звонок, предупреждающий о том, что до начала спектакля осталось пятнадцать минут.

– Что-то твой и не гримируется вовсе, – Мила прислушалась к голосу Глеба за дверью. – Считает, наверное, что он и так неотразим.

Лариса ничего не ответила. Она боялась, что Глеб находится напротив их гримерки не просто так, а поджидает, когда она выйдет. Или собирается войти сюда сам, когда Мила закончит переодеваться. Это не входило в Ларисины планы.

– Слышь, прямо профессор! Какую лекцию прочел! – Мила на секунду прервала свой вдохновенный труд, хитро глянула на Ларису. – Небось все тебя дожидается. Выйди уж к нему, а то он весь курс вокального мастерства преподнесет несчастной Ирке.

Действительно, в те редкие мгновения, что Глеб умолкал, за дверью слышались восхищенные реплики Иры Смакиной.

– Говорю тебе, голова кружится, – сказала Лариса, не трогаясь с места.

– Вот сразу и полегчает, – насмешливо проговорила Мила.

Снова, в который раз, Лариса уловила в ее тоне нечто недоброе, будто подруга критиковала ее отношения с Глебом. В другое время Лариса обиделась бы и обязательно ответила Миле что-нибудь колкое. Но сейчас ей было не до этого. Мила, сама того не ведая, подтвердила худшие Ларисины опасения, заметив, что Глеб ошивается около гримерки не случайно. Дай бог, чтобы Мила провозилась все оставшееся время, не давая ему войти!

Мила, не дождавшись ответа, умолкла, принявшись за губы. Переодеваться ей было недолго, тем более что она появлялась на сцене лишь в начале третьего действия и широкую, многоярусную юбку надевала только к этому времени. Париться в ней два часа без толку Мила не желала и щеголяла за кулисами все в тех же брюках-капри, но с ярко накрашенным лицом.

Время тянулось нестерпимо долго. Наконец раздался второй звонок, и Лариса с облегчением услышала, как удаляются по коридору от гримерки Глебовы шаги.

– Ну вот, – заметила Мила, пряча помаду в патрон. – Не дождался. Как петь теперь будет?

– Споет, – Лариса заставила себя улыбнуться. Лишние Милины вопросы ей сейчас ни к чему. Мысленно она уже была на сцене, слушала увертюру, представляла себе начало действия.

Грянул третий звонок. В коридоре зашаркали, закашляли, приглушенно зашептали.

– Пора, – Мила отвернулась от зеркала на крутящемся кресле, широкими движениями перекрестила Ларису. – Иди. Я подойду попозже. Не волнуйся, дуэт ваш не пропущу ни под каким видом. Удачи!

– Спасибо, – Лариса твердым, уверенным шагом вышла из гримерки.

Коридор был пуст. Хор гримировался в противоположном крыле, а здесь располагались лишь артистические солистов, которые сейчас все уже прошли к выходу на сцену. Лариса поспешно двинулась к кулисам. Вдалеке слышались приглушенные звуки оркестровой настройки. Интересно, сколько собралось зрителей? Наверняка полный зал. В «Демоне» было именно так. И в «Аиде» тоже.

Ларисе вдруг страстно захотелось, чтобы Лепехов оказался рядом, сказал ей что-нибудь ободряющее или просто улыбнулся, мягко и обезоруживающе, как умел лишь он один. Но это было невозможно. Мишка по традиции генеральную репетицию проводил в зале, глядя, какое впечатление производит постановка на зрителей.

«Спокойно, – сама себе приказала Лариса. – Это ведь не премьера, а лишь генеральная». Она зажмурилась, глубоко вздохнула, сделала последние несколько шагов к сцене.

И тут же увидела Глеба. Он стоял у самой двери, хотя его выход был первым, и внимательно вслушивался в только что начавшееся мрачное оркестровое вступление. Лариса юркнула назад, в коридор, и оттуда продолжала незаметно наблюдать за Глебом. Лицо того было спокойным и сосредоточенным, как всегда перед выступлением. Он едва заметно кивал головой в такт музыке, глядя прямо перед собой.

