Где-то в неведомой стороне раскинулись земли, которые в Небесной Канцелярии назывались «Мир типа фэнтези, номер такой-то», но сами жители называли свой край по-другому – Иномирье. Высокий горный хребет разделял Иномирье на две части. С одной стороны находились три королевства и империя. Империя была маленькой, гораздо меньше, чем самое маленькое из королевств, но так уж она называлась, а столицей заморской страны был город Талона. Наверное, империей это маленькое государство называлось потому, что отделено было от всего мира небольшим проливом, который жители с гордостью называли морем. Раньше империей правила королева Августа, но подошло ее время – и оставила она этот мир. Король Полухайкин, ее сын, горевал о смерти матушки, но дел государственных не забросил.
      Когда-то, по вине все той же пресловутой Небесной Канцелярии, был он перемещен в другую реальность и проживал в городе Зелепупинске. Сначала – безвестным подкидышем в детском доме, потом – полноправным хозяином этого забытого богом провинциального городка. Была у него обида на жизнь, в которой сильный и богатый мужчина был лишен возможности пользоваться любой техникой – все механизмы, любая электроника, телефоны – все либо взрывалось, либо ломалось в его руках.
      Изменилась его судьба после того, как виновники того давнего инцидента заявились к Полухайкину, чтобы исправить свою ошибку. И оказался Альберт в невероятном мире, где были волшебники и ковры-самолеты, драконы и прекрасные принцессы. Кстати, на одной из прекрасных принцесс он женился, и вскорости появилась у них дочь, которую Альберт Иванович Полухайкин назвал Мексикой. Сейчас девочке было пять лет. Супруге его, Марте, тоже досталось наследство – трон в королевстве Рубельштадт. Там, собственно, семья Альберта Полухайкина и проживала постоянно.
      Рубельштадт находился далеко от Талоны, у самых гор. Это была богатая страна, населенная очень практичными и порядочными людьми. Страна зажиточная, жизнь размеренная. С вершины гор любо-дорого было смотреть на ровные квадратики полей, на ровные ряды фруктовых деревьев в садах, на ровные улицы города и поселков. Все в Рубельштадте было ровным. Пока не появилась там Мексика. Примерно год спустя позади королевского дворца появился зоопарк. За высоким деревянным забором жили подаренные малышке на день рождения животные. Там был крошечный белый ослик, был и огромный верблюд, с презрением взирающий на всех, кроме маленькой хозяйки, а также стая павлинов, которая нравилась королю Полухайкину скорее всего потому, что являлась не просто стаей птиц, а символом его богатства.
      Между Рубельштадтом и Талоной располагались еще два королевства. Сразу за заливом, который называли морем, находилось государство военного типа. Собственно, во всем этом государстве был один город, но назывался он гордо – Крепость. Это действительно была крепость – все как полагается. И высокие стены, и подъемный мост, и узкие бойницы в толстых каменных стенах дворца. Правила там королева Брунгильда Непобедимая. Эта решительная амазонка добыла себе мужа аж из самой Небесной Канцелярии, где тот работал бригадиром в отделе крупных разочарований. Звали его черт Чингачгук, но он предпочитал сокращать свое имя, называя себя Гучей. История их знакомства и вспыхнувшей любви очень давняя, а плодом этой истории стал сын – Аполлоша. К сегодняшнему дню ему исполнилось пятнадцать лет. Сейчас Гуча почти и не вспоминал о своем прежнем мире, а если и вспоминал, то лишь когда уверялся в очередной раз, как правильно он поступил, переселившись в Иномирье.
      Небесная Канцелярия, или Энергомир, как называли его обитатели, напоминала собой большую контору с множеством коридоров и кабинетов, и обитатели его не знали другого занятия, кроме игры. Они, как теперь это понял сбежавший из душного мира Гуча, наивно полагали, будто контролируют жизнь других существ и других миров. Еще он понял, насколько эгоистичны жители Энергомира. Они вынесли в параллельные измерения все беды и пороки, все войны и конфликты, самонадеянно полагая, что мироздание в их руках послушно и подвластно их законам и распоряжениям.
      Оказавшись в Иномирье, Гуча был не просто удивлен – он был выбит из колеи тем, что так тщательно написанные в Канцелярии сценарии судеб не имеют ничего общего с местными реалиями. Иномирье оказалось удивительным и невероятно сложным. Уже одно то, что кто-то когда-то разделил этот мир на две части, скрутив его в петлю Мебиуса, было само по себе чудом. На одной части петли проживали люди и несколько волшебников. Точнее, волшебников было двое: ведьма Гризелла и рассеянный отшельник Аминат. Они оба когда-то жили в Небесной Канцелярии и сменили место жительства в связи с самовольным уходом на пенсию.
      Еще одно почти волшебное существо – конь по имени Тыгдын – был учителем принцессы Мексики Полухайкиной. Девочка была вторым в его жизни существом, которое поставило его в тупик своими вопросами. А первым задал такой вопрос Аполлоша. Именно тогда Тыгдынский конь разбил копытами камень, который, словно болт, фиксировал соединенные концы свернутого в петлю мира. И тогда хлынул в Иномирье поток такой нечисти, о какой граждане трех королевств и одной империи даже не подозревали.
      Сейчас Гуча проживал в туманном озерном крае, которым управляла его супруга. Сам он в государственные дела не вмешивался – у прекрасной амазонки Брунгильды Непобедимой государство жило как отлаженный механизм, как один большой организм, имя которому – армия. И, как позже выяснилось, армия эта была просто необходима в Иномирье.
      После сырых туманов, какие промочат вас насквозь в Крепости, вы попадаете в пекло пустыни. Это Фрезия. В центре песчаного моря – прекрасный оазис. Там расположена столица страны, город, который тоже называется Фрезия. Его жители хитры, предприимчивы, имеют врожденную склонность к торговле. Азиаты, одним словом. Именно эта предприимчивость позволила правительнице Фрезии – принцессе Гуль-Буль-Тамар прибрать к рукам весь грузооборот во всех королевствах, все пассажирские перевозки, прихватив и почту, и курьерскую службу. Ее лихие джигиты только и успевали что носиться из одного конца мира в другой, выполняя работу не только качественно, но и оперативно. Когда-то один очень рассеянный ангел по имени Бенедикт прочитал заклинание – и все мужчины во Фрезии стали женщинами. Это был удар ниже пояса, причем в буквальном смысле. Ведь у правительницы восточной страны был не один муж, а целый гарем. И только после очень долгих мытарств и приключений удалось исправить случившееся из-за ошибки невезучего Бенедикта.
      Сам ангел внутренне был не готов расстаться с любящим дядюшкой – начальником Небесной Канцелярии, Большим Боссом. По этой причине он появлялся в Иномирье набегами, и каждый раз его визиты сопровождались такими ситуациями, о которых потом вспоминали долго и со смехом.
      Жили в Иномирье и другие волшебные существа. Одним из них была огромная лягушка по имени Кваква. Когда-то она поймала стрелу, пущенную рыжим вором Самсоном, и тому пришлось на ней жениться. Кто-то сказал, что лягушка превратится в красавицу после поцелуя, но пять лет целовал супругу Самсон – а результат все тот же. Как была Кваква лягушкой – так и осталась.
      Самсон был сыном цыганского барона по имени Барон. Он бы давно ушел с табором, да Барон наотрез отказался его принять. Сказал, что жену бросать. – последнее дело. Особенно если она лягушка.
      По другую сторону гор находился городок, нищий и замусоренный. Назывался он Последний Приют. За ним простирались Забытые Земли. Раньше земли те действительно были забытыми и считались опасным местом, населенным чудовищными монстрами. Но кто-то пошалил – и границы не стало. Мир стал целостным и единым. А это означало только одно – перемены.
      В Иномирье, после того как убрали заслонку меж мирами, хлынул поток удивительных существ, и это помимо гномов, троллей, гоблинов, драконов и горгулий. Законопослушные и не очень граждане четырех королевств сначала их побаивались, но потом привыкли к новым соседям. Вот, к примеру, уже третий раз королева Марта обнаруживала в курятнике странные розовые яйца. Большие, крупнее куриных, но почему-то розового цвета и теплые. Внутри что-то трещало и поскрипывало, и благоразумная королева Марта, решив не рисковать, отправляла находку подальше и от греха, и от любопытной дочери в дремучий лес.
      Не обошлось, конечно, без конфликтов. Драки и скандалы вспыхивали то и дело, особенно в пограничных районах. Но король Полухайкин очень быстро наладил такую модель единого государства, что за прошедшие пять лет все уже и забыли о том, что тролли когда-то ссорились с гномами, а дракон как-то, воспользовавшись отсутствием отшельника Амината, пробрался в его избушку и вылакал все его настойки, настоечки и вина хмельные. Впрочем, помнили очень хорошо, как напившийся дракон, не долетев до гор, заночевал в трактире Джулиуса, добавив ревнивому мужу несколько неприятных минут. В тот раз как только Васенька ни доказывала ему, что знать не знает этого крылатого пьяницу, бедняга трактирщик потом еще девять месяцев с дрожью ждал, не появится ли в его семействе еще один сын – чешуйчатый, крылатый и рыгающий огнем. Но ребенка Басенька родила обычного, правда, на супруга совершенно не похожего. В общем, на этот раз пронесло, а на будущее заботливый муж решил на всякий случай не подпускать к любвеобильной супруге ни троллей, ни гоблинов, ни прочую нечисть. Он по-прежнему держал самый лучший во всем Иномирье трактир, однако по причине невероятной ревнивости трактирщика нелюдям туда ход был закрыт, за что и тролли, и гномы, и гоблины проштрафившегося дракона люто ненавидели.
      Ненавидели потому, что за винами и настойками, до которых волшебные существа были очень охочи, приходилось ходить к отшельнику Аминату, о характере которого, думаю, напоминать не надо – из-за него в Забытых Землях спиртное стоило очень и очень дорого. К тому же характер старого отшельника портился день ото дня, Аминат становился все злее и язвительнее. И причина раздражаться у него была очень веская.
      Альберт, недовольный состоянием дорог в Рубельштадте, затеял было ремонтные работы, и Тыгдын подсказал королю, как избежать лишних расходов. Полухайкин заявился к отшельнику в гости и предложил старику стать министром путей сообщения и вообще всего дорожного хозяйства. После ночных бдений под фирменную настоечку отшельник принял назначение, расценив его как знак уважения к своей персоне. На следующее утро он получил приказ переселиться в королевство Талону. Аминат попытался воспротивиться принудительному переезду, но бывший новый русский быстро пресек возражения, обозвав старика мелким чиновником государственной службы путей сообщения, а заодно разъяснил «по понятиям», чем Аминату грозит нарушение принятых на себя в угаре пьяной ночи обязательств.
      С тех пор избушка старика меняла место чаще, чем его сбежавшая башня. Жилище отшельника появлялось то у стен столицы, то недалеко от Крепости. И сразу же прокладывал народ к дому старого Амината дорогу. Мощенную камнем и ровную. Сейчас избу отшельника перенесли к перевалу, за которым находился Последний Приют, а за ним – Забытые Земли. И что вы думаете? Обрадованные горные гномы тут же прорыли сквозь горы тоннель и стали за пользование коротким путем брать плату – причем как на входе, так и на выходе, не обращая внимания на обвинения в скупости. Не нравится, говорили они, лезьте через горы.
      Побывала изба и на местах всех цыганских стоянок. Барон возражал против таких удобств сильнее, чем тогда, когда королева Марта повесила рекламные щиты, запретив цыганам выбирать место для лагеря по своему желанию. Старый цыган даже посетил Рубельштадт и долго ругался с королем Полухайкиным, но потом плюнул и увел табор в Забытые Земли. Неведомые опасности волшебной страны были Барону милее принудительных удобств. Приезжал изредка – проведать сына. Но не через горы тогда направлялся табор, а в Последний Приют. Рыжий вор по-прежнему при каждом удобном случае старался стащить пресловутый перстень отшельника Амината, вследствие чего регулярно оказывался привязанным вверх ногами на столбе в центре забытого богом городка. Вот Барон и подгадывал встречи с сыном, как раз когда такое случалось, и развлекал Самсона разговорами, пока не прискачет его жена – верная Кваква. Ей всегда удавалось снять непутевого супруга со столба, несмотря на заколдованные Аминатом веревки. Эта история повторялась с завидной регулярностью. Жители Последнего Приюта знали: если Самсон на столбе – значит, месяц прошел, следующий начинается. Расправиться с воришкой по-другому старый волшебник не мог. Он только тем и занимался, что следил за сохранностью своего мини-завода и драгоценных напитков в хрупких посудинах, чтобы, не приведи господь, не пострадали при очередном переезде. И проклинал всякий раз Тыгдынского коня. Формально был в неудобствах кочевой жизни виновен, конечно, Альберт Иванович Полухайкин, но, поскольку с короля взятки гладки, не повозмущаешься особо, и старый Аминат затаил лютую ненависть по отношению к его советчику. Он видеть не мог Тыгдына, и каждая их встреча перерастала в бурный скандал.
      Тыгдынский конь был наставником и воспитателем. Правда, пятнадцатилетний Аполлоша теперь был занят изучением воинского искусства и почти все свое время проводил на плацу, но Тыгдын по праву гордился воспитанником и по этому поводу не расстраивался. Все время, свободное от дачи советов королю, он проводил с дочерью Альберта Ивановича Полухайкина – Мексикой, той самой малышкой, которую Полухайкин нашел в капусте. Конь ревниво следил за тем, чтобы родители не мешали претворять в жизнь изобретенную им программу развития. Единственным существом, которое в этот процесс нагло вмешивалось, была старая ведьма Гризелла. Ее Тыгдынский конь уважал и, надо заметить, немного побаивался, но признавал, что старуха мудра и справедлива и девочку чему попало не научит.
      Принцесса Полухайкина росла ребенком резвым, развитым не по годам и часто озорничала. Но Тыгдын свято верил, что ребенку запрещать ничего нельзя, поэтому Мексику за ее шалости никогда не наказывали, хотя рачительная Марта была недовольна тем, сколько денег уходит на возмещение причиненного дочкой ущерба. Единственным человеком, который имел на девочку влияние, был Аполлоша. Перед ним пятилетняя принцесса благоговела и слушалась его без пререканий. Она раз и навсегда решила выйти за Аполлошу замуж, о чем и объявила на военном совете, который проводили правители четырех государств. Гуча это решение одобрил, Полухайкин тоже, а Аполлоша, надо заметить, сильно смутился. Прошло какое-то время, думали, что девочка уже и забыла о своем давнем капризе, но нет. Стоило только Аполлоше оказаться рядом – и Мексика уже ни на шаг не отходила от парня.
      Гуча, видя такое, лишь посмеивался, а его супруга Брунгильда Непобедимая, как всегда, ничего, кроме тренировок на плацу, не замечала. Она, как и раньше, была сухощава и подтянута, все так же предпочитала серую солдатскую форму и по-прежнему не теряла надежды привить мужу любовь к спорту и прочим воинским искусствам. Черт Чингачгук лишь ухмылялся и со своей стороны не терял надежды увидеть супругу в платье. Платьев жене Гуча накупил полные сундуки. К ним прилагались кольца и бусы, веера, туфельки и много разных штучек, без которых женщины жить не могут. Обыкновенные, нормальные женщины. Но Брунгильда Непобедимая была ненормальной, поэтому платья примеряла обычно Мексика, когда гостила в Крепости, и ходила по длинным коридорам замка, громко стуча каблуками туфель, которые были ей, мягко говоря, великоваты. Чтобы девочка не запуталась во взрослой одежде и не упала, следом за ней обычно по этим же коридорам ходил Тыгдынский конь, что тишины тоже не добавляло. Тыгдына принцесса Полухайкина считала своей единоличной собственностью и распоряжалась им с поистине королевским размахом.
      Прислушивалась Мексика еще и к мнению ангела Бенедикта. Его она тоже любила, даже порой задумывалась, не выйти ли ей замуж именно за него. Бенедикта она немного жалела, потому что ангелу очень часто не везло. Бенедикт же дочку Полухайкина просто обожал и каждый раз, навещая друзей, привозил ей какую-нибудь диковинку в подарок.
      Он не остался среди людей, как когда-то хотел, но и не перестал регулярно появляться в Иномирье. Жениться тоже не женился – не мог выбрать. Все женщины были для ангелочка прекрасны и добры, каждую он считал достойной стать его подругой, и отдать предпочтение какой-то одной казалось ему неэтичным.
      Бенедикт оставался постоянным объектом беззлобных шуточек со стороны друзей, что, учитывая нелепые ситуации, какие ангел провоцировал с завидной регулярностью, было и неудивительно.
      Раскинувшись пустынями и оазисами между Рубельштадтом и Крепостью, шумела огромным базаром солнечная Фрезия. Единоличная правительница ее – прекрасная Гуль-Буль-Тамар была невероятно хороша, приятна в общении и гостеприимна, однако ни Марта, ни Брунгильда, ни даже зеленая лягушка Кваква почему-то дипломатические визиты своих мужей в государство гаремного типа не одобряли. Хотя надо отдать им должное: скандалов по этому поводу тоже не устраивали. Альберт Иванович Полухайкин упорно называл соседей таджиками, а Гуль-Буль-Тамар иначе как Томкой Собакиной не величал. Это имя к восточной диве он прилепил после того, как впервые услышал прозвище, которое принцессе когда-то дал Гуча, – Пит-Буль-Терьер. Не разобравшись сразу, что это не настоящее имя соседки, он для легкости произношения его переделал, посчитав, что так будет благозвучнее. С тех пор так и повелось – Томка да Томка, Собакина да Собакина.

      Стояло раннее утро. В Крепости оно было не только ранним, но из-за постоянных туманов еще и серым. По широкому двору шел юноша. На нем были серые форменные брюки и крепкие сапоги, через плечо перекинуты рубаха и полотенце. Парень был высок ростом, широк в плечах, но лицо его было безусо – на румяных щеках и подбородке пробивался лишь легкий пушок. Звали его Аполлошей, и был он сыном Брунгильды Непобедимой и Чингачгука – бывшего жителя Энергомира, бывшего карьериста Небесной Канцелярии, бывшего черта, а теперь просто человека. И лицом Аполлон был похож на отца – те же острые темные глаза, хищный орлиный нос, тонкие губы. Волосы – черные и прямые – были, также как у Гучи, собраны в хвост на затылке. На Брунгильду Аполлоша совсем не походил, разве что ресницы у парня были мамины – пушистые и загнуты почти до самых бровей. Да и страсть к спорту Аполлоша тоже от мамы унаследовал.
      Сейчас он направлялся к конюшне, чтобы взять горячего скакуна и, словно на крыльях, понестись к морскому берегу. Юный принц любил совершать долгие заплывы в ледяной воде. А еще он любил вставать раньше всех, чтобы без помех любоваться родным городом. Ему нравилась тишина, нравилось смотреть на серые стены домов, нравился окутанный туманом замок. Казалось, что город, который назывался просто Крепость, сливается со скалами, становясь частью ландшафта.
      Состояние утренней романтичности сменилось у Аполлоши сосредоточенной задумчивостью, стоило только подойти к конюшне. Дело в том, что благодаря какому-то невероятному стечению обстоятельств он унаследовал от Гучи еще одну черту – совершенно необъяснимую неприязнь к любимому маминому жеребцу Бяше, взаимную, между прочим. А задумчивым принц был потому, что Бяшка имел обыкновение поджидать Аполлошу у дверей конюшни, что делало доступ к другим лошадям очень проблематичным.
      Аполлон немного постоял перед воротами, потом вдруг ухмыльнулся нехорошо и направился к изгороди. Направился за тем, чтобы выломать кол из забора, которым был огорожен загон для лошадей. Это его и спасло.
      Заточенный с одного конца кол только-только оказался в руках юного принца, как вдруг прямо с неба спустились странные существа. Их было штук десять – все в одинаковых длинных пальто с поднятыми воротниками, черные шляпы натянуты до самых глаз, а на носах темные солнцезащитные очки. Руки в перчатках, из-под воротников пальто видны шарфы, укутывающие лица незваных гостей до самых очков.
      Они стояли шеренгой позади самого маленького и толстого, видимо предводителя.
      – Взять его! – скомандовал коротышка, и подчиненные кинулись на Аполлошу.
      Тут-то и началась для принца потеха. Он моментально сделал выпад, ударив палкой самого активного нападающего, и даже не успел удивиться, увидев, как активист осыпался на землю пустым пальто, остались лишь очки да горстка праха.
      Аполлон понял, что имеет дело с вампирами, и порадовался своей удаче – забор сделан из разных пород дерева, но он умудрился выдернуть именно осиновый дрын.
      Вампиры отступили, потеряв еще троих. Они посовещались, но недолго, и снова кинулись в атаку, теперь атакуя с воздуха. Аполлоша победил бы, недаром он изучал боевые искусства под руководством славной Брунгильды, но, видимо, сказалась нехватка опыта – пропустил удар по затылку, потому что позволил противнику зайти в тыл.
      К конюшне между тем уже неслась Брунгильда Непобедимая, размахивая остро заточенным мечом. Она не успела – трое уцелевших вампиров подхватили принца на руки и поднялись в воздух. Скоро они скрылись в клубах тумана, оставив несчастную мать в бешенстве и большой тревоге.
      Непобедимая со всех ног кинулась в казарму, схватила горн и протрубила сигнал тревоги. И тут город ожил, зазвенело оружие, заржали лошади, зазвучали зычные голоса, отдавая команды солдатам. Куда полетели похитители, Брунгильда не знала, но она была готова перевернуть весь свет, только бы помочь сыну, только бы спасти его! Однако паника – не то состояние, в котором королева могла находиться хотя бы минуту. Брунгильде Непобедимой больше была свойственна холодная рассудочность. Она быстро успокоилась и решила сначала отправиться в Рубельштадт, где сейчас находился ее муж, помогая королю Полухайкину решать серьезные государственные проблемы. Как справедливо полагала Брунгильда, проблемой государственного масштаба являлось следующее: как снять похмельный синдром.
      Уже опускали подъемный мост, когда сверху, с крыши дозорной башни послышался противный, режущий уши хохот. Брунгильда всегда сначала делала, а потом думала, реакция у прекрасной амазонки была такой, что даже бывалые воины диву давались. Поэтому никто не удивился, услышав свист стрелы. На серые каменные плиты упала уродливая тушка, что минуту назад была совершенно живой горгульей. Стрела попала ей прямо в раскрытую пасть, навсегда лишив возможности хохотать над чужими бедами, и из нее хлестала черная, будто смола, кровь. В когтистых лапах уродливого существа был зажат свиток пергамента. Брунгильда приказала прочесть.
      Старшина спешился, взял свиток и, прокашлявшись, стал читать – сухо, без всякого выражения. Но по мере того как до него доходило, что именно написано, его голос менялся, и к концу чтения в нем гремели гнев и ярость. Лицо старшины побагровело, брови сошлись к переносице, а глаза сверкали. Попадись ему сейчас в руки составитель этого письма, ему бы не поздоровилось.
      Старшина с самого рождения Брунгильды занимался ее воспитанием. Это был бывалый воин, преданный всей душой своей королеве. Аполлошу он пестовал с пеленок, втихомолку радуясь тому, что Тыгдынский конь на право тренировать принца не претендует.
      – Я, великий и могучий правитель, – читал старшина, – требую, чтобы немедленно признали мое могущество и поклялись служить мне и быть моими преданными рабами. После принесения клятвы бывшая Правительница Крепости Брунгильда Непобедимая должна собрать все золото, все драгоценные камни, все богатство, какое только принадлежит ее бывшим подданным, и под охраной солдат отправить обозом в мой замок. Залогом выполнения этого распоряжения, а также гарантией верности будет Аполлоша. Принц останется у меня во избежание возможных военных действий. Как человек добрый, я понимаю, что сейчас чувствует материнское сердце, и предлагаю, если Брунгильда Непобедимая того захочет, обменять голову ее сына Аполлоши на голову ее супруга Чингачгука.
      Старшина умолк. Брунгильда нахмурилась – то, что предлагал похититель Аполлоши, было самой трудной задачей, какие вставали на жизненном пути решительной воительницы.
      – Кто этот самоубийца? – спросила она таким голосом, что всем стало ясно: злодей не жилец на этом свете.
      – Тентогль, – прочел старшина.
      Королева молча махнула рукой – и отряд понесся по мосту. Брунгильда была очень красива, но ее никак нельзя было назвать прелестной или очаровательной. Это была холодная красота. Так красив вынутый из ножен меч, пущенная стрела или выигранная схватка. Глаза королевы, большие и круглые, смотрели всегда немного с прищуром, будто прицеливались. Пушистые ресницы загибались почти до бровей, но были белесыми, а потому не сразу привлекали к себе внимание. Нос был прямой и ровный, такой любят рисовать художники. Губы Брунгильды были бы похожи на бутон розы, если бы она хоть на минуту расслаблялась, однако привычка отдавать приказы сделала рот воительницы жестким и сжатым в тонкую линию. Лоб, чистый и гладкий, никогда не морщился от раздумий. Королева постоянно пребывала в спокойной уверенности, что думать вредно. Она была человеком действия. И она была солдатом. И поэтому сейчас Брунгильда попала в ситуацию невероятно трудную – ей предстояло разобраться, чья голова ей дороже – мужа или сына.
      Промелькнули озера и чахлые, замученные сыростью деревца. Вопреки обыкновению, взволнованная Брунгильда не только не остановилась на месте гибели дракона, но даже и не вспомнила о нем, хотя место это – поворот дороги сразу за озером – было для нее священно.
      Именно здесь когда-то Гуча смог одолеть ее в бою. Она тогда дрессировала дракона, а Чингачгук решил, что дракон напал на нее, и кинулся на помощь, разделав с таким трудом отловленного дракона по всем правилам мясницкого искусства. И когда взбешенная воительница бросилась на него с мечом, ему удалось отбиться только благодаря волшебному клинку. Обычно Бруня останавливалась на этом месте, она вспоминала, как, охваченная радостью, схватила победителя и приказала солдатам связать его.
      Вспоминала она и прогулку под луной, когда с гордостью показывала черту коллекционную полянку. На той полянке были похоронены предыдущие женихи, которым не так повезло, как Гуче. Вспоминала и первый в своей жизни поцелуй.
      Обычно, но не сегодня. Охваченная беспокойством, Брунгильда пыталась понять, что делать.
      В ультиматуме злодей предлагал обменять голову ее сына на голову ее мужа. Сколько ни думала об этом Брунгильда, единственным правильным решением ей казалось просто разреветься. Она бы так и сделала, если бы знала, как это делается, и если бы была одна, но на глазах у верных солдат отчаянная предводительница ни в коем случае не могла такое себе позволить.
      В тяжких раздумьях миновали нарисованную на земле прерывистую линию границы – и попали в пекло пустыни. Песок не стал помехой отряду – по соглашению с соседкой избушка старого Амината побывала и здесь. Сам отшельник, привыкший к прохладе предгорий, долго не выдержал. Он заключил очень выгодную сделку с ифритами, и те за час проложили несколько дорог высочайшего качества и перенесли избу к перевалу. Естественно, крепких напитков никогда не пробовавшим спиртное азиатам Аминат продавать не стал. А вот как сделать вполне приличный холодильник в условиях пустыни – на это ифриты купились сразу.
      И теперь отряд Брунгильды несся галопом как раз по такой дороге, взбивая копытами пыль с ее сверкающего черного покрытия. Отряд мчался, будто пущенная стрела. Песчаные холмы, редкие кустики верблюжьей колючки, обглоданные хищниками и солнцем кости, миражи – все это мелькало, словно за окном поезда.
      Очень скоро на горизонте возникли ажурные купола столицы. Это зрелище было похоже на волшебную грезу. Башни и минареты, казалось, вырастали из бело-розовой, желто-красной, лиловой пены цветущих деревьев. Природа баловала Фрезию. Здесь никогда не менялись сезоны – одни деревья стояли в цвету, на других наливались соком плоды, а третьи уже радовали жителей сочными фруктами. Город манил прохладой фонтанов и запахами пряностей. Еще соблазнительно пахло едой, сластями, но солдаты не думали сейчас об удовольствиях. Впрочем, они об удовольствиях не думали никогда.
      Фрезия, вопреки обыкновению, не встретила гостей со своей обычной шумной пышностью. Если бы Брунгильда не переживала так за судьбу сына, она бы заметила, что у соседей тоже что-то случилось. Причем очень плохое.
      Город будто вымер. Лавки закрыты, привычная суетливая деловитость куда-то исчезла с улиц, надрывно орали ослы во дворах, тоскливо мычали коровы и блеяли овцы. А еще казалось, будто жара сгустилась, стала плотной, почти осязаемой.
      Отряд Брунгильды Непобедимой стрелой промчался по притихшему городу и влетел в распахнутые ворота дворца. Прекрасная амазонка соскочила на землю так легко, словно на ней не было тяжелых доспехов. Она сняла украшенный плюмажем из страусиных перьев шлем и распорядилась заняться лошадьми. Распорядилась скорее для порядка – вымуштрованные за годы службы воины сами знали, что делать.
      Под ноги кинулись слуги, расстилая перед солдатами красную ковровую дорожку. Гуль-Буль-Тамар приказывала стелить ее под ноги визитерам, когда никого не хотела видеть. Двое слуг раскатывали перед посетителями дорожку, двое скручивали ее позади них обратно в рулон, еще двое бежали рядом, чтобы целовать гостям обувь и обмахивать их опахалами. И все это делалось с такой скоростью, что несчастным посетителям, не угадавшим с моментом визита, приходилось бежать со скоростью, на какую они только были способны. После нескольких часов бега по лабиринтам лестниц и залов посетители с удивлением обнаруживали, что находятся снова у ворот. Если, конечно, принцесса Гуль-Буль-Тамар не меняла гнев на милость. Тогда посетитель оказывался у дверей тронного зала.
      Бруня, оттолкнув слуг с красной ковровой дорожкой, которую те пытались засунуть ей под ноги, взлетела вверх по хрупкой лестнице и короткой дорогой направилась в центральный зал дворца.
      И едва не оглохла – из-за украшенных коваными цветами дверей доносился такой истошный крик, что Бруня недовольно поморщилась. Она распахнула дверь – и глазам ее предстала картина, какую когда-то наблюдали ошарашенные Гуча, Бенедикт и Самсон.
      Гуль-Буль-Тамар пинала крохотными ножками толстые бока Глава ря таксистов – Хасана. Изящная, украшенная десятками колец и браслетов ручка принцессы крепко держала бороду проштрафившегося подданного.
      – Ишак вонючий, ты зачем мне принес эту записку, недостойную находиться в отхожем месте?! – вопила восточная красавица.
      – Принес, лунолицая, принес ишак, – плакал Хасан, порываясь поцеловать туфельку экзекуторши, но та не давала опустить голову, отвешивая все новые и новые оплеухи.
      – Ты испортил мое божественное настроение, помет дохлой вороны! Ты почему не посмотрел, кто тебе это письмо дал?!
      – Так оно вместе с остальной почтой пришло, – слабо оправдывался Хасан.
      – Томка! – гаркнула Брунгильда Непобедимая. – Собакина!
      И, не дождавшись от увлеченной избиением таксиста соседки никакой реакции, завопила:
      – Мо-о-олча-а-ать!!! Смир-р-р-но!!!
      Гуль-Буль-Тамар на мгновение застыла, сердито топнула ножкой, но тут же расплылась в улыбке.
      – Тебя добрые духи привели в мой город, о Непобедимая соседка Бруня, – пропела она голосом, полным одновременно и меда, и яда. – Мне какой-то незаконный сын ифрита и старой коровы прислал ультиматум. Говорит, чтобы я отдала ему свою страну. А чтобы получить это, всю воду во Фрезии обещал высушить. Да ладно ее, воду, – принцесса досадливо отмахнулась от угрозы изящным жестом, будто отогнала надоедливое насекомое, – кумыс будут пить, молоко, соки. Это полезно даже. Я бы только посмеялась на такие угрозы-мугрозы. Но этот козел-мозел написал, что снова меня гарема лишит. Что все мои мужья опять женщинами станут!
      От одной только мысли об этом Гуль-Буль-Тамар впала в такую ярость, которая была сравнима разве что с извержением вулкана. Ее большие миндалевидные глаза, обычно влажные и блестящие, словно глаза лани, сверкнули молниями. Уста, напоминающие распустившуюся розу, словно усохли. На красивой горбинке носа выступили бисеринки пота, а высокий лоб потемнел и прорезался вертикальной морщинкой. Гуль-Буль-Тамар топнула обутой в крошечную туфельку ножкой, маленький кулачок врезался десятью перстнями – по два на каждом пальце – в мясистую щеку Глава ря таксистов, но затем она лучезарно улыбнулась, вспомнив о знаменитом на все Иномирье восточном гостеприимстве.
      – Проходи, о Бруня, к нашему дастархану! – произнесла хозяйка Тягучим, мелодичным голосом. – Мой дом – твой дом!
      Брунгильде было не до угощений. Она, не говоря ни слова, промаршировала к усыпанному подушками помосту в глубине зала. Одной рукой воительница вырвала из рук темпераментной Гуль-Буль-Тамар бороду несчастного таксиста, а другой толкнула стоящего рядом чтеца. Тот упал, сбитый с ног железной перчаткой Брунгильды, но безмолвное пожелание гостьи истолковал правильно – тут же, не поднимаясь, начал читать.
      – Я, великий и могучий колдун, обращаюсь к вам, недостойным целовать прах под моими ногами, – проблеял чтец, сжимаясь в ожидании удара. Он не ошибся – Гуль-Буль-Тамар тут же пнула его. Острый, загнутый вверх носок туфельки кровожадно вонзился куда-то под ребра.
      – Как смеют твои поганые уста, созданные для облизывания ослиных хвостов, произносить такое в моем присутствии?! – завопила принцесса и повторила удар.
      – Томка, – одернула ее Брунгильда Непобедимая, – не разбрасывайся! Пусть дочитает, потом побьешь за все сразу!
      – Твоя мудрость достойна украсить любое книгохранилище, о Непобедимая соседка Бруня, – пропела Гуль-Буль-Тамар. Она кивнула несчастному, уже получившему одну выволочку при первом прочтении послания, и тот продолжил:
      – Повелеваю… – прохрипел он, пытаясь вдохнуть.
      – Этот помет шакала; оскверненный сожительством с обезьяной, смеет повелевать! – возмутилась Гуль-Буль-Тамар, вскакивая с подушек.
      Несчастный мулла сжался, но принцесса вспомнила совет гостьи и снова уселась на подушки.
      – Повелеваю собрать все драгоценности, все золото, все богатство, что имеется во Фрезии, и под охраной солдат Брунгильды Непобедимой отправить в мою казну, – блеял чтец. – Признать меня законным и единоличным правителем Фрезии и всего Иномирья, а себя – моими рабами.
      – И этот чирей на седалище старого ишака называет себя законным?! – снова завопила темпераментная восточная красавица, вскакивая с подушек. – Да он так же достоин называться законным, как незаконный сын ифрита, прижитый от связи с пустынной черепахой!
      – Томка, не перебивай!!! – рявкнула, рассердившись, Брунгильда.
      Гуль-Буль-Тамар знала, что соседка может не раздумывая ударить – Брунгильда это делала машинально, – и уселась на место, недовольно насупившись. Она подобрала под себя длинные стройные ножки, укутанные в полупрозрачную, мерцающую ткань шаровар, скрестила руки на сверкающей драгоценными камнями кофточке, нахмурилась и недовольно засопела. Но больше не перебивала, поэтому слуга дочитал послание без помех.
      – В случае неповиновения я осушу все колодцы, фонтаны, озера, лужи и прочие водоемы. Также намерен снова превратить всех мужчин в стране в женщин, чем лишить правительницу Фрезии – уже бывшую – гарема. Единоличный и единовластный правитель Тентогль, – проблеял чтец, жалея о том, что все на свете когда-нибудь кончается и письмо тоже кончилось, а значит, избиение неизбежно.
      Лицо Брунгильды потемнело от предчувствия большой беды. Она повернулась к отползшему назад Хасану и распорядилась:
      – Немедленно запрягай свои половики. Направление – Рубельштадт. Томка, ты можешь всем тут головы поотрубать, но злодея-то рядом нет.
      – И то верно, – согласилась Гуль-Буль-Тамар. – Несите сурьму, белила, румяна. В Рубельштадт полетим.
      А Брунгильда Непобедимая уже была во дворе. Она вскочила в седло – и отряд понесся на север. В Рубельштадт.
      И снова Бруня задумалась: чья же голова дороже – мужа или сына?

      А в Рубельштадте, как и всегда, было чисто, уютно и основательно. Блестела вымытая дождем дорога, гордились одинаковой формой, размером и оттенком листья на деревьях. Мычали только что подоенные коровы – тоже чистенькие, с полированными копытами и позолоченными рогами. Зрела в огороде капуста, – разная-разная. Были здесь и крепкие кочаны белокочанной, и кудрявые соцветия цветной, и грозди брюссельской. Радовали глаз раскидистые кусты, под которыми нежились в тени кабачки. Блестели оранжевыми боками умытые тыквы. Можно долго рассказывать, что росло в огороде королевы Марты, – и все равно все не перескажешь, упустишь что-нибудь.
      Огород находился позади двухэтажного дворца, основательного и солидного. Дворец был деревянным, построенным давным-давно. Но за зданием так смотрели, так его лелеяли, что простоит деревянный царский дворец еще не один век. Впрочем, в Рубельштадте ко всему относились с заботой и хозяйским доглядом.
      Невысокая ограда окружала выложенный коричневыми каменными плитами двор. Среди плит были яркие вкрапления зелени. Издали можно было подумать, что вкрапления эти – цветочные клумбы. Но тот, кто так подумал, ошибся бы. Марта считала, что цветы сажать нерентабельно, и поэтому на клумбах у нее произрастали пряные травы – и полезно, и глаз радует.
      Лужи, что скопились во дворе, Марта давно бы приказала вытереть, но вот только в лужах этих по утрам любила нежиться частая в Рубельштадте гостья – гигантская лягушка Кваква.
      Вот и сейчас сидела она во дворе, греясь на утреннем солнышке, и от удовольствия изредка поквакивала. Вокруг нее, заложив руки за спину, нервно ходил высокий рыжий детина. Иногда он останавливался, взмахивал руками, что-то доказывая зеленой супруге. И совсем не подозревал, что разговор этот они ведут при свидетелях.
      На подоконнике расположились наблюдатели – Альберт Иванович Полухайкин и Гуча. Видно было, что вчерашний вечер провели они плодотворно, – физиономии у обоих были помятые, но плутоватое выражение с них не исчезало. Альберт Иванович слушал с удовольствием. Его большое лицо покраснело: король изо всех сил старался не рассмеяться. Маленькие, глубоко посаженные карие глазки блестели, а ноздри большого, картошкой, носа раздувались. Он то и дело поправлял корону, наползавшую то на узкий лоб, то на квадратный, морщинистый, словно у шарпея, затылок.
      – Дай поцелую! – просил Самсон свою нестандартную супругу.
      – Отстань, – лениво отвечала разморенная Кваква.
      – Ну один раз дай… – продолжал настаивать рыжий вор, стараясь придать голосу просительную интонацию.
      – Отстань, сказала – не дам! – Кваква перепрыгнула подальше от надоевшего мужа, но Самсон рванулся следом за ней.
      – Ну пожалуйста…
      – Не дам! Не дам!!! Никогда не дам!!! – Огромная лягушка начала сердиться.
      – Я только в щечку, а? – заискивающе выпрашивал разрешение рыжий вор.
      – Да ты меня всю уже зацеловал! От бородавок на макушке до перепонок на лапах вся и зацелована! А толку-то?!
      – А может быть, именно сегодня и получится? Представь только – поцелую тебя, а ты сразу принцессой станешь. Или королевной? – В голосе мужа Квакве послышались слезные нотки, но она не смягчилась.
      – Велика честь! – ответила Самсону невозмутимая супруга. – Хотя, надо признать, принцесса воров – звучит гордо. Ха!
      – Я – цыган, – ответил Самсон и обиженно отвернулся от лягушки.
      – Еще лучше – королевна десяти цыганских кибиток, – ответила Кваква и перепрыгнула в другую лужу.
      Королева Марта тщательно следила за чистотой двора. Лягушке очень нравилось нежиться в лужах дождевой воды на влажных, прогретых солнцем плитах. Она вдыхала теплый от испарений воздух и лениво переругивалась с супругом.
      Гигантская лягушка и сама позабыла о том, кем она была раньше, и, если бы не это болтливое существо, по прихоти судьбы ставшее ее мужем, она бы и говорить перестала. Вот и сейчас ей захотелось раздуть пузырь под горлом и громко, с удовольствием квакнуть. Лягушачья шкурка давно стала привычной и уютной, комаров вокруг – вдоволь. А это суетливое беспокойное существо пристает с расспросами.
      Лягушка с трудом ответила по-человечески:
      – Мне и лягушкой неплохо, вот только цыганской женой быть очень хлопотно.
      – Я цыган только наполовину, – ответил Самсон.
      – Зато вор весь целиком, – возразила Кваква. – Зачем у Амината перстень украл? Между прочим, только в этом году двенадцатый раз уже!
      – Из спортивного интереса, – буркнул вор.
      Он и сам не смог бы объяснить, почему с таким болезненным постоянством ворует этот злосчастный перстенек с зеленым камешком. Самсон убеждал себя, что делает это для того, чтобы отомстить отшельнику, который когда-то повесил его на столбе вверх ногами, заколдовав веревки. Но после каждой кражи он снова оказывался на столбе, и появлялся новый повод для мести. И так без конца! Если бы Самсон догадался поговорить разок с пострадавшим – отшельником Аминатом, тот бы многое объяснил незадачливому вору. Он бы рассказал, что перстень волшебный и принадлежать может только одному хозяину – ему, волшебнику Аминату. И не только Самсон, любой, кто бы ни украл эту вещицу, окажется на столбе привязанным вверх ногами. И он – отшельник Аминат – тут ни при чем. Перстенек такой! Но Самсон не спрашивал, а Аминат не лез с объяснениями, хотя глупости вора старик удивлялся постоянно и за полетами на столб в Последнем Приюте наблюдал с долей злорадства.
      – Спортивный интерес, может быть, и у тебя, но бегать на длинные дистанции приходится мне. А я, между прочим, в марафонцы не записывалась. В этот раз не пойду в Последний Приют. Болтайся на столбе, если ты без него жить не можешь.
      – Ну и не надо, – проворчал Самсон, отгоняя любопытного эльфа.
      Малыш засмеялся и полетел прочь, быстро махая радужными крылышками. Последнее время они что-то очень расплодились, рыжему верзиле подумалось, что теперь без свидетелей с собственной женой невозможно поругаться. Каждый их с Кваквой скандал моментально становился достоянием общественности. До Самсона дошли слухи, что даже заключают пари – расколдуется Кваква в следующий раз или нет. Он оглянулся – никого рядом не было. Самсон порадовался, что друзья не слышали, иначе неделя насмешек была бы обеспечена.
      За прошедшие пять лет Самсон не изменился, разве что одежду сменил. Теперь он щеголял в белоснежной рубахе, синих штанах и таком же синем жилете. Давно не стриженные рыжие кудри буйной волной падали на широкие плечи. Лицо у Самсона было такое, какие бывают у простодушных и глуповатых людей. Глядя на его веснушчатую физиономию, заподозрить этого простоватого человека в том, что он может украсть или обмануть, было невозможно. Большой курносый нос с вывернутыми ноздрями, разноцветные глаза – один зеленый, другой карий, толстые, всегда улыбающиеся губы – такова была внешность деревенского простофили. Из-за голенища сапога выглядывала ручка цыганского кнута, а в ухо Самсон продел такую же серьгу, как у отца. Только эти детали указывали на то, что он принадлежит к цыганам по праву рождения.
      Сам Барон в данное время отсутствовал. После того как Иномирье соединилось с Забытыми Землями, старого Цыгана невозможно было удержать на одном месте. Кочуя по стране, он передавал сыну весточки и подарки невестке то с попутным ковром-самолетом, то с эльфами. Подарков у Кваквы накопилось с телегу, но воспользоваться ими она не могла: не приспособлены цыганские украшения для болотной жабы.
      Самсон вздохнул. Он бы сам с удовольствием отправился с табором, но куда денешь эту обузу? В разноцветных глазах плескались бы радость и довольство собой, если б не жена-лягушка.
      Самсон снова вздохнул – супруга все еще ворчала.
      – Акробат несчастный, гимнаст на столбе, – не унималась лягушка, для нее колечко с зеленым камешком на пальце мужа было все равно что красная тряпка для быка. – На этот раз оставлю тебя там, не поскачу!
      – Ну и не надо, я уже привык, – огрызнулся вор.
      – Где ж тебе не привыкнуть? Да по тебе уже в Последнем Приюте календарь сверяют! Даже если на всю жизнь лягушкой останусь – не поскачу за тобой!
      – Ну зачем же на всю-то, Кваквочка? Ладно, мучайся сама, если нравится, но мне-то зачем жизнь портишь?! – взвыл Самсон. – Давай еще раз попробуем, а? Ну, может, вот сейчас поцелую и…
      – И снова обсохатишься, в натуре, – услышал Рыжий.
      Он поднял глаза – из открытого окна за семейной сценой с удовольствием наблюдали король Полухайкин и Гуча. По хитрым физиономиям было заметно, что они не пропустили ни слова из прозвучавшего диалога. Самсон с досады выругался, но друзья и не подумали сделать вид, что не подслушивали.
      – Самсонушка, а может, ты ее не так целуешь? – ласковым голоском, полным самой едкой издевки, пропел Гуча.
      – Да ну вас, – отмахнулся было Самсон, но так как любая информация по больному для него вопросу живо интересовала Рыжего, он все же рискнул спросить: – А как надо?
      – А попробуй, лох ты наш конопатый, этот… типа… французский.
      – Точно, – с трудом сохраняя серьезное выражение лица, поддержал Альберта Гуча. – Говорят, французский поцелуй помогает в особо трудных случаях.
      – Это как? – Самсон с надеждой посмотрел на друзей, как вдруг полыхнуло синее пламя и в воздухе появился Бенедикт. Он был совершенно голый, но, как всегда, с готовой информацией по любому вопросу. Видимо, ангел услышал последние фразы.
      – Французский поцелуй – это такой поцелуй, когда ты нежно, – менторским голосом уставшего лектора произнес ангел, опускаясь между Самсоном и зацелованной Кваквой, – повторяю, очень нежно захватываешь губами нижнюю губу партнерши…
      – Без штанов, блин, – изумился Полухайкин, – а это… типа инструкция с собой!
      – Не мешай, пусть теоретик говорит, – остановил его Гуча, чувствуя, что сейчас с помощью ангелочка их невинная шутка вырастет до гигантских размеров. Он даже дыхание затаил, предвкушая, какую глупость на этот раз сморозит наивный Бенедикт.
      – Так вот, ты нежно обхватываешь нижнюю губу партнерши и покусываешь ее, она то же самое делает с твоей верхней губой. Ее язык в это время проникает в твой рот и нежно ласкает небо, а ты стараешься втянуть его как можно глубже в свой рот, как бы захва… Что это с ним?
      Самсон сначала побледнел, потом его лицо приобрело землисто-серый оттенок. Разноцветные глаза закрылись, и вор мешком осел в лужу под ногами.
      – Обморок, – ответил черт, наблюдая, как ангел переворачивает Самсона. – Фантазия у Рыжего богатая, а супруга – ой какая нестандартная!
      – Не, в натуре, ты сам-то понял, че сказал? – поддержал Гучу Полухайкин. – С неба падает голый мужик и несет такую отборную порнуху, что даже у меня это… как его…
      – Стыдливость проснулась? – помог Гуча и, не в силах больше сдерживаться, расхохотался.
      – Точно, я даже покраснел, – сказал Полухайкин и тоже рассмеялся.
      – Право, я не подумал, друзья, что у Самсона так развито ассоциативно-образное мышление, – расстроился Бенедикт, шлепая по щекам не в меру впечатлительного вора.
      Кваква на инцидент внимания не обратила. Довольная тем, что надоедливый супруг наконец-то умолк, она прикрыла глаза и с удовольствием квакнула.
      Полухайкин, наблюдая это, вдруг нахмурился и, подумав минуту, сорвал гардину и бросил ее вниз.
      – Прикройся, ангелок, а то Марточка выглянет в окно и смутится, а тогда, по понятиям, я буду обязан набить тебе морду. Сильно набить, пусть даже она у тебя и ангельская.
      Бенедикт быстро обмотался занавеской, воровато оглядываясь по сторонам. Из открытых окон второго этажа по пояс свесились служанки и, тихонько хихикая, смотрели на него во все глаза. Ангел внимательно рассмотрел их – Марты среди девушек не было, а на других дам «понятия» короля Полухайкина не распространялись.
      – Ангелок, я новую примету выявил, – сказал Гуча. – Между прочим, она связана с твоим появлением.
      – И какую же, Чингачгук Эфроимович? – поинтересовался ангел.
      – А такую, Бенедиктушка, что вернее не бывает. Альберт, ты заметил, что стоит ангелочку прилететь в гости, как обязательно случаются неприятности? – Черт подмигнул королю, и Альберт, немного подумав, поддержал друга:
      – В натуре, амиго!
      – Так вот, друг Полухайкин, чем меньше на нашем нимбоносце надето вещей, тем эти неприятности крупнее.
      – Дело говоришь. – Полухайкин помрачнел, вспоминая прошлогодние события. Он нахмурился – складки с затылка поползли на лоб, по пути уронив корону. – Верно подметил! Помнится, в прошлый раз этот отморозок в одних штанах прибыл – и что было!
      – А что было? – спросил Самсон, не открывая глаз. Видимо, первым чувством, которое к нему вернулось, было любопытство. Он в прошлый визит Бенедикта отсутствовал – висел вниз головой на столбе в городе своего детства.
      – А то и было, что в прошлый раз друг наш прибыл не один, а с козлом…
      Самсон, хохоча, выбрался из теплой лужи и подошел ближе – ему не хотелось пропустить ни слова. История, как по опыту знал Самсон, обещала быть интересной.
      – Не, Рыжий, ты не смейся, – серьезно сказал Полухайкин, – в натуре, он козла с собой притащил. И не простого козла, а опущенного!
      – Не опущенного козла, а козла отпущения. Из Израиля, между прочим, – внес поправку ангел, – от древних евреев доставил. Они на него все грехи, накопившиеся за год, складывали и отпускали в пустыню.
      – Ну и вез бы его в пустыню, к Томке Собакиной, пусть бы верблюжью колючку там жрал. На черта ты его в мой огород выпустил? Я до сих пор кротам в глаза не могу спокойно смотреть. – Альберт с раздражением ударил ладонью по мощной ляжке, обтянутой коричневой кожаной штаниной. – До сих пор это… как его там…
      – Моральный ущерб возмещаешь, – подсказал черт.
      – Точно, типа дань плачу! – вскричал Полухайкин.
      Несмотря на то что прошел уже целый год, неприятные события все еще были свежи в памяти Альберта Ивановича. Дело в том, что козел съел всю капусту в Марточкином огороде.
      Гуча помалкивал, он прищурил глаза и хитро ухмыльнулся. Это он отвязал козла. Не специально. Просто так получилось. Помнится, тогда они со стариком Аминатом вели задушевную беседу у той самой изгороди, к которой злополучное животное было привязано. Наглая скотина из Израиля дико орала и нарушала ход плавной философской беседы. Под фирменную настоечку отшельника трудно было поймать нить ускользающей мысли, а тут еще этот… козел! Кто же знал, что животина, обретя свободу, сразу же понесется в огород? И не просто сходит на экскурсию, а устроит там такую потраву, что спокойная Марта, увидев это, зайдется в диком визге и перебудит весь Рубельштадт?
      – Утром, услышав вопль жены, Полухайкин соскочил с постели и в одних подштанниках, но в короне и с мечом в руке понесся спасать благоверную, – продолжал рассказ Гуча. – Никакого врага не увидел и с минуту стоял, пытаясь сообразить, что же так расстроило супругу, а когда наконец понял, то тут же саморучно, этим же клинком раскопал все норы, вскрыл весь лабиринт, в котором проживали землеройные гномы. Марта попыталась остановить супруга, не дать ему разорить вконец капустную плантацию, да куда там! Вся слезами изошла, бедная. Гномов Альберт выловил всех до единого и посадил в птичьи клетки. А потом устроил расправу.
      – Не, амиго, – перебил рассказчика король, все еще хмурясь, – я их не бил. Че ты несешь? Какая пытка? Так, кошку иногда запускал к ним, но до мокрухи ни разу не дошло. Не по понятиям…
      – Добрый ты у нас, Альбертушка, – рассмеялся черт. – А потом, Самсон, потом было самое интересное!
      – Что было-то? – Самсону не терпелось услышать конец истории.
      – А то и было, – помрачнел Полухайкин, – что козла отпущенного выловили.
      – А я что говорил?! Зря ты на гномов разозлился! – Гуча похлопал друга по богатырскому плечу.
      – Точно, амиго, но я, когда на кротов наехал, не знал же, что белобрысый такое западло в подарок притащил…
      – Слушать друзей надо, я тебя предупреждал! – серьезно произнес черт.
      Он никому не выдал своей тайны: это он отвязал козла и являлся едва ли не прямым виновником прошлогоднего инцидента. Не только не выдал, а даже втихомолку гордился учиненным переполохом, объясняя себе это чувство свойством своей натуры, которую, как известно, не переделаешь. Черт он, в конце концов, или кто? Молчал и молился неизвестно кому, чтобы отшельник тоже не вспомнил о том, кто отвязал прожорливое животное. Во всем, что могло испортить настроение его жене, Альберт был скор на расправу.
      – Я не специально, – пролепетал Бенедикт, – я обряд интересный хотел на местную почву привить…
      – Вот и прививал бы в пустыне, там эта… типа почва для таких козлов в самый раз!
      – Нет, Альберт, ты не прав. Нашей почве эта история тоже на пользу пошла! Ты так огород перепахал, когда гномов ловил, что трактор соляркой захлебнулся бы от зависти. Если б он тут был, конечно.
      – А гномы что? – не унимался любопытный вор. Он не однажды наблюдал утренние совещания короля с маленькими подземными жителями. Сам король эти сборы называл «стрелками».
      – А что кроты? Забили стрелку и развели по понятиям. Я же не крыса какая, если сам косяков наворотил, то сам и вину могу признать. Неправ был. Зато бригада у меня теперь крутая, пацаны хоть и маленькие, но если что надо – из-под земли достанут… Не, Самсон, ты не смейся, они хоть и недомерки типа, но пацаны правильные, с понятиями!
      – Вот, значит, как, – покачал рыжей головой Самсон, а ангел поморщился, предугадав следующий вопрос. – А Бенедикту что было за то, что козла отпустил?
      – Че? Ты че несешь? Козла не он отпустил, а если б он, то я бы ему морду не стал бить – не по понятиям руки марать! Он же не настоящий козел, а этот… типа – муж козы! А Бенедикт его отпустил! В мой огород отпустил!
      – Что, и мордобой был? – Самсон посмотрел на Бенедикта.
      Тот покраснел и опустил взгляд. Синие глаза потемнели, а гладкий лоб перерезала морщинка. Ангел не любил вспоминать, как его впервые в жизни побили. И не просто побили в случайной драке, а целенаправленно, кулаками, разукрасили всю физиономию! Бенедикт с глубоким вздохом посмотрел на друзей.
      Альберт сегодня надел национальную одежду Рубельштадта. На нем были кожаные штаны и коричневый кафтан. Он сидел на подоконнике, оседлав его, словно коня. Мощная, мускулистая нога свисала наружу, другой ногой он постукивал по полу в тронном зале, немного нервничая. Примета, которую вывел Гуча, слегка напрягла короля. Полухайкин временами становился очень суеверным. А когда рядом был Бенедикт, то Альберт не только верил во все приметы, но и не снимал оберег – тяжелый серебряный крест, купленный еще в Зелепупинске. Он поднял с пола корону, нахлобучил ее на голову и сурово взглянул на ангела.
      Тот выставил вперед ногу и заложил руку за спину. Замотанный в занавеску блондин был похож на помесь римского патриция с индийским йогом. Полухайкин усмехнулся – сравнение напрашивалось, наверное, из-за родинки меж бровей. Кришнаит прямо! Когда Бенедикт появлялся в Иномирье, родинка сразу начинала светиться перламутром, и все старания ангела, который какие только средства ни перепробовал, чтобы свести ее, были тщетны.
      Родинку эту ему сделали в гареме Гуль-Буль-Тамар, где Гуча, желая поскорее отвязаться от Самсона, которого по ошибке приняли за принца, решил женить рыжего пройдоху. Но они попали впросак, не зная, что у правительницы Фрезии уже есть муж – и не один, а целых семьсот. Там «женихов» затащили в купальню и разукрасили по всем правилам, согласно местным канонам красоты.
      – А хеппи-энд у нас был такой: ангелок все лето пахал на капустной плантации. От рабыни Изауры отличался только тем, что плантация не хлопковая была, а капустно-овощная, – подвел итог Гуча, просмеявшись где-то в недрах тронного зала и снова влезая на подоконник. Глаза его блестели, а тонкие губы так и норовили расплыться в широкую, до ушей, улыбку. – И заметьте, друзья мои, он тогда в штанах прибыл, а теперь голый. Совершенно голый, между прочим!
      – Точно, амиго, быть беде, – сказал Полухайкин замогильным голосом.
      – Насколько я могу предположить, события начнут развиваться с потрясающей скоростью, – констатировал Гуча.
      – Уже развиваются, – отметил Полухайкин, наблюдая, как Самсона подняло вверх и понесло по воздуху. Судя по направлению – в Последний Приют.
      Жители Рубельштадта много раз наблюдали подобные перелеты. Поначалу они изумлялись и старались прижаться ближе к стенам, но потом привыкли. Они поднимали шляпы и вежливо здоровались с другом королевской семьи, летящим над головами прохожих.
      С Кваквы моментально слетел сон. Она в три прыжка преодолела двор, перепрыгнула через забор, почему-то проигнорировав открытые ворота, и понеслась по улицам, судя по скорости – туда же, в Последний Приют, снимать непутевого супруга со столба. Почему-то у лягушки это получалось без всякого колдовства. Стоило ей только появиться рядом, как заклятие Амината теряло силу и узлы на веревках, что крепко держали Рыжего, развязывались сами.
      К тому, что вслед за Самсоном по улицам города на большой скорости пронесется гигантская лягушка, люди тоже привыкли, поэтому, как только вор пролетал мимо, они отходили на тротуар и готовились поднять шляпы, чтобы поздороваться с Кваквой.

      – Не вешайте на меня всех собак, – возмутился Бенедикт, проводив взглядом лягушку. – Самсона понесло на столб в поселок отщепенцев, и понесло потому, что он снова украл перстень старика Амината. До моего прибытия, между прочим, украл! Сейчас он висит себе преспокойненько вниз головой на Центральной площади в Последнем Приюте. Ну напутал я немного при перемещении, ну и что? А напутал потому, что к вам торопился. Вы же обвиняете Меня в чем ни попадя, валите на меня всякую возмутительную гадость…
      – Не… ну ты… ты это, типа… сам это сказал! – Полухайкин смотрел вверх уже несколько минут, прислушиваясь к странному вою.
      Сбитым «мессершмиттом», с воем и проклятиями, с неба упала ведьма Гризелла. Упала на ангела Бенедикта и, не восстановив дыхания, замахнулась неисправным летательным аппаратом.
      – Возмутительная, говоришь, – проскрипела старуха, охаживая вопящего Бенедикта метлой, – гадость, говоришь! Я тебе покажу гадость! У меня метла сломалась, паршивец, авария, можно сказать, произошла, фулюган, иначе б я к тебе и не подошла!
      Успокоилась бабка только тогда, когда покусанное зубастыми монстриками средство передвижения разлетелось в щепки.
      – Приятно видеть, что вы все еще энергичны и полны жизни, – пролепетал вежливый ангел под громкий смех друзей. Те уже были не в состоянии говорить, только хрипели и икали.
      – И вам доброго здоровья, – проворчала ведьма, слезая с Бенедикта. – Не сердись, Бенедиктушка, это темпераментная я такая…
      – Точно, Гризелла, ты на ангелочка сначала темпераментно глаз положила, а потом из-за темперамента и крушение пережила! Как только увидела его, так сразу темпераментно, словно орлица на добычу, кинулась на нашего красавчика! От страсти в такое крутое пике вошла! О-о-ох… Ха… – просипел Гуча.
      – Ну… ик… типа… каскадер… в натуре! – сквозь смех произнес Полухайкин.
      – Молчите, насмешники. – Ведьма погрозила пальцем Гуче и Полухайкину, встала наконец с несчастного Бенедикта и, поправив одежду, сказала: – Не сердись, ангел ты мой, Бенедиктушка! Спасибо за мягкую посадку!
      – Иногда мне хочется стать чертом, – прошептал ангел. – Мне кажется, что тогда жизнь стала бы проще.
      – Вот еще, если бы ты был чертом, то я упала бы рядом и насмерть расшиблась бы о землю. Как мне повезло, что ты подвернулся, иначе бы костей не собрала!
      Гризелла на минуту остановилась, глядя на гостеприимно открытую дверь. Ведьма была так стара, что давным-давно переступила тот рубеж, когда еще можно определить возраст по количеству морщин на лице. Их у Гризеллы было столько, что тот, кто решился бы их подсчитать, обязательно бы потерпел неудачу. Нос ведьмы был загнут крючком и почти касался бороды, редкими пучками выбивающейся из-под морщин. Казалось, еще чуть-чуть, и бородавка, примостившаяся на самом кончике носа, все-таки не удержится и провалится в глубокую ямочку на подбородке. Маленькие слезящиеся глазки смотрели остро, взгляд старухи мог убить, так он был тяжел. Мелкие кудряшки неопрятной копной свисали на лоб, они казались пыльными и никогда не встречавшимися с водой. Гризелла была мала ростом и очень суха, но характер имела такой, что ее хрупкость окружающими как-то не замечалась. Когда она говорила, всем казалось, будто ведьма занимает все свободное пространство.
      Одежду старухи давно бы следовало превратить в половую тряпку, но по непонятной прихоти та почему-то-никогда не меняла наряд. Все знали, что под этим рваньем, которое язык не поворачивается назвать одеждой, старуха носит невероятно красивое и столь же невероятно дорогое нижнее белье.
      Сейчас она стояла, уперев острый кулачок в бок, и смотрела на Гучу.
      – Гризелла Бенесафуиловна, вы единственный человек, которому повезло рядом с ним. Обычно все бывает наоборот! – сказал тот, будто подводя итог случившемуся.
      Чингачгук был, как всегда, поджар, энергичен и язвителен. На нем была его любимая одежда – белоснежная рубаха, красный плащ, через плечо неизменная торба со всякой всячиной. Талию обхватывал серебряный поясок в виде змейки, с изумрудными камешками на пряжке. Пряжка эта точно изображала змеиную головку, даже раздвоенный язычок был ювелирно выполнен неизвестным мастером. Поясок был не простой. Если на змеиный язычок капнуть крови, то змейка становилась настоящей и выполняла желания хозяина. Когда-то она спасла жизнь и самому Гуче, и его друзьям – Самсону и Бенедикту.
      Правда, тогда он их друзьями не считал, парни были для него неприятным довеском, от которого он мечтал освободиться. Сейчас Гуча уже и не вспоминал о тех временах.
      Вытянутое смуглое лицо любителя розыгрышей тоже было таким же, как пять лет назад, разве что от частого смеха появились морщинки в уголках глаз. Но взгляд так и остался взглядом опасного и решительного человека. Сейчас его черные глаза лукаво поблескивали из-под длинных прямых ресниц. Гуча с удовольствием выступал в роли арбитра, когда ему случалось присутствовать в Рубельштадте одновременно с Гризеллой.
      – Хватит вам на парня наезжать, везучий он! – одернула насмешников ведьма, жалея недотепу Бенедикта, хотя сама много раз удивлялась тому, как часто ангел умудряется попадать впросак.
      – Нет, Гризелла, он просто галантный и не мог допустить, чтобы женщина упала на голую землю. Другие пальто дамам под ноги стелют, а этот дурачок сам в лужу кинулся, чтобы ты, Гризеллочка, платье не замочила.
      – Вообще-то меня сшибли, но если бы я заметил, что Гризелле Бенесафуиловне грозит беда, то я сделал бы все от меня зависящее, чтобы помочь ей!
      – Ага, ты бы обязательно помог… – съязвил Гуча. – В беду попасть! Гризелла, душенька, тебе действительно повезло, что он не заметил!
      – Метла подвела, – проворчала ведьма, зло зыркнув на Гучу водянистыми глазками.
      – А метлу что, типа моль поела? – поинтересовался Полухайкин. Теперь, подумав о крушении, которое претерпела Гризелла, он снова вспомнил о подмеченной Гучей закономерности. Его вдруг охватило очень нехорошее предчувствие. И после разговора о приметах отмахиваться от этого предчувствия он не стал.
      – Почти моль. Хотя нет, скорее то, чем моль питается. Мексика, дочка твоя, опять набедокурила, – ответила Гризелла.
      Папашу сразу сдуло с окна. Ни для кого не было секретом, что дочь свою король Полухайкин бессовестно баловал, за что, собственно, и расплачивался. Деньгами. Бережливая Марта пыталась повлиять на мужа, но потерпела фиаско и в бухгалтерских книгах добавила графу: «Проделки Мексики».
      – Не прячься, Альбертушка, хотя меня снова оставили без жилья, я скандалить не буду, так, немного поругаюсь. – Ведьма хищно улыбнулась, оскалив длинные желтые клыки, и вошла в королевский дом.
      – Гризелла Бенесафуиловна, позвольте сказать, что мне очень приятны ваши слова и хотелось бы принести извинения… – забормотал ангел, наконец-то поднявшись на ноги, но ведьма его уже не слышала – она вовсю распекала короля Полухайкина в глубине тронного зала.
      Бенедикт подошел к окну, подпрыгнул, зацепился руками за подоконник, подтянулся – и сразу же столкнулся с летящим навстречу предметом. Когда он снова поднялся на ноги, то порадовался, что предмет оказался мягким – это была всего лишь подушка с трона. А ведь с его-то счастьем мог бы вылететь и сам трон. Зная Гризеллин характер и свое везение, ангел бы этому не удивился. Из открытого окна неслась скрипучая старушечья брань, рокотал, оправдываясь, Полухайкин, и все это пересыпалось язвительными замечаниями Гучи.
      Ангел подошел к двери и остановился на пороге. Стоит ли присоединиться к компании в тронном зале или, помня о своей судьбине, безопаснее будет остаться во дворе? Страсти кипят немалые, а день и так начался не очень хорошо. Но любопытство оказалось сильнее осторожности. Бенедикт уже собрался переступить порог, как вдруг за спиной послышался грохот. Ангел оглянулся и с ужасом уставился в бешеные глаза Тыгдынского коня.
      Черный жеребец попытался затормозить сразу всеми четырьмя копытами, но не успел погасить скорость. Да и плиты двора были скользкими после недавнего дождя, и Тыгдын влетел в распахнутые двери.
      Как ангел успел вцепиться ему в шею, осталось загадкой и для шумной троицы внутри, и для Тыгдына, и для самого Бенедикта. Впрочем, удивлялись потом, а в тот момент Гуча, Альберт и Гризелла так были увлечены спором, что восприняли въехавшего на крупе Тыгдына с Бенедиктом на шее как нечто само собой разумеющееся. Гризелла спокойно отошла в сторону, а Гуча спросил:
      – Ангелок, поскольку коней на скаку только русские бабы останавливают, то смею предположить, что ты его душишь?
      Тыгдын хрипел и мотал головой, пытаясь стряхнуть незваного наездника, но Бенедикт, кажется, был в шоке. Шею коня ангел сжал мертвой хваткой, не понимая, что тому вот-вот придет конец. Полухайкин посмотрел в глаза Тыгдыну и все понял.
      – Ангелок, ты пальчики типа расслабь, – ласково сказал он и, разогнув по одному скрюченные, посиневшие пальцы ангела, спас коню жизнь.
      Альберт бережно отнес блондина в другой угол и усадил на трон. Бенедикт все еще не воспринимал окружающее. Даже когда король кинул ему на колени узел с одеждой, Бенедикт не вздрогнул. Накладки с одеждой во время перемещения из мира в мир случались постоянно, поэтому как у Альберта, так и у Гучи в Крепости всегда наготове был запасной комплект белья и платья для рассеянного путешественника по параллельным измерениям.
      Ангел непослушными пальцами развязал узел и принялся натягивать одежду. Он несколько раз совал ногу мимо штанины, пока надевал разноцветные брюки, непослушными пальцами застегнул пуговицы шитого золотой нитью кафтана и нахлобучил шляпу с фазаньим пером, даже не заметив, что головной убор надет задом наперед.
      – Мексика… – прохрипел Тыгдын.
      – Что, и тебе сегодня досталось? – участливо спросил черт. – Талантливая у тебя дочка, друг Полухайкин.
      – Мексику украли, – выговорил наконец конь.
      Его огромная грудь раздувалась, словно кузнечные мехи, глаза бешено вращались, а с боков хлопьями падала пена. Тут же в зал вошла толстая поломойка со шваброй в руках и принялась вытирать пол. Она неодобрительно смотрела на коня, но молчала – король быстро отучил ее ворчать в своем присутствии. Вредная уборщица с трудом сдерживалась, но потом, как правило, отводила душу на кухне, долго ругаясь в присутствии служанок. Она все никак не могла забыть историю пятнадцатилетней давности, когда гостевая комната по вине Бенедикта, Самсона и Гучи была завалена навозом.
      – Ты уверен, что это не очередная шалость? – осведомилась Гризелла.
      – Это не шалость, это беда. Девочку украли прямо с моей спины и унесли в неизвестном направлении, а я даже не заметил, кто это сделал. – Тыгдын опустил голову, мокрая грива повисла длинными сосульками.
      – Кем бы этот похититель ни был, – ехидно пропела Гризелла, – надеюсь, он знал, что делал.
      – Что за шум во дворце ранним утром? – В зал вошла королева Марта с полным передником яиц.
      За прошедшие годы королева стала еще пышнее и основательнее. На круглом, словно полная луна, лице – ранеточный румянец, ямочки на щеках. Носик, маленький, пуговкой, усыпан мелкими коричневыми веснушками. Аккуратная коричневая одежда и обязательный для женщин фартук – белоснежный в любое время дня. Как жительницы Рубельштадта умудрялись сохранить эту белизну в первозданном виде при многочисленных делах – оставалось загадкой. Две тугие, с руку толщиной, косы спускались из-под белого чепца на необъятную грудь. Марта была довольна жизнью, приветлива и очень рачительна.
      – Марточка, ты это… не волнуйся. – Полухайкин решил сначала подготовить супругу, чтобы известие не стало ударом. – Дочку украли.
      – Ох, – всплеснула руками Марта.
      Яйца посыпались из передника и раскатились по всему залу. Они были крупные, идеально круглые и почему-то розовые. Но самым удивительным было то, что, упав на пол, ни одно не разбилось. Марта кинулась к мужу, и Полухайкин, обняв жену, погладил ее по волосам огромной ладонью. Сердце его сжалось от страха за дочь, но не только – в Альберте волной поднималась ненависть, грозя затопить и душу, и тронный зал, и все Иномирье. Кем бы ни был похититель, он очень пожалеет о случившемся!
      – Я несколько раз прочесал всю дорогу до того места, где девочка задала последний вопрос, расспросил лесных эльфов, те кликнули древесных гномов, – короче, выяснил, что ее схватило невиданное ранее чудовище. Толком никто не рассмотрел, все заметили только руку, покрытую черной шерстью, – хрипя, закончил рассказ Тыгдын.
      – Ой, да что же мы делать будем! – разрыдалась Марта, прижимаясь к мужу.
      – Ну в первую очередь мы успокоимся, поскольку слезами горю не поможешь, – сказал Гуча. Он заставил себя разжать кулаки и прошел к столу. – А во-вторых, кажется мне, что среди нас есть ведьма. И не будь я черт, если у нее не припрятано какое-нибудь волшебство.
      Гуча с надеждой посмотрел на Гризеллу. Та задумалась, сморщила лоб и, вдруг вспомнив что-то, стала выворачивать карманы. Когда ей удалось найти нужную вещь, складки кожи на щеках разъехались и лицо обезобразил оскал длинных клыков, означавший улыбку.
      – Вот! – сказала она и поставила на стол оловянное блюдо, покрытое толстым слоем грязи и сильно погнутое. Потом запустила руку в другой карман и выудила сморщенное старое яблоко.
      Бенедикт, наконец-то пришедший в свое нормальное состояние, подошел к столу, взял посудину и приложил к лицу. Вмятина точно соответствовала по форме и размеру огромной шишке на лбу.
      Гризелла забрала у ангела волшебный предмет и, игнорируя неодобрительный взгляд Марты, снова поставила его на сверкающую столешницу. Потом потянулась за яблочком, но пальцы наткнулись на пустое место. Все уставились на ангела. Тот покраснел и несмело положил на стол огрызок.
      – Извините, пожалуйста, – пролепетал он, едва не плача.
      – Вот саранча! – воскликнул Гуча, всплеснув руками. – Жрешь что ни попадя!
      – Я нечаянно, – прошептал виновник, – я сам не понимаю, как это происходит.
      Бенедикт не был обжорой, он просто был рассеянным. Иногда казалось, что его руки живут отдельно от остального тела. Стоило только рядом оказаться еде, как руки ангела принимались засовывать в рот все, до чего могли дотянуться. Другой бы на его месте растолстел, но Бенедикт оставался все таким же стройным и узкоплечим, как будто не поглощал калории в невероятных количествах.
      Ведьма прошипела что-то не очень приятное об аппетите Бенедикта и, засунув руку в бездонный карман, выудила второе яблочко, еще старее первого. Прошептав заклинание, она подкинула яблочко. Оно завертелось в воздухе, упало на блюдо и… остановилось.
      – Яблочко наливное, – сказал Гуча, догадавшись, что задумала старуха, – но, к сожалению, не функционирует – либо тарелочку долго амортизировали, либо яблочко сгнило. А жаль! Сейчас и мы девочку бы увидели, и похититель бы обозначился.
      – Так это типа телик? – догадался Альберт.
      – Это типа камера наружного слежения, – объяснил черт.
      – Так че, не понял, кина типа не будет? – произнес Полухайкин, ни к кому конкретно не обращаясь. А поскольку интерес у него к данной посудине был личный, то действовал он решительно – взял оловянное блюдо и выпрямил его. Несколько движений мощных пальцев – и яблочко весело закрутилось по идеально ровной поверхности, показав сначала кусок неба, потом верхушки деревьев, а потом…
      А потом за спинами людей раздался противный, режущий уши звук. Компания, с нетерпением ожидавшая, когда тарелка покажет цельную картинку, синхронно вздрогнула, люди оглянулись на звук.
      На подоконнике сидело маленькое уродливое существо. Огромная пасть была открыта, острые зубы блестели, глаза кровожадно зыркали по сторонам, а звуки, которые издавала горгулья, можно было назвать как угодно, только не смехом. Острые когти сжимали свернутую в трубочку бумагу.
      И снова Альберт действовал быстро и решительно. Он схватил со стола первое, что попало под руку, и бросил, точно попав в пасть незваной гостье. Горгулья захлебнулась смехом, раскашлялась и полетела прочь, грязно ругаясь.
      К сожалению, под руку Полухайкину попалось наливное яблочко. Ведьма взвыла и, наверное, впервые в жизни потеряла дар речи. Она открывала рот, но звуки, вылетавшие из него, напоминали те, что только что издавала горгулья.
      Полухайкин виновато отвел глаза, и вдруг улыбнулся – на полу лежал предмет идеально круглой формы. Он нагнулся и протянул Гризелле розовое яйцо.
      – Остолоп! Фулюган! – обрела наконец-то дар речи ведьма, бросая на блюдо альтернативный вариант наливного яблочка.
      Ведьма раскрутила яичко, и оно весело покатилось по тарелке.
      Взору людей открылась следующая картинка: кусок синего неба, верхушки деревьев и большой зверь, который по этим верхушкам скакал.
      – Обезьяна! – вскричал Полухайкин.
      – Мексика, – в голос зарыдала Марта, увидев в руках похитителя дочь, а Гризелла всхлипнула и высморкалась в гриву Тыгдынского коня.
      Обезьяна словно почувствовала, что за ней наблюдают, – она оглянулась, состроила рожу, потом с ловкостью циркового гимнаста спрыгнула на землю и юркнула в нору.
      Сеанс прервался – яйцо пошло сеткой трещин и развалилось, выпустив на свет маленького розового дракона. Несмотря на лилипутский размер, дракончик обладал всеми признаками своей породы, мерзким характером в том числе – он немедленно плюнул огнем, превратив блюдо в сверкающую оловянную каплю.
      – Не понял, – произнес Полухайкин, – это че: типа кина совсем не будет?
      Он попытался прихлопнуть вредителя ладонью, но тот оказался шустрее – взмахнул крыльями и взлетел под потолок.
      Дальше стало и вовсе не до него – в зал ворвалась разъяренная Брунгильда с мечом в руке. Голубые глаза прекрасной воительницы горели мрачной решимостью. Она занесла меч над головой супруга и крикнула:
      – Прости, любимый!
      От смерти Гучу спасло только то, что пять лет жизни с прямолинейной амазонкой приучили его всегда быть наготове. Брунгильда сначала действовала, а потом думала.
      – Сдурела, Бруня?! – вскричал муж, отбивая мощные удары волшебного клинка.
      – Аполлошу украли, – ответила супруга, яростно нападая. – Сказали, что обменяют голову мужа на голову сына.
      – Ну и зачем тебе два безголовых мужика? – крикнул супруг, запрыгивая на подоконник.
      Вопль заглушил звон металла и пробился в сознание Брунгильды.
      – Меня обманули! – взревела она, опуская меч.
      – Нет, Брунечка, они над тобой пошутили, а ты, как всегда, восприняла все буквально, – сказал Гуча, с трудом переводя дыхание.
      – Ты, Брунька, не чуди, в натуре. – Полухайкин отобрал у Непобедимой меч. – Твой Аполлоша взрослый мужик и наверняка просто так не дался врагам.
      – Да, во дворе десять трупов лежат, точнее, одежда от них, – ответила Брунгильда Непобедимая – в голосе ее звучала гордость за сына, хотя непонятно было, гордится она им как мать или как наставник гордится успехами ученика в рукопашном бою. Брунгильда вздохнула, сняла шлем и встряхнула короткими белыми кудрями. Тонкие брови сошлись к переносице, смяв гладкую кожу на лбу в решительную морщинку. Было видно, что Брунгильда Непобедимая уже приняла решение начать войну со всем светом во имя спасения сына.
      – А сынок твой уже без головы и отдыхает рядом с ними? – ехидно поинтересовалась ведьма.
      – Нет, Гризелла, – шмыгнула носом прекрасная воительница.
      – А если нет, чего мечом махаешь, дура! Какую они тебе голову отдадут? А куда тело денут?!
      – Я бы тоже какой-нибудь саблей-маблей взмахнула, если б умела, – пропел за окном нежный голосок Гуль-Буль-Тамар. – Какой-то ишак оставил Фрезию без воды. Все колодцы высохли, поэтому мне пришлось разрешить своим подданным пить вино. Бумага мне пришла от этого сына недостойной ослицы. Если я не сделаю его хозяином моей великолепной Фрезии, то он снова превратит все мужское население столицы в женщин. Я сначала тоже хотела с мечом, но подумала, что не женское это дело – войну вести, когда рядом такие сильные соседи есть!
      – Правильно, Тамарка, – одобрительно сказал Полухайкин, подавая руку восточной принцессе.
      Та перепрыгнула с ковра-самолета на подоконник и, благосклонно приняв помощь западного соседа, грациозно ступила маленькой ножкой на тканый ковер, что устилал пол в тронном зале, обвела собравшихся томным взглядом раскосых глаз и, звеня браслетами, подошла к Гуче. За окном раздавались громкие шлепки – это приземлялись джигиты на коврах-самолетах.
      – Дай-ка мне письмецо, что тебе прислали, – протянул руку Гуча.
      – Вот, – одновременно ответили Непобедимая и Бультерьерша и положили на стол две бумаги. В одной говорилось, что, если получат власть и деньги, мужиков в баб превращать не будут, а в другой предлагали взаимовыгодный обмен головы Аполлоши на голову Гучи.
      Гуча поднял с пола третий ультиматум – тот, что выпал из лап горгульи, и положил рядом.
      – Величайший и неповторимый самоназначенный правитель Иномирья, – прочел черт, – приказывает королю Полухайкину сложить оружие и сдаться на милость победителя.
      – Когда это меня кто-нибудь побеждал?! – взревел Полухайкин, но ему никто не ответил – все слушали Гучу.
      – Приказываю доставить сначала Альберта Ивановича в цепях и под охраной солдат Брунгильды Непобедимой в мою темницу, а уж потом заняться сбором денег. Чтобы все сольдики, каких в Рубельштадте великое множество, были собраны и перевезены в мою казну. В случае невыполнения этого ультиматума я, можете быть уверены, умерщвлю девчонку самым болезненным способом.
      – И кто у нас такой хитромудрый контракт накатал? – спросила Гризелла, недобро прищурившись. Она сама бы могла ответить на свой вопрос, догадалась уже, но все же хотела получить подтверждение догадки.
      – Тентогль, – прочитал Гуча.
      – Тентогль, – прошипела ведьма.
      – Вот вредитель недобитый! – Альберт выпрыгнул в окно, прямо на ковер-самолет, разостланный во дворе. Ангел по инерции прыгнул следом, а Гуча скомандовал:
      – Бруня, собирай армию – и в Забытые Земли, а мы к лесной норе по следу пойдем.
      – А как же Мексика?! – заполошно крикнула Марта. – Там же сказано, что если против Тентогля войной пойдем, то он ее…
      – Не волнуйся, милая, дочку я быстро найду, – успокоил жену Альберт.
      – Гуль-Буль, ты тоже собирай своих джигитов и в разведку – выясни, где этот гад окопался, а провиантом Марта займется, – распорядился черт и выпрыгнул из окна на взлетающий ковер-самолет.

      Рубельштадт гудел как растревоженный улей. По городу уже разнеслась страшная весть. Мексика была всеобщей любимицей, и каждый житель города принял известие о ее похищении близко к сердцу.
      Ко дворцу начали съезжаться подводы – это граждане Рубельштадта, прослышав о войне, привозили продукты, одежду, подковы и еще многое другое, что может понадобиться в дальнем и трудном походе. Марта, несмотря на страшное беспокойство, а может, благодаря ему, была деловита и сдержанна. Она давала указания, что и куда грузить, какая повозка пойдет первой, а что, наоборот, поставить в конец обоза. Распорядилась привезти котлы вместе с поваром – кашеварить для солдат. Война войной, а обед по расписанию. И, как самое ценное в обозе, разместила повара в середине, приставив к нему охрану.
      Тут же метались ковры-самолеты соседей. Брунгильда Непобедимая только успевала отдавать приказы. Она уже отправила воздушным путем старшину с приказом о всеобщей мобилизации. И вот теперь таксисты каждые двадцать минут докладывали, как продвигается ее дружина.
      – Молодые, горячие, – вздохнула Гризелла, наблюдая, как разлетаются в разные стороны ковры-самолеты, как отряд Брунгильды скачет через Рубельштадт, наводя панику на мирных прежде улицах, как Марта собирает обоз для похода в Забытые Земли с армией Брунгильды. – Нет, все, конечно, правильно, но зря они к норе понеслись. Если Тентогль все это затеял, то и искать надо его, а не обезьяну, которая девочку утащила. Он трус и действует только тогда, когда за его спиной сила большая стоит. А вот где он эту силу взял, предстоит выяснить. Давай-ка, Тыгдын, этим и займемся. Ну-ка, пригнись.
      – Это еще зачем? – удивился конь.
      – Затем, что возить меня будешь, пока новую метлу не справлю.
      – Я не извозчик, – обиделся Тыгдын.
      – Я тоже не смесь полицейской ищейки и жокея в весе пера, – огрызнулась ведьма. – Подставляй спину, эрудит недоделанный, и дуй к Аминату.
      – А он-то зачем? – спросил Тыгдынский конь, подставляя спину.
      Гризелла кряхтя взобралась на него, сожалея, что упрямый жеребец отказывается надеть седло.
      – А затем, что надо выяснить, откуда у Тентогля такая сила взялась, – проворчала старуха, ерзая на неудобной конской спине. – Это надо ж – над самой отвратительной нечистью господином стал. Армию собрал и войну всему Иномирью объявил! А старик – самый древний обитатель этого мира. Он много знает, так что если не все мозги пропил, то, может, что дельное и скажет.
      – Дело говоришь, Гризелла, вот только где его искать? Он свою избушку на новое место перенес.
      – Ты, что ли, поглупел, Тыгдын? Сам же советовал Альбертушке не мучиться ремонтом дорог, а просто переносить избу старика туда, где новый путь требуется проложить.
      – Точно поглупел, я ведь даже предложил его министром путей сообщения назначить. А что, народ к его дому такие тропы протаптывает, что и камнем мостить не надо. Да его дом издалека учуять можно – по запаху. Я совсем забыл, что от его самогонного аппарата такой сильный запах сивушных масел исходит, что за много километров чувствуется!
      – Вот я и говорю, как увидишь в лесу новую дорогу, по ней и скачи, наверняка в нужное место приведет.
      Тыгдын покинул тронный зал и, аккуратно перебирая копытами, спустился с крыльца. Он оглянулся, удивляясь, как это получилось перемахнуть через высокие ступени, когда влетал во дворец, и не сломать при этом ноги. Потом решил, что в состоянии тревоги и не такое сделаешь, и, под понукания ведьмы, поскакал со двора.
      На улицах Рубельштадта суетился народ. Ужасная весть облетела не только столицу, но и всю страну. Люди готовились к войне.
      Тыгдын быстро проскакал мимо аккуратненьких деревень, миновал лес и, распугав разбойников, пронесся через их лагерь. Потом, взрывая копытами песчаное дно, пересек мелкую речушку, возле которой раньше жил отшельник, и выехал на широкую дорогу. Дорога эта вела мимо двух старых башен к горам.
      Нужное место на этот раз находилось у подножия горного хребта, который отделял Иномирье от Забытых Земель.
      Жилище отшельника прилепилось прямо к скалам. Это был домик без окон, перекошенный на одну сторону. Запах спиртного витал в воздухе, из двери вырывался белесый пар – казалось, будто домик неисправимо, хронически пьян. Из соломенной крыши торчала неудержимо клонившаяся влево труба, из которой, несмотря на теплый день, валил дым.
      Внутри кипела работа. А если сказать точнее – в огромном, плотно укупоренном крышкой котле кипела и булькала брага, поставляя белесый пар в сложное переплетение трубок и шлангов. Самогонный аппарат был любимым детищем старого Амината, его делом, его творчеством, его жизнью, наконец. Старик экспериментировал, методом проб и ошибок создавая такие рецепты вин, какие на выставках всегда получали бы первые места, если бы такие выставки проводились в Иномирье.
      Избушка отшельника, отремонтированная в связи с частыми перемещениями, что, кстати, не помогло искоренить перекос, стояла посреди широкой дороги. Амината не спасло даже то, что он прилепил жилье вплотную к горам. Путь к дому волшебника проложили не только со стороны Иномирья. Обитатели Забытых Земель тоже постарались – с той стороны, мимо Последнего Приюта к горам вымостили широкую дорогу. А горные гномы, подхватив почин, пробили в горах тоннель и установили шлагбаум, собирая плату со всех, кто желал попасть к отшельнику. Платили исправно, потому как лезть через перевал никому не хотелось.
      Рядом с тоннелем предприимчивый Джулиус установил ларек. Дела шли хорошо, и красное лицо тучного владельца лучшего в Рубельштадте питейного заведения, украшенное многочисленными родинками, лоснилось от пота и удовольствия. Глазки светились предвкушением прибыли и постоянным беспокойством. Беспокоился он о своей семье, с которой на некоторое время был разлучен. И беспокойство это было не напрасным – бедняга боялся, что его прекрасная любвеобильная супруга Васенька в его отсутствие родит еще одного сына, похожего на кого-нибудь из соседей. Толстые, волосатые руки порхали над прилавком, коротенькие пальчики, пересчитывая деньги, мелькали со сверхсветовой скоростью. Подсчитывая прибыль, Джулиус испытывал радость, но беспокойство все равно не отпускало, а воображение рисовало картины одну страшнее другой. Например, что Басенька родит не одного сына, а сразу трех или четырех, и все они будут похожи на разных мужчин.
      Вокруг ларька рогатого простофили жительницы Последнего Приюта устроили торговые ряды, предлагая путникам вяленую рыбу и прочие морские деликатесы. Движение через тоннель было оживленным, поэтому и Джулиус, и торговки, и гномы зарабатывали хорошо, только успевая пересчитывать сольдики. Вот и сейчас у шлагбаума топтался старый гоблин. Он пытался бесплатно проскочить за него, но бдительные гномы стеной встали на защиту своих интересов, затеяв перебранку с нарушителем.
      Гризелла легко спрыгнула со спины Тыгдынского коня и взлетела на крыльцо, перешагнув через три ступеньки. Она заколотила в дверь остреньким кулачком. Стук получился звонким и раскатистым. Из избы донеслась не менее раскатистая брань. Воспитанный Джулиус поморщился и заткнул руками уши. Старик не стеснялся в выражениях и щедро пересыпал речь ругательствами.
      – Уйду! В пустыню уйду! – летели из-за закрытой двери вопли отшельника. – И когда же это кончится?! Я отшельник, я специально в горы ушел, а эти идиоты базар вокруг моей избы устроили. Я всех в собак превращу, болезней напущу, если не прекратят это безобразие! И когда же все это кончится?!
      – Никогда, – ответила ведьма, пинком открывая дверь. – Выходи, алкоголик, разговор есть.
      – Ты скандал так ласково разговором обозвала? Ты и разговор – понятия несовместимые. Ты, Гризелла, мне уже плешь проела, в печенках у меня сидишь… – съязвил старик, но все же вышел и присел на скрипучие ступени расшатанного частыми посетителями крыльца. Он злобно зыркнул на Тыгдынского коня, который делал вид, что находится в другом месте, с отсутствующим выражением на морде разглядывая жужжащих вокруг мух.
      Старик был высок ростом и плечист. Совершенно седой – длинные волосы свисали неопрятными прядями до пояса, а нечесаная борода опускалась ниже колен и была заткнута за пояс. Глаза отшельника – непонятного цвета, с красными от чрезмерного потребления спиртного белками, прятались под кустистыми бровями. Под глазами висели большие мешки, видимо появившиеся в результате ночных бдений над рукописью. Нос сизой сливой выглядывал из буйной растительности, что закрывала половину лица. Одет волшебник Аминат был в просторный серый балахон с капюшоном, подпоясанный обыкновенной, сложенной вдвое веревкой.
      – В печенках у тебя цирроз сидит! – проворчала ведьма, зло глядя на бывшего супруга из-под лохматых бровей.
      Она застыла, скрестив руки на груди и выставив вперед ногу, выражая всей своей позой чувство превосходства и презрение, испытываемое по отношению к бывшему супругу. Супругами Гризелла и Аминат были очень недолго, расстались со скандалом, который возобновлялся при каждой встрече стариков. Несмотря на то что сейчас ни один из них, спроси его, и не вспомнил бы причину развода, ругались они виртуозно и с большим удовольствием. Как справедливо полагали свидетели их ссор, им просто нравилось это занятие.
      – Значит, в желудке, – Аминат проигнорировал грозный взгляд, – потому как язва ты сибирская! С чем пожаловала?
      – С вопросами, старый пень! Сынок-то твой чудит опять, Тентоглюшка снова все Иномирье на уши поставил.
      – А мне все равно, что он делает, потому как я от него отрекся.
      – От мира этого тоже отрекся?
      – И от него тоже, – кивнул отшельник, – вот только мир этот, к сожалению, имеет другое мнение по данному вопросу, причем совершенно противоположное моему, и никак не хочет оставить в покое меня. Я никуда не пойду!
      Он положил ногу на ногу, взмахнув полой серого балахона, и скрестил на груди руки, всем своим видом показывая, что не готов к сотрудничеству. Более того – категорически против любых контактов!
      – Да тебя никто никуда и не зовет, трус несчастный, – возмутилась ведьма, – но на вопросы-то ты сможешь ответить?
      – А что, Тыгдынский автоответчик голос потерял? Или у него память отшибло? – Отшельник зло посмотрел на главного советника короля Полухайкина. Он не мог простить Тыгдыну историю с его назначением на пост министра путей сообщения.
      С Тыгдынского коня мигом слетело безразличие, он громко заржал и сердито взмахнул хвостом.
      – Да как ты смеешь обвинять меня в некомпетентности? – проревел Тыгдын, взбрыкивая.
      – Я тебя еще и в тупости обвиню, – крикнул отшельник, распалив себя воспоминаниями.
      – Ты самый асоциальный тип и деградант к тому же! – рассвирепел темпераментный жеребец, но ведьма быстро успокоила его, стукнув сухоньким кулачком между глаз.
      – А ну тихо! – крикнула она, проделав ту же процедуру с отшельником. – Ну-ка уймитесь! Тут беда такая, а вы, два остолопа, старые обиды поминаете! А ну быстро отвечай, Аминат, не то хуже будет!
      – А чего ты ко мне-то пристала? Ты к этой наглой скотине пристань, он же сам пять лет назад давал ответы Тентоглю на его загадки. Вот пусть этот кандидат на живодерню и вспомнит, о чем его спрашивал мошенник и какие ответы получил!
      – Точно! – обрадовалась Гризелла. – Он, когда в трещину провалился, а потом в боковой тоннель юркнул, все кричал, что конь на его вопрос ответил, а значит, он победит. Опять-таки последние дни в Иномирье странные дела происходили – то животное в человека превратится, то предметы без заклинаний свойства свои и сущность меняют.
      – Ой, дурень я! – взвыл Тыгдын. Он бы стукнул себя кулаком по лбу, будь у него эти кулаки, – столько запоздалого раскаяния было в его голосе, столько недовольства собой.
      – Первый раз от Тыгдынского нахала мудрые слова слышу, – рассмеялся отшельник.
      – Я ведь сам ему про оборотней рассказал и про то, как их пробудить ото сна и призвать к действию, – продолжал сокрушаться Тыгдын, впервые не обращая внимания на полное едкой издевки замечание старика.
      – Так ты знал? – рассвирепела ведьма.
      Конь попятился и приготовился сорваться с места в карьер при первых же всплесках эмоций скандальной старухи. Но Гризелла сдержалась и на удивление спокойно приказала:
      – А ну выкладывайте, в чем тут дело!
      – Есть в Забытых Землях народ, – начал отшельник. – Народ волшебный – лесные оборотни. Но лесными их зовут потому, что их замок лесок небольшой окружает да волосы у них зеленого цвета, а так к лесу они никакого отношения не имеют. Так вот, народ этот принимает любое обличье, какое только захочет. Перекидываются во что угодно – в камень, в дерево, в людей и животных. Только вот беда – волшебство у них коллективное.
      – Это как? – спросила старуха.
      – Как если бы ты, Гризелла, летать на метле могла только тогда, когда рядом с тобой я сижу или Тыгдын, например.
      – Чур меня! – ужаснулась ведьма.
      – Так и они – пока у них королева есть, они волшебники. А стоит только королеву убрать – замирают, в каком бы ни находились обличье, и забывают, кем были раньше.
      – И что же, они такие грозные?
      – Нет, Гризелла, не очень, когда поодиночке, – вступил в беседу конь.
      – Дело говоришь, Тыгдын, – кивнул Аминат, прислоняясь к перилам. Он поерзал, почесывая спину, и с удовольствием крякнул – процедура чесания показалась старику очень приятной. – Поодиночке они слабенькие, – сказал он, с сожалением прекращая любимое занятие, – и больше озорничают, шалости мелкие творят, а вот вместе – сила великая. Особенно если объединить их высокой целью.
      – Точно, – согласился с отшельником Тыгдын. – Тентогль меня об этом и спрашивал, а я ему посоветовал найти пропавшую королеву. Даже идея поисков объединит народ в единый организм и в результате даст мощную армию, в составе которой будут не только оборотни, но и подчиненные им народы – вампиры, тролли и прочая мелочь. Королева лесных оборотней пропала давно, а без нее весь народ живет бессмысленно, словно овощи на грядке.
      – Это что же у нас получается – стоит только найти настоящую королеву, как Тентогль сразу силу потеряет? – подвела итог Гризелла.
      Она нахмурилась, собрав в складки лоб, хотя, казалось бы, куда еще сильнее? Лицо ведьмы сплошь покрывали морщины – и мимические, и возрастные. Она по привычке каждый вечер смазывала лицо сметаной, но то ли в силу возраста, то ли по причине зловредного характера не только не становилось меньше морщин, но и губы делались тоньше, а загнутый крючком нос почти соединился с острым подбородком.
      Ведьма шевелила лохматыми бровями, пытаясь вспомнить какое-то давнее событие, связанное с только что рассказанной историей. Она почесала затылок и вскрикнула, запутавшись пальцами в вороньем гнезде мелких перманентных кудряшек.
      Отшельник покачал головой и вздохнул, удивляясь, как ему удалось прожить с ведьмой столько лет, но решил, что любое его замечание по этому поводу вызовет новый скандал. Он проглотил вертевшуюся на языке колкость и спокойно сказал:
      – И силу потеряет, и армию, и я очень удивлюсь, если он жизнь свою пустую сохранит. Королева оборотней, как я слышал, дама очень решительная.
      – И где же эту решительную даму искать? – ни к кому конкретно не обращаясь, произнесла ведьма.
      – Ты, Гризелла, отупела, что ли, от постоянной ругани? Или память у тебя от частых воздушных катастроф сдавать стала? Или тебя наконец-то старческий склероз посетил?
      – Ты о чем?
      – О том, что ты же сама на нее проклятие наложила, – усмехнулся отшельник, довольный тем, что первый раз сумел озадачить ведьму.
      – На кого? – удивленно выпучила глаза старуха.
      – На королеву лесных оборотней, – хохотнул Аминат и довольно потер руки.
      – Я?!
      – Ты!
      – И кто же она?
      – Кваква, – ответил отшельник, – жена нашего рыжего вора, чтоб ему мой перстенек мозоль на пальце натер!
      – Ква… Ква… – пролепетала совершенно ошарашенная старуха.
      – Ну да. Ты что, не помнишь, как много лет назад одна проказница у тебя одежду стащила? Тебе потом пришлось по синему небу в исподнем лететь.
      – Так это получается, что Самсон на Акаве женился?
      – На ней. Хотя как можно было заколдовать королеву колдунов-оборотней, я ума не приложу! И не только заколдовать, но и забыть об этом!
      – Позвольте заметить, уважаемый Аминат, – донеслось из торговой палатки, – что вы меня тоже превратили в речного рака и забыли об этом на два года!
      – А ну цыц! – рыкнул отшельник и злобно посмотрел на трактирщика. Джулиус не только не пропустил ни слова из их беседы, но и не удержался, чтобы не вступить в разговор. Аминат повернулся к ведьме и впервые в жизни похвалил ее: – Я всегда говорил, что ты талантлива, жаль только, что это проявляется, только когда ты злишься.
      – Точно, – расцвела от похвалы Гризелла, сразу помолодев на пару сотен лет, – разозлилась я тогда сильно. Что же теперь делать будем?
      – Надо поцеловать лягушку – и все, – снова вступил в беседу Тыгдынский конь, – а найти Квакву просто – она в Последнем Приюте, снимает муженька с позорного столба.
      – Желаю удачи, – желчно произнес Аминат. – Может, коллективный поцелуй окажется более действенным, чем индивидуальный!
      – И он еще меня язвой обзывает! – вскричала Гризелла, лихо запрыгивая на коня. – На себя посмотри, отщепенец!
      – Конечно, получила от меня все что хотела, а теперь и обозвать можно, – проворчал отшельник, поднимаясь с крыльца.
      – Я все удивлялся, как это лягушке удается заговоренные узлы развязать, – проговорил конь, направляясь к тоннелю. – Теперь-то все понятно! Если она сама колдовской породы, то отшельник тут отдыхает со своими бытовыми заклинаниями. Дальше, думаю, все просто – поцелует ее Самсон, и все.
      – Да не все. Не все так просто, Тыгдын. – Гризелла тяжело вздохнула. – Я тогда с лягушачьим заклятием переборщила немного. Девчонка жестоко посмеялась надо мной. Я отыскала девицу после того, как сраму огребла и на все Иномирье прославилась, пролетев в нижнем белье днем по синему небу. Нахалка только посмеялась надо мной и говорит, мол, мне, старой вешалке, платье получше надо справить. Представляешь, какая наглость?! Вот тогда я разозлилась и наложила на высокомерную девицу заклятие. Говорю ей, походи ты в обносках, а я посмотрю. А если снимешь платьице хоть на минуту, то превратишься в жабу, и чтобы принять прежний облик, тебе надо будет выйти замуж за принца. И поцелуй, Тыгдынушка, сработает только тогда, когда супруг ее полюбит всем сердцем. А ты сам знаешь, что насильно мил не будешь.
      – Именно поэтому Самсоновы поцелуи не действуют?
      – Именно поэтому. Нам надо скорее рассказать им, скачи быстрее, Тыгдын.
      – А куда они денутся? Либо они еще там, в Последнем Приюте, либо уже нам навстречу направились.

      Последний Приют был небольшим городком, населенным потомками воров, пиратов и прочих нарушителей спокойствия. Городок этот поражал нищетой, неухоженностью и разрухой. Примерно пятьдесят домов выстроились в одну-единственную длинную улицу, которая тянулась вдоль подножия горы. Дома старые, полуразрушенные. Ни один житель этого убогого поселения никогда не брал в руки плотницких и иных подобных инструментов. Более того, такая мысль даже и в голову не приходила горожанам. Они проводили время в праздном безделье, изредка выходя на старых лодках в отделявший Талону от Крепости залив в форме подковы, один конец которой упирался в Последний Приют. Женщины немного приторговывали, но на этих двух занятиях – торговле и рыболовстве – трудовая деятельность жителей заканчивалась.
      Город был завален мусором, который никогда не убирался. Горы отбросов кое-где поднимались выше заборов, а у некоторых домов и выше крыш. Порядок в городке навели только один раз – во время свадьбы Самсона, когда тот, вернувшись из Забытых Земель, обнаружил в городе своего детства всех друзей и знакомых, а также готовые к свадебному пиру столы. Королева Марта тогда приказала вычистить это «стойло», как она выразилась. Жители были недовольны, но возражать не посмели, а уж сопротивляться принудительному субботнику – тем более. За ними, приставленные по просьбе Марты, бдительно следили солдаты Брунгильды Непобедимой.
      Единственная улица в середине поселка расширялась, это расширение называлось площадью. В центре площади стоял деревянный столб с прибитой к нему перекладиной – любимое место Самсона, где он проводил время, медитируя и размышляя о жизни в ожидании супруги.
      Но Самсона и Кваквы в Последнем Приюте уже не было. Дело в том, что отшельник решил немного помочь и снял заклятие с веревок прежде, чем лягушка доскакала до столба. Самсон такой подлости никак не ожидал – привык, что веревки развязывает супруга. Он больно ударился головой о землю и пришел в себя, только когда почувствовал на щеках мощные шлепки огромных лягушачьих лап. Супруга шлепала его по щекам, приводя в чувство. Вор открыл глаза, посмотрел вверх и спросил:
      – У меня бред или ты тоже это видишь?
      Кваква взглянула на небо и сказала:
      – Да, я тоже это вижу.
      Три странных существа, одетые не по сезону в длинные пальто, с трудом удерживали черноволосого юношу. Группа крутилась в воздухе и едва двигалась вперед. На лету странные путешественники ухитрялись удерживать пленника и поправлять на лицах очки с темными стеклами.
      – Интересная картинка, – пробормотал Самсон. – Среди бела дня летят по небу вампиры. От солнечных лучей спасаются тем, что нарядились в теплые пальто с высокими воротниками, нахлобучили шляпы да очки нацепили. Интересно, как они умудряются одновременно удерживать и зонтики, и Аполлошу?
      – Аполлоша! – вскричали супруги, и Самсон, вскочив Квакве на спину, скомандовал:
      – За ними!
      Кваква понеслась за стайкой вампиров по тропе, что вела в Забытые Земли. Она впервые не возразила мужу, впервые за пять лет семейной жизни.
      Забытые Земли начинались сразу за большой пустошью, поросшей ямшаном, полынью и лебедой. Дорога, появившаяся в этих местах благодаря живейшему интересу к винам и водкам и зелью хмельному, что производил отшельник Аминат, пришлась очень кстати, иначе Кваква вынуждена была бы преодолевать овраги, огибать завалы, продираться сквозь густые кусты, и они наверняка потеряли бы вампиров из виду, и тогда бы Аполлоше грозила большая беда. Тогда бы уже ничто не помогло юному принцу.
      Вампирам было совсем плохо. Аполлоша – парень сильный и извивался так, что упал бы либо он, либо зонтики. Принц пришел в себя и теперь ухитрялся вести бой в невероятно сложных условиях – в воздухе.
      Беда случилась над Мутными колодцами – вампиры все же уронили пленника. Как ни спешила Кваква, она не успела к месту катастрофы. Паренек ударился о каменный бортик и затих. Вампиры опустились рядом. Они с ужасом уставились на распростертое тело юноши.
      – Ну и что будем делать? – спросил тот, что был повыше ростом.
      – Господин нам головы оторвет, – промолвил другой дрожащим от страха голосом.
      – Точно, он сказал, чтобы мальчика доставили живым, – произнес третий, живо представляя, как они валяются с оторванными головами.
      – Жаль, он забыл добавить, что мальчик такой большой, сильный и драчливый. Сколько наших полегло, – вздохнул первый вампир, – а могли бы обойтись без жертв.
      – Но он сказал непременно живым доставить. Точно головы оторвет! – проскулил третий.
      – Не, не оторвет, господин маленький и слабый, – немного подумав, сказал второй вампир, щуплый, но почему-то в самом широком пальто. – Разве только покусает со злости – и все!
      – Точно, покусать! – осенило высокого.
      – Покусать господина?! – ужаснулись двое вампиров ростом пониже.
      – Мальчишку покусать, – объяснил высокий. – Его надо покусать, тогда он хоть и не совсем, но живым будет.
      – Стой! – крикнул Самсон, но кровожадный упырь, не обращая внимания на его крик, наклонился и укусил Аполлошу.
      Вампиры успели бы взлететь, если бы смогли оторвать вожака от шеи Аполлоши. Но тот так увлекся, что перестал пить кровь, только получив камнем по спине. Это Самсон, соскочив с лягушки, метко запустил булыжник в кровососа.
      Самсон и Кваква налетели на похитителей, словно ураган. Самсон ударил одного из вампиров, лягушка мощными шлепками перепончатых лап отшвырнула двух других. Злодеи упали, но быстро вскочили и кинулись в драку. Вообще-то они были трусоваты и нападали, лишь имея большой численный перевес, например сто к одному. Но страх перед неведомым хозяином пересилил обычную трусость, и они дрались яростно, что было немудрено – им не хотелось остаться без головы. У спасителей не было ни серебряных пуль, ни осиновых палок, а удары бессмертные твари переносили хорошо и к тому же сами обладали немереной силой. И неизвестно, чем бы закончился бой, если бы Кваква не крикнула:
      – Очки, Самсон! Сдерни с них очки! Они боятся солнечного света!
      Она сгребла в охапку сразу всех вампиров и с трудом удерживала, пока Самсон срывал с их носов очки с темными стеклами. Солнечные лучи доделали остальное. Вампиры дико закричали и осыпались вниз тем, чем должны были стать уже давно, – горсткой праха.
      – Получилось, – радостно вздохнул Самсон и кинулся к лягушке. – Получилось, Кваква! Какая же ты у меня умница, Кваква! Как же я люблю тебя!
      Рыжий чмокнул лягушку куда-то в бородавку. Он испытывал такую радость, такое единение с супругой, что душа его переполнилась счастьем победы, чувством облегчения, сознанием общего дела. И все эти чувства он вложил в один-единственный поцелуй, впервые не думая о результате. Он даже и не вспомнил о том, что целует противную жабу, не задумывался, превратится ли она в женщину. Сейчас ему было все равно. Он целовал любимую, что была с ним и в горе, и в радости, и в ссорах, и в бою. Любимую, которая всегда рядом и в любой момент подставит зеленую спину, чтобы доставить его в нужное место.
      И тут случилось чудо – лягушачья шкурка спала и перед ошарашенным вором предстала статная девушка невиданной красоты. Она смотрела на Самсона бархатными глазами цвета лесной травы, длинные ресницы изумрудного оттенка подрагивали, а прямые брови стрелами поднимались вверх, к вискам. Изящные губы округлились, тонкий, немного вздернутый носик вытянулся. Треугольное, сердечком, личико выражало одновременно и удивление, и растерянность. Грива волос тяжелыми волнами спадала на округлые плечи, впрочем не прикрывая точеную грудь.
      Самсон облизнул пересохшие губы и, не веря своим глазам, охрипшим голосом спросил:
      – Кваква, ты ли это?
      – Я, – ответила девушка знакомым голосом Кваквы – несколько высокомерным и недовольным. – Только не Кваква я, я – Акава. И если еще раз ошибешься, то не сносить тебе головы.
      – Вон как заговорила, будто и правда королева какая, – присвистнул Самсон, но решил не обращать внимания на такой маленький недостаток. Тем более что супруга никогда не отличалась покладистым характером.
      Он даже решил, что не будет замечать длинных ушей с кисточками на концах и зеленых волос. И острые когти, которые жена, словно кошка, выпускала, когда сердилась, он тоже решил не замечать. И высокий рост супруги Самсон тоже проигнорировал, решив, что после пяти лет брака со страшной жабой ему не стоит быть привередой.
      Кваква… то есть теперь Акава, потянулась, провела руками по крепкому, стройному телу. Она будто вспоминала его, трогая узкими ладошками. Самсон сглотнул, чувствуя внезапную сухость во рту. А супруга покружилась на носочках, счастливо смеясь. Она вытянула руки и, приподняв над головой тяжелую копну волос, резко отпустила. Волосы зеленым водопадом окутали ее.
      Рыжий вор стоял, разинув рот и хватая воздух, который никак не проталкивался внутрь. Лицо его стало свекольно-красным, спина взмокла, а коленки ослабли. Такой перемены внешности он не ожидал, зрелище это выбило бы из колеи и более холодного и спокойного человека, а Самсон спокойствием и выдержкой никогда не отличался.
      Он забыл обо всем, даже об Аполлоше, что тихонечко лежал возле каменного бортика, окружавшего Мутный колодец.

      Трое друзей быстро летели над лесом. Ковер-самолет несся стрелой, но охваченным беспокойством пассажирам казалось, что они еле тащатся. Приземлившись в лесу, друзья сразу же увидели древесных гномов. Малыши подпрыгивали от нетерпения, рассказывая, как найти вход в подземелье. Из их слов выходило, что место это опасное и гномы туда не суются. Там даже землеройные гномы, на что уж подземные жители, не водятся. В их рассказ постоянно вклинивались эльфы, что только добавляло путаницы. Эльфы рассказывали о каком-то чудовище, которое поедало людей. За это оно было то ли убито, то ли уснуло вечным сном, что, впрочем, одно и то же. Король Полухайкин решил, что разбираться будут на месте, и просто приказал эльфам проводить их к норе.
      Дыра в склоне поросшего лесом холма была достаточно большой, чтобы Гуча, Бенедикт и Полухайкин вошли, не наклоняясь. Они долго шли по сырому подземному ходу, пока тоннель не разделился на три одинаковых коридора. У развилки стоял камень, и Гуча, который видел в темноте как днем, прочел следующую надпись:
      – Направо пойдешь – богатым умрешь; налево пойдешь – женатым умрешь; прямо пойдешь – никогда не умрешь. Ну и что будем делать? – Он повернулся и вопросительно взглянул на друзей. Ему очень не нравилось, что придется разделиться, но другого выхода он не видел. Полухайкин и Бенедикт тоже понимали это. Обезьяна могла пойти любым из трех путей, и терять время на две как минимум бесплодные попытки, когда малышка Мексика находится в опасности, они не имели права.
      – Не по понятиям получается, я это… типа разорваться не могу, – пробасил Альберт Иванович, почесывая затылок – он всегда это делал в ситуациях, требующих большого умственного напряжения.
      – А зачем разрываться, Альберт? – воскликнул Бенедикт. – Ходов – три, и нас тоже трое. Разделимся и пойдем в разные стороны!
      – А потом будем собирать тебя по запчастям, – проворчал Гуча, не зная, что предсказал развитие событий почти точно.
      – А затем, красавчик, что ты лох, и отпускать тебя одного не стоит, – поддержал друга Полухайкин, считавший ангела законченным идиотом, не способным позаботиться о себе.
      А еще Альберт считал его кем-то вроде поэта или профессора и потому относился к беспомощности ангела снисходительно. Часто, когда Чингачгук начинал «лечить», как он выражался, Бенедикта за то, что тот совершенно не знает жизни, Альберт вступался за него: «Да ладно, он же это… типа богема». И говорил это король Рубельштадта с долей уважения.
      – Вот еще, я налево пойду! – возразил ангел, выбрав тот путь, где обещали скорую женитьбу.
      – Кому что, а вшивому баня, – мрачно заметил Гуча, которому все меньше и меньше нравилась эта история.
      – Точно, амиго, типа сауны с телками, – дополнил Полухайкин.
      – Да перестаньте вы насмехаться, – обиделся Бенедикт. – Я, между прочим, приспособлен к этому миру, полностью адаптирован, и мне ничего не грозит. А если меня и разберут на кусочки, – напомнил он Гуче, – как ты предсказываешь, то просто слетаю в Небесную Канцелярию и получу новое тело!
      – Вот тут ты прав, ангелок, – кивнул черт, он совсем упустил из виду это обстоятельство.
      – Поскольку вы оба женаты, я выбираю левый коридор, – заявил Бенедикт, приводя железный аргумент в свою пользу.
      – Ты, блондин, если постоянно налево ходить будешь, то никогда не женишься, в натуре! – предупредил его Альберт.
      – Это почему? – удивился Бенедикт.
      – По кочану! Тебе женатые друзья голову оторвут, чтобы культурный отдых от семьи не обламывал, – поддержал шутку Альберта Гуча. – Ладно, шучу, ангелок! Левый коридор твой, а я пойду туда, где от богатства ласты завернуть можно. Так что, Альберт, тебе остается навстречу вечной жизни отправиться.
      – Не, а че вы меня от опасности словно молодого оберегаете? – возмутился Полухайкин. – Я вам обоим фору в сто очков дам. Мне и не такое приходилось переживать, а вы меня словно телку малолетнюю бережете!
      – Да пойми ты, дурья твоя башка! – воскликнул черт. – Нам действительно тут ничего не грозит. Ну подпортят тело, ну новое в Канцелярии возьмем – и все! А вот тебе, Альберт, вечная жизнь совсем не помешает, так что удачи.
      – Ладно, пацаны. – Альберт обнял друзей и шагнул в центральный коридор.
      Тропа пошла под уклон, и Альберт Иванович не стал рисковать. Он замедлил шаг, нащупывая ногами место, прежде чем ступить на него. Если он свернет себе шею, то дочери ничем не поможет. Коридор стал выше – это король чувствовал бритым затылком, и уже. А еще этот узкий подземный ход петлял, заворачивался в спираль, резко, почти на сто восемьдесят градусов менял направление.
      За одним из таких поворотов Полухайкина поджидала ловушка. Почва ушла из-под ног, и он провалился в пропасть. Он махал руками, но пальцы скользили по гладкой стене, не находя ни одной выемки, ни одного бугорка. Каким-то чудом ему удалось все же зацепиться за торчащий корень, но слабая плеть тут же затрещала, грозя оборваться в любое мгновение.
      Альберт Иванович рассвирепел. Это что же это такое? Он спешит на помощь дочке, а какие-то «козлы» ям понарыли! И силач вонзил пальцы в твердую почву. Получилось что-то вроде альпинистского колышка. Полухайкин подтянулся повыше и резко ударил ногой, выбивая в отвесной стене ступеньку. Получив упор, он выдернул пальцы и вонзил в стену на метр выше, потом переставил ногу и выбил еще одну ступеньку. Так, невероятно медленно, как ему казалось, он полз по отвесной стене. В душе его кипела бессильная ярость, Альберт прямо кожей ощущал каждое мгновение, что потерял при падении, а теперь терял при подъеме.
      Наконец рука нащупала край провала. Полухайкин подтянулся и, навалившись грудью на кромку, с облегчением вздохнул. Вставать не стал – пошарил руками у самых стен. С одной стороны его пальцы наткнулись на узенький козырек выступа. Пройти по нему мог разве что худенький мальчишка, но никак не огромный мускулистый детина, каким был Альберт Иванович. Но другого пути не было. Альберт мог бы повернуть назад и пойти в другой коридор, но он подумал, что обезьяна – тварь прыгучая, а под потолком, что очень вероятно, может висеть еще один корень, или канат, или еще какая-нибудь лиана, за которую ловкое животное могло зацепиться. Он раньше, в Зелепупинске, любил смотреть программу «В мире животных» и видел, как эти самые обезьяны скачут по деревьям, словно воздушные гимнасты в цирке. Правда, досмотреть программу ни разу не удавалось – телевизор взрывался, но Альберт Иванович мог себе позволить к каждой следующей передаче покупать новый. И он пошел. Пополз по козырьку, вонзая сильные пальцы в стену. Из-под рук сыпалась земля и камни. Они падали вниз, но стука камней о дно он так и не услышал.
      Дальше дорога была ровной, но Полухайкин не сразу это заметил, сосредоточив все свое внимание на том, чтобы удержаться на гладкой стене и узкой тропе над пропастью. Он прошел так, цепляясь за стену, метров десять лишних, и лишь тогда, оступившись, заметил, что ловушка осталась позади. Очень скоро Альберт вышел в огромную пещеру.
      Пещера была обитаемой. Стены были расписаны страшными сценами убийств, геометрическими фигурами и картинками, похожими на иконы, только лица на этих иконах были уродливыми. Высокие колонны поддерживали потолок, в котором Полухайкин заметил крышку люка. Заметил потому, что сквозь щели пробивался слабый свет. Других осветительных приборов не наблюдалось.
      Альберту подумалось, что он это уже где-то видел. Поразмышляв, он решил, что помещение напоминает ему какой-то фильм, виденный в Зелепупинске.
      На полу длинными рядами стояли ящики. Ящики эти были сделаны из дерева и накрыты плотно прилегающими крышками.
      – Стволы, – пробормотал Полухайкин, его глаза вылезли из орбит, а сердце лихо подпрыгнуло – просто не верилось в такую удачу.
      Полухайкин пошевелил пальцами, будто уже держал в руках пистолет, и на мгновение ему показалось, что холодная сталь холодит кожу.
      Альберт Иванович живо двинулся к крайнему ящику. Мечи и дубины порядком поднадоели бывшему новому русскому. Он больше пользовался кулаками, что, надо сказать, было намного эффективнее. Охваченный ностальгией по огнестрельному оружию, Альберт откинул крышку и разочарованно пробормотал:
      – Облом, в натуре. Это че – типа гробы?
      Это действительно были гробы. В ящике лежал труп, видимо, свеженький, потому что только бледность и отсутствие дыхания отличали мертвеца от живого человека.
      Труп открыл глаза и в упор посмотрел на Полухайкина. На остальных гробах крышки зашевелились и с оглушительным грохотом стали падать на гранитный пол. Из ящиков вылезали бледные люди в темной одежде, они вертели головами, выясняя причину раннего подъема.
      – Ни фига себе коммуналка, – изумился было Полухайкин, но потом решил, что жилищные условия пещерных жмуриков ему до лампочки. Он снова сосредоточил внимание на ожившем мертвеце, который лежал в первом гробу. Бледнолицый в упор рассматривал Альберта.
      – Я тут… это… ищу обезьяну, – сказал король Полухайкин, у него даже и мысли не возникло о том, что ему могут не ответить. – Не пробегала?
      – Нет таких, – ответил мертвец и хищно улыбнулся, оскалив острые, белоснежные зубы, – хотя, кажется, я вижу одну.
      – Это которую? – Альберт выпрямился и окинул зал острым взглядом исподлобья. Но обезьяны не заметил.
      – Это которую мы сейчас есть будем! – оскалился бледнолицый, явив взору Полухайкина острые белые клыки.
      И тут Полухайкин вспомнил, в каком фильме он видел подобную пещеру. Фильм тот назывался «Дракула», а жмурики, что, окружая, прижимают его к стене, питаются только человеческой кровью и называются вампирами. Вспомнил также, что они какие-то заразные, и зараза эта передается через кровь. Какая именно зараза, Полухайкин не знал, но решил, что, наверное, СПИД, потому что в том кино жертвы жмуриков сильно болели. Еще он вспомнил, что в том же фильме рассказывали, как от них можно спастись. Альберт снял с шеи большой, в полкило весом, нательный крест. Крест висел на массивной, впору собаку сажать, цепи, и Полухайкин похвалил себя за то, что когда-то в Зелепупинске взял серебряный, не поддавшись на уговоры подружки купить золотой.
      – Свежатинка пришла, налетай, братцы! – закричал кто-то, и вампиры толпой кинулась к потенциальной жертве.
      Альберт размахнулся, зацепив серебряным крестом троих. Остальные отпрянули, а Полухайкин вытаращил глаза, наблюдая, как поверженные враги корчатся в страшных муках. Кожа на вампирах шипела, пузырилась и лопалась, будто их не крестом задели, а ошпарили кипящим маслом. Через минуту от несчастных остались только горстки пепла. Остальных вампиров гибель товарищей нисколько не огорчила. Они спорили о том, кто первый начнет сосать.
      Дальше Полухайкин слушать не стал. Он озверел. Что же это творится? У него дочь в опасности, его кровиночка в руках злодея, а эти ему препятствуют?
      И Альберт, намотав цепь с крестом на руку, кинулся в бой. Вообще-то боем то, что происходило в подземной пещере, назвать сложно – это было скорее побоище. Альберт крушил вампиров, бил наотмашь, руками и ногами. С грохотом валились опрокинутые гробы, сыпались на пол выбитые зубы. Исход боя был предрешен.
      Дело в том, что нормальные жители Иномирья вампиров знают и боятся их. В этом страхе вся сила вампиров, они страхом питаются. А Полухайкин не боялся ничего и никогда. И с воображением у него было туговато – фантазия не включалась, а разум просто отмечал сильные и слабые стороны противника. И ему было все равно, есть ли у противника лицо или страшная морда, ходит ли он на ногах или на лапах, плюется ли огнем или ядом, и вообще – имеет ли он три головы и десять рук или нет. Разницы Альберт Иванович не понимал. Ну подумаешь, нелюди – и что? Поэтому очень быстро лишенные своего главного оружия – зубов – вампиры оказались зажаты в угол.
      – Так, пацаны, – грозным голосом прогремел Полухайкин, – быстро колитесь, где обезьяна.
      – А что мы за это получим? – прошепелявил тот вампир, которого Полухайкин увидел первым. Вид у него был не такой цветущий, как вначале – беззубый рот провалился, по подбородку текла черная как смола кровь.
      – Жизнь тебе за это будет, – пообещал Альберт Иванович, но вампиров это не впечатлило.
      – Да зачем нам такая жизнь?! – загомонили они, размахивая руками. – Как мы теперь питаться будем, без зубов?
      – Тихо! – гаркнул Альберт, и уже спокойнее продолжил: – Сосками помогу затариться, вы же это… типа сосать любите. Теперь три минуты на размышление – где обезьяна?
      – Там в дальнем конце пещеры дверца неприметная есть, – сказал один из вампиров, – за ней – коридор. По этому коридору до обезьян и дойдешь.
      – Обещание не забудь, – прошамкал другой вампир.
      – Слово пацана, – ответил Альберт.
      Он развернулся и пошел к заветной дверце, поэтому не видел злорадных ухмылок на лицах вампиров. Они прямо-таки светились предвкушением большой пакости и потирали руки.
      Но Альберт и не подумал оглянуться. Он рванул на себя дверцу и ступил в темный коридор. Где-то далеко слышалось гудение, такое, будто под землей течет река. Полухайкин прислушался и решил, что на шум воды это непохоже. Так могло бы шуметь стадо животных – где-то вдалеке. Представив, что сейчас чувствует Мексика – одна, среди обезьян, взволнованный отец перешел на бег. Мимолетом он подумал о Бенедикте. За Гучу Альберт не волновался, а вот ангелок представлялся ему еще беспомощнее, чем пятилетняя Мексика. Как он там справится?