Музыка перевалила за середину. Глеб обернулся налево, отыскал глазами стоявшего у самых кулис Артема, с которым ему предстояло сейчас выйти на сцену, сделал пару шагов по направлению к нему.

Зазвучала вторая часть вступления, веселая, танцевальная. Лариса видела, как спина Глеба, и так всегда безупречно прямая, выпрямилась еще больше, и вся фигура его мгновенно и неуловимо изменилась. Вот только что это был Глеб, легко узнаваемый, несмотря на экстравагантный наряд: блестящие, обтягивающие брюки и свободную белую рубашку, красиво оттеняющую темные волосы. И вдруг перед Ларисиными глазами возник Герцог – быстрый, ветреный, ослепительный, жестокий, смеющийся. Это было тем более удивительным, потому что лица Глеба она не видела. И в то же время с точностью до деталей представляла себе его: красивое, непроницаемое, не умеющее быть печальным.

Отзвучали последние такты вступления. Глеб шагнул вперед, за кулисы, так ни разу не обернувшись назад, не увидев следящей за ним Ларисы.

Она поспешно покинула свое укрытие, подошла вплотную к сцене. Здесь уже толпился кое-какой народ, заглядывая в щель между кулисами, прислушиваясь к тому, как начался спектакль. Голос Глеба звучал уверенно и чисто, мощностью и тембром перекрывая других певцов. Ему вторил густой баритон Артема. Действие развивалось стремительно и захватывающе.

Лариса дослушала первую картину почти до конца и пошла к противоположному выходу. Лепехов несколько сократил первое действие, объединив его со вторым. Сейчас Костя Саприненко и Артем уже начинали дуэт Риголетто и Спарафучиле, в котором бандит сообщает шуту свое имя и местожительство и предлагает услуги наемного убийцы. Следующим за этим номером был дуэт Джильды и Риголетто – первое появление Ларисы на сцене.

Саприненко сочным басом прогудел свое последнее «Спарафучиле, Спарафучиле» и вышел за кулисы. Проходя мимо Ларисы, он улыбнулся и ободряюще кивнул:

– Все будет хорошо. Ни пуха ни пера!

– К черту! – Она на секунду задержала дыхание и шагнула вперед, в яркий свет юпитеров, в музыку, под прицел более сотни внимательных глаз.

Ей сразу стало ясно, что внимание зала уже завоевано. Всего несколько раз Лариса, выйдя на сцену во время генеральной репетиции или спектакля, испытывала такое чувство – партия словно поется сама, все удается как нельзя удачнее, невидимые нити связывают тебя воедино со зрителями, и возникает удивительное общее взаимопонимание: с залом, с партнерами, с безмолвно следящим за развитием действия режиссером.

Так бывало лишь на самых удачных спектаклях, которые имели настоящий, шумный успех.

Сейчас, едва выйдя из-за кулис, Лариса почувствовала именно это ни с чем не сравнимое ощущение легкости и восторга. Наверное, ради таких мгновений сотни и даже тысячи раз выходят на сцену оперные певцы, да и вообще любые артисты.

Лариса не помнила, что волновало ее каких-нибудь пять, десять минут назад. Теперь у нее была лишь одна жизнь – жизнь ее героини, юной Джильды, впервые познавшей, что такое любовь.

Она пела свободно, раскованно, с блеском исполнила сочиненную каденцию, после которой в зале раздались аплодисменты.

…Риголетто ушел, строго-настрого запретив дочери покидать дом. На сцену вышел Герцог. Крадучись, подобрался к качелям, на которых сидит и мечтает о нем оставленная отцом Джильда…

Лариса спиной чувствовала, как Глеб приближается к ней. Вот сейчас он будет совсем рядом, еще мгновение, и она почувствует на своем теле его руки.

Она услышала, как завибрировал ее голос, став еще звонче и мелодичней. Кажется, Лепехов будет доволен.

Лариса слегка прикрыла глаза, и в первой же паузе Глеб шепнул ей в самое ухо:

– Куда же ты пропала?