      Бенедикт долго шел по левому коридору. В отличие от путей, по которым пошли его друзья, этот проход был сухим и светлым. Свет был приятный, голубоватый, стены подземного хода искрились кристаллами горного хрусталя и полевого шпата. Местами на них виднелись пятна кроваво-красного гематита. Под ногами, лаская слух, шуршал тонкий песок.
      Бенедикт расслабился и решил, что в таком красивом месте опасности не должно быть. Как там сказано? Женатым умрешь? Ангел улыбнулся. Это вряд ли. Та, что обитает в подобном месте, должна соответствовать окружающей ее среде. Она должна быть загадочна, как голубоватая дымка, наполняющая тоннель, и прекрасна, как кристаллы горного хрусталя. Она должна быть страстной, будто кровавый гематит, и нежной, как песок под ногами.
      Подземный ход стал шире и выше, и Бенедикт не заметил, когда коридор расширился до размеров пещеры. Ангел остановился и с восхищением посмотрел по сторонам.
      Пещера была огромной. Хрустальные колонны уходили куда-то вверх, поддерживая теряющийся в голубоватой дымке потолок. Где-то посередине колонн шел балкон, опоясывая пещеру по периметру. Разноцветными огнями мерцали огромные друзы кристаллов – рубины, топазы и опять же хрусталь, придавая пещере невероятно сказочный, волшебный вид.
      В центре этого зала стояли четыре столба, кажется сделанные из золота. Меж ними, на золотых же цепях, покачивался прозрачный ящик. В нем, на мягких одеялах, лежала девушка.
      Бенедикт будто зачарованный подошел ближе, поднялся по ступеням и откинул крышку ящика. У него даже и мысли не возникло, что ящик этот называется гробом и что красавица не вполне жива. Впрочем, в этот момент в голове ангела мыслей не было вообще. Чувства затопили его душу. Такие сильные чувства, каких Бенедикт не испытывал никогда.
      Затаив дыхание, он рассматривал прекрасную незнакомку. Она была хрупкой и очень изящной – этого не скрывало просторное белое одеяние, скрепленное на плече брошью. Ангел подумал было, что эта одежда называется «сари», но тут же усомнился. Сари не застегивают брошью, просто перекидывают свободный конец через плечо. Маленькие ступни незнакомки были обуты в сандалии, ремешки которых крест-накрест обвивали лодыжки. Руки украшали браслеты с геометрическим рисунком, надетые выше локтя. Голова была покрыта белой тканью, и ангелу стало интересно, какие же у девушки волосы. Он протянул было руку, но не решился откинуть покрывало – это вдруг показалось ему чудовищной бестактностью.
      Бенедикт долго любовался девушкой, пытаясь разобраться, что творится в его душе. Он любил всех без исключения. Он никогда не разделял ни людей, ни других существ на хороших и плохих. Все они были частью жизни, а значит, и частью любви. Но теперь он испытывал что-то иное. Будто любовь вдруг приняла направление и сконцентрировалась на этом прекрасном создании. Бенедикт впервые полюбил. Полюбил по-настоящему – с первого взгляда и всем сердцем. Но пока еще не понял этого. Он был охвачен таким восторгом, что на какое-то время даже забыл дышать. И не мог оторвать взгляда от прекрасного лица – будто поедал глазами неземные черты, впитывал абсолютно правильные формы.
      Овальное личико девушки было таким, какие бывают у детей, – спокойным и счастливым одновременно. Ни одной морщинки не было на нем, морщинки, говорящей о страстях и разочарованиях. Кожа девушки была белой, на щеках розовел легкий румянец. Длинные ресницы веером лежали на щеках, глаза были крепко закрыты. Губы напомнили Бенедикту бутон розы.
      И его неудержимо потянуло прикоснуться к этим губам. Ангел не смог противиться – так, наверное, притягиваются друг к другу два магнита, и это притяжение – притяжение любви – было чем-то подобным. Это был закон природы.
      Бенедикт нагнулся над гробом и поцеловал красавицу. Поцеловал нежно и трепетно. И отшатнулся, чувствуя себя кем-то вроде Самсона. Вором.
      Незнакомка глубоко вздохнула, потянулась и сладко зевнула. Зевнула, будто котенок мяукнул. Потом повернулась к Бенедикту и взглянула на него. Глаза красавицы оказались огромными, будто две миндалины, чуть вытянутыми к вискам и невероятного янтарного цвета – такой цвет бывает, когда смотришь на янтарь сквозь воду.
      С головы девушки спал платок, и ангел окаменел – вместо волос на ее голове были змеи. Они шипели, страшно скалили пасти и выстреливали раздвоенными языками.
      Красавица слабо улыбнулась, но улыбка быстро погасла. Ручейками, оставляя мокрые дорожки на щеках, из прекрасных глаз потекли слезы. Сначала она тихонько всхлипнула, потом еще и, наконец, разрыдалась в голос. Девушка плакала навзрыд, сморкаясь в платок, что прикрывал раньше ее страшную прическу.
      Она взглянула на каменное изваяние, в которое превратился спаситель, но рассмотреть черты прекрасного лица не смогла – слезы застилали глаза, все расплывалось в мутные пятна.

      Ковры-самолеты стаями поднимались с крыш дворцовых башен во Фрезии и словно ласточки разлетались в разные стороны. Никогда еще жители Забытых Земель не видели в воздухе такого оживленного движения. И дорогу к замку, надо сказать, единственную в буреломном лесу, отыскали тоже лишь благодаря воздушной разведке.
      Прекрасная восточная принцесса двигалась вместе с отрядами белокурой воительницы. Ее ковер медленно парил в нескольких метрах над землей. Она восседала на подушках, в беспорядке разбросанных по узорчатой поверхности летающего половика, и принимала донесения джигитов.
      Позади двигался обоз, хозяйственная Марта с помощью таксистов быстро организовала доставку горячей пищи солдатам Брунгильды. Резвые лошадки споро несли закованных в доспехи воинов, и, как только выяснилось место расположения ставки Тентогля, армия приняла нужное направление. Передовые отряды помчались по дороге, оставив позади обоз и несколько катапульт, которые тянули откормленные тяжеловозы.
      Передовой отряд с Брунгильдой Непобедимой во главе миновал избушку отшельника, стрелой пронесся сквозь тоннель, смяв шлагбаумы. Горные гномы сначала впали в состояние ступора от столь бесцеремонного вторжения в их вотчину, но потом схватились за головы и принялись восстанавливать разрушенное солдатами. Когда к тоннелю подошел обоз королевы Марты, они попытались взять с нее плату – как за проезд всей армии, так и за поломанные шлагбаумы. Не тут-то было! Королева так серьезно пообещала срыть горы вообще – под самый корень, что посеревшие лицом рудокопы не только пропустили подводы в тоннель, но и отдали всю дневную выручку, чтобы она такого не приказывала.
      А отряд Брунгильды мчался уже по Забытым Землям. Всадники почти достигли Мутных колодцев, когда дорогу им вдруг преградила толпа троллей. Их было так много, что пришлось остановиться.
      – Мы сегодня делаем самую вредную вредность и самую пакостную пакость! – радостно объявил вожак троллей. – И радость оттого, что мы, маленькие страшилки, сорвали такой большой поход, должна быть безмерной.
      Толпа троллей зашумела на все лады, прославляя мудрость Глава ря.
      Но Брунгильда Непобедимая не раз подтверждала свое прозвище и в более серьезных схватках. Она не стала терять время на разговоры. Воительница подняла меч и врезалась в мохнатую толпу, словно нож в теплое сливочное масло. Тролли полетели в Разные стороны, а Брунгильда, на скаку нагнувшись, схватила вожака и запихала его в седельную сумку, решив позже наказать провокатора со всей строгостью. Остальные тролли, оставшись без лидера, кинулись к Мутным колодцам – спасать свои шкуры.
      Дальше отряд Брунгильды ехал без задержки. Если бы прекрасная воительница все-таки решила остановиться и наказать троллей, то она бы с радостью и большим удивлением обнаружила похищенного сына. Тролли, хлынувшие волной к своим домам, едва не затоптали его, но Самсон, очнувшись от ступора, вызванного превращением Кваквы в Акаву, накрыл парня своим телом. Акава встала над ними – страшилки из Мутных колодцев почему-то обходили ее стороной.
      Отряд вступил в Буреломный лес. Странные, будто специально вывернутые под самыми немыслимыми углами деревья подставляли под ноги коням уродливые скрюченные корни. Деревья эти передвигались, будто были живыми, хотя ни одного листочка не росло на сухих ветвях. Они сдвигались все плотнее и плотнее, пока не окружили отряд со всех сторон.
      – Жду приказаний, моя королева! – сказал старый старшина.
      – Сжечь, – отрезала Брунгильда.
      Деревья отхлынули и замерли – так, будто только что не угрожали раздавить всадников, зажав между своими стволами.
      Наконец Брунгильда добралась до замка похитителя. Он стоял на холме, возвышаясь над местностью множеством башенок, и казался творением сумасшедшего архитектора – в переплетении галерей, порталов и колоннад не было никакой системы. Двери и балконы лепились где придется, дерево и камень не сочетались между собой, а огромные зеркальные витражи в окнах совершенно не гармонировали с убогими наличниками.
      Стоял кособокий замок в центре Буреломного леса, перекошенные деревья которого давно забыли, что такое листва. А может, они и не знали, что это такое, и всегда были ни живым, ни мертвым сухостоем. Высокие перекрученные ветви надежно защищали и замок, и холм от постороннего взгляда. Неизвестно, вышла бы к нему армия Брунгильды Непобедимой, если бы не воздушная разведка.
      Брунгильда, выехав к холму, мгновенно оценила свои преимущества и отдала команду окружить замок плотным кольцом. Подтянулись телеги, груженные катапультами, и, когда ковры-самолеты, сделав несколько рейсов, натаскали для них камней, Брунгильда взмахнула платком.
      Оруженосец подал ей рупор, и она, обращаясь к защитникам замка, закричала:
      – Немедленно отдайте Аполлошу и Мексику, иначе замок будет разрушен, а его защитники – уничтожены!
      На балкон замка вышел тщедушный человечек. Был он какой-то бесцветный, тусклый, серый, в общем. Не цветом кожи, скорее обликом вообще. Он ничего собой не представлял – совершенно ничего. Тощая фигурка, впалая грудь, маленькая головка на тонкой шейке, лысинка, поросшая редкими волосенками, бородка тощенькая, козлиная. Одет человечек был в яркий кафтан из дорогой ткани – синий в огненно-красную полоску, но казалось, что посредственность серенького человечка приглушает краски богатого наряда.
      Брунгильда издала яростный крик, узнав злодея. Это был ненавистный Тентогль. Он хитро ухмылялся и потирал руки. Злодей был уверен в своей победе. Во-первых, лесных оборотней невозможно победить, а во-вторых, даже если такое возможно, у него есть заложница. Он вытащит девчонку на балкон и на глазах у осаждающих отрежет ей косички – это в том случае, если войска уберутся сразу. А если будут настаивать на продолжении войны, то одними косичками дело не обойдется.
      – Немедленно сложите оружие, иначе не видать вам девочки как своих ушей! И мальчика тоже! – закричал в ответ Тентогль, прижимая к губам такой же рупор. Он посмотрел вниз – у стен замка плотным кольцом стояли высокие длинноухие оборотни и ждали его команды. Злодей прочистил горло и прокричал, обращаясь к ним:
      – Друзья мои, захватчики держат в плену королеву Акаву. Она томится в неволе, и вы, только вы можете спасти ее. Отомстите за унижения, которые пережил ваш народ, за то горе, которое испытали вы, оплакивая королеву…
      Метательный снаряд прервал провокационную речь, просвистев над головой самозваного спасителя. Камень ударил в стену метра на два выше и провалился внутрь замка, разнеся вдребезги зеркальное стекло. На голову самозванца посыпались осколки зеркала и щепки. Он спешно ретировался в раскрытые за спиной двери, крикнув напоследок:
      – В атаку!
      И тут все вокруг словно сошло с ума. Солдаты Брунгильды одновременно и отражали натиск оборотней, и защищали катапульты, и оберегали предводительницу, которая как всегда была в центре боя.
      Здание обстреливали камнями, метательные снаряды крушили зеркальные окна, нанося непоправимый ущерб замку. К сожалению, они оказались совершенно безвредны для его защитников. Впрочем, как и мечи воинов Брунгильды, и стрелы лучников, что по двое сидели на коврах. Ковры-самолеты только и успевали что уворачиваться от пролетающих снарядов.
      Джигиты лили на головы оборотней кипяток – в обозе, в больших чанах, кипятили воду и наливали в емкости поменьше. Доставка боеприпасов шла бесперебойно. Сердце Марты сжималось от страха, но она мужественно руководила хозяйственными службами. Королева Рубельштадта старалась не смотреть, как солдаты Непобедимой, окружив кольцом обоз, отбиваются от чудовищ, в которых превращаются нападающие. Противник каким-то чудом просочился сквозь окружение. Марта мысленно поблагодарила Брунгильду за то, что та оставила охрану.
      А Брунгильда вела неравный бой. Она впервые в жизни была на волосок от поражения. И не потому, что ее армия оказалась слабой, нет! Дело состояло в том, что противника невозможно было убить. Высокие ушастые воины превращались в камень за мгновение до того, как в них попадала стрела, оседали туманом на меч, стекали лужей к ногам нападающих и появлялись у них за спиной.
      Ковры-самолеты Гуль-Буль-Тамар какое-то время действовали успешнее, но, когда на них напали огромные, с теленка ростом, пчелы, лихим джигитам пришлось заниматься только тем, чтобы спасать собственные шкуры, отбиваясь от гигантских насекомых кривыми саблями.
      И Брунгильда, и Марта, и Гуль-Буль-Тамар думали лишь об одном – продержаться до тех пор, пока подойдут с подмогой мужчины. Еще они молились, чтобы таксисты скорее разыскали Гризеллу, понимая, что без волшебства победы не видать как своих ушей.
      Все жители Иномирья переживали за маленькую принцессу Полухайкину, но девочка об этом не знала. А если бы узнала, то очень удивилась бы. В замке лесных оборотней она чувствовала себя как дома, впрочем, она везде чувствовала себя как дома.
      Мексика побродила по замку, быстро разобравшись с зеркальными стенами. Она просто потрогала свое отражение – и обнаружила, что рука прошла сквозь то, что на первый взгляд казалось стеклом. Она походила по комнатам, но не нашла никого, с кем бы можно было поговорить. Ей стало скучно, но тут из коридора вылетел Тентогль и, увидев маленькую пленницу, закричал:
      – Противное, мерзкое дитя, кто тебе разрешил покинуть комнату?
      – А разве на это нужно разрешение? – искренне удивилась девочка. Она никогда ни в чем не получала отказа и привыкла, что все ее желания сразу же исполняются. – Я хочу домой!
      – Она хочет! – Тентогль расхохотался, и какое-то время Мексика с интересом наблюдала, как огромный кадык двигается на тонкой шее вверх-вниз. – Да мало ли чего ты хочешь! Отныне приказываю только я!
      – Это неправильно, – возразила девочка. – Мой папа – король, и он тоже приказывает! И тетя Брунгильда – королева, она тоже приказывает.
      – Отныне приказываю только я! А твой папа останется без трона, потому что сидеть на его троне буду я.
      Именно в этот момент Тентоглю доложили, что под стенами замка стоит армия. Он затащил девочку в одну из комнат и отправился на балкон, где и провел те самые переговоры с Брунгильдой, о которых мы уже знаем.
      А Мексика, оставшись одна, возмущенно всплеснула ручками и прижала ладошки к щекам.
      – Ой! – воскликнула она. – Ой-ё-ёй! Это что же получается? Если он займет папочкин трон, то папочке негде будет сидеть? А если ему негде будет сидеть, то он не сможет отдавать приказы?!
      Девочка сама не знала, насколько точно она описала возможное развитие ситуации.
      – Надо спасать папочкин трон! – решила малышка и вспомнила, что на троне лежит подушка, которую они с мамочкой вышивали для короля Полухайкина.
      Мексика присела и начала водить пальцем по пыльному полу. Она что-то шептала, стирала надписи, снова писала и опять шептала. Что-то не получалось у спасительницы королевского трона, и она, рассердившись, стукнула ладошкой по пыли. Но вдруг ей пришла в голову какая-то мысль, и девочка снова принялась за работу.
      Тентогль вошел как раз в тот момент, когда она закончила читать заклинание и плюнула на сделанную в пыли надпись. И тут что-то случилось. Злодей завертелся на месте, с каждым поворотом становясь все меньше и меньше, пока не превратился в гномика величиной с мышку. Он бросился прочь, утопая по пояс в пыли, но пороги оказались слишком высоки.
      – Иди сюда! – Голос Мексики показался самозванцу громким раскатом грома. – Иди сюда, глупенький! Если ты сядешь на папочкин трон, то он тебя не заметит и нечаянно раздавит. Нет, я просто обязана тебя спасти!
      Тентогль заметался из стороны в сторону, а решительно настроенная принцесса Полухайкина взяла со стола маленькую шкатулочку и принялась ловить злодея. Намерения у девочки были самые благородные, но злобный Тентогль этому не верил. Он искренне считал, что спасает свою жизнь. Таким образом, остальное время малышка Мексика провела очень весело – она играла в догонялки с мужичком с ноготок, в которого превратился козлобородый мошенник.

      Тролли исчезли в Мутных колодцах. Самсон поднялся. Аполлоша был жив, он даже не разбил голову, хотя ударился о каменный бортик колодца.
      Тут рядом с ними опустился ковер-самолет. С него кубарем скатился толстый Глава рь таксистов и затараторил:
      – Вах, вайна визьде, ми камни с неба бросим, а они в пух превращаются! Девушка-сольдат внизу воюет, наша Гуль-Буль-Тамар сверху атаку ведет. Скорее на помощь, гиде, скажите, ваши колдуны?
      – Какие колдуны? – удивился Самсон. Несколько часов назад все было спокойно – и вдруг война!
      – Главные колдуны – Гучаджан, Ангелджан и Полухайкин-ага. Без них савсем пилёхо, – вздохнул Хасан и присел на ковер. – Гризелла тоже там надо. И конь умный тоже нет. И гиде все, а?
      Раздался перестук мощных копыт – к Мутным колодцам приближался Тыгдынский конь с Гризеллой на спине.
      – А ну помогите бабушке спуститься! – приказала ведьма и, не дожидаясь помощи, легко спрыгнула на землю. Она мгновенно оценила обстановку и властно распорядилась: – Доставь Аполлошу в Крепость, Хасан, пусть запрут его как следует и никуда не выпускают, вернемся – вылечу его.
      – Что с ним, Гризелла? – обеспокоенно спросил Самсон. – Вроде цел, не от удара же он так долго в себя не может прийти? Он на тренировках от Брунгильды и не такие удары получал – и все в порядке было!
      – Ничего страшного, легкая форма вампиризма, – ответила ведьма, рассматривая следы укуса на шее пострадавшего. – Если вовремя провести курс лечения, то и следа от заразы не останется. Самсон, что стоишь как пень, помоги Хасану парня на половик положить.
      Принца уложили на транспортное средство, и Гризелла распорядилась:
      – Хасан, отвезешь его в Крепость и передашь, чтобы мальчика заперли и не выпускали до тех пор, пока я не приеду. Понял?
      – Висе сделаю, Кашмар-апа, слёво в слёво передам! – ответил таксист и поднял летающий половик в воздух.
      – Кстати о заразе, – сказал Самсон, провожая взглядом взлетевший ковер-самолет. – Ты видела, что с моей лягушкой-то стало?
      – Как ты смеешь! – возмутилась Акава и дала мужу пощечину. Если учесть, что девушка на две головы была выше супруга, то неудивительно, что тот не удержался на ногах.
      – Не шали, – одернула ее ведьма, – мало тебе прошлого конфликта? Это надо ж такое над старой ведьмой учинить!
      – Прости, бабушка, – скромно произнесла Акава, – я же не знала, что ты ведьма.
      – А если бы я простой старухой была, то вовсю издеваться можно было бы?! – раскричалась ведьма. – Стыдобушка, в нижнем белье по миру пустила!
      – Да ладно тебе, Гризелла, – примирительно произнес Самсон. – Да и потом, у тебя такое нижнее белье, что его грех под старым платьем прятать. И почему ты такое рванье носишь? Мне самому так и хочется спрятать твои тряпки.
      – А квакать лет сорок тебе не хочется?
      – Нет. Хватит того, что я по твоей вине пять лет жабу зеленую целовал.
      – А потому и целовал, что дурак. Сначала полюбить надо было, а уж потом с поцелуями приставать. Ты бы еще сексом с ней занялся!
      – А это за жабу зеленую, – сказала супруга и снова отвесила Самсону оплеуху. Она быстро освоилась в новом обличье и нисколько не стеснялась своей наготы. Впрочем, фигура у нее была такая, что грех закрывать одеждой подобную красоту.
      – Ну погоди, – пообещал Самсон, с трудом сдерживаясь, чтобы не дать сдачи, – воспитаю я тебя!
      – Не получится, скорее я тебя воровать отучу, – ответила самоуверенная Акава, уперев руки в бока. Она фыркнула и, поворачиваясь к Гризелле, спросила: – А как Аполлоша у вампиров оказался?
      – А так и оказался, что налетели кучей, врасплох застали. Хорошо, что парню кол осиновый в руки попал, если бы сзади по голове не стукнули, то отбился бы, – вступил в беседу Тыгдын. Он непонятным образом знал обо всем, что происходило в Иномирье, но обычно не спешил поделиться полученной информацией.
      – А что вообще происходит, а? Откуда война взялась? И почему ты, Гризелла, без метлы?
      – Метлу, Самсонушка, моль съела. А происходит то, что Тентогль снова нарисовался. Злодей, он Мексику в заложницы взял и войну всему Иномирью объявил! Твоим, Акава, отсутствием воспользовался, народ твой обманул и подчинил себе. Домой тебе срочно надо, потому что если с Мексикой что-нибудь случится, то король Полухайкин Забытые Земли с землей сровняет. И разбираться не станет, кто прав, а кто виноват!
      Под землей послышались гул, шлепки и рев дикого зверя.
      – Это еще что такое? – Ведьма нагнулась над колодцем и едва успела отшатнуться – из него вылетели несколько троллей.
      – Это король Полухайкин легок на помине, – сказал Тыгдын, догадываясь, кто мог устроить такой переполох.
      Из колодцев стаями вылетали тролли. Вопя во все горло, они болтали ногами в воздухе, а приземлившись, спешили отползти подальше от страшного места.
      И точно, вслед за троллями на поверхность вылез король Полухайкин.
      – Альберт, ты один? А где черт с ангелом? – спросил Самсон.
      – Надеюсь, что один в раю, а другой в аду. В хорошем типа смысле. Типа дома. Чтобы в такой переплет, как я, не попали, – ответил Полухайкин и рассказал, как было дело.
      – А я и не знал, какие чудеса в нашем мире бывают! – удивился Самсон, который слушал рассказ с широко открытыми глазами, стараясь не пропустить ни слова.
      Акава улыбалась, а Гризелла уже вовсю хохотала. Только Тыгдын, казалось, потерял интерес к происходящему. Он отрешенно смотрел на облака. После того как Забытые Земли соединились с Иномирьем, небо здесь приобрело привычный синий цвет, а вместо четырех солнц по нему бегало только одно, как это и положено. Сразу за Мутными колодцами начиналась холмистая местность, за которой, как помнил конь, рос странный лес. В лесу этом не было ни птиц, ни зверей. Сухие деревья стояли плотной стеной, и только странная травка фиолетового цвета росла меж вывороченных корней. Тыгдын подумал о том, как продираться сквозь бурелом, и решил посоветовать Полухайкину переселить старика к замку Акавы. Когда, конечно, этот замок удастся вернуть его законной хозяйке. Король еще не закончил рассказывать о происшествии, Тыгдын прислушался.
      – А то и было, что не видать мне вечной жизни, да мне ее никто и не предложил. После того как я жмуриков в ящики загнал… тех, что живыми остались…
      – Они же не умирают! – вскричала Гризелла. – С ними договориться можно было, Альберт, они хоть и вампиры, но ребята сговорчивые, на компромисс легко идут.
      – Когда бы я там эти… компромиссы танцевал, в натуре? Ну не знаю, я и так злой был, понятно, дочку украли, а эти лезут и орут типа какая шейка… типа уже спорят, кто первым сосать будет. Ну тут я совсем озверел – эти твари заразой болеют типа СПИДом, а я женат, мне оно надо? Не, Гризелла, ты не смейся, там бабы тоже были. Если бы только мужики, то я это типа и думать бы не стал. Короче, выбил этим дракулам похотливым зубы. Это, говорю, чтоб вам сосать легче было.
      – Альбертушка, – снова расхохоталась Гризелла, – они же кровь сосут, а для этого им зубки нужны, чтобы венку на шейке надкусить. Это совсем не то, о чем ты подумал.
      – Ну это их проблемы, что они теперь типа жрать будут, некогда мне было разбираться. Когда бы я их там сортировал? Я крест над головой раскрутил и погнал их в угол. Ну типа тех, которые выжили. Так вот, когда они сбились в стадо, я по одному их крестом мочил, в натуре, попом на крещенье себя чувствовал. Блин, раскололись, козлы, сказали мне, как к обезьянам пройти.
      – Наверняка обманули, – заметила Гризелла, – знаю я их подлую натуру.
      – Не, путь верный показали. Я вышел – ходов до фига и каждый коридор обезьянами под завязку набит. Ну они безмозглые, типа до людей их так и не доделали, я их даже не бил, просто немного раскидал. Не убивать же животных? Но обезьянник зря, конечно, разворотил. В натуре, только потом додумался, что та обезьяна большая была, а эти маленькие. И много их. В натуре, не то стадо попалось. Да вы что, сами не видели? Я их пачками в эти типа норы выкидывал.
      – Альбертушка, – вздохнула Гризелла, – эти норы называются Мутными колодцами, а те, кого ты пачками из них выкидывал, – тролли.
      – А вот порода мартышек мне тоже по фигу. Мексики там нет, я весь лабиринт прочесал на три раза. Куда теперь идти – ума не приложу.
      – В замке лесных оборотней она, – сказала ведьма.
      – Э, слюший, – донеслось сверху, – я мальчишку-кибальчишку доставил! И твой слова, Кашмар-апа, точно передал. Сказал, читобы на тюрма Аполлоша закрыли, пока война-майна не кончится, а то висякий зараз-мараз ципиляться будет.
      – Эй, Хасан, спускайся, короля к замку повезешь, мы следом поедем, – распорядилась Гризелла, взбираясь на спину Тыгдынского коня.
      – Акава, ты быстро бегать умеешь? – спросил Самсон, помогая старой ведьме.
      – А то, – ответила та и, топнув ножкой, превратилась в белую кобылку с волнистой зеленой гривой.
      Лошадка нервно перебирала передними ногами и пританцовывала на месте, готовясь в любой момент сорваться и понестись вперед. Она покосилась на оторопевшего Самсона зеленым глазом и громко заржала.
      – Не, рыжий, тебе, в натуре, с бабами не везет, – сказал Полухайкин уже с ковра-самолета. – Во, в натуре, облом – теперь пять лет лошадь целовать будешь. Мне амиго говорил, что у тебя по судьбе сильно напутано, но чтоб так! Ну гони, водила, не обижу!
      Ковер-самолет набрал высоту и понёсся вперед.
      Самсон вскочил на спину кобылы и нахмурился, думая над тем, что сказал Альберт. Тут он заметил, что Тыгдын не сводит с его жены в лошадином обличье прямо-таки влюбленных глаз.
      – Шею сверну, – мрачно пообещал он коню.
      – Я не с той целью, – смутился Тыгдынский конь, сбиваясь с шага. – Я просто феномен изучаю.
      – На конюшне у Брунгильды изучай, – сердито посоветовал ревнивый муж.
      – А его туда Бяша не пускает, – прыснула Гризелла. – Да и старый он уже.
      – Старый конь борозды не портит, – огрызнулся Тыгдын.
      – Вот и ладушки, сейчас ты у меня эту борозду и вспашешь. Мордой своей лошадиной, между прочим, пахать будешь!
      – Самсон, ты ревнуешь, что ли? – спросила Акава и звонко заржала. Самсон догадался, что она смеется, и, кажется, над ним. – Успокойся, любимый, мне не очень нравится этим заниматься в лошадиной шкуре, хотя все зависит от обстоятельств.
      – Что?!
      – Ну обстоятельства разные бывают. Я ведь то человек, то птица, то конь. А когда сидишь в чужой шкуре, то и ведешь себя соответственно.
      – Ну, милая, если ты сейчас в лошадиной шкуре и ведешь себя соответственно, то и я тоже буду себя вести соответственно, – сказал Самсон и достал из-за голенища цыганский кнут.
      – Уж не собрался ли ты, Самсонушка, супругу порешить? – с беспокойством спросила ведьма.
      – Нет, Гризелла, супругу я пальцем не трону, а вот наглую лошадь, на которой сейчас еду, проучить не мешает!
      Он взмахнул кнутом и принялся охаживать крутые бока. Быстроногая кобылка понеслась словно ветер, оставив позади старого Тыгдына. Она так легко перепрыгивала через завалы на дороге, что Тыгдын позавидовал ее резвости. Потом он вспомнил, чем эта резвость вызвана, и вздохнул, сочувствуя Акаве.
      – Ох и задаст она ему, когда опять женщиной станет, – заметила ведьма.
      – Нет, Гризелла, не задаст, – вздохнул Тыгдын, – после того как кнута попробуешь, сразу таким послушным становишься, что самому противно. Если бы ты хоть раз побывала в моей шкуре, то поняла бы меня.
      – Спасибо, мне и в своей шкуре хорошо. А ты под ноги смотри, с пути не сбейся.
      – Не беспокойся, я хорошо знаю, где замок Акавы находится.
      – И откуда же?
      – Был я там. Давно, правда, но все равно, более странного места не видел. Мне особенно зеркальный лабиринт понравился.
      – Там и такое есть?
      – Да. Лесные оборотни – большие озорники, подшутить любят. Я тогда только из жеребячьего возраста вышел, понравилась мне одна кобылка, тоже с зеленой гривой. Махнула игриво хвостом – я за ней. Она в ворота – я следом, а как внутри оказался – посмотрел, а там этих кобыл – видимо-невидимо.
      – Конюшня, что ли?
      – Лабиринт зеркальный. Потом красавица исчезла, и в каждом зеркале осталось только мое отражение. Представляешь, какое удовольствие смотреть на шестьсот двадцать девять тысяч триста восемнадцать морд, точных копий твоей собственной.
      – Не представляю. А как ты умудрился сосчитать?
      – Чем мне там было неделю заниматься? И скажу – испытание не из легких. Сначала себя любишь и любуешься, а потом надоедает, на седьмой день ты эту морду начинаешь ненавидеть. Это я потом догадался, что выйти из лабиринта можно через любое зеркало. Вспомнил, что когда я в замок влетел, то вместо двери за спиной зеркало оказалось.
      Тыгдын умолчал о том, что когда он в ярости кинулся на стену, а совсем не догадался, как сказал Гризелле, то передние копыта провалились в пустоту и он съехал на крупе в затянутый тиной пруд.
      Конь вздохнул и надолго замолчал. Гризелла, не привыкшая к тряске, тоже примолкла. Ковер-самолет с королем Полухайкиным на борту прибавил скорость и уже казался просто точкой в небе. Ведьма заметила, что летающий половик снижается. Она прищурилась, пытаясь увидеть замок, но не смогла. Для себя решила, что нужное место уже близко, и подумала о том, где сейчас Гуча. Скорее всего, уже в замке, решила она, и пришпорила Тыгдына голыми пятками.

      Гуча действительно был в замке, но вот как он туда попал.
      Черт долго шел по правому коридору. Стены сужались, потолок опускался все ниже и ниже. Сначала Гуча согнулся в три погибели, потом пришлось ползти. Сообрази он вовремя, что огромная горилла тоже не пролезла бы в эту норку, сразу же вернулся бы назад. Свернул бы в левый коридор, чем уберег бы ангела от беды, а себя от насмешек, которыми его позже будут изводить друзья. Но маленькая дверца перед глазами возникла раньше, чем спасительная мысль окончательно сформировалась в голове. А жаль. Он бы мог избежать такого конфуза, по сравнению с которым принудительное обучение его портновскому искусству показалось бы милой шуткой. Гуча толкнул дверцу и вполз в полутемное помещение.
      Как и обещала надпись на камне, эта дорога привела к богатству. Вспыхнули факелы. Черт осмотрел помещение и присвистнул – столько добра в одном месте! Комната, надо сказать, не маленькая, была заставлена огромными сундуками. На них горками лежали мешки, из которых на пол пещеры стекали струйки золотого песка. Горы изделий из золота и драгоценных камней могли бы свести с ума любую кокетку. Все это сверкало, искрилось, переливалось в свете факелов, закрепленных на подставке в центре сокровищницы.
      – Как сказал бы наш друг Полухайкин, в натуре, на склад нарвался, – произнес вслух Гуча и присел на крышку огромного сундука, что стоял неподалеку от дверцы. На душе стало тоскливо, появилось неясное предчувствие большой пакости. За спиной громыхнуло. Гуча вскочил, поворачиваясь к выходу, но дверь скрылась под огромной каменной плитой, упавшей с потолка.
      – На неприятности тоже нарвался, – прокомментировал событие черт и только теперь заметил, что весь пол усыпан человеческими костями поверх россыпи золотых монет. – Не обманули, шутники! Я в принципе был готов к богатству, но чтоб к такому!
      Он снова присел на сундук и задумался. Во-первых, безвыходных положений не бывает, а во-вторых, у него есть платочек.
      – Ой, дурак. – Гуча стукнул себя по лбу.
      Это надо ж было забыть о таком простом способе передвижения! Чтобы найти девочку, стоило только встать на платочек и попросить, чтобы тот устроил встречу с Мексикой. Гуча сунул руку в карман – дыра. Ни платка, ни других волшебных предметов, ни кошеля с деньгами у пояса. Пообещав по возвращении разобраться с рыжим клептоманом с особой строгостью, он снова сел.
      – Платочка нет, значит, этот вариант отменяется. Что у нас есть? А ничего, все ворюга подрезал. Вход замурован. Но если есть вход, то должен быть и выход. Кто-то же приходит сюда покушать.
      Он поднял с пола большую берцовую кость. Было видно, что ее не только с удовольствием грызли совсем недавно, но и, разбив, высосали весь костный мозг.
      – Интересно, – сказал черт и швырнул косточку на пол. Он сел поудобнее, решив, что долго ждать не придется. – Простукивать стены мы тоже не будем, подождем, пока хозяину понадобится компания. Может, на обед пригласит.
      Неведомый хозяин оказался либо хитер, либо трусоват. То, что драться он точно не любит, Гуча понял, разглядывая огромную змею, что выползала из-за сундуков в дальнем левом углу сокровищницы. Пока змея ползла, она казалась частью сокровищ, но стоило ей только приподняться немного над полом, как становилось ясно, что тварь ядовита и опасна. Гуча замер – раздутый капюшон кобры был шире, чем его плечи. Как это всегда бывает, самые хорошие идеи озаряют внезапно. Обратив внимание на то, что правая рука застыла на пояске, немного не добравшись до волшебного ножа, черт нащупал пальцем язычок пряжки и сильно надавил, чувствуя, как серебро прокалывает кожу. Результатом этого почти незаметного действия было знакомое шипение:
      – Шего ижволишшшш, хозяин?
      – Тебя тут подружка спрашивает, говорит, что ты по ней соскучилась.
      – По этой, что ли? – Медвяная змейка посмотрела на кобру и грозно сверкнула изумрудными бусинками глаз: – Пшла вон, шавка охранная.
      Кобра упала на пол и зашуршала по россыпи золотых монет обратно в угол.
      – Што еще хочешшшшь, хозяин?
      – Хочу выйти отсюда.
      – Ну так выходи.
      – Умница ты медвяная, выход где?!
      – Да ты сидишь на нем, – ответила змейка и перекинулась в поясок.
      Гуча открыл крышку сундука – в нем действительно был выход. Длинная лестница вела вниз.
      – А ларчик просто открывался, – пропел черт и перелез через край.
      Шаткая перекладина жалобно скрипнула, но выдержала его вес. Гуча осторожно спустился и оказался в уютной комнате прямо за спиной у тщедушного существа в серой рубахе. Комнатка была оклеена веселенькими обоями в горошек, стол, накрытый клетчатой скатеркой, украшал шикарный, видимо из сокровищницы, подсвечник, а сам хозяин что-то мурлыкал, готовил стол к обеду. Человечек по одному ему известному плану расставлял тарелки, сворачивал в причудливые фигурки салфетки, пританцовывая от удовольствия.
      – Приятного аппетита, – поздоровался гость.
      Хозяин подпрыгнул, выронил столовый нож, стопку тарелок и от неожиданности рухнул на стул, что стоял за его спиной.
      Гуча обошел стол, придвинул второй стул и сел напротив. Потом снял с пояса кинжал и, перевернув фарфоровую тарелку, стал демонстративно натачивать лезвие о донышко. Хозяин подземной комнатки поморщился, видимо, ему не понравился звук. Он нервно моргнул, облизнул тонкие губы и, кашлянув, спросил:
      – Ты кто?
      – Я-то? Я людоед, – ответил Гуча, пристально посмотрев в мутные глазки человечка.
      – Нет, это я людоед, – глухим голосом пробормотал хозяин сокровищ.
      – Да? А я, глупый, думал, что ты – обед. Прихожу, а тут обед сам для себя стол сервирует. Смотри-ка, на беленьких, в цветочек, тарелочках лежать будешь.
      – Как лежать?
      – А это как положу. После того как отбивную котлету из тебя сделаю.
      Людоед испугался. Худые пальцы нервно забегали по столу, расправляя несуществующие складки на скатерти, спина выпрямилась, казалось, он сейчас сорвется и убежит. Серенькие глазки моргали без передышки, а лицо побледнело, хотя, казалось бы, куда больше? Подземный житель и так был бел лицом. Подбородка у мужичка почти не было, лицо непостижимым образом без намека на какой-либо бугорок перетекало в шею. Зато нос компенсировал недостаток – он был большой, длинный и с таким изгибом, что Гуча сравнил людоеда с большой бледной крысой. Скошенный назад череп, низкий лоб и мутные, близко посаженные глазки-бусинки усиливали это сходство до такой степени, что казалось, будто напротив сидит говорящая крыса.
      – А почему тебя Лялечка не укусила?
      – Лялечка? – Гуча вопросительно поднял одну бровь. – А кто это?
      – Змея это моя. – Из-под крысиного носа выползла ласковая улыбка, видно было, что людоед действительно испытывает к кобре нежные чувства. – Я ее так называю ласково – Лялечка. Знаешь, какая она нежная и беззащитная!
      – Так ты у нас добрый, оказывается?
      – Да.
      – Съел я твою Лялечку.
      – Как… съел?! – в отчаянии вскричал людоед и, кажется, приготовился заплакать.
      – А так и съел – с удовольствием. Сейчас вот тебя буду есть. – Гуча сделал самое зверское лицо, на какое только был способен, и потрогал пальцем лезвие волшебного ножа.
      – Съел Лялечку! Съел моего единственного друга. – Людоед всхлипнул и вдруг кинулся на гостя, опрокинув отменно сервированный стол.
      Черт был к этому готов и, быстро вскочив со стула, отпрыгнул к двери. Гуче даже не пришлось ударить людоеда, потому что на этом драка и кончилась. Слабосильный людоед споткнулся о цепь на полу и упал на обломки стола и осколки тарелок.
      – Друга, говоришь, съел? Единственного, говоришь? – В голосе черта звучала злость, смешанная с отвращением. Он наступил людоеду на грудь, припечатав его к полу. – А что же у тебя друзей так мало?
      – Раньше у меня их много было, – ответил людоед, пытаясь скинуть с груди ногу Гучи, но крепкий сапог не сдвинулся ни на сантиметр, – а потом они кончились.
      – Что, всех съел?
      – Нет, не всех, а то кто бы приковал меня здесь? – ответил людоед и зарыдал в голос. – Бросили меня гнить в этой норе, цепью приковали, а я к ним всей душой тянулся.
      – Так тянулся, что слюной исходил. Всем своим нутром к людям тянулся! В прямом смысле людей любил! Вот уж не думал, что в подземелье на альтруиста наткнусь, – усмехнулся черт. – Приковали, говоришь?
      Только после слов людоеда Гуча заметил, что людоед сидит на цепи. Собственно, об нее и споткнулся любитель хорошо покушать. Одним концом цепь крепилась к массивному кольцу на ноге людоеда, а другой намертво был вбит в гранитную стену. Черт пнул рыхлое тело выродка и брезгливо сплюнул. Крысоподобный скулил – непонятно, то ли от боли, то ли кобру оплакивал.
      Гуча внимательно осмотрел переплетение цепей. Разобравшись, что к чему, он перерубил волшебным клинком ту, что опускала и поднимала каменную заслонку, навсегда замуровав вход в сокровищницу.
      – А ну отползи!
      Людоед отполз к левой стене, освобождая проход.
      – Жива твоя Лялечка. Хотя, наверное, ты ее тоже съешь, на безрыбье, говорят… – Черт шагнул к двери, но людоед вдруг кинулся к нему, ухватил за ногу и попытался прокусить сапог.
      – Дай хоть укусить! – визжал он.
      Гуча снова отшвырнул его. Потом поднял меч и спокойно, с отвращением снес злодею голову. Тщательно вытерев лезвие о скатерть, Гуча шагнул за порог, стараясь не смотреть на труп людоеда.
      Тоннель вел вверх, подъем был легким и недолгим. Чингачгук вышел в большую пещеру с квадратным люком под потолком. С отверстия спускалась прочная веревочная лестница. Черт перевесил торбу, чтобы ненароком не уронить, и стал быстро взбираться по ней. Он открыл люк – чьи-то сильные руки втащили его наверх.
      – Спасибо…
      Договорить он не успел. Стая обезьян в доли секунды лишила его имущества, сорвала, разодрав в клочки, одежду, больно щипая при этом тело. Звери скалились, истошно визжали и строили забавные морды, но черту было почему-то совсем не смешно.
      – Сами напросились, – крикнул он, выбрасывая вперед руку.
      Даже сквозь шум было слышно, как треснул череп, слетая с шейных позвонков. Огромная горилла рухнула, придавив пару обезьян поменьше. Следующая обезьяна откатилась, получив удар кулаком в нос. Кому-то попал пяткой в горло, тут же с локтя заехав еще в чью-то челюсть.
      – Одно радует – обезьяну нашел все-таки я, – прохрипел черт, раскидывая зверей, – вот только с количеством переборщил немного. Если помощь не подоспеет, мне крышка.
      Перевес сил был на стороне обезьян. Пятеро уже не шевелились, но оставалось еще штук двадцать горилл, пять орангутангов, пара шимпанзе и десяток мартышек.
      – Кто бы ни опустил лестницу в пещеру, он либо большой юморист, либо сволочь законченная! – пробормотал Гуча и пообещал себе, что разберется с шутником. Если выживет, конечно.
      А бой шел не только в обезьяннике. Если бы Гуча мог на минуту остановиться и посмотреть по сторонам, то он бы увидел панораму широкомасштабных военных действий.
      Именно в этой суматохе Хасан непонятно каким чудом умудрился проскочить к одному из верхних окон лесного замка.
      – Как только прыгну, сразу вниз и поворачивай, – прокричал Альберт, – понял?
      – Понял, Полухайкин-ага.
      – Скажи своей Тамарке, чтобы ковры отзывала, и Бруньку предупреди, пусть отступление трубит. Ну с богом. – Альберт перекрестился и прыгнул.
      Он приготовился услышать звон разбитого стекла, но ничего не произошло. Король пролетел сквозь пустоту и оказался в зеркальном лабиринте.
      Зеркал были тысячи, и в каждом он видел свое отражение.
      – Мексика!
      – Папочка, – услышал он, – ну что ты кричишь? Сам же говорил, что нельзя кричать, если стоишь рядом с человеком.
      – Типа… где – рядом?
      – Типа… здесь. – Послышался смех, из зеркала высунулась маленькая ручка, и король Полухайкин спокойно прошел сквозь то, что считал стеной с навешанными на нее зеркалами.
      Оказался Альберт в большой и просто обставленной комнате, но это он рассмотрел, только когда поцеловал дочку и убедился, что с ней все в порядке.
      – Папочка, смотри, что у меня есть, – похвалилась девочка, доставая из кармашка шкатулочку.
      Она открыла крышку, а Полухайкин открыл рот, не зная, что сказать. На донышке сидел Тентогль, маленький, с мизинец ростом. Он был испуган, но все равно что-то пищал. Король прислушался.
      – Всех победю, – повторил слова поверженного врага Альберт и захлопнул крышку. – Ну надо же! Уже… типа… победил. Мало ему, еще хочет, в натуре!
      – Это я поймала злого колдуна, – гордо объявила Мексика, глядя, как отец опускает шкатулку в карман королевских коричневых шаровар.
      – Ты умница, и если кто скажет, что это не так…
      – Ты набьешь ему морду, – закончила девочка. – А я сама скоро смогу победить любого злодея. Заклинаниями.
      – Ты помедленнее говори, дочка, а то я не въезжаю, – попросил отец.
      – Папочка, все просто. Злой дядька притащил меня в эту комнату и сказал, что он будет владеть всем миром и станет единственным королем. Потом он ушел, а я подумала, что мир надо спасать, и стала произносить заклинания. Но они сначала не получались. Я поплакала немного, потому что думала, что это я такая глупая и ничему у бабы Гризли не научилась. А потом подумала, что для заклинания надо знать настоящее имя врага. И если колдовство не работает, то Тентогль – это не настоящее имя злого дядьки!
      – Логично, – кивнул Полухайкин. – И что?
      – А то, что тогда я стала переставлять по-разному буквочки, и у меня получилось! Когда он снова пришел в комнату, я прошептала заклинание и так его уменьшила, что теперь он не сможет сидеть на троне. Потому что он теперь очень маленький. А на троне сидишь ты, и если он туда залезет, то ты его раздавишь! Правильно, папочка?
      – Правильно, малышка. – Альберт улыбнулся и погладил Мексику по головке. В груди защемило, королю вспомнился день, когда он впервые взял дочь на руки. Малышка тогда была чуть больше его ладони, и Полухайкин панически боялся нечаянно навредить ребенку. Он ужасно нервничал, руки сводила судорога, ему казалось, что стоит только чуть нажать – и он что-нибудь сломает. Но каждый раз, когда он прижимал дочку к груди, Полухайкин испытывал такую отцовскую любовь, такое желание защитить девочку от всех невзгод, что готов был свернуть горы ради счастья дочери!
      – Папочка, а имя у злого колдуна такое смешное! Я только разделила его напополам и поменяла две буквы местами, а потом прочитала наоборот.
      – И что получилось? – улыбнулся Полухайкин, отметив на будущее, что обучение у ведьмы и Тыгдына стоит продолжить.
      – А получилось так: Льгот Нет. Так его, оказывается, зовут! Папочка, а что это значит?
      – А это значит, солнце мое, что этому козлу сплошные обломы по жизни положены.
      – Не въезжаю, – наморщила лоб Девочка.
      – Ну типа… халява наоборот.
      – А…
      Король Полухайкин, нежно прижав дочку к широкой груди, вышел на балкон и оторопел. Миновав полки Брунгильды, к замку на белой лошади несся Самсон. Его рыжую голову видно было за версту.
      – Стой! – кричала Брунгильда вслед, но тщетно – парня ждала скорая смерть. Непобедимая даже прикрыла глаза, чтобы не видеть, как оранжевая голова покатится по залитой кровью земле.
      Но вдруг наступила тишина. Брунгильда приоткрыла один глаз, а потом вытаращила оба. Зеленогривая лошадка, что несла Самсона навстречу смерти, превратилась в рослую девушку с зелеными волосами.
      И тут стало твориться что-то странное. Корявые деревья сухостойного леса стали оборачиваться людьми, а те, что остались деревьями, распрямились и выпустили нежные листочки. Под деревьями, спеша увидеть солнце, пробивались тонкие травинки, и скоро земля затянулась зеленым ковром. Распустились цветы, раскрашивая зелень яркими разноцветными каплями.
      Оборотни принимали свой первоначальный облик. С неба спускались птицы и, ударившись оземь, становились мужчинами и женщинами. Россыпи камней превращались в резвых ребятишек, волки, олени, мыши и прочая непонятно откуда взявшаяся живность стаями неслась к замку. Завидев Акаву, звери падали на землю и вставали уже оборотнями.
      Народ шел к своей королеве.
      Самсон любовался женой. На ее голове появилась корона, сплетенная из веток вечнозеленого растения и усыпанная большими белыми цветами. С плеч заструился шелковый плащ, такой же изумрудный, как и ее волосы. Белое платье облегало тонкий стан, падало складками к изящным щиколоткам. Босые ноги королевы оборотней еще стояли на сырой от крови почве, но трава скоро не оставила ни одного голого клочка земли.
      Замок тоже изменился – башни стали ровными, зеркала в окнах оплели цветущие лианы, а деревянные детали, казавшиеся инородным вкраплением в камень, зазеленели, и скоро весь замок казался частью зеленого холма. Если бы лучи солнца не сверкали, отражаясь от стекол, то его невозможно было бы отличить от окружающей среды.
      Самсон стоял рядом с женой. Ему было немного не по себе. Он снова оказался в той ситуации, которую едва пережил много лет назад, когда, заменяя Альберта Ивановича Полухайкина, выполнял обязанности королевского сына и наследника престола. Ему снова грозили корона, королевство и все вытекающие из этого правила этикета, манеры и прочая королевская ерунда.
      Лесные оборотни с достоинством кланялись королевской чете и исчезали в недрах зеленой горы, в которую превратился замок.
      Брунгильда отсалютовала новой королеве мечом и дала знак трубачу. Тот затрубил отбой, и отряды построились, готовясь отбыть восвояси, но тут из замка вышел король Полухайкин. Он нес на руках окровавленного Гучу.
 
      Когда Альберт вышел на балкон, он сразу посадил дочку на ковер-самолет и строго-настрого наказал Хасану доставить девочку в Рубельштадт.
      – Рано еще такой малышке наблюдать жестокие военные сцены, – сказал он Мексике и пообещал по возвращении домой все подробно рассказать.
      Потом, несколько минут понаблюдав за событиями внизу, он вошел в комнату. Поскольку война благополучно закончилась и главный злодей сидел у него в кармане, Альберт решил осмотреть замок. Он – походил по комнатам, которые быстро заполнялись лесным народом, и слегка заплутал. С трудом отыскивая лестницы, Полухайкин спускался с этажа на этаж и случайно наткнулся на обезьянник. Сначала он оторопело наблюдал за лохматым клубком, катающимся по полу, потом, увидев в куче звериных тел человека, кинулся на помощь.
      И вовремя, так как черт, потерявший много крови в неравном бою, потерял сознание.
      Альберт поднял друга на руки и, стараясь ступать осторожно, понес его к выходу.
      – Гуча, – выдохнула Брунгильда.
      Она выронила меч и побежала. Забыв о войне, о том, что на нее смотрит ее армия, Брунгильда Непобедимая рыдала в голос, не желая поверить, что никогда больше не услышит мужа, не окажется в его сильных объятиях, а на полянке в саду появится еще одна могила.
      – Гученька! – закричала она, впервые в жизни испытывая панический страх.
      – Тихо ты, – остановил ее Полухайкин, и, понимая, что сейчас испытывает Брунгильда, успокоительно проговорил: – Жив он, так, вырублен немного, но не жмурик, в натуре, не жмурик!
      Практичная Марта, увидев, что с ее собственным мужем все в порядке, уже несла перевязочный материал. Она быстро наложила повязки, зашила те раны, что требовали штопки, а остальное доделала подоспевшая Гризелла. Ведьма пошептала, останавливая кровь. Общими усилиями раненый был замотан бинтами и стал похож на мумию – из-под повязок был виден только кончик носа.
      Гризелла вовсю костерила Тыгдынского коня, обзывая его рухлядью и тихоходом. Она, привыкшая к передвижению по небу и к большой скорости, которую развивала метла, как ни злилась, не смогла заставить упрямого Тыгдына скакать быстрее. Тот, боясь сломать ногу, двигался не только осторожно, но и медленно.
      Тренированная Брунгильда бережно подняла мужа и, не доверяя никому драгоценную ношу, аккуратно взобралась на коня. Она так и ехала до самой Крепости – прижимая его к груди.
      – Бруня, – прошептал Гуча, на минуту приходя в сознание, – Бруня, я что, опять тебя победил?
      – Нет, сегодня ты победил обезьян. Мне Альберт рассказал – это было труднее, чем тот бой, пятнадцать лет назад. Ты герой! Такую битву выдержал! – Брунгильда нахмурилась и добавила; – Вот только не пойму – зачем?!
      Но Гуча снова потерял сознание. Брунгильда повернула голову и наткнулась на ободряющий взгляд Гризеллы. Ведьма отправилась с ними, чтобы в любой момент оказать помощь.
      Обоз Марты и короля Полухайкина давно свернул на дорогу, ведущую в Рубельштадт.
      Прекрасная Гуль-Буль-Тамар, получив известие о том, что вода вернулась в колодцы благословенной Фрезии, сразу потеряла интерес ко всему и направилась домой, во дворец. Таксисты потянулись следом длинной вереницей. Скоро воздушный караван стал напоминать клин перелетных птиц, исчезающий в небе.

      Огромный черный кот лениво вылизывал длинную шерсть. Шкурка была идеально чистой, но больше заняться было нечем, а думать надоело. Со стороны казалось, что важнее этого занятия для Приблуды (так звала кота ведьма) ничего нет. Он даже не обратил внимания на черноволосую девочку с корзинкой в руках. Повел слегка глазом – и все. Ну девочка пришла, ну и что? Что он, дочку короля Полухайкина никогда не видел? Кот вытянул лапу – шерсть лежала как-то неровно. Он сердито мяукнул и провел языком по всей длине, до подушечки на пятке.
      Мексика вышла, аккуратно притворив дверь. Кот подумал, что девочка сегодня на диво спокойна, а это очень плохая примета. Быть беде. Ненормально, что этот ураган с косичками ничего не опрокинул.
      Снаружи послышались голоса, кажется, прибыла домой хозяйка. Кот навострил уши и прислушался.
      – Здравствуй, бабушка Гризли.
      – И ты здравствуй, озорница. И не называй меня так! Гризеллой меня зовут. Гризеллой Бенесафуиловной.
      – Не, я столько букв сразу еще не умею произносить. Я лучше ласково – баба Гризли.
      – И куда тебя денешь, ну ладно.
      – Баба Гризли, а можно я тебя обниму?
      – Можно. Иди сюда, пока никто не видит. – Ведьма взяла девочку на руки, поправила красную панамку и убрала прилипшую к волосам травинку. – Ты ко мне по делу или так зашла, старуху проведать?
      – Я к тебе по делу так зашла старуху проведать, – серьезно ответила девочка, сморщив носик. – Гостинцев принесла. Мама собрала корзинку: горшочек масла, пирог, кринку сметаны поставила. А я яйца собирала. Мама сказала, чтобы самых больших положила. Так крупнее этих не было.
      – Не надорвалась? Корзинка-то, поди, тяжелая?
      – А меня Тыгдын привез! Да вон он пасется. Тыгдын, иди к нам!
      Ведьма сразу сделала суровое лицо и грозно спросила:
      – Небось опять созорничала чего?
      – Нет, бабусечка, – проворковала Мексика и успела поцеловать бабку в морщинистую щеку, пока та усаживала ее на спину Тыгдынского коня.
      Дальше кот слушать не стал. Корзина стояла на скамье у окна эдаким искушением в лучах солнца. Пирог, маслице, сметанка, яички… Котяра сглотнул слюну, прислушался к урчанию в животе и решил, что он всего содержимого корзины тоже достоин. А если ведьма чего недосчитается, так ведь Мексика еще ребенок, она и перепутать могла. Мало ли что ребенок скажет?
      Кот подкрался к корзине, аккуратно стащил наброшенную сверху салфетку. Так аппетитно пахнет! Пирог. Горшок с маслом. Кринка со сметаной. Яйца. Большие яйца. Очень большие розовые яйца.
      Приблуда удивился, но мало ли птиц на свете? Если король Полухайкин обезьян держит, то почему бы ему птиц диковинных не завести? Павлина, например, или жар-птицу.
      Кот облизнулся, вытянул правую лапу и прицелился. Потом ударил когтем, и яйцо пошло сеткой трещин. Это был старый трюк. Проделав маленькую дырку, кот выпивал содержимое и переворачивал целую скорлупку отверстием вниз. А потом, сытый и довольный, наблюдал, как бесится Гризелла, разбивая на сковороду пустые яйца.
      Кот подцепил кусочек розовой теплой скорлупы, что мешала добраться до пищи. Он прищурился, рассматривая проделанную дыру. Вдруг шерсть пушистого воришки встала дыбом – из яйца на него смотрел в упор красный глаз. Маленький черный зрачок восьмеркой бегал по радужке. Каким-то чудом котяра угадал, что глаз в ярости. Потом догадался, что к такому злому глазу должен прилагаться клюв. Это в лучшем случае, а в худшем – еще и крепкие лапы с когтями. Потом кот оценил размер яйца – больше его кошачьей головы. Потом вспомнил проделку Мексики недельной давности – с зубастыми рукавичками.
      Яйца вдруг зашевелились и пошли трещинами.
      Кот посмотрел на свою любимую балку под потолком, но вовремя сообразил: то, что сейчас вылупится из яиц, наверняка умеет летать. Он пулей вылетел из избы, едва не сбив с ног входившую в дверь Гризеллу.
      И только растянувшись на самой высокой ветке самого высокого дерева на краю полянки, кот позволил себе расслабиться. Он злорадно улыбнулся, наблюдая за пляской святого Витта в исполнении избы на курьих ногах.
      Внутри бесилась Гризелла. Что-то падало и взрывалось.
      Потом, плюясь огнем, из трубы вылетели восемь симпатичных розовых драконов-маломерок. Они построились в правильное каре и полетели прочь.
      Повалил дым. Изба сорвалась с места и, добежав до пруда, нырнула в воду. Через некоторое время на берег вылезла взбешенная Гризелла. Она выплюнула головастиков, отжала подол старого платья и завопила:
      – Мексика, противная девчонка!
      Оседлав подпаленную метлу, ведьма набрала высоту и, петляя, полетела прочь.
      Кот справедливо предположил, что в Рубельштадт, требовать возмещения убытков.
      Приблуда спрыгнул с дерева и вдруг замер. На полянке появилось странное существо. Кажется, это была женщина, но котяра не был точно уверен в этом. Незнакомка посмотрела в его сторону, ее глаза удивленно округлились, она улыбнулась и позвала:
      – Киса…
      Кот окаменел. В прямом смысле превратился в камень. Незнакомка нагнулась, подняла каменную фигурку того, что еще недавно было котом Приблудой, горько заплакала и, поставив на место статуэтку, подошла к избушке.