Она продолжала петь, стараясь не слушать то, что он тихонько говорил ей, все крепче прижимая к себе. Глеб и раньше, во время репетиций, проделывал то же самое. Этим он вызывал праведный гнев у Ларисы и недоумение у Лепехова, не понимавшего, с чего Джильда посреди своей арии вдруг корчит свирепую физиономию и угрожающе смотрит на Герцога.

Однако не слушать Глеба было невозможно. И еще невозможней было представить себе, что человек, так страстно обнимающий ее на глазах у зрительного зала, сегодня утром измененным голосом выкрикивал ей в телефонную трубку ругательства и угрозы.

Сцена завершилась новыми аплодисментами, гораздо более бурными, чем после исполнения каденции. Глеб ослепительно улыбнулся, незаметно подмигнул Ларисе и скрылся за кулисами. Ему на смену вышла толпа придворных, задумавших похитить дочь шута, которую они приняли за его любовницу. Эпизодом похищения Джильды закончилось первое действие.

– Поздравляю, сегодня гораздо лучше! – Глеб, весело улыбаясь, наблюдал, как Лариса освобождается от накинутого ей на голову придворными мешка.

– Ты мог бы и не вести себя так во время генерального прогона. – Она чувствовала смятение: Глеб поджидал ее у кулис, и ей не удалось, выйдя со сцены, скрыться от него.

Теперь, когда основной замысел Лепехова по отношению к ним удался, главный эпизод Джильды и Герцога был пройден, и пройден успешно, Ларисе хотелось отдохнуть, расслабиться. Больше в опере совместных с Глебом сцен у нее нет; может, и удастся допеть до конца, не сорвав репетиции. Во всяком случае, хотелось бы на это надеяться.

И вот теперь она снова должна напрягаться, возвращаться из мира музыки Верди в свой, полный кошмара, мир, видеть рядом лицо Глеба, слышать его голос, мучиться от невозможности разрешить страшную загадку, которую он ей загадал.

– Прости, но я еще вчера сказал тебе – я очень соскучился! – невинным тоном произнес Глеб. – Я хотел поговорить с тобой перед репетицией, но ты засела в своей гримерке и, сколько я ни ждал, выйти так и не подумала. Я, кстати, звонил тебе вчера весь вечер. Ты что, отключала телефон?

Лариса вздрогнула, как от удара. Что это? Намек? Или он действительно звонил и не дозвонился? Не имеет отношения к страшному голосу? Или проверяет ее реакцию на свои угрозы?

Боже мой, сколько вариантов, и ни у кого не спросишь подсказки!

– Да, я выключила телефон. Плохо себя чувствовала.

– Весь вечер? Я звонил с пяти.

– Весь вечер. Я спала.

– Надеюсь, ты хорошо выспалась?

Снова в его голосе ей почудился скрытый смысл. Нет, это несомненно он. Издевается над ней. Ведь он прекрасно знает, как она спала в эту ночь. И в прошлую тоже.

– Нормально выспалась. Глеб, я пойду к себе в гримерку, мне петь еще.

– Можно подумать, что мне танцевать! – усмехнулся Глеб. – Что-то ты стала больно нежная. То плохо себя чувствуешь, спишь среди бела дня, то после первого же действия ножки протягиваешь от усталости. С чего бы это?

– Прости, я не такая выносливая! Это только ты у нас везде успеваешь и никогда не устаешь, – колко сказала Лариса и увидела, как в тот же момент смеющееся лицо Глеба точно окаменело. Он быстро оглянулся и снова напряженно уставился на Ларису. В глазах его явственно читался испуг.

Но почему? Что такого она сказала? Лариса вновь почувствовала усталость и отчаяние. Сколько можно разгадывать эти дурацкие ребусы, проводить бесконечные параллели между сюжетом оперы и реальными событиями?

Никакая она не Джильда, а просто вконец запутавшаяся, несчастная идиотка, которая скоро будет пугаться своей собственной тени.

Она резко повернулась и почти бегом бросилась по коридору, оставив позади себя непривычно молчаливого и бледного Глеба.

Больше всего она боялась, что он окликнет ее, но он не окликнул.