      Было раннее утро. На крыльце королевского дворца сидели король Полухайкин и Гуча. Гуча сегодня впервые совершил такую дальнюю прогулку. Мужественное лицо черта украшали синяки и царапины. Полухайкин сочувственно посмотрел на друга и сказал:
      – Хорошо, в натуре, кончить!
      – Ты о чем это? – удивился Гуча.
      – О том, что все хорошо кончили, – пояснил Полухайкин.
      – В смысле, групповушку устроили? – Чингачгук смекнул, что имел в виду его друг, но не мог удержаться от подначки. Его немного мутило, голова кружилась, а на душе становилось гадко, стоило только вспомнить свое, как он считал, бесславное участие в войне.
      – Ну ты, амиго, тупой, в натуре! – Альберт от возмущения даже вскочил на ноги. – Конфликт хорошо кончили!
      – А! Ты хотел сказать, что хорошо то, что хорошо кончается? – подвел итог черт.
      – А я это и сказал, – уверенно ответил Полухайкин. – Пошли в огород.
      И Полухайкин решительно зашагал по двору, уверенный, что друг последует за ним. Тот нехотя поплелся следом.
      – Зачем ты меня в огород зовешь? Что я, вашей капусты никогда не видел? Или ты прибавления в семействе ожидаешь? – Гуче не хотелось никуда идти – тело болело, кости ныли, и он с удовольствием бы просто посидел на крыльце. Черт наконец-то вырвался из крепких рук Брунгильды, которая готова была лечить его долго и тщательно, радуясь тому, что муж столько времени проводит дома. Но Гуча заявил, что он здоров, и отправился к Альберту.
      – Че несешь! – говорил меж тем Альберт Иванович. – Я тебе этого гада хочу показать.
      – Какого гада, Альберт? – поинтересовался черт.
      – Халяву наоборот.
      – Тентогля? – догадался Гуча.
      Он хоть и не знал всех подробностей событий недельной давности, но кое-что слышал. Надо сказать, что от Брунгильды много не добьешься – она только военные действия описывала, стратегию и тактику боя. Но даже по этим сухим описаниям ему удалось составить более или менее целостную картину.
      – Ну, – кивнул Полухайкин и спрятал сжавшиеся кулаки в карманы.
      Мужчины обогнули дворец и прошли за высокую изгородь, что заботливо оберегала огород. Изгородь эту установили на тот случай, если Бенедикту вновь придет в голову притащить в Рубельштадт козла. Альберт отворил калитку и, с удовольствием оглядев идеально ровные грядки, продолжил:
      – Он у меня на исправительных работах срок мотает. Не, мне вообще-то не по понятиям, как бандиту, тюрягу организовывать, но как королю – в самый раз. Я кротам объяснил, как камеру устроить, какие шконки в ней сделать.
      – Круто ты с ним, – рассмеялся Гуча. – И что, он теперь до конца дней своих на нарах спать будет?
      – Ты че, амиго, думаешь, я такой добрый? – вскричал Альберт, ударив кулаком по ладони.
      Гуча понял, что этот удар его друг мысленно адресовал злодею Тентоглю, и усмехнулся – козлобородому бы не поздоровилось. А Полухайкин говорил:
      – Он под шконкой спит, чтобы, значит по понятиям. Не, ты не смейся, этот козел дочку за пальчик укусил, а я буду жалеть его? Смотри, на прогулку вывели гада!
      За капустными грядками Гуча увидел небольшую площадку, огороженную забором. Землеройные гномы патрулировали территорию с лопатками наперевес. Внутри ограды, заложив руки за спину, ходил по кругу Тентогль. Маленький мужичок с козлиной бородкой действительно был размером с мизинец и едва доставал гномам до колена.
      – Не люблю ментовку, – вздохнул Полухайкин, вспоминая события из жизни в далеком Зелепупинске, – но в ней ему самое место. Не, был бы он большой, я бы его своими руками так уделал, что он бы всю оставшуюся жизнь на лекарства работал, а с этим что сделаешь? Ну пущу к нему жука покрупнее, ну посмотрю, как он в штаны со страха наложит, – и все удовольствие.
      – Добрый ты у нас, Альбертушка, – усмехнулся Гуча. Он не переставал удивляться, как в Альберте исхитряются уживаться беззаветная преданность и доброта с бездушной жестокостью.
      – Не, а че еще с ним делать? – Альберт Иванович удивленно посмотрел на Гучу – пытался понять, шутит тот или действительно не понимает. – Он же этот… типа, пацан с палец. Я же его плевком раздавлю. А это уже мокрое дело. В прямом типа смысле. Я, может, и бандит в прошлом, но на мокруху никогда не подписывался. Не, ну ты представь – он же в шкатулке помещается.
      – Приятно, что зло мельчает, – снова рассмеялся черт. – И тролли приутихли, после того как ты в Мутных колодцах погром устроил, и вампиры без зубов успокоились.
      – Не, а че ты ржешь? Мне эти дракулы точно дорогу показали. Я им рассказал, кто нужен, они сказали, где искать. Для тебя они, может, чем и отличаются, а мне что тролль, что обезьяна – на одну морду. Не, ну ты представь – выхожу я в коридоры под Мутными колодцами, а на меня такое стадо мартышек несется, что впору типа завыть! Волной, в натуре, накатывают! Я ведь только потом сообразил, что та обезьяна с меня ростом была, а эти – по пояс.
      – Но это не помешало тебе устроить драку!
      – Не, братан, какая драка, в натуре? Я этих мартышек в три секунды раскидал. Просто брал в охапку побольше и выкидывал из колодцев. Вот у тебя драка была… Ты молодец, амиго! Это какую же силу надо иметь, чтобы целый час против таких амбалов выстоять! Немудрено, что тебя так уделали, другой бы уже давно ласты завернул. – Полухайкин с уважением посмотрел на друга. Тот первый день как встал с постели.
      – Хорошо, что ты вовремя подоспел, – вздохнул Гуча.
      – И не говори. Я вообще-то не очень-то плавно холодным оружием махаю, но тут, как увидел, что лохматые твари с тобой сделали, – озверел. Не по понятиям такое мочилово устраивать, конечно, но меч, в натуре, сам в руку прыгнул. – Альберт достал из кармана и показал Гуче его собственный волшебный клинок. – Не, я сначала думал, что простое перо схватил, а эта штука как выросла и типа давай сама зажигать по клетке. Как тебя по запарке не замочили – не знаю! Не, ты не смейся, я в натуре за этой бешеной перочинкой как привязанный летал. Только и думал, как бы из рук не выпустить! Не знаю, чей это ножичек, он на земле возле обезьянника лежал. Так головы из-под лезвия летели – прям как капуста, когда Марточка урожай собирает. Пойдем, че еще покажу. – Альберт потянул друга за руку.
      Гуча забрал у Полухайкина свой клинок и повесил на пояс. Остальные вещи заботливая Марта забрала у Самсона и с оказией переслала в Крепость. Так что сейчас Гуча был полностью экипирован: на плече висела неизменная торба, в которой лежали волшебные предметы – кубок, монетка и жезл, уменьшенный до размеров указки. Гуча красовался в новом костюме. Пока он лежал без сознания на широкой кровати, придворные мастерицы сшили ему мундир. Такой же, как у солдат, только красного цвета. Это Брунгильда пошла на компромисс и, приготовив мужу военную форму, решила не настаивать на обязательном в ее армии сером цвете.
      Друзья вышли с огорода, завернули за угол ограды и прошли ко дворцу. Гуча сначала оторопел, увидев большую клетку, в которой скакало с десяток мелких обезьянок. Потом рассмеялся – крупных обезьян не было, а мартышки забавно строили рожицы и носились по клетке, раскачиваясь на привязанных к потолку веревках, будто на лианах.
      – Друг Полухайкин, а Марта совсем тебя испортила, – произнес черт. – Тащишь все в дом, не думая! Хотя кто знает, может, и они в хозяйстве пригодятся!
      – Может, и пригодятся! Послушай, братан, тут одна говорящая попалась, в натуре, говорящая, не смейся, – гордо ответил Полухайкин и показал: – Смотри, вон та, в углу!
      Гуча вытаращил глаза – в углу клетки сидел вожак троллей, о котором в пылу схватки, а потом еще и с раненым мужем на руках Брунгильда попросту позабыла. И тролль, выбравшись незамеченным из ее сумы, решил спрятаться, да на беду попался на глаза Альберту Ивановичу. Увидев черта, страшилка кинулся к решетке и завопил во все горло:
      – Помоги, добрый человек, объясни королю, что я с этими тварями ничего общего не имею! – и заплакал.
      – Смотри-ка, просить научился! – рассмеялся черт.
      Он вспомнил, как давным-давно, когда он впервые попал в Забытые Земли, этот самый вожак троллей с боем взял их в плен и заставил, буквально заставил помочь им найти дорогу домой. Тогда у нахала даже и мысли попросить помощи не возникло. Ишь, как жизнь-то обломала!
      – Что, неволя ума добавила, вредитель?
      – Да уж, вредитель, – согласно кивнул Альберт, подкидывая в клетку крупных персиков, которые взял из стоящей рядом корзины. Мартышки кинулись к лакомству. Тролль тоже. Надо сказать, он ничуть не робел в присутствии конкурентов – просто раскидал обезьянок и успел выхватить самый большой плод, запихал его в рот и проглотил, даже не жуя.
      Полухайкин покачал головой и, повернувшись к другу, продолжил объяснения:
      – Я сначала клетку простым засовом закрыл, так этот быстро смекнул, что к чему. Хорошо еще, что обезьяны дальше трактира Джулиуса не ушли. Там их и взяли. Тепленьких. В смысле – пьяных.
      – А этот? – Гуча кивнул на тролля.
      – И этот с ними был. Во, в натуре, жадность фраера сгубила! Ну рвался на свободу, и ладно! Вырвался – и беги на все четыре стороны, так нет же! Как только халява под руку подвернулась, так он сразу о свободе забыл. Не, амиго, ты не смейся, за выпивку-то, в натуре, я платил. И за уборку тоже. Еще за мелкий ремонт деньги отдал. Потом я всех мартышек, включая говорящую, ремнем отодрал, а на клетку амбарный замок повесил. И ключ с собой ношу, на груди, рядом с крестом.
      – Выпусти его, – попросил Гуча, наблюдая за тем, как тролль гоняет мартышек, – зачахнет он здесь, Альберт.
      – Кто зачахнет? Этот проглот зачахнет? Да он столько жрет, что я не успеваю у Тамарки персики покупать.
      – У какой Тамарки?
      – У Собакиной. Томка Собакина мне это типа персики всякие для зоопарка продает. И не только персики, там еще и финики всякие попадаются. Не, в натуре, у нее садоводство круто поставлено! Хотя понятно – юг же! Не, а че еще на юге делать?! Там же только фрукты и таджики, а больше, в натуре, ничего не растет! Если только эти, типа верблюды?
      – Тамарка Собакина… – Гуча задумался и, вдруг вспомнив, о ком речь, расхохотался: – Ну, Альберт, и фантазия у тебя! Прямо-таки больная фантазия! Точно, ты же бультерьерную принцессу так перекрестил!
      – Не, а че? Пока выговоришь, язык сломаешь, это надо ж такое придумать – Гуль-Буль-Тамар-Пит-Буль-Терьер… уф… – на одном дыхании выговорил Альберт и, утомившись, вытер со лба пот.
      Он удивился, как это получилось ни разу не споткнуться на таком сложном слове. До этого пробовал, наверное, сто раз и всегда сбивался, а тут взяло и получилось! Он обрадовался, но все же спросил:
      – И кто ей такую фамилию дал?
      – Кажется, я, – скромно ответил Чингачгук.
      – Во! А говоришь, что у меня фантазия заболела! Я-то заморачиваться не стал, обозвал по-простому – Томка Собакина, и все! Амиго, скажи-ка, братан, а тебя после бойни в обезьяннике кошмары не мучают?
      – Нет, не мучают, потому что кошмар у нас, в Иномирье, один. И вижу, что приближается он с огромной скоростью. А по тому, что кошмар этот такие петли в небе выводит, могу предположить, что мучить сейчас он начнет тебя, друг Полухайкин. – Гуча махнул рукой, обращая внимание короля на летящий по небу объект.
      Полухайкин посмотрел в том направлении и помрачнел – к ним стремительно приближалась Гризелла. Она приземлилась неподалеку и, не глядя под ноги, понеслась к королю, не замечая копошащихся на дорожке землеройных гномов.
      – Это… типа… Опа… – Альберт поспешил предупредить ведьму о том, что под ногами у нее только что вырытая кротами яма, но не успел.
      Ведьма, потеряв опору, рухнула вниз, вопя и суля такие кары, что у Альберта встали дыбом коротко подстриженные волосы. Он поморщился и подумал о том, что падение в яму тоже будет включено в счет.
      – Фулюганы! – кричала ведьма.
      Полухайкин кинулся к ней, а Гуча рассмеялся над тем, как его друг пытался предупредить ведьму.
      – Гризелла, давай руку.
      Король выудил старуху из ямы. Она была мокрой, грязной и очень злой. Король решил взять инициативу в свои руки и, решив, что нападение – лучший вид обороны, громко завел речитативом:
      – Избу починим, платье постираем, нервы подлечим. Не сердись на дочку – моя Мексика просто ангелок!
      – Ангелок! – подхватил черт.
      Друзья посмотрели друг на друга, только теперь осознав, что Бенедикт так и не вернулся из того коридора, где обещали смерть после женитьбы. Полухайкин разжал пальцы, не обращая внимания на вопли рухнувшей вниз Гризеллы.
      – Фулюганы! – кричала старуха, снова приземляясь на дно будущего колодца.

      Гуча схватил метлу, оседлал ее и, поднимаясь в воздух, прокричал:
      – Я в лес, к норе!
      – В натуре, блондина спасать надо, – согласился с ним Полухайкин. – Типа это он к бабам пошел, но там ведь в конце замочить обещали, в натуре!
      И Альберт побежал. Он вылетел со двора, едва не опрокинув идущую навстречу жену.
      – Марточка, – король на бегу обнял супругу, – я побежал, ты там ведьму из ямы вытащи, если тебя это не расстроит. А если настроение у тебя не фонтан, то пусть, в натуре, сидит, пока не вернусь. Что мы, лишний сольдик не заплатим?
      – Разберусь, – ответила практичная Марта и побежала в огород, решив, что чем быстрее выудит Гризеллу из ямы, тем больше сэкономит на штрафе.
      А Альберт уже бежал по ровным, чисто вымытым улицам Рубельштадта.
      Народ любил своего короля и снисходительно глядел на его причуды. Горожане здоровались, отскакивая с дороги, но Альберт, набирая скорость, не всегда успевал ответить.
      Лошадей король не признавал с тех пор, как обогнал знаменитого на все Иномирье скакуна Бяшу. Сильные ноги Полухайкина не знали усталости, он мчался как ветер. Встретив Тыгдынского коня с Мексикой на спине, прокричал, не останавливаясь:
      – Тыгдын, сгоняй к кому-нибудь в гости. Дома Гризелла бешеная, и мамка сердиться будет.
      – Папочка! – прокричала вслед Мексика. – Мы Аполлошу проведаем. Он болеет, а еще у него зубы растут.
      Но отец не расслышал этих слов, иначе бы строго-настрого запретил ехать в Крепость, чем уберег бы и себя, и Иномирье от новых неприятностей. Но Полухайкин не слышал. Он спешил на помощь другу, поэтому объяснять, почему Аполлоша такой смешной, зубастый и солнышка боится, пришлось Тыгдыну.
      Альберт ругал себя последними словами за то, что закрутился в делах и вовремя не вспомнил о Бенедикте. Гуча, понятно, больной лежал, сам едва выжил, но он-то сознания не терял!
      К лесной норе друзья пропавшего Бенедикта прибыли одновременно.
      – Ну ты конь! – изумился черт, отбрасывая метлу. – Это надо ж такую скорость развить!
      – Сила у меня в ногах большая, амиго. – Король Полухайкин уже восстановил дыхание и теперь потряхивал ногами, расслабляя мышцы.
      Гуча присел на травку. Вокруг было так умиротворенно и красиво, что хотелось хоть немного побыть здесь. Может, сжавшее душу беспокойство отойдет, отпустит? Чингачгук посмотрел вверх – в кронах деревьев шелестели эльфы, вспыхивая радужными крылышками в солнечных лучах. Иногда по стволу проносилась белка, перекликались красивыми трелями птицы. Черту вдруг подумалось, что в таком мире погибнуть нельзя. Альберт рассказывал о своем детстве, и Гуча, отогнав беспокойство, прислушался.
      – Я в детстве маленьким был, дохлым. Потом, когда подрос, железом занялся. Так бы ничего, но одна подружка сказку рассказала. Там говорилось, что один мужик, кажется, из Греции, короче, Шварцнеггер тамошний быка на спине носил. Не, в натуре, она мне даже картинку в книжке показала – качок быка на плечах прет! Так вот, там говорилось, что самая сила в ногах содержится.
      – И что же?
      Несмотря на томившую душу тревогу, Гуча не мог не улыбнуться. Альберт всегда удивлял его полным отсутствием образования. Все, о чем он знал, бывший новый русский обязательно где-то слышал. Книг Полухайкин не читал принципиально, считая, что напрягаться не стоит, если все и так стремятся повысить его эрудицию и читают вслух. Он слушал и удивлялся – зачем людям это надо?
      – И то, – продолжал Альберт, – что купил я теленка у бабки, в натуре, в деревню ездил! А потом каждый день теленка на плечи – и побежал! Не, люди, в натуре, попробовали пальцем покрутить, но, когда мои ребята пару пальцев забрали, народ успокоился.
      – В смысле что покрутить?
      – В смысле мозги! Ну знаешь, когда у виска крутят. Типа я лох конченый!
      – А телок что?
      – А что телок? Он типа рос – и сила моя росла. Думаешь, легко такого бугая на себе каждый день три года таскать? Только потом я любого заломать мог, а ноги, – Полухайкин хлопнул себя по ляжкам, – ноги – что у лошади стали! Поэтому так и бегаю, в натуре, как какое-нибудь кенгуру!
      – Бычка-то, поди, на живодерню потом сплавил или на котлеты? – расхохотался черт.
      – Ну ты, амиго, загнул, в натуре! Я его, можно сказать, с пеленок, а ты – котлеты! Вот только эта скотина потом обнаглела. Короче, бык совсем ножками ходить перестал. Утром подойдет к окну – и мычит. Типа выгуливать пора. Мне на стрелку или поспать хочется, а он мычит, гад!
      – Так что же ты сделал?
      – Я купил помещение, организовал спортзал, сдал его в аренду. А оплату, в натуре, поставил такую – типа мне денег не надо, вы мое домашнее животное на руках носить будете.
      – И что, спортсмены согласились?
      – Ну обрадовались даже, договор подписали, думали, халява. А потом, козлы, как моего любимца увидели – сбежать из Зелепупинска хотели. Но я, в натуре, заставил их условия выполнять.
      – И на сколько же лет ты, Альбертушка, договор заключил?
      – Да пока это животное от старости кони не кинет. Не, а ты че, в натуре, ржешь-то? Я очень даже хорошо его пристроил! А больше у меня в Зелепупинске никого и не было, – сказал Полухайкин и вздохнул.
      – Ладно, Альберт, пошли в нору. – Гуча встал, стряхнул с одежды прилипшие травинки и направился в лес.
      Друзья миновали несколько цветущих полянок, подошли к дыре, что вела в подземный тоннель. Они молча переглянулись. Каждый надеялся, что Бенедикт жив и ничего страшного с растяпой не случилось, но в то же время оба чувствовали, что случилось что-то плохое. Может, поэтому сразу не хотелось идти к норе – чтобы хоть ненадолго растянуть состояние неизвестности, чтобы подольше сохранить надежду?
      Они спустились в тоннель и быстро добежали до того места, где он расходился в стороны тремя коридорами. Остановились перед дорожным камнем, и Гуча присвистнул от удивления.
      – Странно, – пробормотал он, – надпись на камне исчезла.
      – Дракулы стерли, – предположил Альберт, поворачивая в левый коридор. – В натуре, они! Им теперь гостей долго не надо. Они же теперь эту… типа вечную жизнь обеспечить не могут. Нечем, в натуре. Спят теперь в своей коммуналке, пока новые зубы не вырастут.
      Левый коридор привел спасателей в красивую, сверкающую кристаллами горного хрусталя пещеру. В центре ее на четырех столбах висел гроб, тоже хрустальный. От легкого сквозняка гроб покачивался, и золотые цепи, которыми он крепился к столбам, тихонько скрипели.
      А рядом с гробом стоял Бенедикт. Точнее его каменное изваяние.
      – Не, ну что за человек! – воскликнул Гуча, подойдя ближе. – Мы чуть с ума не сошли, за него переживая, а он тут какому-то Микеланджело неделю позировал. Ангелок, выходи! Отсиделся всю войну в подземелье. Выходи, подлый трус!
      Слова рассыпались эхом по пещере, но Бенедикт не шелохнулся.
      – Не гони, амиго. – Альберт осмотрелся и на всякий случай положил руку на тяжелую дубинку, висевшую у пояса. – Прокладуха здесь какая-то, нутром чую. Я этот мультик еще пацаном в Зелепупинске видел. Там тоже гроб был из оргстекла. В гробу – баба мертвая. И засада. Не то семь гномиков, не то семь гомиков. Скорее гомиков, потому как они сами телку поцеловать не могли, все ждали, пока лох какой забредет.
      – Дождались. – Гуча пнул статую и сморщился от боли. Изваяние даже не покачнулось. – Забрел лох.
      – Кто?
      – А у нас один лох на все Иномирье – Бенедиктушка, ангел наш.
      – Не, ты, амиго, не гони. Там, этот… типа, хепи-енд намечался.
      – Ну это там хеппи-энд! А у нас, Альберт, хенде хох будет, нутром чую! – Гуча прищурился и подозрительно посмотрел на балкон вверху – казалось, будто кто-то наблюдает за ними. Кто-то не злобный, а, напротив, безразличный и скучающий.
      Черт опустил голову – на полу до сих пор были видны следы елочкой, оставленные Бенедиктом. Они вели к гробу. Следов назад Гуча не наблюдал. По крайней мере следов ангела. А вот тонкая цепочка отпечатков маленьких, почти детских ножек, напротив, очень хорошо сохранилась на мягком песке, которым был посыпан пол.
      Он посмотрел на Полухайкина – тот, судя по всему, ничего такого не видел. Король с любопытством рассматривал огромные друзы драгоценных кристаллов. Черт хмыкнул – на лице Альберта можно было прочитать все его мысли. Бывший новый русский уже прикидывал, сколько можно выручить за такие сокровища.
      – Кино в натуре! – сказал Полухайкин, переводя взгляд на каменную статую Бенедикта.
      – Точно кино. «Бенедикт капут!» называется, – помрачнел черт. – Мне вот интересно, откуда здесь скульптор взялся?
      – А фиг его знает! Этот скульптор, в натуре, реалист. Смотри, амиго, каменщик даже карманы по-натуральному вытесал! О, и любимая мурзилка блондина здесь! – Альберт осторожно достал из каменного кармана книжку в красной обложке. – А че книжка-то настоящая? Типа, для прикола положил?
      – Книжка, Альберт Иванович, волшебная, и на нее никакое колдовство не действует. Дай-ка ее сюда. – Гуча взял книгу, рассеянно перелистал и спросил: – Друг Полухайкин, ты с той бабой в гробу ничего не перепутал? Не мог же наш специалист по фольклору так вляпаться.
      – Как? – спросил Альберт, озадаченно сморщив низкий, широкий лоб. Если бы он не оставил дома корону, то символ королевской власти снова бы съехал Полухайкину на глаза. Корона постоянно сползала – когда хмурился, то на лоб, а когда удивлялся – на сморщившийся складками затылок.
      – Не статуя это, а ангелок наш в образе окаменелости, – просветил его Чингачгук, опуская в бездонную торбу красную книжицу с заклинаниями.
      – Шутишь? – Альберт Иванович подошел к изваянию, посмотрел в каменные глаза и недоверчиво спросил: – Точно он или ты надо мной прикалываешься?
      – Ни капельки. – Гуче было совсем не до шуток. Он потер шрам на щеке – швы уже сняли, рана заживала и невероятно чесалась. – Так что там с бабой?
      – Яблок она обожралась, поэтому кони и кинула, – ответил Альберт и, почесав затылок, добавил: – Но вроде как не совсем, а типа временно.
      – Понятно, – кивнул черт. – В коме валялась.
      – Ну ее по запарке в гроб и затолкали, а когда лох ее поцеловал, оказалось, что она ничего девчонка.
      – Женолюб, чтоб его! – Гуча почувствовал, как его охватывает раздражение, и в сердцах сплюнул. Потом со злостью растер плевок подошвой и вдруг подумал о том, что злится он не на Бенедикта, а на себя. Злится за глупый бой с обезьянами, за то, что это он сам пропустил войну, за то, что не вспомнил о волшебном платке, который сразу бы доставил их к похитителям Мексики. И тогда растяпа ангел был бы цел и невредим.
      – Ни фига себе – женолюб! Это как надо любить, чтобы живьем в гроб? – Полухайкин толкнул гроб – прозрачный ящик качнулся, цепи противно заскрипели. – И травануть вдобавок!
      – Бенедиктушка наш каменный – женолюб, а не тот, кто девушку отравил. – Гуча посмотрел в счастливые каменные глаза статуи и выругался – на лице истукана было написано такое блаженство, что можно было подумать, будто последние минуты жизни были самыми лучшими.
      – Не, я типа не понял!
      – Чего ты не понял?
      – Обычно на баб столбняк нападает, когда они блондина увидят. Это какой же клевой телкой надо быть, чтоб вот так мужика ошарашить? – Король напрягся, вспоминая всех более или менее красивых девушек, каких довелось наблюдать на обложках журналов в Зелепупинске. Нет, ни одна не могла бы вот так запросто заставить мужика окаменеть.
      – А вот это мы сейчас выясним, – сказал черт и поднялся по ступенькам на возвышение, к гробу.
      За долгие годы беспробудного сна перина примялась и сохранила четкий отпечаток тела. Именно этот отпечаток и подсказал пытливому Гуче разгадку запутанной истории.
      – Альберт, посмотри на подушку, видишь?
      – Ну, – кивнул тот, разглядывая отпечаток тела. – Я же говорил, что девчонка что надо, фигуристая в натуре, только тощая.
      – Я не о натуре, ты на подушку взгляни.
      – Ну косичек у нее на голове штук сто было, – сказал Полухайкин, наклонившись, чтобы получше рассмотреть отпечаток головы. – Узбечка, наверное.
      – Стильная девочка, ничего не скажешь, только вот не косы это. Это змеи, Альберт. – Гуча провел пальцем по подушке и удовлетворенно хмыкнул, заметив прилипшую чешуйку. – Не обманули. «Женатым помрешь», значит.
      – Ну так было написано. А че тут напутано? Я не въезжаю.
      – Напутано тут действительно сильно. – Гуча присел на ступеньку. Его ослабленный обезьяньими кулаками организм отказывался нормально функционировать и напомнил о себе ноющей болью в спине и ногах. – Бенедикту не повезло. Впрочем, меня это почему-то не удивляет. Другой бы спокойно чмокнул какую-нибудь Белоснежку или Краснорожку и счастливый отправился восвояси. А наш ангелок на Горгону Медузу нарвался. Хотя это можно было предположить, с его-то везеньем!
      – Это че: типа бабу подменили?
      – Ну. А наш ловелас, не разобравшись, целовать кинулся. Натуралист, чтоб его! И все-то ему надо потрогать, понюхать, пощупать.
      – Ну амиго, ты сам говорил, что ему уже не только щупать пора, – напомнил Альберт давнишнюю беседу, которую Гуча провел с Бенедиктом в воспитательных целях.
      – Уже поздно. Давай вытащим его отсюда. – Гуча поднялся, взял изваяние за плечи и наклонил. Альберт нагнулся и, оторвав от пола каменные ноги статуи, закинул их на плечо. Они осторожно, стараясь не задевать стены пещеры, вышли в коридор.
      – Куда его сейчас? – поинтересовался Полухайкин, хотя спросить хотел совсем о другом. Ему хотелось спросить, как теперь оживить блондина и кто сможет это сделать. Но, страшась услышать в ответ простое «не знаю», промолчал.
      – Надо музей организовать, – мрачно пошутил Гуча. – Хотя один уже есть.
      – Это где ж?
      – У меня в спальне, – ответил черт, стараясь не обращать внимания на боль в теле. Статуя была тяжелой, хотя, будь он здоров, даже и не заметил бы этого. От Гучи не ускользнуло, что Альберт берет основной вес на себя, но протестовать он не стал. – Поставлю Бенедиктушку рядом с Бельведерским и буду экскурсии устраивать. Потом что-нибудь придумаем. Сначала надо эту опасную тварь выловить.
      – Какую? – пробасил Полухайкин.
      – Горгону Медузу. Она сейчас по Иномирью бродит, таких дел натворить может, что не расхлебаем.
      И друзья надолго замолчали. Полухайкин вдруг вспомнил, что Мексика отправилась в Крепость, и похолодел – а вдруг его непоседа дочь встретится с этой тварью? Но он тут же подумал, что девочка находится под бдительным присмотром Тыгдынского коня, и успокоился. Коню Полухайкин доверял всецело и очень уважал эрудита за его обширные знания и могучий ум. Что и говорить, Тыгдын не раз выручал короля в трудные моменты хорошим советом.

      «Эта тварь», как обозвал Медузу Гуча, не бродила по Иномирью. Она сидела под замком в Крепости.
      Поплакав над окаменевшим котом, Медуза зашла в избушку на курьих ножках, поздоровалась, но ей никто не ответил. В избе царил такой беспорядок, что девушка ужаснулась.
      Горелые одеяла на перевернутой кровати были насквозь мокрыми. Склянки, тарелки, ложки в беспорядке разбросаны по полу. Стены в темных пятнах.
      Медуза провела пальцем по стене и вздохнула, поискав глазами, чем можно вытереть руку. Не увидев ни одной чистой тряпки, она снова вздохнула и, сама не понимая, что делает, принялась за уборку.
      Скоро изба блестела как внутри, так и снаружи. Выстиранные в пруду одеяла, занавески и полотенца сохли на веревке. Медуза даже вытерла пыль с каменного Приблуды. Если бы кот смог, он бы, наверное, воспротивился такому уходу.
      Медуза посмотрела на дело своих рук и, почувствовав, что настроение у нее немного поднялось, пошла куда глаза глядят. Она вышла на тропинку в лесу и медленно побрела прочь.
      Избушка на курьих ножках отправилась за ней. Она с трудом продиралась сквозь кусты, но упорно шла следом. Когда девушка прошла меж деревьев, изба застряла, не рассчитав расстояние.
      – Вот глупый домик, – рассердилась Медуза, помогая избушке освободиться, – иди назад!
      – Ко… – просительно и в то же время протестующе произнесла избушка.
      – Отстань от меня, – сказала девушка, начиная сердиться.
      – Ко? – спросила изба на курьих ногах, уточняя.
      – Пойми, ты мне очень нравишься, я с удовольствием бы оставила тебя себе, но ты чужой. – Медуза вздохнула – ей очень хотелось, чтобы этот домик, такой милый и, главное, разговорчивый, был ее собственностью. – Ты понял меня, домик?
      – Ко. – Изба повернула было назад, но, услышав, как девушка напевает песенку, она снова побежала следом, подпевая:
      – Ко-ко-ко!
      – Отстанешь ты от меня или нет? – воскликнула Медуза Горгона.
      – Ко-о-о-о-о-о… – словно попрошайка, заныла изба.
      – У тебя хозяева есть.
      – К-к-ко! – На этот раз ответ был утвердительным, но не добрым. Домик высказал все, что он думает о хозяйке.
      – Не обманывай! Если ты ничья, то скажи, пожалуйста, кто такой беспорядок устроил?
      – Бр-р-р… – Курьи ножки несколько раз переступили на месте, а сама изба мелко затряслась, вспоминая недавние события. Ведьма, выбравшись из пруда, даже и не подумала о том, как ее жилище решит ту же проблему, – просто предоставила избушку ее собственной судьбе.
      – Иди домой, избушка, – топнула ножкой Медуза. – Вот придет хозяйка, не застанет тебя на месте и будет плакать.
      – Кукареку! – расхохоталась изба, представив плачущую Гризеллу. Та скорее взбеленится, обвинит в пропаже избы всех и вся и будет думать, как справить новое жилище, желательно за чужой счет.
      – Не будет? – нахмурилась девушка. – Значит, ругаться будет, а потом найдет тебя и накажет за то, что без спроса с полянки ушла.
      Избушка присела, нахохлилась горелой крышей, потом подпрыгнула и, вспомнив крутой нрав ведьмы, побежала назад.
      Медуза вздохнула.
      – Ну вот, прогнала единственное существо, с которым можно было поговорить, хоть оно и не человек, а дом, – сказала она, тяжело вздыхая. – Такой хорошенький домик! Теплый, уютный, еще и разговаривает!
      Медуза посмотрела вслед убежавшей избе, еще раз вздохнула и побрела дальше. Она снова запела – нежный голосок вплетался в шум листвы и солнечный свет. Этот голос хотелось слушать и слушать. Над головой засвистела птица, подхватывая грустный мотив. Она подпевала ангельскому голосу, какого никогда не слышала. Медуза остановилась и посмотрела вверх, стараясь увидеть подпевалу. Пичуга маленьким камешком упала с ветки, едва не попав на голову любопытной Горгоне. Та снова заплакала, в голосе ее звучала детская обида. Так плачет ребенок, когда, желая посмотреть, что находится внутри, ломает любимую игрушку. А по лесу понеслась весть. Лесные эльфы рассказывали древесным гномам, те передавали белкам, хомякам и другим животным. Птицы стаями срывались с веток и спешили улететь подальше от опасной путницы.
      – Не смотрите…
      – Окаменеете…
      – Чудовище в лесу…
      – Спасайся кто может…
      И вокруг девушки наступило безмолвие. Она зарыдала еще громче и побрела дальше.
      – Чудовище… чудовище… чудовище… – шуршало в кронах деревьев, в траве, в небе.
      Медуза подошла к лесному пруду и, наклонясь, посмотрела на свое отражение в воде. Ей вдруг захотелось тоже окаменеть. Не плакать, когда одиночество становится невыносимым, не чувствовать боль, когда под ее взглядом все живое превращается в камень, не мечтать о любви, которой у нее никогда не будет, потому что единственный юноша, который посмел поцеловать ее, тоже окаменел.
      Но отраженный взгляд терял свою страшную силу, и Медуза, вздохнув, залюбовалась собой. В воде отражалось овальное личико, обрамленное прической из переплетенных змеиных тел. Идеально прямой носик, большие глаза желтого цвета с поперечными полосками зрачков, нежный румянец на белых щеках, не тронутых загаром. Медуза была очень красива. Она улыбнулась своему отражению и повернула голову, но рядом не было никого, кто смог бы оценить великолепный профиль девушки.
      Змейки, почувствовав настроение хозяйки, зашипели и принялись извиваться.
      – Хоть какая-то компания, – вздохнула Медуза Горгона, погладив одну змеиную головку. – Не знаю, что бы я без вас делала! Наверное, сошла бы с ума от одиночества. А так вы зашевелитесь – и жизнь становится интереснее, даже мечтать получается!
      Змеи продолжали шипеть на все лады, успокаивая ее.
      Медуза пошла дальше. Маленькие ножки без устали шагали по лесу. Медуза была тоненькой, хрупкой девушкой. Все в ней было миниатюрным – маленькие ступни, маленькие ладони. Тонкую талию можно было обхватить двумя руками. Узенький тканый поясок схватывал складки просторного белого платья, которое оставляло открытым одно плечо. На другом ткань была скреплена красивой брошью, а по подолу шел геометрический рисунок.
      Ею можно было любоваться бесконечно, но даже деревья убирали свои ветви с пути, и кусты ни разу не зацепились за тонкую ткань одежды.
      Лес кончился, местность стала холмистой. Климат вдруг непостижимо изменился без всякого перехода. Медуза вышла в осень. Чахлые, покрытые жухлой листвой деревца дрожали на холодном ветру, будто тоже мерзли. Девушка поежилась и переступила через прерывистую линию границы.
      Каменистая дорожка петляла между небольшими озерцами и огибала холмы. Медуза шла, не думая, куда приведет ее эта тропка. Вокруг по-прежнему было пусто – видимо, весть о ней долетела и в этот край. Только один раз Медуза заметила хвост нырнувшей в воду русалки. Так что встреча с драконом стала для нее полной неожиданностью.
      Огромное чешуйчатое чудовище не могло взлететь, поскольку его крылья кто-то подрезал, и поэтому на большой скорости неслось по дорожке. Дракон убегал от Брунгильды, нервно оглядываясь назад, и остановился, лишь когда девушка завизжала.
      Он прищурился, рассматривая козявку, и занес ногу, чтобы переступить через препятствие. Так и окаменел, стоя на одной ноге.
      Медуза зажмурилась и замерла. Она всегда была очень пуглива и сейчас стояла ни жива ни мертва.
      Следом за драконом из-за поворота выскочила Брунгильда. Она мгновенно оценила ситуацию и, вытряхнув из мешка фрукты, которыми подкармливала дракона, когда тот выполнял команды, накинула его на голову странной девушке, таким образом избежав опасности. Собственно, она не поняла, почему окаменел дракон, всего-то и сделала, что приняла меры против змей на голове миниатюрной незнакомки и тем самым уберегла от большой беды и себя, и своих подданных.
      – На коня ее и в Крепость, – распорядилась Брунгильда, и кто-то из подоспевших солдат перекинул девушку через седло.
      – А это куда? – спросил старшина, показывая на каменного дракона.
      – Тоже в Крепость, – ответила Непобедимая и вздохнула. – Надо же, я лишилась дракона именно тогда, когда он начал поддаваться дрессировке, – с сожалением произнесла она, вспомнив давние события.
      На том же самом месте когда-то Гуча, решив, что дракон может причинить ей вред, убил беднягу. Собственно, тот инцидент и положил начало их отношениям. Когда-то Брунгильда Непобедимая дала зарок – на ней женится только тот, кто победит ее. И когда она кинулась на непрошеного спасителя с мечом, чтобы отомстить за смерть домашнего животного, тому удалось отбиться благодаря, опять-таки, волшебному клинку. После этого жених сбежал, не зная, что следствием их короткого романа будет появление на свет сына – Аполлоши.
      Все эти события быстро промелькнули в голове решительной амазонки. Она еще раз взглянула на каменное изваяние и сказала:
      – Это уже второй случай, и снова на том же месте. Грузите его на телегу! Не бросать же на дороге отлично выполненную статую.
      И она решила установить изваяние на своей коллекционной полянке в саду. Там, где когда-то хотела устроить могилу своему любимому мужу.
      Отряд отправился в город. Каким-то образом весть о происшествии уже долетела до Крепости. Народ высыпал на улицы посмотреть на пленницу, но глазели больше на статую дракона, которого еще два часа назад живым провезли в клетке по улицам города.
      Это событие не ускользнуло от внимания любопытной Мексики, которая гостила в Крепости.
      – Тыгдын, а почему дракон окаменел? – спросила девочка, дергая коня за гриву.
      – Не знаю, – ответил конь.
      – Обманываешь, ты все знаешь! – Девочка запрыгала на одной ножке вокруг наставника.
      – Если я буду отвечать на все твои вопросы, то возить меня будешь ты.
      – Вот еще, я маленькая, а ты большой, поэтому ты меня и возишь!
      Тыгдын подошел к изгороди, чтобы воспитаннице было легче взобраться на спину, и сказал:
      – Тогда расти скорее!
      – А ты не путай меня. Я спросила, почему окаменел дракон, а не когда я вырасту, – возразила Мексика, разглядывая серые каменные здания, людей на улицах, солдат. Ее голова только успевала поворачиваться, а острые глазки замечали все вокруг.
      – Тебе не стоит об этом знать. – Тыгдынский конь попытался сказать это как можно строже, все еще надеясь, что воспитанница или сменит тему, или замолчит.
      – Почему? – не унималась любопытная девчонка.
      – Потому что это опасно. – Конь и сам знал, что такой ответ породит только массу новых вопросов, но ему очень не хотелось рассказывать малышке о Медузе. Непонятно почему, просто не хотелось – и все.
      – А если я не буду знать, какая это опасность, то как я ее узнаю, когда встречу? – веско заметила девочка.
      – Логично, – согласился озадаченный наставник и остановился, пропуская группу спешивших куда-то солдат.
      – Рассказывай! – приказала девочка и округлила глаза.
      Она увидела, что везут не только дракона, но и пленницу. На коне, впереди старшины, сидела маленькая девушка с мешком на голове. Из-под грубой мешковины было слышно приглушенное шипение, а еще Мексика увидела, как там что-то шевелится.
      – Ну животное окаменело потому, что на него посмотрела Медуза Горгона, – снизошел до ответа наставник.
      – Все ты путаешь! – Шаловливая девчонка снова занялась гривой. Она принялась плести косички.
      – Ничего я не путаю, – вздохнул конь, думая, чем занять Мексику.
      Ему не терпелось отправиться на конюшню, пообщаться с кобылами. Когда, разобравшись со злодеем Тентоглем, объединенная армия Иномирья вернулась домой, не то Брунгильде не сказали о том, что Аполлошу покусали вампиры, не то прекрасная амазонка не придала этому значения, но на следующий день на конюшне обнаружили лошадь с перегрызенным горлом. Кто-то основательно обескровил животное. На следующий день все было в порядке, если не считать того, что Аполлоша не вышел на свою обычную утреннюю прогулку. И днем он не вышел на плац – пропустил тренировку. Тут его воинственная мать обеспокоилась, но снова не приняла никаких мер. Брунгильду можно было понять – истерзанный обезьянами Гуча не приходил в сознание, его жизнь висела на волоске, и Бруня почти все время проводила у постели раненого супруга. Там же ежедневно появлялась ведьма Гризелла со своими лекарственными травами. Сколько ни убеждала старуха безутешную жену Гучи, что скоро тот будет как новенький, толку не было. Брунгильда Непобедимая все равно оставалась рядом с мечущимся в бреду мужем, скорее мешая сиделкам, чем помогая им.
      По этой-то причине она и не заметила странные перемены в сыне. У Аполлоши стали удлиняться клыки, глаза приобрели странный оттенок, а кожа стала бледной до синевы. Аполлоша стал бояться солнечного света, хотя пока что еще появлялся на улице в сумерках. Однажды ночью Брунгильда не могла уснуть: Гуча метался и стонал. Она взбивала подушки, расправляла одеяла, поправляла повязки, поила мужа лекарством, оставленным Гризеллой, а когда он уснул, уставшая от переживаний Брунгильда подошла к окну и с удовольствием вдохнула полной грудью свежий ночной воздух. И тут заметила какую-то темную фигуру, попавшую в свет факелов, которые освещали двор в стратегически важных местах. Злоумышленник явно направлялся к конюшне. Вспомнив о загрызенной насмерть лошади, Брунгильда возмутилась и, схватив меч, выбежала из спальни. По пути окликнула охрану – к ней присоединились пятеро солдат. Но все равно Брунгильда опоздала.
      Она не видела, как Аполлоша – а это был именно он – прокрался в конюшню и открыл стойло Бяши. Жеребец взвился на дыбы, огласив ужасным злым ржанием окрестности. Но это не помогло ему. В больном мозгу принца сохранилось воспоминание о давней и ничем не обоснованной неприязни этого жеребца. Парень подпрыгнул и вцепился длинными острыми клыками в вену на шее.
      Когда подоспела Брунгильда с солдатами, было уже поздно – Бяша испустил дух. Только тут до Брунгильды дошло, что проблемы ее сына куда страшнее, чем болезнь мужа. Она приказала солдатам скрутить сопротивляющегося Аполлона, доставить в его комнату, запереть и ни на шаг не отходить от двери. Двое солдат повели несчастного сажать под домашний арест, а троих, несмотря на поздний час, решительная амазонка отправила к ведьме. Она приказала доставить Гризеллу немедленно, даже если та будет активно сопротивляться.
      Тыгдынский конь узнал обо всем еще по дороге в Крепость. Он вообще обладал удивительной способностью знать все. И сейчас, вполуха слушая воспитанницу, думал только о том, что теперь доступ в конюшню Брунгильды Непобедимой для него открыт. А всем было известно, что именно у Брунгильды самые породистые лошади. И кобылы такие есть в той конюшне, что Тыгдын сглотнул слюну. Мексика сильно дернула его за челку.
      – Путаешь, путаешь! – закричала она. – Ты же сам рассказывал, что медузы похожи на зонтик и плавают там, где воды очень много и она посыпана разными приправами.
      – Это ты путаешь, вода не посыпана приправами, а просто соленая, и называется она – море. А это существо, о котором я хочу тебе рассказать, очень похоже на обыкновенную девушку, и зовут ее – Медуза Горгона.
      – А почему она чудовище? – задала очень волнующий ее вопрос девочка.
      – Потому, что стоит ей только посмотреть на кого-нибудь, как под ее взглядом любое существо становится каменным.
      – Почему? – снова спросила Мексика и удивленно округлила глаза – она заметила, как из дыры в мешке, что "скрывает голову пленницы, вылезла змейка. Девочка проводила взглядом солдат, которые отконвоировали Медузу в замок, и решила, что ее наверняка посадят в одну из темниц, что располагаются в подвале.
      – Вот заладила! – рассердился Тыгдын. – Потому что натура у нее такая! Нравится ей уничтожать все живое!
      – Не может быть! – Девочка прижала ладошки к лицу, ужасаясь тому, как это можно даже предположить такое.
      – Почему это не может?
      – Потому что причинять другим боль никому не нравится. Этому должна быть очень веская причина.
      – И какая же? – Тыгдын скосил сливовый глаз и навострил ухо, прислушиваясь к разговору солдат неподалеку от него. Те говорили о том, что Аполлоша загрыз несколько лошадей, в том числе столь нелюбимого Тыгдынским конем Бяшу. Тыгдын этот разговор слышал уже раз десять, и желание отправиться скорее на конюшню крепло в нем все сильнее.
      – Не знаю, – продолжала щебетать Мексика. – Вот ты, когда видишь перед собой что-то страшное и это страшное несется на тебя, что ты делаешь?
      – Ну если это страшное мне неизвестно, то я пугаюсь.
      – А потом?
      – А потом я стараюсь остановить это страшное, чтобы оно не причинило мне вреда, – ответил Тыгдын и последовал за телегой в замок.
      – А чем ты будешь неизвестное страшное останавливать?
      – Копытами. Они у меня вон какие крепкие.
      – Странно. – Мексика на минутку умолкла, раздумывая, как словами выразить то ощущение, что появилось у нее после слов наставника. Наконец она перестала хмуриться и сказала: – Сам испугался, а топтать будешь неизвестное страшное, и только потому, что оно тебе незнакомо. Это неправильно!
      – Вот прицепилась! А ну марш на кухню, тебе есть пора! – Наставник наконец-то нашел предлог, чтобы отвязаться от надоедливой воспитанницы. – Слезай со спины и отправляйся обедать!
      – Надо же выяснить до конца! – возмутилась девочка.
      – Некогда мне, – ответил Тыгдын.
      Он подождал, пока девочка спрыгнет со спины, и проследил, чтобы она вошла в ворота замка. Когда же малышка скрылась в темном проеме входа, конь вздыбил хвост, тряхнул гривой и, радостно заржав, понесся на конюшню, собираясь там как следует тряхнуть стариной.
      Мексика вздохнула и, посмотрев с порога на непривычную жеребячью резвость наставника, крикнула вслед:
      – Тыгдын, а у той Медузы на голове змейки растут, я видела, как они в дырки мешка вылезали!
      Но Тыгдын не ответил. Не ответил, потому что ничего, кроме стука собственного, горящего вожделением сердца, не слышал.
      – Вот так всегда, – вздохнула Мексика и, отмахнувшись от приказа воспитателя идти на кухню, вышла на улицу и побежала в сад, посмотреть на каменного дракона. Статую как раз устанавливали в центре коллекционной полянки. Скоро ей это наскучило, и она вернулась в замок. Немного побродила по коридорам, потом подошла к комнате своего друга, но вовремя услышала голос Гризеллы. Она присела рядом с панцирем покойного короля Клауса, отца Брунгильды, и затаилась.

      Все было бы нормально, если бы Аполлоша был здоров и смог развлечь девочку. Но Аполлоша был болен, и во избежание распространения заразы его тоже заперли. Правда, не в подвале, а в его собственной спальне, но у дверей стояла охрана.
      Стражники пропустили в комнату ведьму. Гризелла что-то бубнила, и Мексика, услышав слова «новая метла», поспешила на всякий случай убраться подальше от старухи.
      А Гризелла захлопнула за собой дверь и спросила:
      – Ну как наш больной?
      – Хорошо, – ответила Брунгильда. – За последние два дня больше ни одной лошади не загрыз. И крови не просит. А вчера первый раз молока попил. А мяса, как ты сказала, я ему не даю. Марта капусты прислала и овощей разных. Из Фрезии фрукты доставили. А сейчас вот уснул.
      Ведьма подошла к кровати, на которой, раскинувшись, спал безмятежным сном Аполлоша, посмотрела на больного и одобрительно кивнула. Бледность прошла, на лицо вернулся здоровый румянец, а кончики белых острых клыков перестали выглядывать изо рта.
      – Скажи спасибо, что вовремя лечение начали, не то быть твоему сыну вампиром на веки вечные, – проворчала ведьма и ядовито ухмыльнулась. – Хотя какая разница?
      Брунгильда побледнела, погладила черные кудри спящего Аполлоши и спросила:
      – Ты о чем?
      – О том, что хрен редьки не слаще. Вампир, черт, оборотень – не все ли равно?
      – Сердца у тебя нет, – вздохнула Брунгильда, – иначе ты бы поняла чувства матери, когда ее дитя болеет.
      – А я давно говорила, что материнский инстинкт со мной рядом и не ночевал, – огрызнулась ведьма. – На вот, настойка чеснока, заговоренная. Еще неделю будешь поить. Три раза в день. А там как рукой снимет. Вообще-то можешь охрану снимать. Настойка для профилактики, так, на всякий случай. – Гризелла посмотрела на Брунгильду и вдруг погрозила ей крючковатым пальцем. – Ну ладно, я закрутилась, забыла, в каком состоянии его на ковер-самолет погрузили, но ты-то, мамочка любящая, заметила, что парень болен, только когда он твоему ненаглядному Бяше глотку перегрыз!
      Старуха с осуждением посмотрела на красную от стыда воительницу – та утирала слезы, забыв снять железную рукавицу.
      – Ладно, не переживай ты так, проснется – пусть гуляет где хочет.
      – И на конюшне? – В голубых глазах воительницы блеснула надежда.
      – И в курятнике, – рассмеялась ведьма. – Ты вели комнату мне приготовить. Вечереет уже, домой не полечу. Да и сыро у меня там.
      Брунгильда провела Гризеллу в ее комнату и отправилась на плац.
      Вот так и получилось, что Мексика осталась одна. Гризелла сердится, Аполлоша болеет, а Тыгдын, услышав, что зловредный Бяша попал на зубок начинающему вампиру, умчался на конюшню.
      Девочка попрыгала через веревочку, погуляла в саду, сходила к кухаркам, потом присела на ступеньку и заскучала. Наставника рядом не было, поэтому озорница даже не вспомнила, что ей пора спать. Зато ей вспомнилось, как днем привезли пленницу. Она встала и побежала в подвал.
      Сбежав по ступеням вниз, девочка понеслась вприпрыжку по темному коридору. Ей не терпелось узнать, чем надо мыть голову, если на ней вместо волос растут змеи. А еще ей захотелось, чтобы у нее тоже такие же змейки на голове выросли. Хотя бы две штучки, вместо косичек. Тогда не пришлось бы каждое утро мучиться, заплетая непослушные волосы. Эта процедура принцессе Полухайкиной очень не нравилась. Волосы у нее были густые, непослушные и постоянно норовили освободиться от ленточек. А королева Марта строго следила за тем, чтобы ее дочь всегда выглядела опрятной. Вот если будут змейки, то заплетать не придется – надо будет просто завязать им на шейки бантики. И змейкам это наверняка понравится – ведь тогда они станут очень красивыми!
      Мексика на цыпочках подкралась к двери темницы и услышала, что пленница жалобно плачет.
      – Не плачь. Я тебя сейчас выпущу, – сказала девочка, отодвигая засов.
      – Не надо, – ответила из-за двери незнакомка.
      – Почему это? – удивилась Мексика. – Тебе разве нравится там сидеть?
      – Не нравится, – из-за двери послышался тяжелый вздох, – но на меня нельзя смотреть. Каждый, кто на меня посмотрит, окаменеет.
      – Как дракон?
      – Как дракон. Я случайно с ним взглядом встретилась.
      – Вот глупая! – удивилась Мексика, открывая тяжелую дверь. – Так ты не встречайся ни с кем взглядом. Пусть они на тебя смотрят, а ты опусти взгляд под ноги и смотри на дорогу. Если дорога окаменеет, то папа тебе только спасибо скажет. И денег из казны выделит – за ремонт.
      – Дорога не окаменеет, она неживая, – ответила девушка и впервые за день улыбнулась.
      – Ты кто? – спросила Мексика, доверчиво взяв пленницу за руку. И тут же спросила: – А можно змеек погладить?
      – Медуза Горгона я, – ответила Медуза и присела. – Погладь, они хорошие, не укусят.
      – А я – Мексика, – сказала девочка, поглаживая новую знакомую по голове. Змейки обвивались вокруг маленьких ладошек и щекотали пальчики язычками. Девочка рассмеялась. – Принцесса Мексика Полухайкина, – добавила она и пояснила: – Это потому, что мой папа – король.
      – А мой папа – морской царь, правда, я его ни разу не видела, – ответила Медуза новой знакомой и встала.
      Они вышли из темницы и медленно пошли по темному, сырому коридору.
      – Почему? – прошептала Мексика. Они как раз подошли к выходу из подвала, и девочка опасалась, что их могут заметить стражники.
      – Он старенький. Ни с кем не общается, – ответила Медуза.
      – Тихо! Кажется, кто-то идет.
      Они притихли и затаились. Как только солдаты свернули в другой коридор, Мексика быстро провела Медузу Горгону в ту комнату, которую обычно занимала сама, когда ночевала в Крепости.
      Это помещение очень отличалось от остальных. Гуча немного поработал волшебным жезлом, и у его любимицы получилась самая красивая спальня в Крепости. Не такая шикарная, как его, но очень уютная и заваленная игрушками. Мексика устраивала в ней беспорядок, пользуясь тем, что строгая мама не видит. Не то пришлось бы ставить каждую вещь на свое место. Марта приучала девочку к порядку, да и устои в Рубельштадте были такие, что утро малышка начинала с уборки.
      – Это детская, – сказала она, отбрасывая ногой большой мяч. – Ты есть будешь? У меня с обеда кусок пирога остался.
      – Нет, спасибо, у меня аппетит пропал, – вздохнула Медуза и вдруг снова заплакала.
      – У тебя случилось большое горе, – посочувствовала Мексика, надкусывая пирог.
      – Я влюбилась, – ответила Медуза.
      – А что тогда плачешь? Когда влюбляешься, то радоваться надо, а не плакать. – У девочки обо всем было четкое и ясное представление, и многое из того, что делали и говорили взрослые, казалось ей неправильным. Она часто не понимала, из-за чего люди бывают несчастны, сердятся, ссорятся, ведь в жизни все на самом деле очень просто.
      – Он меня поцеловал, – снова вздохнула Медуза, утирая слезы.
      – Ой, и счастливая же ты, подружка! – Девочка кинулась ей на шею, и громко чмокнула в щеку.
      С Медузой такое случилось впервые. Она прижала малышку к груди и плакала, не в силах остановиться. А девочка щебетала:
      – Вот если бы меня Аполлоша поцеловал, я бы, наверное, стала птицей от счастья.
      – Дело в том, малышка, – освобожденная пленница наконец-то успокоилась, – что я перед этим долго спала. А когда прекрасный юноша поцеловал меня, я ожила.
      – Я тоже, как представлю, что Аполлоша когда-нибудь меня поцелует, – оживаю, – сказала девочка и вздохнула, подпирая рукой щечку. – Только Аполлоше сейчас целоваться нельзя, потому что его чесночной настойкой лечат, чтобы вампиром не стал. А как можно целоваться, если от тебя чесноком пахнет?
      – И когда вылечат? – Медуза присела рядом с девочкой на цветистый ковер и погладила ее густые черные волосы.
      – Полностью – через неделю, но гулять уже завтра разрешили, – ответила Мексика, обнимая большого плюшевого медведя.
      – Ну это не так долго.
      – Так я же сказала, что его чесноком лечат. Пока запах выветрится, я постарею. Ох, так и умру нецелованной! Ладно, я сейчас принесу ведьмину метлу – сядешь на нее и полетишь к своему прекрасному юноше дальше целоваться.
      – Он никогда больше не поцелует меня, он окаменел. – И Медуза опять разрыдалась.
      – Ну так расколдуй его, – потребовала Мексика.
      – Я не умею.
      – Пойдем к бабе Гризли, она все умеет, – сказала девочка и, потянув новую подругу за руку, открыла дверь.
      Комната ведьмы находилась дальше по коридору. Девочка толкнула дверь и вошла в узкую келью, такую же, как и все остальные в замке. В ней имелась узкая кровать, уродливый столик у маленького, больше похожего на бойницу окошка, на столе кувшин с водой и миска для умывания. И все. Хотя нет, не все – на кровати лежала Гризелла и на все лады проклинала неудобное ложе.
      – Бабушка Гризли, – тихонько позвала девочка.
      – Кровать узкая, тюфяк камнями набит, кости у меня старые, а тут еще ты. Что надо, озорница?
      – Баба Гризли, тут Медуза плачет. Она в прекрасного юношу влюбилась, а он каменный.
      – А я здесь при чем? – проворчала ведьма, проклиная себя за то, что решила остаться ночевать в этой «казарме». – Пусть в нормальных мужиков влюбляется.
      – При том, что ты его расколдуешь, и Медуза будет с ним целоваться.
      – Вот прямо сейчас, среди ночи, и расколдую, – проворчала ведьма, поворачиваясь на другой бок.
      Кровать надрывно заскрипела, металлическая сетка прогнулась до пола и вдруг резко приняла нормальное положение, от чего старуху пару раз подкинуло в воздух.
      – Баба Гризли, она заплатит. – Девочка хорошо знала, чем можно заинтересовать сварливую старуху.
      – Чем? – спросила ведьма, поднимаясь с кровати.
      – У меня ничего нет, – прошептала девушка, вытирая слезы.
      – Если ничего нет, то и колдовства тоже нет. – Гризелла снова легла и натянула на голову одеяло. Потом, подумав, откинула его и попросила: – Ну-ка, скажи еще раз.
      – У меня ничего нет, – повторила Медуза.
      – Хороший голосок. Прямо-таки ангельский голосок, – проскрипела старуха и встала с кровати. – Ладно, оживлю я твоего прекрасного юношу в обмен на твой голос. Согласна?
      – Согласна, – прошептала девушка.
      – Садитесь на метлу, полетим к избушке, здесь у меня с собой ничего для серьезного колдовства нет, – распорядилась ведьма, открывая ставни узенького окошка. – Больно голосок хорош, – проворчала она, поджидая, пока пассажиры рассядутся позади нее, – иначе ни за что бы не потащилась ночью в такую даль.
      И метла понеслась над спящей землей.
      Мексика задремала, прижавшись к теплой груди Горгоны, и поэтому, когда пролетали над Рубельштадтом, не видела внизу короля Полухайкина и Гучу, которые несли каменную статую Бенедикта. Гризелла тоже не обратила на это внимания.
      Гуча заметил в небе ведьмину метлу с пассажирами на борту, но не придал этому значения. Он проклинал тот день, когда столкнулся с Бенедиктом на лестнице, и самого Бенедикта, и каменного истукана, которого они с Альбертом целый день несли на плечах, словно бревно. Ему казалось, что дорога никогда не кончится. Силы были на исходе, когда они наконец-то дошли до дворца.
      Стараясь никого не разбудить, вошли в тронный зал и поставили окаменевшего Бенедикта около окна, после чего без сил рухнули на пол. По пути они много раз роняли статую, и теперь, лежа на полу, Альберт подсчитывал повреждения.
      – Мы тут пару кусков откололи, – сообщил он.
      – И что? – спросил Гуча, думая о том, что он с удовольствием расколотил бы статую вдребезги, а потом еще бы и попрыгал на осколках, пока они не превратились бы в мелкую крошку. Тело болело, кости ныли и даже, казалось, синяки и ссадины пульсировали болью, напоминая о себе.
      – Парень теперь фиг женится. – В голосе Альберта Ивановича послышалось такое искреннее сочувствие, что Гуча приподнялся, опершись на локоть, и тоже посмотрел на изваяние.
      – Это почему? – спросил он, подсчитав повреждения. – Мы же только палец сломали, а не…
      – Так палец-то тот, на котором это типа обручальное кольцо носят.
      – Значит, ангелок останется неженатым, – рассмеялся черт, но тут же застонал от боли.
      – Это почему я останусь неженатым? – послышалось сзади, и друзья, вскочив, увидели живого и здорового Бенедикта. Они переводили взгляд с него на каменного истукана, открывали рты, но слова пришли намного позже – минут через пять.
      – Ты… это…
      – Что, Альберт? Что ты хочешь спросить? – Бенедикт решил помочь другу сформулировать мысль.
      – Альбертушка хочет спросить… – сказал Гуча, и в голосе его было столько яда, что ангел сразу начал думать, что опять сделал не так, – Альбертушка хочет спросить, где ты, урод, неделю шлялся! А еще он говорит, что набьет тебе морду за то, что мы, как два придурка, через всю страну твой памятник на себе тащили. Где ты был, остолоп?
      – У дядюшки… – пролепетал Бенедикт, не понимая причины такой суровой встречи.
      – Так это, та телка тебя же того… типа в цемент закатала, – сказал Полухайкин, рассматривая блондина.
      На нем снова, как в первую встречу, было надето несколько футболок разной длины. Ситцевые трусы, которые ангел надел, не зная, что это нижнее белье, были на этот раз ярко-розовыми, в больших веселеньких ромашках. В белых кудрях притаилась маленькая тюбетейка, а на ногах красовались кеды размера на три больше, чем требовалось.
      – Какая телка? – Изогнутые дугой брови ангела поползли вверх, лоб сморщился гармошкой. Потом он нахмурился и почесал затылок, вспоминая, сталкивался ли он с рогатым скотом неделю назад.
      – Блин, я че, всю жизнь тебя русскому языку буду учить? Баба та, из гроба. Эта… Амеба Гарпия, – проворчал Альберт и достал из-под трона узел. – Переоденься, клоун, а то я смотрю на тебя и… это… «Ну погоди!» вспоминаю.
      – Вылитый волк, – рассмеялся Гуча, перекатываясь на другой бок. – Правильно Аминат натуру твою вычислил, тот красавчик из мультфильма тоже в разные переделки попадал, а его друг не успевал спасать неудачника. Хороший друг был, ушастый такой, как мы с Альбертом.
      – В смысле ушастые? – не понял его Полухайкин.
      – В смысле лопоухие, Альбертушка, – ответил черт. – Тащили с тобой эту каменюку, вместо того чтобы Бациллу Амебу искать.
      – Горгону Медузу, – поправил Бенедикт, снимая с себя канцелярские тряпки. – Я, как только тело окаменело, сразу в Канцелярию вернулся.
      – Идиот! – воскликнул Гуча и стукнул себя по лбу.
      – Ну что я опять не так сделал?! – возмутился Бенедикт и бросил на пол футболки. Он не чувствовал за собой никакой вины и готов был вспылить, плюнув на этику общения.
      – Нет, ангелок, ты все правильно сделал, это я идиот. Я и не вспомнил, что ты можешь просто переместиться. Тащил это изваяние и даже не подумал, что тебя в этом камне нет.
      – Не переживай, амиго, ну лоханулись, в натуре! С кем не бывает? Я же говорил, что тебе обезьяны мозги стрясли. Не переживай, это не смертельно. А ты, белобрысый наш ангел, базар сократи и в двух словах – почему сразу о себе не дал знать, что типа с тобой все в порядке?
      – Так мне, пока новое тело сконструировали, ждать пришлось. А я это время в архиве сидел, средство искал, чтобы сделать взгляд красавицы безопасным.
      – Ничего себе красотку отцепил! – хохотнул Гуча, – со змеями вместо волос.
      – Не было никаких змей, – ответил Бенедикт, – я, во всяком случае, не заметил.
      – Значит, ангелок, тебя ждет обалденное эстетическое наслаждение.
      – Какое?
      – Я тебе говорить не буду, я лучше посмотрю… Так что ты там в архиве нашел?
      – Ничего не нашел, но я проявил смекалку. – Ангел полез в карман расшитого золотыми цветами сюртука, забыв, что уже переоделся в привычную одежду.
      – Ого, нам сразу прятаться или выживем?
      – Зря ты так, Гуча, я просто подумал… – Бенедикт переворошил кучку только что снятой одежды, нашел ромашковые трусы, в которых кто-то решил сделать карманы.
      – И у тебя впервые это получилось! – съязвил Гуча.
      – Хорош, амиго, дай парню договорить! – одернул его Полухайкин.
      Ангел не ответил, он молча достал из кармана солнцезащитные очки и показал друзьям.
      – Другого средства нет… – Гуча и Альберт Иванович согнулись, их лица покраснели от натуги. Ангел сначала кинулся к друзьям, думая, что тем плохо, но потом понял – им вовсе не плохо, просто они сдерживаются, чтобы не разбудить богатырским ржанием домочадцев. – А что вы смеетесь? – обиженно спросил Бенедикт. – Ну над чем вы опять смеетесь?
      – Ты бы еще у Тамарки паранджу купил, женишок! – просипел Полухайкин, изо всех сил стараясь не расхохотаться в голос. – Подойдешь к своей зазнобе и скажешь типа Гульчатай, закрой личико! Во, блин, романтика, в натуре!
      – А она кинется тебе на шею и спросит: «Зачем, милый?» – поддержал подначку Гуча. – А ты ей ответишь: «Чтобы глаза мои тебя не видели, Амебушка!»
      – Медуза она. Горгона Медуза, – поправил ангел, сердито посопел, но потом решил не обижаться на друзей и тоже рассмеялся. – Кстати, судя по тому, что в пещере вы ее не обнаружили, она куда-то ушла. Где же мне ее найти?
      – Щас выясним. – Полухайкин свистнул – тут же открылась маленькая дверца в стене. К компании присоединился землеройный гном. – Пацаны у меня всегда на стреме. Докладывай!
      – Докладываю, пахан, – ответил малыш. – В королевстве все спокойно. Горгона Медуза в Крепости под замком сидела. По последним данным, она освободилась и вместе с Мексикой улетела в неизвестном направлении.
      – Как с Мексикой? – вскричал Полухайкин, думая о том, какую кашу заварит Мексика на этот раз.
      – Ну с ними еще старая ведьма, – добавил землеройный гном.
      – Фу, не пугай так меня. – У любящего отца отлегло от сердца. – Если они с Гризеллой, тогда все в порядке. Все, отбой! Пацаны, вы как хотите, а я с ног валюсь. В натуре, утром найдем твою бабу, герой-любовник недоделанный! – Альберт стащил с трона подушку и захрапел, уснув прямо на полу в тронном зале.
      – И точно, ангелок, утро вечера мудренее, говорят. – Гуча зевнул и тоже провалился в сон.
      Бенедикт посмотрел на них, принес из своей комнаты одеяла и укрыл друзей. Минуту полюбовался своей каменной копией и тоже отправился спать, не догадываясь, какой сюрприз ждет его утром.