Дверь гримерки распахнулась навстречу Ларисе, и она нос к носу столкнулась с выходящей оттуда Милой.

– Все видела и все слышала, – прощебетала та, обнимая Ларису.

– Что – все? – Лариса с ужасом взглянула на подругу.

– Как это – что? – в недоумении пожала плечами Мила. – Твою сцену, конечно. Мне очень понравилось.

Ну да. Естественно. Что еще Мила могла иметь в виду? Это она, Лариса, совсем рехнулась, перестала воспринимать нормальную, человеческую речь. А впрочем, еще и не такой станешь, если по два раза в сутки тебе станут названивать по телефону, требуя неизвестно что и награждая «очаровательными» эпитетами.

– Спасибо, – Лариса поцеловала Милу в щеку, Зашла в гримерку.

Надо держаться, ведь все-таки самое трудное уже позади. Надо доказать Мишке, что его спектакль – замечательный и должен понравиться.

Раздался стук в дверь, и в гримерку просунулась взлохмаченная голова Лепехова.

– Отлично, – Мишкина физиономия сияла, точно медный таз. – Молодцы, ребятки. То, что надо. Ну, про Ситникова я молчу, он у нас в некотором роде феномен, фабрика по выработке сверхкачественного вокального звука, и легкие у него железные. Но ты, Лара! Ты так пела! Господи, я, взрослый мужик, слушал и ловил себя на том, что у меня глаза чешутся.

Лариса рассеянно слушала шквал комплиментов в свой адрес. Мишка никогда не скупился на похвалы солистам, если те их действительно заслуживали. Обычно, дождавшись от главрежа такой похвалы, Лариса таяла от удовольствия.

Но сейчас ей сделалось еще страшнее. Хотелось одного – остаться одной, отгородиться от всех, не петь, не говорить. Просто закрыть глаза и уснуть.

– Ладно, пойду вправлю мозги Косте и Людмиле. – Лепехов послал Ларисе воздушный поцелуй и скрылся.

Лариса в изнеможении опустилась в кресло перед зеркалом. Налила себе воды из графина, достала щетку, расчесала спутавшиеся волосы.

Послышался звонок к началу второго действия. В коридоре раздались быстрые шаги, и в гримерную влетела запыхавшаяся Мила.

– Идем, Артема послушаем. Он сейчас начинает.

– Я попозже подойду, – Лариса сделала глоток из стакана, – иди одна.

– Не хочешь? – Мила осуждающе поджала губы. – Мы вас с Глебом слушали всей труппой.

– Да, я понимаю. Говорю тебе, сейчас приду. Через пару минут.

– Смотри, не пропусти свой выход, – Мила, пожав плечами, исчезла.

Лариса сидела в оцепенении, машинально сжимая в одной руке щетку, а в другой стакан с водой. Конечно, надо идти, слушать Артема. Второе действие – самое сильное во всей опере. И роль Риголетто – самая главная. Лариса так за все репетиции и не удосужилась послушать сольную сцену Артема целиком – то болтала с Глебом, то выходила из зала отдыхать, то повторяла свою партию.

Надо идти, тем более что сразу за арией Риголетто следует второй выход Джильды.

Но идти нет сил. До Ларисиного слуха донеслась приглушенная музыка. Действие началось. Прикрыв глаза, Лариса в деталях представляла себе, что сейчас происходит на сцене.

Риголетто напевает свою знаменитую песенку с беззаботным ритмом, но написанную в миноре, таящую в себе боль и горечь. Он ходит по покоям Герцога в надежде разыскать хоть какие-нибудь следы похищенной дочери.

«Ну, что нового, шут?» – дразнит его один из приближенных Герцога.

«Пожалуй, то, что вы глупей сегодня!» – отвечает Риголетто.

«Ха-ха-ха!» – смеются придворные. Риголетто продолжает свои поиски…

…Надо встать и идти! Сейчас начнется ария…

Оркестр заиграл решительное и страстное вступление. «Ну давай же, давай! – уговаривала себя Лариса. – Поднимайся с этого кресла».

Время уходит. Пока она пройдет коридор, Артем уже закончит. Нужно скорее.

Руки и ноги налились такой тяжестью, что казалось, будто они стали свинцовыми. За дверью послышался шум и голос Иры Смакиной, приближаясь, встревоженно произнес:

– Где Лара? Лариса! Где ты?

– Я здесь, – крикнула Лариса в коридор и не узнала своего голоса.

– Быстрее! – Ира появилась на пороге, лицо ее раскраснелось, глаза взволнованно смотрели на Ларису. – Тебя все ищут. Ария кончается. Что случилось? Ты плохо себя чувствуешь?

– Уже нет, – Лариса вышла из артистической.

Ира быстро шла, почти бежала по коридору к выходу на сцену. Лариса невольно прибавила шагу вслед за ней. Она успела как раз в тот момент, когда за кулисами воцарилась секундная пауза. И тут же оркестр грянул бравурный пассаж.

– Давай! – Ира легонько подтолкнула Ларису, и та выбежала на сцену, навстречу Артему.

– Джильда!

– Отец мой!

Они стояли друг напротив друга, и Лариса снова, как и вчера, читала в глазах Артема участие и понимание. Но если она ничего не сказала ему тогда, когда они были одни, что можно сделать сейчас, под ярким светом прожекторов, на виду у полного зала?

– Прочь все ступайте! И если Герцог ваш войти сюда посмеет, пусть за судьбу свою страшится! – Речитатив Риголетто звучал на одной низкой ноте, и в нем слышалась такая скрытая сила, что у Ларисы на мгновение дух захватило. Она снова перестала различать, где опера, а где ее собственная жизнь.

Артем поглядел вслед удалившимся придворным, затем приблизился к Ларисе и спел:

– Правду! Только правду!

Гобой начал простую, безыскусную мелодию – тему печальной арии-исповеди.

Она расскажет ему все! Именно здесь, на сцене! У нее нет больше сил держать в себе весь этот ужас и нет никого на свете, кто бы выслушал ее, вот так, глядя в глаза. Он должен понять ее и помочь!

В храм я вошла смиренно

Богу принесть моленья,

И вдруг предстал мне юноша,

Как чудное виденье…

Она перестала видеть зал, лица в нем, напряженно глядящие на сцену. Перестала видеть самого Артема, не слышала оркестр, тихо играющий сопровождение к ее мелодии. Перед глазами Ларисы одна за другой мелькали картины недавнего прошлого: вестибюль театра, лестница, на лестнице – улыбающийся Глеб. Темные волосы, светлая рубашка. Дальше, безо всякого перехода – серый «опель», красные крабьи глаза, торчащая кверху острая антенна. И снова Глеб, его белозубая улыбка, он спускается сверху, подходит все ближе, ближе…

– «Хоть уста молчали, но взгляд открыл любовь мою».

Артем внезапно покинул место, где он стоял, и встал почти вплотную к Ларисе, загораживая от нее зал. В тот же момент она почувствовала соленый привкус на губах и поняла, что плачет. Артем не загораживал зал от Ларисы, он закрывал от зрителей ее мокрое от слез лицо.

Голос у Ларисы срывался. Она слышала, как противно дребезжат высокие ноты. Это место всегда выходило у нее без особого труда, хотя считалось одним из самых сложных в партии. Теперь же Лариса думала об одном: как допеть до конца, не запоров всю вторую часть арии. Ей не хватало дыхания, и она судорожно стала брать его не в тех местах, только бы дотянуть, не замолчать посредине сцены.

Потом она поняла, что все старания бесполезны. Арию еще кое-как можно спасти, но дуэта, идущего вслед, ей не осилить. Надо как-то подать знак Артему, чтобы тот не начинал дуэт. Пусть сцена закончится прямо сейчас, хоть это, конечно, черт знает какая чепуха и безобразие.

Лариса сделала шаг по направлению к кулисам. Затем еще шаг и еще. Кажется, Артем понял ее, потому что тоже стал отступать, отходить в глубь сцены. Хорошо бы еще, чтобы этот «замечательный» замысел каким-то образом подхватил дирижер, ничего не подозревая, машущий себе палочкой в своей оркестровой яме!