      Медуза в это время тихонько сидела на пеньке у лесной избушки. Мексика дремала, забравшись ей на колени. Гризелла нарисовала прямо на траве пентаграмму горящей головешкой, положила сверху большую шаль и что-то прошептала. Под тканью появилась статуя.
      Ведьма забегала вокруг, выкрикивая заклятия, но вдруг споткнулась о большой камень и с криком полетела на землю. Заклинание прервалось – покрывало опало, статуя под ним исчезла.
      – Камней набросали, фулюганы, – рассердилась ведьма.
      Она снова разожгла костер и приготовила волшебное зелье. Потом вытащила из костра горящую ветку, снова начертила на земле круги и треугольники. Потом расправила покрывало, прошептала волшебные слова, и ткань опять поднялась. Под ней угадывались очертания большого мускулистого тела. Медуза отметила, что прекрасный юноша, видимо, высок и хорошо сложен.
      Ведьма завыла заклятия и снова побежала вокруг предмета, который предстояло оживить. И снова споткнулась, зацепив ногой тот же камень. Сослепу ведьма не рассмотрела, что это ее собственный кот Приблуда, только окаменевший.
      – Да что же это такое! Отдохнуть невозможно, с просьбами без конца пристают, работать тоже невозможно, потому что камней набросали! – закричала ведьма, пнула камень, тут же взвыла от боли и закрутилась, прыгая на одной ноге. Она попыталась отыскать досадную помеху, но костерок слабо освещал полянку, и ведьма, которая страдала дальнозоркостью, не заметила у себя под носом внутри огненного круга огромный булыжник.
      Она в третий раз начала колдовать. На этот раз ей удалось благополучно закончить, старуха обежала положенные пять кругов вокруг истукана под покрывалом, ни разу не споткнувшись.
      Мексика открыла глаза и заметила, что Медуза дрожит.
      – Ты боишься? – спросила девочка, отвлекаясь от рассматривания брошки на плече подруги.
      – Конечно, – ответила Медуза. – Я боюсь посмотреть на прекрасного юношу. Еще боюсь, что не удержусь и все же посмотрю на него. А еще я боюсь Гризеллу.
      – Почему? – удивилась Мексика, искренне не понимая, как можно бояться кого-то.
      – Мне просто страшно, я никогда не видела, как работают ведьмы. – Горгона заметила, что у Мексики расплелась одна косичка, и принялась приводить в порядок волосы малышки.
      – А что ты делаешь, когда боишься? – Мексика вспомнила разговор с Тыгдынским конем и решила продолжить исследования.
      – Я защищаюсь, – ответила Медуза.
      – От кого? – не унималась девочка.
      – От того, кто меня напутал. – Горгона Медуза обладала не только ангельским голоском, но и ангельским терпением. Она спокойно давала ответы и не сердилась на бесконечные вопросы.
      – Как же ты защищаешься? У тебя ведь нет копыт, как у Тыгдына.
      – Зато у меня есть мой взгляд. Я смотрю на того, кто меня испугал, – и он каменеет.
      – Странно. Боишься ты. Страх испытываешь тоже ты, почему же ты защищаешься не от страха, а от того, что тебя испугало?
      – Не знаю. Привычка, наверное. Я всех боюсь.
      – Тебя что, часто пугали? – Мексика так удивилась, что кто-то может специально испугать такую добрую и ласковую Медузу.
      Девочка была всеобщей любимицей, и ей рады были в каждом доме. Все жители Иномирья были рады ответить на ее бесконечные вопросы и всячески баловали юную принцессу.
      – Да, – ответила Медуза и надолго задумалась.
      Она почти не помнила своего детства. Размытые образы не складывались в цельную картину. Зато Медуза хорошо помнила страх, который постоянно сжимал сердце. Страх и одиночество были ее единственными спутниками в жизни. Она не помнила, где жила раньше и кто положил ее в хрустальный гроб, зато отчетливо всплывали образы вооруженных мужчин, которых почему-то называли героями. Она всхлипнула и прошептала:
      – Стоит только появиться где-нибудь, как на меня сразу несутся люди с оружием и хотят убить.
      – А может, они просто поздороваться хотят, – предположила Мексика.
      – С мечами в руках?
      – Действительно, нелогично как-то получается, – согласилась девочка. – Как же здороваться, если руки заняты?
      – Это еще не все, – пожаловалась Медуза. – Когда я где-нибудь спрячусь, меня ищут и тоже стараются убить. Можно подумать, будто я кому-то мешаю.
      – А ты не пробовала перестать бояться? – спросила девочка. – Тогда твоя жизнь, наверное, переменится. Она будет намного лучше. Я вот никого не боюсь, и поэтому никто не каменеет под моим взглядом.
      – Это потому, что ты маленькая и хорошенькая. А люди, как только увидят змей на моей голове, так сразу пугаются.
      – Так вот в чем дело! – воскликнула девочка, радуясь так, будто решила сложную задачу. Возможно, так оно и было, потому что она вдруг долгим и внимательным взглядом посмотрела на колдующую ведьму. – А когда пугаются, то нападают. А нападают потому, что встретили что-то страшное и незнакомое и думают, что им нанесут вред. Ты просто привыкла бояться, ты во всем видишь опасность и готова защититься, вот твой взгляд всегда и наготове. Кажется, я догадалась, что надо сделать.
      – И что же? – спросила Медуза.
      – Нужно восстановить гармонию, – задумчиво произнесла Мексика.
      – Как же ее восстановить?
      – Нужно отдать Гризелле то, что ей больше всего подходит. Ну скажи на милость, зачем бабушке такой голосок?
      – Не знаю. – Медуза тоже посмотрела на ведьму – та носилась по кругу, выкрикивая какие-то слова, завывая и размахивая горящей головешкой.
      – Правильно, потому что он ей ну совершенно не нужен.
      – Но мне же надо будет заплатить ей за помощь, – неуверенно возразила Медуза.
      – За помощь не платят, – авторитетно заявила девочка, – потому что помогают бесплатно. А платят тогда, когда тебе что-то продадут или услугу какую-нибудь окажут. Мне это дядя Бенедикт объяснил, а он все знает, потому что ангел. Тыгдын, конечно, больше знает, но он ведь конь! А еще дядя Бенедикт рассказал мне, что такое гармония. Вот пока Гризелла страшная и говорит, словно каркает, она гармоничная.
      – Почему?
      – Потому что старая, всегда сердитая ведьма и должна говорить противным скрипучим голосом. – Малышка обрадовалась возможности продемонстрировать свою осведомленность в столь сложном вопросе. – Гармония в этом случае соблюдается. А если старая, сердитая ведьма Гризелла начнет твоим нежным голоском щебетать разные ругательства, то гармония сразу же нарушится и над бабой Гризли все будут смеяться.
      – Что же делать?
      – Спасать надо Гризеллу, – заявила Мексика и хитро улыбнулась. Если бы Медуза знала ее лучше, то она бы догадалась, что девочка что-то задумала. Когда она так улыбалась, королева Марта хваталась за сердце, а король Полухайкин доставал кошелек. – Точно, спасать! Что ж это она будет ходить вся такая негармоничная?!
      – Смешная ты, – улыбнулась Медуза и поцеловала девочку.
      Подслеповатая Гризелла не рассмотрела посетительницу, да и неинтересно ей было знать, кто ее гостья. Она не заметила ни огромных янтарных глаз с поперечными зрачками, ни змей, которые украшали ее голову. Впрочем, сейчас змейки улеглись в высокую прическу и мирно спали, тихонько похрапывая.
      Ведьма готовила волшебное зелье, с трудом отыскивая нужные ингредиенты.
      – Фулюганы, дом без присмотра оставить нельзя! Переложили все, ищи теперь! – ворчала она. – Хорошо хоть Приблуда под ноги не лезет, навязался на мою голову.
      А Приблуда ничем и не мог помешать, поскольку он и был именно тем камнем, о который споткнулась ведьма, когда чертила пентаграмму.
      Гризелла наконец нашла то, что искала, и высыпала в кипящий над костерком котелок сушеные лягушачьи лапки, сердце дохлой вороны, когти летучих мышей и горсть сушеных тараканов. Она помешала варево и, сняв котелок с огня, подошла к статуе, аккуратно переступая горящие линии пентаграммы.
      Ведьма с завываниями обошла три раза вокруг каменного истукана, три раза дунула, три раза плюнула и вылила кипящее зелье на голову статуе.
      – Уй! – взвыл кто-то под покрывалом и почему-то заорал по-кошачьи.
      – Тихо постой минут пять, пока до конца живым станешь.
      – Только до конца? – донеслось из-под ткани. – А остальное?
      – Фулюган! – возмутилась ведьма. – Хотя немудрено догадаться, где он таких слов нахватался, у Чингачгука в спальне и не то услышишь. Теперь ты, красавица, – обратилась она к Горгоне, выливая остатки волшебного зелья в большую металлическую кружку. – Отпей половину.
      Мексика вскочила, взяла кружку и осторожно подала Медузе. И ни Гризелла, ни влюбленная Медуза не увидели, как проказница что-то прошептала и бросила в волшебное зелье какую-то травинку. Девушка приняла от Мексики кружку с кипящим пойлом, на мгновение ее сердечко сжалось от страха, она поморщилась, но выпила, решив, что от такой отравы голос сам пропадет. Зелье было очень горьким и вязало во рту. К горлу подкатил комок, Медуза с трудом подавила приступ рвоты. Она сунула кружку Мексике и зажала руками рот. Где ж ей было заметить, как Мексика что-то добавила в питье перед тем, как передать Гризелле, – она смотрела только на высокую фигуру прекрасного юноши, который все еще стоял в центре пентаграммы под покрывалом. Ведьма выпила остаток заговоренного напитка и раскашлялась.
      – Крепковато получилось, – прохрипела она, восстанавливая дыхание и утирая слезы, – но зато к утру даже петь смогу. Все, забирай мужика, красотка, и марш отсюда! Заодно и девчонку домой отведешь.
      Медуза встала, медленно, будто боясь подвоха, подошла к неподвижной фигуре и сдернула покрывало. Мужчина потянулся, с удовольствием разминая затекшие мышцы. Он был полностью обнажен, и Горгона, вспыхнув, потупилась. Она вспомнила, что тот прекрасный юноша, который поцеловал ее в пещере, был одет в камзол с широкими рукавами, на ногах сапоги со шпорами.
      – Бабушка, кажется, это не тот юноша, – растерянно произнесла Медуза Горгона.
      – Точно не тот или кажется? – грозно спросила Гризелла, уперев сухие кулачки в тощие бока.
      – Не знаю, – пролепетала растерянная Медуза.
      – Если не знаешь, то нечего и возмущаться! У нас на все Иномирье только один каменный мужик, я не могла перепутать. Ну кыш отсюда, я спать хочу! – проскрипела старуха и, войдя в избушку, захлопнула дверь.
      – Ну я вообще-то плохо его рассмотрела, – вздохнула Медуза, – так, мельком, чтобы не очень сильно окаменел.
      – Не расстраивайся, когда рассветет, я посмотрю на него и опишу тебе, – утешила ее девочка.
      – Что ж, пойдем, – согласилась девушка.
      Медуза взяла за руку Мексику и пошла прочь с полянки. Прекрасный юноша, немного постояв, кинулся вслед. Ему очень не хотелось оставаться в одиночестве на темной и неуютной полянке. Стоило только троице скрыться за деревьями, как появился еще один участник ночного колдовства. С тонким и жалобным мяуканьем, пошатываясь, из круга вышел кот Приблуда. Он не мог понять, что с ним произошло, но почему-то все это ему очень не нравилось… Для себя кот решил, что никогда больше не позволит кому-нибудь погладить себя. Кот взобрался на крыльцо и мяукнул, но в ответ ему понеслась скрипучая злобная брань разбуженной ведьмы. Приблуда юркнул под крыльцо и затаился.
      А по ночному лесу лилась нежная и грустная песня. Медуза напевала негромко, но ее голосок хрустальным колокольчиком звенел в ночной тишине. Девушка подумала о том, что к утру голос станет скрипучим, как несмазанное колесо старой телеги, и вздохнула, но прогнала эту мысль, решив, что юноша, с любовью смотревший ей в глаза, не обратит внимания на такую мелочь. Вот только странно, что он уже полчаса идет рядом и за это время не произнес ни слова.
      – Здравствуй, прекрасный юноша, – сказала она. – Я рада, что ты снова ожил, любимый!
      – Естественно, я могу быть только любимым, – ответил прекрасный юноша глубоким, мелодичным, но каким-то механическим голосом. Пока шли, он снял с плеча какую-то тряпицу и обмотал ее вокруг бедер. Он был высок, строен, красив – так красив может быть, наверное, только бог. И было видно, что он об этом очень хорошо знает, а еще он очень хорошо знает себе цену. Скривив губы в пренебрежительной ухмылке, он надменно произнес:
      – Меня просто нельзя не любить. Я себя тоже люблю. В этом я даже единодушен с тобой.
      – Что?! – оторопела от такого заявления Медуза, но прекрасный юноша промолчал, считая ниже своего достоинства что-то объяснять.
      – А вы чего не целуетесь? – спросила Мексика.
      – А в честь какого это праздника я ее целовать буду? – процедил сквозь зубы прекрасный юноша. – Она уродлива, как крокодил!
      – Ох, – всплеснула руками Медуза и повернулась к Мексике: – У тебя есть зеркало?
      – Ты злой, – воскликнула девочка, протягивая Медузе маленькое круглое зеркальце в резной деревянной раме. – И ничего Медуза не крокодил, а очень даже красивая! Это ты крокодил, потому что нехороший! Она даже плакала из-за тебя, а ты!..
      – Меня ее слезы ничуть не трогают, – ответил прекрасный юноша, брезгливо скривив губы.
      – А то, что ты сам первый меня поцеловал, что это ты оживил меня своим поцелуем, тебе тоже все равно? – вскричала Медуза, отрывая взгляд от своего отражения в зеркале.
      – Девушка, я даже в предрассветной темноте вижу, что фигурка у тебя непропорциональная. Ноги коротковаты, а таз, напротив, широковат, да и талию не мешало бы потоньше сделать. Нет, не стал бы я тебя целовать, ты слишком толстая!
      – Я толстая?! – Медуза даже задохнулась от возмущения, уж в чем в чем, а в том, что она очень худенькая, девушка была уверена на сто процентов. Когда бы она успела растолстеть, если тысячу лет, пока спала в хрустальном гробу, ничего не ела?
      – Да при чем тут ее фигура? – вскричала Мексика, топнув ножкой. – При чем длина ног, если она тебя любит!
      – Это естественно, меня нельзя не любить, потому что я идеален! – И жестокий красавец принял картинную позу – он встал, слегка выдвинул вперед правую ногу, гордо поднял подбородок и расправил плечи. – А если я идеален, то и она должна быть такой же.
      – И тогда ты будешь ее любить?
      – Нет, – рассердилась Медуза Горгона, – мы вместе будем любить его!
      – Я полностью с тобой солидарен, – ответил прекрасный юноша. Оказалось, что в придачу к спеси и жестокости он еще и падок на лесть. Он даже не заметил издевки в голосе Горгоны.
      – И тебя не интересует ее душа? – не унималась Мексика.
      – Да что такое душа? Это конфетка, которую ты с удовольствием смакуешь. А тело – это фантик. И если фантик некрасивый, то я даже разворачивать конфету не стану. Не хочется! – Прекрасный юноша сменил позу. Теперь он отставил ногу в сторону, напряг мышцы бедра, а руки, сцепив пальцы в замок, поднял над головой. Так и стоял, поигрывая мускулами.
      – А мне конфеты без фантиков нравятся, вот! Ириски! Они самые вкусные! – крикнула Мексика.
      – Это, во-первых, идет вразрез с санитарными нормами, а во-вторых, я эстет. Поэтому без красивого фантика – никак! – Тут он снова принял позу – на этот раз руки опустились вниз, плечи вздулись буграми мышц, живот покрылся квадратиками – парень продемонстрировал великолепный рельефный брюшной пресс.
      – Даже если сердце доброе, голосок ангельский, а смех, словно хрустальные колокольчики, душу радует? – почему-то грустно спросила девочка.
      – Даже если самая распрекрасная душа! – Прекрасный юноша всплеснул руками и с раздражением тряхнул копной кудрей. На его лице появилась краснота, губы поджались. – Даже если она мне счастье неземное обещает! Но самая маленькая складочка на теле все равно вызывает отвращение. Мне даже смотреть не хочется на такого крокодила.
      – На себя посмотри, – огрызнулась Медуза. – Я себе нравлюсь. А ты – бессердечный каменный урод! Кому твоя выставочная красота нужна, если она неживая? И вообще, ты не тот прекрасный юноша, что смотрел на меня в пещере.
      – А может быть, ведьма оживила не всего целиком? – предположила девочка, забавно сморщив лобик. – Может, он не полностью волшебным зельем пропитался и сердце у него каменным так и осталось? И поэтому он не умеет любить?
      – Естественно, девочка, не могу же я любить то, чем невозможно любоваться! – ответил эгоист.
      – Глупый, все наоборот! – Мексика снова топнула ножкой. Она удивлялась, как такой большой и взрослый человек не понимает таких простых вещей. – Ты не понимаешь, что кого любишь – тем и любуешься. У меня папа маму любит – она для него самая красивая, и меня любит, поэтому я тоже самая красивая. Я Аполлошу люблю, и он мне даже с вампирскими клыками нравится! А иначе какая это любовь, если я из-за того, что случилась беда, с ним играть перестану?! В любимом красивым кажется все, и никак не наоборот.
      – Дуры вы! – вскричал грубиян. – Я спокойно плюну в любую душу, если в теле что-то нарушает гармонию! И не наоборот, а именно так! У меня принципы железные. Что некрасиво снаружи, то не может быть красивым изнутри!
      – Тебе бы к троллям сходить. Они бы сказали, что они о красоте думают. – Мексика фыркнула и задала следующий вопрос: – А ты знаешь, что такое красота?
      – Красота – это я!
      – И все? – прошептала Медуза.
      – И все! – сказал прекрасный юноша, словно обрубил.
      – Неправда, так мало красоты не бывает! Во всем есть красота и гармония! Если что-то появилось на свет, значит, и красота в нем есть. А если ты не умеешь эту красоту увидеть – значит, ты слепой глупец! Мне об этом дядя Бенедикт рассказывал, а он все знает, потому что ангел!
      – Я не глупец, я – Аполлон Бельведерский.
      – Как Аполлон? – вскричала Мексика и умолкла. Немного подумав, она авторитетно заявила: – Неправильное колдовство у бабы Гризли получилось. Ты же каменный был и все время в Крепости стоял, поэтому не мог Медузу поцеловать. Прекрасный юноша сначала живым был, а потом окаменел, а не наоборот!
      – Я это вам уже час толкую. Я же сказал, что у твоей подружки такой фантик, что я даже и разворачивать бы не стал. Вы сами заладили – поцеловал, поцеловал… Тьфу!
      – Да нет у нее фантика, – тихо сказала девочка. Она устала, и спорить ей надоело. Эти взрослые иногда бывают такими глупыми, наверное, потому что выросли, подумалось ей. – У Медузы же душа нараспашку. Она тебя оживила. Она голос свой готова была за тебя отдать.
      – Я ее об этом не просил. Я себе и каменный нравился.
      – Ну чего ты молчишь? – Девочка дернула Медузу за руку.
      – А что тут скажешь, Мексика? Это не тот прекрасный юноша. Тот был добрым, и сердце у него такое горячее было, что он одним поцелуем тысячелетний сон прогнал. А этот хоть и живой, но сердце у него, как ты правильно заметила, каменное.
      – Сами виноваты, – высокомерно заявил Бельведерский. – Сказали, что каменного красавца надо живым сделать. А Гризелла только на меня подумать и могла. Она же никого больше не видела. Как пройдет мимо, так шепчет: «Какой мужчина, какой мужчина!» И правильно шепчет, потому что нет такого другого во всем Иномирье!
      – И хорошо, что нет! Пойдем. – Мексика взяла Медузу за руку. – Ну его! У меня папка, знаешь, какой? Он найдет твоего любимого, и все сразу по понятиям станет. А этот… Этот с каменным сердцем пусть найдет себе каменную тетку!
      – Ничего вы не понимаете! – вскричал Бельведерский. – Ведь тело – это сосуд. Вы берете его и наливаете туда что угодно. И если взять прекрасное тело, то в него можно вложить идеальную душу. Воспитать ее! Взлелеять! И все будет гармонично!
      – А если сосуд без дна? Или в него уже налита такая гадость, что ничем не отмоешь? – спросила Медуза.
      – Ты не понимаешь моих чувств! – сказал мужчина и сам удивился своим словам.
      – И не хочу понимать! Какие могут быть чувства, если у тебя сердца нет и душа в твоем теле не присутствует! Отстань от нас! – Она взяла маленькую ладошку Мексики и быстро пошла по тропинке.
      Бельведерский остался стоять посреди широкой дороги. Он смотрел, как спутницы удаляются, и что-то непонятное, неизведанное ранее творилось в его груди. Что-то сжалось и защемило. А рядом не было никого, кто объяснил бы ему, что происходит.
      – Ну и пусть, – прошептал Бельведерский, – пусть идут. Никто мне не нужен.
      Но настроение почему-то испортилось. Бельведерский повернулся и побрел к избушке ведьмы. Ну зачем ему эти проблемы?
      – Да, у меня каменное сердце, и мне нравится это! – крикнул он, поворачиваясь.
      Но Медуза не остановилась. Она уверенно шагала по дороге в столицу королевства, в город Рубельштадт, и не оглянулась на крик бывшего попутчика.
      – Да что же это такое творится? – произнес вслух Бельведерский, прикасаясь пальцами к лицу – по щекам текли крупные капельки влаги. Слезы собирались в глазах, а он не мог остановить их. Впервые его организм не слушался хозяина.
      Не думал он раньше ни о чем и ничего не чувствовал. И внутри всегда было спокойно. И мир вокруг был правильным. И он занимал в этом мире достойное место – стоял у стены в королевской спальне. И влага не сочилась из глаз и не текла по щекам.
      Странно как-то получилось. Он обидел Медузу, обозвал ее крокодилом, посмеялся над ней, но почему же от этого так плохо? Хотел ей боль причинить, а больно стало самому. И мысли тоже как с ума сошли. Никогда столько не думал!
      Аполлон решил, что не нравится ему быть живым. Как ведьма его оживила, так пусть и обратную процедуру проводит. Не хочет он чувствовать. Больно это и хлопотно. Он прибавил шагу.
      Медуза и Мексика ушли, ни разу не оглянувшись. Медуза думала о том, что натворила ведьма. Из-за ее ошибки Бельведерский будет очень несчастным. Он ведь раньше только и делал, что ловил восхищенные взгляды. Привык быть экспонатом на выставке. Привык, что все им любуются, а он только стоит на месте и красоту вокруг себя распространяет. И грустно ей стало.
      Она ведь даже не рассмотрела того юношу, и ей казалось, что очень они с Бельведерским похожи. Девушка вздохнула и, заметив, что Мексика устала, взяла ее на руки. Девочка обняла Горгону и, погладив ее по голове, порадовалась тому, что уберегла ангельский голосок новой подружки от посягательств зловредной ведьмы. Хотя, представив, что уже сегодня Гризелла примчится требовать справедливости и возмещения морального ущерба, Мексика тоже вздохнула. Мама будет ругаться. Два визита Гризеллы подряд – это уже слишком.
      – Ты не переживай, – сказала она, непонятно кого успокаивая – Медузу или себя. – Все наладится, и ты обязательно найдешь того прекрасного юношу, который разбудил тебя поцелуем.
      – Не знаю, – ответила Медуза, – я даже не помню его лица. Он просто поцеловал меня, и я ожила. И все.
      – Ты обязательно найдешь его. Или он тебя найдет. Ведь, если кроме Бельведерского никого каменного у нас в Иномирье не было, значит, он сам как-то расколдовался. А если нет, то мы еще раз Гризеллу попросим. На самом деле она добрая, только строжится – и все. И если ей предложить хорошую плату, то она поможет… То есть окажет услугу.
      – Мне и платить-то ей нечем. Солнце уже взошло, а значит, сейчас еще и голос пропадет.
      – Не пропадет. Я восстановила гармонию.
      – Это как?
      – Я отдала ведьме то, что сделает ее самой гармоничной ведьмой в мире!
      Лес кончился, и теперь две пары ног тихонько стучали по каменным плитам широкой дороги. Скоро появился город. Путницы прошли мимо спящих домов, мимо лавок и трактиров. Ничто не нарушало сонную тишину спящего Рубельштадта, лишь изредка тявкнет какая-нибудь собачонка, да и то скорее для порядка. Подружки подошли к дворцу. Мексика провела Медузу в свою комнату, и они крепко уснули, прижавшись друг к другу.

      Утром первой проснулась королева Марта, впрочем, так было всегда. Она разбудила кухарок, составила меню на завтрак, обед и ужин, отдала распоряжения и отправилась дальше. Хозяйство у Марты было крепким и налаженным. Все крутилось, словно шестеренки в часах. Но королева Марта знала, что такой порядок возможен лишь под ее неусыпным надзором и строгим контролем. После кухни королева отправилась в тронный зал – там ее ждал сюрприз. Она немного полюбовалась на статую Бенедикта и, подумав, решила поставить ее на главной площади города – для красоты. Что немедленно и привела в исполнение. Несколько крепких работников вынесли изваяние из тронного зала и понесли по улицам.
      А в городе уже шла уборка – крепкие женщины в коричневых платьях мыли окна домов, натирали и без того сверкающие плиты дорожного покрытия, скребли и мели. Они здоровались с королевой и с любопытством глядели на статую. Площадь находилась недалеко от дворца. Марта отметила мелом место, где надо установить скульптуру, и удалилась, оставив рабочих орудовать мастерками и ломами. Очень скоро несколько каменных плит были вынуты из своих гнезд, памятник ангела водружен на место, а основание залито крепким цементирующим раствором.
      Марта между тем уже отдавала приказы работникам на огороде. Она самолично проверила все капустные грядки, велела собрать кабачки, протереть тыквы, чтобы блестели, и начать сбор яблок. Яблоки потом предстояло рассортировать – какие на варенья и джемы, какие в опилки и в подвал – чтобы сохранились до зимы, а те, что совсем уж плохонькие, пустить на приготовление сидра.
      В замке тем временем накрыли завтрак для королевской четы, и Марта, закончив огородные дела, снова отправилась в тронный зал – будить супруга.
      Но оказалось, что король Полухайкин уже проснулся. Марта прошла в столовую – там за длинным крепким столом, за которым обедали еще ее деды и прадеды, сидела вся компания. Альберт Иванович блестел мокрым после купания торсом. Он восседал во главе стола. По правую руку от него стоял свободный стул – это было место его супруги. Марта чинно прошла и уселась, кивнув сидевшим напротив друзьям мужа. Бенедикт вежливо поздоровался, королева отметила, что ангел сегодня как-то необычно понур и бледен. А вот Гуча, напротив, в прекрасном настроении, взгляд острый, а синяки на лице почти пропали.
      Утомленные после вчерашней переноски тяжестей на дальние расстояния мужчины буквально сметали все со стола. Огурцы и редиска только хрустели, перемалываемые крепкими челюстями. С невероятной скоростью исчезала капуста, тушенная с мясом, улетали с большого блюда пирожки с грибами. В огромные кружки слуги не успевали наливать сидр. И только Бенедикт вяло ковырял ложкой в тарелке с овсяной кашей. Он был несчастен, и еда не лезла в горло. Хотя вчера Альберт сообщил ему, что Медуза Горгона находится у Гризеллы и после направится в Рубельштадт, он все равно чувствовал смутное беспокойство.
      Когда Марта, плотно позавтракав все той же капустой, правда, с сосисками, удалилась справлять хозяйственные дела, Полухайкин вытер начисто куском пирога остатки мясной подливки и подмигнул ангелу.
      – Ангелок, ты это… типа не грузись. Мне кроты утром доложили, что твоя баба сейчас дрыхнет без задних ног. В спальне у Мексики. И там еще что-то случилось, не понял толком, но с глазами у нее все в порядке. – Он шумно отрыгнул, допил сидр и продолжил: – Прикинь, Гуча, наша старая кошелка Гризелла, в натуре, еще и окулистом подрабатывает!
      – Я всегда говорил, что Гризелла клад… – черт выдержал паузу, – кладбище талантов.
      Но ангел, услышав, что прекрасная Медуза Горгона во дворце, уже не слушал их. Он вскочил, опрокинув стул, и сломя голову понесся в спальню Мексики.
      – Стой! – Полухайкин успел схватить ангела за рукав – под мощными пальцами затрещала рвущаяся ткань. – Не гони так, разбудишь.
      Он встал и пошел в спальню маленькой принцессы Полухайкиной. Друзья последовали за ним.
      Комната была светлой и уютной. На чистом, сверкающем полу – домотканый ковер. На полках, что тянулись вдоль стен, чинно сидели плюшевые медведи и куклы. Маленький столик с зеркалом расположился у окна. На нем – расчески, заколки, аккуратные рулончики атласных ленточек. У левой стены стояла широкая кровать под полупрозрачным балдахином – девочка ночью вертелась, и заботливый отец боялся, что она попросту свалится с узенькой детской кроватки. Там, на пышных перинах и мягких подушках, крепко обнявшись, спали два самых прелестных существа, какие доводилось видеть человеку, – малышка Мексика и хрупкая красавица Медуза. Ночные события так измотали их, что Мексика не проснулась, когда отец погладил ее по голове и снял туфельки с усталых ножек.
      Ангел затаил дыхание, разглядывая свою нареченную. Губы девушки припухли во сне, лицо было безмятежно, как у ребенка. Ему снова захотелось поцеловать любимую, но он не решился сделать это при друзьях.
      – И нет у нее никаких змей на голове, очень симпатичные… – Бенедикт задумался, какое определение можно дать прическе Медузы. То, что росло на ее голове, напоминало воронье гнездо, только сделанное не из веточек, а из пружинок.
      – Где-то я видел эти симпатичные… – Гуча тоже осекся, не зная, как обозвать торчащие в разные стороны спиральки.
      – Может, зря я паранджу достал? – вздохнул ангел – он с утра уже успел с попутным ковром-самолетом слетать во Фрезию и приобрести паранджу. – Она может и обидеться.
      – Не переживай, ангелок, пригодится, – съехидничал черт. – Когда надоест смотреть на супругу, скажешь ей: «Гульчатай, закрой личико, глаза бы мои тебя не видели!»
      – Не, этот… типа мешок ей на голову придется часто надевать, – тихо, чтобы не разбудить дочку, произнес Полухайкин.
      – Зачем? – Ангел удивился, его глаза округлились, а брови поползли вверх по лбу, стараясь добраться до края волос.
      – Затем, что конкурентов у тебя будет – не отстреляешься. Она хоть и Горгона, но хороша, хороша! – ответил Гуча.
      И мужчины вышли из детской, аккуратно притворив за собой дверь.
      Солнце как-то умудрилось просунуть яркий горячий лучик под полог и пощекотало Мексике носик. Девочка чихнула и проснулась. Она протерла кулачками сонные глазки, зевнула, и в голове озорницы сразу промелькнули вчерашние события. Мексика вздохнула и схватилась ладошками за щечки.
      – Ой, что сейчас будет! – прошептала она.
      – А что будет? – спросила Медуза и тоже открыла глаза, потянулась.
      Она провела по лицу рукой, сгоняя остатки сна и, задев пальцами волосы, пулей вылетела из-под одеяла.
      – Будет большой тарарам, – сказала Мексика, тоже выбираясь из постели. Она подошла к туалетному столику, за которым сидела ее гостья, огромными от удивления глазами разглядывавшая свое отражение. – Правда, я умница – хорошо придумала?
      Медуза открыла рот, снова закрыла его и опять открыла. Она не смогла выговорить вертевшийся на языке вопрос.
      – Правда, так лучше… – то ли спросила, то ли просто заключила девочка. Медуза слабо кивнула. Без змеек на голове было, конечно, непривычно, но новая прическа ей очень нравилась. – Я восстановила гармонию, – продолжила Мексика. – Теперь Гризелла вся будет гармоничная-прегармоничная! Гармоничней, по-моему, некуда. – Она вздохнула. – Только вот скандал она тоже гармоничный устроит. Послушай, Медуза, тебе нельзя попадаться ей на глаза. Ой, а если попадешься? Она же все назад переколдует! Нет, – девочка потрясла в воздухе кулачками, – я люблю бабу Гризли и не позволю ей испортить свою жизнь!
      Медуза улыбнулась, взяла расческу и попыталась привести волосы в порядок. На пол полетели сломанные зубья, и скоро сама расческа переломилась пополам.
      – Так, ты умывайся, а я на кухню сбегаю, принесу что-нибудь поесть. И заодно в дорогу тебе припасов соберу. Только не высовывайся, ладно?
      – Ладно, – ответила Медуза.
      – Точно? – Девочка прищурилась и добавила: – Смотри, не испорть Гризелле жизнь!
      И она тихонько выскользнула за дверь. Медуза успела умыться и собрать пышную шевелюру синей атласной лентой. Потом посмотрела в зеркало – получилось очень даже ничего. Она немного покрутилась перед зеркалом, присела на маленький стульчик и, глядя на свое отражение, задумалась. Где же искать настоящего прекрасного юношу? Медуза этого не знала, но решила, что найдет его во что бы то ни стало. И всегда будет рядом с ним, даже если для этого придется всю жизнь не поднимать на него взгляд, не смотреть на него.
      – Пойдем, пока никого нет, – раздался за спиной голос Мексики. Девочка не стала заходить в комнату, только просунула голову в приоткрытую дверь.
      Медуза вышла, взяла у малышки небольшую корзинку с припасами. Мексика проводила гостью до черного хода, открыла дверь и сказала:
      – Иди через огород – там тропинка до калитки приведет. Как выйдешь за забор, так прямо по улице и иди, никуда не сворачивай. Там и до городских ворот рукой подать. Ну, пусть будет так, что найдешь ты своего прекрасного юношу!
      – Спасибо тебе, девочка, – прошептала Медуза.
      Она присела, чмокнула малышку в щечку и вышла за дверь.
      Мексика смотрела вслед Медузе, пока та не вышла за калитку, потом прислушалась. Где-то в глубине дворца слышались голоса служанок. Королева Марта отдавала распоряжения. Король Полухайкин беседовал с друзьями, и эта беседа перемежалась взрывами хохота. Голоса Гризеллы девочка не услышала. Она с облегчением вздохнула и, встряхнув косичками, побежала на кухню. Кухарки специально для нее пекли пирог с земляникой. Мексика облизнулась – что может быть вкуснее земляничного пирога с холодным молоком? Разве что капуста с сосисками, и то вряд ли! Хотя вкусы у всех разные – вон Кваква та вообще комаров ела. Правда, когда она лягушкой была. Мексика вспомнила, как она однажды тоже решила попробовать съесть комара, и большой неожиданностью для нее оказалось, что есть его надо живым. Вспомнив об этом, Мексика подумала, что обязательно надо будет выяснить, чем же Кваква, которая на самом деле оказалась вовсе не Кваквой, а Акавой – королевой оборотней, питается.
      Если бы девочка могла заглянуть к Акаве, то она очень легко удовлетворила бы свое любопытство. В зеленом замке оборотней был поздний завтрак. На столе, что врос в пол и красовался покрытыми зелеными листьями ножками, стояло множество тарелок, тарелочек, мисочек. Все они выстроились хороводом вокруг большого серебряного блюда, на котором аппетитно дымилась зайчатина. Тут же стояли тарелки с грибочками всех цветов и размеров, с ягодами и еще какими-то лесными деликатесами, названия которым Самсон не знал. Сам он налегал на зайчатину, решив не рисковать здоровьем. Акава уговаривала его попробовать какой-то гриб, на взгляд Самсона, несъедобный. Грибок был ядовито-зеленый, с яркими синими точками на шляпке. Акава не стала настаивать и с удовольствием слизнула гриб с вилки. Она явно наслаждалась, а Самсона коробило.
      Народу вокруг стола было много – оборотни подходили, брали тарелку или миску, накладывали сколько душе угодно и усаживались прямо на пол. Причем к столу запросто мог подойти огромный волчище, ухватить заячью тушку и улечься у ног похолодевшего от такой неожиданности вора. Стайки белок, стрекоча и опрокидывая берестяные кубки, проносились через стол к миске с орехами.
      Внесли еще одно блюдо, в зале восторженно зашумели. Самсон посмотрел – и снова не понял, что вызвало такой восторг. Бледные, обвалянные в крошках кусочки дымились и издавали приятный пряный запах. Около стола сразу возникла толкотня. Каждый спешил наложить себе лакомства.
      Самсон рискнул тоже попробовать – оказалось очень вкусно. Он с удовольствием налегал на еду, изредка отхлебывая освежающей жидкости из большого стакана. Надо заметить, что, как называется напиток, рыжий вор тоже не знал, но вкус ему понравился.
      Наконец толпа в зале немного рассосалась. Сытый Самсон откинулся на спинку стула, ослабил пояс, выпустив наружу раздувшийся живот, и отрыгнул. Он решил, что в таком бедламе королевских манер не требуется. Вообще атмосфера в замке Акавы напоминала ему что-то среднее между воровской малиной и тюрьмой. Собственно, его никто не удерживал здесь, но Самсон не мог избавиться от ощущения, что находится под постоянным присмотром. Сам замок казался Самсону огромным муравейником, а он чувствовал себя чужим муравьем. Вор никак не мог сориентироваться в пространстве, блуждал в многочисленных коридорах, которые никуда не вели, и просто физически не мог заставить себя шагнуть в зеркало.
      Возможно, будь рядом Акава, ему было бы легче, но королева оборотней была все время занята. Насидевшись в лягушачьей шкуре, Акава теперь сторицей возмещала былую неуклюжесть и носилась по замку и лесу как угорелая. Только что была здесь – и нет ее. Самсон попробовал поговорить с супругой серьезно – он привык к тому, что Акава, будучи лягушкой, не отходила от него ни на шаг. Но разговор не состоялся – жена опять куда-то спешила. Тогда рыжий вор схватил благоверную за плечи, останавливая, но все, что удалось удержать, – это горстка проскользнувшего меж пальцами песка. Песчинки посыпались на пол, собрались в кучку и превратились в зеленую лесную птаху. Птаха вылетела в окно, и следующие полчаса несчастный муж наблюдал за глупыми, на его взгляд, играми перед замком.
      На следующий день вконец заскучавший Самсон решил заняться своим любимым делом, а именно воровством. Он прошелся по коридорам зеленого дворца и насобирал очень много любопытных вещиц. Будто специально для его удовольствия в этот день на каждом углу, на каждом выступе, в каждой выемке лежали сверкающие предметы роскоши. Чего только не было теперь в карманах рыжего пройдохи: и драгоценные камни, и перстни, рядом с которыми колечко отшельника Амината казалось дрянной подделкой, и браслеты с крупными самоцветами, и тяжелые золотые чаши для вина.
      Когда же он, довольный, добрался до супружеской спальни и начал сортировать ворованное, то его ждал очень неприятный сюрприз. Браслет в его руке превратился в змею. Рыжий вор закричал и отбросил гада в сторону, но в карманах что-то зашевелилось. Одна за другой по его ногам и рукам поползли змеи всех цветов и размеров, и помертвевший Самсон застыл, боясь не то что пошевелиться, а даже дышать. Кровь отлила от его лица, но это длилось недолго – Самсону вдруг стало жарко, словно его окунули в кипяток. Когда последняя змейка присоединилась к своим товаркам, все они разом превратились в оборотней. Во главе этой хохочущей толпы была Акава. Она подошла к мужу и, нежно обняв его, заглянула в глаза.
      – Я тебе говорила, милый, что отучу воровать раз и навсегда, – нежно прошептала она.
      Самсон продолжал стоять столбом, когда оборотни превратились в птиц и вылетели в окно, а потом мешком осел на пол. Если бы он только смог заставить себя шагнуть в зеркало, то ни минуты не остался бы в этом кошмарном месте!
      Сейчас, сидя за столом, сытый и разморенный после вкусной пищи, Самсон вдруг подумал, что здесь в общем-то не так плохо.
      – Акава, а что это? – спросил он, взяв с блюда еще один кусочек. Акава подождала, пока он прожует, и только потом ответила:
      – Это личинки древесного червя в обсыпке из яиц лесного восьмикрылого таракана.
      Самсон поперхнулся. Древесный червь был отвратительным существом, скользким и мерзким на вид. А уж о лесном таракане и говорить нечего – кусачая ядовитая тварь была очень опасна. Любой нормальный человек никогда бы по доброй воле не прикоснулся к покрытому ядовитой серой слизью червю и, не думая, раздавил бы таракана.
      Акава заботливо стукала мужа по спине, пока вся съеденная пиша не улеглась на пол. Самсон распрямился, схватил стакан и залпом осушил его.
      – Странный ты. – Акава пожала плечиками и поверх головы супруга подмигнула вовсю веселящимся подданным.
      – Странно такую гадость есть, вот что, – прохрипел Самсон и приложился к стакану.
      – А пить бульон из проваренных в тине пиявок не странно? – Акава лукаво улыбнулась, глядя, как Самсон осторожно ставит стакан на стол.
      Он посмотрел на хохочущую жену, на ее оборотней, потешающихся над ним, и вдруг понял, что больше он здесь не выдержит ни минуты. Рыжий вор вскочил и бросился бежать. Он даже не притормозил, когда увидел зеркало, – просто врезался в него, словно нож в масло. И оказался на лесной поляне, что окружала замок Акавы. Вряд ли ему дали бы далеко уйти, но рыжему повезло – ковер-самолет, нагруженный какими-то продуктами, готовился взлететь.
      – Стой! – закричал Самсон и, забыв о своей нелюбви к полетам, вскочил на поднимающееся воздушное такси.
      – Гони! – крикнул он, оглядываясь.
      – Куда гонить, а? – спросил Хасан.
      – Куда угодно, – прохрипел Самсон, вцепляясь пальцами в длинный ворс.
      Ковер-самолет быстро набрал высоту и, перелетев через заколдованный лес, опустился в Забытых Землях.
      – Мине тута надо еще один посылка забрать, – сказал Хасан. – Гоблин свой братишка-матишка письмо писаль. Вах, ти знаешь, какие они тяжелие письма пишють? – (Самсон отрицательно покачал головой.) – Неть? Ни знаешь? Они письма на большой камень пищуть, – пожаловался Хасан и принялся нагружать на ковер довольно большие глыбы. – Очень тяжелый письма, трудный…
      Но Самсон уже не слушал его. Он бежал по гладкой дороге, что вела в Последний Приют.
      Городок отщепенцев за прошедшие годы совсем не изменился, разве что появилась дорога, ровная, мощенная камнем, которую проложили совместными усилиями тролли, гномы, гоблины и великаны, чтобы попасть к Аминату. Дорога эта, новенькая и блестящая, диссонировала с убогими, покосившимися домишками. На ее фоне городок казался совсем развалившимся и как-то по-особенному нищим.
      Самсон пробежал по единственной улице Последнего Приюта, притормаживая только за тем, чтобы поздороваться с кем-то из знакомых. Потом он появился в тоннеле гномов, сразу сделав подземных тружеников на много сольдиков беднее, пронесся мимо избушки отшельника Амината, на мгновение притормозив у ларька Джулиуса.
      Неделю рыжий вихрь носился по Иномирью. Самсон побывал и в Крепости, и у прекрасной Гуль-Буль-Тамар, и в Талоне, и только потом помчался в Рубельштадт.

      Яркое полуденное солнце с удовольствием смотрелось в чистые окна двухэтажного дворца. Марта где-то внутри отдавала приказы, слышался шум, голоса.
      Выйдя из спальни Мексики, мужчины спустились на первый этаж, вышли на крыльцо и сели на ступеньку. Они молчали, удивляясь странному повороту событий. Вот и последний холостяк в их компании готовится к важному шагу. Еще на лестнице Бенедикт ответственно заявил, что он обязательно женится. И прямо сегодня наденет обручальное кольцо на пальчик Медузы. Надо же, выбрал ангелок жену – от одного ее взгляда каменеют. Как оказалось, последнюю фразу Альберт произнес вслух.
      – Я прослежу, чтобы она всегда скромно опускала глаза и не смела их поднять в чьем-то присутствии, – торжественно объявил Бенедикт и зачем-то снял шляпу с фазаньим пером. Наверное, чтобы придать своим словам больший вес.
      – Ну блондин типа это… – Полухайкин похлопал его по плечу, – хорошо всем кончить.
      Бенедикт опешил, а Гуча, вышедший на крыльцо следом, рассмеялся.
      – Он хотел сказать, что хорошо то, что хорошо кончается, – ответил на немой вопрос блондина черт.
      – А я че сказал? – удивился Альберт Иванович.
      – А ты пожелал ангелочку хорошего оргазма! – Гуча рассмеялся.
      – Да ну на фиг! – Король хлопнул себя ладонями по коленям и тоже расхохотался – мощно и гулко, с удовольствием запрокидывая голову.
      – Точно! – уверил его Гуча и добавил, поворачиваясь к Бенедикту: – Надеюсь, что не перепутаешь с поносом на этот раз!
      – Я тогда молодой был и глупый, – улыбнулся ангел, точно зная, что сейчас скажет въедливый черт.
      – Ну да, сейчас ты у нас старый и мудрый! – не обманул его ожиданий Гуча. – Вот только я не пойму, куда змеи делись?
      – Какие змеи?
      – Ну те, которым положено на голове у Горгоны Медузы расти.
      – Значит, мне не показалось, – вздохнул ангел. – Я, когда ее впервые увидел, оторопел – такое личико! Спокойное, умиротворенное, а из-под головного убора то одна, то другая змейка выглянет. Но мне так захотелось ее поцеловать, что я на этих змей решил внимания не обращать. А потом, когда сегодня утром на перманентное безобразие на ее голове посмотрел, и вовсе вздохнул с облегчением, подумал, что змеи были плодом моего воображения.
      – И все же, куда делись змеи? – ни к кому конкретно не обращаясь, произнес Гуча. Он задрал голову и посмотрел на синее летнее небо. Оно было бы безмятежным и ясным, если б не появившаяся вдали темная точка, которая стремительно увеличивалась.
      – Не, ну ты, амиго, ты-то че переживаешь, в натуре? Тебе, что ли, с ней спать?
      – Не нравится мне это. Ничто не пропадает бесследно. Если здесь что нибудь теряется, то появляется обязательно где-то рядом. Чую, эти змеи всплывут очень скоро и там, где их меньше всего ожидаешь.
      – Послушай, а может, их рыжий украл? – выдвинул версию Полухайкин. – Он все ворует.
      – Нет, друг Полухайкин, Самсону воровать сейчас некогда, он очень занят. Жена-оборотень – это тебе не жаба флегматичная. – И Гуча усмехнулся чему-то понятному только ему одному.
      – А че он тогда несется к нам, как будто ему одно место скипидаром, в натуре, смазали?
      – Ого, наш клептоман на бегу подковы рвет, – рассмеялся Гуча, заметив, как Самсон украл подковы Тыгдына.
      Тыгдынский конь поздоровался с пробежавшим мимо вором, даже не заметив, как остался бос на все четыре копыта.
      – Он че типа нажился? – произнес предвкушающий развлечение Альберт. – Или, это, к лягушке типа привык, на баб теперь не тянет?
      – Нет, тут не в семейном счастье дело, – задумчиво произнес Гуча. – Тут что-то другое.
      – Самсон, ты, в натуре, притормози, уже голова кружится, – крикнул Полухайкин и подставил подножку Самсону, который нарезал уже третий круг по двору. Самсон упал, его конопатое лицо осветила такая счастливая улыбка, что друзья улыбнулись в ответ.
      – Получилось! Наконец-то получилось! – вскричал вор.
      – Что получилось? – поинтересовался Гуча.
      – Украсть получилось, Гуча, украсть! – ответил рыжий вор и принялся выворачивать карманы.
      Перед изумленной компанией появилась внушительная куча ворованных вещей. В ней были носки Бенедикта, квадратная корона короля Полухайкина, только что прочно сидевшая на бритой голове, любимая трубка Гучи, которую он на минуту вытащил изо рта, когда отвечал на вопрос Полухайкина. Когда Самсон вырвал ее из рук, черт даже не заметил, и он отдал должное мастерству рыжего. Там же были подковы Тыгдынского коня, несколько бутылок с лотка Джулиуса, перстень отшельника и много, много других вещей – Рыжий обчистил весь Рубельштадт и, кажется, не только его.
      – Ну… и что? – недоумевая, спросил Гуча. – Ты всегда воруешь.
      – Ребята, я от супруги сбежал. Я там не могу…
      – Я прав был, в натуре, он привык жабу целовать! – прокомментировал это заявление Полухайкин.
      – Точно, у Акавы бородавок нет. Самсон, не возбуждаешься, что ли, без них?
      – Насмешники, дайте ему рассказать! – вступился за друга Бенедикт, по собственному опыту зная, что, когда Гуча и Альберт вдвоем начинают шутить, получается перебор.
      – Я там воровать не могу, – с горечью сказал Самсон, не вставая с земли. – Никогда не знаешь, что именно окажется в твоем кармане. Или кто. Меня уже дрожь нервная колотить начала. Я начал подумывать, что пора воровать бросать. Но потом решил, что проще сменить место жительства и жену. Я ей браслетик украл, подарок хотел сделать, а он змеей обернулся. Не смейтесь, это было последней каплей. Представьте – сунул руку в карман, а там – гадюка!
      – Кстати о змеях, – сказал Гуна, прищуриваясь. – К нам летит Гризелла! И, судя по скорости полета, одной нервной дрожью после визита этой змеи мы не отделаемся!
      Ведьма вошла в крутое пике и, не дожидаясь приземления, спрыгнула с метлы. Бешено вращая глазами, она зашагала к крыльцу. Вместе с ведьмой прибыл пассажир. Он грациозно опустился, отбросил метлу и замер посреди двора, приняв картинную позу. Гуче парень показался очень знакомым, но Гризелла отвлекла его внимание.
      – Фулюганка! – завопила она, потрясая сухонькими кулачками.
      Полухайкин взглянул на ведьму и обреченно спросил:
      – Типа… это… сколько? – Он запустил волосатую руку в карман и достал увесистый кошель.
      – Не знаю. Смотри сам! – сказала ведьма и сорвала с головы платок.
      Обрадовавшись свободе, тонкие змейки с шипением поднялись вверх, высовывая изо рта раздвоенные язычки и радостно извиваясь.
      Мужчины тоже извивались, держась за животы…
      – И не смейтесь! Я с Медузой договорилась, что она мне голос свой отдаст за то, что я каменного истукана оживлю! Мексика, фулюганка малолетняя, под руку что-то шепнула, и вот… вот что получилось!
      – Папочка, – раздался звонкий голосок Мексики. – Она не того оживила, а я только гармонию восстановила.
      – А ну тихо! – крикнул Полухайкин и подозвал дочь.
      Девочка залезла к нему на колени, обняла отца и поцеловала в заросшую густой щетиной щеку.
      – Фу, какой колючий, – фыркнула Мексика.
      – Кого надо было оживить, доченька?
      – Любимого юношу Медузы, – важно заявила малышка.
      – А ведьма кого человеком сделала? – снова спросил любящий отец.
      – Бельведерского, который в спальне у дяди Гучи стоял.
      – Что?! – Мужчины минуту переваривали слова Мексики, потом дворец вздрогнул от богатырского хохота.
      – То-то мне парень знакомым показался, – со смехом произнес Чингачкук.
      – Ошиблась немного, – пробурчала ведьма. Она подобрала метлу и замахнулась на Бельведерского. Тот окатил старуху презрительным взглядом и, надменно подняв голову, посмотрел на нее сверху вниз.
      – Чем рассчитаться обещались? – уточнил Альберт Иванович.
      – Голоском ангельским, – проскрипела Гризелла.
      – А че вышло? Ну… это… сам вижу. – Он погасил улыбку, чтобы окончательно не рассердить ведьму. – А почему?
      – Ошиблась, – ответила Мексика и хитро улыбнулась, спрятав личико на широкой отцовской груди.
      – Ну тут все по понятиям, Гризелла, – рассудил Полухайкин. – Ты отработала как попало, тебя как следует и… типа тоже как попало рассчитались. Так что все правильно – обман за обман.
      – Фулюганы! – завопила Гризелла, но крыть было нечем.
      Она схватила метлу, замахнулась на Бельведерского и, оседлав ее, поднялась вверх. Но ругательства, которые в бешенстве выкрикивала ведьма, были слышны еще долго. Бельведерский проводил ее взглядом и неуверенно сказал:
      – Ну я тоже, наверное, домой.
      – И куда же это? – ехидно осведомился Гуча.
      Он, прищурясь, смотрел на красавца – тот и каменным был очень хорош, а уж живым стал совершенно неотразимым. Чистое, не обезображенное интеллектом лицо, высокий лоб, прямой, прямо-таки классический нос, чувственные губы, правильный овал лица и мужественный, сильный подбородок. Фигура у Аполлона Бельведерского была сногсшибательная, коротенькая юбочка вокруг бедер казалась лишней деталью. Гуча заметил, какими глазами на красавца атлета смотрят служанки, и нахмурился.
      – Туда, где я стоял всегда, – ответил Бельведерский, не сомневаясь в тупости своего бывшего хозяина, – в твою спальню.
      – Мужик, вот тут ты не угадал – ищи-ка себе другое пристанище. – В голосе черта помимо ядовитой въедливости звучала еще и неприкрытая угроза. – Там ты каменный стоял, а живого мужика я супругу сторожить не оставлю.
      – Я бы и рад окаменеть, но ведьма сказала, что назад в статую меня только Горгона Медуза превратить сможет. – Бельведерский тяжело вздохнул.
      – Кстати, Мексика, она уже встала? – спросил Бенедикт, с надеждой оглядываясь на двери.
      – Давно, – ответила малышка и соскользнула с отцовских колен. – Я ее через черный ход проводила и рассказала, как уйти в Забытые Земли. Она решила найти такое место, где никто не будет превращаться в камень от ее взгляда. Потому что там никого не будет.
      Ангел вскочил, взмахнул руками и прохрипел что-то нечленораздельное. Кровь отхлынула от его лица, а глаза вылезли из орбит.
      – Вылейте Бенедикту воды на голову, что ли? – предложил Полухайкин и поморщился, когда побледневший ангел рухнул на землю. – Да, ангелок, улетела твоя Инфузория Тапочка.
      Полухайкин сочувственно похлопал ангела по плечу, а черт философски заметил:
      – Если уж не везет, то не везет во всем. Надо подумать, ангелок, как поднять твой коэффициент удачи, заодно, может, и рейтинг поднимется.
      – Инфузория Туфелька, – прошептал Бенедикт, открывая глаза.
      – Горгона Медуза, – поправил его Гуча, – Вот ведь тип – как только надо действовать, ты сознание отключаешь. – Он покачал головой. – Беги, догоняй. Она не могла далеко уйти!
      Ангел вскочил, выбежал с королевского двора и припустил по улице. Следом за ним с места сорвался Бельведерский.
      – А ты-то куда? – крикнул Гуча.
      – Искать девицу, назад окаменеть хочу, – ответил тот, догоняя конкурента.
      – Ну удачи вам, – пожелал Гуча.
      А удачи как раз таки и не было. Она повернулась к ним спиной и решила полностью проигнорировать дружеское пожелание черта. А повернулась потому, что смотрела в этот момент на Медузу.