Однако ничего уже изменить было нельзя. С трудом допев последнюю ноту, Лариса прошмыгнула за кулисы, к которым успела подобраться вплотную, и опрометью бросилась в гримерную. Она больше не сдерживалась, и слезы текли по ее щекам в три ручья, безжалостно уничтожая так тщательно наведенный макияж.

Вот она, заветная дверь! Главное – поскорее защелкнуть задвижку, чтобы никто не вошел следом. Интересно, действие кончилось или оркестр еще играет заключение? А впрочем, ей теперь это совершенно неинтересно. Все равно! Она даже не знает, как выйдет отсюда, куда пойдет, что станет делать…

Дверь, которую Лариса так и не успела запереть, широко распахнулась. Артем молча отодвинул Ларису в сторону, зашел в комнату, затем аккуратно повернул колесико замка. Несколько мгновений они в упор смотрели друг на друга. Затем она прижалась к его груди и громко, в голос разрыдалась.

Он ничего не говорил, только тихонько гладил ее по волосам. Потом, дождавшись, пока Лариса немного успокоится, утихнет, осторожно отстранился, оглядел ее распухшее, покрытое черными разводами лицо, чуть насмешливо покачал головой:

– Какая же ты красавица!

– Я курить хочу, – жалобно проговорила Лариса и всхлипнула.

– Бедный Лепехов! – Артем улыбнулся. – Мало того что ты подкосила его последней сценой второго действия, так еще и добить хочешь своими дурными привычками! А вдруг бы он вошел и увидел тебя с сигаретой перед премьерой?

– Он не войдет, – пробормотала Лариса, лихорадочно шаря по одежде в поисках кармана и носового платка и, естественно, не находя ни того ни другого. – Ты же запер дверь.

Ну ладно, – Артем подвел ее к креслу, потом подошел к раковине в углу, снял с крючка полотенце, намочил под краном. Вернулся и, точно ребенку, вытер Ларисе лицо. Затем взял с вешалки ее сумочку, раскрыл ее с хозяйским видом, достал из пачки сигарету и вместе с зажигалкой принес Ларисе.

– Кури, так уж и быть.

Она с наслаждением затянулась. Удивительно, но с той самой минуты, как Артем появился здесь, рядом с ней, Лариса больше не чувствовала страшного, опустошающего отчаяния. На смену ему пришел покой, точно после холодного, проливного дождя она подставила лицо под теплые солнечные лучи, выбралась из сплошного мрака на свет божий.

– Ну и что с тобой происходит? – Артем подставил соседнее кресло ближе к Ларисиному и сел напротив. – Я еще вчера хотел об этом спросить, но не рискнул. А зря, как видно.

– Зря, – Лариса слабо улыбнулась сквозь слезы.

– Ты мне расскажешь?

Она кивнула.

Теперь, начав говорить, она не понимала, как могла столько времени молчать, в полном одиночестве нести непосильную ношу, ни одной живой душе не поведать, в какой переплет попала. Она рассказала Артему все, от начала до конца, не утаив ни одной, самой мельчайшей подробности. Все, начиная с того момента, как серо-серебристый «опель» на полной скорости вылетел на перекресток.

И про первую встречу с Глебом, и про Бугрименко, и про невидимые взгляды, который стали преследовать ее повсюду, и про Веру Коптеву, и про анашу в пачке «Беломорканала». И главное, про ночные звонки.

К ее удивлению, времени этот рассказ занял совсем немного. Дай бог, пятнадцать минут. А Ларисе казалось, что все случившееся с ней можно излагать бесконечно, во всяком случае, часами.

Артем внимательно выслушал ее прерывающуюся всхлипываниями речь, задумчиво глядя в пол. Он не перебивал Ларису, не делал никаких комментариев и лишь один раз слегка оживился и поднял на нее глаза – когда она упомянула про пристрастие Глеба к травке. Тогда на лице у Артема отразилось мимолетное удивление, но в следующее мгновение он уже снова выглядел спокойным и сосредоточенным.

– Одного не могу понять, – проговорил он, когда Лариса наконец замолчала. – Как ты могла ничего ему не сказать, держать все в себе?

– Я говорила, – возразила Лариса. – Помнишь, я рассказывала, как ездила к нему домой.

– Лара, ты меня прости, но это не разговор. Это действительно сцена, напоминающая семейную. Нужно было сказать обо все спокойно, дать понять ему, что от тебя не будет исходить никакой опасности, что тебе все равно, виноват он или нет. Тебе ведь все равно? – Артем пристально поглядел на Ларису.

– Да… то есть нет. Мне вовсе не все равно. Просто… – она опустила голову под его взглядом, – просто, я не могу без него.

– Ясно, – что-то в голосе Артема неуловимо изменилось, и Лариса почувствовала это. Но лицо его по-прежнему оставалось невозмутимым и бесстрастным. – Тем более нужно было поговорить с ним начистоту после первого же звонка.

– Как?! – Лариса округлила глаза. – А вдруг это он и звонил?

– Ерунда, – твердо произнес Артем. – Я уверен, что не он.

– Но откуда тогда… – она не договорила, продолжая глядеть на Артема с надеждой, точно он был всезнающ и мог отгадать мучающую ее тайну.

Лара, мало ли на свете недоумков, отморозков, которые шутят над чем угодно! Подумай сама, сколько человек звонит ежедневно в милицию, сообщая, что где-нибудь в общественном месте заложена бомба. Часто называют координаты больниц, детских садов, школ. Детей и больных эвакуируют, приезжают специальные службы, ставят всех на уши. А какой-нибудь кретин сидит себе у телефона и смеется. Глеб мог, находясь где-нибудь в компании, сболтнуть о твоих подозрениях и упреках. Кто-то услышал это и решил устроить себе развлечение.

– Но… тогда, значит, это не он! Не Глеб наехал на девочку! – прошептала Лариса.

– Хотелось бы верить в это, – грустно произнес Артем, – но… возможно, что одно не следует из другого.

– То есть как? – Лариса глядела на него с непониманием. – Ты хочешь сказать, что он трепался об этом вот так, запросто, в присутствии посторонних людей, зная, что виноват? Не может быть!

– Может, если учесть то, что ты про него только что рассказывала. Мы не знаем, в каком состоянии он находился, когда откровенничал с друзьями. Вполне вероятно, что в полном отрубе. Такому море по колено. А вот те, кто слушал его, очевидно, эти признания всерьез не восприняли, а просто решили подшутить.

– Ты так считаешь? – неуверенно произнесла Лариса.

Слова Артема звучали убедительно, по крайней мере, они проливали хоть частично свет на то, что происходило последние дни. Конечно, надеяться, что ребенка сбил кто-то другой, а не Глеб, глупо. Об этом говорят неоспоримые факты. Но пусть хотя бы он не будет причастен к телефонным звонкам!

– Почти убежден, – серьезно ответил Артем. – Расскажи ему о том, что тебе звонят, угрожают, увидишь, он вспомнит, что где-то проговорился. Или, если не вспомнит, вычислит тех, кому он мог поведать это, находясь под кайфом. Если ты не можешь без него, значит, он близкий тебе человек. Ас близкими людьми, Лара, надо разговаривать. От них не стоит ничего скрывать, иначе они будут отходить все дальше и дальше. Согласна?

Лариса кивнула. Это была сущая правда. Из-за такого вот упорного молчания, нежелания объясниться, выслушать друг друга они с Павлом потеряли свою любовь. А ведь она была настоящей, сильной, страстной, той, о какой можно мечтать.

Нет! С Глебом так не произойдет. Надо действительно поговорить с ним, спокойно, без скандалов и упреков, поставить все точки над «i». Она будет бороться за свое счастье и не упустит его так легко, как в первый раз.

– Ну, раз ты согласна, – улыбнулся Артем, – то я предлагаю прервать нашу беседу и пойти поучаствовать в третьем действии. Кажется, оно уже началось. Боюсь, Миша не вынесет, если вместо квартета на сцену выйдет дуэт в лице Маддалены и Герцога.

– Я не смогу, – тихо проговорила Лариса.