      Девушке повезло: как только она вышла за городскую черту и зашагала по чистой, мощенной камнем дороге, мимо проехал табор. Кибитки на колесах мерно покачивались, красивые и крепкие пыганские лошадки бодро цокали копытами. То в одной повозке, то в другой вспыхивала яркая, какие бывают только у цыган, песня. Песню подхватывал весь табор, и тогда казалось, что даже кони пританцовывают. А когда совсем уж невмоготу было терпеть, караван повозок останавливался, цыгане пестрой толпой высыпали на дорогу и начинали огненную пляску, как бы продолжая песню. Потом снова со смехом и шутками грузились в кибитки и ехали дальше. И это было их жизнью – песня и танец. И еще лошади. Лошадей цыгане любили беззаветно. Но главным в их жизни была свобода.
      Сейчас табор направлялся к перевалу. Можно было, конечно, проехать другой дорогой – через лес, но Барон распорядился свернуть и проехать мимо Рубельштадта. А еще он, вопреки своей обычной манере гнать лошадей, никуда не торопился, будто высматривал кого-то. И точно, стоило только цыгану заметить на дороге тоненькую фигурку девушки в белом платье, которое открывало одно плечо, как он улыбнулся в усы и натянул вожжи.
      – Здравствуй, девушка. – Старый цыган поднял шляпу, приветствуя Медузу.
      – И вы здравствуйте, – скромно ответила девушка, не поднимая глаз. Хотя любопытство было одной из основных черт ее характера, Медуза твердо решила не смотреть ни на одно живое существо.
      – Куда идешь, девушка? – спросил цыган, сдерживая маленьких лошадок. – Тпр-р-ру…
      – Куда глаза глядят, – ответила путница, вздыхая.
      – Куда глаза глядят лучше ехать, а не идти, – веско заметил цыган.
      – Я привыкла ходить пешком, – ответила Медуза.
      – Садись, красавица, подвезу!
      – Спасибо. – И девушка, все так же не поднимая глаз, приняла предложение.
      Она с некоторой опаской ухватилась за протянутую руку и села на скамеечку рядом с цыганом. Копыта весело стучали по вымытым дорогам Рубельштадта, кибитка покачивалась, колеса скрипели.
      – Меня Бароном зовут, – представился цыган, позвякивая серьгой в ухе.
      – А меня Медуза Горгона, – ответила девушка.
      – Хорошее имя, – одобрительно кивнул Барон.
      – Спасибо.
      – Что же ты одна идешь? Такая маленькая – и одна? Кто же о тебе в пути заботиться будет?
      – У меня никого нет, – ответила Медуза.
      – Бедняжка, – посочувствовал Барон. Девушка была такой хрупкой, что он мысленно отругал ее близких за то, что отпустили Горгону одну.
      – Ничего, я уже давно привыкла. – Она робко улыбнулась.
      – А почему за тобой парни табуном не бегут? – поинтересовался Барон. – Вон какая красотка, и скромница к тому же – смотрю, глаз не поднимаешь.
      – Был один прекрасный юноша, он меня поцеловал и окаменел. – В голосе девушки дрожали слезы. – Я не знаю, где он теперь. Мне его надо найти. Хотя, может быть, и не надо. Встречалась я недавно с одним, каменным тоже. Так его самого оживили, а сердце так и осталось холодным булыжником.
      – Ты, главное, надежды не теряй. – Цыган тряхнул вожжами, подгоняя лошадей. – Настоящая любовь, красавица, такие чудеса творит, каких самый сильный волшебник не сможет сделать. У меня вот сын лягушку полюбил и пять лет ее целовал.
      – Ох, вот это настоящая любовь! – воскликнула Медуза.
      – Вот и я говорю, что любил он ее сильно, поэтому на лягушке и женился. Правда, она не настоящая лягушка была, а девушка заколдованная. Так он каким только образом не целовал ее, старался долго, но добился своего. – Тут Барон усмехнулся, вспомнив анекдоты об этих поцелуях, что ходили по Иномирью. Его разноцветные глаза заискрились смехом. Вообще-то Самсон был похож на отца – такие же разноцветные глаза, то же плутовское выражение лица, но Самсон был огненно-рыж, а Барон – смугл и черен. Половину его лица закрывала густая кудрявая борода, а длинные, до плеч, волосы обрамляли его лицо, будто черная шапка из бараньей шкуры. Барон ласково посмотрел на спутницу и снова улыбнулся так, будто что-то знал, но не имел права сказать. Он кашлянул и произнес, утешая девушку:
      – И ты тоже, если действительно любишь своего прекрасного юношу, найдешь средство, как каменного мужика живым сделать. Правда, цыгане?! – В других кибитках внимательно слушали их разговор. – Поможем девушке?
      – Точно, Барон!
      – Поможем! – крикнули из передней кибитки.
      – Поможем, Барон! – отозвался тот цыган, который правил передней повозкой, и табор повернул на дорогу, что вела в Забытые Земли.
      – Где же мне его искать? – спросила Медуза.
      – В башне старого Амината, – уверенно ответил Барон. – Слышал я, что все, потерянное в Иномирье, оказывается там. Сокровища в той башне большие собраны.
      – Что толку от мертвых сокровищ? – прошептала девушка.
      – Те сокровища живые, потому что знания там хранятся огромные. Если пройдешь всю башню от начала до конца, то такую силу приобретешь, что весь мир тебе подвластен будет!
      – Зачем мне весь мир без моего любимого юноши! – воскликнула Медуза. – А как найти эту башню?
      – Не знаю, сам старик Аминат не может в нее попасть. – В голосе Барона прозвучало искреннее сожаление. – Но, когда кто-то действительно нуждается в помощи, башня предстает перед ним и открывает свои секреты. Не все, конечно, а ровно столько, насколько человек смел. Не знаю, красавица, как ты попадешь в нее!
      – Что-нибудь придумаю, – произнесла Медуза и решительно нахмурила тонкие брови.
      – Поехали пока с нами, может, в дороге кто и подскажет, как твою проблему решить. А я вот к сыну в гости еду. Королем он у меня стал. Судьба у него такая запутанная. Один раз он королем вместо Альберта Полухайкина был, а теперь вот оказалось, что его жена – королева оборотней. Ему судьбу несколько раз переписали, вот его и мотает по жизни – то король, то нищий цыган, то снова король!
      – Если судьбу перепишешь, по переписанной и жить будешь, – сказала Медуза. Она вдруг вспомнила трех старух, с которыми, наверное, была когда-то знакома. Они ткали ткань и рассуждали о судьбе. Почему-то эти рассуждения запомнились девушке, и она поделилась ими с Бароном. – А все потому, что меняются нити и узор другим становится. У одних нитки судьбы так запутаны, что и не расплести никогда. Так и маются всю жизнь. У других все просто, как на ткацком станке – нити продольные и нити поперечные. Они и живут соответственно – очень просто, и каждый их день похож на другой. А у третьих нити в три слоя натянуты – и вдоль, и поперек, и крест-накрест. Этих людей судьба такими препятствиями награждает, что не каждый выдерживает. Но если человек преодолел все, распутал все узлы, разобрался в пересечениях, то он находит счастье. А некоторые еще и узор умудряются вышить поверх переплетения ниток судьбы, да такой, что веками в памяти остается.
      – Правильно говоришь, девушка, – сказал цыган, одобрительно качая головой. – Только вот когда все совсем просто – оно неинтересно.
      – Зато спокойно. И счастье такие люди быстро находят. Оно у них от красивых вещей случается, от вкусной еды, от веселых песен. Они не понимают и тем счастливы.
      – И здесь ты права, – согласился цыган.
      Кибитки быстро промчались по чистым дорогам королевства хозяйственной Марты. Медуза исподтишка разглядывала аккуратные домики, пышные сады и домашних животных. Она сначала боялась встретиться взглядом с каким-нибудь живым существом, но потом забыла об этом, поглощенная непривычным состоянием покоя и новыми впечатлениями.
      – Смотри, Барон! – воскликнула она, увидев большую ворону, которая сидела на заборе около одного из домов и делала вид, что ее ничто не интересует.
      Мимо прошел пес, который, кажется, этот забор считал своей собственностью. С вороны сразу спала сонливость, она встрепенулась и громко мяукнула. Получилось очень похоже. Пес зарычал, подпрыгнул, пытаясь схватить провокаторшу, но та сидела высоко и, пользуясь выгодным положением, продолжала изводить пса.
      Девушка рассмеялась и ответила на приветствие маленького старичка, который, проходя мимо, поднял шляпу.
      В лесу цыгане сделали остановку, разожгли костры и, пообедав простой пищей, устроили танцы. Девушка не смотрела на них, опасаясь, что нечаянно превратит их в каменные изваяния. Она стояла около кибитки и притопывала ножкой в такт яркой, как сами цыгане, мелодии.
      Миновав лес, караван кибиток быстро помчался по широкому тракту. У избушки отшельника змеей извивалась огромная очередь.
      Сам отшельник – старик с длинной, ниже пояса, бородой, в сером, давно не стиранном балахоне – стоял на крыльце и, недовольно ворча, принимал посетителей.
      – Что тебе, болезный? – спрашивал он старого горного гнома, который был первым в длинной веренице людей и нелюдей.
      – Скрутило что-то, святой Аминат, спину сводит, – ответил тот, потирая поясницу.
      – Климат меняй, – буркнул старик и вынес из избы бутылочку. – Натирать будешь три раза в день, через неделю как рукой снимет. И смотри у меня, если, как в прошлый раз, выпьешь, то промывание желудка делать не буду, помирай себе на здоровье!
      – Спасибо, святой Аминат. – Гном поклонился и, забыв о боли в спине, понесся к тоннелю.
      – Все равно выпьет, – сказал Джулиус, поздоровавшись с цыганами. Он сидел в ларьке, уставленном всевозможными бутылками, закусками и разной мелочью, которая может пригодиться в дороге. – Гномы скуповаты, уважаемый Барон. Вместо того чтобы у меня купить, они притворяются больными и выпрашивают лекарство у уважаемого Амината. Лучше отравятся средством для наружного применения, чем сольдик потратят!
      – Что, не первый раз уже? – спросил Барон и рассмеялся, увидев, как гном, не утерпев, отхлебнул из горлышка и закашлялся, а Аминат, от которого это не ускользнуло, крикнул:
      – Ах ты мошенник! Чтобы я тебя больше не видел!
      – Здравствуй, старый Аминат! – прокричал Барон, пользуясь тем, что отшельник смотрит в их сторону.
      – И ты здравствуй, Барон, – ответил старик.
      – Ты не знаешь случайно, где сейчас твоя башня стоит?
      – Не знаю и знать не хочу, – проворчал Аминат, перекидывая через плечо длинную нечесаную бороду.
      – Я знаю! – воскликнул лесной оборотень, что стоял в очереди. – Она за нашим лесом стоит и не двигается с места.
      – А что это с ней вдруг случилось? Бегать устала? – поинтересовался Барон.
      – Нет, просто за лесом Акавы страна низких туч находится, – ответил лесной житель. – Там всегда дождь и тучи так низко над землей висят, что, кажется, их можно рукой достать! Вот башня и остановилась, – объяснил святой Аминат.
      – Что ж ты не в ней живешь? – спросил цыган, который сочувствовал старику в его скитаниях по Иномирью. Не потому, что старик часто менял место жительства, а потому, что при этом приходилось перетаскивать с места на место избушку. Он прекрасно знал, как переживает отшельник за свой механизм по производству водок и вин хмельных. Каждый переезд укладывал почтенного самогонщика в постель как минимум на неделю.
      – Большая радость в такой сырости жить, – ответил отшельник и обратился к следующему в очереди: – Ну а тебе что надо?
      – Вот и выяснили, где башня находится, – сказал Барон, повернувшись к Медузе, которая не пропустила ни слова из разговора. – Так что не грусти, девушка, найдешь ты там своего прекрасного юношу!
      И вереница повозок потянулась к тоннелю. Барон немного поторговался с гномами, сбивая плату за проезд, потом отдал деньги, и шлагбаум поднялся.
      Тоннель был сделан на славу – просторный и с высоким потолком. На потолке роились светлячки, слабо освещая подземную дорогу. На другой стороне был такой же пост горных гномов при шлагбауме.
      – Плату за выезд! – потребовал сборщик самовольно установленной дорожной пошлины.
      – Держи. – Барон подал карлику деньги и рассмеялся. Медуза заметила, что это те самые монеты, которыми цыган рассчитался на въезде.
      – Ой, – прошептала она, когда выехали из недр горы на свет, – ты волшебник?
      – Каждый из нас немного волшебник, только вот не каждый знает об этом, – ответил цыган с ухмылкой.
      Табор въехал в Последний Приют, который стал еще грязнее за последние годы. Ничего в нем не изменилось – все те же кособокие домики и горы мусора вокруг них. Потом, миновав пустошь, цыгане проехали каменный завал, который остался напоминанием о вспыльчивости Тыгдынского коня. Когда-то давно Тыгдын был жителем Забытых Земель и прославился своим буйным нравом. Он развлекался тем, что отгадывал загадки и отвечал на вопросы. Тыгдын знал все, но несмотря на это всегда находились желающие задать неуравновешенному жеребцу пару вопросов. Только вот конь ставил условие – тот, кто проиграет в этой словесной схватке, будет возить победителя на себе. И возили Тыгдынского коня, потому что он выигрывал всегда. Проиграл Тыгдын один раз – и, как оказалось, навсегда. Маленький Аполлоша задал ему простой, с детской, конечно, точки зрения, вопрос – и многомудрый Тыгдын не смог ответить. Тогда жеребец взъярился и, потеряв над собой контроль, разбил камень, который, как оказалось, на самом деле скреплял два конца этого мира. Собственно, это Тыгдынскому коню надо сказать спасибо за то, что Иномирье наводнили волшебные существа. Сейчас Тыгдын стал королевским советником и воспитателем принцев и принцесс, но груда каменных осколков напоминала о тех давних событиях.
      – Это надо ж было – копытами волшебный камень разворотил! – Барон рассказывал девушке о событиях пятилетней давности, обращая ее внимание на местные достопримечательности.
      Медуза слушала его, не переставая удивляться. Столько интересного вокруг! Она так увлеклась, что даже не заметила, как подняла глаза, разглядывая всех и вся.
      А посмотреть было на что! Медуза взвизгнула, когда из Мутных колодцев, мимо которых двигались кибитки, миновав каменный завал, выглянули тролли и принялись корчить забавные рожицы. Взвизгнула от неожиданности, а не от страха, и сама же рассмеялась над собой. Тролли перестали строить рожи и впервые в жизни разулыбались, слушая хрустальный смех девушки. А Барон, который был прирожденным рассказчиком, тут же поведал о том, как однажды кто-то перепутал указатели и тролли потеряли дорогу домой. Как потом они сунулись наугад в колодцы и попали в тот, в котором плескалась живая вода. Как было стыдно похорошевшим троллям, как они переживали из-за того, что навсегда останутся красивыми и никогда не пострашнеют. Но все кончилось благополучно, не для Гризеллы, конечно! Тут Барон рассмеялся и, теребя ус, рассказал, как Гризелла рухнула вместе с метлой в колодец, полный живой воды.
      – Да вон, смотри, там на двух колодцах буквы нарисованы – «М» и «Ж». Это Гуча волшебным жезлом прямо в камне выжег. Чтобы тролли больше не плутали.
      И Медуза смотрела. Она смотрела на мир округлившимися глазами, удивляясь тому, что мир этот не только густонаселен, но и необычно дружелюбен. На плечо сел маленький эльф. Девушка взглянула на малыша, любуясь радужными крылышками. Эльф подмигнул ей и взлетел, переливаясь в солнечных лучах всеми цветами радуги.
      – Барон, смотри, какой красивый лес! – воскликнула Медуза, когда табор подъехал к владениям Акавы. – Смотри, трава фиолетовая, а цветы зеленые, – и она взглянула в разноцветные глаза Барона.
      – Глаза у тебя тоже красивые, – улыбнулся Барон, разглядывая девушку.
      Медуза сначала не придала значения его словам, а потом, осознав, что произошло, испугалась. Она зажмурилась, по ее щекам потекли слезы. Впервые ей предложили помощь, впервые в жизни согрели, накормили и помогли. Барон был первым существом, которое о ней позаботилось, а она!
      – А что ты слезы льешь, девушка? Старый цыган тебя обидел?
      Медуза распахнула глаза, открыла рот и изумленно уставилась на попутчика. Цыган продолжал улыбаться, но в глазах его читалась тревога.
      Она всхлипнула и вдруг поняла, что совсем не боится его, и что тревожится он из-за нее, и что ему не все равно, что с ней будет. А еще поняла, что никто больше не превратится в камень и она может спокойно смотреть в глаза всем живым существам.
      – Барон, скажи, что ты делаешь, когда встречаешь на пути что-то неизвестное? – тихо произнесла девушка, вспомнив разговор с Мексикой. Малышка оказалась права. Только собственный страх представляет опасность. Оказывается, мир ничем не угрожает.
      – Радуюсь, – ответил Барон.
      – И тебе совсем не страшно?
      – А почему должно быть страшно? Скорее интересно. Цыгане – народ любопытный. Им на одном месте не сидится. А неизвестное совсем не страшно, напротив, оно разнообразит жизнь, наполняет душу радостью и манит к себе.
      – Зачем?
      – Чтобы его узнать и испытать восторг, – ответил опытный путешественник.
      – А разве можно восторгаться тем, что незнакомо тебе? – с сомнением спросила Медуза.
      – Можно, в неизвестном есть и чудо новизны, и радость открытия, и прелесть узнавания. Вот тебе были неизвестны и камень, и Мутные колодцы, и фиолетовую траву в прекрасном лесу Акавы ты тоже прежде никогда не видела. Зато сколько восторга ты испытала, девочка!
      – Я поняла, – тихо прошептала Медуза. – И ты никогда не кинешься с мечом на неизвестное?
      – А зачем? – удивился Барон.
      – Потому что испугался неизвестного.
      – Что может испугать старого бродягу, девочка? – рассмеялся цыган и посмотрел вокруг.
      Они проезжали по тихому лесу. Несмотря на густые кроны, в Зачарованном лесу было солнечно. Над головами на разные голоса пели птицы. Иногда с ветки на ветку перепрыгивали белки или из листвы выглядывала хитрая рожица древесного гнома, притаившегося в густой кроне дерева. В траве распускались цветы невиданной красоты, наполняя воздух таким ароматом, что хотелось вдохнуть полной грудью. Что и сделал Барон, с удовольствием вдыхая лесной, напоенный запахами трав и цветов воздух.
      – Я так рад всему, что вижу, всему, что приходит в мою жизнь, всему, что происходит вокруг, что забываю бояться, – с улыбкой сказал он, прекрасно понимая, чем вызван вопрос. Уж кто-кто, а цыгане-то точно знали обо всем, что происходит в мире. Барон был прекрасно осведомлен, кого он пригласил в попутчики. Он знал и о том, что под взглядом девушки все живое превращается в камень, и об обмене волосами со старой Гризеллой, и даже о разговоре Медузы с Мексикой на ведьминой полянке. Вездесущие эльфы были отъявленными сплетниками, благодаря этому информация быстро доходила до тех, кто умел слушать. А слушать Барон умел. Он был единственным, кто понял, что нужно сделать, чтобы девушка стала счастливой, и специально провел табор мимо Рубельштадта, надеясь встретить ее. Он даже знал, кто ее прекрасный юноша и что с ним стало. Но хитрый цыган не рассказал девушке о Бенедикте, считая, что каждый сам должен найти свое счастье. – Все неизвестное очень интересно и совершенно не страшно, как многие думают, – добавил он. – Мне интересна даже смерть! Когда он придет, я с большим интересом встречусь с ним!
      – С кем?
      – С Господином Смертью. Говорят, что это высокий мужчина в темной одежде, а вовсе не старуха с косой на плече. Я с нетерпением жду этой встречи!
      – Почему? – удивилась девушка.
      – Потому что состояние смерти неизвестно мне, а значит, интересно. А еще говорят, что Господин Смерть очень азартен и любит в картишки перекинуться. Я бы с ним сыграл.
      – Я раньше смотрела на людей, а они сразу в камень превращались, – вздохнула Медуза, – я их убивала.
      – Значит, тебе предстоит испытать большое счастье, – сказал цыган, спокойно приняв столь неожиданное для самой Медузы признание.
      – Как это? – Медуза вытаращила глаза.
      – Если ты взглядом убивать можешь, да так, что все каменеют, то ты взглядом и жизнь можешь подарить. Все в этом мире имеет две стороны. Черное потому и черное, что белое есть. Если есть добро, то, значит, есть и зло. Без него мы бы не знали, что такое добро, не могли бы правильно оценить его.
      – А у меня есть знакомый, у которого сердце каменное.
      – Значит, его сердце способно очень сильно любить, – сказал Барон. – Если человек может заставить свое сердце ничего не испытывать, значит, он сможет и очень сильные чувства испытать. Пройдет время, и сердце из каменного станет нежным и горячим.
      – А разве нельзя, чтобы весь этот мир был добрым? – воскликнула девушка и тоже посмотрела вокруг. – Почему нельзя сделать так, чтобы все были честными и добрыми? Чтобы забыли о жадности, о злости?! Чтобы не обижали маленьких и слабых?! Любили бы страшное и неизвестное и перестали стараться его уничтожить, бросаясь на него с мечом в руке?!
      – Ты сама о судьбе рассуждала. – Барон прижал плачущую девушку к груди и гладил по голове, утешая, словно ребенка.
      Медуза рыдала, оплакивая себя и свою любовь к прекрасному окаменевшему юноше. А мудрый цыган говорил, успокаивая ее:
      – Если весь мир будет хорошим, то обязательно найдется один злодей, чья злоба будет равна всей доброте мира. А знаешь почему?
      – Почему? – всхлипнула девушка, успокаиваясь.
      – Потому что без этого злодея мир станет серым и из него уйдет радость. Ведь в природе все находится в равновесии – и добро со злом тоже. Если что-то перетянет, – безразлично, добро или зло, – то весь мир перевернется и скрутится в петлю. Запутается. Такое здесь уже было однажды. В Иномирье скопилось очень много ненависти, и началась война. Люди очень боялись всего неизвестного и отделились от него, и знаешь, что произошло?
      – Что?
      – Этот мир стал серым, из него исчезло чудо. Каждый день стал похож на другой, и наш табор колесил по четырем королевствам, точно зная, где лежит каждый камешек. Было скучно, одно и то же, а значит – неинтересно.
      – Но, наверное, вам было спокойно?
      – Спокойствие – это когда ты сначала теряешь покой, тебя закручивает водоворот событий, а потом приходит победа, а с ней – ощущение радостного отдыха. А если покою такого водоворота событий не предшествовало, то тогда спокойствие знаешь как называется?
      – Как?
      – Тоска. А когда она изо дня в день, на протяжении всей жизни не проходит, люди начинают придумывать себе какую-нибудь радость. Они копят деньги, устраивают войны и много чего другого, чтобы это самое неподвижное спокойствие хоть как-то разогнать.
      – А причина всему – страх перед неизвестностью! – догадалась Медуза.
      – Точно, – улыбнулся цыган, но в разноцветных глазах его стояла такая боль, что девушка поняла, как он болеет душой за этот мир, как любит его. – Ты правильно назвала причину, девочка. А еще люди боятся жить, потому что боятся умереть.
      – Как так?
      – А так, что теряется смысл этой жизни из-за страха перед смертью. Вот наши старики – долгожители, они уже знакомы с состоянием перехода в другую реальность и не спешат в другой мир.
      – Почему?
      – Потому что они там уже были. И не один раз. Я говорил с отшельником Аминатом. Да и ведьма Гризелла может многое рассказать. Им нравится жить, и они находят радость в самой этой жизни. Даже ссорятся они с удовольствием, наслаждаясь каждой секундой. Они знают, что радость, любовь, спокойствие зависят только от самого человека. Дело в том, что во всем есть радость, и ты найдешь ее. Если, конечно, она тебе нужна. А если не нужна, то в том же самом ты найдешь горе. И радость настолько велика, насколько ты сама можешь позволить своему сердцу радоваться. Вот ты сегодня счастлива…
      – Очень, Барон! – воскликнула Медуза и доверчиво обняла старика.
      – А потому я могу заключить, что ты сильно горевала. – Барон ласково прижал девушку к себе.
      – Я была одинока, – шептала Медуза, уткнувшись носом в алый шелк рубахи цыгана, – а теперь мне это не нравится. Я очень хочу быть рядом с людьми. И если я не буду бояться, то, значит, никто не сможет меня испугать?
      – Да, девушка. А знаешь почему? – улыбнулся Барон.
      – Почему?
      – Потому что бояться нечего. В этой жизни нет вреда, девочка. Природа устроила все правильно! Ведь ты вот почему боишься? Потому что считаешь что-то очень важным в своей жизни. И когда думаешь, что это важное сейчас у тебя отнимут, стараешься сохранить его любыми путями. А если ты готова отдать, то и отнять у тебя не смогут. Ты просто поделишься и испытаешь радость. Потому что хорошо станет не только тебе, но и всем остальным, и все вокруг тебя будут рады. Вот мы, цыгане, почему так много поем и танцуем? Потому что радость свою под замком не прячем, а громко заявляем о ней. И все, кто на нас смотрит, все, кто слышит нас, тоже радуются. И от этого наши песни становятся еще громче, а танцы – еще горячее. И душа так счастлива, что снова хочется петь и танцевать.
      – Значит, я должна была отдать свое сердце тому человеку, у которого оно было каменным? А как же я сама? Как я буду жить, ничего не чувствуя?
      – С чего ты решила, что у тебя не останется чувств? Они никогда не кончаются, и твое маленькое сердечко способно проявлять такую силу, что ее хватит, чтобы оживить десяток каменных сердец и растопить сотню ледяных! Н-но!
      Лошадки побежали быстрее, к большому холму с вкраплениями зеркал на склонах. Табор приближался к замку Акавы.
      Медуза задумалась над словами цыгана и о том, где сейчас каменный юноша с горячим сердцем внутри и Бельведерский, такой живой, но совершенно бездушный. Что с ними случилось?

      Случилось так, что ангел, воспрянув духом, на крыльях любви понесся по улицам Рубельштадта.
      Бельведерский бежал вслед за Бенедиктом. Его стройные ноги легко переступали, и тучные жители города любовались бегуном – красивым, атлетически сложенным мужчиной, одетым почему-то в короткую женскую юбочку.
      Бельведерскому так нравилось двигаться, что он даже не заметил, как обогнал Бенедикта.
      – Стой! – прокричал тот в спину, не узнав бегуна.
      – Зачем это я буду останавливаться? – отозвался бегущий легкой трусцой атлет.
      – Ты не видел прекрасную девушку? – крикнул влюбленный.
      – В этом городе нет прекрасных девушек, – высокомерно ответил красавец, притормаживая возле трактира Джулиуса.
      На крылечко вышла Басенька и ласково улыбнулась. Она была высока, стройна и совсем не похожа на крепких, приземистых женщин Рубельштадта. Басенька была очень красива – синие глаза смотрели из-под длинных ресниц кокетливо и, казалось, зазывали, золотистые волосы блестящим водопадом струились по стройной и гибкой спине, губы алели, словно роза, а зубки напоминали жемчуг. И одевалась Басенька не в привычную в Рубельштадте коричневую одежду – ее наряды поражали воображение сочетанием ярких цветов и немыслимыми фасонами. Но даже солидные матроны никогда не отзывались о Басеньке неодобрительно – в городе ее любили за доброту и легкий, веселый нрав, а уважали за то, что все ее сыновья были отлично воспитаны. И не просто отлично, а так, что любая мать могла бы гордиться такими детьми. Что красавица Басенька нашла в краснолицем и низкорослом толстяке Джулиусе, почему она вышла за трактирщика замуж, не знал никто. Весь Рубельштадт недоумевал по этому поводу. Если забыть о скандалах, которые миролюбивый трактирщик называл мелкими недоразумениями, то можно сказать, что супруги жили в мире и согласии. Собственно, эти самые «маленькие недоразумения» случались только тогда, когда трактирщик ненадолго приезжал домой. Из дверей трактира высыпала толпа мальчишек разного возраста. Старший был совсем взрослым мужчиной, а младшего – годовалого ребенка – Басенька держала на руках. Дети трактирщика Джулиуса были похожи на кого угодно, только не на заботящегося об их благосостоянии отца.
      Бенедикт поздоровался.
      – И тебе доброго здоровья, – ответила любвеобильная супруга вечно отсутствующего трактирщика. – А ты, господин в женской юбке, что не здороваешься?
      – Я не слышал вздохов восхищения мной, – чванливо ответил красавец.
      – А чем восхищаться? – возмутилась Басенька. – Ты же некрасивый!
      – Почему? – Бельведерский так опешил, что даже остановился.
      – Да потому, что ты человек невежливый, а значит, и недобрый.
      – Глупая женщина, при чем здесь красота? – С этими словами красавец пошел прочь. Он гордо поднял голову и приосанился, но на душе стало как-то тяжело.
      – Она права, – сказал Бенедикт, догоняя его.
      – И ты туда же? – возмутился Бельведерский.
      – Нет, я не критикую вашу внешность, она, конечно, очень даже интересна, но вот по поводу доброты женщина была права. Доброта окрашивает лицо и до старости, до самых глубоких морщин делает его красивым. Точно так же как обилие негативных мыслей в голове и отрицательных чувств в душе делают некрасивыми даже самые идеальные черты.
      – Ты-то откуда это знаешь? – усомнился Бельведерский, свысока поглядывая на ангела.
      – Я много читал, и знания у меня не только книжные, но и подкрепленные личным опытом, – ответил ангел.
      Бельведерский замолчал, почувствовав неприятное царапанье в груди: он сам нигде не учился и не знал ничего. Он просто в один прекрасный день появился в прекрасно обставленной комнате. И все. Пока старая ведьма не оживила его, он не видел ничего, кроме Гучиной спальни. Собственно, и спальню он тоже не видел – его каменные глаза не были приспособлены для этого.
      – Куда мы направляемся? – спросил атлет, чтобы отвлечься от неприятных и непривычных дум.
      – К ведьме, – ответил Бенедикт, поворачивая с мощеной дороги на тропу, что вела к лесу. Кромка леса росла, загораживая горизонт.
      – Она же страшная и старая! – возмутился эстет.
      – Ну и что? Что страшного может быть в старости? – удивился Бенедикт. – Старость прекрасна уже тем, что мудра и опытна. И тем, что за ней стоит долгая и прекрасная жизнь.
      – Зачем она нужна? – настаивал на своем Бельведерский – слова ангела отскакивали от его сознания, как горох от стены. – Много радости – видеть ее уродливое лицо!
      – Она долго жила, – повторил ангел, входя под гостеприимную сень леса, ухоженного, как, впрочем, и все в Рубельштадте. – Она много знает и, может быть, сможет дать хороший совет.
      – Мне не хочется, – помрачнел Бельведерский. – Я уже утром с ней поругался.
      – Немудрено! – рассмеялся Бенедикт и, вспомнив утреннее происшествие, добавил: – Тем более что утром у Гризеллы была веская причина, чтобы раздражаться. Да и вообще, ведьма любит ворчать.
      – Она не ворчала. Она орала.
      И Бельведерский почувствовал себя совсем плохо. Дело в том, что когда он вернулся к лесной избе, то долго не мог попасть на крыльцо: избушка на курьих ножках демонстративно поворачивалась задом к красавцу. Он пытался обмануть строптивое жилище, забегал то справа, то слева, то резко менял направление – но неизменно оказывался перед глухой стеной, на которой веселенькой синей краской было написано: «Зад. Место для поцелуя!» Наконец Бельведерскому надоело это занятие, и он, немного отойдя в сторону, присел. Изба тут же развернулась к нему передом и, словно издеваясь, подошла поближе. Но Аполлон Бельведерский посчитал ниже своего достоинства снова ввязываться в эту примитивную игру. Он продолжал сидеть.
      Зато откуда-то из-под гостеприимно выставленного крыльца вылетел огромный черный кот и, шатаясь, словно пьяный, побрел прочь с полянки. У Приблуды от утреннего танца избы было темно в глазах, а мир словно сошел с ума – он кружился вокруг несчастного кота с такой скоростью, что различить, где верх, а где низ, не представлялось возможным. Несчастный котик шел, не выбирая направления. Он бы просто свалился в траву и лежал, пока головокружение не прошло, но где-то в голове билась мысль: «Убирайся с поляны, и поскорее». Приблуда вдруг подумал: если ему так плохо после верчения избы, то что же чувствует Гризелла? И еще он понял, что сейчас его хозяйка устроит грандиозный скандал. Осознав это, котяра плюнул на головокружение и пулей унесся с поляны. Он позволил себе жалобно мяукнуть только тогда, когда забрался на самую высокую ветку самого высокого дерева из тех, что окружали полянку. Еще он вдруг заметил человека, по вине которого избушка на курьих ножках затеяла такую свистопляску, и почувствовал себя совсем уж хорошо. Приблуда снова мяукнул – на этот раз злорадно. Ему просто не терпелось увидеть, в каком состоянии выползет из избы его хозяйка и какой разнос она устроит этому «фулюгану».
      Гризелла не заставила себя ждать. Избушка немного наклонилась вперед, будто приглашала Бельведерского продолжить так понравившуюся ей игру. Дверь распахнулась – и к ногам изумленного красавца, гремя костями, выкатилось что-то орущее, шипящее и в кружевных оборках.
      – Фулюган! – кричал этот змеиный клубок резким, скрипучим, словно несмазанные петли, голосом.
      Гризелла попыталась встать на ноги, но потерпела фиаско. Со второй попытки ведьме удалось встать на четвереньки – в таком положении она напомнила Бельведерскому огромного кота. Ведьма точно так же покачивалась, и мир вокруг нее никак не мог принять устойчивое положение. Наконец с третьей попытки ей удалось встать – и незваного гостя едва не вывернуло наизнанку при виде страшной картины, что предстала его глазам. Перед Бельведерским стояла маленькая, сухонькая старушонка, одетая в кружевную ночную рубашку, из рукавов торчали костлявые, длинные руки, а коротенькие ножки высовывались кривыми лодыжками и огромными ступнями из-под подола с оборками. Ведьма покачивалась, обводя поляну мутным взором маленьких, слезящихся глазок. Глазки эти лепились на самой переносице огромного, загнутого крючком носа. Лохматые брови козырьком торчали над глазками, бросая причудливую тень на изборожденное морщинами лицо. Острый подбородок загибался вперед, к носу, а тонкогубый рот приоткрылся, явив взору эстета длинные, давно не чищенные клыки. Но самой страшной деталью в облике ведьмы была прическа. На голове ее вместо волос росли длинные тонкие змейки. Эти разноцветные змейки торчали в разные стороны и покачивались, точно пьяные, взирая на мир такими же мутными, как у хозяйки, глазками – судя по всему, страдали головокружением. Вот они скрутились в толстый жгут, раскрутились – и опали вниз, прикрыв лицо ведьмы словно занавеской.
      Гризелла замерла, потом медленно подняла руку, отводя змей с лица. Она, видимо, только что проснулась, ничем другим заторможенность обычно импульсивной ведьмы объяснить невозможно. Ну и верчение избы вокруг собственной оси тоже не прошло даром. Гризелла взяла одну змейку и тупо посмотрела на разинутую пасть, из которой высовывался раздвоенный язычок. Потом подняла другую руку и потрогала голову – под пальцами шевелились гладкие змеиные тела. И тут ведьма поняла, что произошло. Ярость затопила ее душу и вырвалась наружу – а именно на олицетворение вопиющей несправедливости, каковым являлся взирающий на нее с брезгливым отвращением Аполлон Бельведерский. Схватив метлу, ведьма обрушила ее на голову ни в чем не повинного красавца со всем своим прославленным на Иномирье темпераментом.
      Бельведерский сморщился, пытаясь вспомнить, как он оказался на дереве рядом с вцепившимся всеми когтями в кору котом, но не смог. Голова, испытавшая на себе крепость бабкиной метлы и остроту кулаков, до сих пор болела. Потом, когда старуха немного побесновалась под деревом и наконец-то слегка успокоилась, он приказным тоном потребовал, чтобы она превратила его обратно в мраморную статую. Гризелла молча показала красавцу знаменитую дулю и, резко развернувшись, скрылась в избушке. Через мгновение, облаченная в свое обычное рванье, которое недостойно было называться одеждой, она вылетела из двери, оседлала метлу и поднялась в воздух. Бельведерский похолодел – куда ему податься? Но, на его счастье, ведьма пролетела мимо того дерева, на которое он взобрался, спасаясь от ее гнева. И Бельведерский не растерялся – прыгнул прямо на ручку метлы, позади ведьмы. Это уже в полете ведьма рассказала ему, как он сможет вернуться в прежнее состояние.
      Бельведерский вздохнул – эти воспоминания хотелось стереть, но утренняя сцена упрямо всплывала перед глазами. Ангел снова повторил свой вопрос, и атлет ответил:
      – Я подошел к лесной избушке, как вдруг на меня вылетает маленькая старушонка с гнездом змей на голове и вопит, словно зверь. Когти выпустила, глаза бешено вращаются, и это все несется на меня с криком: «Придушу!»
      – И что ты сделал? – Бенедикт рассмеялся, живо представив эту картину.
      – Сначала убежал. А потом, когда ведьма вскочила на метлу и начала подниматься с полянки, я запрыгнул и пристроился сзади на ручке.
      – А что ты у ведьмы делал?
      – Хотел, чтобы она меня снова каменным сделала. Она сказала, потом уже, когда заметила меня и решила съесть живьем, вместо того чтобы скинуть на землю. Так вот, она сказала, что помочь мне сможет только Горгона Медуза, к которой у нее тоже есть претензии. А потом, когда мы приземлились, оказалось, что девица сбежала. Ты пошел на поиски, ну и я тоже решил присоединиться, думаю, вдвоем не так страшно будет.
      – А почему вы решили, что мне страшно? – удивился Бенедикт. Если с чувством юмора ему кое-как удалось разобраться, то понять причины, вызывающие страх, значение этого самого страха в развитии человека и вообще его суть он не мог никак.
      – А почему ты решил, что я о тебе думал? – удивился Бельведерский.
      Ангел замолчал. Так и шли они полдня по лесу Рубельштадта, не сказав друг другу ни слова. Наконец ангел нарушил молчание.
      – Что с тобой? – спросил он, заметив, что попутчик побледнел, со стоном перегнулся пополам и схватился за живот.
      – Какое-то странное ощущение во рту, ужасно сухо, – прохрипел атлет, – и в животе резь такая, что хочется закричать.
      – Ты давно ел? – встревожился Бенедикт.
      – Я? – Бельведерский поднял на ангела помутневший взгляд. – Я никогда не ел.
      – Точно, ты же был каменным! Я и забыл! – Бенедикт снял с пояса фляжку и напоил попутчика водой, мысленно поблагодарив Гучу. Ему вспомнилось, что, когда тот кинул ему фляжку, он, машинально поймав ее, даже не сказал спасибо черту. – Ладно, давай поедим.
      Ангел достал волшебный платок, расстелил его на траве и попросил еды. На платке появилось молоко в большом глиняном кувшине, фрукты, сласти и что-то овощное. Бельведерский отхлебнул из кувшина, потом быстро осушил его до дна. Ангел улыбнулся, вспоминая, как сам первый раз попробовал местную пищу. Вспомнил и свой щенячий восторг, и некоторые неувязки, связанные с этой самой пищей.
      Бельведерский насыщался, быстро сообразив, что нужно его прекрасному телу для Нормального функционирования.
      – Так, – рассуждал он, тщательно пережевывая пищу, – питаться мне надо регулярно, каждые три часа. Употреблять большое количество белковых продуктов. Потом – углеводы. Жиры желательно растительные, а в качестве основы хорошо подойдет рис. Оливки, к сожалению, только изредка. Нежное куриное мясо должно регулярно поступать на мой стол. И рыба. Рыба обязательно морская. Она содержит большое количество йода, и ее присутствие в рационе обязательно! Да, еще мед. Мед – это кладовая витаминов и микроэлементов. Орехи, молоко, творог – тоже ежедневно, небольшими порциями.
      – Откуда ты все это знаешь? – изумленно воскликнул ангел. Откуда взялись у бывшей статуи такие глубокие познания в диетологии?
      – Я это не знаю, я это чувствую. Всем организмом чувствую! А так как постоянно испытывать такое чувство мне не нравится, то я забираю этот восхитительный платок-самобранку.
      – Это еще почему?! – возмутился ангел.
      – Потому что он мне нужен! – Бельведерский стряхнул крошки и завязал платок на запястье большим бантом.
      – Но мне он тоже нужен! – Ангел попытался забрать волшебный платок, но тщетно.
      – А это твои проблемы, – отмел возражения Бельведерский нахал, – вот ты с ними и разбирайся.
      – Но мы все равно вместе идем! – Ангел даже руками всплеснул от такого вопиющего нарушения этики общения. – Какая разница, у кого находится платок?
      – В дороге всякое может случиться, – ответил прожорливый спутник.
      – Но ведь в таком случае ты оставляешь голодным меня!
      – А почему я об этом должен думать? Ты сам решай, как тебе питаться.
      – Но ты бы мог попросить его у меня!
      – Просить? Зачем? – удивился красавец. – Я сам возьму все, что мне надо.
      – Н-да, с этикой у вас полный… – Ангел осекся, не зная, какое слово лучше всего отразит этические проблемы спутника.
      – А что такое этика? – спросил Бельведерский.
      – Мне почему-то кажется, что объяснения будут пустой тратой времени. Боюсь, что вам этого не понять. – И ангел вздохнул, впервые отказываясь от разговора на любимую тему.
      Он замолчал, его спутник тоже не горел желанием продолжать разговор. Так они и вышли к избушке Гризеллы – мрачные и молчаливые.
      Ведьма сидела на крылечке. Змейки на голове тоже повисли и пригорюнились. Они уже успели сцепиться с ведьминым котом и полчаса шипели на него. Кот тоже шипел. А ведьма ругалась, стараясь успокоить домашнюю живность. Потом ей это надоело, она просто выгнала кота из избы, а змеям пообещала открутить головы. Только после этого она смогла немного отдохнуть.
      – Здравствуйте, Гризелла Бенесафуиловна, – донеслось до нее, но ведьма, поглощенная своими переживаниями, не услышала приветствия ангела.
      – Оглохла, старая?! – рявкнул Бельведерский над ухом Гризеллы.
      – Что ты орешь, наглец? – вскричала неожиданно выдернутая из задумчивости ведьма. – Что надо?
      – Ничего не надо. – Ангел почувствовал состояние Гризеллы и поспешил утешить ее. – Я только хотел сказать, что новая прическа вас очень красит!
      – А, это ты, Бенедиктушка. – Ведьма прослезилась.
      – Приятно, что вы, уважаемая Гризелла, узнаете мой голос!
      – Я не голос узнаю, я слова узнаю. Никто больше не скажет мне этого, ангелочек ты мой.
      – Но вам действительно идут эти тонкие яркие змейки. Они так красиво вьются вокруг лица, так сверкают на солнце, что хочется смотреть на вас целый день.
      – Спасибо, милок, – прошептала ведьма.
      В уголке глаза собралась влага и маленькой слезинкой потекла по щеке, застряв в первой же складке морщинистого лица. Одна из змеиных головок высунула язычок и стерла капельку, а потом с тревогой заглянула в глаза новой хозяйки. Ведьма впервые посмотрела на свою прическу другими глазами – глазами Бенедикта и вдруг почувствовала, как в душе просыпается позабытая когда-то давным-давно черта – склонность к эпатажу.
      – Ты прав, Бенедиктушка, спасибо, утешил старую! – сказала она, вставая. – Может, и я что для тебя сделаю?
      – Если только подскажешь, где найти Медузу, – попросил ангел.
      – Далековато идти будет. – Ведьма поправила драное платье и приложила козырьком к глазам ладонь, что-то высматривая вдали.
      – Очень далеко? – снова открыл рот Бельведерский.
      – Очень.
      Бельведерский отошел от крыльца, поднял валяющуюся неподалеку метлу и вдруг, оседлав ее, поднялся в воздух.
      – Эй, ты что делаешь? – Ведьма так опешила от наглости Аполлона, что даже не прокричала свое любимое слово – «фулюган».
      – Беру твою метлу, – спокойно ответил Бельведерский, делая круги над полянкой – с каждым виражом метла набирала высоту. – Мне не хочется идти пешком в такую даль.
      – Ты же сам хвалился, что у тебя великолепное тело! – вскричал ангел.
      – Так оно такое, потому что мышцы напряжены, – крикнул наглец, делая еще один круг над полянкой. – И потом, они у меня для красоты, не для дела! Ими любоваться можно, но сильно напрягать нельзя. Нагрузка должна быть строго рассчитана для каждой группы мышц.
      – Ты понял, зачем ему метла? – спросила Гризелла, дернув ангела за рукав.
      – Да, – кивнул Бенедикт. – Он зарядку делать собрался. Размяться хочет.
      – Наивный ты у нас, ангелочек! Это называется воровством, Бенедикт, а один вор у нас уже есть, все Иномирье успевает обслуживать. – Ведьма покачала головой и, отвернувшись от ангела, прокричала: – Отдай метлу, вражина!
      Бельведерский как будто не слышал. Ведьма, сложив руки рупором, закричала снова:
      – Верни метлу, ирод, ты куда?!
      – На кудыкину гору, кукушек щупать! – прокричал в ответ Бельведерский, вспомнив услышанную по пути поговорку.
      – Будь по-твоему, – злорадно проговорила ведьма и, щелкнув пальцами, прошептала: – Ты сам напросился!
      Бельведерский исчез. Ведьма засунула в рот два пальца и свистнула. Метла, словно послушная собачонка, развернулась и подлетела к своей хозяйке.
      – Кудыкина гора? Ни разу не слышал, – удивился ангел, в который раз поражаясь тому, сколько незнакомых мест есть в Иномирье, каких удивительных обитателей можно встретить в нем!
      – Там сбудутся все мечты Бельведерского нахала. – Ведьма злорадно усмехнулась и потерла ладони.
      – Какие?
      – Он будет самым красивым, им будут любоваться, и он окаменеет, – ответила старуха таким зловещим тоном, что Бенедикт поежился.
      – А где же мне искать Медузу? – Ангел отогнал неприятное ощущение, возникшее после слов Гризеллы, и мечтательно улыбнулся, представляя огромные миндалевидные глаза девушки.
      – Там же, – ответила Гризелла и тоже улыбнулась. Несмотря на то что длинные желтые клыки несколько портили впечатление, эта улыбка была совсем не похожа на предыдущую. Так улыбается мать, собирая сына на первое свидание. – Твоя зазноба через башню Амината в Очень Забытые Земли попала и сейчас находится на этой самой горе.
      – Значит, мне надо на кукушкину гору?
      – На кудыкину, – поправила его Гризелла, – зачем так кукушек-то обижать?
      – Так отправь меня, пожалуйста! – вскричал Бенедикт, чувствуя, как надежда разгоняет беспокойство, что тисками сжимало его сердце с самого утра.
      – Таким же образом? – осведомилась старуха.
      – Да любым, только поскорее!
      – Что, тоже окаменеть решил, торопливый мой? На вот метлу и добирайся своим ходом. – Ведьма вручила Бенедикту метлу и добавила: – А чтобы не сбился с дороги, я ее на автопилот поставлю. Держи путь на тот треугольник, где ковры-самолеты постоянно пропадают. Там стоит башня отшельника Амината.
      – Гризелла, я что-то не пойму, – проговорил Бенедикт, уже оседлав помело. – Насколько я знаю, после того как сломали волшебный камень и концы этого мира распрямились, через башню уже нельзя попасть в другое место. Она ведь перестала быть фиксатором в петле Мебиуса?!
      – Дурень, – буркнула Гризелла, устанавливая на ручке метлы милицейскую мигалку. Ангел даже не удивился такому сервису – он знал, что ведьма постоянно мотается по параллельным мирам и тащит в избу на курьих ногах все что плохо лежит. – Мы тогда вверх по лестнице шли, а там, насколько я помню, еще и в подвал спуститься можно.
      – Вон оно что! А Медуза что там делает?
      – Тебя ищет. Ей люди-оборотни рассказали, где стоит башня волшебника. Так что лети скорее, голубь мой сизокрылый, не то девчонка в беду попадет!
      – В какую?! – в ужасе вскричал Бенедикт.
      – В серьезную, – помрачнела Гризелла. – Конкурент-то твой первым на кудыкину гору прибыл! Вот влюбится девчонка в бессердечного истукана, будешь потом всю жизнь утешать свою зазнобу глазастую!
      – Спасибо, Гризелла. – Ангел поцеловал старуху в морщинистую щеку и взмыл в небо. Он не смотрел на землю, доверив автопилоту нести его туда, куда приказала предусмотрительная Гризелла.

      Бельведерский оказался там, где и пожелала ему оказаться зловредная ведьма, – он попал на кудыкину гору, а точнее, на самую ее вершину. Там стояла высокая каменная башня, и атлет стоял как раз у открытой двери. Собственно, дверь и невозможно было закрыть – она валялась на земле, оторванная когда-то давным-давно.
      Бельведерский хотел было войти, но вдруг заметил, что в башню влетают и вылетают из нее страшные существа, большие, с мощными когтистыми лапами. Размах крыльев – метра полтора. Чудовища можно было бы принять за огромных птиц, если бы не женская грудь, обвисшая пустыми мешочками, длинная тонкая шея и человеческое лицо. Впрочем, лицо это с таким трудом можно было назвать женским, что Бельведерский поморщился, испытывая величайшее отвращение. И угораздило же его оказаться в компании таких уродцев!
      Он посмотрел вниз и ужаснулся – какого только народа не жило на склонах кудыкиной горы: тролли, гоблины, великаны и другие разномастные чудовища всех цветов, форм и размеров, которым или не было названия, или атлет его не знал.
      Единственным местом, где можно было побыть в одиночестве, оставалась крыша – там никто не приземлялся и с нее никто не взлетал. В маленькие окошки под самой крышей крылатые уродины не залетали.
      Бельведерский и сам не заметил, что рассуждает вслух, и одна из полуптиц-полуженщин услышала, что он говорит.
      – Девочки, посмотрите-ка, какой красавчик к нам пожаловал! – прокурлыкала она.
      «Девочки» захлопали крыльями и с таким диким ором понеслись к Бельведерскому, что тот испугался и пожелал оказаться где угодно, хоть под крышей башни, только бы подальше от неэстетичных птицебаб! Пожелал он этого всем сердцем и мгновенно перенесся под крышу башни волшебника Амината.
      Все дело было в волшебном платке, завязанном на мускулистой руке атлета. Неизвестно почему, но платочек решил поработать немного нестандартно. Сыграло ли главную роль то, что ткань волшебной вещицы прикасалась к коже, или же Бельведерскому атлету очень сильно хотелось спрятаться от склочных, уродливых птицебаб, трудно сказать, но платок мгновенно доставил его в заказанное место.
      Бельведерский оказался под крышей той самой башни, у подножия которой только что находился. Перед ним в кресле-качалке сидел древний старец. Он спал, издавая громкий рокот. Имейся у Бельведерского побольше опыта, он бы догадался, что это рычание – не что иное, как обыкновенный храп. Старец был сед. Длинные волосы покрывалом укрыли спинку мирно покачивающегося кресла. Густые белоснежные брови торчали жесткими щетками. Глаза старца были закрыты, но и так было видно, что они очень большие. Бельведерскому подумалось, что в открытом состояние эти глазки будут размером с его ладонь, он поразился такому нарушению пропорций. Нос старца уткнулся в усы – длинные, до полу. Маленькие ручки сцепились в замок над бородой, их еще можно было разглядеть, но все остальное скрывалось под белоснежным волосом. Борода старца была не просто густой и длинной – она была невероятно густой и невероятно длинной. Белые космы укутывали все тело спящего, устилали комнату и свисали в квадратное отверстие в полу, плющом увивая перила уходящей вниз винтовой лестницы.
      – Хватит спать! Ты рискуешь пропустить самое красивое зрелище! – воскликнул Бельведерский.
      Старик продолжал храпеть.
      – Не смей спать, когда здесь нахожусь я – самый красивый и пропорционально сложенный!
      И опять реакции – ноль.
      – Проснись, уродливый старикашка! – воскликнул Бельведерский, опираясь рукой на подоконник и принимая картинную позу.
      На этот раз старик отреагировал – он недовольно засопел, нахмурился и проворчал:
      – Просил же меня не беспокоить! Будить только в случае пожара, да и то если не успеете вовремя вынести!
      – Я тебе еще не успел помешать, старик! – возмутился Бельведерский.
      – Когда успеешь – будет поздно. Я ведь еще даже и не проснулся. – Старик действительно спал – он даже не потрудился открыть глаза и посмотреть на того, кто потревожил его священный для всех обитателей этого мира сон. Огромные тяжелые веки, едва угадывающиеся под белыми пучками бровей и ресниц, дрогнули, но не поднялись. Старец не открывал глаз, он все еще надеялся, что незваный гость отправится восвояси.
      – Да кто ты такой, чтобы распоряжаться тем, где мне находиться! – вскричал Аполлон Бельведерский.
      – Я василиск, – ответил старик, и веки его слегка дрогнули – он надеялся, что незваный гость внемлет предпоследнему предупреждению и отправится туда, откуда прибыл. Причем не просто отправится, а побежит со всех ног! Но Бельведерский не знал, кто такой василиск, а если бы знал, то вряд ли побежал бы. Так что старик зря надеялся, что ему не придется отрываться от просмотра пятьсот двенадцатой серии недавно начавшегося сна.
      – А я Аполлон Бельведерский, – представился наглый возмутитель спокойствия, снова приняв картинную позу, – и мне плевать на тебя! Я буду стоять здесь, пока не окаменею!
      – Ты сам это сказал, – вздохнул старик.
      Василиск поднял руку, двумя пальцами приподнял тяжелое веко правого глаза и окинул наглеца пронзительным взглядом. Бельведерский окаменел.
      – Сбылась мечта идиота. – Старик вздохнул, и этот вздох был таким мощным, что потоком воздуха каменную статую вынесло в окно.
      Так бесславно и закончил бы свои дни Бельведерский красавчик, превратившись в груду камней у подножия башни, если бы его не подхватили сварливые птицебабы. Они затащили мраморного атлета в башню, только этажом ниже комнаты василиска. Туда, где дружная стая устроила коллективное гнездовье. Птицебабы поставили статую так, чтобы с любой стороны можно было им полюбоваться.
      – Какой красивый, какой красивый! – шептали они, но каменному Бельведерскому было уже все равно – он был счастлив. Находится в центре внимания и все вокруг им восхищаются – что еще, казалось бы, надо для счастья?
      Но по странной иронии судьбы Бельведерский продолжал чувствовать. Снова став статуей, он не потерял эту способность. А еще он не утратил способность думать. Аполлон Бельведерский вдруг со всей безнадежностью ощутил неподвижность еще недавно такого сильного и ловкого тела. Ему захотелось сорваться с места и побежать, захотелось почувствовать, как мышцы перекатываются под кожей, как упруго ступни отталкиваются от мягкого ковра лесной травы. Захотелось почувствовать вкус пищи. Нет, мраморное тело не доставляло ему неудобств, но разум-то помнил! Разум помнил все, а сердце на эти воспоминания реагировало более чем странно – оно сжималось так, будто что-то важное навсегда стало недоступно. Бельведерскому захотелось, чтобы эта боль ушла, как тогда, в лесу, но каменные глаза слепо смотрели на мир – и не видели его.

      Горгона Медуза прибыла в замок Акавы – королевы лесных оборотней и по совместительству невестки старого цыгана. К тестю Акава испытывала самые теплые чувства и приняла его со всеми возможными почестями. Она не забыла, как он безоговорочно принял страшную гигантскую лягушку в качестве жены своего единственного сына. Она сама выбежала навстречу.
      – Барон! – воскликнула Акава и бросилась на шею тестю.
      – Здравствуй, Акава, – сказал Барон и обнял невестку. – А где мой сын?
      – Он бросил меня и даже не сказал до свидания. – И королева разрыдалась.
      – Как же так?! Он пять лет жил с лягушкой и вдруг бросил тебя, когда ты стала такой красоткой, что пальчики оближешь? – Барон так расстроился, что его разноцветные глаза – один зеленый, другой карий – стали почти одинаковыми по цвету, темно-серыми, словно грозовая туча.
      – Я немного пошутила над ним, – сказала Акава. – Я его воровать отучала.
      – Что?! – Барон сначала опешил, а потом расхохотался. Он присел и, хлопая себя по коленям, просто покатывался со смеху!
      – А что в этом смешного? – Акава нахмурилась. Она теребила край шелкового плаща и кусала губы, ее острые длинные ушки вздрагивали. – Он все-таки муж королевы!
      – Отучить воровать, – выдохнул старый цыган и вытер слезы. – Скажи-ка, девушка, а тебя можно отучить в животных перекидываться?
      – Что ты! – Королева лесных оборотней топнула ножкой. – Как можно против природы идти?!
      – Так и Самсон. Природу, Акавушка, не переделаешь! И потом, ты разберись, кто ты – королева, от которой сбежал муж, или жена цыгана, который еще и вор в придачу?
      – У меня должно быть королевское достоинство! – Акава надменно задрала подбородок.
      – А спать ты с кем будешь? Тоже с королевским достоинством? И обнимать тебя ночью тоже оно будет? И целовать так, что шкура лягушачья расплавилась, тоже достоинство королевское? А утешит тебя, когда будешь расстроена, наверное, гордость королевы?
      Акава, слушая тестя, рыдала. Она вытирала лицо кончиком плаща и ревела, напоминая капризного ребенка.
      – Нет… Самсон меня должен целовать и утешать…
      – Когда же он тебе задолжать-то успел? – Барон нахмурился. – Ничего он не должен. И вообще, девушка, никто не обязан тебя целовать. Целуют только тогда, когда хочется. И крепко обнимают, когда душа тянется, а сердце стучит так, что готово выпрыгнуть из груди. А по приказу, милая, по приказу ты получаешь только подданного, который, кстати, это подданство в любой момент может сменить. Что мой сын и сделал.
      – Я соскучилась… – проревела королева оборотней, забыв про королевское достоинство, которым только что кичилась.
      – Ну а если соскучилась, то почему ты здесь, а не рядом с мужем?
      – Действительно, – сказала Акава и бросилась бежать.
      – Стой, торопыга! – Барон успел схватить ее за рукав тонкого белого платья. – Сейчас Медузу проводим до границы леса и вместе поедем. А еще лучше, если просто весточку пошлем – он мигом примчится.
      – Хорошо, – согласилась Акава.
      Старый цыган посмотрел вверх и оглушительно свистнул. В небе тут же появился ковер-самолет и стал снижаться. С тех пор как принцесса Гуль-Буль-Тамар разрешила таксистам работать в соседних государствах, а те предоставили таксистам налоговые льготы, жизнь в Иномирье стала намного комфортнее. Воздушное такси осуществляло быструю доставку пассажиров и грузов. Потом шустрые джигиты по совместительству стали еще и почтальонами, выдержав нелегкий конкурс. На почтовое ведомство претендовали эльфы, но хитрые азиаты сумели убедить народ в том, что слишком любопытные малыши не годятся на эту роль, потому что могут передать послание только на словах, а поскольку еще и переврут его содержание, то и не стоит доверять озорникам такое важное дело.
      – Вах, цыган-бабай! – воскликнул Хасан, снижаясь. – Алейкум ассалом!
      – И ты здравствуй, Хасан! – улыбнулся Барон. – Скажи-ка, где сейчас мой сын находится?
      – Вах! Он савсем с ума сашла-машла, да? Самсон висе каралевства абакрал, а типерь ходит, свороватые вещи назад отдает! Я когда его подвез в вонючий караван-сарай, то он миня тоже абакрал, вах!
      – Какой караван-сарай?
      – Последний караван-сарай, – ответил Хасан, и Барон с трудом догадался, что таксист говорит о Последнем Приюте.
      – Я когда в лавка Джулиус-бея пришел, деньги заплатить, а денег нет! – тараторил начальник таксистов. – Савсем твой багдадский вор обнаглел. Вах, думаю, работал-работал, как раб лампы Насреддина, а он висе украл! Я сам к нему лететь собираюсь, да! Если он висем свораватые вещи назад раздает, то мине, может, тоже отдаст?
      – Так, Акава, давай на ковер и в Рубельштадт, – распорядился старый цыган, поворачиваясь к невестке. – Передай сыну, что я его здесь жду, заодно и Горгону Медузу провожу.
      Акава легко запрыгнула на борт, и Хасан закричал:
      – Вира!
      Барон посмотрел вслед и обернулся к Медузе:
      – Ну что, пойдем?
      – Пойдем, Барон. – Девушка доверчиво взяла старика за руку, и они пошли прочь от замка.
      Навстречу им попадались лесные люди, самые разные животные и совсем уж непонятные чудовища. Старый цыган вежливо здоровался со всеми. Медуза то и дело округляла глаза и удивленно вскрикивала. Особенно восхитилась девушка, когда увидела белоснежного коня с золотым рогом на лбу – витым и длинным. Глаза у единорога были одновременно и грустные, и счастливые, хотя как такое могло быть, Медуза не понимала. Волшебное животное проскакало мимо, и девушка невольно залюбовалась грациозным скакуном.
      Фиолетовая трава мягко пружинила под ногами, длинные стебельки обнимали маленькие ножки девушки. Медуза собрала букетик ярких зеленых цветов и сплела из них венок. Барон со смехом позволил надеть его себе на голову. Он любовался спутницей. Горгона Медуза вела себя как ребенок – непосредственно и беззаботно. Старый цыган понимал, что она впервые вот так запросто пробует этот мир на вкус, рассматривает его, трогает. И впервые забыла о страхе. Ему даже подумалось, что перед массой впечатлений слегка отступило даже беспокойство о судьбе прекрасного юноши.
      – Смотри, Барон! – воскликнула девушка и показала на стайку эльфов, что вспорхнула с усыпанной цветами полянки. Малыши закружились в воздухе, выполняя замысловатые фигуры. Танец этот был так прекрасен, что Медузе тоже захотелось взлететь, рвануться следом за потянувшейся в небо душой.
      Но все когда-нибудь кончается, кончился и волшебный лес королевы Акавы. Барон остановился на опушке. Медуза схватила его руку и испуганно сжала. Дальше ей предстояло идти одной. Шагнуть в пелену кружащихся серых туч, под плотную завесу дождя. Девушка подняла голову и посмотрела на спутника.
      – Иди, девочка, – сказал Барон. – Иди навстречу своей судьбе. Иди, даже если придется пройти сквозь дождь и бурю, сквозь стену туч, сквозь строй ураганов. Иди, девочка, судьба того стоит!
      Он пожал маленькую ручку Горгоны и отпустил. Девушка, слабо улыбнувшись, сделала шаг, другой, потом выпрямилась, расправила плечи, гордо вздернула подбородок и смело вступила в царство дождя.
      Острые ледяные струи плетьми хлестнули маленькое тело Медузы. Ветер сбивал с ног. Она согнулась, обхватила себя руками и упрямо шла вперед. Иногда дождь прекращался, это случалось, когда туча опускалась до самой земли. Тогда воздух становился таким влажным, что казалось, будто дышишь водой. Медуза захлебывалась черным туманом. Навстречу ей выплывали чудовища, они разевали страшные пасти и вращали огненными глазами. Девушка замирала, прощаясь с жизнью, но чудовища пролетали сквозь нее и неслись дальше. Потом снова начинал хлестать дождь. Где-то вверху оглушительно гремело, плети молний ударяли совсем рядом. Ветер крепчал, теперь Медузе пришлось идти сквозь бурю.
      Камни под ногами были мокрыми и не давали опоры. Сильный порыв ударил в спину, сбил девушку с ног, и она покатилась по каменистому склону.
      Это было последнее, что помнила Медуза. Она больно ударилась головой и провалилась в темноту.

      Ангел на крыльях любви летел к своей возлюбленной. Точнее, летел он на метле Гризеллы, но наличие транспортного средства тех самых крыльев любви не отменяло. Милицейская мигалка вопила каждый раз, когда перед метлой возникало препятствие. Ковры-самолеты спешно сворачивали с дороги, пропуская орущий дурным голосом воздушный транспорт. Веселые и любопытные малыши эльфы пугались громкого воя и, не рассмотрев, что же такое пронеслось мимо, спешили поделиться новостью о том, что в Иномирье завелось невиданное ранее чудовище. Рассказ свой они расцвечивали такими подробностями, что слушатели только головами качали. Получалось, что над землей пронесся одноглазый дракон, изрыгающий сине-белое пламя, очень опасный и не подпадающий ни под одну категорию волшебных существ. А какая-то горгулья, так та просто замерла в воздухе, впав в шоковое состояние от одного только звука. Ее сбило ручкой метлы, но Бенедикт этого не заметил. В общем, метла неслась, не тратя время на то, чтобы огибать возникшие в воздушном пространстве препятствия. Ангел бы похвалил ведьму за предусмотрительность, обрати он внимание на это обстоятельство.
      Но влюбленный ничего не замечал вокруг. Он крепко держался за ручку метлы, но на этом его осмысленные действия заканчивались. Сам ангел был далеко-далеко – в мечтах. Там он смотрел в прекрасные глаза любимой, спасал ее от тысячи бед, сражался с чудовищами, защищая ее, совершал подвиги в честь Горгоны Медузы. В этих удивительно сладких грезах он брал ее на руки и выносил из темных лабиринтов, полных нечисти, выносил на яркий солнечный свет и, тая от восторга, слушал, как девушка благодарит его. А потом целует – нежно и страстно.
      Сладкие грезы целиком поглотили ангела, поэтому столкновение с действительностью, грубой и лишенной романтики, оказалось таким тяжелым. Ангела окатило ледяной водой. Очнувшись, он с недоумением подумал: откуда столько дождя? Метла влетела в область низких туч, в центре которой стояла башня. Бенедикт вздохнул и закашлялся, захлебнувшись густой, словно жирные сливки, водой. К счастью, это продолжалось недолго – помело влетело в башню отшельника Амината. И влюбленный не заметил маленькую фигурку в грязной, изорванной одежде, что скрючилась у подножия каменистого холма в двух шагах от зияющего чернотой входа. Если бы Гризелла приказала доставить Бенедикта прямо к его любимой, молодые люди встретились бы намного раньше. Но Гризелла выразилась предельно точно – она приказала доставить ангела на кудыкину гору. И помело понеслось вдоль винтовой лестницы вниз, рассекая клубящийся серый туман ревом милицейской сирены.
      Бенедикт снова вспомнил любимые черты – и мир вокруг него перестал существовать. Он сконцентрировался в огромных глазах янтарного цвета. Вот Медуза, когда он выходит победителем в неравной схватке, смотрит на него с восхищением. Вот она бросает искоса лукавый взгляд, когда он замечает направленное на нее внимание мужчин и ревнует. Вот она, слушая его рассказы, в удивлении широко распахивает глаза и взмахивает длинными ресницами. А вот ее глаза становятся бездонными и затуманиваются, когда он, обняв ее тонкий стан, медленно наклоняется к ее лицу. Губы красавицы тянутся к нему навстречу, он немного медлит, смакуя и растягивая удовольствие. Медлит, хотя душа его переполнена сладостным томлением. Наконец он не выдерживает – и сливается с ней в сладостном поцелуе.
      Бенедикт до того ярко представил это, что его руки потянулись к воображаемому объекту любви, а губы делали такие движения, будто он действительно целовал Медузу.
      Спуск был крутым – метла летела почти вертикально. Ангел, стоило ему только поднять руки, сорвался с неудобной ручки и полетел вниз – уже совершенно самостоятельно. А метла, посчитав свою миссию выполненной, круто повернула назад и резво понеслась восвояси, на лесную полянку, где около избы на курьих ногах испытывала дикие неудобства ограниченная в передвижении по Иномирью Гризелла.
      Ангел кубарем покатился по лестнице. И не собрать бы костей Бенедикту, если бы не странные мягкие космы седых волос, что устилали ступени и вились плющом по перилам. Это и спасло его. Каким-то чудом он умудрился схватиться за белую прядь. И вовремя, так как его по инерции пронесло мимо поворота винтовой лестницы, и он повис над серой, туманной бездной. Ангел глубоко вдохнул безвкусный, будто стерильный воздух и, болтаясь над пропастью, задумался. Что делать – лезть вверх или, напротив, спуститься вниз? Спуск показался Бенедикту более приемлемым. Ведьма же сказала, что ему надо в подвал, так какой же смысл лезть на лестницу, которая осталась где-то высоко, чтобы потом снова возвращаться вниз? И он начал спускаться, осторожно перебирая руками и ногами. Ангел был силен, и болтайся он на обыкновенном веревочном канате, то спустился бы вниз легко и быстро. И без осложнений. Но плеть, в которую он вцепился, состояла из отдельных волос, толстых и жестких. И скользких. Скоро руки Бенедикта были изрезаны в кровь, что тоже не добавляло цепкости. И ангел заскользил, рискуя сорваться в любую минуту. Тут не помечтаешь, все его внимание было сосредоточено на одном – как прекратить скольжение. Он даже не понял, что ноги коснулись пола и он стоит на твердой почве.
      Бенедикт разжал пальцы и некоторое время смотрел на руки. Порезы были глубокими и обычному человеку доставили бы много проблем. Но он не был обычным человеком, и скорость регенерации тканей в крепком, сделанном в Небесной Канцелярии теле была просто феноменальной. Глубокие раны затягивались на глазах у изумленного Бенедикта. Он не знал об этой особенности своего организма и раньше всегда тщательно оберегал себя от возможных травм.
      Вытерев ладони об изрядно потрепанный при спуске камзол, ангел сделал несколько шагов по направлению к светящемуся невдалеке пятну. Он вышел в большую комнату, уже знакомую ему по прошлому посещению башни. И сразу же увидел винтовую лестницу. Она спиралью поднималась вверх, в клубы тумана, и винтом вкручивалась вниз, куда-то совсем уж в невообразимую глубину.
      В самой башне ничего не изменилось. Все так же свисали со стен плети черной паутины, так же серым ковром лежала пыль под ногами. Вдоль стен идеально ровным кругом стояли сундуки. Некоторые были закрыты, некоторые же, напротив, открыв крышки, являли на обозрение содержимое. Ангел заметил полосатые носки с раструбами, похожими на тулью шляпы, и помпонами на мысках – и улыбнулся. Он вспомнил, как когда-то перепутал и надел один такой носок на голову. Потом выяснилось, что этот волшебный предмет универсален – эдакий гибрид шапки-невидимки и носков-скороходов. Бенедикт вспомнил еще об одной особенности этого яркого примера синтеза местной магии – носки начинали танцевать, стоило только поблизости заиграть музыке. Он рассмеялся. Когда-то старый Аминат так лихо отплясывал на свадьбе Самсона, что все диву давались. Старик тогда и ругался, и умолял, но продолжал выкидывать коленца, стучать чечетку и совершать совсем уж балетные прыжки. Даже когда его свалили на землю и стащили с его ног полосатые носки, ноги старика все еще продолжали по инерции дергаться. Бенедикт вдруг обнаружил, что за воспоминаниями не заметил, как поднял волшебные вещи и теперь держит их в руках. Он пожал плечами и заткнул носки за пояс. Если бы его спросили, зачем он это делает, то вряд ли ангел смог бы связно объяснить.
      Бенедикт подошел к лестнице, посмотрел вниз. Гризелла сказала, что нужно в подвал, но есть ли подвал в этом странном строении? Что ж, решил влюбленный, сейчас мне предстоит это выяснить. И выяснил бы, если бы не столь им любимая этика. И не просто этика, а Этика с большой буквы.
      Ангелу приспичило справить малую нужду. Надо сказать, что эта потребность человеческого организма была ему понятна с анатомической точки зрения, но все равно он каждый раз смущался и с трудом соглашался на столь неэстетичный акт.
      Ангел посмотрел вокруг – отхожего места в башне отшельника Амината не было предусмотрено, а просто помочиться на пол он физически не мог. Все его существо протестовало против такого вопиющего нарушения этических норм. Уже то, что кто-то может наступить в дурно пахнущую лужу, приводило ангела в отчаяние.
      Он еще раз взглянул на лестницу и, понимая, что до следующей площадки просто не дотянет, кинулся к дверному проему, в который врывался яркий дневной свет. И поэтому не видел, как через минуту после того, как он выскочил из башни, по винтовой ле-стнице, спускаясь вниз, прошла Медуза.

      Выбежав наружу, ангел на мгновение замер, зажмурившись. После полумрака башни глаза отказывались переносить яркость солнечных лучей. Вытерев выступившие слезы и немного проморгавшись, Бенедикт огляделся.
      Он стоял, прислонившись спиной к бурым камням, из которых была сложена древняя башня, и смотрел на сонную долину. Это был мир безмятежный и покойный. Лениво колыхалась трава, когда по ней прогуливался медленный, сонный ветерок. В бирюзовом небе висели сытые, тучные облака, слишком раскормленные для того, чтобы немного сдвинуться и прикрыть яркое солнце, давая земле долгожданную тень, или чтобы пролиться дождем, напоив изумрудную траву внизу. Ощущение покоя никак не вязалось с состоянием ангела. По-любому выходило, что справлять малую нужду ему придется на открытом месте. До самого горизонта простиралась лишь ровная зеленая гладь травы. Бенедикт, с трудом передвигая ноги, обошел вокруг башни и увидел следующую картину: недалеко возвышался замок. Одинокий черный замок в этом зеленом раю. Он бы показался ангелу вопиющим нарушением гармонии, если бы тот мог думать о чем-то другом, кроме собственного мочевого пузыря. И Бенедикт, чувствуя, что он долго не выдержит, со всех ног понесся к замку.
      С каждым шагом строение удалялось – черная громада чьего-то жилища находилась гораздо дальше, чем это могло показаться на первый взгляд. Средневековый комплекс, в котором наверняка был вожделенный туалет, удалялся, словно издеваясь над бедолагой. И тогда Бенедикт вспомнил о носках-скороходах. Он на бегу скинул сапоги со шпорами и как-то умудрился натянуть вязаное бело-красное безобразие с помпонами на мысках. Дальше от него уже ничего не зависело. Носки понеслись семимильными шагами, приближая Бенедикта к заветной цели.
      Замок встретил незваного гостя настороженным молчанием векового запустения. Бенедикт не смог остановиться у дверей и понесся по коридорам и залам. Сколько носки мотали бы своего хозяина – неизвестно, наверное, долго, но на помощь бедняге пришла его пресловутая невезучесть. Он споткнулся, зацепившись помпонами за валявшийся на полу арбалет. Носки слетели. Арбалет выстрелил.
      Бенедикт встал. Голова кружилась, давление в мочевом пузыре приближалось к предельно допустимой норме. Ангел быстрым шагом пошел по коридору, не опасаясь даже того, что арбалетная стрела, выпущенная из-за его неловкости, летает где-то позади, рикошетом отскакивая от стен и производя невероятные разрушения. Все, что сейчас его интересовало, это туалет.
      Бенедикт пробежал до самого конца длинного коридора, взлетел вверх по крутой лестнице, пулей миновал еще один коридор и оказался в зале с огромным, во всю стену камином. В давно не топленном камине кто-то невидимый крутил вертел. Когда-то на вертеле было насажено какое-то крупное животное, но теперь от него остался огромный, гремящий костями скелет.
      Ангел кинулся дальше, чувствуя, что еще чуть-чуть – и он просто обмочит штаны. Хорош жених! Представив, как он в таком мокром виде подойдет к любимой, ангел застонал. Он собрал остатки воли и на полусогнутых ногах проковылял к маленькой дверце в стене. Отодвинул портьеру, толкнул дверь и шагнул в полумрак следующего коридора, в конце которого мерцал свет. Ему подумалось, что это свет в конце тоннеля и там обязательно должен быть туалет, но потом он вспомнил лекции о техногенных мирах. В этих лекциях говорилось, что свет в конце тоннеля всегда означает приближающийся поезд. Ангел отогнал нехорошее предчувствие – ну какой поезд, скажите, в этом средневековом замке?
      Он побежал на свет, изредка останавливаясь и поджимая к животу то одну ногу, то другую. Свет приближался. Он двигался быстрее, чем измученный естественной нуждой ангел. И скоро можно было различить контуры этого белого света. Пятно обладало страшным лицом с гротескно-шаржевыми чертами и балахоном, напоминающим любимое одеяние певицы, популярной в каком-то там измерении. Бенедикт, несмотря на зверские муки, сумел разобрать слова: «У-у-у-у убью-у-у, за-а-а-аду-у-ушу-у-у, и-и-ис-пу-у-уга-а-аю-у-у». Ангел вспомнил, что та певица имела похожую фамилию – тоже от слова «пугать».
      Бенедикт застонал, чувствуя если не облегчение, то надежду на то, что скоро это произойдет.
      – Где? – прошептал он.
      Но светящийся хозяин замка снова завыл, поднимая костлявые руки и гремя оковами:
      – Я – пр-р-ризр-рак! Я триста лет живу в этом замке!
      – Триста?! – восхитился ангел. – Уважаемый, может, вы скажете, где здесь туалет? За триста лет вы наверняка должны были его найти!
      Он упал на колени и тихонечко заскулил, схватившись за живот.
      – Никакого воображения, – проворчал призрак. – Другой на твоем месте, увидев меня, даже если бы не хотел – описался и обкакался бы со страху. Ладно, иди за мной.
      И светящееся пятно поплыло вперед. Бенедикт, держась за стенку, засеменил следом.
      – Сюда. – Привидение ткнуло рукой, осветив дверцу, которую сам ангел наверняка бы не заметил.
      – С-спасибо, – выдохнул бедолага и, рванув дверь, влетел в желанное помещение.
      То чувство, которое испытал Бенедикт, опорожняя мочевой пузырь, называется блаженством. Он вспомнил, как Гуча однажды говорил, что для счастья всего-то надо – иметь возможность спокойно пописать. И только теперь ангел понял всю философскую глубину этого высказывания.
      Когда он вышел в коридор, призрака не было на месте. Ангел прошел в каминный зал. У камина, пригорюнившись и уперев подбородок в костлявую ладонь, сидело привидение. Бенедикт подошел ближе.
      – Благодарю вас от всего сердца, – сказал он, – вы, ни много ни мало, спасли мою честь.
      – Кушай на здоровье, – проворчал призрак. – Мою бы честь кто спас.
      – У вас, видимо, большое горе? – спросил ангел и присел рядом.
      – Естественно.
      – Что же угрожает вашей чести? – поинтересовался Бенедикт.
      – Он еще издевается! – вскричал призрак, потрясая цепями.
      Ангел отметил, что нервишки у аборигена шалят, и шалят очень сильно, но ничего не сказал, решив, что любое замечание только спровоцирует нервный срыв.
      – Ты. Ты меня обесчестил, – выл призрак, – ты лишил меня славы! Ты, рыцарь, навсегда разрушил мою репутацию, и восстановлению она не подлежит!
      – Уважаемое привидение, позвольте с вами не согласиться! – возразил Бенедикт. – Все что я сделал – это спросил, где находится туалет. При чем здесь ваша репутация?
      – Ты не испугался, – всхлипнул призрак как-то по-особенному жалко. Он снова присел, сгорбился и уткнул туманный подбородок в полупрозрачную ладонь.
      – А что, должен был? – Ангел нахмурился, пытаясь сообразить, какие неизвестные ему правила поведения он нарушил.
      – Должен! Должен был закричать, завопить, упасть замертво! Ну на худой конец поседел бы, что ли.
      – Это вряд ли получилось бы. – Бенедикт сдернул шляпу с фазаньим пером. – Как вы сами видите, мои волосы и без того белые словно снег. И хотел бы вам помочь, да не могу, к сожалению.
      Призрак внимательно посмотрел на белые локоны гостя и согласно кивнул.
      – Действительно, – проворчал он. – Теперь мне вовек не оправдаться. На моей репутации несмываемое пятно.
      – Позвольте, но почему? – Бенедикт никак не мог понять, что же случилось. Он догадывался, что причинил какой-то вред хозяину этих мест, но вот какой именно – это для него оставалось тайной за семью печатями.
      – Потому что все меня боятся, – пояснил призрак. – Все. Этот замок раньше был полон народу, но все, включая короля Артура и его храбрых рыцарей, сбежали. Да что там король и рыцари, так, ерунда! Даже их легендарный круглый стол смылся из замка вслед за хозяевами. А теперь будут говорить, что привидение из черного замка потеряло силу.
      И призрак снова всхлипнул.
      – Не расстраивайтесь так, – попытался утешить его ангел, – ведь этого никто, кроме меня, не знает. А я сюда вряд ли когда-нибудь еще попаду. Я вообще живу в другом мире.
      – Я это знаю! – вскричал призрак, взлетая под потолок и увеличиваясь в размерах. – И я этого не забуду. Каждый раз, когда мне придется кого-нибудь пугать, я буду вспоминать этот случай и сомневаться в себе. Я буду бояться, что у меня снова не получится испугать!
      И он исчез. Растворился в воздухе, будто его и не было. Бенедикт неопределенно пожал плечами, натянул на ноги носки-скороходы и встал. Стоило только сделать шаг, как носки, мелькая в воздухе помпонами, понесли его вон из замка, едва ли не по воздуху, совсем не касаясь пола.
      На краю зелёной равнины виднелась башня. Бенедикт думал о призраке – он чувствовал, что полоса неудач, которая преследует его всю жизнь, продолжается. Взять хотя бы это привидение – работал себе, работал, но стоило только столкнуться с ним – Бенедиктом, – как сразу пошли сбои. Короткая встреча – и впервые за триста лет не получилось испугать посетителя! Ангел вспомнил, какое прозвище прилепили ему в Небесной Канцелярии, и поморщился. Это надо же такое выдумать: «концентрированное невезение»!
      Следующая мысль, что пришла в голову, повергла ангела сначала в шок, а потом в уныние. Он подумал, что его любимая рискует навсегда стать несчастной, и только потому, что он будет рядом с ней постоянно – и днем, и ночью. Дальше перед глазами влюбленного стали проплывать картины одна страшнее другой.
      Вот Медуза, счастливая и ничего о своей судьбе не подозревающая, идет по улице Рубельштадта. Она поет песню, размахивая при ходьбе букетом цветов. Вот он выходит ей навстречу. Она замечает его и радостно бежит, чтобы кинуться к нему на шею, и… с крыши падает кирпич. Прекрасная Медуза лежит на мостовой, а он, Бенедикт, смотрит на ее разбитую голову, не в силах осознать, что его любимой нет в живых.
      Вот Медуза пробует сласти во Фрезии. Он с удовольствием наблюдает за ее восторгами. Вот ее белые зубки впиваются в сочный бок персика, и он с умилением смотрит, как глаза любимой расширяются от восторга. Вот она, высунув язычок, лизнула кусочек шербета и, распробовав, съела все. Вот Медуза забрасывает в рот вишенку – и… косточка попадает в дыхательное горло. Он пытается оказать первую помощь, но ему как всегда не везет. И любимая погибает на его глазах.
      Вот она в Крепости – стоит на крепостной стене и с восхищением смотрит вокруг. Ее огромные янтарные глаза вбирают в себя красоту открывшегося ее взору пейзажа. Она в восторге хлопает в ладоши – и… часть стены под ней обваливается. Он пытается ухватить любимую за руку, но снова на первый план выступает проклятое невезение, и она пролетает мимо. А он, неудачник, смотрит на груду камней, ставшую обелиском его любви.
      Воображение продолжало рисовать ужасы из жизни Горгоны Медузы, естественно, жизни, совместной с ним, Бенедиктом, а ноги, обутые в полосатые носки, продолжали отсчитывать километры.
      Черный замок остался далеко позади, а башня отшельника Амината неотвратимо приближалась. Так же неотвратимо приближалась встреча с Медузой, единственной и неповторимой любовью Бенедикта. И чем ближе была эта встреча, тем ниже на грудь опускалась голова несчастного ангела. Живо представив все, что, согласно его воображению, ожидает его избранницу, ангел решил, что он не вправе портить жизнь столь юному и прекрасному существу. Но вот что делать дальше, он не знал.
      И тут на помощь Бенедикту пришла столь почитаемая им этика. И не просто этика, а Этика с большой буквы. Он вдруг понял, что как порядочный человек, придерживающийся высоких этических норм, просто обязан рассказать Медузе все. Рассказать, кто он такой и откуда родом, рассказать о своей родне, рассказать и о том, как жил до встречи с ней. А когда он это все расскажет, у него хватит мужества объяснить любимой, почему им никогда не быть вместе. И она должна понять, что он отказывается от нее потому, что любит. Любит безумно, любит всепоглощающе, беззаветно, любит так, что забывает себя, глядя в ее глаза. И поэтому – отказывается от нее.
      Все его существо протестовало против разлуки. Душа сжалась, сжалась так, будто кто-то завязал ее в тугой узел. Горе исказило прекрасные черты прежде безмятежного лица Бенедикта, сделав его старше на несколько десятков лет. Он плакал. Слезы текли по щекам, горестные вздохи вырывались из груди. Бенедикт страдал, страдал впервые в жизни. Все то, что было раньше, не шло ни в какое сравнение с тем глубоким чувством, которое он переживал в этот момент. Все, что он раньше считал горем, как оказалось, было лишь мелкими неприятностями, которые не стоили того, чтобы о них помнить дольше мгновения. Это Бенедикт понял после того, как до него дошел простой факт – чувство, которое он испытывает сейчас, будет его спутником всю оставшуюся жизнь.
      Видимо, его подавленное состояние передалось носкам-скороходам. Они бежали все медленнее и медленнее, и скоро остановились совсем. Бенедикт вздрогнул, выныривая из пучины горестных мыслей, и огляделся. Он стоял у входа в башню.
      Ангел решительно сел, стянул с ног полосатые носки, бросил их на траву. Солнце припекало. По спине струйками тек пот, волосы были мокрыми, а лоб покрылся испариной. Он снял шляпу, обтер ею лицо и бросил на траву, рядом с носками-скороходами. Потом подтянул колени к груди, положил на них руки и опустил голову. Так, в скорбной позе, Бенедикт просидел с полчаса. Мысли, одна безрадостней другой, одолевали бедолагу ангела, еще совсем недавно бывшего самым счастливым существом на свете. Потом, решив, что объясниться с девушкой просто необходимо, он схватил шляпу, нахлобучил на светлые кудри и вскочил, даже не заметив, что вместо зеленого головного убора с фазаньим пером на его макушке красуется полосатый носок. И рядом теперь не было друзей, чтобы, как когда-то, сказать: «Ангелок, немедленно сними то, что надел на голову. Ты невидим». Носки-скороходы, надетые на голову, благодаря непонятному капризу местной магии становились шапкой-невидимкой.
      – Пусть это эгоистично, – воскликнул ангел, непонятно перед кем оправдываясь, – но мне просто необходимо еще один раз заглянуть в ее бездонные глаза, увидеть ее прекрасное лицо! Я только взгляну – и уйду.
      И он, протопав по гостеприимной двери, лежащей на земле, вошел в башню.
      Пыльный пол украшала аккуратная елочка следов, появившихся будто по волшебству. Бенедикт ухватился невидимой рукой за увитые седыми плетями перила и начал спуск по винтовой лестнице, осторожно, чтобы не поскользнуться, ступая по устланным жестким волосом ступеням. Осторожность эта была, скорее всего, неосознанной, так как мысленно он все еще вел воображаемый диалог с Медузой. Он раз за разом прокручивал этот разговор, меняя один вариант на другой. И поэтому громкий храп, выдернувший Бенедикта из раздумий, явился для него такой же неожиданностью, как раскат грома в ясный, безоблачный полдень.
      Ангел вынырнул из грез и увидел, что он уже на следующем уровне башни. Такая же круглая площадка, только без дверей. По периметру – окна без рам и стекол. Недалеко от лестницы – кресло-качалка, в котором кто-то спит. Кто именно, Бенедикт не мог понять, потому что со спины храпящий казался огромной копной шерсти. Можно, конечно, было обойти и посмотреть, но ему это показалось невежливым. Это не Медуза, так какая разница – кто? Но будить волосатое существо тоже не стоило, и Бенедикт осторожно, ступая на носочках, хотел было пробраться мимо. Не тут-то было! Храп смолк.
      – Ну и чего ты так крадешься? – услышал ангел дребезжащий старческий голос. – Подойти, поговорить со стариком не по чину, что ли, будет?
      – Прошу прощения, – пролепетал Бенедикт. – Я не хотел мешать вашему сну.
      – Ерунда, – старик качнулся в кресле, – сейчас все равно рекламная пауза. Я тут собрался было начать просмотр пятьсот восьмой серии сна, а эти остолопы из Небесной Канцелярии снова рекламу влепили! Ну и где справедливость?
      – Позвольте, я сейчас обойду ваше кресло и представлюсь по всей форме, – предложил Бенедикт, про себя отметив, что он даже и не слышал, чтобы в Канцелярии был отдел сновидений.
      – Не позволю, – отрезал незнакомец, но тут его голос смягчился, и он уже на полтона ниже проговорил: – Если попадешь под мой взгляд – окаменеешь. Василиск я. Поэтому стой где стоишь. А что касаемо формы, так я вообще не сторонник формализма. Да и что такое формальное приветствие? – Вопрос был чисто риторический, и ангел это понял, а потому отвечать не стал. Василиск же, будто передразнивая кого, проговорил в нос: – «Как ваши дела?», «Спасибо, хорошо, а ваши?» Знаешь, что это означает в переводе с формального языка на человеческий?
      – Нет. – Бенедикт совсем растерялся и не сразу понял, что пытается ему втолковать собеседник. Казалось, только что он был где-то далеко, погруженный в предстоящую беседу с любимой, а теперь вот стоит и выслушивает бред Василиска, посвященный общению.
      – В переводе это звучит так: «Провалитесь вы сквозь землю вместе с вашими делами!» – Старик кашлянул и гнусаво продолжил: – «Вы тоже мне отвратительны, и лучше бы эти ваши дела вообще накрылись медным тазом!» Но люди – странные существа, они так никогда не скажут, нет! Они будут танцевать друг перед другом и мысленно проклинать знакомца, подсчитывая каждую потраченную на это ханжество минуту. Я прав?
      – Право, я затрудняюсь ответить, – пролепетал ангел, совершенно сбитый с толку таким напором. – Необязательно всегда так – с неприязнью. Бывает же, что люди действительно думают то, что говорят. И чувства испытывают друг к другу самые теплые, и слова их соответствуют внутреннему состоянию.
      – Ты думаешь? – Василиск расхохотался. – Да как ты смеешь это утверждать, если ты сам чувствуешь одно, думаешь другое, а сделать собираешься третье?! А?!
      – Но позвольте, уважаемый. – Ангел вконец смутился, чувствуя одновременно, что начинает сердиться. – Я всегда говорю правду!
      – Не позволю! – снова прогрохотал Василиск. – Скажи, ты кого-нибудь любишь?
      – Да. – Ангел тяжело вздохнул. – Я всей душой люблю прекрасную Горгону Медузу.
      – Так. Чувство есть – любовь. А что ты думаешь о своей любви?
      – Я думаю, что я ее недостоин и только испорчу девушке жизнь своим присутствием, – ответил влюбленный, вздыхая еще тяжелее.
      – Хорошенькое дельце, – сказал Василиск и хохотнул, коротко и сухо, но с явным удовольствием. – Уже наблюдаются первые разночтения. Отметим: чувствует, что любит, а несет об этой любви полную несуразицу.
      – Но как же так? – воскликнул Бенедикт, пораженный до глубины души. Действительно, чувство любви делало его счастливым и в то же время превращало его в самое несчастное существо на свете. Старик-то, оказывается, не совсем ошибается.
      – Не гони лошадей, давай по порядку, – пророкотал Василиск, из голоса которого вдруг исчезло старческое дребезжание. – А что ты своей любимой сказать собираешься? Ладно, не напрягайся, я сам отвечу. Ты собрался ей сказать, что ты, как очень порядочная сво… гм… порядочный человек, жениться на ней категорически отказываешься. И с позиции величайшего свинст… гм… величайшей вежливости объяснишь, что это делается для ее же блага. Так?
      – Вы совершенно правы, уважаемый Василиск, – согласился ангел, но почему-то покраснел.
      Со стороны его самопожертвование выглядело законченной подлостью. И ангел никак не мог понять, где в его рассуждениях случился логический сбой.
      – Вы человек мудрый, многое знаете, – сказал Бенедикт, правильно сопоставив возраст Василиска с его длинной седой шевелюрой, – будьте так добры, объясните мне, в чем я неправ.
      – Легко, – согласился Василиск. – Давай-ка, голубок ты мой сизокрылый, сначала расскажи, в чем ты прав.
      – Дело в том, что я ужасно невезучий, – начал ангел, – и это невезение распространяется на всех, кто находится рядом со мной…
      И Бенедикт поведал внимательному слушателю всю горькую правду о своей несчастливой жизни. Василиск выслушал, и выслушал с предельным вниманием. Когда ангел умолк, он сказал:
      – Так, давай по порядку. Тебе нравится мир, в который ты попал?
      – Очень! – воскликнул неудачник. – Я только здесь понял, что такое быть по-настоящему живым!
      – А благодаря чему ты попал в Иномирье? – не заставил себя ждать следующий вопрос.
      – Благодаря тому, что мне не повезло, – начал было ангел, но вдруг осекся, сообразив, что именно сказал.
      – Ну-ка, ну-ка, не торопи старика, – прокряхтел Василиск, снова входя в роль немощного старца. – Ты стал счастливым, жизнь твоя обрела полноту только потому, что когда-то тебе не повезло и ты столкнулся на лестнице с существом по имени Чингачгук?
      – Да… – промямлил ангел, начиная соображать, что если бы не то давнее столкновение на лестнице, когда они с Гучей соединились в один суматошно дергающийся организм, то не видать бы ему как своих ушей той свободы, которую он неожиданно для себя обрел в Иномирье. И любви в его жизни тоже бы не было, если бы он, опять-таки благодаря невезению, не выбрал для себя самый опасный путь в той норе, когда они бросились на поиски похищенной дочери короля Полухайкина.
      – А если взять шире и проанализировать все твои неудачи – с самого рождения, – продолжал гундосить Василиск, – то сколько полезного для себя ты из этого извлек? И еще один вопрос: кто реально пострадал от столкновения с тобой? Взять того же Гучу. Он перепутал папки с документами – что явилось следствием этой путаницы?
      Бенедикт на мгновение задумался, потом, вдруг просияв, сказал:
      – Следствием явилось то, что он влюбился в Брунгильду Непобедимую. Есть еще одно следствие, которому сейчас пятнадцать лет, – это его сын Аполлоша.
      – То есть твои неудачи приносят людям счастье? – уточнил Василиск.
      – Получается, что так, – промямлил совершенно сбитый с толку ангел. – Получается, что как бы ни поворачивалась ситуация, я всегда, как говорит трактирщик Джулиус, в прибыли. Так что выходит…
      – Так-то и выходит, что из-за какого-то морально неустойчивого привидения, из-за его проблем, из-за его инфантильности и неуверенности ты собрался принести в жертву самое великое, самое грандиозное, что только могло с тобой случиться, – свою любовь, – подвел итог Василиск. – Пересмотри свои неудачи, рассортируй их – и картина получится совершенно другой. Как-нибудь на досуге подумай еще вот о чем: обратной стороной невезения является удача. А какого размера удача причитается тебе?
      – А я ведь везунчик, – пролепетал ангел, оглушенный этим открытием. – Я ведь самый удачливый человек на свете!
      – Как ты себя назвал? – В голосе Василиска прозвучала добрая усмешка.
      – Человеком. – Бенедикт умолк, нахмурился и вдруг рассмеялся – громким счастливым смехом. – Я человек! Я действительно человек! У меня получилось стать человеком!
      – То-то! – Василиск скрипуче рассмеялся. Глаза его были закрыты, но он видел все. Как это получалось, Василиск вряд ли объяснил бы. Просто он видел намного глубже, заглядывал за закрытые двери, проникал в закрытые души. – А знаешь, когда ты стал человеком? – спросил старик и сам же ответил на свой вопрос: – Когда научился жертвовать. Этим люди отличаются от других существ. Лично я самопожертвованием не страдаю и не понимаю этого, но людишки почему-то с ним носятся. Ладно, иди уже. Реклама кончилась, пора следующую серию смотреть.
      – Скажите, – Бенедикту показалось, что Василиск покривил душой, когда рассказывал о своем отношении к самопожертвованию, и он решил уточнить: – вы все свое время здесь проводите?
      – Конечно, не могу же я допустить, чтобы жизнь под моим взглядом в камень превратилась! – И Василиск захрапел.
      Бенедикт пересек комнату и хотел было ступить на лестницу, но его остановил голос Василиска:
      – Носок с головы сними, остолоп!
      Ангел сдернул головной убор и с удивлением обнаружил в руках полосатый носок старика Амината. Он усмехнулся, засунул волшебный предмет в карман и пошел вниз по лестнице. Вдогонку за ним несся раскатистый храп старика.
      На следующей площадке башни его ожидал сюрприз – статуя Бельведерского. Атлет стоял в центре комнаты, по стенам которой тянулась полка, напоминающая куриный насест. На насесте, притихшие в восторженном благоговении, сидели, любуясь идеальным телосложением Бельведерского, гарпии. В комнате стояла непривычная тишина, а ведь обычно птицебабы вели себя очень шумно. Они ругались и ссорились без причины – просто скандал был единственным развлечением в их долгой жизни.
      Бенедикт заметил платок-самобранку, все еще обвязанный вокруг каменной руки, и подошел к статуе. Он взялся за зеленую ткань, потянул и…
      И тут началось!
      – Грабют! – закричала одна гарпия.
      – Девочки, грабют! – поддержали крик остальные.
      А дальше ангелу пришлось решать очередную этическую проблему: как защищаться от хищных птиц, если они наполовину женщины. И что делать – позволить побить себя или сбежать?
      Бенедикт пал бы смертью храбрых в этой схватке, если бы волшебный платок сам не позаботился о собственной сохранности. Он телепортировался подальше от озверевших птицебаб вместе с хозяином, в кулаке которого был зажат. Платочек этот был странным – видимо, сказалось тесное общение со стариком Аминатом и длинной чередой его не менее сварливых предков, так что характер у волшебной вещи был не сахар. И ангел, которому с телепортацией не везло всегда, в очередной раз оказался на уже занятом месте. А именно – на месте двери в башню, совершенно целехонькой и запертой на замок. Бенедикт успел удивиться, ведь на всех уровнях этого странного мира дверь валялась на травке рядом с пустым проемом. Это была последняя осознанная мысль. Дальше Бенедикт ничего не чувствовал, ни о чем не думал – он врезался в дверь и сорвал ее с петель. Так – верхом на двери – Бенедикт вылетел из башни и приземлился на травку. Но по причине глубокого обморока он этого не заметил.

      Медуза открыла глаза и не сразу поняла, что такое проревело в пелене дождя. Она не успела разглядеть пронесшегося над ней Бенедикта – метла пролетела на такой скорости, что даже при свете разглядеть пассажира было бы проблематично, а уж здесь, среди дождя, и подавно. Девушка шевельнулась и застонала. Она подняла руку и ощупала голову – на затылке выросла большая шишка. Медуза с трудом встала, опираясь рукой о стену, и не сразу сообразила, что все-таки нашла башню отшельника Амината. Когда же она осознала, что дошла до цели, почувствовала прилив сил. Медуза обошла башню, продолжая держаться за стену рукой. Она боялась, что если перестанет ощущать кожей шершавый, поросший мхом камень, то уже больше не сможет отыскать башню. Наконец ее пальцы нащупали косяк, и девушка вошла внутрь.
      В башне оказалось светло, и промокшая насквозь Медуза обрадовалась этому теплому свету, перестала дрожать и быстрым шагом направилась к лестнице.
      Спуск был долгим. Несколько раз девушка упала, поскользнувшись на седых прядях, что устилали ступени и вились по перилам. Она удивилась такому странному покрытию, совершенно ненужному здесь и непонятному. Она неуверенно ставила ногу, боясь снова оступиться. И звуки, похожие на рычание льва, тоже уверенности не добавляли. По мере спуска звуки эти становились все громче и громче и скоро превратились в совершенно невероятный рев. Горгона остановилась. Она понимала, что ей придется войти в логово страшного чудовища и что заставить себя сделать несколько шагов будет невероятно сложно. Страх завладел ее маленьким сердечком, вытеснив из него все другие чувства. Если бы сейчас кто-нибудь хлопнул в ладоши над ее ухом, Медуза, скорее всего, кинулась бы бежать. Совершенно инстинктивно – как животное, которое спасает свою жизнь. Но никто не хлопнул, и Медуза справилась со страхом. Перед внутренним взором появилось любимое лицо, а губы вспомнили нежность поцелуя – единственного в жизни. И девушка смело вступила в логово рычащего зверя.
      Оказалось, что бояться было нечего. Звуки, что так напугали Медузу, были всего-навсего храпом. В кресле-качалке спал старик. Любопытная Медуза обошла заросший волосом ком, чтобы посмотреть, кто же так не любит парикмахеров, что позволил волосам расползтись по всей башне.
      – Еще один нарушитель моего спокойствия! – взревел старик, разбуженный на самом интересном моменте сновидения.
      – Извините, пожалуйста, – пролепетала Медуза, но было уже поздно – старик открыл глаз и обдал девушку черным взглядом.
      Потом он открыл второй глаз и… и все равно ничего не произошло. Девчонка стояла жива-живехонька и каменеть совершенно не собиралась. Она вытаращила на Василиска огромные, в пол-лица, глазищи, и совершенно не боялась его.
      – Ты чего это… – начал было Василиск, но вдруг воскликнул: – А! Вон оно что! Ну здравствуй, внученька!
      – Здравствуйте, дедушка, – поздоровалась Медуза, сочтя обращение «внученька» формальностью.
      – Как спалось, внучка? – спросил Василиск.
      – Это как вам спалось? – поправила его девушка.
      – Да я не о том, я о сне в пещере, в гробу хрустальном! Пролежней не было?
      – В каком смысле? – удивилась Медуза.
      – В прямом. – И странный старик рассмеялся, посчитав шутку удачной.
      – Нет, вроде бы, – краснея, сказала девушка и вдруг, запоздало подумав о том, как старик это узнал, воскликнула: – А вы знаете, как я туда попала?
      – Конечно. Я сам тебе тот будуарчик и устроил! – ответил Василиск и рассказал следующее: – Когда твоя мамка на свет тебя произвести собиралась, а она, мамка твоя, мне внучатой племянницей приходится, так вот не послушалась она меня. Я ей еще раньше, до свадьбы, говорил, чтобы не ходила за морского царя замуж. У того что ни ребенок – то страшилище. Там когда-то железная лодка появилась и огнем взорвалась. Так вода грибом из моря выплеснулась и так же в море опала, а у царя тамошнего дети стали рождаться аномальные – то гидра какая-нибудь, то вот как ты – со змеями на голове. Кстати, ты что, сбрила волосы?
      – Нет, я с Гризеллой поменялась, – прошептала Горгона. Она напряженно слушала рассказ, стараясь ничего не упустить.
      – Сменяла шило на мыло, – проворчал старик, – у Гризеллы, помню, волосенки плохонькие были. Это ведь она тебя на пару тысяч лет спать в гроб отправила. Когда ты родилась, ее, видите ли, не пригласили на праздник, устроенный в честь твоего рождения. Обиделась старая и знаешь, что удумала? Она проклятие наложила. Мол, исполнится тебе шестнадцать лет, уколешь ты руку веретеном, когда прясть будешь, и уснешь мертвым сном. Вот тут мне Гризеллу пришлось не раз вспомнить. И не добрым словом, не добрым! У нас ведь ни прялок, ни веретен отродясь не бывало. Так мне пришлось по всем мирам помотаться, пока нашел.
      – Зачем же ты его принес, если мне от этого пришлось покинуть семью?! – Горгона топнула ножкой и гневно сжала кулачки.
      – Какую семью?! От семьи к тому времени с гулькин нос осталось! А что, скажи, мне было делать? Ты же как только родилась и глазищи свои огромные открыла – так все, кто рядом с колыбелью стоял, окаменели. Не знали, что с тобой делать прямо! Страна к твоему шестнадцатилетию так обезлюдела, что я поспешил принять меры. Смотался в Небесную Канцелярию и полчаса танцевал перед достопочтенным Авпраксием, чтоб этот зануда профессор провалился! У нас с ним взаимная неприязнь еще с тех пор, как я был начальником отдела изучения магии. В конце концов он сменил гнев на милость и дал адресок одного техногенного мира, где этих прялок больше, чем капусты в огороде королевы Марты. Трудно, конечно, было, но я все ж достал этот предмет. Ну и махина, скажу тебе! Я через такой ад прошел, пока нашел его. Шум, стук, стоят эти прялки ровными рядами, метров пять в длину и три в высоту. Ну я у тамошнего человека спросил, где именно прялка находится. А он рассмеялся и сказал мне, что вся эта громада прялка и есть. Это, говорит не совсем прялка, а машина прядильная. И веретен на ней, оказывается, двести штук. Ну, думаю, не знаю, научишься ты прясть на этой прялке или нет, но я тебя к ней за шкирку притащу. А веретено, по заклятию ведьмы, само уколет. Короче, прялка так внизу и стоит, во дворце. Сам удивляюсь, как эту громадину сквозь башню протащил!
      – Так вот как я в пещере оказалась! – воскликнула Горгона. – А родители мои живы?
      – Ну царь морской на пенсии давно, а матушка твоя его любимой женой была. Ты-то не могла под водой жить, у тебя почему-то жабры отсутствовали, вот она и отдала тебя нам на воспитание.
      – Понятно. – Медузе Горгоне интересно было бы познакомиться с родителями, но не более. Она вдруг поняла простую вещь – невозможно тосковать по тому, с чем никогда не сталкивался, чего не видел и не пробовал. Но любопытная девчонка не могла удержаться от следующего вопроса: – А Гризеллу вы откуда знаете?
      – Так она мне снохой приходится, – ответил Василиск. – Я-то сначала простым колдуном был. Это потом уже василисковый взгляд себе наколдовал, и то нечаянно.
      – Как так?!
      – Очень просто. Я плохо во всей этой магии разбирался. Перепутал заклинание, а может, подсознание такую скверную штуку выдало. В общем, я тогда одному вору оберег ставил, чтобы, значит, от него взгляд отводили, а тут она под руку. Гризелла! Ну и язва, скажу тебе, а не девка. Так я, помню, тогда сильно захотел, чтобы она молчала как камень, а оно вон как вывернулось! И тебе вон по наследству передалось. Поэтому я тебя к себе и забрал. Все-таки внучка. Кстати, как там сынок мой поживает? Я его пару тысяч лет не видел.
      – А кто ваш сын, дедушка?
      – Да Аминат. Как только он в силу вошел, я ему с рук на руки хозяйство сдал, потом этот уровень перекрыл заглушкой – и на отдых, как мой дедушка когда-то в свое время сделал. Я решил выспаться, а то ведь с людьми как? Не дают покоя ни днем, ни ночью – то приворожи, то отвороти, то скотину вылечи, то удачу примани. Утомился я и решил, что пора на пенсию. Здесь-то людей отродясь не видели, только родня наша и живет. Точнее – жила. Да ты, если хочешь, сходи, посмотришь на дом своего детства. Как из башни выйдешь, так вниз спустись по склону и направо, через лес. Кстати, если настроение будет, то привези как-нибудь мертвой и живой водички, чтобы оживить всех, кто от твоего взгляда пострадал. Если, конечно, захочешь. Она в Мутных колодцах плещется. Кстати, а зачем сюда-то пожаловала?
      – Я ищу прекрасного каменного юношу, – сказала Горгона, думая о том, как она будет доставлять статую к Мутным колодцам.
      – Был тут один красавец, под башней, наверное, валяется, – сказал Василиск. – И каменный, как заказывали. Спустись вниз, подбери.
      – Так он все-таки здесь?! – радостно воскликнула Медуза.
      – Конечно. Кому он нужен?
      – Спасибо, дедушка! – Девушка обняла старика и поцеловала.
      – Иди уже, Медуза, а я сон досмотрю наконец. И, кстати, когда назад будешь этого проходимца волочить, чтоб не смела будить меня!
      Медуза на цыпочках подошла к винтовой лестнице. Она прошла еще несколько пролетов и попала на площадку, заселенную гарпиями. Те устроили жуткий скандал, стараясь не подпустить девушку к прекрасной статуе, но она, кинувшись было к истукану, вдруг узнала Бельведерского нахала, остановилась и, всплеснув руками, воскликнула:
      – И тут ты! Вот и стой, тут тебе самое место!
      Медуза расстроилась. Да что же это такое?! Почему судьба каждый раз подсовывает ей этого бессердечного парня? Она ищет прекрасного юношу, а здесь этот, каменный! Медуза заплакала и продолжила путь. Чтобы хоть как-то утешиться, она решила посмотреть на мир своего детства.
      Выйдя из башни, девушка едва не задохнулась. Ее будто накрыло волной невероятной вони. Пахло морем, рыбой и почему-то курятником. Девушка вспомнила гарпий и поняла, откуда несет таким сельскохозяйственным ароматом.
      Кудыкина гора была совсем голой. Ни травинки, ни кустика нельзя найти на ее каменистых склонах. Зато внизу, у подножия, буйная зелень старалась поглотить белоснежные строения. Даже с вершины горы девушке было видно, что город давно брошен. Она на минуту задумалась, а стоит ли ей вообще туда идти, потом сжала кулачки и с какой-то отчаянной решимостью шагнула вперед.
      И споткнулась. Медуза охнула, взмахнула руками и рухнула на что-то мягкое и теплое.
      Она опустила взгляд, янтарные глаза удивленно округлились, став похожими на небольшие блюдца. Девушка осторожно встала, отошла на два шага назад и, затаив дыхание, залюбовалась. А полюбоваться было на что – перед ней, на сорванной с петель двери, чинно скрестив руки на груди, лежал тот самый человек, что пробудил ее от долгого сна. Оживил поцелуем, чистым и страстным. Нежным поцелуем.
      Горгона подошла ближе, но красавец не шевелился.
      – Просыпайся, – несмело произнесла девушка.
      Никакого ответа.
      – Ты должен открыть глаза.
      Медуза опустилась на колени и подняла с земли маленькую шапочку с фазаньим пером. Осторожно поправила кудри, надела головной убор на голову пострадавшему и снова, уже громче, сказала:
      – Я нашла тебя, ты просто обязан открыть глаза и посмотреть на меня.
      Прекрасный юноша не шевелился, лицо его было бледным, на лбу синела большая шишка.
      – Да что же это?! – вскричала девушка и, испугавшись, вдруг он умер, заплакала навзрыд от такой несправедливой насмешки судьбы – найти любимого и потерять одновременно!
      – И что же делать? Могилу копать?
      Она посмотрела – вокруг ни одного подходящего инструмента не наблюдалось, да и каменистая почва исключала любую возможность землеройных работ.
      – Или поцеловать? – выдвинула альтернативное решение проблемы Медуза. – Он же меня оживил поцелуем! Может, и у меня получится? Конечно, если бы он был каменным, я бы за водичкой к Мутным колодцам сбегала, но не знаю, действует ли она на живых людей? Или поцеловать?
      – Да целуй уже! – произнес Бенедикт, приходя в сознание. – Целуй, не то точно могилу придется копать!
      – Почему?
      – Потому что я умру без твоего поцелуя.
      – Смотрите, – сказала одна из гарпий, по пояс свесившись из окна.
      Птицебабы роем вылетели из курятника и опустились к подножию башни. Плотным кольцом окружив влюбленных, они рыдали от умиления, наблюдая за целующимися. Гарпии были на удивление романтичны, страсть к мелодрамам была у них в крови. Это качество немного скрашивало их повседневную скандальность.
      – Как романтично! Как романтично! – клекотали они, но молодые люди не слышали их, поглощенные друг другом.
      Медуза и не вспомнила о том, что хотела прогуляться по миру своего детства. Она прижалась к груди Бенедикта и мысленно благодарила Мексику за то, что та подсказала ей, как избавиться от страшного взгляда. Она бы не смогла находиться рядом с любимым и не смотреть на него. Все равно бы не удержалась и взглянула – и этого было бы достаточно, чтобы превратить его в камень. А Бенедикт вообще ни о чем не думал – любимая рядом, и это уже счастье. А пережитого недавно потрясения, вызванного предстоящей разлукой, пусть воображаемой, было достаточно, чтобы заново оценить и присутствие любимой в своей жизни, и саму эту жизнь.
      – Как романтично, – продолжали умиляться гарпии, когда парочка прошла мимо их гнездовья, поднимаясь по винтовой лестнице.
      – Нашла своего? – спросил старый Василиск, когда они миновали верхнюю площадку.
      – Только не открывайте глаза, дедушка, – испуганно воскликнула Медуза. – Он не каменный.
      – Да я и так вижу, – ответил старик, не поднимая век.
      – Как это вы видите, – удивилась Медуза, – если глаза закрыты?
      – Внутренним взором вижу. Не муж у тебя будет, а ангел.
      – Я не считаю это недостатком, – пробормотал Бенедикт.
      – Ну это с какой стороны посмотреть. Кстати, будешь в Канцелярии – Большому Боссу привет передай.
      – Хорошо, – ответил Бенедикт и удивленно воскликнул: – А вы откуда его знаете?
      – Да оттуда же, откуда и ты, – продребезжал Василиск и скрипуче рассмеялся.
      Кресло-качалка в ответ на этот смех покачнулось и протестующе скрипнуло, предупреждая о своем преклонном возрасте и долгой амортизации.
      – Вы тоже его племянник? – выдвинул предположение ангел.
      – Нет, я его бывший советник по мирам в стиле фэнтези, – ответил старик и рассмеялся еще громче, вспомнив что-то свое, давнее, что-то из прошлой жизни в Небесной Канцелярии.
      – Вы шутите?
      – Конечно, шучу, но… в каждой шутке есть доля шутки. Ты никогда не задумывался, откуда берутся в параллельных измерениях волшебники, ведьмы, колдуны, маги, великие ученые, гениальные поэты и художники? А также прочие певцы и, так сказать, герои?
      – Нет.
      – Подумай на досуге. – Василиск хитро улыбнулся и захрапел.
      Парочка пошла дальше. Бенедикт вовсю старался произвести впечатление на невесту. Он рассказывал ей разные истории, пересыпая их стихами. Девушка слушала его и смеялась звонко, словно хрустальный колокольчик.
      Когда они вышли из башни отшельника Амината, дождь почему-то кончился.
      Взявшись за руки, влюбленные пошли к зачарованному лесу Акавы, а башня вдруг сорвалась с места и отправилась следом.
      – Иди назад, домик, – топнула ножкой Горгона. – Кому сказала! Ты же весь лес перетопчешь.
      Башня послушалась и вдруг исчезла, наверное, нашла новое дождливое место.

      Хасан вел ковер-самолет не просто хорошо, а прямо-таки виртуозно. Не каждый таксист рискнул бы перелететь через перевал. Были случаи, когда воздушные потоки просто переворачивали летающие половики. Но у Хасана была врожденная способность к воздухоплаванию, и чутье ни разу не подводило толстяка. Вот и сейчас он сидел, свернув ноги калачиком, и только успевал командовать:
      – Вира! Вира, вира, сказал… Майна… мал-мала майна… Многа вира! Вах, шайтан половик, кому киричал – вира!
      Акава стояла на самой кромке ковра и напряженно смотрела вперед. Белое платье плотно облегало стан, зеленый плащ развевался на ветру, словно флаг, волосы взлетали над головой зеленым облаком. Ветер свистел в ушах, бил в лицо, но Акава, казалось, не замечала этого. Она думала. Ей казалось, что, вернув свой настоящий облик, она будто вернулась в далекое детство, когда все в жизни было просто и понятно. Может, поэтому и увлеклась развлечениями, забыв о супруге? Еще женщина подумала о том, что по инерции послушалась тестя. Сказал Барон лететь на ковре-самолете, она и полетела. Нет бы в птицу перекинуться – быстрее бы было. Королева оборотней хотела было осуществить превращение, но вдруг подумала о том, как отнесутся жители Рубельштадта, которые никогда ранее с оборотнями не сталкивались, к такому представлению. Да и Самсон, если она на глазах у него превратится из птицы в королеву, может вспомнить ее последнюю выходку со змеями.
      Акава вздохнула и посмотрела вниз – ковер стремительно несся вдоль склона. Уже виднелась избушка отшельника Амината, очередь просителей и покупателей у жилища старика казалась тонкой ниткой. Квадратики торговых лотков промелькнули и остались позади – ковер-самолет летел над лесом.
      Королева оборотней вдруг задумалась: что же тогда произошло у Мутных колодцев? Что-то важное, что-то, что еще только предстояло осмыслить и понять. Ведь до этого Самсон не раз целовал ее, но она все равно оставалась огромной, скользкой, покрытой бородавками жабой. Акава попыталась представить, как она целует подобное существо, – и не смогла этого сделать. Воображение впервые отказало ей. Она вдруг поняла, что надо очень сильно любить, чтобы вот так, от всего сердца, принять в объятия лягушку. Что надо чувствовать, чтобы от всей души, не задумываясь над ее внешностью, поцеловать? По щекам Акавы потекли слезы. До нее только сейчас дошло, как велика любовь Самсона. Он будет любить ее всегда – в любом обличье и в любом возрасте. Даже когда она станет очень и очень древней, но все равно останется молодой. Он будет любить ее, даже когда узнает, что она бессмертна. Что ему предстоит покинуть этот мир, а она останется.
      Она останется без него. И Акава поняла, что именно по этой причине, а вовсе не по легкомыслию она так вела себя. Она боялась полюбить до конца, она всегда оставляла дистанцию между собой и настоящей любовью. Он уйдет, а она останется – без него. Именно поэтому она воспринимала супруга как партнера по веселым играм – только потому, что боялась бесконечного страдания. И сейчас, глядя на зеленое море деревьев внизу, она осознала, что ей предстоит сделать выбор. Именно сейчас. Стоят ли несколько веков счастья бесконечного страдания потом?
      Акава вспомнила, как Самсон улыбается – широко, заразительно. Как приглаживает непослушные рыжие вихры, когда чем-то смущен. Как бесшабашно ввязывается в авантюры – и выходит победителем. Как любит ее…
      И поняла, что выбор свой сделала давным-давно, еще тогда, на поляне в Забытых Землях, когда впервые взглянула в разноцветные глаза рыжего вора.
      На душе у королевы оборотней вдруг стало тихо-тихо, так тихо, что она услышала стук сердца. Оно билось все быстрее и быстрее, как-то по-особенному быстро, будто любовь подгоняла его. И Акава сорвалась с ковра, превратившись в большую белую птицу с зеленым хохолком и крыльями.
      Хасан только рот открыл, но удивленный возглас таксиста Акава уже не услышала. Ковер-самолет остался далеко позади.
      Оказалось, что она зря боялась перепугать жителей Рубельштадта превращением – у дворца стоял такой переполох, что никто и не заметил, как большая птица опустилась на крыльцо и превратилась в королеву оборотней. Самсона Акава застала за странным занятием – он раздавал наворованное добро. Потерпевшие низко кланялись и говорили спасибо.
      – Не, в натуре, он чокнулся, – сказал Полухайкин, наклоняясь к Гуче, – друзья следили за происходящим, высунувшись по пояс из окна на втором этаже. – Чтоб карманник бабло без конфискации терпилам сливал! Может он, это, типа заболел?
      – Да, друг Полухайкин, заболел, и заболел неизлечимо, – вздохнул Гуча. Они с Альбертом уже два часа наблюдали за тем, как вор отдает вещи, деньги, продукты. – А знаешь, чем заболел?
      – Не, в натуре, не знаю!
      – Женщиной заболел, Альберт, женщиной. Все дело в женщине!
      – Это как? – С головы Полухайкина упала корона, но он успел на лету подхватить ее.
      – А так, что они сначала подстраиваются, а потом строят! – Гуча переменил позу – уселся на широкий подоконник и подтянул одну ногу к груди. Второй ногой черт упирался в пол. Обняв колено рукой, брюнет вздохнул и добавил: – И ведь как хорошо строят!
      – В смысле?
      – В смысле сначала думают о тебе, потом – вместе с тобой, а потом – за тебя. Вот посмотри на нашего воришку – да у него руки трясутся, когда он назад ворованное отдает! Его ломает, как наркомана, а он терпит. А знаешь почему?
      – Почему?
      – Потому что, видите ли, супруге не нравится его работа. Вот он и нашел компромиссное решение.
      – Не, у меня Марточка не такая!
      – А что Марточка? – вдруг вспылил Чингачгук. – Что Марточка?! На рыбалку-то ты так и не ходишь, а любил ведь раньше с удочкой посидеть.
      – Я это… типа расстраивать ее не хочу, – ответил Альберт, провожая взглядом супругу.
      Та собралась пройтись по лавкам и в связи с этим немного принарядилась. На королеве было синее платье, пышный подол делал широкие бедра Марты совсем уж необъятными. Следом за Мартой вприпрыжку бежала Мексика. Она увидела отца и Гучу и весело помахала им. Полухайкин улыбнулся в ответ. Он подумал, что тепло и ласка, внимание и забота, которыми окружила его жена, гораздо важнее, чем такая мелочь, как рыбалка.
      – Тут рыба чокнутая. Пока к реке иду, одни рыбьи хвосты, в натуре, мелькают, – зачем-то начал оправдываться король. – Как только снасти закину – высовываются из воды и спорят, кто первый на удочку попадет. Не, не смейся, в натуре, очередь занимают. И глазки мне строят! Ну на фига мне это надо? Весь кайф пропадает. Это так же стремно, как охотиться на кабанчика на этой, как ее… типа свиноферме. Да и Марточка меня к рыбам ревнует.
      – Вот об этом я и говорю. – Гуча помрачнел, нахмурился и продолжил развивать тему: – Ты на рыбалку не ходишь, Самсон уже не вор, а так, спортсмен. Да я сам такой! Питаюсь подошвами, которые Бруня почему-то отбивными называет, и не жужжу.
      – Так они точно отбивные, в натуре! Ими почки спокойно отбить можно. – Альберт как-то раз пообедал в Крепости. После этого без своих припасов он зарекся появляться в соседнем государстве.
      – Хорошо поесть доводится, только когда платок-самобранка рядом или когда к тебе вот приеду, – пожаловался Гуча.
      Самсон между тем закончил раздачу добра, посмотрел по сторонам и, увидев Акаву, расцвел всеми веснушками. Он запустил руку в волосы, тщетно пытаясь привести в порядок рыжие космы. У Акавы этот жест вызвал такой прилив нежности, что она не выдержала и кинулась в объятия супруга. Самсон, счастливый как никогда, обнял жену и подумал, что больше ее от себя не отпустит и сам никуда не уйдет. Тем более что так хорошо устроилось с работой – и воровать можно, и супруге упрекнуть не в чем. Он посмотрел в изумрудные глаза Акавы и потянулся к ней. Акава наклонилась – их губы соединились в поцелуе.
      – Смотри, в натуре, помирились уже. – Альберт кивнул в сторону целующейся парочки. – Он все этот, типа французский, репетирует. А мы на блондина наезжали, когда тот учить принялся!
      – Ну этот еще за себя постоять сможет, а вот ангелок что будет делать, ума не приложу! – Гуча скривил губы. – Ты видел, какую малышку он подцепил?
      – Да я не рассмотрел толком, дочкой любовался. Только и видел, что змей на голове нет, а то в одной кроватке спят, типа дочку покусают.
      – Вот! – вскричал Гуча. – Она в детской кроватке спокойно помещается!
      – А что в этом плохого, в натуре? – Альберт пожал могучими плечами и водрузил корону на квадратную макушку. – Не, я че-то не въезжаю, при чем тут этот… типа размер?
      – А при том, что чем мельче девица, тем она зловреднее, – прошипел черт.
      – Не, все равно не въезжаю, амиго, объясни – почему?
      – Да потому, что чем мельче человечек, тем крупнее у него желания. Так сказать, обратно пропорциональны росту. В каком-то из измерений эту сторону характера «комплексом Наполеона» обозвали. А если к маленькому росту еще и социальное ничтожество прилагается по праву рождения в виде отсутствия перспектив, наличия бедности, уродства и прочих факторов, то тут вообще атас! Вот ты. Ты почему в Зелепупинске самым крутым стал?
      – Да надоело, что в детдоме все по голове долбили. Хотел отомстить. – Альберт не стал особо распространяться – вспоминать то время не хотелось. С тех пор, как он попал в Иномирье и женился на королеве Марте, Полухайкин жил одним днем, радуясь каждой минуте.
      – Вот! Так чем ничтожнее человечек, чем недоступнее для него то самое светлое будущее, о котором утописты толкуют…
      – Это что за звери? – спросил бывший новый русский.
      Гуча поискал подходящий пример и, вспомнив, в каком измерении раньше жил Альберт и в какую эпоху, привел пример:
      – Ну типа Ленин, Маркс и…
      – И лиса Алиса, – продолжил ряд Полухайкин, радуясь, что тоже может блеснуть интеллектом. – Она с котом в паре работала, тоже халяву всем предлагали типа деревья с золотыми червонцами вместо листьев.
      – Точно, хорошая метафора, – одобрил Гуча. – Так вот, у женщин эта пропорция настолько больше и настолько чаще встречается, что они нам фору в сто очков дадут, и то не догоним!
      – Почему, в натуре?
      – Потому что у нее не только маленький рост и хрупкое сложение, у нее еще и слабость, и такая ранимость, что удивительно, как она дожила до совершеннолетия. А еще и нежность, и беззащитность полнейшая. И все это на фоне обратной пропорции. То есть желания у нее такие большие, что выполнять их замучаешься. Сама-то она по причине маленького роста и большого ума напрягаться не будет. А зачем ей? Кругом столько тупых мужиков, которые все ее капризы исполнят! И исполняют, чувствуя себя на ее фоне такими крутыми мачо, что сначала на руках ее носят, а потом на шею позволяют сесть.
      – Не, амиго, ты этот… как его… феминист, в натуре!
      – Чего?!
      – Ну который женщин не любит, не помню, каким словом обозвать.
      – Женоненавистник, что ли?
      – Ну в натуре, такие наезды… Вот у меня Марта тоже роста небольшого, а ничего, послушная.
      – Марта из себя никогда беспомощное создание не строила. Да и маленькой ее не назовешь – вон формы какие! И социум ее не обидел – королевская дочка, так что желания ей подавлять не пришлось. Желания, они, только когда их подавляешь, до гигантских размеров вырастают. Вот ты, Альберт. Ты не имел совсем ничего – одежда и та казенная, детдомовская. А желал ведь!
      – Конечно. Я думал: вот вырасту – и у меня будет все! Я, братан, мороженое первый раз попробовал, когда с зоны освободился. Помню, пацаном когда был, все мечтал поесть. А попробовал – и оно мне не понравилось, в натуре! Но купил сразу много.
      – Сколько?
      – Ну этот… гормолзавод… – Альберт Иванович подождал, пока друг просмеется, потом добавил: – Так и деньги с него потом пошли, типа дальше раскручиваться стал.
      – Вот, а если бы ты с детства это мороженое ел, ты стал бы покупать завод?
      – Да на фига он мне сдался?
      – Вот об этом и толкую! Потому твоя Марта самостоятельная, что у нее сразу все было. И дородная она женщина, и хозяйственная. Ты спокойно два королевства на нее оставишь. А моя Бруня, та вообще любого мужика ударом в челюсть свалит. Да что мужика, Тыгдын один раз пошутил – неделю отхаживали потом. Так что ее тоже беззащитной не назовешь.
      – Не, Гуча, че заладил? Ну в натуре, если где поколбаситься, то, может, кошчонка какая и это… эстетичнее будет… но в постели чем больше – тем лучше. Я свою Марту ни на кого не променяю!
      – Правильно, потому что она у тебя кровь с молоком. С первой попытки целиком не обнимешь! У меня Брунгильда тоже девушка крупная, ее, как мачту корабельную, издалека видно. Она когда идет, все дорогу уступают, а кто не успел отскочить – сам виноват – наступит Бруня и не заметит. И не надо ей ручку целовать, под локоток поддерживать. Она этим локотком так под дых заехать может – не продышишься, особенно если учесть, что он у нее в железо закован. И мечом машет так, что диву даешься. А маленькая да хрупкая взмахнет ресничками, ты на ручки ее тоненькие посмотришь – и идешь пахать сам. И за себя, и за нее. И не понимаешь, что она ручонками этими так тебя за глотку схватила, что не вздохнуть.
      – Оторвать бы эти ручонки шаловливые, в натуре! – озвучил свое отношение к проблеме король Полухайкин.
      – Ну зачем же так строго! – Гуча рассмеялся. – Подумаешь – ангелок подкаблучником станет.
      – Может, обойдется? – произнес вслух Альберт Иванович, но в душе он понимал, что черт прав. Такого растяпу, как Бенедикт, еще поискать надо. Только и будет делать, что смотреть на жену, вздыхать и петь серенады. Он посмотрел на Самсона – тот что-то говорил Акаве, и король догадался – речь идет о любви, той, которая на всю жизнь. Альберт отошел от окна и вдруг сказал: – Горгона, в натуре, в сандальках ходит, типа… без каблуков. Может, и обойдется, если без каблуков…
      Гуча не стал разочаровывать друга, объясняя, что такое метафора. Он согласился с предположением Альберта, но с таким скептическим выражением на лице, что было ясно – не видать Бенедикту счастья как своих ушей.
      – Хасан! – крикнул он и снова высунулся по пояс в окно, внезапно приняв решение.
      – Слюшаю, Гуча-джан! – Глава рь пустынных таксистов был последним в очереди и еще не успел улететь со двора.
      – Ты ангела нашего сизокрылого не видел?
      – Видел. Она метла сел, шайтан на ручка поставил и арет так, что у такси два аварий слючилась. Ему Кашмар Апа этот шайтан дал. Милисейскай мигалк называется!
      – Да что ты мне его транспорт описываешь! Ты скажи, куда он направился? – рявкнул Гуча, зная по опыту, как далеко от темы может увести разговор толстяк.
      – Совсем мелький-мелький эльфик сказала, что он с невестой в замок Акавы-макавы идут, – четко отрапортовал Хасан, с испуга акцент в певучей восточной речи стал еще сильнее. – Говорит, жениться они собрались – лубов-морков там и висе дела другие.
      – Рыжий, смотрю, ты уже закончил гуманитарную помощь раздавать, а с супругой еще успеешь намиловаться! – крикнул Чингачгук, врываясь в нежное воркование супругов. – Поторопись, нас в гости пригласили.
      – Кто? – спросил Самсон, отрывая влюбленный взгляд от изумрудных глаз супруги.
      – Ты и пригласил, только что. Ангелок у нас жениться собрался. Его крылья любви несут в Зачарованный лес.
      – Метла его моя несет, так что я с вами, – послышался голос вошедшей во двор Гризеллы. Она не знала, что верная метла на всех парусах уже несется к хозяйке.
      Парни спрятали улыбки. Ведьма уже освоилась со змеями и ходила с гордо поднятой головой. Черт хоть и подшучивал, но близко не подходил: змейки были до метра длиной и нрав имели скверный, а так как хозяйку свою любили беззаветно, то мгновенно бросались на ее защиту, словно на амбразуру вражеского дота.
      – Хасан, ты деньги получил? – спросил Гуча.
      – Да!
      – Тогда лети в Крепость, передай Бруне, пусть подгребает в замок, – распорядился черт.
      – И Тамарке, в натуре, передай, что свадьба намечается – Бенедикт жениться собрался, – добавил Полухайкин. – Только чтоб на этот раз весь гарем с собой не тащила.
      Гуча рассмеялся, вспомнив, как хорошо отметили первый день рождения Мексики. Король Полухайкин тогда устроил праздник на все Иномирье. По этому случаю жители Рубельштадта принарядились – мужчины надели под коричневые пиджаки белые рубахи с яркой вышивкой, а женщины нацепили крахмальные фартуки и кружевные чепцы. Играла музыка, люди плясали и пели.
      В королевском дворце за большим дубовым столом собрались представители королевских семейств – Брунгильда с Гучей, тогда еще живая королева Августа, сами хозяева – Альберт Полухайкин и Марта. Напротив них на краешке стула примостился Бенедикт, как обычно старающийся причинить поменьше вреда и занять минимум места в пространстве. И сколько Гуча ни объяснял ему, что вреда в том, чтобы занять все причитающееся ему место, нет никакого, ангел продолжал моститься на краешке большого стула.
      Здесь же, за праздничным столом, был и Самсон с неизменной Кваквой. И цыганский Глава рь Барон, которому очень хотелось поскорее закончить с официальной частью и присоединиться к пирующим во дворе цыганам. Старик Аминат восседал подле Гучи, рассчитывая на хорошую беседу с ним, естественно, после того как черт наберется до философской кондиции.
      Сама виновница торжества восседала во главе стола, на высоком детском стульчике. Рядом с ней, как всегда, никого не спросив, втиснул наглую морду Тыгдынский конь. С другой стороны, проявляя не меньший, чем именинница, интерес к подаркам, сидел Аполлоша.
      Гуча улыбнулся, вспомнив то время. Мексика что-то лопотала на своем детском языке, можно было разобрать только слова «Дай!» и «Я сама!». Так малышка кричала, когда родители пытались помочь ей развернуть очередной подарок. Но глазки девочки горели, черные бровки не уставали взлетать вверх и опускаться, а иногда она просто восторженно визжала, когда подарок, опять-таки по ее детским меркам, был особенно хорош. Тогда она дергала Тыгдына за гриву и что-то лопотала. Как ни странно, Тыгдынский конь ее понимал. Он внимательно выслушивал девочку и, когда она снова поднимала бровки, ожидая ответа, начинал очень детально объяснять назначение подаренного предмета.
      Все было хорошо, пока не прилетела немного опоздавшая Гуль-Буль-Тамар, правительница Фрезии. Вдруг стало темно, хотя на улице ярко светило полуденное солнце. Все кинулись к окнам – небо было черным-черно от ковров-самолетов.
      Гуль-Буль-Тамар грациозно сошла со своего ковра прямо на подоконник. Она оперлась на руку подбежавшего к гостье Бенедикта и грациозно ступила в тронный зал.
      – Пока мои мужчины соберутся, постареть можно, – томно произнесла восточная красавица.
      Следом за ней, уже через двери, вошли десять крепких мужчин в шароварах, подпоясанные богато украшенными золотом и самоцветами поясами и в сверкающих коротких безрукавках. Марта щелкнула пальцами – и слуги мгновенно принесли еще один стол, стулья и скамьи. Так же быстро появилась белоснежная скатерть и блюда с угощением.
      Но Марты за столом уже не было. Она отдавала приказы. Вдоль дорог жители Рубельштадта поставили столы. Из домов выносили стулья, еду и напитки. Только через полчаса, благодаря умелому руководству королевы Рубельштадта, удалось усадить всех мужей Гуль-Буль-Тамар за праздничные столы.
      Но справедливости ради надо отметить, что подарков было ровно столько, сколько членов королевской семьи из Фрезии. Мексика еще два месяца занималась только тем, что разворачивала их и восторженно визжала. Именно Гуль-Буль-Тамар подарила девочке белого ослика, который громким криком будил Полухайкина по утрам, и. верблюжонка, выросшего теперь в огромную скотину с дурным характером. И стаю павлинов – любимцев короля Полухайкина – тоже привезла Гуль-Буль-Тамар. И прекрасного жеребца на тонких ногах и с маленькой головой. Правда, жеребца пришлось отдать в конюшни Брунгильды Непобедимой, потому что Тыгдын устроил грандиозный скандал, заявив, что один конь у девочки уже есть.
      Остальных животных королева Марта определила в срочно организованный зоопарк. Бенедикт повадился было притаскивать из своих путешествий по параллельным мирам какую-нибудь живность. Как это всегда получалось у ангела, он и здесь умудрялся попасть впросак. Если он привозил котенка, то тот вырастал как минимум в пантеру или леопарда. Так продолжалось, пока Полухайкин серьезно не поговорил с ним.
      – Ну ты, блондинчик, – прорычал Альберт Иванович, схватив ангела за грудки, когда очередной подарок Бенедикта немного подрос, – ты заколебал уже! В натуре, привозишь хомячков, а они потом вырастают в медведей! Ты прекрати это, или, по понятиям, я тебя заставлю в этом зоосаде самого жить!
      Король Полухайкин любил животных, но не до такой же степени! А теперь, после войны с Тентоглем, в зоопарке появился еще и вольер с мартышками.
      В зверинце надрывно закричал верблюд, к нему присоединились павлины, заорав дурными голосами. В хор включился осел, потом мартышки. Король. Полухайкин недовольно поморщился и сказал:
      – Я тогда не подумал, в натуре, когда ее с семьей на день рождения к Мексике пригласил. Не, амиго, не смейся, она семьсот мужиков с собой притащила. Пусть возьмет штук десять-двадцать самых любимых и это… чешет в Зачарованный лес.
      – А где Барона искать? – спросил Самсон. Супруга, занятая поцелуями, не успела передать привет от отца.
      – Сиганский начальник уже тама, – ответил Хасан, и ковер-самолет взмыл в небо – Глава рь таксистов торопился передать приглашение на свадьбу. Причина для спешки была важная – Глава рь таксистов никогда не знал, за что может рассердиться вспыльчивая принцесса, и лишний раз прореживать бороду в ее цепких ручках Хасану не хотелось. Хасан погладил окладистый символ мужественности и вдруг почувствовал ужас, вспомнив, как целых десять лет ходил с голым лицом. То время, когда из-за ошибки ангела Бенедикта ему и всем остальным мужчинам во Фрезии пришлось побыть женщинами, он вспоминал как долгий, непрекращающийся кошмар. Хорошо, что удалось исправить. А еще хорошо то, что все это хорошо кончилось.