– Сможешь. Все уже в порядке, все решено. Не надо себя терзать, ты ни в чем не виновата. Пошли.

Артем будто в воду глядел – за кулисами только-только началось третье действие. На сцене были Мила и Саприненко. У самого входа стоял Глеб, готовясь выйти на квартет. Вид у него был замкнутый и отчужденный. Он едва взглянул на подошедших Ларису и Артема и тихо пробормотал:

– Я уж думал, мы с Люсей будем петь вдвоем.

– Мы будем петь вчетвером, – спокойно произнес Артем.

Лариса попыталась поймать взгляд Глеба и улыбнулась ему. Он сразу оживился, подошел поближе. Артем дипломатично отвернулся, так как отойти было некуда.

– Мы когда-нибудь помиримся окончательно, – прошептал Глеб Ларисе на ухо, – или так и будем воевать до самой премьеры?

– Помиримся, – шепнула Лариса. – Сегодня. Как только закончится генеральная. Я хочу тебе кое-что сказать.

– Опять какую-нибудь гадость? – Глеб изобразил на лице притворный ужас. – Я тебя умоляю, не стоит. А то я завтра завалю Лепехову всю премьеру.

– Нет, успокойся, – она незаметно сжала его руку, – просто поговорим.

– Любишь ты говорить, – усмехнулся Глеб, – хлебом не корми.

– Я зайду к тебе в гримерку после прогона, – Лариса снова улыбнулась и помахала ему рукой. Глеб вышел на сцену к Миле. Минутой позже к ним присоединились Артем и Лариса.

Поначалу Лариса чувствовала себя скованно: ей казалось, весь зал придирчиво рассматривает ее, пытаясь разгадать, отчего она так поспешно убежала в конце второго действия, не допев партию. Но потом неловкость прошла. Голоса всех четверых участников квартета красиво и гармонично сливались в общем звучании, и Лариса постепенно перестала думать о том, что недавно произошло.

В конце квартета из зала раздались крики «браво», из чего Лариса заключила, что срыв ею дуэта отнюдь не привел к срыву всего спектакля и лепеховская постановка, по-видимому, производит на зрителей сильное впечатление.

Остаток действия Лариса пропела спокойно и удачно. В финале какой-то бородатый седой мужчина преподнес ей огромный букет роз и долго пытался что-то сказать на итальянском, но Лариса плохо его понимала, хотя и владела языком. Подоспевший Лепехов, широко улыбаясь, объяснил, что это режиссер музыкального театра в Падуе, с которым сам Мишка познакомился во время Миланского фестиваля молодых, оперных коллективов, большой поклонник Верди. «Он в восторге от тебя!» – успел шепнуть Лепехов Ларисе на ухо и убежал принимать поздравления от целой толпы друзей, ждущих его в зале.

– Ну и баня! – Глеб поравнялся с Ларисой у двери в коридор. Волосы его были мокрыми, лицо красным от жары и усталости. – Красивые цветочки. Жаль, мне таких никто не подарил.

– Значит, не заслужил, – басом сказал из-за его спины Богданов. – Правда, Лара? – Он слегка отодвинул Глеба в сторону, освобождая себе путь к мужской гримерной, и улыбнулся Ларисе.

– Наверное, – кивнула та, стараясь не помять букет. В довольно узком проходе между кулисами и коридором столпилось сейчас слишком много народу. Всем хотелось побыстрее снять грим и переодеться.

– Цветы и правда замечательные, – заметил Богданов и, обойдя наконец Глеба, заспешил вперед по коридору.

– Встретимся через двадцать минут, – предложила Лариса Глебу и, видя, что тот едва на ногах стоит от усталости, добавила: – Через полчаса. И сразу едем домой.

Глеб молча кивнул и поплелся к себе в гримерку.

«Поговорю с ним дорогой, – решила Лариса. – Или лучше дома, как приедем». На душе у нее стало совсем спокойно и даже легко, словно Артем отпустил ей грехи, не осудив за чувства к Глебу.

Лариса зашла в артистическую, где уже переодевалась Мила, вынула из шкафа одежду, в которой приехала в театр, развесила ее на спинке стула.