      По Иномирью полетела весть о предстоящем празднике.
      Прискакала Брунгильда с отрядом солдат. Рядом на черном жеребце восседал Аполлоша. Мексика завизжала от восторга и протянула к нему ручки. Парень нагнулся и поднял девочку в седло. Марта и король Полухайкин уселись в двухместную коляску. Тыгдын гордо шел без седока и косил глазом, скаля зубы на каждого, кто пытался залезть на него.
      – А ну, эрудит, подойди поближе, – приказала Гризелла, откидывая с лица занавеску из змеиных тел.
      – Я не транспорт, – возразил конь, но Гуча уже подсадил старуху на широкую спину всезнайки.
      – Но! – сказал он, не обращая внимания на злобный взгляд, брошенный жеребцом в его сторону.
      Кортеж выехал из Рубельштадта. По пути к ним присоединилась вереница ковров-самолетов. Половики летели медленно, и до процессии внизу доносились тягучие звуки переливчатой восточной мелодии.
      Они уже миновали лес и находились недалеко от домика отшельника Амината, когда на дороге появился высокий, широкоплечий мужчина. Он был смугл лицом, черные волосы подковой охватывали затылок, а со лба ползли большие залысины, делая мужика похожим на профессора. Тонкие черты лица и умный взгляд черных глаз усиливали эту схожесть. Одежда человека была простой: черная рубаха навыпуск с широкими рукавами, такие же черные брюки, заправленные в сапоги. Высокие голенища сверкали, отражая солнечные лучи.
      – Это табор, уважаемая? – спросил встречный, обращаясь к Гризелле.
      – Это балаган, – ответила ведьма, оглядываясь на разношерстную компанию.
      – А табор где? – поинтересовался прохожий.
      – Где-где! В Караганде табор! – Полухайкину почему-то не понравился пешеход. От одного взгляда на путешественника Альберта прошиб холодный пот. Он к таким состояниям не привык и решил спровоцировать конфликт. – В натуре, мужик, ты че, от поезда отстал?
      – Я Барона ищу, – спокойно ответил мужчина и, заметив Гучу позади отряда солдат, расплылся в улыбке. – Гуча, братишка! – вскричал он и бросился к черту.
      – Мафусаил! Жив, курилка! – Гуча соскочил с лошади и, улыбнувшись Брунгильде в ответ на ее обеспокоенный взгляд, побежал к человеку в черном.
      – Мы все удивлялись, куда ты пропал! Как ты здесь оказался? – воскликнул черт и обнял встречного так тепло, будто это был его брат.
      Это действительно был брат Чингачгука – Мафусаил. Братья не виделись несколько веков, и оба были приятно удивлены, встретившись в мире, где сама вероятность встречи сводилась к нулю. Связи друг с другом они не теряли и об основных событиях жизни друг друга осведомлены были неплохо. Мафусаил знал о женитьбе брата, знал и о том, что у него появился племянник. А история с Гучиным обучением портновскому мастерству вообще стала в Небесной Канцелярии притчей во языцех. Когда-то Мафусаил просто пропал из Энергомира, сказав перед этим, что сыт конторской деятельностью по горло. Он был на несколько веков старше Чингачгука, и тогда Гуча не понял этого исчезновения, посчитав брата предателем. Теперь-то он хорошо знал, что по-другому Мафусаил просто не мог поступить. И понимал не только его – понимал родителей – маму с папой, которых ни за какие коврижки не выманить из Южной Америки в каком-то из параллельных измерений. Гуча знал, что брат счастлив, и не оценивал его понятие о счастье, не пытался подогнать его счастье под свою мерку. Если любимому родственнику проще и привычней быть одному, если в этом заключается его счастье, то зачем лезть с нравоучениями и оценками?
      Гуча представил брата своим друзьям, с удивлением отметив, что Мафусаил очень заинтересовался Гризеллой – та впервые, после Бенедикта, расцвела под взглядом мужчины. Она помолодела и похорошела. И этой новой Гризелле очень подходила прическа из улегшихся в высокую корону змеек. Вот только, как и раньше – под взглядом Бенедикта, состояние ее ветхой одежды не изменилось.
      Гуча хитро улыбнулся, отметив про себя этот внезапный интерес. Мафусаил, насколько он помнил, был убежденным холостяком и при каждой встрече заявлял, что его будущая избранница должна быть слепой, глухой и немой, и при этом еще и законченной дурой, если решит все-таки выйти за него замуж. Гризеллу такой не назовешь, так что кто его знает? Гуча ухмыльнулся и подумал, что эти двое, если пара все-таки сложится, составят весьма взрывоопасную смесь. Он мысленно пожелал брату любви прекрасной Гризеллы, пожелал в силу неизлечимой вредности, которая выдавала его чертову натуру.
      – А ты чего здесь осел? – спросил Мафусаил и хитро улыбнулся. – Швейную мастерскую открыл? Пижамки гусятами вышиваешь?
      – Поддел! – Гуча хлопнул брата по плечу и расхохотался. – Сам-то сюда как попал? – Спросил он, отсмеявшись.
      – Место было свободное, ну, я его под шумок и занял. А потом так и остался. Господином Смертью работаю.
      – Так вроде здесь женщина какая-то перенос осуществляла, старуха с косой? – удивился черт.
      – Она скандалистка большая была, на пенсию отправилась, никого не предупредив. Косу ей, видите ли, таскать надоело. А я как только это дело просек, так сам себя и назначил. Не упускать же такой удобный случай?!
      – Ты кого скандалисткой обозвал, ирод? – завопила Гризелла и осеклась. Она никому не рассказывала об этом этапе своей жизни.
      – Гризеллочка, так вот чем ты у нас занималась! – снова рассмеялся Чингачгук.
      – Это че: типа жмуриков в морг принимала? – уточнил Полухайкин, почесывая затылок. Он внимательно слушал, готовясь в случае чего прийти другу на помощь: мужик в черном, пусть он и оказался братом Чингачгука, ему решительно не нравился.
      – Нет, Альберт, она их туда не принимала, она их туда поставляла! – ответил Гуча и расхохотался, точно зная, какие ассоциации его ответ вызовет в голове Альберта.
      – Крутая бабка! В таком возрасте киллером подрабатывать… – Полухайкин уважительно посмотрел на Гризеллу.
      Мафусаил тоже посмотрел на ведьму, только в его взгляде светился такой интерес, что бабка, как всегда это бывало, когда на нее смотрели подобными глазами, помолодела и приосанилась. Человек в черном улыбнулся, а ставшая юной девой ведьма вдруг смутилась и занавесила лицо змейками.
      – А я-то все удивлялся, – сказал Гуча, налюбовавшись прекрасной Гризеллой и снова поворачиваясь к брату, – что это тебя в Канцелярии не видно было последнее время!
      – Замучила меня эта Канцелярия. Ну работал я там начальником отдела азартных игр – и что? Ну сам посуди – какое ханжество! Отдел азартных игр есть, а сами азартные игры по всей Небесной Канцелярии запрещены! Я ведь здесь почему остался? Потому что как человека за страх возьмешь, такой азарт в нем просыпается! Когда на кону жизнь стоит, такую игру этот человечек ведет, что хоть в энциклопедию заноси. А, к примеру, если удается встретиться с таким, как Барон, то я просто счастлив! Он не просто правила выполняет, но и по ходу игры новые устанавливает, а карты так передернуть может, что только глаз да глаз нужен. Собственно, я к нему и направляюсь. Мы с ним не первый раз встречаемся, и он давно бы мог бессмертие выиграть, да по каким-то своим причинам отказывается. Так, лет двести-триста выцыганит – и все. Говорит, что грех от такого партнера по игре, как я, отказываться. Кстати, ты матушку давно видел? – неожиданно сменил тему Мафусаил.
      – Давно, – ответил Чингачгук и поморщился. – После того как она мне пощечину залепила, не виделись. Я тогда Самсона к чертовой матери послал, вот она под кроватью и появилась на минутку. А что?
      – А то, что она просила передать, что эта пощечина тебе детской шуткой покажется, если ты внука не привезешь в гости. Говорит, что ты совсем обнаглел, и обещает сама к тебе заявиться.
      – Нет уж, – ответил Гуча, похолодев, – уж лучше мы к ней!
      Характер у Гучиной мамы был не сахар. Дама она была решительная и на все имела собственное, раз и навсегда установленное мнение. Это было бы неплохо, если б она не считала, что ее дети должны думать так же, как она. Да что говорить – вон на папочку тошно смотреть, тряпка и подкаблучник. А ведь когда-то Эфроим был надеждой Большого Босса. Тот думал о пенсии спокойно, знал, что смена будет такой, что его собственная божественная голова о Небесной Канцелярии болеть больше не будет. Но Эфроим встретился с очень симпатичной чертовкой по имени Манна, мамочкой тогда еще и в планах не значившихся Мафусаила и Чингачгука, – и та быстренько загребла избранника в свои цепкие, украшенные острыми коготками лапки. И до сих пор стоит только Манне махнуть рыжим хвостиком, как их папочка падает на колени, чтобы поцеловать отполированное копытце.
      – Это ты сам решай, мое дело маленькое. Я ее послание тебе передал и руки умыл. Сам-то не женат, с меня и взятки гладки. – Мафусаил довольно улыбнулся и не без злорадства пожелал брату обойтись при встрече со вздорной матушкой малой кровью. – Это ты плодишься и размножаешься, аки кролик какой!
      – Ну ты загнул, братец, всего-то и наплодил что одного сына.
      – Парень-то, смотрю, хороший получился, но, зная тебя, ловеласа, смею заметить, случайно! – сказал мужик в черном, попав, как говорится, в яблочко.
      – Ну жизнь-то она всяко поворачивается. – Черт не стал развивать тему, вспомнив, как болезненно реагирует супруга на подобные разговоры.
      – Главное, чтобы не задом, Чингачгук, не задом, – заметил азартный братец. – А что касается матушки, то желаю тебе приятного отпуска в стране Кецалькоатля, краснорожий брат мой, Чингачгук Эфроимович, – расхохотался Господин Смерть.
      – И вам удачи в игре, Мафусаил Эфроимович! – в тон ему ответил Гуча, шутовски поклонившись. – Барон – парень ушлый, так что удача вам совсем не помешает!

      Черт подозвал своего коня, а вымуштрованные Брунгильдой слуги тут же подвели второго жеребца для гостя. И братья возглавили колонну. Они ехали молча – все вокруг дышало таким покоем, что говорить не хотелось. Мир был удивительно свеж и зелен. Дорога блестела отполированными камнями, деревья развесили над серой лентой густые кроны, давая путешественникам тень. Птицы соревновались в певческом искусстве, насвистывая простенькие и нежные, как обдувающий лица ветерок, мелодии. В зеленой траве каждый миг распускались прекрасные цветы, над которыми, составляя конкуренцию пчелам, порхали сладкоежки эльфы.
      Колонна миновала лес, вброд переправилась через мелкую речушку, и, проехав мимо двух старых, полуразрушенных башен, люди и нелюди оказались в предгорьях. Самсон был рад миновать это место. Он очень хорошо помнил, как когда-то выл на луну, превращенный старым Аминатом в рыжего пса. Помнил и тот животный страх, который испытал тогда и которого с тех пор опасался. Страх, чуждый всему человеческому, выплыл из таких глубин его души, о которых он и не подозревал. И теперь, проехав мимо двух старых башен, он поймал себя на том, что испытывает невероятное облегчение.
      Акава, почувствовав состояние мужа, ободряюще улыбнулась и положила руку ему на плечо. Супруги ехали на одном коне, Самсон одной рукой держал поводья, а другой обнимал сидящую почти на его коленях Акаву. Он взглянул в ее глаза, чувствуя, как бездонная изумрудная зелень затягивает его душу. Вор подумал о том, как он счастлив. Счастлив безусловно, счастлив до такой степени, что готов стать кем угодно, даже королем лесных оборотней. Да что говорить – он бы и оборотнем стал, если бы это было условием их совместной жизни!
      Рядом с притихшей Гризеллой, поближе к Тыгдыну, скакал жеребец Аполлоши. Это Мексика захотела услышать сказку. И не какую-то, а именно про любовь. Тыгдын своей воспитаннице никогда не отказывал, но выбранной им сегодня сказке предстояло сыграть неблаговидную роль и явиться причиной новых потрясений, которые ожидали Иномирье.
      – Стоит одинокая башня в дождливой стране, – начал рассказчик. – Таит она много секретов, и кто пройдет башню с начала до конца, тот станет великим героем, обретет невиданную силу и такое могущество, каким не обладают даже боги. Много в этой башне интересного!
      – Это я знаю, ты про башню дедушки Амината говоришь! – воскликнула Мексика и потребовала: – Рассказывай дальше, Тыгдын!
      – Так вот, живут в той башне волшебники, которым надоела суета людей и они ушли на пенсию. Когда ты подрастешь, мы обязательно найдем башню.
      – А почему нельзя поехать сейчас? – снова спросила малышка, хотя точно знала, что ответит наставник.
      – Башня пропала. Никто не может ее найти, – сказал Тыгдын, видя, что озорная девчонка уже сейчас готова отправиться на поиски.
      Конь давно жил на этом свете и не зря считался самым умным существом в Иномирье. Он знал, что если суждено чему-то случиться, то никакие предосторожности не помогут избежать этого. Он много чего знал и многое мог бы рассказать людям, но не делал этого, потому что понимал – жизнь, рассказанная заранее, расписанная вся, до мельчайших подробностей, теряет смысл. Она становится неинтересной, из распланированной жизни исчезает то чудо, которое люди называют случайностью. И предсказывать будущее – самое неблагодарное занятие. Потому-то предсказания и не имеют силы в Иномирье. Человек – странное существо, он всегда стремится противоречить любому указанию, даже если такое указание помогает избежать неприятностей. Вот уж воистину это о людях сказано: на чужих ошибках не научишься!
      Тыгдынский конь вздохнул, подумав о том, что когда-то он вот так же будет рассказывать эту же сказку малышке Океане, дочери ангела Бенедикта и Медузы. Океана будет красивым ребенком, только очень хрупким и маленьким. От этого девочка будет казаться скорее дитятей эльфов, нежели человека. Хотя… ни Бенедикт, ни Горгона человеческими существами не являются. Океана унаследует всю красоту души Бенедикта и невероятную верность любви, отличающую Горгону Медузу. Девочка будет романтична, как ее отец – ангел Бенедикт. От него же девочка унаследует и белые локоны, и голубые глаза. Точнее, ее глаза будут менять цвет в зависимости от настроения – от нежно-голубого до темно-серого цвета грозовой тучи. В остальном она будет точной копией матери – Медузы. Такая же миниатюрная, хрупкая и пугливая.
      А еще у девочки будет верный спутник на всю ее жизнь – Орфик, наполовину оборотень, наполовину вор. Дети станут неразлучны с того дня, как Океана появится на свет. Что увидит в огромных сияющих глазах малышки трехлетний Орфик, не знал никто, но с тех пор он ни на минуту не соглашался расстаться с девочкой. Две семьи будут вынуждены сделать выбор – или Бенедикт с Горгоной воспитывают Орфика, или Самсон и Акава берут на воспитание малышку Океану.
      Мальчик, в отличие от своей миниатюрной подружки, в десять лет будет уже на голову выше своего отца, Самсона, но еще не догонит по росту мать – Акаву, королеву оборотней. Он унаследует разноцветные глаза своего отца и деда. Один глаз у парнишки будет черный, словно ночь, а другой – изумрудно-зеленый. Впрочем, унаследует он не только цвет глаз – природа щедро наградит мальчика! Он получит в дар и талант вора, и цыганскую способность видеть невидимое, и умение менять облик, как его родня со стороны матери – королевы оборотней. А еще мальчик будет бегать так быстро, что его невозможно будет догнать. Единственное, чему будут рады оба родителя, – то, что мальчик пошел цветом волос в деда – цыганского барона. По непонятной причине он не сможет изменять цвет, перекидываясь в животное, и родители, представляя, как по лесу будет бегать пес ярко-зеленого цвета или летать возмутительно оранжевый ворон, не раз поблагодарят судьбу за то, что волосы у парнишки жгуче-черные, как у Барона. Кроме волка и ворона, мальчик ни в кого превращаться не будет, наверное, скажется то, что он наполовину человек. Но и в цыганском таборе, и в Зачарованном лесу парнишку будут любить за его легкий нрав и готовность помочь. И судьба этих детей ему, мудрому Тыгдыну, известна. И они тоже будут его воспитанниками, так же как Мексика и Аполлоша.
      – Ну чего ты замолчал?! – воскликнула Мексика, теребя длинную гриву Тыгдына.
      – Ну хорошо, – вздохнул старый конь и хотя бы для того, чтобы отвлечься от тяжелых мыслей, продолжил: – В том месте, где ужасные гарпии устроили гнездовье, стоит статуя прекрасного юноши. Когда-то он был живым человеком, но сердце у него было каменным. И он отправился в башню к Василиску, чтобы окаменеть окончательно.
      – И это я знаю! – воскликнула Мексика. Малышка встала на ножки, от нетерпения подпрыгивая на седле. Аполлоша обнял девочку за талию – просить эту вертушку спокойно посидеть хотя бы минутку было бесполезно, это юноша знал по собственному опыту – Мексика всегда делала только то, что хотела. – Ну и что, у него это получилось?
      – Да, он попал под взгляд Василиска и окаменел. Только на этот раз получилось наоборот – сердце его осталось живым. Теперь он стоит на одном месте и не может ни ходить, ни бегать, но сердце его бьется и чувствует. Оно сжимается от боли, и прекрасный каменный юноша со странным именем Бельведерский страдает. Молча страдает. Но если бы он мог говорить, то вы бы услышали грустную повесть о том, что он ждет принцессу с добрым сердцем, которая поцелует его, и он снова станет живым.
      – И сможет бегать? – уточнила девочка.
      – И бегать, и прыгать, – ответил наставник.
      – И в догонялки? – не унималась Мексика.
      – И в догонялки. – Тыгдынский конь тяжело вздохнул, подумав, что случится это очень не скоро.
      – Аполлоша, а у меня сердце доброе? – поинтересовалась юная принцесса Полухайкина.
      – Конечно, – ответил юноша, улыбаясь. Он искренне любил малышку – так, как любят только младших сестренок.
      – Значит, у меня получится оживить его? – Девочка хитро блеснула глазками.
      – Если ты сможешь добраться до башни, то, наверное, получится, – ответил Тыгдын.
      – Забиваешь ребенку голову разной ерундой, – вмешалась в беседу Гризелла.
      Она тоже знала, что ждет этих детей. И о долгой разлуке, которая им предстоит, она могла бы рассказать куда больше, чем Тыгдынский конь. Но, так же как и Тыгдын, она не стала этого делать. Она не будет обесценивать их юные и чистые порывы, не будет предсказывать беды. Ведь что такое беды? Это просто невыученные уроки, которые предстоит повторять и повторять, пока не усвоятся. И хотя она любила и Аполлошу, и Мексику, беречь их, укрывая от жизни, она не собиралась. Ведьма посмотрела вперед – туда, где во главе отряда ехал Господин Смерть, и сжала бока Тыгдына коленями.
      – Может, тебе стоит узду приобрести? – ехидно поинтересовался Тыгдынский конь, но желание Гризеллы все же выполнил. Он поскакал вперед и перешел на быстрый шаг рядом с конем человека в черном. Он знал, что эта парочка – Гризелла и Мафусаил – еще не раз повеселит Иномирье.
      Мексика посмотрела им вслед и, обняв Аполлошу, зашептала ему на ухо:
      – Аполлошечка, я знаю, что надо сделать! Я поцелую прекрасного каменного юношу – и он оживет.
      – Вот глупая! – рассмеялся Аполлоша, сверкнув белоснежной улыбкой. – Ты что, не слышала, что он у гарпий в курятнике стоит!
      – И что? – Малышка надула губки и шлепнула друга по плечу. – Что здесь смешного?
      – А то, что его невозможно поцеловать! – ответил парень, снисходительно улыбаясь.
      – Почему это? – не отставала малышка, ей просто необходимо было все выяснить.
      – Вот смотри: в Рубельштадте памятник Бенедикту на площади установили. Ты видела?
      – Да, – кивнула девочка, ей эта статуя очень нравилась, даже несмотря на то что несколько пальцев у изваяния были отбиты.
      – А как голуби ему на голову гадят, видела? – спросил Аполлоша и рассмеялся, заметив, что подруга как-то сразу скисла.
      – Видела, мама даже отдала приказ каждое утро мыть памятник с мылом.
      – А представь, сколько за это время нагадили на голову прекрасному юноше гарпии?
      Аполлоша думал, что этого обстоятельства будет достаточно, чтобы чистюля Мексика навсегда позабыла о Бельведерском. Иначе, с ее-то упрямством, беды не миновать. Еще, чего доброго, отправится спасать гордеца, который сразу из спальни его родителей попал в курятник гарпий.
      – Ой! – Девочка округлила глаза, обдумывая что-то. Она прижала ладошки к щекам и тихо, даже как-то загадочно произнесла: – Это какое же надо иметь доброе сердце, чтобы поцеловать его!
      – Вот и нечего целоваться с кем попало! – Аполлоша улыбнулся и, поддразнивая Мексику, надвинул ей на глаза красную панамку. – Вырастешь, я тебя поцелую!
      – Ты вредный и сломал мою игрушку, – возмутилась малышка, вспомнив какую-то давнюю обиду. – Я не буду тебя целовать!
      – Зато у меня голова чистая, и уши вчера вымыл, – привел аргумент в свою пользу Аполлоша.
      – Фи, как неромантично! – надула губки маленькая кокетка.
      – Зато я всегда рядом и защищаю тебя, а будешь вредничать, я вон с Гризеллой целоваться буду. Она похорошела.
      – Она старая! – воскликнула девочка и, прищурившись, посмотрела на рослого друга сверху вниз – для этого ей пришлось встать на цыпочки, рискуя свалиться с коня. – Впрочем, если хочешь, можешь целоваться. Только учти – я тебе такую сцену ревности закачу, что не рад будешь.
      – Ну если сцену ревности, тогда не буду, – проговорил Аполлоша, с трудом сохраняя серьезный вид.
      Малышка притихла. Она вспомнила разговор с Тыгдынским конем – тот рассказывал, что башня отшельника Амината всегда приходит на зов чистого сердца.
      – Аполлоша, а у нас чистые сердца? – спросила Мексика.
      – Конечно! – уверенно ответил ей старший друг. – Разве можно замарать сердце?
      Сказал он это очень серьезно, но странная тревога сжала душу пятнадцатилетнего принца. Сжала так, что на мгновение ему показалось, будто кто-то ударил в грудь закованным в железную перчатку кулаком. И этот удар был таким сильным, что Аполлоша вдруг понял – ему на собственном опыте придется узнать, что сердце очень легко замарать. Так же легко, как потом невероятно трудно его очистить.
      Колонна подъехала к домику отшельника. Тут же многоголосый хор торговок вписался в разноголосье кавалькады. Женщины зазывали покупателей, горя желанием продать немудреную снедь. Брунгильда скомандовала «Вольно», разрешая солдатам подкрепиться перед долгим отрезком пути.
      Старый Аминат вышел на крыльцо и посмотрел на гостей. Он прищурился и закрыл глаза от яркого солнца, приложив к бровям ладонь козырьком. Вездесущие эльфы уже оповестили его о предстоящем событии, поэтому Аминат был очень занят. Он изрядно опустошил свои запасы, собрав несколько корзин самых благородных вин для женщин и самых крепких настоек для истинных ценителей его искусства. Старый отшельник мечтал о том дне, когда закончится его контракт с королем Полухайкиным, а вместе с этим контрактом закончится и работа в министерстве путей сообщения. И тогда он уйдет в башню. Перекроет один из уровней, как это сделал его отец, и будет в тишине и спокойствии наслаждаться любимым делом. А именно – выдумывать новые рецепты настоек и писать книгу о водках, и винах, и зелье хмельном.
      – Осторожнее с корзинами, – проворчал он, спускаясь по скрипучим ступеням крыльца и пропуская в избушку крепких молодцов из отряда Брунгильды Непобедимой.
      Корзины с предельной осторожностью вынесли из дома и погрузили на телегу, в которой уже стояло несколько бочек знаменитого на все Иномирье пива трактирщика Джулиуса. Сам Джулиус сидел на бортике транспортного средства, готовый в любой момент тронуть коней с места. И Аминат вздохнул с облегчением – у Джулиуса хрупкий груз будет в целости и сохранности. Трактирщик объедет каждый камешек, каждую ямку, да что там говорить – он костьми ляжет на дорогу, в лепешку расшибется, но не позволит разбиться ни одной бутылке. Джулиус на собственной шкуре испытал гнев волшебника, когда тот превратил его в рака и забыл об этом. Повторять двухлетнее сидение в реке, в мутном и темном иле, Джулиусу не хотелось.
      На следующей телеге восседала купающаяся в восхищенных взглядах мужчин Басенька. Мужское внимание к супруге хронически рогатого Джулиуса не могло отбить ни присутствие законного мужа, ни наличие девяти детей, галдевших в той же телеге.
      Протрубил горн, всадники вскочили на коней, возницы взмахнули кнутами. Колонна двинулась к тоннелю. Скуповатые гномы уже потирали руки, предвкушая невероятную прибыль. Но заработать на предоставлении проезда через тоннель подземным жителям не удалось. Отшельник Аминат прекратил торг одной фразой.
      – За спиртным не появляйтесь, – сказал он и сразу же получил стопроцентную скидку на всю компанию.
      И отряд проехал через Последний Приют, ступив на широкую пустошь, что отделяла Забытые Земли от остального мира. Тут к ним присоединились ковры-самолеты, перевалившие через горы по воздуху. Гуль-Буль-Тамар опустилась рядом с королевой Мартой, и, немного посовещавшись, женщины решили, что таксисты должны вылететь вперед. Половина запаса продуктов находилась на коврах джигитов, и было решено, что к прибытию большинства гостей уже разожгут костры и установят котлы и вертела.

      Бенедикт и Медуза были уже в замке лесных оборотней. Ее сразу окружила стайка шумных девушек, обсуждая предстоящую свадьбу, они увлекли невесту в комнаты – наряжать. Бенедикт заволновался, он вдруг поймал себя на мысли, что боится снова потерять любимую, но тут же посмеялся над своими страхами. Его окружили остроухие оборотни, поздравляя с законным браком. Ангел с благодарностью принимал эти поздравления, хотя точно знал, что для хозяев леса слово «законный» ничего не значит. Они жили в бесконечной свободе и веселье, и прочными у них были только общие для всего народа чувства. Именно по этой причине среди лесного народа не было ни драк, ни взаимных обид, ни зла. А шутки, иногда даже дурные, они воспринимали просто как развлечение. Вот и сейчас, принимая от весельчаков потерянную где-то в башне зеленую шляпу с фазаньим пером, жених сначала взял ее двумя пальцами, ожидая, что головной убор может превратиться во что угодно. Он подозрительно пощупал зеленый фетр и только потом водрузил шляпу на макушку.
      В небе появилась темная точка и стала стремительно увеличиваться в размерах. Скоро Бенедикт смог разглядеть летящий на предельной скорости ковер-самолет.
      – Майна, майна, каму сказал? – услышал ангел голос Хасана. – Вах, шайтан арба, каму сказал майна?
      Ковер-самолет немедленно выполнил команду, так резко плюхнувшись на землю, что кругленький начальник таксистов скатился на траву, подпрыгивая, словно мячик.
      – Слюшай, какой у тебя родня сердитый, ангел-джан! – прохрипел Хасан, остановившись. Он раскинулся на спине, не в силах даже пошевелиться и дыша так, словно это не ковер нес его по воздуху, а он сам летел и транспорт вез на собственных плечах. Но усталость не мешала таксисту быстро говорить: – Слюшай, савсем старый человек, прямо аксакал, а так пилёхо ругался! Отвези, говорит, бистро-бистро маленько письма для Бенедикта. И читобы до свадьба он прочитал. – Хасан развязал пояс и вынул из него свернутый в рулон лист бумаги. Ангел нерешительно взял письмо, предчувствуя, что содержание его не обрадует.
      Письмо было написано любящим дядюшкой, Большим Боссом, и по сути было даже не письмом, а ультиматумом.
      «Дорогой мой племянник, надеюсь, пока еще ты им являешься!» – писал начальник Небесной Канцелярии таким сухим и официальным языком, что Бенедикт с трудом смог осознать смысл написанного на конторском бланке. Где-то внутри шевельнулась неуверенность, на мгновение превратив его в нелепого неудачника. Бенедикт быстро пробежал глазами текст и присел на траву, свесив голову на грудь. В послании дядюшка приводил массу аргументов против его предстоящей женитьбы, требовал немедленного возвращения в Энергомир и искреннего покаяния. Тогда он – Бенедикт – отделается легко и любящий дядюшка ограничится небольшим взысканием и запретом на выход в параллельные измерения. Если же он, неблагодарный, приказ не выполнит, то останется навсегда там, где находится. И не видать ему бессмертия как своих ушей.
      Бенедикт не сразу понял, чего именно требует Большой Босс. Когда же до него дошло, то ангел почувствовал, как внутри завязался тугой узел. Прекрасные голубые глаза жениха подернулись влажной горестной дымкой, а в голове билась мысль: «За что?» Потом он вдруг осознал, что Большой Босс его единственный родственник. И это стало потрясением.
      Из замка вышла Медуза. Ангел взглянул на нее – и все переживания, все сомнения улетучились. Он задохнулся от восторга – так перехватывает дыхание, когда в жаркий, душный день прыгнешь в ледяную воду.
      На невесте было надето короткое, чуть ниже колен, зеленое платье. Подол легкими свободными складками обнимал стройные ноги и разлетался при каждом шаге. Ножки, обутые в сандалии, легко ступали по траве, и казалось, что девушка сейчас просто кинется бегом навстречу любимому. Волосы привели в порядок. Они теперь были прямыми и изменили цвет. Вместо перманента мышиного цвета, что достался Горгоне от ведьмы Гризеллы, ее голову украшали прямые волосы теплого песочного цвета, который удивительно сочетался с ее глазами. Длинные ресницы взлетали к бровям, открывая восторженно-удивленный взгляд, а маленькая ручка Медузы то и дело поднималась к волосам, проверить, не съехала ли набок цветочная корона, венчавшая высокую прическу. Невеста улыбалась, улыбалась счастливо и открыто. Улыбка эта была напоена счастьем и солнцем, она была полна любви и доверия.
      И Бенедикт вдруг понял, что эта улыбка намного важнее для него, чем все запреты в мире. И еще он понял, что без улыбки Медузы ему не нужно никакое бессмертие. Он поднялся и пошел навстречу – навстречу своей судьбе. И не заметил, как отбросил в сторону лист бумаги, на котором Большой Босс изложил свои требования.
      Ветер подхватил белый бумажный листок, закрутил его, поднял над землей. Какое-то время ветерок развлекался тем, что подкидывал новую игрушку, наблюдал за ее падением, потом снова подкидывал. Но скоро он заметил, что прямо на траве расстилают огромные скатерти, и поспешил вмешаться – надо было помочь. И озорной ветерок принялся вырывать у оборотней яркую ткань, заворачивать углы уже расстеленных скатертей – в общем, старался вовсю.
      А брошенный конторский бланк с ультиматумом любящего дядюшки сиротливо покружился в воздухе и опустился на самое неподходящее для этого место – он залепил лицо Гучи, въезжающего во главе кавалькады на поляну, что окружала замок Акавы.
      Чингачгук отлепил от лица лист, пробежал глазами послание – и усмехнулся. Он подумал о том, что зря Большой Босс так категорично ставит условия. Это от страха! Самому Главному Начальнику страшно, что, если уж безвольный и послушный ангел Бенедикт покинул Небесную Канцелярию, скоро может случиться так, что Большому Боссу некем будет руководить. И черт разорвал бумагу на мелкие кусочки. Ветерок подхватил обрывки и унес куда-то далеко назад – в прошлое.
      Бенедикт стоял рядом с Медузой. Одной рукой он обнимал хрупкие плечики невесты, а другой махал приближающимся друзьям. Он был всегда рад их видеть, но сегодня к этой радости примешивалось какое-то другое чувство. Бенедикт прислушался к нему и понял, что чувство это называется духовным родством. И такое родство гораздо крепче тех родственных связей, какие каждый получает по факту рождения. Ангел счастливо рассмеялся, прогоняя последние страхи, вызванные дядюшкиным письмом. Кем он был в Небесной Канцелярии? Одиноким неудачником, нескладным и бестолковым занудой. И еще он был никому не нужен. Никому не было до него дела. И даже дядюшка стеснялся его.
      Бенедикт посмотрел на друзей и почувствовал гордость. Он гордился ими и дорожил их дружбой. И вдруг он понял еще одно: он сам такой же! Такой же отчаянно смелый и умный, как Гуча. Такой же сильный и решительный, как король Полухайкин. Такой же легкомысленный и веселый, как и Самсон. Такой же вредный, как Тыгдынский конь… нет, с конем, пожалуй, перебор… Ангел усмехнулся.
      Всадники спешились, заполнив все свободное пространство перед замком криками, смехом, суетой. В Зачарованном лесу никогда еще не было так многолюдно. На свадьбу приехали все, кто хоть немного был знаком с ангелом. Вокруг зеленого холма вырос палаточный городок. Горели костры, для которых Акава отвела специальное место и поставила высоких длинноухих наблюдателей. Люди-оборотни следили, чтобы техника безопасности соблюдалась строго. Акава даже переговорила с отшельником Аминатом, чтобы тот в случае пожара вызвал дождь.
      Отшельник пребывал в благостном настроении и согласился помочь беспокойной Акаве без обычного для него ворчания. Сегодня его не могло расстроить даже присутствие ненавистного Тыгдына, и бывшая супруга Гризелла почему-то тоже перестала действовать на нервы.
      А причина его хорошего настроения была такой – встреча с Господином Смертью напомнила ему о самой большой победе. Он с удовольствием вспоминал день, когда выиграл у него бессмертие. Но еще эта встреча натолкнула его на мысль, что пора наконец найти тихое, безлюдное место, чтобы спокойно заниматься любимым делом. Скорей бы в башню и засесть там на веки вечные. И сейчас он слушал едкие замечания Гучи, нисколько не сердясь на него.
      – Ну и что ты маешься со своим самогонным аппаратом? – спрашивал старика черт. – Кустарщина. Самодеятельность. Надо профессионально подходить к вопросу, если уж ты выбрал своим занятием виноделие. Вот поучился бы у профессионалов, набрался бы опыта – там, глядишь, организовал бы спиртзавод.
      – Ха! – презрительно передернувшись, произнес Аминат так, будто плюнул. – Вот ты, Чингачгук, знающий человек, а такой ерундой страдаешь. Я тебе много говорить не буду, только напомню об одном историческом факте. Ноев ковчег кто построил? Любитель! А «Титаник», между прочим, профессионал. Выводы сам делай.
      – Молодец, тонко подметил. – Гуча немного подумал над услышанным – отшельник часто радовал его подобными высказываниями.
      А пока отшельник с удовольствием наблюдал за приготовлениями к празднику.
      Вокруг суетились люди и нелюди. С визгом носились ребятишки с Мексикой во главе. От костров тянуло дымком, перемешанным с запахами пищи. Аминат втянул воздух и подумал, что праздник сегодня удастся на славу.
      Что ж, он прожил хорошую жизнь, только вот слишком длинную. Да и оставить вместо себя некого – с сыном-то вон как вышло! Он помрачнел, думая о Тентогле. Нельзя допускать его к башне. Он хоть толком в колдовстве и не разбирается, но больно озлоблен на весь белый свет, да так, что может уничтожить его.
      Потом пришла мысль, что такие ребята, как Гуча и Бенедикт, справятся с любыми проблемами. Да и молодежь подрастает – Аполлошу хоть сейчас волшебником ставь, а ведь есть еще и Мексика!
      Старый Аминат улыбнулся девочке. Принцесса Мексика остановилась рядом и потребовала ответов на десяток неизменных «почему». Аминат ответил и посоветовал попросить Тыгдына рассказать о том, откуда дети берутся. И не просто рассказать сказку об аистах, а описать весь процесс с точки зрения физиологии. Девочка убежала, и уже через минуту старик с удовольствием наблюдал, как она изводит Тыгдынского коня. Мексика готовилась вырасти первостатейной ведьмой.
      Нет, не оставят они этот мир в беде, напротив, он станет интереснее, жизнь в нем – насыщеннее, а покоя будет все меньше и меньше. А значит, в нем не останется места для старого нелюдимого отшельника. Придя к такому выводу, отшельник Аминат укрепился в решении покинуть Иномирье навсегда.
      – О чем задумался, старик? – услышал он и, повернувшись, увидел Барона. Старый цыган только что закончил давать наставления сыну и направился к кострам.
      – О жизни, Барон, – ответил отшельник, – о жизни. О чем еще может думать такой старик, как я? Я достаточно прожил в этом мире и с тоской наблюдаю за молодыми. Признаюсь, Барон, я завидую им! Меня уже ничто не радует. Мне столько лет, кажется, ничто уже не может заинтересовать меня. Опыт дает знать о себе, а когда знаешь, что скажет тот или иной человек, когда предугадываешь события задолго до того, как они случаются, пропадает охота в них участвовать.
      – Дело сказал, – кивнул барон. Серьга в ухе жалобно звякнула. – Я подумаю над твоими словами. Мне сегодня предстоит игра с Господином Смертью, и я принял решение не выигрывать бессмертие. Смотри, Джулиус ставки принимает! Вот человек, из любого дела выгоду получит!
      Джулиус собирал деньги, одним глазом оценивая содержимое чужих кошельков, а другим поглядывая на Басеньку. Супруга, несмотря на ораву детей, которые не давали маме покоя, умудрялась флиртовать с господином в черной одежде. Джулиус вздохнул и зарекся на будущее оставлять супругу одну.
      Господин в черном, сделав несколько комплиментов красивой женщине, заметил в толпе Гучу и помахал рукой. Гуча махнул в ответ и дал сигнал, взмахнув белым платком. Быстро освободили широкую площадку. Барон вышел в центр, достал карты и хитро улыбнулся. Улыбка Господина Смерти была не такой доброжелательной, лицо его выражало скорее мрачную решимость. Страсти накалялись. Азарт охватил зрителей, ставки росли и росли. Джулиус только успевал отмечать суммы и оглашать результат.
      А игроки старались сделать правильный ход, поскольку на кону стояло ни много ни мало – жизнь старого цыгана.
      – Ну давай еще на сто лет?! – умоляющим голосом попросил Господин Смерть, проиграв в третий раз.
      – Да куда мне столько? – отказывался цыган. – Я три сотни выиграл, и хватит!
      – Давай на бессмертие, – настаивал Мафусаил.
      – Да на что оно мне? – Барон хитро усмехнулся, тряхнул черными кудрями и дернул длинный ус. – Мне, Мафусаил, интересно побывать там, где ни один здесь живущий не был. Так что и триста лет – много!
      – Вечная жизнь не нужна? – удивился Альберт Иванович. – Барон, ты чокнулся!
      – Он дело говорит, друг Полухайкин, – ответил Альберту Гуча и подмигнул. Тот понял, что сейчас начнется розыгрыш, и приготовился поддержать любую тему. – Он ведь снова выиграет, и что потом будет делать с такой прорвой лет?!
      – Почему это он выиграет? – вскинулся Господин Смерть. – Нет, Чингачгук, ты не отмахивайся, ты скажи – почему? Брат ты мне или не брат, в конце концов?
      – А он когда-то со знахаркой жил, – ухмыльнулся черт.
      – И что из этого? – недоумевал азартный игрок.
      – И то! Вспомни, как ты вчистую продулся, когда с Аминатом играл!
      – Точно, амиго, дело говоришь! – включился в беседу Альберт. – Барон тебя, мужик, легко сделал, а сколько раз цыган с Аминатом играл – не везло, в натуре, ни разу!
      – А у Амината выиграть невозможно, – сказал Гуча, посмотрев в сторону отшельника.
      Тот был увлечен разговором с королевой Мартой и за игрой не наблюдал. Старика интересовал более важный вопрос – разгрузка его драгоценных вин, настоек и водок. Еще старого отшельника очень волновало, чтобы напитки были правильно расставлены рядом с соответствующими их вкусовому букету блюдами.
      – Почему? – совершенно искренне удивился Полухайкин и почесал затылок под квадратной короной.
      – Знаешь, кто с ведьмой сексом занимается, у того всегда удача в играх азартных.
      Черт выдержал многозначительную паузу, с наслаждением наблюдая, как меняется выражение лица его азартного брата. Сначала красивые губы Мафусаила изогнулись, изображая недоверчивую усмешку, потом он нахмурился, видимо пытаясь вспомнить, слышал ли когда-нибудь что-то подобное, потом посмотрел на Гризеллу – и в его глазах зажегся интерес. Гризелла как раз подошла к компании и встала недалеко от игроков, распихав острыми локотками кольцо зрителей.
      – Я и говорю, что у отшельника теперь всегда фарт в игре, – с самым серьезным выражением лица произнес Чингачгук, хотя эта серьезность стоила ему невероятных усилий. – Вот Аминат и пользуется этим. А против Гризеллы не то что знахарка не поможет, против нее вообще противоядия нет!
      – Так он же в разводе, – вступил в разговор Самсон, наслаждаясь спектаклем. Уж кто-кто, а рыжий вор ни на минуту не усомнился в том, что предстоит грандиозное развлечение.
      – Ну он в свое время запас хороший сделал, – пояснил Гуча. – Мафусаил, братишка, примета верная – выиграть у того, кого ведьма любит, невозможно!
      – Правда, что ли? – Господин Смерть еще недоверчиво, но уже с надеждой впился в лицо брата жгучим взглядом. – Посмотри мне в глаза и поклянись, что на этот раз ты меня не разыгрываешь!
      – Конечно нет! – Гуча серьезно посмотрел брату в глаза и проникновенно добавил: – Я одно время хотел Бенедикта на Гризелле женить!
      – Что?! – вскричал ангел, задохнувшись от возмущения, и, посмотрев в вопрошающие глаза Медузы Горгоны, жарким шепотом проговорил: – Для меня это невероятная новость. Я слышу об этом впервые.
      – А что было делать? – продолжал ехидный черт. – Надо же было как-то твой коэффициент удачи поднять! А Гризелла такую силу имеет, что и переживать за тебя не пришлось бы!
      В толпе стало тихо. Лица повернулись к ведьме, и вся компания уставилась на Гризеллу.
      – Фулюган… Фулюганы… не надо так шутить! Не надо, ребятушки… – Гризелла попятилась, нащупывая рукой метлу, но Господин Смерть уже попался на Гучину шутку.
      – В разводе, говоришь? – уточнил он, вставая с травы и стряхивая прилипший к одежде сор. – Так значит, ее и вдовой не надо делать? Что ж, мне работы меньше.
      – Точно, братишка. – Шутники покатывались со смеха, наблюдая за ведьмой. Та впервые в жизни растерялась и пятилась, раздвигая толпу.
      – Догоняй! – закричал король Полухайкин. – Она тебе, братан, такую удачу в клюве тащить будет, что не будешь успевать выигрыши получать. В натуре, бабки лопатой будешь грести!
      – И всегда выигрывать буду! – мечтательно произнес азартный Мафусаил и ринулся к ведьме.
      – Это точно. Гризеллу ничем не уморишь, она вроде как ты, только не такая добрая, – предупредил брата Гуча.
      – Это ничего, и не таких обламывал. – И Господин Смерть побежал за удирающей со всех ног Гризеллой, крича: – Гризелла Бенесафуиловна, я ставлю вас перед фактом – мы с вами женимся, на размышление даю два дня. И то потому что добрый. За два дня вы должны меня полюбить. И если к следующей игре не успеете, то я к вам не со сватами, а с профессиональным интересом заявлюсь! И не смейте сопротивляться, женщины буквально падают к моим ногам. Вам я рекомендую сделать то же самое!
      – Шантажист! А это ты видел?! – взлетая, завопила Гризелла и показала незваному жениху знаменитую на весь мир фигу. – Тролли грязные к твоим ногам пускай падают!
      Гризелла удрала бы, но тут случилось непредвиденное. Она, сложив кукиш, не только откинула руку в сторону человека в черном, но и развернулась всем корпусом. И не увидела, что навстречу на большой скорости несется ковер-самолет, груженный ватагой троллей. Те торопились на свадьбу и были очень возбуждены, справедливо надеясь на угощение. Они вертелись и кружились, скакали по ковру-самолету, строили рожи друг другу и несчастному Хасану. Таксист проклинал себя за то, что, польстившись на хорошую оплату, согласился доставить беспокойных пассажиров к замку Акавы. Он уже начал снижаться и вздохнул было с облегчением, как вдруг вредные тролли затеяли играть в чехарду. Прыгали они при этом через толстяка-водителя, совершенно лишив его возможности управлять летающим половиком.
      – Вах, дети недостойных тушканчиков! Киш, киш, попрыгайки! – закричал Хасан.
      Но было поздно! Метла ведьмы на высокой скорости врезалась в толпу троллей. Страшилки посыпались вниз, словно спелые груши. Шум, гам, толпа внизу врассыпную. Хасан, раскинув руки и тоненько воя, рухнул на землю. А ковер-самолет, свернувшись в рулон, приземлился прямо на Мафусаила. Реакция у человека в черном оказалась отменной – он отпрыгнул и зачем-то подставил руки, поймав летающий половик. И только разглядев, что из рулона торчит прекрасная головка злющей Гризеллы, он рассмеялся.
      – Я же говорил, что упадете к моим ногам, – проговорил он, – а вы не верили!
      Гризелла извивалась и шипела, ругалась и брызгала слюной, но решительный жених донес ее до праздничного стола. Там он размотал рулон и под смех гостей усадил Гризеллу рядом с собой.

      Гости рассаживались вокруг стола, все были готовы начать праздничный пир. Чингачгук уселся на скамью рядом с братом, по левую руку расположилась Брунгильда Непобедимая. За ней, строевым шагом подойдя к столу, стояли солдаты.
      – За стол сесть! – скомандовала прекрасная воительница, и ее отряд четко, будто на плацу, выполнил команду.
      Аполлоша уселся в конце стола, предпочтя компанию Мексики и Тыгдынского коня.
      Между Гризеллой и семейством из Рубельштадта сидели новобрачные. Дальше – шумная толпа цыган и оборотней. Во внутреннем круге – отшельник, Джулиус с Васенькой и отпрысками, дальше – непривычные сидеть на стульях азиаты. Собственно, как и просил король Полухайкин, их было немного – Гуль-Буль-Тамар взяла всего-навсего два десятка мужей.
      Остальные – таксисты, тролли, эльфы, гномы и те из оборотней, что предпочитали более простую компанию, – расположились прямо на траве и уже вовсю пировали.
      Свадебный стол ломился от яств. Королева Марта могла приготовить кушанье на любое количество персон и в любых условиях. Кстати, еще и с минимальными затратами и максимальной выгодой. Она окинула взглядом стол – и осталась довольна.
      На огромных блюдах дымились горы сосисок. Блестели румяными душистыми корочками грибные пироги, а уж капусты – тушеной, вареной, пареной, квашеной – и подавно хватало на всех. Равно как и репы, редьки, редиски, тыквы и красных крепких помидоров. Но почему-то овощи стояли ближе всего к Тыгдыну, и фрукты, кстати, тоже.
      Фруктов было невероятное количество. Тут были и тонкокожие персики, манящие просвечивающей сквозь кожицу мякотью, и финики – невероятно сладкие и липкие. Груши истекали соком, распространяя над столом яркий и нежный аромат. А крепкие яблоки – красные, желтые, оранжевые – просто просились в рот. Россыпью на блюдах алели вишни, составляя прекрасный натюрморт в компании с почти черной ежевикой и нежной клубникой. Какие-то непонятные ягоды желтого цвета, которыми уже заинтересовался Тыгдынский конь, соседствовали с крепкими золотистыми орехами.
      Перед новобрачными, словно пенные кружева, высился огромный торт. Он казался воздушным замком и был похож одновременно и на облако, и на морскую пену. И на Гризеллино белье, как отметил отшельник Аминат, взглянув на сердито насупившуюся ведьму.
      И даже отбивные из драконьего мяса, приготовленные по распоряжению Брунгильды Непобедимой, пожелавшей внести свою лепту в оформление праздничного стола, сегодня казались более съедобными, чем обычно. Правда, доставив драконье мясо, решительная воительница сочла свое участие в кулинарных делах законченным и теперь спокойно смотрела, как эти самые отбивные используют вместо тарелок, наваливая на них снедь, те, кому настоящей посуды не хватило.
      Бутылки и бутылочки, пузырьки и бутыли отшельника Амината, бочонки с терпким пивом Джулиуса, кувшины с соками и шербетом из Фрезии, мед и цветочный нектар, собранные шустрыми эльфами, живая вода, привезенная вожаком троллей, – все это разливалось в стаканы и кружки, кубки и чаши, а то и попросту в глотки, как, например, это делали тролли.
      Цыгане то и дело срывались с места и пускались в пляс, а песня – зажигательная, веселая, душевная – не умолкала ни на минуту.
      – Друзья мои, – раздался мелодичный, несколько смущенный голос Бенедикта, и шум сразу смолк, – спасибо вам большое!
      После этих слов на поляне перед замком повисла напряженная тишина – все приготовились слушать длинную и нудную, местами совершенно непонятную речь. Голос Бенедикта лился ровно и красиво, но его самого не было видно. Невеста смотрела на опустевшее место и хлопала ресницами, не в силах вымолвить ни слова.
      – Блин, блондинчик, – проговорил Альберт Иванович Полухайкин, – любишь ты на людей муть нагонять, в натуре!
      – Кажется, это уже было, – сказал Самсон, глядя на пустое место рядом с растерянной и готовой заплакать Медузой. Невеста протянула руку и с опаской потрогала пустоту. Гости увидели, как ее пальчики обхватили что-то невидимое, будто уцепились за воздух.
      Акава прыснула – уж она-то знала, в чем дело. Чингачгук прищурился, вспоминая события давно минувших дней, и вдруг расхохотался.
      – Ангелок, немедленно сними то, что надето у тебя на голове, – сказал он, точно зная, что именно сейчас сдернет с макушки ангел.
      И точно, через мгновение перед гостями материализовался очень смущенный Бенедикт. В руках он держал несвежий носок отшельника Амината – тот самый, полосатый, с красным помпоном на мыске. Озорные оборотни все-таки подшутили над ним. Они подсунули под видом шляпы с пером – его собственной шляпы – носок-невидимку. И теперь лесной народ, а с ними и все остальные просто покатывались со смеху, глядя на выпучившего глаза ангела.
      Блондин обиженно насупился и проворчал:
      – В такой день устраивать подобные шутки – не просто неэтично, а вопиюще неэтично!
      – Зануда ты, ангелок, – проговорил Гуча, – ты посмотри на их шутку с другой стороны.
      – И с какой же это? – пробурчал Бенедикт.
      – Если бы не их шутка, то нам пришлось бы выслушать скучную речь, наверняка пересыпанную непонятными для многих здесь присутствующих словесными оборотами. – Гуча потянулся к стоящему в центре стола блюду с грибами, выбрал один – совершенно несъедобный на вид – и смачно надкусил. Прожевал, смакуя терпкий и нежный вкус, и продолжил: – Исходя из постулатов твоей любимой этики, мы все были бы вынуждены всю ту белиберду, что ты собирался на нас вылить, обязательно выслушать. И не просто обязательно, а еще и с величайшим вниманием и почтением. И это вместо того, чтобы веселиться, петь и плясать.
      – Не, амиго, ты неправ, – пожалел смущенного ангела Полухайкин, – он просто такой есть, в натуре. Типа… этот… оратор. И речь сказал хорошую, содержательную. Типа ни добавить, ни убавить. Короче, белобрысый, мы тебя тоже все любим, и всё! Ну, пацаны, горько, что ли?!
      – Горько! – грянул многоголосый хор.
      – Неудобно так явно демонстрировать, – пролепетал смутившийся Бенедикт, но Медуза взяла инициативу в свои маленькие ручки. А если сказать совсем уж точно, то ее пальчики ухватились за красиво вылепленные уши жениха и притянули его голову к жарким, жаждущим устам. Поцелуй получился долгим и страстным.
      И поцелуй этот всколыхнул что-то в душах собравшихся. Вызвал из глубины души те чувства, те воспоминания, какие всплывают, когда видишь первую улыбку младенца – и улыбаешься в ответ, чисто и незамутненно.
      Полухайкин положил руку на округлое плечо супруги и посмотрел ей в глаза.
      – Марточка, – сказал он тихо-тихо, чтобы могла слышать только она, – Марточка, я так люблю смотреть на твой огород. Я всегда любуюсь твоей капустой. Блин, я ее… это… типа, ем, а раньше терпеть не мог!
      Королева Марта зарделась, довольная комплиментом, ее румяное лицо стало почти свекольно-красным от удовольствия. Она одарила супруга долгим и нежным взглядом и, отвечая на его теплые слова заботой, положила на тарелку Альберта Ивановича еще горку капусты.
      – Брунь, – говорил в то же время Гуча, – Брунька, ты просто не представляешь, как я горжусь твоими спортивными достижениями. Я тут решил, с завтрашнего дня присоединиться к твоим тренировкам. Или с послезавтрашнего…
      – С сегодняшнего, – отрезала решительная Брунгильда, – сразу же, как вернемся домой, направимся на плац.
      Гуча вспомнил тот единственный раз, когда он посетил Брунгильдино тренировочное поле, – и скривился. Тогда он показал себя не с самой лучшей стороны и до сих пор вспоминал те гонки с препятствиями как самый страшный кошмар, какой только был в его жизни.
      Но на Брунгильду тоже подействовала свадебная атмосфера чистой романтики. Она кокетливо – как ей показалось – посмотрела на Гучу и произнесла слова, которые выбили черта из колеи очень и очень надолго:
      – Я буду в этот раз зрительницей и надену один из тех неприятных и неудобных мундиров с оборками и длинными юбками, каких ты мне натаскал полные сундуки.
      Чингачгук поперхнулся грибочком, который только что надкусил, и надолго умолк, пытаясь представить свою военизированную супругу в платье.
      – Самсон, – прошептала Акава, наклоняясь к мужу, – то кушанье, что тебе так тогда понравилось, на самом деле никакие не слизни, и в личинках древесных тараканов их никто не обваливал!
      – Акава, – перебил зеленовласую супругу рыжий вор, не дослушав до конца, – я бы съел то, что ты даешь, даже если б это кушанье было сделано из помета троллей, обвалянного в верблюжьих колючках!
      Лицо изумрудноглазой красотки вытянулось, глаза стали похожими на блюдца.
      – Откуда ты это узнал? – изумленно спросила она.
      Самсон замер, лицо его приобрело землистый оттенок, а веснушки из оранжево-красных стали коричнево-черными.
      – Догадался, – просипел он и подумал; что проще было бы принять яд из рук любимой супруги, чем приготовленное ею кушанье.
      Акава недолго сохраняла серьезное выражение лица. Она прыснула и поцеловала супруга в посеревшую щеку.
      – Вот глупый, я же шучу! – сказала она, смеясь. – Это были обыкновенные болотные мухоморы в соусе из белых поганок с добавлением дурман-травы и ила.
      Самсон снова поперхнулся – на этот раз под громкий хохот соседей по столу – оборотней.
      – Аполлоша, – очень серьезно сказала Мексика, – я поняла – это на всю жизнь.
      – Что именно, муха? – Аполлоша отдавал должное угощению, и романтично-торжественный момент его не затронул.
      – Ты должен немедленно на мне жениться, иначе можешь упустить все свое жизненное счастье.
      – Интересно, малявка, – усмехнулся колючий, как и все подростки, Аполлоша, – а кто знает, в чем мое счастье?
      – Я знаю, – серьезно ответила девочка. – Твое счастье во мне. Я твое счастье!
      – Ты мой хвостик, – рассмеялся Аполлоша, переводя все в шутку. И действительно, не воспринимать же всерьез лепет пятилетней крохи!
      Но Тыгдынский конь, подняв морду от чашки с овощами, очень серьезно сказал:
      – Вполне возможно, я бы даже отметил, наиболее вероятно, что девочка права.
      Чем поверг парня в смятение. Мексика между тем переключила свое внимание на коня, задав вопрос:
      – Тыгдын, а может, мы тебе тоже какую-нибудь невесту найдем?
      – Спасибо, не надо, – отмел на корню это предложение эрудит, но потом заржал, будто рассмеялся. – Хотя если ты найдешь кобылу, которая умеет разговаривать на всех языках, окончила все образовательные заведения и при этом знает больше меня, то я, пожалуй, согласен.
      – Я очень серьезно отнесусь к этому вопросу, – пообещала Мексика и хитро прищурилась. И наставник, точно зная, что означает такой взгляд, похолодел.
      – Гризелла, можно на ты? – спросил Господин Смерть.
      – Можно подавиться, загнуться, накрыться медным тазом, – прошипела ведьма.
      – Я понимаю, что любить ведьму – это значит взять на себя большую ответственность, – произнес Мафусаил так проникновенно и с такой серьезностью, что у Гризеллы заблестели глаза. Она моргнула, убеждая себя, что это не слезы, совсем не слезы.
      – Не будет толку от твоей любви, – прошептала она, и лицо ее при этом стало грустным, даже каким-то горестным. – Нет нам счастья – ведьмам. Мы обречены на одиночество. Ты не бойся, тебе не обязательно на мне жениться. Удачу в играх, да и не только в них, но и во всех остальных делах я тебе и так наколдую.
      – Да удача у меня и так есть, мне ты нужна, – ответил Мафусаил, вдруг осознав, что Гризелла понравилась ему еще с первого взгляда. Он слышал, что она была уродливой старухой, но он этого не заметил. Как-то получилось заглянуть внутрь – туда, куда Гризелла никого не допускала. Он поднял руку и погладил прекрасную ведьму по голове, и тут случилось чудо – змеи пропали. Вместо них под пальцами Мафусаила струились шелковистые светлые кудри.
      Гризелла вздохнула. Она водила ложкой по тарелке, но аппетита не было, так ни кусочка и не съела.
      – Ты пойми, – тихо сказала она, – я даже если и не хочу, то все равно делаю злые дела. Сущность моя такая. Мне придется разрушить твою жизнь, чтобы сохранить себя.
      – Ну это мы еще посмотрим, – заявил Мафусаил, чувствуя такой азарт, какого не было ни в одной игре.
      На другом конце стола трактирщик Джулиус смотрел на Басеньку. Он ничего не говорил, не было таких слов, какие могли бы описать ту любовь, что горела в его сердце.
      – Джулиус, – сказала Басенька, наклонившись к супругу, – у нас будет еще один ребенок.
      – Басенька, – прошептал Джулиус, – ты же знаешь, что я люблю всех сыновей, на кого бы они ни походили.
      – На этот раз будет девочка, – сказала Басенька, – и похожа она будет на тебя.
      Трактирщик булькнул что-то неразборчивое и надолго умолк, переваривая новость. Он вдруг представил дочь со своей внешностью и расстроился до слез. Он бы предпочел, чтобы девочка была похожа на кого-нибудь другого, на Бенедикта например.
      Грянули бубны, и цыганки, сорвавшись с мест, закружились в танце. Они держали в руках яркие платки и так красиво размахивали ими, что со стороны казалось, будто куски материи, украшенные бахромой, живут своей жизнью.
      – Хорошая свадьба, – одобрительно кивнул Полухайкин, – с цыганами, в натуре!
      – И с саранчой! – Гуча кивнул на ангела.
      Тот сметал со стола все, до чего могли дотянуться руки. Он не глядя шарил по столу, ощупывал тарелки, а Медуза Горгона, выпучив и без того огромные глазищи, пододвигала жениху все новые и новые кушанья.
      – Ангел ты наш, – произнес Гуча, наблюдая за тем, как Бенедикт ест, – ты бы помедленнее.
      Бенедикт замер и, обнаружив перед собой гору пустых тарелок, покраснел.
      – Извините, – пролепетал он, – я, кажется, опять все съел? Никак не могу привыкнуть к такому способу восполнения энергии.
      – Да еды-то не жалко, – усмехнулся черт. – Вот только учти, что у тебя сегодня первая брачная ночь.
      – И что? – не понял его ангел.
      – И то, что после такого жора тебе грозит опять понос с оргазмом перепутать!
      Сказал он это тихо, так, что слышал только король Полухайкин. Но Альберт Иванович, понимая, что не стоит смущать жениха, даже не рассмеялся.
      Праздник продолжался до самого вечера, но все когда-нибудь кончается. Отгуляла, отгремела свадьба.
      Жениха и невесту умчал ковер-самолет. Умчал далеко – в Талону, где им предстояло жить. Дворец пустовал давно, но королева Марта следила за тем, чтобы он содержался в идеальном порядке. По ее распоряжению, которое она отправила в Талону еще до выезда из Рубельштадта, там приготовили спальню для молодоженов. Прошла уже неделя после праздника, но двери спальни так ни разу и не открылись. Слуги ставили подносы с едой под дверь и потом забирали пустую посуду.
      Жизнь в Иномирье шла своей чередой. Королева Марта ухаживала за огородом, Брунгильда Непобедимая муштровала солдат, Акава развлекалась, а Гуль-Буль-Тамар устраивала выволочки нерадивым слугам. И ничто не предвещало перемен. Ничто, пока Гуча не вспомнил о требовании матушки показать ей внука.
      Брунгильда Непобедимая категорически отказывалась отпускать Аполлошу, но мужчинам – мужу и сыну – удалось уговорить прекрасную воительницу.
      И вот из Крепости выехал отряд всадников. Хотя Гуча и собирался проделать весь путь на ковре-самолете, ему пришлось уступить непреклонной Брунгильде. Она во что бы то ни стало решила проводить сына. Но случилось непредвиденное. Башня встретила всадников на границе королевства, на том самом месте, где когда-то упал в озерцо рыжий вор.
      Гуча и Аполлоша вошли внутрь, не зная о том, что домой вернутся очень нескоро.